БЕРЕЗИН И. Н.

ИНДУСЫ НА АПШЕРОНСКОМ-ПОЛУОСТРОВЕ.

Август 1842 года.

Расположенный на южной оконечности России, город Баку представляет много предметов, достойных полного и глубокого внимания туристов всех родов; но без всякого сомнения, неугасимые огни — явление единственное в своем роде, преимущественно привлекают к себе взоры путешественника. Едва успели вы приехать или приплыть, если вы находите это более удобным, в Баку, как со всех сторон посыплются на вас вопросы и увещания: «Были ли вы на неугасимых огнях? да скоро ли вы поедете? да [234] это лучшая вещь в нашем городе! Есть, правда, у нас ханский дворец, и еще что-то, да это все ничего!» И в тот же вечер, если погода ясная, вам представляется огромное освещение на горизонте, похожее на зарево отдаленного пожара; услужливый бакинский ваш знакомый, тот самый, который считает себя за изгнанного дон-карлиста, тотчас же скажет вам: «вот наши неугасимые огни!»

По долгу путешественника и не желая подвергаться нареканиям Бакинских жителей, вскоре после моего приезда, не смотря на то, что оставалось еще много занимательных предметов в городе неисследованными, я отправился на Атешга ¹ или огни (неугасаемые). Дорога недальняя, всего верст тринадцать, и поэтому можно совершить путешествие с комфортом, или без излишних претензий. Для путешественников с комфортом найдутся в городе «пролетные дрожки», или даже и коляска; для простых путешественников имеются почтовые тележки, доведенные здесь до minimum своей величины, и неутомимые верховые лошади. Последние всего удобнее.

Желая вполне предаться сильным ощущениям и видеть неугасимые огни в совершенном [235] их величии, я выехал из Баку вечером в девять часов на почтовой тележке. Благодаря распоряжению Бакинского коменданта, г. Каржинского, мне дан был в провожатые казак, потому что вверять себя опытности здешних татарских ямщиков по проселочным дорогам и ночью не совсем благоразумно: можно изведать на опыте блестящее падение.

Дорога к огням идет каменистая, узкая, очень дурная: на пути встречаются две деревни мусульманские; первая называется Кешле, с весьма обыкновенной мечетью; вторая, несколько в стороне от дороги, называется Сура-ханэ. Жители ее промышляют пережиганием извести на огнях и продажею этого материала по всему уезду и даже далее. — Свет, постепенно увеличивавшийся, наконец раскрылся предо мною с холма не в дальнем расстоянии от огней; ночью во мраке, вид чрезвычайно живописен. Картина является последовательно: сначала видны только потоки огня из высоких труб Индийского монастыря, а уже вблизи показываются и остальные огни, выходящие из земли и оставленные своему произволу. Огненные струи различного света вьются по направлению ветра и представляют фантастические образы, беспрестанно заменяющиеся другими; по временам огненный ручей, унесенный порывом вихря, исчезает, чтоб снова явиться и больше и блистательнее. При [236] зареве огней рисуется в неопределенном размере здание живущих здесь Индусов, с потоками пламени, развевающимися как огненные знамена из нарочно устроенных труб. Не удивительно, что воображение восточных народов, пораженное красотою и величием этого зрелища, придало неугасимым огням таинственную силу и сверхъестественное значение ²

Огненные истоки рассеяны по обеим сторонам дороги, впрочем, в недальнем один от другого расстоянии: при мне их было с одной стороны четырнадцать, а с другой восемь ³. Место, откуда выходит огонь закладено мелкими камнями, и пламя вьется уже между ними на высоте от одной до двух четвертей. В северозападной стороне находится довольно глубокий сухой колодезь, для безопасности обведенный [237] невысокою оградою. На дне этого кратера, оканчивающегося внизу подземельем, бегают разноцветные огоньки; по в подземелье огонь по видимому сильнее, обильнее и имеет красноватый цвет. Ночью, этот кратер с своими голубыми огоньками, пламенным воздухом и таинственным подземельем приковывает к себе внимание более, чем все остальные огни: неохотно оставляешь его опасную ограду ⁴.

От огней я спешил в жилище Индусов, составлявших главную цель моей поездки. Здесь, я должен был рассмотреть вопрос о веровании этих отшельников, с непонятным для нас упорством посвятивших жизнь свою таинственному обожанию огня. Остаток ли это Персидских огнепоклонников (Гвебров, или, как они сами себя называют, Гебров), подавленных завоевательным исламом и принесших сюда остатки своей религии, или это Индусы, пришедшие с берегов Ганга за тем, чтоб провести здесь жизнь свою в бесплодных созерцаниях пред уважаемым началом огня?

Было уже поздно, почти полночь, и по этому ученые исследования приходилось отложить до рассвета. В ожидании интересной беседы с [238] огненными мудрецами, надобно провести ночь, как возможно приятнее, поближе к священному огню: нет ничего лучше как ночевать в самом здании, где помещаются Индусы. Это чисто-персидский караван-сараи; если вы никогда не видали подобного рода зданий, то, при виде жилища здешних Индусов, конечно, воображение ваше будет долго страдать над разрешением вопроса: какой архитектуре принадлежит эта постройка? Подобно всем Персидским караван-сараям, монастырь Индусов состоит из неправильного двора, обведенного со всех сторон рядом небольших комнат, которых двери обращены на двор, а с наружи здания представляются одни голые стены. Окна в постройках такого рода считаются совершенно неприличною роскошью. Вход на двор в караван-сараях, как и здесь, один, посредине которой нибудь из четырех сторон: над входом строится еще этаж, и называют это баля-ханэ, верх дома. Посредине монастырского двора здешних Индусов стоит небольшая четвероугольная часовня с открытыми со всех сторон входами, а по углам ее выведены трубы, из которых вьются неугасимые огни. Кроме того, в самой часовне висит колокольчик для богослужения, — которое едва ли когда нибудь совершается, — и течет, по видимому, самая священная струя огня, [239] потому что при зажжении ее Индусы звонят в колокольчик ⁵.

Больших усилий стояло мне отвлечь от размышлений которого нибудь из мудрецов, чтоб попасть внутрь строения на ночлег. Наконец, какой то старец, окутанный в одеяло, молчаливо отпер мне ворота, погрелся немного у священного огня и вскоре скрылся. Не желая никого беспокоить несвоевременным любопытством, я отправился прямо в башню, или баля-ханэ, над входом в маленькие комнатки, предназначенные для любознательных путешественников, и для этой цели снабженные окнами с Европейскою прихотью — рамами без стекол. Помещение довольно приятное и удобное: прямо пред глазами часовня и неугасимые огни. Вихрь постоянно господствующий около огней, с страшным шумом летает подле самого баля-ханэ и грозит раскидать все здание по камню, как будто самая яростная осенняя буря стучит за окном. Этот ураган и живописная игра огней заставили меня бодрствовать далеко за полночь. Уже сон начал смыкать глаза мои, как вдруг грозное видение на дворе вывело меня из дремоты: дверь одной из келлий отворилась, и высокое, сухое, уродливое привидение, похожее на [240] мертвеца, медленно подошло к одному из священных огней на дворе, присело на корточки и начало по видимому греться. Всего неприятнее было то, что это живое создание прогуливалось совершенно без платья: иссохшие формы являлись во всей своей отвратительности. Долго я смотрел на этого мудреца, может быть беспрерывным созерцанием дошедшего до начала начал; наконец, утомленный, я склонился на скамье и проснулся уже на другой день. Первый взгляд на двор, — но привидение исчезло; везде пусто, и двери келлий затворены.

Я спустился вниз и приступил к обозрению здания. Над воротами входа, с наружной стороны, находится розетта, а по бокам ее два льва, — все три фигуры грубой работы. Не могу позволить себе никаких исторических догадок по поводу этих изображений; тем более, что все здание, очевидно, недавно выстроено ⁶; для любопытствующих прибавлю только то, что над Бакинскими крепостными воротами находятся грубые изображения бычачей головы и двух розетт, а по сторонам ворот — фигуры двух львов. Баля-хаиэ, или башня над воротами монастыря Индусов, имеет отчасти-затейливую архитектуру, но и это также ни к чему не ведет. Архитектура часовни довольно проста; [241] небольшие трубы по углам для огня окружают безобразный маленький купол, у которого стоит трезубец. Над входом в часовню, противоположном баля-ханэ, находится Санскритская надпись. Близь часовни вырыта яма, величиною в квадратную сажень, а глубиною в полсажени, покрытая толстым камнем и содержимая всегда в чистоте для священного обряда: на камень кладут Индусы своих покойников и сожигают неугасимым огнем. Кроме часовни, на дворе складено несколько возвышенностей для огня, а для продовольствия обитателей устроен колодезь с водой ⁷. Кругом двора идут келльи, числом до двадцати; над дверьми каждой находится по Санскритской надписи ⁸, а над входом одной видна изуродованная Персидская надпись какого-то имени, с 1158 годом по гиджре. Бедное, засохшее деревцо, символ жизни Индийских отшельников, прозябает одиноко в уголку двора.

Окончив обозрением здания, я приступил к знакомству с жителями его. Почти половина келлий необитаема; у остальных двери были уже [242] отворены. Как видно, келльи не одинаковой величины и не одинакового расположения. От одного больного и дряхлого Индуса в рубище, давшего мне своим плачем очень дурное понятие об остальных отшельниках и неумевшего объясняться ни на одном языке, кроме Индустани, я отделался посильным пожертвованием, чего собственно он и желал, потому-что тотчас после этого скрылся в свою келлью. Заглянув в соседнюю дверь, я увидел мое ночное привидение, в том же натуральном костюме, в каком видел его ночью, или лучше без всякого костюма; мудрейший из мудрых лежал равнодушно на толченой извести или, может быть, и на муке, выбелившись с ног до головы в материале своего ложа ⁹. Не надеясь получить от него никаких объяснений и не желая прерывать его размышления, я отправился к другому товарищу его, который кое-как объяснил мне, что мудрейший из мудрых не знает ни по Турецки, ни по Персидски.

Мой новый знакомец в науке созерцания, по видимому, далеко отстал от своих товарищей: [243] если на нем и небыло рубашки, то ее с честию заменял ватированный бухарский халат, а на голове, в виде чалмы, был намотан кусок толстого холста. Индийский отшельник пригласил меня к себе в келлью: комната чистая, для созерцаний есть что-то в роде постели и даже для бедной головы существует подушка. В домашнем хозяйстве видно несколько медной посуды, а для обожания стоит на возвышении коллекция маленьких идолов и, в дополнение, несколько разноцветных камней. Кроме того, есть в комнате два отверстия для огня, которые отшельник тотчас же зажег для моего удовольствия, без всякой просьбы с моей стороны. Идолы разного роста и фигуры, но все вообще невелики и принадлежат Брахманской религии; числом их семь, а восьмой как две капли воды похож на Купидона, особенно чистотою работы, чем он и отличается совершенно от остальных своих собеседников. Из моих многочисленных вопросов Индус понял наконец то, что я желаю иметь понятие об его религии: лениво взял он одну из лежавших раковин, потрубил в нее, потом позвонил в колокольчик, и более уже ничего я не мог от наго узнать. Мимическая беседа наша кончилась тем, что хозяин мой поднес мне в другой раковине (у него их всего две) воды для утоления жажды, и потом напомнил мне о правах восточного [244] гостеприимства, обыкновенно оканчивающегося бахшишем (подарком) со стороны гостя.

Утомленный бесплодным наблюдением над Индийскими отшельниками, я оставил монастырь и отправился обозревать окрестности. К северу от жилища Индусов, не в дальнем расстоянии, в поле, находится кладбище их; могил немного: над каждою виден знак ***. Над одною стоит простой памятник: внутри на гладкой земле лежит какой-то комок. Подле кладбища Индусов находится довольно глубокий колодезь, прикрытый камнями: на дне его видна вода, а наверху чувствуется течение газов. Сопровождавший меня Индус тотчас же показал опыт, повторяемый для забавы каждого путешественника: он закрыл колодезь на несколько секунд паласом (рогожею), потом быстро открыл и бросил внутрь пук зажженной соломы; немедленно раздался выстрел, похожий на залп из нескольких орудий. Утверждают, что при северном ветре взрыв бывает сильнее.

Обойдя еще раз манастырь Индусов, я заметил, что из некоторых келлий выведены трубы для неугасимого огня. Больше мне нечего было делать здесь, благодаря несловоохотливости Индийских отшельников, и с сокрушенным сердцем оставил я жилище людей, приближавшихся [245] созерцательною жизнию к состоянию животных, а леностью и бездействием доведенных до крайней бедности. Не разрешив точным образом своих сомнений о происхождении и религии обитателей монастыря, я должен был возвратиться в Баку и думать о новых средствах к достижению определенных результатов.

К счастию, в моем ученом отчаянии принял участие Бакинский уездный начальник, К. И. Бучен, и обещал решить вопрос окончательно, познакомив меня с самым толковым из Индийских мудрецов. В самом деле, чрез несколько дней, явился ко мне Индус, в возможно благопристойном костюме, и начал со мною объясняться в половину по Турецки, в половину по Персидски. Из ломаных Турецко-Персидских фраз мало по малу открылось, что все эти мудрецы имеют самое темное понятие о своей религии. Другой, явившийся в след за первым отшельником, вероятно, для подтверждения известий своего товарища, только сбивал его с толка, так-что наконец я должен был просить этого вредного комментатора помолчать. То, что рассказал мне Пиду с в таинственно запутанных фразах, я постараюсь передать здесь короче и без прибавлений несносного комментатора.

Все живущие в монастыре мудрецы пришли из Индии; сам расскащик родом из Лагора, [246] друг и комментатор его из Тепесара, третий из Качбуди, и т. д. Говорят они Индийским языком (т. е. Индостани), а о Зендском и Пиглеви до сих пор еще не слыхали. Писать умеет только один мой расскащик: остальные мудрецы пера не умеют взять в руки. Письмо свое он назвал гурмуки и для удовлетворения моего любопытства написал мне буквами, похожими на санскритские, следующие слова и фразы:

Суредж — солнце.

Чандурма — луна.

Тарэ — звезда.

Джуалямай — огонь.

Аге шагар джавеге — я ходил в город.

Me гарнеге — я не ходил домой.

Те репика кундека — видел вашего отца.

Мен Лагура сун ая — я пришел из Лагора ¹⁰.

Потом, в доказательство своих глубоких познаний, Индус медленно и с гримасами написал мне по санскритски две фразы:

Джаи сиран.

Срирам чантаджи.

Богослужение здешних Индусов состоит в чтении молитв на распев, в держании рук над головою и в хлопании в ладони. Покойников они хоронят неодинаково: сам [247] повествователь должен быть сожжен по смерти на неугасимом огне, а мудрейшего из мудрых зароют в землю в сидячем положении. Религиозные идеи отшельников состоят в почитании огня, солнца, звезд и животных. Систематических и точных понятии о религии их я не мог добиться, и все мои вопросы об этом предмете получили в ответ красноречивое молчание, причину которого мудрец объяснил изломанною Турецкою фразою: катышди хараб бидум (перемешавшись, я испортился). Сим заключилось мое знакомство с огненными отшельниками.

По собранным мною в Баку сведениям, несколько лет назад, при Атешга жило много Индусов, а именно в то время, когда Индийский купец Собра Могундас имел на откупу Сальянские рыбные промыслы ¹¹. Пользовавшись частными денежными и другими пособиями своего соотечественника ¹², мудрецы проводили спокойно дни свои в созерцаниях, а для богослужения имели брахмана. В настоящее время, при Атешга находится до семи Индусов, от беспорядочного поведения которых Бакинский уездный [248] начальник в совершенном отчаянии. Леность их вне всяких границ: по распоряжению Г. Главноуправляющего Закавказским Краем, отведена им земля для обработывания; отшельники, предпочитая всему в мире телесное и душевное спокойствие, отдают ее из половины в наймы соседним жителям, и так-как для блаженного far niente, получаемого с посева половинного дохода недостаточно, то мудрецы прибегают по временам к промышлености своего рода — перепродают краденые вещи, и проч. Подобные обитатели заставляют полицию находиться всегда в большом беспокойстве, не принося никакой пользы провинции.

Я нисколько не сомневаюсь о происхождении и религии отшельников при Атешга: это чистые Индусы, но не Гебры ¹³. Физиономия их — Индийского типа с смуглою кожею и черными волосами и непохожа на тип Гебров Персидских. Язык, употребляемый ими в разговоре, есть Индостани, а не Гебри — испорченный Персидский, которым говорят Гвебры в Персии. Предмет поклонения их составляют Брахманские идолы ¹⁴, чего у Гебров не существует. Еще более [249] я убедился в своем мнении, познакомившись с Гебрами в Тегеране и Ширазе ¹⁵; на вопрос мой о Бакинских неугасимых огнях, Гебры отвечали совершенно-отрицательно и даже с любопытством спрашивали меня. «Что это у вас там за Атешга? Нам и дела нет до них; огонь мы уважаем как начало; но никакого особенного почтении к Бакинским Атешга не питаем». Без-сомнения, новейшие Гебры забыли о существовании неугасимых огней, при которых в древности находился храм магов. Что же касается до поклонения Бакинских отшельников огню, то это не может служить доказательством их гебрского происхождения; я расскажу сей час кое что об уважении к огню различных народов.

Свет и огонь во все времена служили символом божества (Anhang zum Zend-Avesta, II, 117); Индусы почитают огонь доныне (Meiners Allgemeine Kritische Geschichte aller Religionen, I, 236), точно так же, как и солнце (ibid. 388). По системе Брахманской мифологии, огонь, как достойное уважения начало, осуществлен в лице божества Agni или Aghni, живущего в Agniloga [250] (Mayer, Allgemeines mythologisches Lexicon, I, 265). Это божество называется иначе Павак или Павака, «чистейший», и принадлежит к числу восьми покровительствующих мир и людей божеств; супруга его называется Aghnay или Svaha (Systema brahmanicum, 163). Жертвоприношение огню предписано Брахманом ежедневно, под именем Натат ¹⁶, и совершается следующим образом; приступающие к этому священнодействию Брахманы должны быть чисты душою и телом; платье на них должно быть белое. Они садятся у огня, называемого vedi, на pidam, маленькую скамью, и читают или поют слоку или строфу из священных книг. Пред ними находится колокольчик, горящий факел и сосуд, наполненный кокосовым маслом; вокруг лежат, на больших листах банана или Индийской фиги, материалы для жертвы по частям: сандальное дерево, финики, миндаль, рись, цветы и листья [251] деревьев, и пр. Употребление этих предметов различно: Брахманы сообразуются в этом случае с священными книгами. Потом куски дерева раскладываются в порядке на жертвеннике и зажигаются факелом, и тогда, по знаку, поданному колокольчиком, выливается на горящие куски кокосовое масло и бросаются в огонь плоды, цветы и листья, при чем священнодействующий брахман тайно читает молитву, называемую Mandram (Mayer, Allgem. mythol. Lexik. I. 52–53; Lois de Manou, III, 199). Не сомневаюсь, что именно это жертвоприношение хотел мне представить Индус на неугасимых огнях; но, по неимению ли необходимых для жертвоприношения средств, или просто по незнанию полного обряда, исполнил только некоторые части его ¹⁷.

Вероятно, Скифы и Геты почитали огонь, как Греки и Римляне. Жители Халдеи и многих других стран Западной-Азии почитали огонь [252] под именем Ur (Meiners Allg. Kritis. Gesch. I, 235). ¹⁸ Служение Амтонитян Молоху, по Дюпюи (III, 736), есть также Митрияка, или служение Митры. У Греков идея мужеского небесного огня выражалась в Аполлоне Римляне считали огонь душою натуры (жизнь Ромула и Нумы у Плутарха) и во время весеннего равноденствия отправляли праздник Nalis solis invicti ¹⁹. Сверх того, обитатели Греции и Италии по читали Весту при Римском дворе носили огонь пред Императорами Германские племена уважали огонь а Сибирские и Американские язычники почитают его доныне (Meiners, I, 236). Огонь мы находим во все времена в храмах различных религий. О почитании огня у новейших Гебров говорит Шарден (Voyage, т. IX, 139 и следующие), а Нибур (т. II) рассказывает, что Гебры в Сурате двести лет берегли священный огонь.

И. БЕРЕЗИН.

Комментарии

1. Слово Персидское, множественное от атеш, огонь, и употребляется собственно для означения Бакинских неугасаемых огней.

2. Ни Геродот, ни Плиний, ши Птоломей, ни Аммияи Марцелин не говорят о неугасимых Бакинских огнях; о них упоминает Арабский писатель Мас’уди (Klaproth, Magasin Asiatique, p. 280). Из новейших писателей можно читать Mueller’s Samml. Russ. Gesch. T. II s. 136; Lerche, Leben und Reisegeschich. S. 60 и след, John Cook. Travels 11,383; Hanyay, Travels 1,263; Gmelin. Reisen, III 43 и след. и особенно Eichwald, Reise anf dem Kaspishen Meere.

3. Горение образуется не из нефти, а из водородного газа. Подробное изложение о процессе горения и о газе см. в ученом творении г. Эйхвальда: Reise auf dem Kasp. Meere, T. I., S. 185–190. О почве неугасимых огней см. ibid. S. 220 и след.

4. Прежде, когда кратер ко был обведен загородкою, в него падали иногда домашние животные и, разумеется, немедленно погибали.

5. Струю огня тушат, когда она не нужна более, закупорив отверстие, из которого огонь стремится.

6. При Гмелине оно еще не существовало.

7. В Брахманской религии предписаны омовения (см. Manava-dharma-sastra. Lois de Manou, trad, du sansc., par Loiseleur Deslongchamps, p. 188

8. Буквы надписей повидимому Санскритские, хотя и по могу определить какому роду принадлежат они. Дурное начертание заставило меня отказаться от желания скопировать их.

9. Очень трудно поверить, до какой степени доходит неистовое изуверство Индусов! Физическая неподвижность Индусов известна целому миру: Гмелин говорит, что один Индус в молитвенном положении оставался 20 лет; другой держал 7 лет руку кверху, так-что она наконец окостенела в таком положении; третий 30 лет держал руки кверху и пр.

10. Здесь все слова написаны так, как произносил их Индус. — Подлиник этого письма хранится, у меня.

11. Эти промыслы поступили в казну с 10-го Марта 1829 года, по несостоятельности откупщика, разорившегося будто-бы от набега Персиян на Сальяны.

12. Г. Эйхвальд в своем путешествии говорит, что Индусы при Атешга получают пособие от Сальянского откупщика Otumdshen'а, живущего в Астрахани.

13. Лаигле считает их Гебрами, а Кеппель Индусами.

14. Подозрительное соседство купидона с Брахмою у одного из Индийских отшельников объясняют в Баку очень просто; Индийские мудрецы, для большего эффекта, собирают отвсюду всевозможные редкости, и даже между религиозными предметами помещают иногда обертки с игорных карт, с табаку, и проч.

15. Об этом интересном знакомстве я расскажу когда-нибудь при случае.

16. Старинный свод законов Индийских Manava-Abarmasast, или законы Ману; вот что говорит о священном огне: 1) «Tous les jours apres s’etre baigne, lorsqu’il (novice) est bien pur, qu’il fasse une libation d’eau fraiche aux Dieux, aux saints et aux Manes; qu’il honore les Divinites et alimente le feu sacre» (p. 58). 2) «Quo le Brnhmane... fasse... l’offrandc au feu sacre» (p. 210). 3) «Le maitre spiritual (Gourou) enseigne... l’entretien du feu sacre» и пр. Жертвоприношение огню иначе называется devegagna, sacrificium divinum (Syst, brahm. 9). Об уважении Индусов к огню см. еще «Systema brahmanica» стр. 9.

17. Не довольствуясь определением нации, к которой принадлежат Бакинские Индусы, я желал определить и самую их секту, не смотря на неточность и сбивчивость сообщенных мне сведений, и поэтому обратился к исследованиям Уильсона об Индийских сектах, но не нашел здесь ничего похожего ни между вишнаистами, ни между сиваистами, и пр. (См. Asiatic Researches, or transactions of the Asiatic Society, Vol. XVI and XVII, A sketch of the religions sects of the Hyndus, by H. Wilson.

18. Халдеи, говорит Форнабиус, почитали огонь и воду началом вещей. Это напоминает новейших вулканистов и нептунистов.

19. Heraclius и Hippasus, говорит Плутарх, считали огонь началом всех вещей.

Текст воспроизведен по изданию: Индусы на Апшеронском-полуострове. (Из путевого журнала) // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 59. № 235. 1846