БЕРЕЗИН И. Н.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ДАГЕСТАНУ И ЗАКАВКАЗЬЮ

ОТ БАКУ ДО САЛЬЯНА.

В Баку мне посчастливилось с первого же шагу: на житье отдан был целый дом, нанимаемый под квартиру для приезжающих чиновников и на ту пору [4] никем не занятый. Этот дом принадлежит во всех отношениях к числу лучших домов в Баку; он очень просторен, но для меня он был бесценен, потому что занимает одно из удобнейших мест: с одной стороны близ него возвышается покинутый дворец бакинских правителей, а с другой из окон открывается обширная панорама Бакинского залива и Апшеронского полуострова с загадочными неугасимыми огнями. Днем в пору сиесты я любовался голубыми волнами пристани, на которых качались игривые суда, наблюдал с высоты нравы Бакинцев в их дворах и узких улицах и обегал в зрительную трубу широкую окрестность, начиная с городской «девичьей башни» и оканчивая Шейховым мысом; ночью меня занимало отдаленное сияние неугасимых огней на Апшеронском полуострове. Если вам, благосклонный читатель, доведется когда-нибудь посетить Баку — отчего и не посетить такой интересный и гостеприимный город? — рекомендую вам дом, в котором я останавливался: лучше квартиры нечего и искать!

В тот же день я познакомился с уездным начальником К. И. Бученом и с Комендантом Н. Я. Коржинским, которые приняли самое теплое участие в моих будущих трудах на пользу ориентального знания. Благодаря этому участию, которое редко встречается на жизненном пути, я вскоре сидел за уроками в татском наречии персидского языка с самым красноречивейшим Татом, какого только мог отыскать в целом бакинском уезде Г-н Бучен.

Пока я занимаюсь изучением Тат для пользы ориентального знания, не угодно ли вам на всякий случай познакомиться с городом Баку: я узнал его в месячное пребывание довольно подробно и могу служить, без хвастовства, хорошим чичероне. [5]

Об основании города Баку можно сказать то же самое, что и о большей части городов на белом свете: время построения точным образом неизвестно. Но ради Аллаха, не спрашивайте об этом туземцев, иначе вы должны будете выслушать широковещательное сказание об основании этого города Аристотелем, переродившимся на Востоке в «Аристу»: подобную повесть для детей я слышал от одного из самых ученейших мулл бакинских.

Древние писатели ничего не говорят прямо о городе Баку, и поэтому я позволяю себе думать, что Баку тогда еще не существовал; может быть на месте Баку и стоял в древности какой-нибудь город, только под другим именем: это предположение основательно только в таком случае, если очерк морского берега в древности был одинаков с нынешним, потому что бакинский рейд и удобство сухопутного сообщения необходимо должны были привлечь народонаселение к этому краю. В этом случае имеют достаточную вероятностность предположения тех, которые видят в Баку древнюю Гетару или Баруку или даже пожалуй Албану.

Неизвестно, существовало ли какое поселение на месте Баку во время владычества Сассанидов; надобно полагать, что выгоды местности не могли оставаться бесплодно при таком развитии гражданственности, какое существовало в сассанидской монархии. Как бы то ни было, первое несомненное известие о Баку мы находим у арабских географов. Мас'уди говорит о Баку и его огнях, только не объясняет подробным образом, существовал ли в его время город на этом месте; Истахри также говорит только о нефти в Баку, но Закария Казвини и другие говорят уже о городе Баку. С особенной подробностью описывает его здешний урожденец Бакуви, получивший прозвание по своей родине. (В историко-географическом сочинении *** которого рукопись, писанная в 1108 г. гиджры (1696-1679 г.) находится в Библиотеке Казанского Университета (под № 22111), помещен в конце географический трактат, извлеченный из книги Хамдуллы Казвини. Вот что говорит автор этого сочинения Мухаммед Меджди о Баку (fol. 305 r°): «Бакуйэ. Крепость в горной расселине, а селение находится под крепостью, так что та гора до полудня защищает селение от солнца. Всякий, кто был главой кешишей (Христианского духовенства), прежде жил там»)

Арабский географ Ибн Аяс, следуя Бакуви, так описывает Баку: [6]

«Описание города Бакуйэ. Знай, что этот город лежит у моря Хазарского в округе Ширванском; вода морская омывает стены его и уже море поняло большую часть стен и башен его. Он построен из камня и много в нем мечетей; воздух здесь хороший, вода свежая: вода из каменных колодцев и текучих родников. Пшеницы родится здесь мало, а доставляют ее из Ширвана и Мукана; много здесь плодов, сады же отдалены от города. В нем находится два укрепления, построенные из камня: море уже приблизилось к ним, и уже одно из них разрушилось при взятии Татарами. В окружности этого города много деревень: в каждой деревне есть укрепление. В этом городе есть рудник смолы, а в расстоянии одной мили находится место, в котором горит огонь без зажигания светочей: это в стороне моря. Он поднимается так, что становится видным на расстоянии одного дня или более, горит несколько времени, потом гаснет. Здесь ловят из моря тюленей, сдирают с них кожу и накладывают на суда, вместо смолы. Здесь много диких коз, и подобного количества нет в других землях».

И в другом месте :

«Описание Баку. Это город каменный на берегу моря Хазарского, в округе Дербендском близ Ширвана. Море омывает башни этого города и стены его; земля его — твердый камень; воздух здесь хороший, вода свежая, большею частию вода из колодцев, и есть здесь родники. Но об этом уже было говорено».

Хамдулла Казвини, исчисляя округи или туманы (десятитысячья) Адербайджана и описывая туман Нахичеванский, говорит, что он состоит из пяти городов: последний из них

«Бакуаэ. Это крепость на каменной расселине, а селение находится под крепостью, так что гора до [7] самого полдня защищает селение от солнца. Здесь живет глава (Христианского) духовенства Герджания».

Вообще, восточные авторы в известиях о Баку менее подробны все вместе, нежели один Бакуви.

Таким образом основание нынешнего Баку можно отнести ко времени распространения арабского владычества в Дагестане или не много ранее,

При Аравитянах Баку, вероятно, составлял один из уездных городов: Дербендиада говорит, что Халиф Мотамед в 272 (885-886) году отдал, особенным указом, доходы с бакинских нефтяных и соляных промыслов жителям Дербенда, для чего и был определен надсмотрщик Мухаммед ибн Аммар, который ежегодно раздавал доходы дербендским солдатам.

По местоположению своему Баку связанный близкими выгодами с Ширваном, должен был разделять его участь: при ослаблении арабского владычества в Дагестане, Баку поступил под власть Ширван-шахов, за преданность которым пострадал при нашествии Тохтамыша, чеканившего в Баку свою монету. При нападении на Ширван Исмаиля Сафи, жители Баку, надеясь на крепость стен, не хотели изменить Ширван-шахам: Исмаиль приказал своим Генералам Мухаммед Элиасу и Игур Ааля взять Баку, которые и осадили город, но осада шла медленно. Весной явился сам Исмаиль и стеснил город с таким рвением, что жители принуждены были сдаться: городские власти вышли из крепости «с оружием в руках и с саванами на вые». Хуляса-бек получил от Исмаиля повеление забрать в крепости казну Ширван-шахов и доставить ее в лагерь; он взял с собой знатных Бакинцев и присутствии [8] их овладел казной, которую вместе с дарами жителей отправил к Исмаилю. Так как Ширван-шахи находились во вражде с предками Исмаиля, то, пользуясь правом победителя, персидский завоеватель приказал что называется на Востоке «осквернить гробы их отцов» и сровнять с землей здание Ширван-шахов. После чего Исмаиль «отыде восвояси».

Ширван-шах Шейх Ибрагим II не исполнил в точности своих обязательств Исмаилю Сафи, и персидский завоеватель 1509 года вступил опять в Ширван и направил свой путь к Баку, правитель которого сдал ему город: Баку поступил в число владений персидских.

С падением персидского владычества в Ширване, Османы овладели всей страной: Баку был укреплен Мустафой Пашей и образовал особенный санджак. Персияне, не хотевшие уступить даром Ширвана, оттеснили Османов и крымских Татар в Дагестан и Дербенд, а назначенный беглербеем Ширванским Сельман Хан осадил Баку, вторично укрепленную Османом Пашей. Восемнадцать дней продолжалась осада, но недостаток продовольствия в опустошенном войнами Ширване принудил Персиян отступить без всякого успеха. Обессиленная Персия предлагала России в 1589 году взять у Турков в вечное владение Баку и Дербенд, но я уже говорил в истории Дербенда, что это предложение не имело успеха.

При завоевании Ширвана шахом Аббасом I, шиитское народонаселение Баку, всегда приязненное Персии, как одноверной державе, составило против Турок, во время осады Аббасом Шемахи, заговор, который был открыт Турками, но заговорщики напали открытою силою на ничтожный турецкий гарнизон, перебили его и отправили головы убитых к Шаху. Аббас пожаловал [9] заговорщикам все имущество убитых врагов и назначил в Баку коменданта: город опять поступил под власть Персиян и был значительно исправлен Шахом Аббасом II Сафи. В 1683 году Кемпфер посетил Баку.

Во время смут в Персии жители Баку сначала отдавались под покровительство Петра Великого, во время прибытия его в Дагестан, но потом отказались, потому что бакинский правитель находился в тайных сношениях с возмутителем Дауд Беком. В 1723 году Генерал-майор Матюшкин послан с эскадрой в Баку: после четырехдневного бомбардирования город сдался, правитель сменен, а на место его назначен бывший гарнизонный начальник Дергаг-кули бек, переименованный в Ханы. Но вскоре и он оказался изменником, за что и был отрешен от должности, а Баку до 1735 года управлялся русскими комендантами.

По заключении ганджинского мира, Баку поступил опять во власть Персии и Надир поставил здесь своего правителя. По смерти Надира бакинским правителем сделался один из его вельмож Мирза Мухаммед Хан, которому наследовал сын его Мелик Мухаммед Хан, принужденный Фетх Али Ханом кубинским, на сестре которого он был женат, признать его власть, платить дань и принимать участие в его походах. В одном из них Мелик Хан едва не сделался жертвою ярости Акушинцев, избивших Аварского Хана с его свитой: спасенный приближенными Фетх Али Хана, он был осажден в Баку, после поражения кевдушанского, Усмием Эмир Хамзой, но крепкие стены не выдали его; Усмий, опустошив часть Бакинского ханства, отступил к Дербенду. В 1779 году Мелик Хан наложил арест на бывших в Баку русских купцов и их товары за то, что захваченные Лезгинами из Баку два мальчика были проданы в Астрахань, и только по возвращении [10] Генералом Якоби одного из них сложил запрещение. По смерти Мелик Мухаммед Хана наследовал юный сын его Мирза Мухаммед Хан, у которого вскоре отнял престол дядя его Мухаммед Кули Хан: Мирза Мухаммед бежал в Кубу, где и остался, хотя Шейх Али Хан дербендский и старался о возвращении ему законного владения. Кубинский мой знакомый Аббас Кули-Ханов происходит от этого низложенного бакинского владетеля.

Последним бакинским Ханом был Хюсейн Кули Хан, имя громкое в летописях злодеяний. Он в 1796 г. присягнул на верноподданство России, и посылая в С. Петербург послов, в тоже время сносился тайно с Персией, угнетал и грабил русских купцов, и только при явлении военного судна перед Баку в 1800 г. решился удовлетворить обиженных. Но вскоре дурная природа взяла свое, и бакинский Хан вновь принялся за несправедливости и жестокость: не видя ни малейшего исправления, Князь Цицианов, имя славное в летописях Кавказа, послал в 1805 году отряд в Баку и приказал осадить город, но осада и блокада не имели успеха, потому что на помощь Баку явился коварный Шейх Али Хан дербендский и Сурхай Казикумыкский: русский отряд удалился, но потом, по приказанию Князя Цицианова, снова осадил Баку, а вскоре и сам Князь Цицианов явился к отряду. Лучше бы ему не быть здесь! Коварный Хюсейн Кули Хан просил личного свидания с Главнокомандующим под стенами города, для вручения городских ключей; великодушный Цицианов явился на место свидания и был изменнически убит 6 Февраля 1806 года. Перед кончиной герой написал слово прощения своему убийце: таков был этот мощный характер!

В том же году Хюсейн Кули Хан удалился с [11] своим семейством и приверженцами в главный персидский лагерь у Сальяна, а Генерал Булгаков взял Баку и навсегда присоединил к Российской Империи.

В последнюю персидскую компанию, Баку, близкий к персидским границам, был осажден в 1826 г. персидским двухтысячным отрядом, а с моря гребная флотилия персидская пресекла сообщения, но в Ноябре персидские войска разошлись и Баку освободился от блокады. Бывший бакинский Хан Хюсейн Кули тщетно искал связей в Баку и старался восстановить против России Лезгин: лишенный всякой надежды, он должен был удалиться в Персию.

Вот и вся история города Баку: не много в ней фактов, еще менее в ней поучительного, а между тем на совести мусульманского Баку лежит тяжкое, неискупное смертоубийство!

Всем известно, что Баку лежит на Каспийском море, но не все знают, отчего этот город получил свое наименование. Каково бы ни было первоначальное восточное его название, во всяком случае оно имело поводом обилие ветров в Бакинском заливе, отчего происходит и новейшее название, утвердившееся между Персиянами, «Бадкубэ» собрание ветров.

Город Баку лежит под 40^о 21' 26" с. ш. и 67° 30' В. Д. от Ферро; западное уклонение компаса 3° 54' 4''. Местность города могла бы назваться очень живописной, если бы на этом месте стоял не Баку. Он расположен по закраине Бакинского залива на невысоком холме, постепенно понижающемся к морю. Прочь от меня соблазнительная мысль о чудном «Семихолмном граде» на берегах Босфора, но я не могу не объявить во всеведение, что, по приезде в Бендер Бушир на [13] Персидском заливе, мне не знаю почему, пришел в голову Баку, хотя я не могу сказать, чтоб между этими двумя городами было много общего. Впрочем, местности обоих довольно сходны и даже отчасти строение, но более ничего.

Нечего и говорить о том, что Баку город совершенно восточный, что здесь в самой превосходной степени все навыворот: дома построены большего частию из нетесаного камня с глиной, с отлично плоскими кровлями, поставлены друг к другу задом без всякой субординации, а улицы до того узки и до того перепутаны, что, проживя в Баку месяц, я не звал, входя в какую-нибудь улицу, выйду ли из нее. Для большого беспорядка в некоторых местах встречаются неправильные площади: улицы вьются по скатам холма, на котором построен Баку, а площади-пустыри большею частию находятся внизу. Как беспристрастный описыватель, я могу рекомендовать в Баку только одну улицу, которая неизвестными в геометрии линиями идет от шамахинских ворот и пересекает почти весь город в направлении к морю, ту самую улицу, по которой я любил гулять вечерней порой при свете ярких бакинских звезд.

Нельзя сказать, чтоб в Баку все дома были равно безобразны: напротив, есть дома очень невзрачные, есть дома развалины, но есть и красивые дома. Последних, к сожалению, очень не много. Красота бакинских домов не бросается в глаза, по самой простой причине: снаружи почти все дома одинаковы, но внутри одни отделаны с большою тщательностию, а другие и совсем не отделаны. Приморское положение и торговля оживляют город и дают жителям средства к известной роскоши, на счет которой, однако, Восток имеет свои понятия: снаружи ничего не должно быть кроме голых стен, а внутри можно свободно предаваться влечениям фантазии. [13] Так думает Восток, и в следствие этого Бакинцы, усердные подражатели персидских понятий, отделывают, кому позволяют средства, внутренность домов в персидском вкусе. В этом случае главную роль играет зал с расписным потолком, с золото-пестрыми карнизами, с коврами на полу и с сплошными стеклянными окнами вместо стен с трех сторон. Не сулите Бакинцу рай, а дайте ему такой покой: больше ему ничего не нужно!

Бакинская крепость обведена с суши двумя стенами с бастионами и рвом, а с моря одной стеной, имеет подъемный мост и хорошо защищена, только с ю. з. стороны возвышаются холмы, господствующие над городом. Меньшая или фособрейная стена построена до владычества Турок в Дагестане и местами разрушилась; главная же выведена по приказанию Мустафы Паши, а Русскими исправлена и улучшена; она высока, прочно и широко сложена. Во рву с з. стороны течет ручей, а между первой и второй стеной также проходит ручей с бассейнами. Бастионы принадлежат к числу русских работ.

Бакинская крепость имеет с суши двое ворот с сторожевыми бастионами: шамахинские с с.в. стороны, через которые я въехал в Баку, и горные с ю. з. стороны, через которые я ходил на бакинское кладбище. С приморской стороны находится несколько малых выходов, а желающие могут проходить прямо и через стену: этот путь и я однажды испытал.

Прежде, чем я выведу вас за город, позвольте познакомить вас со всем, что находится в городе.

Primo: в Баку есть общество, притом юное общество, как будто в противоположность старым развалинам. Из прикаспийских городов это самый веселый: [14] наезды моряков, начальник которых М. М. Большов живет здесь постоянно и постоянно по четвергам собирает у себя все бакинское общество, оживляют социальную деятельность, центрами которой служит уездный начальник и комендант. Правда, что в Баку нет русских помещиков, что все общество состоит из служащих, но служба не мешает собираться вечерком вместе и отдыхать от жизненных забот в дружеской беседе. Зимой здесь бывают благородные собрания, в которых иной раз мазурка составляется в восемнадцать пар, а для Закавказья это неслыханная роскошь! Да что еще я слышал: будто бы из Шамахи, губернского города, люди очень достойные приезжают повеселиться в Баку. С Астраханью Баку находится в самых задушевных отношениях, потому что большая часть супружеских уз Баку заключены в Астрахани. Я не могу писать идиллий, перо мое не так очинено, но я с признательностью вспоминаю о бакинских жителях, хотя я прибыл в Баку в злую минуту — когда в управлении происходила реформа, имевшая, разумеется, влияние и на общество. Как человеку постороннему, мне не было дела до того, что одна власть прогуливалась по городу инкогнито, будто Гарун-Эррашид, за тем, чтобы подметить несправедливости другой власти: мне было приятно в Баку — вот и все !

Купечество в Баку большею частью состоит из Мусульман: участие в русском обществе принимают только военные мусульманские, а из купцов Армянин Т. И. Айвазов.

Для публичной жизни в Баку нет ничего, кроме общественного сада, в котором единственное развлечение доставляет скромный тюлень, обитающий в садке, а от зною и любопытных взоров негде укрыться: всего одна грешная аллея. Впрочем, в саду почти никогда не видно никого, а гуляют более по форштату. [15]

Без всякого спора один из самых любопытных предметов в Баку Шахский дворец или лучше сказать развалины дворца, занимающие вершину холма, на котором разостлан Баку. Это здание довольно пострадало от времени, а еще более от лености человека, который, чтоб много не трудиться, берет отсюда камни на постройку дрянного домишка и без стыда разрушает древность.

Дворец занимает в длину более двадцати сажен и состоит из многих частей, как видно на прилагаемом плане. Все здание построено из ракушного известняка: довольно большие камни обтесаны очень гладко и так плотно сложены, что не заметно сводок или щелей. К главному корпусу, фасад которого, если только есть фасад у мусульманских домов, обращен на з. к горам, примыкают сзади и слева, по-видимому, позднейшие и менее изящные пристройки, которые целым этажом ниже корпуса, выстроенного в три этажа: от задних пристроек остаются одни следы, и едва ли здесь не проходила почти прямой линией восточная стена, от которой уцелели на ю. в. красивые ворота, ныне до половины засыпанные песком. Главный корпус, имеющий в двух этажах более сорока комнат различной величины, составлял «андерун» внутренние покои, в которых бакинский владетель вместе с своими женами тешил взор созерцанием далекого горизонта в Бакинском заливе и Апшеронском полуострове: для этого служила комната с стрельчатым сводом в средине здания, выдавшаяся киоском на Восток. Перед фасадом дворца находится двор, с которого красивым сводом ведет главный вход по средине корпуса во внутренний аудиенц-зал восьмиугольной формы с легким куполом. В других комнатах также вероятно были куполы, но ныне уцелело только два. Кровли уже не существует, она вся упала; стены в верхнем этаже [15] также большею частию обвалились, и нижний этаж, в котором, по-видимому, находились конюшни и погреба, потому что здесь нет окон, почти совершенно засыпан: в некоторых местах проделаны новые входы, в других заделаны старые, окна изуродованы или закладены, лестницы полуразрушены, внутренней отделки нет и следов: вот в каком плачевном положении я застал бакинский дворец, в котором, вероятно в урок суетности человеческой, обитают теперь огромные свиньи, бескорыстно трудящиеся над расчисткою нижних комнат!

Из пристройки на левой стороне существует небольшой домашний ход в шахскую мечеть, находящуюся против дворца только через улицу.

Правая сторона составляла собственно наружный отдел, открытый для всех подданных: здесь на небольшом дворе, который окружен, по восточному обычаю, небольшим навесом с колоннами и арками, возвышается одно из лучших произведений мусульманской архитектуры — «диван ханэ» аудиенц-зал, в котором бакинский правитель решал важные дела, являлся своим вельможам в праздники и принимал торжественно послов. Зал обведен галереей с гранеными колонами и арабскими сводами: под каждым из них находится окно этой восьмиугольной комнаты, сидя в которой правитель был видим взорам всех придворных, стоявших на дворе вокруг галереи. По средине зала, вероятно, был фонтан, не редко прохлаждавший возмущенного гневом правителя. Главный вход с высоким разукрашенным фасадом, в котором углубляется арабский свод, исчезающий в мелких арабесках, находится с западной стороны: этот вход как будто снят с самой лучшей арабской мечети Каира и волшебною силою только вчера перенесен сюда: так в нем [17] все свежо и все изящно! Ход во дворец находится в южной стене и ведет на главный внутренний двор, а ворота на двор диван-ханэ находятся с з. стороны: к ним идет с улицы дорога, поднимающаяся на холм.

Я чувствую, что читатель уже утомлен описанием бакинского дворца, а я далеко еще не рассказал всех его красот: для сокращения описания прилагаю здесь рисунки, представляющие фасад дворца с внутреннего двора, заднюю часть дворца с изящными воротами и диван-ханэ с главным входом.

Люди, мало знакомые с восточною архитектурою, предполагают, что диван-ханэ не диван-ханэ, а баня! Другие, воображение которых привыкло ко всему чудесному, видят в проводе воды для фонтана в зале страшную комнату пытки, в которой бакинский правитель исповедовал совесть своих подданных. Это уже верх незнания Востока!

Мне говорили еще о подземном ходе из дворца к «девичьей башне» и за городские стены, но я не могу сказать, до какой степени это справедливо.

К з. от дворца внизу находится по средине обширного двора Шахская мечеть, очень красивое квадратное здание с высоким куполом и изящным входом, совершенно похожим на главный вход в диван-ханэ: над этим входом красуется резной стих мусульманского символа. С левой стороны двора находится другая мечеть с персидским минаретом, вокруг которого вьется арабская надпись, объясняющая, что эти здания воздвигнуты Ширван-шахом Ибрагим Халиль уллой Феррух Есар Оглу, правившим в Ширване с 1462 г. по 1500. Построение дворца также принадлежит ему (в 1491 г.) по народному сведению и совершенному [18] сходству двух зданий: других доказательств на это не имеется, Вероятно, дворец опустел со времени падения Ширван-шахов или лучше сказать со времени взятия Баку Шахом Исмаилем, врагом этой династии, не пощадившим даже ее могил: Бакинские Ханы жили в здании, которое ныне занимает комендант. Над входом в диван-ханэ находится замазанная известью надпись; может быть в ней заключается «тарих» время построения дворца, чего, впрочем, я не предполагаю: скорее тут окажется какое-нибудь благочестивое изречение.

Бакинский дворец, по прочности материала и искусству стройки, принадлежит к лучшим памятникам мусульманской архитектуры: в целой Персии, все дворцы которой построены из мелкого кирпича, не существует подобного здания, хотя оно по величине и далеко уступает дворцам испаганским или тегеранским, изящность же и массивность работы едва ли будут не на стороне бакинского здания. Я душевно печалюсь за будущность, которая угрожает обиталищу Ширван-шахов: не много нужно времени для того, чтоб весь дворец исчез от набегов маленьких бакинских корсаров, которые даже балласт на суда берут отсюда; исправленный он мог бы служить превосходным помещением на случай приезда Высочайших гостей. Притом же это был бы единственный в своем роде восточный дворец в пределах России, перед которым бакчесарайский не стоит даже названия лачужки, а о дворце в Нухе нечего и поминать!

В Шахской мечети ныне помещается артиллерийский арсенал.

Едва ли не древнее Шахского дворца старинная цилиндрическая башня, возвышающаяся на углу гавани, внутри городской стены: она сложена из твердого [19] ракушного известняка, в диаметре имеет 8 сажен, а в вышину 20; внутри ее находится лестница, а сбоку примыкает выход к стороне моря; на южной стороне находится куфическая надпись, в которой уцелели слова: «во время царствования Джайту Худабэндэ», т. е. гулагидского государя Олджайту, царствовавшего в Персии с 1304 по 1316 год. Это здание приходит в упадок и даже грозит падением, но исправить его нет возможности: скорее можно выстроить новую башню, чем поправить прежнюю.

Бакинцы называют эту башню «Кыз-каляси» девичья башня, и повторяют о ней историю, которую в Персии прилагают ко всем неизвестным башням. Этот миф совершенно ориентален: какой-то царь влюбился в свою дочь, а дочь упросила его выстроить для свиданий башню, где и скрылась от преследований отца. Без всякого сомнения эта сказка очень древняя, и событие, если только когда-нибудь было подобное событие, надобно отнести к временам Сассанидов, не ранее. В Константинополе есть своя Кыз-каляси с иной историей.

Устраняя предание, совершенно не идущее к делу, я думаю, что эта башня служила сторожевою для наблюдения над приближающимися судами и для защиты города: построение ее я отношу к тем временам, когда на Каспийском море пиратствовали Руссы, о наездах которых на Берду рассказывает арабский географ Мас'уди.

На вершине башни, с которой когда-то стерегли нашествие Руссов, развевается ныне Русское знамя. С террасы вид на гавань и на город очень живописен: корабли с распущенными парусами бегут по рейду, цветные флаги веют на мачтах многочисленных судов, качающихся на волнах у стен городских; на пристани шум и говор разных языков не умолкают, [20] на базаре кипит деятельность торговли и ремесла. Из Шахского дворца панорама еще обширнее, вид еще разнообразнее.

Из замечательностей внутри города стоит еще упомянуть о сборной мечети. Конечно, бакинская мечеть уступает дербендской во всех отношениях, даже по древности, и снаружи почти ничем не отличается от соседних домов, спуск в нее ведет будто в подвал, потому что она построена на отлогом месте близ базара, но внутреннее устройство достойно внимания людей странствующих. Главный зал с остроконечным куполом отделан внутри разноцветными арабесками в персидском вкусе; к нему примыкают подземные мрачные своды, которые особенно эффектны в ночную пору при слабом мерцании ламп. В одном из отделений находится амвон с арками, освещаемый широким отверстием в куполе: мне он так понравился, что я срисовал его для собственного употребления.

Некоторые приписывают сборную мечеть Шаху Аббасу Великому, но историограф его Искендер Мунши ничего об этом не говорит, а потому я заключаю с некоторою справедливостью, что сборная бакинская мечеть построена украсителем города Ширван-шахом Феррух Есар Оглу. В настоящее время мечеть уже существует в ином виде: она была обновлена и переделана. Любопытно сравнение этой мечети с дербендской: в ней тотчас же обнаруживается персидский характер, тогда как дербендская мечеть соответствует арабским архитектурным понятиям. Пространный трактат о мусульманской архитектуре предстоит вам, благосклонный читатель, впереди, когда я доберусь до Каира.

В Баку мечетей много, но с минаретами только три: шахская, сборная и еще одна. Все минареты [21] построены в персидском вкусе: круглы, тяжелы, не высоки и покрыты плоским куполом.

Больше нечего сказать о древностях внутри крепости, но базар такого торгового города как Баку, нельзя пропустить без внимания: он расположен в нижней части города к морю, набит персидскими, астраханскими и туземными произведениями, полон разными ремесленниками по восточному заведению, и обширнее в деятельнее дербендского; здесь встречается европейских товаров больше, чем в Дербенде. Этим оканчивается все различие двух базаров: запах и смрад на обоих одинаковы.

Под одним из караван-сараев базарных находятся многочисленные подвалы, по словам бакинских старожилов, имеющие сообщение подземное с ханским дворцом, ныне комендантским домом.

Чтоб освежиться и сбросить с себя тяжелое впечатление безмолвных руин, выйдемте из шемахинских ворот: прямо перед нами находится форштат, в котором больше простору, чем в городе, улицы широкие, дома не в развалинах, изредка украшены садами, но и сюда проникла меркантильность: в форштате лавок едва ли не столько же, сколько и домов. Он преимущественно служит пристанищем караванов и приезжих: верблюды и ослы занимают обширные площади форштата.

Гмелин говорит о развалинах старинного Баку в этой стороне, о ханском загородном доме и об укрепленном замке: ныне ничего этого уже не существует; время и люди все истребили. За то к с. от Баку построено очень благодетельное учреждение — карантин: во время моего пребывания в карантине очищалось три судна. К западу и югу от Баку тянутся высокие холмы [22] каменистые и бесплодные; на них в стороне горных ворот расположено бакинское кладбище, на котором я не нашел ничего древнего. Бакинские любители старины уверяли меня, будто бы на здешнем кладбище был камень неизвестно куда исчезнувший, с надписью «это могила покойного Хаджи Исмаиля, 54 года,» что на наш счет составляет 673 год: только любители древностей и могут верить такой басне! Для сильнейшего поражения скептиков, эти же археологи утверждают, что в деревне Кугне Бильге на Апшеронском полуострове находятся надписи X, XI и XII столетия, извещающие почтеннейшую публику, что здесь останавливались за непогодой мазандеранские купцы, плывшие с товаром в Астрахань.

С южной стороны город Баку почти живописен, а потому я и постарался снять отсюда его вид: дома в странном беспорядке поднимаются одни над другими, а над всем городом господствует Шахский дворец, обломанные стены которого обозначились на горизонте; рядом с ним возвышается минарет шахской мечети, в средине города еще стоит минарет, далее минарет сборной мечети, а на угол к морю выдвинулась массивная «девичья башня».

Бакинская гавань составляет настоящее золотое дно для города; на западном берегу Каспийского моря это почти лучшая гавань по своей безопасности, а по другим выгодам она не имеет себе соперницы на этом берегу: Баку расположен на торговом перепутье из Персии в Волгу и удобно сообщается с Ширваном, Закавказьем и Дагестаном. Берега Бакинского залива приглубы, так что суда могут становиться у самой суши: слабость иловатого грунта и порывистые изменчивые ветры составляют единственное неудобство бакинского рейда, открытого во все времена года. Бакинский залив образуется [23] между двумя мысами Шиховым (Шейховым) и мысом Сультан или, по народному выговору, Соляным; с южной стороны его находятся две скалы, называемые «Бакинские уши».

Тортовый баланс в Баку для России не выгоден: ввоз товаров из-за границы почти вдвое превышает вывоз. Это происходит от различия потребностей Востока с нашими, а преимущественно от обилия английских мануфактур в Персии, так что Россия едва имеет что продавать в обмен привозимых товаров. Из Баку вывозится за границу преимущественно нефть, соль, шафран и металлические изделия, шелк-сырец, шелковые изделия, сушеные фрукты и хлеб. Торговля собственно с Россией состоит в привозе красных товаров, сахару, чаю, меди, железа, строевого лесу, и в вывозе хлопчатой бумаги, марены, мягкой рухляди и чернильных орешков. Круглым счетом в год приходит на бакинский рейд из России и Персии около 200 судов и немного более отходит.

Самым выгодным товаром в торговле с Россией Бакинцы считают пушной, но в последнее время меха в вывозе вздорожали; очень выгодна тайная покупка у рыбопромышленников рыбного клею, которая приносит ровно 100/100, но это принадлежит к контрабанде. Торг шелком вообще упал, потому что шелку требовалось в Россию мало; шемахинский шелк продается пуд по шестидесяти рублей серебром, а гилянский от 350 до 500 руб. ассиг. Привоз сарацинского пшена так усилился, что многие терпят от него убыток.

Со времени моего отъезда из Дагестана последовали значительные перемены в таможенном устройстве в Баку, и потому я не буду много говорить о бакинской торговле, но не мешает сказать несколько слов о бакинской контрабанде. [24]

Самый употребительный способ контрабандных промышленников состоит в том, что судно останавливается у Шейхова мыса, складывает тут контрабанду, и потом, как ни в чем невинное, является в карантин. По уверению людей сведущих, контрабанда в Баку очень незначительна: промышляют ей люди бедные, товару проскакивают мимо таможни не больше как рублей на десять серебром в раз.

К числу дешевых контрабанд в Баку принадлежат сердолики и разные камни, ограненные для серег, табакерок, и проч. На бакинском базаре можно накупить их сколько душе угодно за ничтожную цену, только этот товар дальше Баку не идет.

Бакинская таможня помещалась при мне в наемном доме внутри города, а проходящие через таможню товары сваливались в наемном караван-сарае; для общего таможенного помещения отстраивается обширное и прекрасное здание, которое будет служить украшением города.

С учреждением пароходства на Каспийском море, с направлением транзитной торговли из Персии Баку и с открытием русских торговых компаний за Кавказом можно надеяться, что торговый баланс Баку представит утешительный результат.

В Баку большую часть купечества составляют мусульманские туземцы. Для морской торговли строятся здесь туземцами же незавидные суда, называемые «бакинками»: доски для судов доставляются из Астрахани. Постройка судна, поднимающего пять тысяч пудов, обходится в Баку в 2,250 руб. сер., что для каспийского судоходства не дорого.

Но для путешественника бакинская гавань [25] замечательна не удобством своим, не многочисленностью толпящихся в ней судов, не любопытными явлениями торговой деятельности: чудо неслыханное, диво не виданное составляют здания, как будто только вчера опустившиеся на дно гавани, а между тем ни древность, ни ученые, ни предание, никто не скажет вам когда и как потонули эти здания.

Конечно, один из первых моих визитов в Баку был сделан этим почтенным диковинкам. В лодке Г-на Айвазова я отправился в один прекрасный полдень по Бакинскому заливу, и через триста сажен плавания на ю. в. мой корабль остановился: передо мной возвышалось на аршин от морской скатерти каменное здание, по постройке своей имеющее явное родство с девичьей башней. Стая бакланов поднялась с этой руины, а большая змея, наслаждавшаяся солнечной теплотой, шипя скрылась в расселины. Я осмотрел внимательно здание и нашел, что формою своей оно похоже и на башню и на каравай-сарай, но более на первую: сомнение мое происходит от того, что форма здания видна очень не далеко, и о фундаменте и нижних этажах нельзя сказать ничего. Кругом этого здания находятся на пространстве восьми сажен в ширину и сорока в длину потопленные строения и все это на глубине едва ли полуторых сажен. Эти постройки, по-видимому, состояли в связи с девичьей башней, потому что от нее в направлении к ю. открыта стена. (Баснословный рассказ о затоплении Баку морем рассказан еще иначе Г-м Спасским-Автономовым (см. Москвитянин, 1849, № 20, Отдел. V, 59-60))

Удивительный случай: здания потоплены с незапамятной поры и ничего о них не известно. Какое обширное поле для шаловливой фантазии, и между тем бакинские туземцы не воспользовались этим полем и молчат, упорно молчат о потопленном строении. Так как бакинским археологам не угодно взять на себя труд растолкования этого странного феномена, то я [26] решаюсь выступить с своим суждением, которое, признаюсь, более будет основываться на отсутствии исторических данных, чем на их существовании.

Знаменитый арабский географ Мас'уди, посетивший Закавказье между 917 и 926 годом и знавший эту страну довольно основательно, знавший даже о физических феноменах бакинской почвы, ничего не говорит о потоплении развалин в море, хотя и пишет о Закавказье довольно подробно; текст Истахри, по-видимому сокращенный, также не упоминает о подобном событии, но у Бакуви мы уже находим довольно ясное на него указание. Вот что пишет этот арабский географ начала XV столетия.

«Бакуйэ. Длина 84° 30' широта 39" 30'. Город, выстроенный из камня, на берегу моря Хазарского, в стране Дербендской близ Ширвана: он омывается морем, которое покрыло теперь часть башен и стен и дошло уже до мечети.»

Кажется, нельзя сомневаться, что Бакуви говорит о том самом строении, которое находится теперь под водой в бакинской гавани. Да иначе и объяснить себе нельзя, потому что Мас'уди ничего об этом стремлении моря не говорит, а если бы потопление случилось после Бакуви, то время события сделалось бы известно если не по книгам, так из предания.

На основании этой шаткой гипотезы я отваживаюсь думать, что потопление бакинских строений произошло между X и XIII веком нашей эры; если б оно было позже XIII столетия, то Бакуви, как первый наследник предания, означил бы эпоху события. Из слов Гмелина видно, что еще в его время существовали остатки старого Баку: значит город не раз переменял свое место, [27] не раз перестраивался. Может быть, во время Бакуви город занимал и не нынешнее его место, но это нисколько не изменяет значения слов Бакуви, а также нельзя требовать точного указания на мечеть, о которой говорит этот писатель. Можно предполагать, что в означенную мною эпоху волканическое явление, в этом краю не редкое, опустило дно морское, а с ним вместе и часть городского строения, современного девичьей башне: устрашенные жители убрались подальше от опасного соседа, но потом спокойствие почвы и соблазн торговых барышей подвинули Баку ближе к морю на нынешнее его место.

Это моя гипотеза, против которой, однако, я не вижу никаких возражений.

Бакинцы о потопленных зданиях говорят, что это остатки города Сабаиля, и пользуясь этим удобным случаем, непременно скажут:

— Это не чудо. Вот на дороге к Сальяну находится истинно «удивительное-необыкновенное»: потоплен в море целый город «Шагри-юнан» греческий город.

— Неужели?

— Отрезанная правда, душа моя!

И при этом, не ожидая дальнейших расспросов, услужливый Бакинец, которому частые торговые сношения развязали язык, начинает повествовать, может быть, в сотый раз историю, которую я расскажу здесь в первый и последний:

Греческий город «Шагри-юнан» стоял под горой, на которой жил в пещере мудрец «Ифлятун» Платон — да помилует его Аллах! — и учил людей [28] уму-разуму; в числе его учеников находился «Аристу» Аристотель, бывший основатель Баку. Искендер выпросил себе Аристу у Ифлятуна в Везири; разумеется, попавши из учеников философии, что равняется ученику третьего класса в наших семинариях, прямо в Министры, да еще может быть в Министры иностранных дел, Аристу возгордился и поссорился с своим наставником, а так как он еще разумел кое-что из прежней мудрости, то вскоре изобрел состав, истребляющий землю, и без всякого сострадания окатил им гору, где обитал его учитель. И гора, и Шагри-юнан опустились, море покрыло их своими волнами, а Ифлятун, как я полагаю, после такого казуса удалился в Баку, и едва ли это не он сам рассказывал мне такое странное происшествие, какого даже не случалось и по провиантской части.

По словам одного почтенного Бакинца Хаджи-бабы, не того, который ездил из Персии в Лондон, а бакинского Хаджи-бабы, Шагри-юнан простирается в море — это Хаджи-баба видел своими собственными, а не чужими глазами — на целый фарсах или немецкую милю, в расстоянии сорока верст от берега, на пути из Баку в Сальян между Нефтяной Банкой и Погорелой плитой; Хаджи-баба очень ясно видел своими собственными, а не чужими глазами целые улицы, при них дома и даже башню, очень похожую на ту, которая находится под водою в бакинской гавани. Некоторые утверждают, будто бы тут даже есть арабские надписи, но Хаджи-баба клянется «вашей головой», что надписей никаких нет.

Покойный Аббас Кули Ханов просил Главнокомандующего Грузией о разыскании потопленных остатков Шагри-юнана. По просьбе его два брига в 1840 году на пути из Сары в Астрахань обследовали прибрежное пространство, означенное Аббас Кули Хановым, и ничего не нашли. [29]

Впрочем, все это нисколько не уничтожает известия о потонувшем городе между Баку и Сальяном, тем более, что и Г-ну Эйхвальду, во время плавания его по Каспийскому морю, встретилась около Апшерона подводная стена. В этих случаях надобно различать два явления: волканическое и... и... неизвестное. Первое опустило дно морское в Бакинском заливе, так что здания, бывшие на суше, очутились в море, и от материка отделились острова Нарген и Вульф. Второе явление, причина которого до сих пор непонятна, заметно на всем море, и в следствие его уровень морской то повышается, то понижается, так что город Баку то стоит в море, то в некотором от него отдалении. В мое время городская стена удалялась от моря большею частию сажени на четыре, а во время Бакуви море стояло высоко.

Острова Бакинские, к числу которых должно причислить и те, которые находятся у Апшеронского полуострова, представляют много примечательного. Из них остров Нарген, находящийся при входе в Бакинский залив, соединялся прежде с Шейховым мысом: по нему идут следы аробных колес в направлении к этому мысу, и глубина моря между островом Наргеном и материком не очень значительна. На острове Жилом, лежащем в 17 верстах к в. от Апшерона, говорят, также ест следы арб и заметно потопленное строение: будто бы этот остров служил притоном С. Разина, отчего и получил название. Почва этого острова признается плодороднейшею в бакинском уезде: здесь растет дикая пшеница, овес и дикий виноград и видны следы запашек и садов, а на берегу находится щелочной минеральный ключ. На Жилом острове предполагают выстроить маяк, но для большей безопасности плавания необходимо иметь маяк и на Святом.

Круг моих познаний о Баку не ограничивается [30] одним городом: я могу кое-что сказать и об уезде бакинском. Доказательства на лицо, и прошу внимания: дело идет все на цифрах.

Бакинский уезд занимает холмистое, безводное пространство на берегу Каспийского моря: южные оконечности Кавказских гор через Ширван врываются в бакинскую провинцию и песчано-известковыми или глинистыми волнами стелются по ней, но не волнами оплодотворяющих рек. В целой провинции только одна речка Сугаит, о которой в порядочном путешествии стыдно и поминать. Холмы совершенно безлесны; сухая почва проникнута солью и нефтью, отчего и самая вода большею частию солона, однако, с помощию морской влажности, наносимой ветрами, в бакинском уезде иногда бывает удивительный урожай: Шамахинские горы останавливают, на пользу бакинской провинции, несущиеся с моря восточные ветры. Из этого не следует, чтоб в бакинской провинции было достаточно хлеба: значительное количество привозного хлеба ясно говорит противное.

Недостаток воды очень ощутителен; жители редко роют колодцы, а довольствуются большею частию солоноватой или дождевой, и только в избранных местах имеются родники пресной воды. Город Баку пользуется хорошею водою из шахского колодца, в который проведена вода по подземному пути из родника за четыре версты от города, дурная же вода находится и в других городских колодцах. Не раз думали пособить этому горю введением артезианских колодцев, но господствующее мнение в Баку находит их невозможными в этой стране. На Апшеронском полуострове к ю. от огней подозревают подземный бассейн пресной воды: здесь находится много колодцев с хорошей водой, и даже, когда пробьют каменный пласт, пресная вода бьет вверх фонтаном. [31]

В этом бассейне заметно быстрое течение как в реке; ближе к морю вода несколько солона, но не чувствуется присутствия нефти. Если все это справедливо, то Апшеронский полуостров может быть наводнен пресной водой.

Почва бакинского уезда обнаруживает непрерывные следы вулканизма: это заметно по частым землетрясениям и огненным извержениям, во многих местах видны илистые поля, вулканы, извергающие жидкую грязь, и настоящие илистые вулканы или псевдо-вулканы, иногда же слышна подземная пустота. Присутствие соли, обнаруживающееся соляными озерами, солоноватостью родников и солоноватым вкусом многих растений, не препятствовало бы плодородию почвы, если бы в бакинском уезде нашлось довольно пресной воды для орошения полей: доказательством тому служит урожай пшеницы, иногда доходящий до 40.

Бакинская провинция известна за здоровую по своему климату, жаркому и сухому: в Августе, благополучном месяце пребывания моего в Баку, начинаются уже прохладные вечера, настоящая отрада души после дневного зноя. Дожди бывают здесь редко, за то иногда льет будто из ведра, хотя и на короткое время.

Земледелие в бакинской провинции находится в хорошем состоянии: особенно оно усилилось в последнее время, когда выгоды, доставляемые хлебной торговлей, были сознаны жителями. Недостаток воды в бакинском уезде не позволяет обширного хлебопашества, которое и здесь, по восточному обычаю, находится еще в юности: поселяне не знают никаких удобрительных средств, кроме перепашки от двух до трех раз и поднятия земного слоя вершка на три. При всем том урожай здешний, зависящий преимущественно от своевременного [32] перепадания весенних и осенних дождей, большею частию щедро вознаграждает труд земледельца: в хороший урожай зерно дает средним числом сам пятнадцать и более. Рек и водопроводных каналов для орошения не имеется, и при недостатке дождей, сильные ветры, дующие здесь не редко, могут истребить хлеб, засыпав его, при самом всходе, песком или вырвав с корнем во время произрастания или наконец выбивая зерно уже при наливании. В 1841 году, за обеспечением народного продовольствия, продано пшеницы, большею частию для казенных поставок, до восьми тысяч четвертей: полагая каждую четверть в 2 руб. сер. вся продажа будет на шестнадцать тысяч рублей. Ячменя, который большею частию идет на корм лошадей и скота, продается на сумму свыше двух тысяч руб. сер. Сеют преимущественно пшеницу и ячмень.

Скотоводство в бакинской провинции, по неимению лугов, малозначительно: не все поселяне имеют лошадей и необходимое количество рогатого скота для пахотных работ; у самого богатого крестьянина найдется не более десяти голов крупного скота. Тоже самое должно сказать и об овцеводстве: хотя некоторые крестьяне и держат по нескольку десятков овец, но этого не достаточно для продовольствия жителей, и недостаток пополняется покупкою овец в соседственных уездах. В мое время скота в городе и уезде было: лошадей 2602 штуки, рогатого скота 5431, овец 38,200, верблюдов 504, ослов 1747 штук. Домашней птицы, кроме кур, не водится: для вкусного стола нет даже туземных фазанов, но водятся дикие козы; свежая коза продается по 1 рублю серебром, исключая рога, которые стоят столько же. За недостатком полезных животных здесь водятся безвредные скорпионы.

Песчаная полоса земли, занимаемая садоводством, преимущественно по берегу моря, не очень [33] благоприятствует этой ветви хозяйства: только труды и издержки заставляют неблагодарную почву повиноваться воле человека. Кроме того в бакинской провинции является иногда непобедимый и нежданный враг садоводства — сильный ветер, заносящий песком целые сады и разом уничтожающий труды многих лет. Ежегодный сбор винограда простирается до 75,000 пудов; из них 10,000 пудов идет на продажу в городе и селениях: полагая пуд по 20 к. всего продается винограду на 2,000 руб. серебром; 5,000 пудов обращаются на сушеный изюм и кишмиш, которых изготовляется до 1,200 пудов: полагая пуд по 1 рублю, всего сушеного винограду продается на 1,200 рублей серебром; 45,000 идет на выварку джапы или виноградной патоки, которой выходит из пуда восемь фунтов, следовательно всего 9,000 пудов: полагая пуд по 1 рублю, джапы выделывается на 9,000 рублей серебром; 2,500 пудов употребляется на выделку 1,000, ведер уксусу: полагая каждое ведро по 60 коп. всего уксусу получается на 600 рублей серебром. Из всех этих произведений три четверти продается или обменивается в соседних уездах, а остальная четверть употребляется в городе и деревнях. 12,000 пудов винограду идет на выкурку 500 ведер двойной водки, чем занимаются здесь Армяне: полагая ведро в 4 рубли, всего водки выделывается на 2,000 руб. серебр. Водка здесь продается в духанах, и пока потребление ее незначительно, потому что большая часть народонаселения состоит из верующих мусульман. Кроме водки выделывается в Баку вино, но оно очень крепко и возбуждает жажду, потому что здешний виноград, от качества почвы, солоноват. Разных сырых плодов в город Баку привозится до 500 пудов: полагая средним числом 40 коп. за пуд, всего привозится из уезда фруктов на 200 рублей серебром. Грецких орехов и миндалю здесь нет. Садоводство ежегодно доставляет сельским жителям до 15,000 рублей серебром. [34]

Хотя цифры может быть уже и наскучили благосклонному читателю, однако я считаю нужным доложить ему, что в бакинском уезде собирается до 250 пудов табаку: полагая пуд по 1 рублю, выходит всего на 250 рублей серебром. Арбузов собирается 37,500 пудов.... как пудов? Да, пудов: здесь уж такое заведение! — полагая каждые 25 пудов по 1 рублю, всего составится сумма в 1,500 рублей серебром. Дынь, которыми бакинский уезд славится, так, что они идут во все соседние места, родится 40,000 пудов — дыни тоже родятся здесь пудами — полагая каждые 25 пудов по 3 рубли, всего родится здесь дынь на 4,800 рублей серебром. Луку родится 5,000 пудов, моркови 3,750 пудов: полагая по 2 рубля за 25 пуд, всего выходит на 700 рублей серебром. Таким образом огородничество доставляет бакинским жителям до 7,250 рублей серебром.

При недостатке местных средств бакинские жители не занимаются шелководством: во всем уезде находится только 38 шелковичных деревьев и шелку выделывается ежегодно — стыд сказать — до 8 фунтов.

По скудости бакинской флоры, производящей только солончатые растения или ничтожный кустарник, пчеловодство в этом краю почти неизвестно. Некоторые Бакинцы, из любви к искусству и к трудолюбивым насекомым, занимаются пчеловодством в кубинском и шамахинском уездах.

Рыбные промыслы в бакинском уезде дают государственным крестьянам до 1,125 руб. сереб. доходу.

Самый живительный элемент Баку — торговля: она питается здесь преимущественно нефтью и шафраном и сама в свою очередь питает и поддерживает многие производства. [35]

Нефть находится в бакинском уезде черная и белая. Первая является во многих местах Апшеронского полуострова, но главное гнездо ее должно полагать около селения Баляханэ к с. в. от Баку на Апшеронском полуострову; некоторые отважные исследователи предполагают в этом краю целое подземное озеро минерального масла: газ, будто бы освобождаемый нефтью, давит на стенки резервуара и при засорении отдушин производит извержения и землетрясения. Нефтяные ключи пробиваются по Каспийскому морю и обнаруживаются во множестве на восточных берегах его, а с другой стороны они находятся около крепости Грозной, Дербенда, Шамахи, Сальяна, в кубинском уезде и на берегах Черного моря. Черная нефть цвета темно-зеленого, запаха неприятного и бывает очень густа или несколько жидковата: первая идет на смоление судов или в соединении с зеленовато-жидкой на горение, а в смеси с песком на покрытие плоских кровель на домах под именем «кира» смолы, от которой образовано бухарское слово «кирпич» стиснутая смола; вторая преимущественно употребляется для горения. (Вот что говорит Хамдулла Казвини в сочинении своем «Наслаждение сердец» о нефти (мануск. Библиотеки Казанского Университета, С. fol. 251 v°): «Нефть ***. Рудников ее много, а в Иране самое множество ее находится в Бакуйэ; там есть земля, в которой копают колодцы, пока дойдут до воды; сверху воды, которую достают из тех колодцев, находится нефть. Рудник ее на пределах мосульских, рудник прохода Пичин, рудник Мачина, Бухары и Асрушны, рудник горы Асияга из числа принадлежащих Фаргане»)

Белая нефть, отличающаяся своим цветом и запахом, большею жидковатостью и летучестью, находится только в с. з. оконечности эллипсиса, занимаемого неугасимыми огнями. По мнению Г-на Ленца, она образуется из черной посредством подземного дистиллирования. Прежде белая нефть продавалась здесь очищенная; ей можно выводить пятна из сукна.

Нефть добывается из колодцев воротом и руками посредством кожаных мешков и отстаивается в ямах. Живущие около нефтяных колодцев жители освобождены от податей, но обязаны работами на промыслах. Ежедневно ходит в Баку два транспорта с нефтяных колодцев. [36]

Прежде нефтяной промысел находился на откупу, нефть продавалась дешевле, но откупщики Армяне обанкротились и в настоящее время вся нефтяная продажа принадлежит казне.

Нефтяные колодцы принадлежать большею частию казне, а весьма немногие частным владельцам Селим Хановым: последние обязаны доставлять всю добываемую нефть казне. Хальвар обходится владельцу в 27 коп. сер. казна платит ему 375 коп. сер., а сама продает по семи рублей серебром. Покупщики из Шамахи и других мест Кавказа готовы платить и по десяти рублей за хальвар зеленой нефти, потому что она при переливке из одного бурдюка в другой пенится и увеличивается; морем же нефть идет в Астрахань и в Персию. В Зензели нефть продается от 10 до 15 руб. сер. хальвар и торг здесь производится меновой: взамен нефти привозится из Зензели бязь, шелковые материи и проч. Сами Персияне не ездят в Баку за нефтью.

Жители селения Баляханэ доставляют на арбах казенную нефть в Баку и получают за это по 45 коп. сер. с хальвара: всего в год им приходится до 5,165 рублей серебром. Кроме того они продают в город и по деревням значительное количество киру, а жители селения Сураханэ занимаются жжением извести: в сложности те и другие получают от этой промышленности до 2,000 руб. серебром.

Когда-то нефть была очень опасным оружием за неимением пороху. По словам Диона Кассия, Римляне, осаждавшие Тиграноцерт под предводительством Лукулла, были обливаемы из машин горящей нефтью; то же самое было с войсками Императора Септимия Севера при осаде Гатры. Прокопий говорит, что Персы, осажденные Римлянами в городе Петре в Лазике, бросали на [37] осаждающих сосуды с серой, асфальтом и нефтью. При осаде Мекки во время Абдуллы бен Зобайра атакующие зажгли Каабу сосудами с нефтью. По известию Мирхонда, в одном сражении с Буидами бросали в неприятеля сосуды с пылающей нефтью.

Добывание нефти в бакинском уезде довольно древне: не говоря об указании Дербендиады о нефтяном промысле при Халифе Мотамеде, мне говорили, что в одном из колодцев был найден камень с надписью на арабском языке следующего содержания «нет силы и могущества кроме Бога Высочайшего и Величайшего! Точно этот колодец открыт и назначен во владение для Сеидов Аллах-яром сыном Мухаммед-Нура, в 1003 году месяца Реби Эль Ахира». Это было по нашему в 1594-1895 году.

Кроме нефти минеральное богатство в бакинском уезде составляют соляные озера Апшеронского полуострова, из которых примечательны: Масазырское, Зыхское, Каля, Мухаммеди, Баляханское, Хаджихасанское, Кюрдаханское, Бинагяди, Арюскум и Агаджун; разрабатываются только два первые. Жители соседних селений получают за перевозку соли, которая, подобно нефти, составляет казенную собственность, до 1,513 рублей серебром. Разработка соли производится по найму, который простирается до 3,000 рублей серебром.

Торговля нефтью и солью с Персией в последнее время упала.

Шафрану собирается ежегодно до 400 пудов, полагая за пуд шафрану по 100 рублей, получается всего на 40,000 рублей серебром. Это растение вывозится преимущественно в Персию, часть расходится по Закавказью, а немного остается для домашнего обихода. Вывоз в Персию бывает не равномерен, но всегда выгоден. [38]

Бакинские жители разводят марену и сеют хлопчатую бумагу: первой получается до 700 пудов, а последней не более 500: полагая каждый пуд той и другой по 3 рубля, всего будет на 3,600 рублей серебром. Из хлопчатой бумаги выделывают толстое полотно, называемое бязью, большая часть которого потребляется туземными поселянами, а излишек вывозится в кубинский уезд.

Кроме того Бакинцы собирают засеваемого в полях пряного растения, называемого зира, род аниса, до 21 четверти: полагая каждую четверть по 4 руб. всего на 84 руб. сер. Марена и зира отправляются в Россию.

Горожане бакинские занимаются мастерствами: золотых и серебряных дл, слесарным, кузнечным и другими нужными для жизненного комфорта. Бакинские золотые кольца под эмалью, по своей довольно чистой отделке, соперничают с пятигорскими работами: восточная эмаль не держится и скоро облетает, на этом уж не взыщите, и поэтому, покупая подобное изделие, имейте в виду мое предостережение. Бакинские слесарни большею частию работают складные ножи, вывозимые в Персию. Ремесленное производство обеспечивает в городе содержание двухсот семейств с уплатою казенных повинностей.

Деревенские жители ткут паласы (простые ковры) и переметные сумы и продают их на 1,700 руб. сереб.; также ткут грубое сукно для домашнего употребления. В селениях Амирджане и Бульбули женщины ткут ковры, отличающиеся прочностью и яркостью красок: лучшие продаются по 20-30 рублей, всего на 1,500 руб. серебром. В селениях Хурдалан и Хаджихасан ткут чувалы, восточные чемоданы, продаваемые по 5-6 руб. за пару, всего на 700 руб. серебром.

Торговля Баку с Россией и Персией по морю и с Закавказьем и Дагестаном по сухопутью требуют [39] перевозных средств и рук. Поэтому многие бакинские жители промышляют строением судов, перевозом товаров на суше и служат рабочими на судах.

Общий доход бакинских жителей, не считая ремесленные производства и всякую насущную работу, состоит в следующем:

От сбыта туземных произрастений и изделий сельских жителей на месте выручается 48,350 руб. сер.

От заработков по казенным минеральным промыслам получается 9,678 руб. сер.

От сбыта в соседние уезды разного изделия и произрастения выручается 18,484 руб. сер.

Пересчитав по пальцам все животы бакинских жителей, пора сказать что-нибудь и о самих обитателях.

Бакинская провинция населена мусульманами большею частию шиитского обряда: только шесть деревень бакинских заняты тюркским племенем; все остальные селения обитаются Персиянами. В городе, кроме Русских служащих, находится до двухсот армянских домов. Можно полагать, что еще при Сассанидах сюда переселялись Персы, но от этого переселения едва ли что уцелело: все омусульманилось и изменило свой характер. В позднейшее время Персияне не переставали переходить в Баку, и наоборот из Баку некоторые уходили в Персию. Все персидское народонаселение Баку, кроме тюркского адербайджанского диалекта, говорит особенным персидским наречием, употребляемым и в других местах Дагестана — татским. Основываясь на этом, покойный Аббас Кули Ханов полагал Бакинцев остатками персидского населения времен Нуширвана, но [40] татское наречие совсем не так древне, как думал Аббас Кули, принимавший его за отрасль Пеглеви. Тат имеет почти те же отношения к нынешнему персидскому языку, какие и деревенское персидское наречие, или, поясняя это сравнением, отношения персидского и Тат почти таковы же, как Русского языка и сибирского наречия. Удаленность от Персии и невежественность деревенских мужиков были единственными причинами образования Тат, грамматические формы которого разнятся от персидского языка только бедностью и уродованием выговора, а лексикография заменила некоторые персидские слова тюркскими или туземными.

Мне говорили еще об арабском народонаселении верстах в 150 от Баку, но я решительно этому не верю.

Бакинские мусульмане занимаются по большей части торговлей и считаются по всей справедливости цивилизованнейшим народонаселением Дагестана: народ бакинский смирен и приветлив, но так как Персия составляет для него идеал совершенства, предмет подражания, то Бакинцы и одержимы почти всеми пороками персидской нации. Описывать бакинские нравы и привычки значит — повторять Персию: лучше подождем второго тома «Путешествия по Востоку», где уж будет кстати анализировать персидскую жизнь.

Как ревностные Шииты, Бакинцы справляют с надлежащим благоговением десять дней «ашура» плача по Али и его сыновьях: религиозная трагедия персидская разыгрывается здесь если не с таким искусством, как в Дербенде, то с не меньшим жаром. Как-то случилось, что Шииты, во время разыгрывания своей мистерии в форштате, слишком предались религиозной ревности: партия, представлявшая приверженцев Али, горячо напала на отряд Шиитов, занимавший роль последователей [41] Омара, и тут началась настоящая трагедия: раздражительные фанатики приняли друг друга в палки, и для восстановления порядка уездный начальник принужден был сесть на лошадь, приготовленную для «его святости» Хюсейна, и распорядиться необходимым увещанием религиозных бойцов. Это, однако, нисколько не помешало дальнейшему ходу мистерии. В Шамахе для восстановления спокойствия должны были выслать роту солдат. В Дербенде эти мистерии называются «ва Хасан ва Хюсейн» ой Хасан ой Хюсейн! в Баку «ва Хасан ва Шах Хюсейн: Русские называют просто: «Хусей Чуксей», восклицания, обыкновенно употребляемые плакальщицами по покойнике.

Мистерия «ой Хасан ой Хюсейн» мне очень хорошо известна, но я не описываю ее здесь потому, что мне удалось ее видеть в полном величии в Тегеране.

Между бакинскими мусульманами существуют некоторые поверья, неизвестные в Персии. Например, когда на бакинских полях являются стада мышей, истребительниц посева, Ахунды бакинские отправляются в Ленкоран и берут там какого-то дерева: из него делаются небольшие воротца, ставятся на берегу моря и мыши, будто «по моему прошенью, по щучьему веленью», отправляются все гурьбой в соляную бездну. Впрочем, если в Европе макассарское масло может производить удивительную растительность на лысых головах, то почему же безымянному дереву не иметь в Баку таинственного влияния на мышей?...

Армянское народонаселение ныне сосредоточивается в городе, а прежде многие деревни были населены Армянами; во время персидского владычества угнетаемые Армяне покинули свои жилища, и теперь эти деревни или заняты Мусульманами или занесены песком. Примером первых [42] служит деревня Бузонья, где находятся могилы армянских святых Илии и Андрея, ныне обитаемая мусульманами!

Содержание в Баку не дорого, за исключением немногих предметов, преимущественно топлива; колониальные припасы идут из России; говядину на рынке можно найти только по воскресеньям.

Город Баку представляет много предметов, достойных полного и глубокого внимания туристов всех родов, но без всякого сомнения, неугасимые огни — явление единственное в своем роде, преимущественно привлекают к себе взоры путешественника. Едва успели вы приехать или приплыть, если вы находите это более удобным, в Баку, как со всех сторон посыплются на вас вопросы и увещания: «были ли вы на неугасимых огнях? да скоро ли вы поедете? да это лучшая вещь в нашем городе! Есть, правда, у нас шахский дворец и еще что-то, да это все пустяки!» И в этот же вечер, если погода ясная, вам представляется огромное освещение на горизонте, похожее на зарево отдаленного пожара; услужливый бакинский ваш знакомый, тот самый, который считает себя изгнанным дон-карлистом, тотчас же скажет вам: а вот наши неугасимые огни!»

По долгу путешественника и не желая подвергаться нареканиям бакинских жителей, я отправился на «Атешгах» место огней вскоре после приезда, не смотря на то, что оставалось еще много занимательных предметов в городе неисследованными. Дорога не дальняя, всего верст тринадцать: можно совершить путешествие с комфортом или без излишних претензий. Для путешествующих с комфортом найдутся в городе пролетка или даже и коляска; для неприхотливых [43] путешественников имеются почтовые тележки, доведенные здесь до minimum и неутомимые верховые лошади. Последние всего удобнее.

Желая вполне предаться сильным ощущениям и видеть неугасимые огни в совершенном их величии, я выехал из Баку вечером в девять часов на почтовой тележке. Благодаря распоряжению бакинского коменданта Г. Коржинского, мне отпущен был в провожатые казак, потому что вверять себя опытности здешних татарских ямщиков по проселочным дорогам и ночью не совсем благоразумно: можно изведать на опыте блестящее падение.

Я собственно отправлялся на большие или старые огни, находящиеся к в. с. в. от Баку между деревнями Сураханэ и Амирджань; это предупреждение необходимо, потому что кроме больших огней существуют еще малые к з. от Баку верстах в восемнадцати. Первые по справедливости называются неугасимыми огнями: ни ветер, ни дождь, ни буря не могут их утушить, последние же — увы ! — гаснут и от дождя и от снегу.

Дорога к огням каменистая, узкая, очень дурная; на пути встречаются две мусульманские деревни: первая называемая Кешле, с весьма обыкновенной мечетью, вторая называемая Сураханэ, несколько в стороне от дороги. Не смотря на дурную почву в некоторых местах растет хлопчатая бумага.

Свет, постепенно увеличивающийся, наконец раскрылся передо мною с холма не в дальнем расстоянии от огней: ночью во мраке вид чрезвычайно живописен. Картина является последовательно: сначала видны только пять огненных потоков из высоких труб индусского жилища, как будто бы летающие по воздуху, [44] а уже вблизи становится заметно индусское здание и показываются остальные огни, выходящие из земли и предоставленные собственному произволу. Огненные струи беловато-желтого света вьются по направлению ветра и представляют фантастические образы, беспрестанно заменяющиеся другими; по временам огненный ручей, унесенный порывом ветра, исчезает, чтоб снова явиться и больше и блистательнее. При зареве огней рисуется в неопределенных размерах индусское здание с потоками пламени, развевающимися подобно огненным знаменам из нарочно устроенных труб. Если б я не знал самым достоверным образом от бакинских жителей, что я нахожусь на неугасимых огнях, я наверно подумал бы, что ямщик со сна или околдованный привез меня в замок огненных духов: так все здесь чудно! Не удивительно, что воображение восточных народов, пораженное красотою и величием этого зрелища, придало огням таинственную силу и сверхъестественное значение.

Огненные потоки рассеяны по обеим сторонам дороги, в недальнем один от другого расстоянии: при мне их было с одной стороны четырнадцать, а с другой восемь. Жерло, из которого выходит каждый огонь, закладено мелкими камнями, и пламя пробивается сквозь них на высоте одной или двух четвертей. В северо-западной стороне находится довольно глубокий сухой колодец, для безопасности обведенный высокою оградой: говорят, прежде, когда не существовало загородки, в него падали иногда домашние животные, и, разумеется, погибали. На дне этого кратера, оканчивающегося внизу подземельем, бегают разноцветные огоньки, но в самом подземелье огонь, по-видимому, сильнее, обильнее и имеет красноватый цвет. Ночью этот кратер с своими голубыми огнями, пылающим воздухом и таинственным подземельем приковывает к себе внимание и неохотно оставляешь опасную его ограду. [45]

От огней я спешил в жилище Индусов, составлявших главную цель моей поездки. Здесь я должен был рассмотреть вопрос о веровании этих отшельников, с непонятным для нас упорством посвятивших жизнь свою таинственному обожанию огня: остаток ли это персидских огнепоклонников Гебров, подавленных завоевательным Исламом и принесших сюда остатки своей религии, или это Индусы, пришедшие с берегов Ганга за тем, чтоб провести здесь жизнь в бесплодных созерцаниях перед уважаемым началом огня.

Было уже поздно, почти полночь, и поэтому ученые исследования приходилось отложить до рассвета. В ожидании интересной беседы с огненными мудрецами, надобно провести ночь, как возможно приятнее, поближе к священному огню: нет ничего лучше, как ночевать в самом здании, где помещаются Индусы. Это чисто персидский караван-сарай; если вы никогда не видали подобного рода зданий, то, при виде жилища здешних Индусов, конечно, воображение ваше долго будет страдать над разрешением вопроса: какой архитектуре принадлежит эта постройка? Подобно всем персидским караван-сараям, обиталище Индусов состоит из двора, обведенного со всех сторон рядом небольших комнат, двери которых обращены на двор, и снаружи здания представляются одни голые стены. Окна в постройках такого рода считаются совершенно неприличною роскошью. Вход на двор в караван-сараях, как и здесь, один, посредине которой-нибудь стороны: над входом строится еще этаж и называют это «баля-ханэ» верх дома.

Больших усилий стояло мне отвлечь от размышлений которого-нибудь из мудрецов, чтоб попасть внутрь строения на ночлег. Наконец какой-то старец, окутанный в одеяло, молчаливо отпер мне ворота, погрелся [46] немного у священного огня и вскоре скрылся. Не желая никого беспокоить запоздалым любопытством, я отправился прямо в башню или баля-ханэ над входом, в маленькие комнаты, предназначенные для любознательных путешественников, и для этой цели снабженные окнами с европейскою прихотью — рамами без стекол. Помещение довольно приятное и удобное: прямо перед глазами находится двор караван-сарая с кельями и неугасимые огни. Вихрь, постоянно господствующий около огней, с страшным шумом летает вокруг баля-ханэ и грозит раскидать все здание по камню, как будто самая яростная осенняя буря стучит за окном. Этот ураган и живописная игра огней заставили меня бодрствовать далеко за полночь. Уже сон начал смыкать глаза мои, как вдруг грозное видение на дворе вывело меня из дремоты; дверь одной из келий отворилась, и высокое, сухое, уродливое привидение, похожее на мертвеца, медленно подошло к одному из священных огней, присело на корточки и стало греться. Всего неприятнее было то, что это живое создание прогуливалось совершенно без платья: иссохшие формы являлись во всей своей отвратительности. Долго я смотрел на этого мудреца, может быть непрерывным созерцанием дошедшего до начала начал; наконец, утомленный, я склонился на скамье и проснулся уже на другой день. Первый взгляд на двор, но привидение исчезло: кругом пусто и двери келий затворены.

Я спустился вниз и приступил к обозрению здания.

Индусское обиталище составляет правильный пятиугольник, к высоким стенам которого примыкают кельи: вышина стен до 3 сажен, а окружность всего здания до семидесяти сажен. Во времена Гмелина существовали здесь отдельные кельи, и все здание построено в новейшее время по образцу караван-сараев; над [47] воротами входа с наружной стороны находится розетта, а по бокам ее два льва, все три фигуры грубой работы, вольное подражание шамахинским воротам в Баку, над которыми находятся грубые изображения бычачьей головы и двух розетт, а по сторонам фигуры двух львов, что в свою очередь составляет вольное подражание Ирану. Баля-ханэ или башня над воротами караван-сарая имеет немножко затейливую архитектуру: нельзя же было поставить подле удивительных огней обыкновенное строение. По средине внутреннего двора стоит четвероугольная молельня с открытыми со всех сторон входами, а по углам ее выведены трубы, из которых вьются неугасимые огни. Кроме того в самой молельне висит колокольчик для богослужения, которое едва ли когда-нибудь совершается, и течет, по-видимому, самая священная струя, потому что при зажжении ее Индусы звонят в колокольчик. Архитектура молельни довольно проста: верх накрыт небольшим безобразным куполом, у которого стоит трезубец; над входом в часовню, противоположным баля-ханэ, находится санскритская надпись, извещающая тех, которые умеют читать эту мудреную грамоту, что здание построено в 1866 индусской эры или в 1810 году по нашему: к этому же времени должно отнести постройку всего здания. Близь молельни вырыта яма, величиною в квадратную сажень, а глубиною в полсажени, покрытая толстым камнем и содержимая всегда в чистоте для священного обряда: на камень Индусы кладут своих покойников и сожигают неугасимым огнем. Кроме молельни на дворе сложено пять возвышенностей для огней, а для продовольствия обитателей устроен колодец с водой; кругом двора идут кельи числом до двадцати. Над дверьми каждой находится по санскритской надписи, дурное начертание которых заставило меня отказаться от копирования их, а над входом одной видно изуродованное персидское имя с 1158 (1745) годом: это указание [48] дает повод думать, что прежние кельи Индусов вошли при стройке в корпус нового жилища. Бедное засохшее деревцо, символ жизни индейских отшельников, прозябает одиноко в уголку двора.

Окончив обзор здания, я приступил к знакомству с его жителями. Большая половина келий необитаема; у остальных двери были уже отворены. Как видно кельи не одинаковой величины и не одинакового расположения, но все они, как и целое здание, выбелены внутри и снаружи и содержатся в большой чистоте, а для домашней кухни проведены везде струи газа, впрочем, едва ли не бесполезные для Индусов, которым нечего на них приготовлять. От одного больного и дряхлого Индуса в рубище, давшего мне своим плачем очень дурное понятие об остальных отшельниках и не умевшего объясняться ни на одном языке, кроме индустани, я отделался посильным пожертвованием, чего собственно он и желал, потому что тотчас после этого скрылся в свою келью. Заглянув в соседнюю дверь, я увидел мое ночное привидение в том же натуральном костюме, в каком видел его ночью или лучше без всякого костюма; мудрейший из мудрых лежал равнодушно на толченой извести, выбелившись с ног до головы в материале своего ложа. Этот старик давно уже сделал с собою добровольно то самое, что делают в Верхнем Египте коптские священники с мальчиками, назначаемыми для охранения гаремов: короче у мудрейшего из мудрых.... но Г-н Эйхвальд еще задолго до меня объявил о том, чего недоставало у этого Индуса. Не надеясь получить от него объяснений и не желая прерывать его размышления, я отправился к другому Индусу, который кое-как объяснил мне, что мудрейший из мудрых не знает ни по-турецки, ни по-персидски. И в самом деле погруженному в созерцание «я» и «не я» к чему знать разной вздор? [49]

Мой новый знакомец, по-видимому, далеко отстал от своих товарищей в науке мудрости: если на нем и не было рубашки, то ее с честию заменял ватированный бухарский халат, а на голове, в виде чалмы, был намотан кусок толстого холста. Индусский отшельник пригласил меня к себе в келью: комната чистая, для созерцания есть что-то в роде постели и даже для бедной головы существует подушка. В домашнем хозяйстве видно несколько медной посуды, а для поклонения стоит на возвышении коллекция маленьких идолов, и в дополнение несколько разноцветных камней. Идолы разного роста и фигуры, но все вообще не велики и принадлежат брахманской религии, числом их восемь. Между ними одно из первых мест занимает истукан «Парвати» Горной или «Бхавани» Сущей, дочери и супруги Шивы: она олицетворяет луну и имеет значение всемирного произведения, а также богини разрушения и мщения; под именем Кали (черной) она обожается чудовищной сектой «Тугов» душителей. Эту страшную богиню не трудно узнать по восьми вооруженным рукам и по корове, на которой она восседает. В числе идолов находится еще «Кама» индусский купидон: впрочем, этот идол более походил на греческого купидона и отличался чистотой отделки от всех своих собеседников. Эту подозрительную компанию греческого божка с индусскими объяснили мне в Баку очень просто: индейские мудрецы для большего эффекта собирают отвсюду всевозможные редкости и даже между религиозными предметами помещают иногда обертки с игорных карт, с табаку и проч.

В комнате устроено два провода для огня, которые отшельник тотчас же зажег для моего удовольствия, без всякой просьбы с моей стороны: так как газ загорается только от пламени, то Индус зажег лоскут бумажной материи, откупорил отверстия в земле, [50] поднес к ним горящий лоскуток, и газ вспыхнул беловатым пламенем. Из моих многочисленных вопросов Индус понял наконец, что я желаю, подобно всем бывшим до меня здесь европейским посетителям, познакомиться с религией почтенных отшельников; лениво взял он одну из лежащих на возвышении раковин, потрубил в нее, потом позвонил в колокольчик, и более ничего не мог я от него добиться. Мимическая беседа наша кончилась тем, что хозяин мой поднес мне в другой раковине — у него их всего две — воды для утоления жажды и потом напомнил о правах восточного гостеприимства, обыкновенно вознаграждаемого «бахшишем» подарком со стороны гостя. Прекрасное гостеприимство, которое большею частью стоит очень дорого!

Утомленный бесплодным наблюдением над индусскими отшельниками, я оставил здание и отправился обозревать окрестности. К северу от жилища Индусов, в недальнем расстоянии, на поле находится кладбище их: могил не много и над каждой виден знак в роде завязанного узла. Над одной стоит простой памятник: внутри на гладкой земле лежит какой-то комок. Подле кладбища Индусов находится колодец, глубиной сажени четыре, прикрытый камнями: на дне его видна чистая вода, впрочем, имеющая нефтяный запах, а наверху чувствуется течение газов. Сопровождавший меня Индус тотчас же показал опыт, повторяемый для забавы каждого путешественника: он закрыл колодец на несколько минут паласом, отчего выход газа наружу прекратился; потом он быстро открыл отверстие и бросил внутрь пук зажженной соломы. Газ, перемешавшийся с атмосферическим воздухом, мгновенно вспыхнул, и раздался выстрел похожий на залп из нескольких орудий. В другом колодце этот опыт не удается. Как-то один Индус, не знавший такого страшного свойства здешнего газа или забывший о нем, [51] поднял неосторожно в своей келье лоскуток с огнем высоко: тотчас же газ, скопившийся под потолком, вспыхнул и келья полетела на воздух.

Обойдя еще раз обиталище Индусов, я нашел, что мне здесь нечего больше делать, благодаря несловоохотливости индусских отшельников.

Неугасимые огни занимают эллиптическое пространство, главная ось которого направляется от с. з. к ю. в. обиталище Индусов находится в северо-западной стороне этого эллипсиса. Главный огонь, горящий на дворе здания, выходит из трещин известкового камня, края которых синеваты. Трубы молельни имеют высоты до 3 1/2 сажен и кроме четырех есть еще пятая большая труба в задней части караван-сарая: высота исходящего из них пламени днем два фута, а ночью три, и свет так силен, что ночью на расстоянии одной версты можно читать. При входе на двор здания чувствуется довольно сильный жар и запах, подобный тому, когда спирт горит огнем. Хотя дыму и незаметно при горении, однако закоптелые потолки индусских келий свидетельствуют о неприметном образовании дыма при горении.

По исследованиям Г-на Ленца, пылающий здесь газ есть ничто иное, как углеводород. Хотя Г-н Эйхвальд и думал, что этого газа нельзя перевозить в бутылках, однако опыт Г-на Ленца доказал противное, и даже мне говорили в Баку, что этот газ можно возить с собою, зажигать и тушить по произволу. Без горения температура газа почти обыкновенная, т. е. 12°, а при горении жар довольно силен, так что жители Сураханэ пользуются газом для обжигания извести. Подземный процесс образования этого газа неизвестен физикам, но очевидно он имеет сродство с псевдовулканами бакинскими: малые огни отличаются от больших [52] запахом нефти, которого в последних совсем не заметно, а в одном из огней около Баку Г-н Ленц открыл запах серы. При южном ветре огни горят сильнее, также как и течение нефти в колодцах бывает обильнее, но при северном ветре горение слабее.

Апшеронский полуостров составляет единственное хранилище горючего газа в больших размерах: незначительные истоки его находятся в Кангре в Индустане, на горе Сибио в Модене, на горе Fuoco di legno в Тоскане и в некоторых местах Китая; кроме того газовые огни назад тому несколько лет горели по временам около селения Ценга в верхнем Ширване, и даже в Астрахани подобное явление обнаружилось однажды при рытии артезианского колодца. В настоящее время трудно решить вопрос; воспламенились ли бакинские огни сами собой от подземного извержения или их кто-нибудь зажег. Древние писатели: Геродот, Плиний, Птоломей, Аммиан Марцелин и другие не говорят о бакинских неугасимых огнях. Первый упоминает о них, сколько известно доныне, Мас'уди: «близ Бакия или Бабика (Баку) существует, в стране богатой нефтью, огненная пропасть, один из тех источников, которые горят непрерывно и огонь которых имеет значительную высоту.» Истахри и Эдриси молчат о бакинских огнях, но с некоторою подробностью говорят о них Хамдулла Казвини и Бакуви, первый по словам Абу-Хамида Андалусского, а последний как очевидец.

Вот что говорит о бакинских огнях Хамдулла Казвини.

«Еще там же (в «Чудесах творения» соч. Абу Хамида Андалусского, писавшего около средины XII столетия) говорится, что в области Бакуйэ есть земля, из которой выходит горящий огонь, так что на нем [53] можно приготовить хлеб; во время дождя он не гаснет, а горит еще сильнее. Я видел эту землю: удивительно там поле, на котором, если его немного раскопать, из раскопанной ямы также воспламеняется огонь».

Далее Хамдулла Казвини еще говорит:

«Еще там же говорится, что против той земли есть в горе расселина, из которой течет вода: в этой воде находятся кусочки меди весом в один и два грана. Их развозят в чужие страны».

С сокрушенным сердцем я оставил жилище людей, приблизившихся созерцательною жизнию к состоянию животных, а леностию и бездействием доведенных до крайней бедности. Не разрешив точным образом своих сомнений о происхождении и религии их, я должен был возвратиться в Баку и думать о новых средствах к достижению определенных результатов.

К счастию в моем ученом отчаянии принял участие бакинский уездный начальник К. И. Бучен и обещал решить вопрос окончательно, познакомив меня с самым толковым из индусских мудрецов. В самом деле через несколько дней явился ко мне Индус, в возможно-благопристойном костюме, и начал объясняться со мною вполовину по-турецки, вполовину по-персидски. Из ломаных турецко-персидских фраз мало-помалу открылось, что все эти мудрецы имеют самое темное понятие о своей религии. Другой, явившийся след за первым отшельником, вероятно для поддержания известий своего товарища, только сбивал его с толку, так что наконец я должен был просить этого вредного комментатора помолчать. То, что рассказал мне Индус в таинственно-запутанных фразах, я постараюсь передать здесь короче и без прибавлений несносного [54] комментатора, но с драгоценными замечаниями нашего известного ориенталиста П. Я. Петрова.

Все живущие в здании мудрецы пришли из Индии: сам рассказчик родом из Лагора, друг и комментатор его из Тенессерима, третий из Качбуди, и т. д. Говорят они по-индустани, а о зендском и парси до сих пор еще и не слыхали. Писать умеет только один мой рассказчик: остальные мудрецы пера не умеют взять в руки. Письмо свое он назвал Гурмуки и для удовлетворения моего любопытства написал мне буквами, похожими на санскритские, следующие слова и фразы:

«Суредж» солнце.

«Таре» звезда.

«Чандурма» луна.

«Джуалямай» огонь.

«Аге шагар джавеге» я ходил сегодня в город.

«Ма гарнеге» я не ходил домой.

«Тере пита кундека» вашего отца видел.

«Мен Лягура сун ая» я пришел из Лагора.

Потом доказательство своих глубоких познаний, Индус медленно и с гримасами написал мне по-санскритски:

«Джаи сиран.»

«Срирам чантаджи» Бог. [55]

По объяснению многоученого друга моего П. Я. Петрова, первое письмо мудреца принадлежит к числу тмо-численных индусских алфавитов и называется «гурумукъи» наставнико-ротым, потому что изобретение его приписывается наставнику Нанеку; язык как и письмо также из числа индусских: это ясно видно по сравнению слов гурмукских с чисто санскритскими. В санскритском солнце называется «сурья», луна «чандрамас», пламя «джуалана», звезда «таре», отец «пита», идти «и»; некоторые написанные Индусом слова, напр. «шагар» город, «тере» ваш, принадлежат индустани. Что же касается до санскритских слов, то индусский философ, кажется, на них споткнулся, потому что такая бездна премудрости, как санскритский язык и письмо, даются в руки не каждому: первая фраза мудреца написана, как и все его санскритское письмо, не совсем правильным почерком и звучит собственно: «джая шрирама», что значит: победи благословенный Рама! Вторая фраза начинается словами: «шрирама» благословенный Рама — Рама есть седьмое воплощение Вишну, похожее, с большими натяжками, на младшего Бахуса — и оканчивается словом «чантаджи», которого значение не известно.

Богослужение апшеронских Индусов состоит в чтении молитв на распев, в держании рук над головой и в хлопании в ладони: впрочем, при достоверном исследовании оказывается, что религия брахманская им мало известна, а ничтожные проделки, которые они выдавали Гг. Эйхвальду, Сюзанне и другим за обряды своей религии, употребляются ими собственно для получения денег с доверчивых посетителей; при мне даже омовения, предписываемые брахманской религией, уже не исполнялись строго. Покойников они хоронят не одинаково: сам повествователь должен быть по смерти сожжен на неугасимом огне, а мудрейшего из [56] мудрых зароют в землю в сидячем положении: первый обряд употребляется более у Вишнуитов, а второй у Шиваитов, составляющих ныне главные секты в Индии. Систематических и точных понятий о религии я не мог добиться от моих мудрецов, и все вопросы об этом предмете получали в ответ красноречивое молчание, причину которого мудрец объяснил изломанною турецкою фразой: «катышди хараб олдум» перемешавшись, я испортился. Этим и заключилось мое знакомство с огненными отшельниками.

По собранным мною в Баку сведениям, несколько лет тому назад при Атешгахе жило много Индусов, а именно в то время, когда индейский купец Собра Могундас имел на откупу сальянские рыбные промыслы: во времена Г-на Эйхвальда Индусов было здесь до двадцати четырех человек. Пользовавшись денежными и другими пособиями своего соотечественника, мудрецы проводили спокойно дни свои в созерцаниях, а для богослужения имели брахмана. Но во время набега Персиян на эти места в последнюю персидскую компанию индейский откупщик обанкротился, и мудрецы остались без подпоры и содержания: легковерному Г-ну Сюзанне они даже повествовали, что Персияне сожгли у них все санскритские книги, относящиеся к огнеслужению. Передавая рассказ Индусов, Г-н Сюзанне не замедлил к восточной лжи прибавить западную, которая, разумеется, уж почище первой: Г-н Сюзанне утверждает, что Баку в 1826 году по Р. X. был взят персидскими войсками!

В настоящее время при Атешгахе находится до семи Индусов: все они монахи «иогни» соединившиеся с Богом или «дигамбара» нагие, и поэтому не должны заботиться о своем пропитании, а в Индии люди их разряда даже не берут на себя труда просить милостыню: все им подается благочестивыми Индусами без всякой [57] просьбы. Мудрейший из мудрых принадлежит, по-видимому, к братству «тапаса» кающихся, у которых изуверство доведено до nec plus ultra: одни из них стоят целую жизнь, обнявши дерево, другие держатся целые годы за сучек, третьи не выходят никогда из клетки, иные ходят в цепях или держат руки распростертыми до тех пор, пока рука высыхает и уже не может изменить своего положения. Удивительные тапасы! Что же касается до апшеронских иогни, то от беспорядочного поведения их бакинский уездный начальник в совершенном отчаянии: Г-ну Эйхвальду и Сюзанне они показались людьми очень мирными, заслуживающими всякого снисхождения, но это не совсем справедливо. Леность их вне всяких границ: по распоряжению Г. Главнокомандующего Закавказским краем отведена им земля для обрабатывания; отшельники, предпочитая всему в мире телесное и душевное спокойствие, отдают ее из половины в наймы соседним жителям, и так как получаемого с посева половинного дохода недостаточно для блаженного far niente, то мудрецы прибегают по временам к промышленности своего рода — перепродают краденые вещи, и проч. Один из них как-то ухитрился обобрать медных истуканов у своих сожителей и отправился немедленно в Шамаху, где намеревался открыть новую торговлю индусскими идолами, но, к счастию его единоверцев, успели отобрать истуканов и самого спекулятора воротили назад.

Из всего приведенного благосклонный читатель уже давно заключил, что на Апшеронском полуострове никогда не было Гебров, а всегда обитали Индусы, которых иные ученые и путешественники, как наприм. Лангле, Сюзанне, принимали за Гебров. Исповедуемая ими религия, обряды, идолослужение, язык, родина и наконец самая физиономия, все говорит об индейском происхождении. Персидские Гебры, с которыми я [58] познакомился в Тегеране и Ширазе, не имеют ничего общего с Индусами апшеронскими ни в религии, ни в языке, ни в физиономии; на вопрос мой о бакинских неугасимых огнях, Гебры отвечали отрицательно и даже с любопытством спрашивали меня: «что это у вас там за Атешгах? Нам и дела нет до него! Огонь мы уважаем как начало, но никакого особенного почтения к бакинскому Атешгаху не питаем».

Свет и огонь во все времена служили символом божества, а Индусы почитают огонь до ныне, точно также как и солнце. По системе брахманской мифологии огонь, как достойное уважения начало, осуществлен в лице божества Агни, живущего в Агнилока. Это божество называется иначе «Павака» очиститель, и принадлежит к числу восьми покровительствующих мир и людей божеств; супруга его называется Агнаи или Сваха. Индусы в честь этого божества поддерживают с величайшим старанием священный огонь на горе Тирунамали; кроме того в санскритской духовной литературе огонь очень часто воспевается «Джуалямукистотрах» или в стихотворениях в честь «огненных зевов», и упоминаются в священных сочинениях «джуалямуки» огненные зевы, к числу которых принадлежат и бакинские неугасимые огни. Жертвоприношение огню предписано брахманам ежедневно под именем хомам и совершается следующим образом: приступающие к этому священнодействию брахманы должны быть чисты душою и телом; платье на них должно быть белое. Они садятся у «веди» алтаря, на «питам» маленькую подушку, и читают или поют слоку или строфу из священных книг. Перед ними находится колокольчик, горящий факел и сосуд, наполненный кокосовым маслом; вокруг лежат по частям, на больших листах банана, материалы для жертвы: сандальное дерево, финики, миндаль, рис, цветы, листья деревьев и проч. [59] Употребление этих предметов различно: брахманы в этом случае сообразуются с священными книгами. Потом куски дерева раскладываются в порядке на жертвеннике и зажигаются факелом, и тогда по знаку, поданному колокольчиком, выливается на горящие куски кокосовое масло и бросаются в огонь плоды, цветы и листья, причем священнодействующий брахман тайно читает одно из заклинаний «мантрам». Не сомневаюсь, что подобное жертвоприношение хотел мне представить Индус на неугасимых огнях, но по неимению ли необходимых для жертвоприношения средств, или просто по незнанию полного обряда, исполнил только некоторые части его.

Сверх жертвоприношения огню у Индусов существует с глубокой древности очищение от грехов огнем: многие индусские мудрецы заживо сожигали себя на кострах. Александр Македонский извлек индусского философа Каляма из уединения, но в то время, когда победитель полсвета надеялся соблазнить отшельника роскошью своего двора, индусский мудрец торжественно сжег себя на костре. Другой индусский мудрец, отправленный своим государем к Римскому Императору Августу, соскучившись дальней дорогой, сжег себя в Афинах.

Не довольствуясь определением нации, к которой принадлежат бакинские Индусы, я желал определить и самую их секту, не смотря на неточность и сбивчивость сообщенных мне сведений, и поэтому обратился к исследованиям Уильсона об индусских сектах, но не нашел здесь ничего похожего ни между Вишнуитами, ни между Шиваитами, и проч. Впрочем Шиваиты, божество которых Шива есть олицетворение огня, имеют большое сходство с моими апшеронскими знакомцами. Что же касается до упоминаемого у Г-на Сюзанне [60] главного праздника Индусов «сималя», отправляемого 30 Декабря, то по индусскому календарю значится в это время некоторый праздник «Пауши» декабрьско-генварский, не имеющий, по-видимому, большого значения.

Вероятно Скифы и Геты почитали огонь, как Греки и Римляне. Жители Халдеи и многих других стран Западной Азии почитали огонь под именем Ur: Халдеи, говорит Форнабиус, почитают огонь и воду началом вещей; это напоминает новейших Вулканистов и Нептунистов. У Греков идея мужеского небесного огня выражалась в Аполлоне; Римляне считали огонь душою натуры, что видно из жизни Ромула и Рема у Плутарха, и во время осеннего равноденствия отправляли праздник Natalis solis invicti; Гераклий и Гиппась, говорит Плутарх, считали огонь началом всех вещей. Сверх того обитатели Греции и Италии почитали Весту; при Римском дворе носили огонь перед Императорами. Германские племена уважали огонь, а сибирские и американские язычники почитают его доныне. Огонь мы находим во все времена в храмах различных религий. О почитании огня у новейших Гебров говорит Шарден, а Нибур рассказывает, что Гебры в Сурате двести лет берегли священный огонь.

Бакинские неугасимые огни так любопытны и так привлекательны, что я не отказался от случая посетить их вторично. Случай был удивительно благоприятен: кроме огней я мог осмотреть и Апшеронский полуостров, на котором, мне говорили за верное, существуют древности одного характера с «Девичьей башней». Случай этот олицетворял собой бакинский уездный начальник К. И. Бучен, отправлявшийся по делам службы на Апшеронский полуостров. Кроме меня, любопытного ех professo, нашлись многие любители необыкновенного, и составилось общество довольно разнообразное и многочисленное, тем более, что поездка предстояла недальняя. [61]

В качестве «путешественника по Востоку» я ехал верхом и не оставлял без внимания ни одного бугра песчаного, которые встречаются на каждом шагу, ни одной постройки, сколько-нибудь сносной, которые встречаются не на каждом шагу, но не смотря на все старание не сделал никакого открытия от самого Баку до деревни Маштаги, нашего пристанища. Путешествие по Апшеронскому полуострову представляет неслыханное на Востоке удобство: ленивый путешественник, к разряду которых я без всякого стыда причисляю и себя, может отдохнуть здесь на каждых десяти верстах, так близко расположены здешние деревни одна от другой.

Впрочем, на этот раз не леность заставила меня остановиться в Маштагах, но замечательность этой деревни по недавнему землетрясению, разрушившему большую часть домов. В самом деле, Маштаги представляла страшное зрелище: дома с упадшими кровлями и разрушившимися стенами, земля во многих местах треснувшая, и грустные жители на опустелых улицах наводили на посетителя невольную тоску. Эта несчастная деревня была разрушена землетрясением назад тому лет восемьдесят, но с тех пор оправилась и закипела народонаселением, как новое бедствие постигло ее в Декабре 1841 года: довольно сильный подземный гул около 10 часов утра известил жителей о наступающем землетрясении и дал им время выбраться из своих домов. Не смотря на падение кровель и стен, никто не погиб. Подземные удары и колебание земли были замечены на большом расстоянии: подобные события на вероломной почве этой страны не редкость.

Соболезнуя отечески о несчастии, постигшем маштагинских жителей, Государь Император Всемилостивейше изволил пожаловать им на вспоможение 2,000 руб. серебром. Для раздачи Царской Милости лично [62] отправился в Маштаги бакинский Уездный Начальник и другие чиновники; в числе прочих находился и ваш усердный писатель.

Прибытие наше в Маштаги оживило деревню: жители знали о Монаршей щедроте, знали о цели поездки своего Начальника и встретили наш караван веселыми приветствиями. Немедленно по везде в деревню, К. И. Бучен приступил, по заранее составленным спискам, к раздаче Высочайшего вспомоществования: обрадованные жители с нетерпением толпились у входа, и, не подозревая, что я понимаю по-татски, от души благословляли Русское Правительство и Высокого Виновника общей радости. Полюбовавшись на эту сцену, отрадную для Русского сердца, я отправился обозревать деревню.

Маштаги составляет главное место маштагинского участка и до последнего землетрясения было значительною деревнею. Весь бакинский уезд разделен на два участка: маштагинский и бинагединский, из которых последний более населен и заключает в себе большее число деревень. Не смотря на разрушение многих домов почти все народонаселение деревни Маштагов находилось на лицо: число всех превышало три с половиною тысячи. По примеру большой части восточных деревень, Маштаги имеет укрепление с довольно высокой стеной, очень пострадавшее от землетрясения: мечеть внутри укрепления не заслуживает внимания. Треснувшие или рассыпавшиеся стены и упавшие потолки домов представляли живописный беспорядок, приятный для глаз, но тяжелый для сердца!

Между тем как Уездный Начальник занимался раздачею вспоможения, общество наше отправилось в соседнюю деревню Бузонью на восточный обед к одному из тамошних дворян мусульманских Аляр-Беку. [63] Переезд был очень близкий и занимательный, потому что один из провожавших нас наездников показывал свое искусство на коне. Ловкость и быстрота движений всадника и коня были изумительны: послушное животное гнулось и прыгало под искусною рукою как кошка, а наездник то спрыгивал с коня на землю, то несся на седле скрытый под лошадью, нагибался и подбирал с земли брошенные платки. Все это делалось очень легко, плавно, без всякой принужденности и усилия, не в пример нашим вольтижерам: иногда перемена движений наездника была так быстра и неожиданна, что нельзя было глазу усмотреть за ним, и напрасно враг думал бы поразить его в это время! Другие наши провожатые старались соперничать с лихим юношей, носились вокруг нас на конях, но все это было далеко до искусства этого наездника. Я видел опыты горского уменья владеть конем, но ни прежде, ни после не испытывал такого удовольствия, глядя на ровные, почти небрежные движения нашего спутника, при всех его трудных эволюциях. Любопытство заставило меня спросить о нем, и я узнал, что он еще недавно служил с честью в Варшавском мусульманском эскадроне и принадлежит к довольно благородной крови Закавказского Дворянства.

В Бузонью мы прибыли к самому обеду. Чрезвычайно ласковый и богатый хозяин отдал в наше распоряжение весь свой дом в сад. Мы воспользовались последним, засели в виноградники, и, утолив жажду, завели перестрелку виноградом, к чему подал пример сам хозяин Аляр-бек. Раненых после этой перестрелки не оказалось, но оконтуженных было много.

Я не буду описывать восточного обеда: радушию хозяина не было пределов, а блюдам не было счета. Пловы и кебабы различных сортов сменялись одни другими; для разнообразия являлись и европейские кушанья. [64] Роскошный десерт положил конец кебабам, и после чашечки кофе а l'oriental я отправился на осмотр деревни и ее окрестностей.

Бузонья, Бузогна или Бузовна — называйте как угодно, потому что все три названия равно приняты — принадлежит к числу самых больших деревень маштагинского участка и представляет очень красивый пейзаж с своими обширными садами и раскиданным строением. В ней живет более тысячи человек. Древность этой деревни не подлежит сомнению, но время ее основания нельзя определить исторически: здесь находится довольно большое здание, называемое дворцом, и вероятно бывшее прежде загородным домом бакинских правителей. Кроме того старожилы рассказывают, что здесь была огромная башня, входившая в систему стены Апшеронского полуострова. Но преимущественно привлекает на себя внимание в Бузонье могила армянских святых Илии и Андрея, куда здешние Армяне ходят на поклонение, и даже в мой приезд находилось здесь два или три благочестивых армянских семейства.

Когда жили армянские святые Илия и Андрей и как протекла их праведная жизнь — об этом я ничего не мог узнать от бакинских Армян. Надобно заметить, что дагестанские и закавказские Армяне имеют свои особенные места пелеринажей, неизвестные общей грегорианской церкви. Могила Св. Илии и Андрея с грубым камнем и дурно иссеченною армянскою надписью: «Илья, Андрей» находится на краю деревни; напротив могилы существует четвероугольное небольшое здание с круглым сводом: здесь, по словам Армян, была келья святых отшельников. Над дверьми ее выставлено имя какого-то Синма-Бузура, 1706 год, арабскими буквами и заметны остатки армянской надписи, почти изглаженной. С боку парапета, находящегося перед кельей, существует [65] арабская надпись, извещающая ученых мужей, что это здание построено в 885 (1480-1481) году, в царствование Ширван Шаха Халиль Уллы, некоторым Армянином Атапваром сыном Туман-Шана сына Таксира сына Инта. Вообще здешние надписи дурно иссечены и жестоко страдают в правописании, и поэтому я не ручаюсь за собственное имя Армянина-строителя.

Налюбовавшись на живописный вид Бузоньи, я сел на коня и поскакал в соседние деревни, где меня ожидали, по словам жителей, большие редкости.

Самая замечательная из ближних деревень и едва ли не замечательнейшая на всем Апшеронском полуострове есть Мердхан, Мердакан, Мердаханэ, или наконец Мардакент. Население ее не значительно, но здесь находится довольно изящная мечеть, построенная в 886 (1481-1482) году Халиль Уллою, и еще укрепление, построенное Мирза Мухаммед Ханом, вероятно бакинским правителем, в 1133 (1720-1721) году, как значится в арабских надписях на мечети и укреплении. Кроме того я видел еще камень с надписью Шах Мелик Саляра, о котором никто не мог мне сказать ничего верного, с 53 годом гиджры (сотенная цифра, вероятно, стерлась).

Но главную достопримечательность деревни составляет находящаяся подле нее высокая башня, по-видимому, состоявшая в связи с другими башнями на протяжении полуострова к морю. Эта башня сохранилась лучше других и представляет более оригинальности: она сложена хорошо из тесаных небольших камней; фигура ее правильный четвероугольник с круглыми бастионами по углам. В стенах башни есть камни с арабесками; высотой она до 18 сажен и состоит из пяти этажей; толщина стен довольно значительна, до 2 1/2 аршин. [66] Башня освещается окнами, имеющими фигуру тупых треугольников и помещенными одно против другого. Для входа в башню служат ворота, над которыми, говорят, был камень с означением времени постройки самой башни, но этого теперь уже не существует: рассказ, вообще мало заслуживающий вероятия. Действительно, над воротами есть обломок камня с надписью, но она довольно нова и едва ли современна постройке самой башни; в этой надписи, дурно вырезанной, находится, по-видимому, собственное имя «Наср Эль-Музаффер ибн Табу ибн Бильарадж»: впрочем, я не могу ручаться за твердость этого чтения. Башня обведена кругом невысокой стеной; внутри башни ход, вверху уже разрушившийся: кто-то из путешественников поднимался по нему до самой вершины башни и спустился назад уже по веревке, как говорили мои проводники.

С наружной стороны башня к одному краю разрушена больше половины, как будто бы к ней примыкала стена, уже упавшая. Это предположение тем более вероятно, что в ближней деревне Шаханах существует остаток огромной стены, равняющийся высотою мердханской башне. Далее к морю видны еще две башни, но уже не четвероугольные, а круглые, из которых ближайшая сохранилась хорошо, а дальняя разрушена. Следов стены, соединявшей эти башни, и былое существование которой я подозреваю, не заметно, но надобно знать, что ураганы заносят здесь песком целые деревни, и поэтому не мудрено, что остатков стены, не имевшей той крепости постройки, какую имеют башни, теперь не заметно (О надписях в деревне Шахан, через которою я проезжал уже поздно вечером и поэтому не мог их исследовать, см. Bullet, de l'Acad. de St. Peter. 1849, T. IV).

Время построения и значение этих башен не известно: по способу стройки, по наружной древности и даже по самому материалу они обнаруживают родство с «Девичьей башней» в Баку и с потопленными [67] зданиями в Бакинском заливе. Здешние жители, по общей восточной натуре имеющие большую наклонность к чудесному, утверждают, что во дни оны Каспийского моря здесь не было, а была суша и цветущие города, что эти башни и стена служили защитою от Тюркменов, которых, как видно из этого, Персияне всегда трусили. Этот рассказ туземное красноречие подкрепляет известием, будто бы на восточном берегу Каспийского моря существуют в этом же направлении башни и стена подобной стройки.

Не отвергая безусловно этих предположений, я должен сказать, что на восточном берегу Каспия по правому берегу Гургана действительно тянется стена из обожженных кирпичей с довольно частыми укреплениями, что предание о соединении Апшерона с восточным берегом Каспийского моря известно и у Тюркменов, что в этом месте находится наименьшая ширина Каспия — 115 миль, что в этом направлении глубина моря почти везде от 35 до 60 сажен, тогда как к с. и ю. дна морского не дощупаешься, что порфиры Красноводска, по замечанию Гумбольдта, служат продолжением кавказских, что на обоих берегах видно обилие нефти, заметной даже в самом море по этому направлению, что Апшерон носит явные следы волканизма, также как и порфиры Красноводска, и что, наконец, в море по этому направлению идут ряды камней и плит, как будто бы остатки каких-нибудь зданий: все это вместе взятое громко говорит в пользу доисторического соединения Апшерона с Тюркменией. Но против этого предположения имеется очень замечательная истина, что у самых необразованных народов физический вид страны нередко заставляет родиться идею о прежнем ее положении, и эта доморощенная идея является историческим преданием; поэтому в пользу соединения Апшерона с Гурганом может служить только физическое образование местности, что могло произойти в эпоху доисторическую. [68]

Избегая столь отдаленного предположения, я думаю, что апшеронские башни и стена, их соединяющая, служили, подобно Девичьей башне, зашитою от морских набегов каспийских корсаров — Руссов, но что построение их произошло в эпоху не очень отдаленную, а существование стены и башен на восточном берегу Каспия не доказывает непрерывности строения от Апшерона до Гургана во времена исторические.

Соймонов, во время плавания по Каспийскому морю в 1719 году, видел на Апшеронском полуострове три башня из тесаного камня, одна от другой на версту расстояния: это, по-видимому, те самые, которые находятся в Мердакенте и окрестности. Кроме них этот плаватель упоминает еще о десяти башнях к северу от первых; построение всех их, по словам жителей, принадлежит Александру Двурогому. Нечего и говорить, что это басня.

В настоящее время в крайней к берегу башне помещаются казаки и таможенные объездчики, содержащие карантинную и таможенную стражу; у средней башни находится колодец с хорошей пресной водой.

День склонялся к вечеру, солнце пряталось за горизонт и высокие башни апшеронские представлялись в чудовищных размерах: мне пора было домой. На возвратном пути я проехал через деревню Шахан, находящуюся близ Мердакента, и Шевелян, лежащую в 4 верстах от Шахана. Шахан населен незначительно, но здесь находится остаток стены апшеронской, видно небольшое здание над могилой сестры какого-то из Имамов, признаваемой мусульманами за святую, и около него расположено обширное кладбище. В Шевеляне находится ханский дворец.

О деревнях Бильгэ и Нардаране я слышал только от туземцев, но сам их не посетил. О первой из [69] них, называемой также «Кугне бильгэ» Старая бильгэ, известно только то, что в ней находится гробница мусульманского святого, называемого «Пир гефтэ хур» старец в неделю евший, получившего такой титул потому, что он ел только раз в неделю. Эта деревня заносится песками: одни из бакинских владельцев Селим Хановы лишились в ней поэтому богатого сада.

В деревне Нардаран находятся довольно старые мечети и есть также святой, называемой «Пири Нардаран» нардаранский старец. Мусульмане говорят, что этот старец явился во сне одному из жителей и повелел ему возвестить народу, что гробница его и большая часть деревни скрыты под песком. К этой басне подало повод то обстоятельство, что большая часть Нардарана и одна из мечетей отрыты лет десять тому назад из-под песчаных бугров, нанесенных ветром.

Апшеронский полуостров выдается в Каспийское море в виде языка от з. к в. между 40° и 41° С. Ш. длиной на семьдесят верст, а шириной на сорок. На всем полуострове нет рек и дурная вода достается из колодцев; бедная травка появляется только весной на глинисто-песчаных холмах, а летом совершенно иссыхает; по-видимому вся внутренность полуострова пропитана нефтью, которая обнаруживается во многих местах. Не смотря на это, полуостров довольно населен и здесь-то преимущественно процветает садоводство, да и самое название его, кажется, происходит от персидских слов «аби-ширин» пресная вода, что могло быть дано в честь родника, находящегося у подошвы апшеронского языка.

Кроме подземного вулканизма у Апшеронского полуострова есть не менее опасный враг: низменная, голая почва представляет обширное пространство, открытое всем возможным ветрам; песок, нанесенный морем [70] на берега, воздымается сильными и частыми ветрами с. в. и носится тучами по целому полуострову, так что во многих местах представляются взорам песчаные степи. Постоянно в одном направлении дующий ветер сносит песок на одно место, и от этого иногда целые деревни с своими садами и большими зданиями исчезают мало-помалу под песчаными буграми. Песок очень мелок, солнечный жар скоро сушит его, и свет дневной меркнет, когда эти мелкие зерна поднимаются на огромную высоту: почти нет возможности укрыться от них, и пылинки проникают в дома и даже в запертые сундуки. Летом 1842 года после урагана несколько селений, особенно деревня Шахан, были почти засыпаны песком; в некоторых местах он лежит на пять аршин глубины. На южной стороне Апшерона туземцы показывают на берегу несколько пустых мест, на которых некогда процветали селения, теперь засыпанные песком.

Страшно жить на Апшеронском полуострове: под ногами колеблющаяся земля, сверху неотразимые пески! Восточную часть полуострова занимает персидское население, говорящее наречием Тат и по-тюркски, а на западной стороне живет тюркское народонаселение.

Усталый от разнообразных впечатлений и продолжительного, хотя и не дальнего странствования, я возвратился в Бузонью под гостеприимный кров Аляр-Бека. Восточный ужин ожидал собравшееся общество, а после ужина явились мусульманские музыканты и певцы для увеселения усталых посетителей. Оркестр состоял из четырех инструментов: «нагара» два маленькие овальные барабана, из которых один громче и музыкальнее, а другой тише и неприятнее для слуха, «саз» балалайка о четырех струнах, «балабан» род флейты, и «кавал» медный круг в роде бубна. Оркестром управляет саз, дающий тон, в котором должна быть играна [71] пиеса: музыкант, играющий на сазе, есть вместе с тем и primo-tenore. На нагаре играет один музыкант.

Песни сменялись одни другими; восточное пение и музыка довольно известны и не могут нравиться европейскому слуху по своим неистовым и странным звукам. В последствие времени мне случилось слышать лучших мусульманских артистов в Тегеране, Каире и Константинополе, но пение, слышанное мной у Аляр-Бека на Апшеронском полуострове, всегда представлялось мне более приятным. Я думаю, что близкое прикосновение с образованною нациею и европейскою музыкою улучшило вкус наших закавказских мусульман и отучило их от неистовых и неприятных криков и вопиющей музыки.

Много песен грустных и веселых пел апшеронский бард, но я запомнил только одну из них. Вот она в русском переложении:

Пал на горы снег,
Скрылись цветики;
Слава Господу,
Придёт милая!
Не кидай камней:
Я уж раненой;
В черном платье я,
Душка в красном вся.
Под стеной растут
Здесь три розана:
Опадай листок —
Ветвь останется!
Я влюблен в тебя;
Не помочь беде!
У тебя в руках
Слаще меду сласть; [72]
Отца, матери
Милей милая!
Ну, пойдем со мной
В мою родину!
Она ж веером
Прохлаждается;
Взгляд на милую
Живит пленника!

* * *

На вершинах гор
Все не тает снег.
В цвете роз шипов
Ведь не менее:
Ведь не менее
Любит милая,
Хоть и кажду ночь
На груди моей!
Не сберешь гранат
У стен крепости:
Кто же столько смел,
Говорить бы с ней,
С нею — утицей
Сизокрылою?
Не могу назвать
Тебя милою
Не прижму пока
К ретиву сердцу.
Видел я ее
У стен города:
Сладко мне она
Улыбалася,
В фереджэ новом
Красовалася!
Ах, поди ко мне
Моя девица!
Не бросай камней:
Я уж раненой. [73]

Последним свидетельством внимания Аляр-Бека к своим гостям была устроенная им в малом виде Лезгинка. Я видел не раз этот танец, и кроме воинственного характера, придаваемого ему вооруженными Черкесами, других красот в нем не нахожу: довольно приятным звукам музыки лезгинского танца не достает плавных и грациозных движений тела; у Грузин Лезгинка приняла другой, более изящный характер.

На другой день все общество оставило Бузонью и возвратилось в Маштаги, где все еще продолжалась раздача вспоможения пострадавшим.

После обеда весь караван наш двинулся в обратный путь в Баку. Вчерашнее джигитованье на конях возобновилось, но уже недоставало отличного наездника: он уехал куда-то в соседнюю деревню. Ободренный его отсутствием, и я попробовал показать свое искусство в верховой езде. Отличавшийся вчера в лезгинке Эсаул (казак) уездного Начальника Кечи-Мирза играл теперь главную роль, и я, забыв важность «путешествователя», старался подражать ему в приемах, хотя большею частию неудачно. Последняя и самая лучшая его выходка едва не стоила мне дорого: перекинув стремена через седло в переплет, он утвердился в них ногами, стал на седло и сильным галопом пустился по полю, как лучший волтижер в цирке. Два раза отважился и я на такую же скачку, вверяясь ровному и правильному бегу горской лошадки: первая попытка была удачна, а вторая кончилась дурно. Не умея соблюсти равновесия, я упал с лошади: умное животное остановилась немедленно, я сел и поехал легкой рысью, размышляя о первом неудачном уроке в наездничестве.

Но я был неутешен.

После такого шумного падения разве можно мне было оставаться в Баку? [74]

На другой же день я изыскивал средства пробраться в Сальян, не заезжая в Шамаху и другие любезные города Закавказья: я так зажился в очень любезном Баку, что мне необходимо было пронестись самым прямым трактом в Персию, чтоб поспеть вовремя в Тебриз.

Но вот беда: из Баку почтовый тракт идет на Шамаху, а на Сальян нет дороги сухопутьем; морем на ту пору не было оказии. Не ехать же на верблюдах!... Как на верблюдах? Да разве в Баку можно найти верблюдов? спрашивает в недоумении благосклонный читатель.

— В мое время находилось в бакинском уезде ровно пятьсот четыре верблюда, отвечаю я.

— Каким же образом мы читали в одном недавно вышедшем очень умном путешествии, что верблюд водится только в кочевьях: стало быть и в бакинском уезде кочуют?

— Ничуть не бывало.

— Так стало быть вы «путешествуете» неправильно, навыворот: вы противоречите общим истинам. Тот же умный путешественник подсмеивается над Риттером и находит, что германский ученый говорит трогательно о совместности верблюда лишь с пальмой, но совершенно несправедливо.

— А я нахожу, что умный путешественник говорит сам ни трогательно, ни справедливо, и что поправлять даже ошибки людей славных в науке не так легко, как думается.

К моему благополучию, кроме верблюдов в Баку [75] отыскался отважный ямщик с надежными лошадьми, взявшийся доставить меня прямо в Сальян.

16-го Сентября утром я оставил Баку с сожалением и опять покатил на тележке вдаль, вдаль…

Дорога .... впрочем, я еду совсем без дороги, просто по берегу морскому: грустная картина безжизненной почвы, от которой белым, утомительным светом отпрыгивают солнечные лучи, наводит на душу тоску; ямщик молчит, лошади бегут однообразной рысью, растительности никакой, если сухую траву не считать растением, направо возвышаются холмы, налево шумит Каспий ...

Скучная дорога!

В сорока верстах от Баку я остановился ночевать в караван-сарае, называемом Сенгаджаль: это единственное место, где находится пресная вода на этом тракту. Конечно, мне самому никогда не пришло бы в голову останавливаться здесь, но лошади устали, ямщик хотел спать, и я должен был покориться общему желанию и животных и возницы.

Сенгаджаль обыкновенный караван-сарай, немного лучше, чем караван-сараи между Кубой и Баку, и немного хуже, чем персидские караван-сараи: двор обведен конурами, а над входом находится неизбежное «баля-ханэ» с тремя разрушающимися комнатами. На камне справа от входа значится по-арабски, что это постройка Халиль Уллы: вероятно и другие караван-сараи между Баку, Шамахой и Сальяном выстроены этим же Ширван-шахом, и поэтому едва ли не напрасно приписывают их Шаху Аббасу I. [76]

Мне не хотелось провести опасную восточную ночь под открытым небом, и я отправился в баля-ханэ. При входе моем многочисленные обитатели этого края — ящерицы и змеи скрылись с свистом в расщелины. Пополам со страхом я улегся на каменном полу, и тревожимый подозрением, что кроме змей и ящериц могут водиться в караван-сарае и скорпионы, долго не мог заснуть. Шум неугомонного соседа — Каспия и усталость наконец усыпили меня, но едва начал грезиться мне первый сон, как верный слуга мой Карапет явился с известием, что лошади выкормлены, и что осталось только сесть и ехать.

Я подивился неусыпности Карапета, сел и поехал. Это было ровно в час по полуночи.

Море сердито волновалось; с грохотом разбивались валы о каменистый мыс Сенгамиль, выдающийся далеко в море около Сенгаджаля. В Баку мне говорили, что на Сенгамиле находятся древние арабские надписи разных собственных имен: судьба не привела мне видеть эти надписи, может быть и потому, что я не верю в их существование.

Тележка опять потянулась вдоль морского берега, который состоит здесь из известкового плитняка и глины, а по закраинам моря устлан наносным песком. Местами по невысокому берегу возвышаются бугры, из которых иногда бьют ключи горько-соляной воды «рапы» и обнаруживаются прожилки нефти. Такое же образование имеют и побережные острова. Местами заметны псевдо-вулканы, и кроме того встретилось место с огромными камнями, раскиданными по скату гор и по полю вправо от дороги.

В шестнадцати верстах от Сальяна я остановился [77] отдохнуть на Казачьем посту: на всем пространстве от Сенгаджаля здесь находится единственная лужа пресной воды, и то мутной.

С этого места дорога уже не так пустынна и мне часто встречались арбы с проезжими туземцами.

Вечером я прибыл благополучно в шестую главу — в Сальян.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Дагестану и Закавказью. Издание 2-е. Казань. 1850