Путешествие по Дагестану и Закавказью. И. Березина,

Профессора Казанского Университета. Казань. 1849 Стр. XV, 339, 149 и 55 в 8 д. л.

Г. Березин путешествовал по Востоку с целию изучения разных восточных наречий. В продолжение трех лет он объехал Персию, Сирию, Египет и Турцию, и посещал такие места, где до него не был ни один Европейский путешественник. «Путешествие по Дагестану и Закавказью» составляет только начало всего пути Г. Березина и заключает в себе описание поездки по Русским владениям от Астрахани до Персидской границы. Употребив на эту поездку не более двух месяцев, путешественник, по краткости времени, не мог да и не имел в виду особенно заняться специальными исследованиями, там более, что самая страна представляла ему в этом отношении скудную поживу. Он сам называет свой труд «дневником туриста, с известною целию, пополненным историческими и географическими изысканиями», и, прибавим от себя, написанным так легко, занимательно, что читатель не проминует ни одного из этих изысканий.

Первая глава «Путешествия». — От Астрахани до Тарху — знакомит нас с Волгою, с Каспийским морем и его торговлею, с экспедициею Адмирала Путятина к Туркменским берегам и проч. Все это более или менее известно из других источников; но читается с [138] удовольствием, потому что Г. Березин владеет уменьем облекать старое в новую, и притом общедоступную форму.

Во второй главе — От Тарху до Дербенда — начинается желанное преддверие Востока — Кавказ, и занимательность рассказа вдруг возрастает. Минуем угрюмые горы, грозные крепости, и отправимся в Тарху. Город этот любопытен для нас не тем, что он «сброд грязных саклей, в которых живут до пяти тысяч жителей»; а тем, что здесь местопребывание Шамхалов, здесь живет душа Аммалат-Бека, красавица Сюльтанет, прославленная повестью Марлинского. Г. Березин счел долгом посетить ее, и очень разочаровался на счет этой романтической знаменитости (Любопытный рассказ об этом посещении был напечатан в Москвитянине 1844 г. (N 9-й)).

Далее Г. Березин сообщает несколько любопытных подробностей о звании Шамхалов, о Горцах, о фанатиках-Мюридах и их предводителе Шамиле. Не можем отказать себе в удовольствии привести следующее место о последнем:

«Борьба Шамиля с Русскою образованностью с каждым днем приближается к концу: сила Русского оружия и здравый смысл Горца мало по малу торжествуют над коварными проповедями хитрого Фанатика, и поверьте очевидцу, не далек тот день, когда умиренный Дагестан, с примесью Русского народонаселения, представит одну из трудолюбивейших и обильнейших областей России.

«В отдаленных странствиях моих по Востоку, мне не раз доводилось волею или неволею слышать разные вести о Шамиле и его битвах с Русскими. Не касаясь витиеватых толков Европейской дипломации, часто воспевавшей мне подвиги Кавказского Абдель-Кадера на всех возможных языках, преимущественно на Французском, я приведу здесь два случая совершенно различные, но тем не менее замечательные.

«Случай первый.

«Это было на пароходе: я плыл из Александрии в Грецию. В числе пассажиров расхаживал по палубе Турок с чистым Константинопольским произношением, но в Египетском костюме. Во время пути оказалось, что из всех [139] пассажиров только я говорил по-Турецки, и следовательно, так или иначе, Турок свел со мной знакомство. На воде все идет наоборот сухопутью: через несколько часов нашего знакомства мой Турок уже порицал в самых сильных выражениях свое правительство, а на другой день очередь дошла и до всех мусульман.

— Анасыны.... говорил Турок, эти мусульмане совсем не правоверные, а нечистые собаки.

— Помилуйте, эфенди, отвечал я, за что вы так изволите честить своих единоверцев? чем они заслужили молнию гнева такого гази (победителя неверных)?

— Как чем? Взгляни на этих людей, — и Турок указал на офицеров Французского парохода, — что за дрянные существа, а смотри как всем ворочают в Истамбуле, как важно расхаживают по улицам столицы и толкают всех правоверных. Отчего? Оттого, что мусульмане связались с гяурами и совсем забыли свою веру. Вот и вы, Московы, распоряжаетесь в Черкесии как хотите.

— Сюзум ябане, с позволения сказать, да вам-то какое дело до Черкесии, душа моя?

— Есть дело; у меня и братья и отец живут там и вся семья»

«Из дальнейшего разговора оказалось, что мой Турок был совсем не Османлы, а чистый Шапсуг, в юности приехавший в Константинополь и поступивший в услужение к тому Калудан-Паше, который передал флот Султана Махмуда. Египетскому правителю Мегемет-Али, в продолжительную службу свою у этого сановника и потом при дворе Мегемет-Али-Паши, Шапсуг изучил превосходно Османский диалект, и главное, совершенно ознакомился с немощным положением мусульманского Востока, от единодушного и поголовного восстания которого он ожидал было конечного истребления неверных, преимущественно Московов. Все это бесцеремонный Шапсуг высказал мне очень кротко и очень мило.

— Пейзавенги — это он говорил о правоверных — что у них есть теперь? Я жил, жил в Истамбуле, все до последнего зерна видел своими глазами, и давно понял, что от Османов ждать нечего: в гавани стоит гнилой флот, в карманах ни пары (денежки), а войско не умеет еще бриться, не только сражаться. Потом я поехала в Миср (Египет), но и, здесь то же самое. Все вздор! Видно, вы христиане завладеете мусульманскими землями.

«Таково было задушевное убеждение этого Шапсуга, заклятого врага всех неверных. В последствии времени я [140] встретил моего пароходного знакомца в Константинополе: укрощенный Горец находился уже в услужении Великого Визиря и кланялся мне очень униженно, прикладывая руку к губам и ко лбу.

«Второй случай.

«Это было опять на воде, но в этот раз место парохода занимал каик, Константинопольская лодка: мне нужно было переправиться из Галаты в Скутари, из Европы в Азию, что составляло расстояния ровно версту. Усевшись неподвижно в вертлявый каик и протянув ноги во всю длину, я развил нить беседы с «каикчи», лодочником.

— Что нового?

— В Истамбуле говорят, что.... ты Француз что ли?

«Избегая крайностей, я назвался средним и безобидным для Турка именем — Немцем.

— В Истамбуле говорят, что Московам приходится беда: Шейх Шамиль в горах вынул меч (начал войну), и уж взял Москву: много, много побил гяуров и идет к Фетербургу. Да ниспошлет ему свою милость Аллал!

«Этот каикчи, как и большая часть Константинопольских лодочников, был старый янычар, и в слепой ненависти к цивилизации и всем гяурам, верил в могущество Шамиля, наоборот предприимчивому Шапсугу.

«Такие нелепые мнения и слухи можно слышать в любой кофейне Константинополя; они только доказывают затаенную ненависть мира мусульманского к христианскому, доказывают справедливость и необходимость мер к прекращению сношений Кавказа с Турцией. В доказательствах я не затрудняюсь: во время пребывания моего в Константинополе явились ко мне два Татарина, оба Казанцы, но между ними была неизмеримая разница. Старший из них ходил на поклонение в Мекку, и возвращаясь на родину, захотел повидаться с Казанским жителем: он раскланялся очень вежливо, долго разговаривал со мной как с другом и земляком, а на прощаньи даже расцеловался по-Русски.

«Другой еще молодой оставил Казань уже года два, и воспитывался в Константинополе в медрессе при Ая-София: он пришел ко мне по необходимости, потому что для приезжего поклонника нужен был проводник, знакомый с городом. Войдя в комнату без всяких поклонов и приветствий, будущий ахунд, не удостоив меня даже взором, уселся на ковер; не смотря на все мои обращения к нему, он упорно молчал и только бросал по временам дикие взгляды исподлобья. Мрачный этот фанатик как пришел, так и ушел без [141] поклонов. Судите же сами, если Татарин родом из просвещенного края, одушевляется таким фанатизмом в Царьграде, то каков должен быть кровожадный энтузиазм Кабардинца или Шапсуга, пожившего в столице Ислама».

Третья глава посвящена описанию пути — От Дербенда до Кубы. — Дербенд, про который сложена песня:

Ай Дербень, Дербень, Калуга,
Дербень ягода моя!

славится баснословною древностию и двумя каменными стенами, окружающими его, из которых построение одной ту земцы приписывают «Искендеру», а историки-Персидскому Государю Нуширвану Справедливому. Г. Березин подробно осмотрел первую, а Александрова.... «таинственная стена, говорит он, расстилалась у меня перед глазами, но я не смел ступить ни шагу далее; еще вчера около нее убит один Дербендец! Велико было искушение для любителей древностей; но что же делать? Страх смерти или неволи, убеждения проводников, здравый смысл и еще что-то удержали меня от археологического самоотвержения и не допустили шагу вперед. В последствии времени я ужасно раскаявался в своей нерешимости; сколько раз для самой ничтожной Греческой надписи я рисковал головой в путешествии по Востоку, а в Дербенде у меня не достало твердости духа для исследования громадной стены Александровой». — Впрочем очерк ее, приложенный к Путешествию, вознаграждает читателя за это невольное упущение со стороны автора. Описанием города Кубы, не замечательного однако ничем, и очерком истории и топографии Дагестана занята четвертая глава. Здесь автор передает несколько анекдотов об известном разбойнике Мулле-Нуре.

За то последние две главы — От Баку до Сальяна и От Сальяна до Ленкорани — с избытком выкупают четвертую разнообразием и занимательностию содержащихся в них предметов.

В Баку, не уступающем древностью Дербенду, и шахский дворец и старинные мечети, и ряд здании, поглощенных водою, и богатые нефтяные колодцы, и неугасимые огни по близости, на Апшеронском полуострове, [142] с горстью поклонников-Индусов, которых долгое время ошибочно считали за Гебров.... В Сальяне удивительные рыбные промыслы, занимающие за одну тысячу рук и двигающие не одним миллионом рублей.... Рассказ об Индийских огнепоклонниках, по нашему мнению, лучшее место во всей книге; но он уже был напечатан, несколько лет тому назад, в одном журнале поэтому заимствуем лучше описание подводных зданий Бакинских.

«Для путешественника Бакинская гавань замечательна не удобством своим, не многочисленностию толпящихся в ней судов, не любопытными явлениями торговой деятельности: чудо не слыханное, диво не виданное составляют здания, как будто только вчера опустившиеся на дно гавани, а между тем ни древность, ни ученые, ни предание, никто не скажет вам, когда и как потонули эти здания....

«В лодке отправился я в один прекрасный полдень по Бакинскому заливу и через триста сажен плавания на ю. в. мой корабль остановился: передо мной возвышалось на аршин от морской скатерти каменное здание, по постройке своей имеющее явное родство с Девичей башней. Стая бакланов поднялась с этой руины, а большая змея, наслаждавшаяся теплотой, шипя скрылась в расселины. Я осмотрел внимательно здание и нашел, что формою своей оно похоже и на башню и на караван-сарай, но более на первую: сомнение мое происходит от того, что форма здания видна очень не далеко, и о фундаменте и нижних этажах нельзя сказать ничего. Кругом этого здания находятся на пространстве осьми сажен в ширину и сорока в длину потопленные строения, и все это на глубине едва ли 1 1/2 сажени. Эти постройки, повидимому, состоят в связи с Девичей башней: потому что от нее в направлении к югу открыта стена. Удивительный случай: здания потоплены с незапамятной поры и ничего о них неизвестно. Какое обширное поле для шаловливой фантазии, и между тем Бакинские туземцы не воспользовались тем июлем и молчат, упорно молчат о потопленном строении. Так как Бакинским археологам не угодно взять на себя труд растолковать эти странные феномены, то я решаюсь выступить с своим суждением, которое, признаюсь, более будет основываться на отсутствии исторических данных, чем на их существовании.

«Знаменитый Арабский географ Масуди, посетивший Закавказье между 917 и 926 годом и знавший эту страну довольно основательно, знавший даже о физических феноменах [143] Бакинской почвы, ничего не говорить о потоплении развалин в море, хотя и пишет о Закавказье довольно подробно; текст Истари, повидимому сокращенный, также не упоминает о подобном событии; но у Бакуви мы уже находим довольно ясное на него указание. Вот что пишет этот Арабский географ начала XV столетия: «Бакуйэ. Длина 84°30?, ширина (?) 39°30?, город, выстроенный из камня, на берегу моря Хазарского, в стране Дербендской, близ Ширвана; он омывается морем, которое покрыло теперь часть башен и стен, и дошло уже до мечети». Кажется, нельзя сомневаться, что Бакуви говорит о том самом строении, которое находится теперь под водой в Бакинской гавани. Да иначе и объяснить себе нельзя; потому что Масуди ничего об этом стремлении моря не говорит, а если бы потопление случилось после Бакуви, то время события сделалось бы известно, если не по книгам, так из предания.

«На основании этой шаткой гипотезы, я отваживаюсь думать, что потопление Бакинских строений произошло между X и XII веком нашей эры; еслиб оно было позже XIII столетия, то Бакуви, как первый наследник предания, означил бы эпоху события. Из слов Гмелина видно, что еще в его время существовали остатки старого Баку: значит, город не раз переменял свое место, не раз перестраивался. Может быть, во время Бакуви город занимал и не нынешнее его место; но это нисколько не изменяет слов Бакуви, а также нельзя требовать точного указания на мечеть, о которой говорит этот писатель. Можно предполагать, что в означенную мною эпоху, волканическое явление, в этом краю не редкое, опустило дно морское, а с ним вместе и часть городского строения, современного Девичей башне: устрашенные жители убрались подальше от опасного соседа; по потом спокойствие почвы и соблазн торговых барышей подвинули Баку ближе к морю, на нынешнее его место. Это моя гипотеза, против которой однакож я не вижу никаких возражений.

«Бакинцы о потопленных зданиях говорят, что это остатки города Сабаиля, и пользуясь этим удобным случаем, непременно скажут: — Это не чудо. Вот на дороге к Сальяну находится истинно «удивительное, необыкновенное:» потоплен в море целый город Шегри-Юнан (Греческий город).

— Неужели?

— Отрезанная правда, душа моя!

«И при этом, не ожидая дальнейших расспросов, услужливый Бакинец, которому частые торговые сношения развязали язык, начинает повествовать, может быть, в сотый раз, историю, которую я расскажу здесь в первый и последний.

«Греческий город (Шегри-Юнан) стоял под горой, на которой жил в пещере мудрец Ифлятун (Платон) — да помилует его Аллах! и учил людей уму-разуму; в числе его учеников находился Аристу (Аристотель), бывший основатель Баку. Искендер выпросил себе Аристу у Ифлятуна в Визири; разумеется, попавши из учеников философии — что равняется ученику третьего класса в наших семинариях, прямо в Министры, да еще, может быт, в Министры иностранных дел, Аристу возгордился и поссорился с своим наставником; а как он еще разумел кое-что из прежней мудрости, то вскоре изобрел состав, истребляющий землю, и без всякого сострадания окатил им гору, где обитал его учитель. И гора и Шегри-Юнан опустились, море покрыло их своими волнами, а Ифлятун, как я полагаю, после такого казуса, удалился в Баку, и едва ли это не он сам рассказывал такое странное происшествие….»

Из Сальяна Г. Березин, чрез Муганскую степь, едет в Ленкоран, крепость и уездный город Шемахинской губернии, но на самом деле составляющий только призрак города. От Ленкорана на несколько часов езды находится Астара, Русское пограничное местечко за которым на другом берегу омывающей его речки, начинается уже Персия.

Здесь оканчивается «Путешествие по Дагестану и Закавказью», но книге еще не конец: обширные ученые примечания и приложения занимают более трети ее, и дают нам блестящее доказательство учености и трудолюбия автора. Судить о них дело ориенталистов; а наша обязанность — воздать усердную благодарность Г. Березину за труд, предпринятый с любовью и исполненный мастерски, к собственной славе и к удовольствию читателей.... Позволим себе заметить лишь одно. Он так хорошо владеет Русским языком, что даже и ничтожная небрежность в слоге не может быть извинительна ему, тем более неуместное употребление таких иностранных слов, которые вполне могут быть заменены Русскими, например: руина, дессен, ученая мемуар, диалект, казус, турист.... И хотя мы не пуристы, и замечание это, соглашаемся, пустое: но уж так создан человек, что всегда найдет что-нибудь заметить....

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Дагестану и Закавказью. И. Березина // Москвитянин, № 8. 1850