Воспоминания графа Константина Константиновича Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 года.

(См. ”Русская Старина” апрель 1910 г.)

(Souvenir intime d’une campagne au Caucase pendant l’ete de 1845).

В описываемую мною эпоху, в 1845-м году, граф Воронцов, по моей просьбе, поручил мне командование баталионом и совершенно случайно я получил 1-ый баталион Куринского егерского полка, одного из лучших полков Кавказской армии. Это обстоятельство привело меня в восторг тем более, что в 1842-м году я прослужил в полку 5 месяцев подряд и у меня установились с чинами полка дружеские отношения; даже у нижних чинов я оставил хорошую память, так как, однажды, когда карабинерная рота полка, неудачно заведя дело и очутившись далеко от какой-либо поддержки, со всех сторон была окружена противником и уже почти погибала под ударами чеченцев, тогда мои казаки, по счастью, вовремя явились на выручку роты. На войне же войска особенно ценят такие дружеские услуги; солдат же никогда не стыдится сознаться, что его выручили.

Когда я приехал в Андреево и принял свою должность, все те, кто служил в это время в баталионе, встретили меня с теми особыми дружескими восклицаниями, которые в русской армии заключают в себе нечто трогательное и устанавливают какое-то особое сыновнее отношение части к своему командиру (Очень характерное впечатление и наблюдение отношений, присущих старой Кавказской армии, в чем и была ее сила. Может быть, что встреча эта, с точки зрения преобладающих тогда у нас в России воззрений, и показалась бы странной, но на Кавказе форма вообще мало значила, готовились не к смотрам, а к смертному бою и потому духовная сторона стояла на первом плане. Б. Кол.). [292]

В общем, я нашел перед ротами хороших командиров. Первой карабинерной ротой командовал капитан Пассьет, человек еще молодой, кроткий и скромный, краснеющий, как молодая девушка, но могучий как лев, когда нужно было нанести удар. Его рвение и разум издавна приучили его ко всем требованиям Кавказской войны и приобрели ему все необходимые качества: неустанную бдительность, способность предугадывать опасность, быстро принимать решения, энергию исполнения дела и всегда холодное и спокойное мужество (Превосходная оценка качеств боевого офицера. Б. К.).

Для пехоты эта война заключается большей частью в поддерживании ружейного огня, т. е. в перестрелке на более или менее близких расстояниях. Эта перестрелка ведется на марше или на месте, будучи более или менее тревожима противником, который пользуется малейшей оплошностью, особенно же минутами каких-либо замешательств. Служба пехотного офицера в бою преследует одновременно две задачи: одна заключает в себе обязанности по отношению своего прикрываемого отряда, когда, попросту говоря, необходимо стоять стеной, грудью, принимая на себя неприятельский огонь и ограждая от него прикрываемые и сзади расположенные части; другая задача — обязанности по отношению чинов непосредственно вверенной офицеру части, когда долг человека и офицера обязывает его оберегать эту часть и, по всей возможности, беречь жизнь солдата.

В соображении и исполнении этих задач и заключается обыкновенно служба пехотного офицера в бою.

Как! Скажут мне! Но ведь приходится зачастую идти в штыки, предпринимать наступления, брать неприятельские позиции, наконец, — атаковать!

Да, конечно и это случается, но в серии наиболее действительных трудов подобной войны, эти обстоятельства представляют явления наиболее краткие, наиболее занимательный и веселые и наиболее легкие. К тому же здесь стимул победы действует менее, чем где-либо, и на Кавказе скоро проходить увлечение блеском атаки, когда наличный опыт убеждает, что последствия подобной атаки никогда не дают никаких реальных результатов.

Держаться на занимаемом месте, оборонять его или оставлять — вот в чем заключаются трудности войны и вот что составляет камень преткновения для многих репутаций. Я получил свой Георгиевский крест за один успешный штурм, и это меня огорчало, и я гордился бы гораздо более получить таковой за [293] блистательно исполненное отступление, но статут этого ордена не предусматриваете, что этот последний случай заслуживаете такой чести, и в этой войне этим орденом не награждаются лучшие виды воинской доблести, а потому наиболее выдающиеся и храбрейшие офицеры не получают этого креста, что особенно применимо к офицерам, служащим на Чеченском театре действий.

Нужно иметь честное и благородное сердце, чтобы удовольствоваться проявлением только хладнокровия и спокойного и пассивного мужества, а между тем именно эти качества и представляют наибольшие заслуги строевого офицера Кавказской армии; особенно необходимо здесь нравственное мужество и, чтобы подолгу выдерживать и тянуть подобную службу, нужно забыть всякое другое существование. Но, зато никто не пользуется на Кавказе таким глубоким уважением, как хороший боевой офицер.

Офицер, о котором я веду речь, не требовал в этом отношении ничего лучшего и наряду с своими качествами был настоящим отцом и кумиром роты, которой никогда не видать лучшего командира!.. После того многие из старых усачей этой роты вскоре последовали в лучший мир за своим отцом-командиром, так как храброго Пассьета нет более в живых. Он умер той безвестной и без славы смертью, которую много героев находят на Кавказе: спрятавшийся за дерево горец всадил ему пулю в ногу с раздроблением кости и, быть может, ампутация ноги и спасла бы ему жизнь, но под руками не было ни хирурга, ни инструментов и после восьмидневного таскания с бивака на бивак, под непрестанным снегом и дождем, его доставили, наконец, в госпиталь, когда ампутация ноги уже не имела смысла, и бравый Пассьет отдал Богу душу.

Но память о нем пережила его, и кто знал его так близко, как я, считающий себя счастливым воздать должное памяти боевого товарища, тот никогда его не забудет; уверен, что и карабинеры его роты все еще его оплакивают, а что может быть трогательнее слезы благодарности старого солдата (В этот поход кап. Пассьет также был ранен, но здесь ли погиб или уцелел ли здесь и окончательно погиб только несколько лет спустя, остается неизвестным). 1-ой егерской ротой (В егерских полках того времени первые роты каждого баталиона назывались карабинерными и сохраняли номер своего баталиона, остальные роты назывались егерскими) командовал офицер, о котором мало что можно сказать, и он умер от ран, полученных в этом походе.

2-ой егерской ротой командовал Эссен, старый офицер, застрявший в этой должности и в чине и представлявший в этом [294] отношении редкий пример в армии, где движение по службе идет довольно быстро; Эссен командовал ротой еще в сражении под Краоном (в 1814-м году). Огромного роста, геркулесовского сложения, с белой — как лунь — головой, не имея по выносливости никого среди нас себе равного, Эссен шел всегда пешком, во главе своих егерей; о нем речь будет еще впереди.

5-ей егерской — командовал офицер, хорошо известный на Кавказе — Николай Петрович Колюбакин (Н. П. Колюбакин до описываемых событий был уже два раза разжалован в рядовые, последний раз из Гродненского гусарского полка, и последний раз выслужился в офицеры из Нижегородского драгунского полка. К 1845-му году он дослужился уже до капитанского чина и, числясь адъютантом ген.-адъют. Анрепа, по своему усиленному ходатайству, участвовал в этом походе.

Граф Воронцов тогда же обратил на него большое внимание. Б. К.). За 10 лет его пребывания на Кавказе, его всегда ценили за его действительно замечательный ум и, одновременно, избегали за неуживчивость с кем бы то ни было; его прозвали ”львом рыкающим и кидающимся” (”le lion rugissant et bondissant”). Я его изучил с двух сторон и кончил тем, что отлично с ним поладил и, относился к нему с участием и дружески. Я знаю, что и он искренно платил мне тем же. Я не буду говорить о тех якобы обязательствах, которые он питал ко мне, а перейду к главному обстоятельству — он относился ко мне с большим уважением, вот почему мы с ним и поладили, так как Колюбакин сдерживался только перед теми, кого он уважал, и в этом последнем отношении он был чрезвычайно разборчив. Кроме меня, замечу, отбрасывая всякую скромность, что он оказывал эту честь не более, как 4 — 6 лицам. Его необщительность создала ему массу врагов и много вредила ему по службе, что однако не мешало тем, кто нуждался в его помощи, в его указаниях и в его талантах, терпеливо переносить его, так как Колюбакин, по своему образованию, — уменью владеть пером, знанию края и по своему разумному и испытанному уменью обращаться с туземцами, бесспорно являлся одним из наиболее выдающихся офицеров Кавказа (Так называемый - немирной Колюбакин, впоследствии - управ. Мингрелиею, Сухумск. воен. окр.. - эриванский воен. губ., - кутаисский воен. губерн. и с 1868 г. - сенатор в Москве. См. о нем "Русск. Арх." и "Русск. Старина"). Вместе с тем это был офицер блистательной храбрости; весь покрытый ранами, из коих, к сожалению, треть им была получена на дуэлях, он был постоянно в поисках за новыми. [295]

Я не буду останавливаться на прочих офицерах баталиона, между которыми я обрел одного преданного друга, бывшего моим спасителем ценой собственной жизни.

Всего в баталионе было 10 человек офицеров и, кроме того, к ним же была причислена значительная партия юнкеров, находившихся под общим попечением капитана Пассьета.

Особая, присущая Кавказу, категория так называемых ”несчастных”, к счастью, не была многочисленна. Этими ”несчастными” называли здесь тех, кто, принадлежа к высшему классу общества, ссылался сюда на службу, рядовыми, за всякого рода провинности. Необходимо заметить, что ореолом этой категории служила добрая память, оставленная еще декабристами и ссыльными после восстания 1830-го года поляками.

Участь их была значительно смягчена. На Кавказе было принято (считалось порядочностью) относиться к ним внимательно и предупредительно, возможно облегчая им выход из их положения. Подобное отношение, исходя конечно из благородных и великодушных побуждений и желания облегчить несчастных, доходило однако до крайности. Лица этой категории не только не были полезными, но, наоборот, были сущей обузой своим начальниками особенно теперь, когда составь этой категории изменился к худшему.

Но добрая память, оставленная многими из их предшественников, возвращенных теперь родине и семье, сохранила еще такую силу, что нынешние долго еще будут пользоваться этими -счастливыми и выгодными для их положения воспоминаниями.

_____________________________

31-ое мая было назначено днем открытия кампании.

В русской армии всякое военное предприятие начинается с благословения церкви. Войска, построенные колоннами, составили квадрат, центр которого был занять служившим молебствие церковным причтом.

По окончании богослужения, полковые священники обошли расступавшиеся перед ними ряды и окропили святой водой, начиная с главнокомандующего и кончая последним рядовым. Барабанным боем закончилась церемония и, я думаю, не одна теплая молитва вознеслась к небу.

Солдат искренно отдается религиозному настроению, но это настроение не может быть однако продолжительным. Лишь только закончилась церемония, как фуражки были лихо заломлены на бекрень, одежда и снаряжение было прилажено и переложено ”по походному”, песельники вышли перед роты, плясуны с ужимками [296] и гримасами пошли проделывать свои скачки и прыжки; в мгновенье бубны, цимбалы, дудки и треугольники вынуты из ранцев, где эти символы солдатской утехи всегда найдут себе место с сухарным запасом и сменой белья.

Зашумели бубны и все, кто умел, красивыми и звонкими голосами затянули родные песни — неизменные спутницы солдата на походе.

Весело выступать в поход с доблестными войсками и идешь на войну, как бывало в 18 лет идешь на любовное свидание.

Так как я только что принял баталион, то должен был пройти через обряд вступления в должность и обряд солдатского одобрения, а потому подвергнуться во всех 4-х ротах и по очереди нежному качанию сильными солдатскими руками.

Таковы традиционные обычаи нашей армии и нужно весьма остерегаться их затрагивать, так как с ними тесно связаны все наши славные воспоминания.

_____________________________

Все было уже в движении, так как все рассказываемое происходило на марше. Мы проходили по открытой местности, и так как вовсе не предвиделось близости противника, то наиболее надежный части (к числу коих принадлежал и 1-й баталион Куринцев) двигались в средине колонны (К этой категории наиболее надежных частей прежде всего следует отнести Кабардинцев и Куринцев, а затем и Навагинцев и Апигеронцев, это были старые кавказские войска, остальные же части пехоты составили полки 5-го пех. корпуса, специально для этого похода прибывшие из России). Нас берегли для дела.

Я предоставил своим людям веселиться вволю.

Слово — экспедиция или поход, после более или менее продолжительного отдыха, приветствуется нашими кавказскими войсками с тем же чувством радости, с каким, по возвращении с похода, они встречают приветливые станицы по над Тереком, с их красавицами-казачками и их добрым вином, что составляет по истине Капую этих мест для кавказского офицера и солдата (Во главе этих станиць должна быть поставлена знаменитая Червленая, затем идут Щедринская и Шелкозаводская и др.).

Налево, перед нами, развертывалась Кумыкская плоскость, а направо, в отдалении, высились лесистая высоты Салатау, покрытия в нижней части своих северных склонов зловредным кустарником ”держи-дерева”, злейшим врагом всякой шерстяной одежды, особенно шаровар.

Мы следовали вдоль подножие этих гор вплоть до старинного аула Чир-Юрт, бывшего в развалинах после осеннего похода [297]

Шамиля в 1843-м году, а затем достигли берегов р. Койсу, получающей отсюда название Сулака. Пробив себе, за Чир-Юртом, путь через гранитные массы, река эта, помощью которой все воды внутреннего окруженного горами бассейна (средний и северный Дагестан) несутся к морю, у Чир-Юрта оставляет позади себя последние контрфорсы гор и бежит по равнине Кумыкской плоскости. Здесь повернули мы круто направо, навсегда покинув равнину, и углубились в скалистую теснину, следующую направлению реки. Мы следовали по довольно удобной старой военной дороге, проложенной еще в те времена, когда край этот быль мирный и спокойный, и не было опасений разрушительных набегов скопищ Шамиля.

_____________________________

Граф Воронцов приказал разбить палатки главной квартиры у самого входа в теснину и там же впоследствии возвел он укрепление с целью, как обеспечения безопасного здесь перехода теснины, так и обеспечения кратчайшего сообщения отряда с крепостью Внезапной и основанием наших действий Темир-Хан-Шурой. Я с своим баталионом пошел вперед, чтобы присоединиться к авангарду под начальством генерала Безобразова, расположенному в 3-х верстах выше, по течению реки, и на который было возложено, пользуясь ночью, восстановить небольшой, сожженый противником, мост и разработать несколько участков дороги, которая, пролегая на тесном пространстве скатов гор и реки, была размыта дождем.

Первый начальный ночлег похода никогда не бывает удачным: люди не умели поставить наши две палатки и не умели примениться к походным условиям в великом деле приготовления ужина, в чем позднее они достигли столь похвальной и благодетельной сноровки.

Что за блаженные минуты — время походного ужина! Обыкновенно, за целый день, это единственное время еды! Как хорошо идет за этим ужином беседа! Какое проявляют здесь все остроумие! Однако, в этот день этих блаженных минуть пришлось ждать довольно долго. Правда, что и погода не благоприятствовала стряпне на открытом воздухе: дождь падал крупными каплями, и мой повар Семен, бывший поваренок моего покойного дяди графа Бенкендорфа, первый раз в своей жизни готовил в кухне, не имевшей крыша и ничем не прикрытой от влияний непогоды, и он совершенно растерялся. К счастью, подвернулся ему на подмогу молодчина Андрей. Андрей — лакей моего приятеля Лобанова — тип кавказского слуги, чему значительно способствовало пятилетнее [298] полное опасностей странствование его господина по самым диким и неизвестным частям Кавказа. Бедняга, что называется, прошел огонь и воду, а потому приобрел знания условий соединения этих двух элементов для приготовления супа на биваках.

Андрей — чудо своего рода, что он неоднократно и проявлял в течение всего времени этого тягостного похода, и с этим чудом, со всеми этими совершенствами Лобанов разлучился — он уступил его мне по дружбе. Это была настоящая жертва, так как хороший слуга в походе — неоценимое сокровище. Он явился мне очень кстати! Перед моим отъездом из Петербурга, мой старый лакей заболел, и так как он не мог меня сопровождать, то я искал себе другого. Однажды, выходя из-за стола у князя Эспера Белосельского-Белозерского, так печально вскоре умершего, ко мне подошел один из его ливрейных лакеев и сообщил мне, что я должен его знать, так как в кампанию 1836-го года он служил у одного из моих товарищей, убитого в этот период в долине Баксана, и к этому добавил, что он просится ко мне в услужение и тем охотнее, что он хочет еще раз поклониться праху своего господина, похороненного в Анапе.

Мне это понравилось, и я подумал: ”вот, в самом деле, хороший человек”. Могу сказать, действительно, он оказался таковым и, даже скажу больше, — он был достоин райского блаженства, но не был создан для доставления мне такового же.

Лишь только принял я его услуги, как оказалось, во-первых, что он носит мое имя — Константина, что мне немедленно испортило расположение духа, во-вторых, что его глупость превосходить всякие границы. Промучившись с ним около 2-х месяцев, я убедился, что во время похода он будет для меня сущей обузой, а потому я его устроил на полном содержании у казаков Червленой станицы. Вернувшись с похода, я нашел его более чем когда-либо потолстевшим и разжиревшим и чревом и разумом.

В полученном же мною Андрее я нашел прямо сокровище.

Со мной в одной палатке жил мой друг Шеппинг (Поручик конной гвардии, спас позднее автора похода от верной смерти, но и сам был убит в этом походе). Наш домашний персонал составляли: денщик Шеппинга, Андрей, повар Семен и гребенский казак для ухода за моими лошадьми. К этому кадровому составу не преминули присоединиться — баталионный горнист Игумнов и несколько барабанщиков, лица, который, в силу оказываемых ими разных маленьких услуг и свойственного им аппетита, обыкновенно присосеживались к походному котлу баталионного командира. [299]

За моим столом всегда ставилось от 4-х до 8-ми приборов, и каждый раз, когда отряд получал довольствие, я уже ни в чем не нуждался.

Таков был мой домашний обиход.

_____________________________

В этот вечер, несмотря на палатку, мы продолжали мокнуть до костей и равно не истощалась, несмотря на наши аппетиты, и появившаяся, наконец, миска. Я припоминаю, что в этот вечер, в числе моих гостей, находился некий Едлинский, бывший офицер австрийской службы (Артур Альбертович, впервые появившийся в России и привезенный на Кавказ Воронцовым, был сводный брат графини Воронцовой (рожд. графиней Браницкой). Едлинский был знаменит своими каламбурами и остротами на весь Кавказ; остроты были подчас очень злы и метки и его побаивались, хотя он и был общим любимцем. Остроты и каламбуры Едлинского весьма характерны, и за 30 лет его службы их набралось очень много; их стоит собрать. Оставив Кавказ в средине 70-х годов, Едлинский приютился у фельдмаршала князя А. И. Барятинского в Скерневицах, где фельдмаршал доживал свой век, и на первое же приветствие князя, по своем приезде, не замедлил ответить ему злой остротой. Б. Кол — .). Он получил поручение от генерала Безобразова сообщить в главной квартире, что восстановление моста исполнено войсками авангарда и что остальные работы, несмотря на дождь, будут закончены к утру. Мы находились в 3-хъверстах от главной квартиры, и Едлинскому, прежде, чем до нее добраться, нужно было два раза пройти через наши передовые посты, так как авангард и главные силы, будучи расположены отдельно, отдельно и охранялись.

Темень была адская и дождь лил не переставая, а потому понятно, что бедняга не особенно-то был польщен поручением. ”Мне решительно все равно, если я встречу неприятеля, шатающегося у наших лагерей”, говорил Едлинский, ”но я только не желал бы быть подстреленным своими”. Колюбакин стал ему доказывать, что в сущности это совершенно безразлично. ”Ну, нет”, продолжал Едлинский, ”если случится последнее и это дойдет до Вены, то там будут смеяться не только надо мной, но и над моим братом, а у него семья, и мне это будет очень обидно”.

_____________________________

На утро следующего дня мы продолжали следовать вверх по Койсу до Миатлы, где теснина расширяется, чем и воспользовались для второго ночлега.

Вся эта страна когда-то была очень населена. Разведенные [300] здесь, по преимуществу армянами, виноградники составляли главное богатство края. В настоящее же время все носило на себе печать разрушения. Население бежало, жилища раззорены, и виноградные лозы, расстилаясь по земле, перемешались сорными травами. Мой баталион шел снова в резерве. Неприятель нигде не показывался.

Проходя около горячего источника, обильно наполняющего род естественного бассейна, я разрешил желающим погрузиться. В мгновенье ока весь баталион очутился гол, как праотец Адам. Редко, что так полезно, и что так любит наш солдат, как горячую баню и в походе всегда стараются доставить ему это удовольствие.

Русский человек сложен атлетом: хорошо развитая грудь, широкие плечи, тонкая талия, скорее маленькая, чем большая голова и обыкновенно длинные ноги, все это, в общей совокупности, сообщает его фигуре известную грацию и типичность.

Моя палатка была красиво разбита на берегу небольшого ручья.

Одна из моих рот, 4-ая, была выделена (вправо) и занимала наблюдательный пункт на довольно значительной высоте, которая командовала всей местностью вправо. Помню, что, после обеда, взяв палку с железным наконечником, без которой в Дагестане нельзя ступить шагу, я пошел ее осматривать. Я встретил Его Высочество принца Гессенского, избравшего целью своей прогулки ту же высоту, так как было очевидно, что с нее открываются прекрасные виды.

Оттуда, с высоты птичьего полета, была видна вся зеленая долина с извивающейся на ней речкой, испещренная красивыми группами деревьев и белыми палатками, оживленная теми разнообразными группами, которые порождаются скопищами людских масс, и эти группы, особенно на Кавказе, принимают причудливые формы (В данном случае это разнообразие и пестрота форм групп происходила еще вследствие разнородности состава отряда, в который входили, помимо частей пехоты и артиллерии кавказских войск и пришедших из России, еще и казачьи части всех видов казачества Кавказа и Дона и все виды наших милиций Кавказа, как из Грузии, Имеретии, Мингрелии, Осетии, так и покоренных нами — Кабарды, так называемых татарских дистанций Закавказья и кончая особо пестрыми курдами, давшими Дигорскую милиции). Человек очень скоро применяется здесь к характеру страны; все принимает живописный оттенок. Какое замечательно красивое зрелище для глаз и воображения все эти кавказские виды; зрелище, особенно поразительное для тех, кто впервые вырвался из холодного однообразия больших городов. [301]

Солнце жгло нестерпимо. Достигнув расположения роты, мы зашли в находящуюся по близости пещеру, с целью несколько освежиться. Первое, что нас поразило в этой пещере, это исполненный на стене углем рисунок, изображающий кавказского горца, падающего под ударами штыка солдата Куринского полка; под первым изображением находилась на французском языке подпись — Шамиль, а под вторым и большими буквами — Michel Brousset; все было исполнено прекрасно.

Обстоятельство это нас заинтриговало. Я вышел и обратился к роте, прося открыть мне имя этого последователя Рафаэля. На это обращение мне ответил один молодой солдата: ”это я, Ваню Высокоблагородие, я француз, мой отец — полковник времен Империи, женился на очень богатой русской девушке, все состояние которой заключается в поместьях; как иностранец, я не могу наследовать это имение иначе, как сделавшись русским дворянином, вот почему я здесь, и я должен торопиться убить Шамиля, так как тогда я наверно выслужу офицерское звание, а если мне это не удастся, то все состояние моей матери достанется одному злому дядюшке!”

Мне это очень понравилось. Я полюбил Мишеля Бруссе и приютил его в своей палатке, где он обыкновенно спал, взяв себе, вместо подушки, под голову, мои большие сапоги и конечно я бы способствовал ему взбесить его злого дядю, но, к моему великому сожалению, бедняга был убит; этим обыкновенно и кончаются все необыкновенные историйки на Кавказе. Мишель Бруссе был одной из последних жертв этой кампании, и его злой дядя выиграл дело.

_____________________________

На следующий день мы покинули берега Койсу и снова под прямым углом повернули направо. Отряд двигался глубокой долиной, и войска левого и правого прикрытий сопровождали колонну по обе стороны марша, двигаясь на расстоянии ружейного выстрела по самому гребню высот, окаймлявших долину.

Таков был обычный порядок движения для всех наших отрядов на Кавказе, основанный на продолжительном опыте этой войны и установленный просвещенным авторитетом величайшего генерала, какой только когда-либо был на Кавказе, которому следует приписать все то, что составляет теорию ведения войны на Кавказе и ее применения на практике, равно все порядки (сторожевые, походные и боевые) и самую систему ведения здесь операций, — все это установлено авторитетом генерал-лейтенанта Алексея Александровича Вельяминова. [302]

Под начальством именно этого замечательного деятеля я имел честь начать мои первые шаги на боевом поприще.

Генерал Вельяминов принадлежал к числу тех людей, которые производят глубокое впечатление и оставляют неизгладимую о себе память. При жизни генерал Вельяминов был мало любим как русскими, так и туземцами; он был весьма уважаем многими из них, но все одинаково его боялись; по его смерти все чтут его память, и каждый стремится похвастать получением от него слова одобрения или поощрения, так как Вельяминов был очень скуп на то и на другое.

До сих пор еще вам укажут среди черкес субъекта, о котором при этом заметят: ”он был другом Вельяминова”, и старый горец — горд этим титулом.

Прямой и искренний, с чувствами благородными и возвышенными, с умом сильным и положительным и непоколебимый во всем том, что он считал хорошим и справедливым, Вельяминов был создан по античному образцу. Эрудиция его была громадна; он все изучил, надо всем размыслил, и произведения его пера служили образцом точности и военного изложения (Образцом изложения Вельяминова может послужить уже одно необычайно глубокое, ясное и образное определение понимания нами задачи покорения Кавказа, и он говорить: ”Кавказ можно уподобить сильной крепости, чрезвычайно твердой по местоположению, искусно огражденной укреплениями и обороняемой многочисленным гарнизоном. Одна только безразсудность может предпринять эскаладу против такой крепости; блогоразумный полководец увидит необходимость прибегнуть к искусственным средствам, заложить параллели, станет подвигаться вперед сапой, призовет на помощь мины и овладеет крепостью. Так, по моему мнению, должно поступать с Кавказом, и если бы ход сей не был предварительно предначертан, дабы постоянно сообразоваться с оным, то сущность вещей вынудить к сему образу действий, только успех будет гораздо медленнее по причине частых уклонений от истинного пути”. Из этого определения видно, насколько экспедиция 1845 года, да и вся борьба с горцами после Ермолова и до 1857 года расходилась с идеями Вельяминова. В. Кол.).

Обладая живым и глубоким умом, не лишенным иногда казуистики, Вельяминов, под влиянием чтения излюбленных им предметов и авторов, пришел к скептицизму; он представлял из себя одновременное сочетание философа ХVIII-го века, и восточного паши-деспота.

В эпоху, в которую я его знал, вся его жизнь, все его существование непрерывно и последовательно в течение целых 20-ти лет протекали и заключались единственно только в условиях кавказской боевой и походной службы. [303]

Привычка управлять людьми сообщила ему мировоззрение, свойственное правителям высокого положения, — глубокое презрение ко всему человечеству.

Полное отсутствие женского общества и его личное одиночество (он оставался постоянно или один сам с собой или был окружен людьми только с целью исполнения его воли) привело к тому, что он очерствел сердцем, становясь подчас даже жестоким; если он и был когда-либо мягкосердечен и чувствителен, то эти качества у него скоро выветрились под влиянием условий непрестанной и непрерывной боевой и походной жизни (Другой современник и близкий ему человек в своих воспоминаниях приводить случаи проявления Вельяминовым доброго сердца, но эти проявления были глубоко скрыты его угрюмой и непроницаемой внешностью. Б. Кол.).

Таков был Вельяминов — как человек.

Все хорошее на Кавказе — создано Вельяминовым; до сих пор все еще обсуждаются намеченные им проекты и, к счастью, некоторые из них иногда приводятся в исполнение (Прямодушный Бенкендорф все же здесь деликатно щадить и создателей плана 1845-го года и его исполнителей, в душе разделяя идеи Вельяминова, бывшего для него большим авторитетом; вообще автор воспоминаний избегает осуждений, и таковые с трудом читаются между строчками. Б. К.).

Это он указал нам систему и способы ведения войны в этом крае, это он преподал нам принципы ведения здесь войны и указал их применение и может быть именно потому, что он сам всегда следовал этим принципам, он был здесь единственным генералом, никогда не испытавшим неудачи и всегда достигавшим раз поставленной им цели (Любопытным в этом отношении образчиком настойчивости и искусства Вельяминова служить эпизод похода в Чечне в 1832-м году, когда Вельяминов решил вернуть обратно потерянные нами орудия, запрятанные в трущобах Чечни, что блистательно и исполнил. Б. К.).

Все это следует объяснить еще и тем обстоятельством, что никто лучше и основательнее его не постигнул свойств театра войны, особенностей условий ведения здесь войны и свойств и качеств нашего здесь противника.

Также решительно во всем обнаруживал он замечательный дар находчивости (esprit d’а-propos), что особенно ярко проявлялось, каждый раз, когда ему приходилось говорить, что впрочем бывало очень редко.

Обыкновенно он был очень молчалив, невозмутим, очень [304] ленив в движениях, и ничто не могло его вывести из неизменно присущего ему хладнокровия (Эту правдивую и превосходную характеристику следует поставить в большую заслугу графу Бенкендорфу. Много на эту тему рассказывают барон Торнау и Филипсон. Б. К.).

Это Вельяминову обязан Ермолов своей славой (Как ни кажется это заключение смелым и увлечением, но в нем большая доля справедливости; дружба Ермолова с Вельяминовым и объясняется однородностью их понятий, воззрений и склада ума), Паскевич — победой при Елизаветполе (Это справедливо. Здесь Ермолов показал много благородства и великодушия, дав Вельяминова своему врагу и тайному заместителю — Паскевичу. Как известно, Паскевич уже приказал отступать, и только авторитет и твердость Вельяминова удержали это пагубное отступление. Здесь войска слушались только Вельяминова. Б. К.) и барон Розен блистательным окончанием экспедиции 1832-го года (Не только блистательным окончанием похода в Дагестан — взятием Гимр и смертью имама Кази-муллы, но и предварительной экспедициею в Чечне, где таланты Вельяминова проявились не менее ярко и где, в этом году, Вельяминов с ничтожными потерями прошел через всю Большую Чечню к Дарго, Беною; Гурдали и др. аулам, т. е. как раз там, где в описываемом Бенкендорфом походе шел бедственный отряд графа Воронцова, понесший неслыханные потери. Б. Кол — .).

Все преклонялось на Кавказе перед ”рыжим генералом” (генералом плижер), как назвали его горцы.

Не пользуясь любовью войск, Вельяминов за то пользовался неизменно их безграничным доверием.

На Кавказе Вельяминов был последним представителем той плеяды наших здесь генералов, которые окружали себя ореолом внушения панического ужаса и потрясения, — источник всякой силы в Азии и чему в царствование Екатерины II-ой мы главным образом и обязаны легкостью наших успехов на Востоке и незначительности наших потерь в людях, потерь совершенно ничтожных, сравнительно с полученными результатами. Превосходство духа было всегда на нашей стороне, и в глазах наших врагов каждый русский казался гигантом.

_____________________________

Обратимся к исходному пункту рассказа, к порядку нашего марша, который представляет одновременно и боевой порядок, основную идею которого передадим в двух словах. Санитарный обоз (вообще обозы) располагается в центре общего прямоугольника (каре), размеры которого естественно и неизбежно будут различны в каждом частном случае, при постоянном однако [305] стремлении возможной сплоченности расположения обозов и войск, дабы каре это не вышло растянутым.

Четыре фаса этого каре, на дальность ружейного выстрела от колонны, занимаются специально войсками, назначенными для охранения колонны на марше.

Ариергард составляет основание для всех войск охранения, так как он представляет часть, наиболее тревожимую неприятелем, почему на нем сосредоточивается все внимание и с его движением и действиями сообразуются движения, и действия всех остальных частей колонны (и, что особенно важно, и авангард).

Авангард сообразует свое движение с движением колонны и продвигается вперед только при условии достижения передовыми частями колонны высоты движения этого авангарда, и каждый раз, когда движение колонны приостанавливается и передовые ее части не показываются, то движение авангарда приостанавливается; в этом заключается единственный способ сохранения порядка движения.

Понятно, что при подобных условиях движения оно было медленно и, например, Вельяминов, зачастую, делал в сутки не более 6-ти верст, но зато не было примера, чтобы фасы его каре были когда-либо прорываемы (не говоря уже о ничтожных у него потерях). Но, тем не менее, в частных случаях, например, когда приходилось преследовать противника, показавшегося перед нашей оборонительной линиею, или в целях — отрезать ему отступление, то Вельяминов двигался с той же быстротой, как и другие (Движения Вельяминова происходили обыкновенно в большом порядке, и он не любил торопливости, порождавшей суету и замешательства, тем более, что противник, будучи обыкновенно слабо обеспечен продовольствием, тяготился затяжкой движения и боя, а получая всюду хороший отпор, скоро падал духом. Иногда Вельяминов нарочно долго стоял на месте, ничего не предпринимая, и когда его вызывали на движение или бой, говаривал: ”интендант у него плохой, как поедят свое пшено, да чужих баранов, так с голоду разойдутся”. Б. К-н.).

_____________________________

В этот день предусматривалась ружейная перестрелка в нашей правой цепи, на высотах весьма пересеченных и частью лесистых, а потому все три баталиона, Куринского полка были назначены в правую цепь и мой баталион своим правым флангом касался ариергарда.

Так как я говорю о тактике, то необходимо войти в подробности боевого порядка, которого мы держались, прикрывая каре [306] войсками правой и левой цепи. Смотря по численности отряда и свойству местности, баталионы или роты обрамляли отряд с обеих сторон боевыми линиями (участками), которые, в свою очередь, прикрывались боевыми цепями со взводами в поддержках. По уставу, звено цепи состояло из 2-х человек стрелков, обязанных возможной взаимной поддержкой.

В войнах, подобно кавказской, полных случайностей, 2-х человек в звене совершенно недостаточно. При первом же столкновении, один из них бывал обыкновенно убит, другой бежал или тоже бывал убит и цепь бывала прорвана прежде, чем резерв мог ее поддержать.

Еще в Венсенне, у орлеанских стрелков, организация в маневрирование которых были построены на опыте почти подобном кавказской войне, я обратил внимание на звено их цепи в 4 человека, что я нашел правильным. У нас же, на Кавказе, для звена мало и 4-х человек, вот почему, в последние годы, и главным образом по указанию генерала Фрейтага, лучшего знатока этого дела, испытанного в походах в Чечне, — всюду было установлено иметь звено в составе взвода численностью в 20 — 30 человек, под командой офицера или унтер-офицера, с придачею ему горниста (сигналиста). Звено подобной численности обладало уже достаточной силой сопротивления, смело могло подчас и бросаться на замеченного противника и, наконец, ему уже, в полном смысле слова, можно было доверить и поручить известный боевой участок.

Эти взводы не должны только терять друг друга из вида, внимательно выбирать себе при расположении на месте пункты, имеющие тактическое значение, и сообразоваться друг с другом при всех передвижениях (преследуя взаимную поддержку).

В подобных условиях, в войсках цепи росла нравственная уверенность, так как они видели, что они окружены и поддержаны своими, а противник утрачивал свою смелость.

Таким образом, резюмируя сказанное, заметим, что баталионы и роты (составлявшие боковые цепи) были разделены на группы — взводы, следовавшие, или в шахматном по отношению друг друга порядке, или же в затылок друг другу.

Сообщил Б. М. Колюбакин.

(Продолжение следует).