БАБАНОВ

ОПИСАНИЕ БЛОКАДЫ НИЗОВОГО УКРЕПЛЕНИЯ В 1843 ГОДУ

(Низовое укрепление находилось близ берега Каспийского моря, в Сев. Дагестане, близ Тарков. Ныне оно уже не существует; а взамен его сооружено укрепление Петровское, на том самом месте, где был лагерь Петра Великого, в 1722 году.)

(Составл. майором Пехот. Ген. Фельдм. Кн. Варшавского Графа Паскевича-Эриванского Полка, Бабановым).

Командуя 4-ю гренадерскою ротою в 3-м батальоне Пехотного Генерал-Фельдмаршала Князя Варшавского Графа Паскевича-Эриванского Полка, я находился, почти весь октябрь месяц 1843 года на Сулакской линии, в ведении начальника [176] оной, подполковника Евдокимова (Ныне полковник и командир Дагестанского Пехотного Полка.), а в начале Ноября был откомандирован, обратно к своему батальону. Вскоре по прибытии моем в Темир-Хан-Шуру, временно командующий войсками в Северном Дагестане, полковник Майборода (Командующий войсками, Генерал Клюки-Фон-Клугенау был в то время, с Генерал-Лейтенантом Гурко, под Гергебилем.), отправил меня с ротою в Низовое укрепление, возложив на меня обязанность взять конный транспорт левого фланга Кавказской линии, черводарских (Т.е. нанятых у местных жителей.) лошадей и доставить на них из магазина Низового укрепления, как можно скорее, провиант в Темир-Хан-Шуру.

Того же числа я выступил из Темир-Хан-Шуры, и на другой день, 8-го Ноября, в 6 часов утра, был уже в Низовом укреплении. Здесь, воинский начальник, Линейного № 12 батальона поручик Стоянов, объявил мне, что он посылает донесение господину Командующему войсками о волнении Шамхальцев, и что жители города Тарку писали уже Шамилю, обещая драться против Русских, лишь бы он пощадил дома их от разграбления. Прибытие в этот день казаков с Буйнакского поста [177] раскрыло мне положение дел еще яснее. Жители селения Буйнак объявили им, что ежели они еще сутки пробудут на своем посту, то непременно будут изрублены; что они не ручаются даже и теперь за их безопасность, если поедут по большой дороге; а потому казаки поспешили выехать оттуда и направились камышами в Низовое укрепление.

При таких обстоятельствах, понимая вполне, важность возложенного на меня поручения и поспешность, с которою оно должно быть исполнено, я и Куринского Егерского полка штабс-капитан Болотников, состоявший в конном и воловым транспорте, предложили, 9-го ноября, воинскому начальнику, чтоб он, не ожидая прибытия комиссионера (Комиссионер находился по делам службы в Шуре.), от которого следовало принять провиант, отпустил бы без весу количество муки, могущее поместиться на приведенных транспортах, чтобы на другой же день я забрал не перевезенный еще с рейда провиант до 700 четвертей, и отправился бы оттуда прямо в Шуру. Но уже было поздно. Еще ночью на 10-е число были слышны выстрелы в стороне Каспийского Моря, где был караул (Караул этот состоял из 15 человек рядовых при унтер-офицере, и весь погиб там, кроме двух раненых солдат, явившихся утром.) от [178] 4-й линейной роты, при казенных складах провианта, инженерного инструмента и проч.; потом виден был пожар этих складов, а утром загорелась и Туралинская-Ватага, бывшая в 15 верстах от Низового укрепления. Утром же 10-го числа, огромные толпы Лезгин с разных сторон стекались к рейду, а дым в здании упраздненной крепости Бурной (Два солдата, бывшие там в карауле, пропали без вести.) известил нас, что неприятель зажег и ее. Теперь ясно было, что со 100 человеками рядовых, составлявших вверенную мне роту, нельзя доставить такого огромного транспорта в Темир-Хан-Шуру, а рисковать значило без пользы терять людей и ослабить гарнизон Низового укрепления. В таком положении я решился остаться и защищать его до последней крайности. Около 8 часов утра прибыл в Низовое укрепление прапорщик Ходжаев, с командою егерей Кабардинского полка (С этою командой явились два Кизлярские купца, спасшиеся во время разграбления хищниками рейда.); он доставил мне предписание господина Командующего войсками, по которому я должен был с ротою остаться в Низовом, а прежнее поручение передать ему. Поручение это, как я уже сказал, нельзя было исполнить: оставалось только укрепиться в цитадели. [179]

Цитадель эта имела в квадрате не более сорока сажен. Она вооружена была двумя крепостными орудиями, поставленными на переднем фасе и на кургане в задней части укрепления. С утра 10 числа принялись за исправления и переноску в цитадель дров на случай осады, а также занялись приготовлением к сожжению зданий форштадта, откуда нижние чины 4-й линейной роты, с своими женами и имуществом, переходили в цитадель.

В цитадели находилось уже три бунта сухарей, в которых считалось до 10 т. четвертей; сверх того, был еще один бунт с провиантом и приличным количеством круп. Число людей, которых следовало поместить еще в цитадели, состояло из 11 офицеров, 551 нижних чинов, 42 малаканов, 45 черводаров, 128 женщин, 76 детей и 3-х купцов, выбежавших из плена. Каждый имел при себе некоторое имущество, и допустив это цитадель, или лучше, 120 квадратных шагов сделались бы в короткое время одною огромною кучей, которую защищать не было бы почти возможности. Больших трудов стоило мне заставить думать всех единодушно, о возможности защищаться против многочисленного неприятеля и сродниться с мыслью, что пожертвования частные необходимы для пользы общей. Ожидая скорой помощи из Шуры, разнородные жители Низового укрепления жалели отдать на разграбление [180] хищников своих лошадей и скот; они медленно заготовляли дрова, высчитывая труды и издержки, употребленные на их заготовление, и наконец, вместо того, чтоб помогать нижним воинским чинам — начинять сеном здания форштадта и приготовить их к пожару, что было необходимо для усиления обороны цитадели, они заваливали в своих домах выходы и окна, чтоб не дать возможности и другим исполнить это приказание.

Не смотря на все эти затруднения, к утру 11 числа мы были готовы встретить неприятеля. Ров в цитадели очищен; бруствер по возможности исправлен и обнесен колючкой; часть зданий форштадта, людьми моей роты и конного транспорта, была приготовлена к пожару, и наконец, лошадей и скот, казенный и частный, поместили под выстрелами, на площади между цитаделью и морскими воротами.

11-го числа, около восьми часов утра, показался неприятель; раздался первый наш пушечный выстрел, и с тех пор, до окончания блокады, перестрелка прекращалась только темнотою ночи. Неприятель расположился вокруг укрепления и открыл огонь.

За час до вечера того же дня, один Татарин, подъезжая к воротам форштадта, имея папах поднятым на ружье, кричал, чтобы по нем не стреляли. Караул привел его ко мне: [181] это был посланный Магомета, кадия Акушинского, с предложением о сдаче. «Гергебиль взят и Шура обложена Шамилем», сказал он, объявляя свое предложение: «в Казиюрте с Евдокимовым войск мало; из Дербента помощи ожидать нельзя: там один линейный батальон и сообщение перерезано. Кадий наш имеет здесь 6 т. мюридов, завтра привезут одно орудие, а после завтра придут еще 6 т. и другое орудие; защищаться вам против таких сил бесполезно. А потому, кадий, по своему человеколюбию, не желая напрасно губить людей, предлагает сдаться, обещая всем пощаду; в случае же упорства — жестокое наказание.» Чувство самосохранения заставило его рассказать нам, что он взят мюридами в плен и очень расположен к Русским. Он кончил вопросом: «отпущу ли я его?» Толпы горцев безмолвно наблюдали, что будет с их посланным. Оставив его на том же месте под присмотром, я отвечал, что по окончании некоторых приготовлений к защите, он отправится к кадию и объявит ему, что мы намерены защищаться до последнего, — и немедленно отправил команду зажечь форштадт.

Вскоре форштадт задымился, караулы стянулись быстро, парламентер введен в цитадель и мост поднят. Толпы горцев, покровительствуемые дымом и сумерками, хлынули на [182] форштадт, и большая часть бросилась на лошадей и скот. Прорвавшееся пламя, в загоревшихся зданиях форштадта, ярко осветило картину грабежа. Хищники, увлекаемые корыстью, подбегали очень близко к цитадели и за дерзость платили жизнью. За час до света, шум на форштадте умолк, и только караулы кой-где мелькали между пожаром, между тем, как в некоторых местах слышны были удары топоров. Так началась блокада Низового укрепления.

На заре 12-го числа, неприятель из Тарку потянулся на форштадт. Часть его, заняв ближайшие здания к цитадели, уцелевшие от пожара, пробила в них бойницы и открыла сильный и меткий огонь; другая же и большая часть принялась за устройство завалов из оставшихся дров. Еще в продолжение ночи неприятель собрал, в разных открытых местах, огромные кучи леса; расположившись за этими кучами и выдвигая постепенно вправо и влево от себя бревна, горцы устроили первоначально один почти непрерывный завал, чрез который, перекидывая на нашу сторону заготовленный другими лес и фашинник, набрасывали новые кучи леса; скрываясь за ними, они таким образом устраивали, подобно первому, второй завал ближе к нам, и т. д. Этими работами неприятель постепенно подвигался к цитадели в продолжение всей [183] блокады, быв совершенно прикрыт от нашего ружейного огня. Но зато ядра наши им сильно надоедали. Кроме этих работ и перестрелки, Магомет-кадий ничего не предпринимал во весь день и следующую ночь.

Из приготовлений к блокаде видно, что в действиях наших не было ни единодушия, ни совокупности: необходим был, для всех команд, составлявших гарнизон, один общий начальник; очередь осталась за мной; я вступил в командование цитаделью и тотчас отдал приказ по гарнизону, чтобы гг. частные начальники во всем относились по службе ко мне, и не делали никаких распоряжений без ведома моего. Первою заботою моей, по принятии командования, было обеспечить себя на будущее время патронами и артиллерийскими зарядами, а также возвысить слишком низкий вал цитадели, невыгоду которого день 12-го Ноября показал ясно, когда неприятельские стрелки засели на крышах уцелевших зданий форштадта. Огнестрельные припасы оказались надежны; но готовых зарядов, ни пушечных, ни ружейных, достаточно не было. А потому все патронщики моей роты, солдатские и малаканские дети, были посажены делать холостые патроны; пули же должны были раздаваться на руки; солдатские жены шили из мешков и разного холста картузы для артиллерийских зарядов. [184]

В продолжение ночи на 13-е Ноября, весь вал цитадели и батареи были обставлены стоймя кулями с мукой, только с промежутками для бойниц; чрез это, бруствер поднялся выше на пять четвертей и мы могли безопасно ходить вокруг вала.

13-го числа, до рассвета, огромные толпы неприятельские тянулись к Тарку, а к нам на форштадт везли на арбах фашинник. Когда настал день, то, к стороне Жидовской Слободы, шагах в 300 от цитадели, заметна стала правильная насыпь; оттуда вскоре прилетело к нам первое неприятельское ядро, за ним другое, и горцы открыли довольно частую пушечную пальбу; но меткие выстрелы с нашей верхней батареи заставили неприятеля быть осторожнее; после каждого своего выстрела он должен был пригонять орудие, и оттого пальба его сделалась редкою и не меткою. Батарея эта действовала по цитадели в продолжение всей блокады.

Перед вечером, с северной стороны поднялся ветер, усилившийся до того, что некоторые крыши были сорваны с домов форштадта и доски носились по воздуху. Неприятель воспользовался этим ветром и зажег колючку у форштадта; ветер рвал огонь и бросал на несколько саженей вперед головни, которые падали на бунты с провиантом и пороховой погреб; всю левую половину цитадели затопило [185] дымом. Положение было затруднительное: одно средство было потушить огонь, вырубив впереди вала колючку. Подпоручик Канцов и несколько солдат моей роты вызвались исполнить это дело; они выпрыгнули в ров с шанцовым инструментом и в одну минуту колючка впереди вала была вырублена и выброшена за ров; неприятель, пользуясь сильным действием огня, прикрытый дымом и начинавшимися сумерками, с ужасным криком бросился на цитадель, и когда огонь добежав до очищенного места, погас, а дым в одно мгновение пронесло ветром, То храбрейшие из них были у самого рва; картечь и меткий ружейный огонь остановили неприятеля. В этот день он понес значительную потерю.

Во время штурма у одного из наших орудий треснула цапфа, а между тем приступ горцев показал, что фасам цитадели, а в особенности рву, необходимо дать фланговую оборону. Для исправления этого недостатка, я решился — три чугунные орудия, лежавшие у порохового погреба, втащить на батарею и положить на подмостки, что и было с успехом исполнено, не смотря на темноту ночей, холодное, ненастное время и недостаток в материалах.

В ночь на 14-е число неприятель подвез еще другое орудие и поставил его в церкви, шагах в 70 от цитадели; с рассветом, он открыл огонь; но нам удалось обрушить в церкви [186] стену и тем заставить замолчать его на целый день, в продолжение которого, кроме устройства завалов, неприятель не предпринимал ничего особенного. Ночью же на 15-е число оп перетащил орудие из церкви в форштадт на курган и начал опять стрелять по цитадели; но с нескольких выстрелов, нам удалось подбить его, и с тех пор орудие это не являлось более в дело. Ветер с моря дал неприятелю случай еще раз попытаться зажечь цитадель; для этого он зажег стоги сена, бывшие за рвом форштадта со стороны моря; но ветер вскоре стих и предприятие горцев осталось без успеха.

В этот же день, три казака, из числа прибывших с Буйнакского поста, явились ко мне с просьбою отпустить их в Темир-Хан-Шуру, чтоб передать весть о нашем положении. Рассчитывая невозможность исполнить это по многочисленности неприятеля, и зная, что казаки не говорят по-Татарски, я полюбопытствовал спросить их: «Какие имеют они средства пробраться в Шуру?» они отвечали: «ночи теперь так темны, что можно незамеченным проползти мимо неприятельских часовых, а если два из нас и погибнут, то, может быть, третьему удастся уведомить начальство». Поблагодарив их за столь отважную решимость, я отказал однако же в просьбе: при ежедневной убыли людей, каждый человек был для меня дорог, и тем [187] более люди с таким храбрым самопожертвованием.

В ночь, на 16-е число я положил последние орудия на подмостки. У неприятеля же, во всю ночь, слышен был скрип приезжающих и отъезжающих арб. Утром мы увидели огромные кучи заготовленных фашин и шесть катков, медленно подвигавшихся к нам, каждый в диаметре в рост человека, а длина могла прикрыть от восьми до десяти человек, поставленных рядом. Телеги воловьего и конного транспортов, были сняты с колес и между ящиками засело множество мюридов. Несколько выстрелов картечью из вновь устроенной батареи разогнали их, а катки подвигались вперед. Выстрелы наши против них были первоначально неудачны; но залп из трех орудий по ближайшему катку разорвал его, уничтожив потом еще три; мюриды из-за остальных двух бежали, не дожидая новых залпов, и попытка их осталась напрасною. Неприятелей в этот день значительно уменьшилось.

Перед вечером, мюриды, разговаривая с солдатами, советовали им убить офицеров и сдаться, обещая пощаду; в противном же случае — мучительную смерть по взятии укрепления. Солдаты отвечали на это ругательством.

17-го числа, около 9 часов утра показался неприятель в огромных толпах по дороге из [188] Буйнак в Тарку; не много спустя, со всех крыш города и Жидовской Слободы начали стрелять залпами, а чрез полчаса от деревни Куртум-Кале выехал длинный строй неприятельской кавалерии в белых чалмах, и, не доезжая к Жидовской Слободе саженей на 100, сделал целым фронтом залп. Это была помощь, присланная Шамилем, который в это время был в Казанищах. Узнав из донесения Магомета Кадия, что Шахмальцы и Акушинцы, от ежедневных потерь, теряют охоту взять Низовое укрепление, прислал тысячу человек отборнейших мюридов, чтоб возбудить в них упавший дух. Не прошло часа по прибытии этой помощи, как мюриды, оставив в селении лошадей, бросились в завалы и работа закипела. Не смотря на убийственный с нашей стороны огонь, они не прекращали работы целый день. Потеря их была однако же в этот день огромна: это доказывалось тем, что от начала работ и до самых сумерков выносили и выводили раненых за форштадт. В нашем укреплении, женщины и дети, видя такое упорство неприятеля, пришли в отчаяние.

Перед вечером фельдфебель моей роты Андрей Грачев просил позволение сделать ночью вылазку с 50-ю человеками охотников, с тем, чтобы выгнать неприятеля из завалов и зажечь их; я не позволил: согласиться на это, значило [189] послать 50 человек на верную гибель и лишить укрепление, в минуту самую решительную, лучших его защитников.

Всю ночь неприятель устраивал завалы, я же, с своей стороны, в ожидании на другой день штурма, сделал следующее распоряжение: полтораста мешков, набитых порохом, были положены на вале, с тем, чтобы в то время, когда неприятель будет лезть на бруствер, бросать мешки в ров и взрывать их, для чего невооруженных людей было достаточно. В парк было послано приказание взорвать порох, в то время, когда не будет уже возможности выгнать неприятеля, занявшего цитадель. Раненые положены на крышу порохового погреба; детям и женщинам приказано собираться туда же.

В ночь на 18 Ноября, неприятель подвинул к нам свои завалы шагов на 35-ть; против ближайшего из них я приказал построить батарею из кулей, пересыпая их землею (Во время этой работы, бунт, из которого брали кули, обвалился и задавил двух черводаров.). Ожидая решительного и, может быть, последнего боя, я старался объяснить всем, в особенности малаканам, что когда нам удастся отбить неприятеля, то второй раз штурмовать он, вероятно, не решится, а к нам скоро подоспеет помощь; но если же неприятель возьмет цитадель [190] то, судя по его ожесточению, плена для нас ожидать нельзя, а если оставлен будет в живых Христианин, то мюриды заставят его принять Магометанскую веру. На это старшина их отвечал мне: «Нет родной, лучше погибнуть всем, чем даваться в полон этим бусурманам», и, обратясь к своим, сказал: «пойдем-ка ребята, приберемся». Насадив косы и топоры на древки, они расположились между стрелками. Но неприятель не предпринимал ничего решительного в этот день.

Наконец, 19-го числа, на заре, неприятельские завалы были уже доведены шагов на 20 от рва. Перестрелка, как обыкновенно, началась с рассветом. Около 8 часов утра послышался к стороне Озени дальний пушечный выстрел; вслед за тем раздался более сильный выстрел, потом третий и показался дымок. Мы вздохнули легче. Низовое было спасено.

Вскоре заблистали штыки и показались колонны: это был отряд Генерала Фрейтага. Неприятель быстро двинулся из форштадта Жидовской Слободы и из Тарку, на встречу к подходившим Русским войскам. Генерал Фрейтаг производил искусное движение и старался увлечь толпы горцев на равнину к морю. Неприятель вдался в обман и потерпел сильное поражение. Все потянулось из Тарку к морю, а мы провожали их прощальными ядрами, В это время на [191] форштадте осталось несколько человек мюридов, старавшихся взять значки, расставленные в разных местах; но усиленный огонь на эти пункты с нашей стороны, помешал им это исполнить, и значки, числом до двенадцати, достались в руки пришедшему отряду.

Со времени поднятия моста до минуты освобождения Низового укрепления, все, находившиеся в цитадели, старались, чем кто мог, вспомоществовать общему делу в обороне. При начале же, пока не освоились с своим положением и опасностями, некоторые тревожились будущностью; но на третий и в последующие дни во всех поселилась уверенность в своих силах и уже равнодушно смотрели на озлобленные толпы горцев. Считаю долгом упомянуть, что конного транспорта штабс-капитан Болотников был надежнейшим моим помощником во все время блокады. Его равнодушие к опасностям (он начальствовал правым и задним фасами и, не взирая на полученную сильную контузию, не переставал находиться там, где его присутствие было нужнее), возбуждало и в нижних чинах примерную храбрость и отважность.

Текст воспроизведен по изданию: Описание блокады Низового укрепления в 1843 году // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 68. № 270. 1847