АМИЛАХВАРИ И. Г.

ЗАПИСКИ

7-го октября. Пятница. Бивак на Зорах.

На рассвете с аванпостов дали знать, что турки совершенно покинули Зорский перевал, спустились в Мысунскую долину, а лагерь свой и провиант, оставленные на месте, подожгли.

Вскоре послышалась на верху адская ружейная стрельба, затем последовал взрыв и Зорский перевал покрылся черной тучей дыма. Массы боевых припасов, подожженных неприятелем, взлетели на воздух.

Отряд наш двинулся вновь теми же тремя колоннами и начал подниматься выше. Драгуны и Кавказский казачий полк, под начальством полковника Кирьякова, выдвинуты были вперед и направлены через перевал прямо на Мысун. С ними поехал и Филиппов. Войска наши двигались вяло, а средняя колонна даже совсем почти остановилась, что вызвало большое неудовольствие и гнев начальника отряда, который окончательно вышел из себя, когда казак поднес ему записку от Броневского, где тот писал: “солдаты крайне утомились; два дня горячей пищи не видали. Разрешите вернуться на вчерашнюю позицию и там пообедать. Люди не могут идти и ложатся". Тергукасов сию же минуту послал следующее приказание: “Идите вперед безостановочно — теперь не время думать об обедах". [863]

Наконец мы дотащились до второго яруса Зорских высот, где на брошенных позициях горел турецкий провиант. Как только голова колонны взобралась на уступ, солдаты наши опрометью бросились к огню, не думая об опасности от взрыва повсюду горевших патронов и начали расхватывать и выбирать из огня уцелевшие галеты. Здесь мы увидели генерала Девеля. Он сидел у костра и грелся. Добрый Арзас Артемьевич ласково с ним поздоровался и полушутя спросил: “Что ты, братец, вчера в записке вздумал жаловаться мне на гранаты? Или ты ждал, что турки будут бросать к тебе букеты цветов?" — Девель отвечал, что его сильно мучит контузия и что он совершенно болен". — Тергукасов участливо предложил ему вернуться в Игдырь и отдохнуть. Девель выехал в тот же день в сопровождении своего штаба, а колонну сдал генералу Ореусу.

В одиннадцатом часу утра головные части войск отряда достигли верхних позиций, с которых турки вчера действовали из десяти своих орудий, и так как люди чрезвычайно утомились, то начальник отряда признал необходимым здесь остановиться на ночлег. Непомерно растянувшиеся колонны целый день, вплоть до позднего вечера, постепенно стягивались и подходили на позицию.

Филиппов ночью возвратился из Мысуна и сообщил, что неприятельский арьергард настигнут был у Дарака, откуда турки встретили нашу кавалерию артиллерийским огнем, и что в Мысуны открыты им миллиарды патронов, громадные склады снарядов и разного продовольствия. Кирьяков с двумя полками остался в Мысуне и уведомил меня, что генерал Кельбали-хан, следовавший с своей колонной на Каравансарайский перевал, спустился также в Мысунскую долину и стоит неподалеку от него. [864]

По распоряжению Тергукасова я отправил Клушина с двумя сотнями казаков с приказанием к полковнику Кирьякову: не выпускать неприятеля из глаз, тщательно наблюдать, какое возьмет он направление и в точности обо всем доводить до сведения начальника отряда. Независимо от этого распоряжения, я с своей стороны считал долгом заявить Тергукасову, что для быстрого и успешного преследования неприятеля необходимо сформировать особую, самостоятельную колонну, которую немедленно направить в погоню за Измаилом, иначе он легко может ускользнуть от нас. Тергукасов вполне согласился с этим мнением и тут же назначил меня начальником колонны, приказав к рассвету быть готовым к выступлению с пятью батальонами, тремя батареями и четырьмя полками кавалерии.

8-го октября. Суббота, Зор.

“Утро вечера мудренее" говорит пословица. Когда в шесть часов утра явился я к начальнику отряда за получением последних приказаний, он мне объявил, что колонну отправить теперь же оказывается, к сожалению, невозможным, потому что ни людям, ни лошадям нечего есть, что ни одна часть войск не может двинуться с места, пока не подвезут из Игдыря ожидаемого продовольствия.

Вечером явился к нам конный № 3 полк Астраханского казачьего войска, которым командует полковник Кондратенко.

Ночью доставили из Игдыря сухари и фураж. Чуть свет я выступаю с авангардом; но, к прискорбию, нельзя не сознаться, что это уже поздно, так как Кирьяков доносит, что турки в ночь с 7 по 8 снялись с позиции у Дарака и отступили по направлению к Сурп-Оганесу; стало быть Измаил-паша ушел от нас на два перехода. [865]

9-го октября. Воскресенье. Бивак на речке Балык-чай.

Тергукасов отдал мне категорическое приказание: “не полагаясь ни на каких лазутчиков, зайти сперва в Баязет и удостовериться, не отрядил ли в ту сторону Измаил-паша хотя части своих войск? За сим, исполнив эту рекогносцировку, и убедясь, что в тылу у нас не останется противника, поспешно приступить к преследованию отступающего неприятеля по Эрзерумской дороге.

Рано утром я выступил с пехотой и артиллерией, перешел Зорский перевал и довольно скоро спустился в Мысун по дороге, отлично разработанной турками. Здесь я застал генерала Кельбали-хана и всю кавалерию в сборе.

Вверенный мне авангард состоит из следующих частей. Пехота: три баталиона Таманского, один батальон и две пешие Баязетские сотни казаков; Артиллерия: 1-я батарея 39-ой бригады, 4-я батарея 19-ой бригады и конная Кубанская батарея, все три в шести орудийном составе, с усиленной запряжкой; Кавалерия; Переяславский драгунский, Уманский, Кавказский, Хоперский, Сунженский и Астраханский казачьи полки, ракетная батарея, Закатальский конно-ирегулярный и Куртинский полки и одна сотня милиции.

Из Мысуна я прежде всего направил полковника князя Баратова с Закатальским, Сунженским, Куртинским полками и ракетной полубатареей на Суруп-Оганес, приказав ему следить неотступно за неприятелем и присылать мне точные сведения о том, какое турки возьмут направление: на Диадин, на Хамур, или же прямо к Алашкерту?

Затем все прочие войска я направил к Баязету. Пока колонна моя вытягивалась по дороге, подъехал в Мысун и начальник отряда. Он одобрил все мои распоряжения и еще раз подтвердил данное приказание: “чтоб [866] отнюдь не выходить на Эрзерумскую дорогу, пока я твердо не буду убежден, что Баязету не угрожает неприятель.

Не желая терять времени и напрасно утомлять пехоту, я выслал вперед генерала Кельбали-хана с драгунским, Кавказским и Хоперским полками, с дивизионам конной батареи и ракетной полубатареей, приказав ему обрекогносцировать Баязет и уведомить меня тотчас же: занят ли он неприятелем? Если нет, то вступить в город и, передав гражданским властям все военные склады, какие там окажутся, немедленно возвратиться ко мне.

Если же, напротив, ему сделается известным присутствие неприятеля в Баязете, или окрестностях, то, не входя в город, дать мне знать и ожидать моего прибытия.

К вечеру я дошел до реки Балык-чай и тут остановился на привал. Посланные мною с утра во все стороны разведчики, из числа самых надежных в полку куртин, явились ко мне около полуночи и представили самовернейшие об неприятеле сведения, а именно: в Баязете оставлены одни лишь турецкие госпиталя, наполненные больными солдатами; находившийся там в гарнизоне один баталион с двумя орудиями еще вчера отослан в Ван. Измаил-паша со всеми войсками пошел к Эрзеруму, отделив от себя всего шесть баталионов и шесть горных орудий, которые направились через Диадин и Аладаг к Вану.

Послав об этом донесение к начальнику отряда, я написал Кельбали-хану, что: «не дохожу до Баязета, а поворачиваю с моей колонной на Сурп-Оганес и спешу преследовать неприятеля». Ему же предписываю: немедленно выступить на Диадин и торопиться присоединением ко мне!

10-го октября. Понедельник. Бивак на речке Базиргян.

Убедясь окончательно, что Измаил-паша идет не на Ван, а на Эрзерум, я выступил сегодня утром с [867] Балык-чая на Дарак и далее, по направлению к Сурп-Оганесу. Дорогой попались нам навстречу плененные турки, под конвоем сунженских казаков из колонны Баратова. От них я узнал, что колонна эта ночью около Сурп-Оганеса находилась в перестрелке с арьергардом Измаила и захватила в плен до 20-ти турок, в том числе одного штаб-офицера (бывший русский подданный, чеченец) и артиллерийского солдата (беглый александропольский армянин). Оба они хорошо говорят по-русски и сообщили мне, что движение отряда Геймана уже сделалось известным в рядах турецких войск, а потому Измаил-паша, отступающий с 26 баталионами и 40 орудиями, спешит форсированным маршем достигнуть Гассан-кала, чтобы предупредить генерала Геймана.

Пленных я препроводил к Тергукасову, а артиллерийского солдата Хечо, хорошо говорящего также по-грузински и знакомого с здешней местностью, оставил при себе.

По всей дороге от Мысуна до Базиргяна попадаются брошенные турками лошади, катера, верблюды, снаряды, патроны и проч. и проч.

В сумерки я остановился на бивак у речки Базиргян, куда поздно уже вечером подтянулась и вся моя пехота. Здесь получил я от князя Баратова из Сурп-Оганеса донесение, из которого видно, что арьергард неприятеля дошел сегодня до Ташли-чая, о чем я и уведомил письмом начальника отряда, предписав в то же время Баратову ближе держаться к неприятелю и не выпускать его из виду; а к генералу Кельбали-хану послал нарочного с приказанием: спешить ко мне на присоединение, так как здесь в настоящее время кавалерия нам необходима.

11-го октября. Вторник. Ташли-чай.

Куртинское народонаселение по всей дороге выходило ко мне сегодня навстречу с повинной. Между прочим [868] являлся с поклоном и Ташти-ага, которому видимо было теперь неловко встречаться с русскими войсками. Признаюсь, я их особенно и не обвиняю. Могли ли они слепо веровать во власть победителей, которые не в силах были удержать за собой завоеванной территории? Здесь подтвердился слух показанием местных жителей, что часть турецких войск, в составе шести баталионов и шести орудий, действительно отступила на Диадин, за Аладаг, к Вану и что туда же направился и из Баязета один баталион с двумя орудиями.

Близ Сурп-Оганеса я сделал привал, а курдов отпустил по своим аулам, приказав им: постараться хоть теперь загладить прошлое своим хорошим поведением и непременно явиться с повинной к следующему за мной начальнику отряда, генералу Тергукасову.

Во время привала некоторые из наших побывали в монастыре и рассказывали, что Сурп-Оганес теперь неузнаваем: все там пусто, разорено и разграблено; в храме стояли лошади, живопись испорчена, остались одне голые стены и больше ничего.

Под проливным дождем вечером мы подошли к Ташли-чаю, где и остановились на ночлег. Баратов доносит из Зиро, что у него идет с неприятелем перестрелка и что турецкая пехота находится по близости. Я предписал ему внимательно следить: не повернут ли турки на Хамур и послал к чему в подкрепление две сотни астраханцев.

12-го октября. Среда. Онжалу.

Утром аванпосты дали мне знать, что Измаил-паша зажег Кара-Килису и направился к Зейдекяну. Сверх того лазутчики доносят, что, уходя из Кара-Килисы, турки [869] отделили три табора, три орудия и послали их по Хамурской дороге на Муш.

Выступив из Ташли-чая рано поутру, я настиг князя Баратова у Гуллясу, где и остановился для привала. Отсюда отправил Баратова с его колонной прямо в Кара-Килису; а сам после непродолжительного отдыха поднялся с привала и продолжал поход до аула Онжалу, где надо было остановиться на ночлег и ожидать пока подтянется пехота, которая по обыкновению приходит весьма поздно, особенно арьергард.

Из Онжалу нам видны догоравшие огни сожженного турками богатого и многолюдного села, или, вернее, города Кара-Килисы. По всей долине р. Ефрата от армянского народонаселения не осталось и следа,— оно целиком перешло к нам, в Эриванскую губернию. Страна опустела. Народ как будто вымер поголовно.

Очень поздно, уже ночью, почти одновременно с моей пехотой прибыл в Онжалу и Кельбали-хан с кавалерией, до крайности утомленной; да и было от чего утомиться: расстояние отсюда до Баязета весьма почтенное, а форсированный поход почти без отдыха, по дороге испорченной беспрерывным ненастьем, тяжело отозвался и на людях и в особенности на лошадях. Четыре орудия конной артиллерии, несмотря на усиленную запряжку, не могли более двигаться и остались позади в колонне, с которой следует начальник отряда.

13-го октября. Четверг. д. Мисури.

Добавив к колонне князя Баратова весь Астраханский полк и всю ракетную батарею, я подчинил ее генералу Кельбали-хану и выступил вслед за ним из Онжалу, подняв с бивака одновременно и пехоту и кавалерию. На этом ночлеге продовольствие истощилось совершенно. [870] Ни одного сухаря и ни куска хлеба в войсках моих не находится, а поэтому еще ночью отправил я нарочных в Топрах-кале, Молла-Сулейман, Ханзыр и Зейдекян с приказанием собрать у жителей (все армяно-котолики, почему и уцелели) хлеба и лавашей. сколько где найдется, выпечь там, если успеют, свежего хлеба и все это доставить к нашему приходу в Зейдекян.

По дороге в Кара-Килисе я оставил, по распоряжению начальника отряда, две сотни уманцев с полковником Шипшевым и сделал привал на речке Хопус у дер. Чилканы. Здесь я заметил, что пехота моя, особенно таманцы, до крайности утомилась, а потому, оставив полковника Самойлова с таманцами и с артиллерией тут же на ночлег, я взял с собой стрелковый и кубинский баталионы и всю кавалерию, с которыми и продолжал поход форсированным маршем до дер. Мисури.

Кельбали-хан прислал мне сюда партию пленных и вместе с тем уведомил, что Измаил, послав около 1000 человек больных турок в Хныс-кала, направился со всеми своими войсками на Драм-даг и Дели-баба.

На основании телеграммы генерала Павлова к Тергукасову от 6 числа, надо полагать, что Гейман стоит уже теперь в Дели-баба, следовательно Измаилу-паше западня уже готова. Странно однако же одно обстоятельство. В той же телеграмме генерал Павлов прибавляет, что Цитович с шестью баталионами, идет на Кагызман. Если так, то Цитович должен был бы с нами сойтись именно в этих местах, или по крайней мере дать об себе знать; но вот и до сих пор ничего об нем не слышно.

14-го октября. Пятница. Кюрдалю.

Выступив утром из Мисури, мы прибыли на привал к полудню в Зейдекян, где застали генерала [871] Кельбала-хана, который тотчас же снялся с бивака и пошел далее по следам неприятеля.

Здесь в Зейдекяне ожидали уже нас присланные из соседних деревень хлеб, лаваши, соль и рогатый скот для солдатских порций, что и было тотчас же роздано войскам на три дня. Все народонаселение в этой местности, состоящее по преимуществу из армяно-католиков, как теперь оказывается, осталось неприкосновенным и уцелевшим от турецкого меча, не смотря на то, что в июне месяце, когда мы отступили, все у нас в отряде были уверены, что избиение тут будет поголовное. Стало быть, ненависть мусульман распространяется лишь на армяно-григориан, что несомненно объясняется иезуитским влиянием западных миссионеров.

В Зейдекяне в первый раз нам представилось возмутительное зрелище. Все наши убитые и умершие от ран и болезней, которых мы здесь в июне месяце похоронили, были вырыты турками из могил, обезображены и разбросаны по земле. Спрашивается, чем человеческое сердце должно более возмущаться: азиатским ли фанатизмом, или же прославленной европейской гуманностью? Нежели история позабудет и простит столь зверское безучастие этим цивилизованным “друзьям человечества", в роде господина Кемпеля, сопровождающих турецкую армию в качестве “преданных руководителей?" Допустим, ради приличия, что эти джентльмены не могли видеть и не хотели быть свидетелями подобных операций; но что они хорошо об них знали, в этом не может быть ни малейшего сомнения; а потому такое отчаянное поругание над человечеством позорным пятном должно ложиться на совести именно этих джентльменов-филантропов, которые знали и не хотели всею силою своего влияния громко протестовать и энергически отстаивать неприкосновенность могил! [872]

Конечно я воспользовался привалом и распорядился собрать разбросанные остатки честно павших воинов наших,— отслужить панихиду и вновь предать их земле.

К вечеру мы подошли к Кюрдалю, где должны были остановиться на ночлег. По распоряжению начальника отряда две пешие баязетские сотни отправлены мною отсюда назад для занятия Зейдекяна. Тергукасов просит меня в своей записке как можно скорее идти на соединение с Гейманом, при чем добавляет, что будет держаться от меня на один переход. Пламенное желание поспеть во время и настигнуть врага, разумеется, у всех у нас одно и тоже, от генерала до последнего солдата. Спешим, не щадя ни людей, ни лошадей. Пехота шагает все время под проливным дождем, по колено в грязи, из которой артиллерию приходится вытаскивать и тащить по горам на своих плечах. Остановки делаем по ночам, часа на четыре, много на пять, только для того, чтобы не выбиться из последних сил. Кто же виноват, если так много потрачено времени, благодаря напрасному движению на Баязет? Измаил-паша 9-го числа был впереди нас на четыре перехода; теперь же всего на два, а от Кельбали-хана только на один переход. Быстрее двигаться невозможно. Жаль, что Тергукасов не согласился направить меня 8-го числа прямо на Эрзерумскую дорогу; тогда, конечно, Измаилу-паше не удалось бы так далеко уйти от нас!

15-го октября. Суббота, Даяр.

С рассветом колонна моя начала уже подниматься на Драм-дагский перевал. Дорога тяжелая. Дождь не перестает. Близь горы Джелидаг, подходя к тем местам, где находились могилы наших убитых в сражениях 4-го и 9-го июня, мы опять наткнулись на то же безобразие: трупы [873] выброшены и изуродованы. Я приказал их собрать и вновь похоронить.

Убежденный, что жители ближайшего селения Даяр не могли не принимать участия в этом варварстве, я отрядил туда часть кавалерии, чтобы пригнать их всех ко мне; но жителей не оказалось, а потому селение Даяр по моему приказанию предано пламени и уничтожено до тла.

Кавказский казачий полк и 1-ый дивизион драгун отправлены мною вперед на усиление колонны Кельбали-хана. У него теперь образовался самостоятельный кавалерийский отряд, почти пять полков. Генерал Кельбали-хан доносит, что при входе в Карадербентское ущелье он завязал с арьергардом Измаила перестрелку, отбил у него порционный скот до 400 голов и захватил 60 человек в плен.

Сейчас получил я записку от генерала Геймана; он убедительно просит поспешить к нему на присоединение. Спешим, спешим и форсируем поход, не щадя последних сил крайнее изнеможенных людей и лошадей. Сию минуту выступаю; а Кельбали-хану шлю приказание: во чтобы ни стало поспеть к Гейману.

16-го октября. Воскресенье. Таир-ходжа.

У дер. Эшак-Эйляс мы встретили казаков с отбитым вчера скотом и с пленными турками, захваченными колонной Кельбали-хана.

Здесь был раненый в перестрелке астраханский урядник. Доктор Бетлинг сделал ему перевязку и положил его в свою лазаретную карету.

Порционный скот немедля был разобран поровну всеми частями войск, а буйволы тут же проданы маркитантам за 2 тыс. руб. и деньги разделены между войсками же по артелям. [874]

Продолжая поход все время по руслу извилистой речки Шля, на протяжении около 15 верст, мы достигли наконец входа в Кара-Дербент, откуда после кратковременной остановки прошли знаменитым по своей неприступности ущельем, которое тянется версты на полторы, в виде очень узкой, с высочайшими стенами каменной галереи.

Далее открывается живописная и плодородная местность. и богатая армянская деревня Дели-баба. Здесь жители вышли к нам навстречу с поклоном, а во время привала получил я от Кельбали-хана записку. Он доносит. что соединился с отрядом генерала Геймана в Хоросане и прибавляет, что сам Гейман очень желает со мной видеться. Но эта записка, ни о чем более не говорящая, глубоко поразила нас всех своим лаконизмом, своей роковой загадочностью, которую однако не трудно объяснить. Теперь для всех должно быть ясно, что Измаил-паша ускользнул от преследования и успел благополучно уйти на Кепри-кей; следовательно, соединение его с Мухтаром не подлежит более никакому сомнению. Факт в высшей степени прискорбный... Ну, теперь уже будет трудно исправлять эту новую, капитальную ошибку!

Дойдя с колонной до дер. Таир-ходжа, я поехал на свидание с генералом Гейманом в Хоросан, лежащий на левом берегу Аракса, в шести верстах отсюда.

Но там я застал все войска снявшимися с бивака и готовыми к выступлению. Геймана я не видел; он, как мне сказали, уже отправился с бригадой гренадер и с кавалерией (в том числе Кельбали-хан с своей колонной) преследовать на Кепри-кей спасенного Аллахом Измаила. Увы, после ужина горчица! В Хоросане я успел повидаться с генералами Авиновым и Соловьевым и от них узнал, что Гейман выступил не 6-го, как уверял нас генерал Павлов в известной телеграмме, а лишь 10 октября. [875] Позабыли о пословице, что надо ковать железо пока оно горячо.

Нравственно разбитым, раздосадованным и физически утомленным возвратился я к себе на бивак в Таир-ходжа и с болью в сердце посматривал на несчастных людей, которых мы гнали беспощадно день и ночь и едва не заморили всю колонну, утешая себя надеждой настигнуть вместе с Гейманом и разгромить отступающего Измаила.

Кто же собственно из двух остается виноватым: тот ли, кто догоняет по следам, или тот, кто послан был на перерез? Почти наверно можно сказать, что и теперь, как всегда, вина сложена будет на Эриванский отряд.

Здешний старшина сообщил мне, что когда Измаил-паша с своими войсками пришел в Таир-ходжа, то в это время авангард Геймана был уже в Хоросане, т. е. не только на одной высоте, но даже несколько впереди Измаила и на шести верстном друг от друга расстоянии. Странно, что при такой обстановке Измаил не встретил на своем пути препятствия.

17-го октября. Понедельник. С. Камацор.

Сегодня мы дошли до Камацора и далее двигаться не могли, во-первых за крайним утомлением войск, во-вторых за неимением хлеба. По всем окрестным деревням заказали лаваши, которые перед рассветом должны быть нам доставлены.

Кельбали-хан доносит, что с арьергардом Измаила у них было ночное дело. Хоперский полк, по приказанию Тергукасова, отослан мною сегодня назад для занятия Дели-баба. Ненастье продолжается. Дождь, невылазная грязь, холод.

18-го октября. Вторник. Укрепление Гассан-кала.

Выступив рано утром из Камацора и продолжая поход по Эрзерумской дороге, мы подошли к богатой [876] мусульманской деревне, населенной чистокровными турками. Народ хороший, добрый, не испорченный. Здесь мы закупили хлеба, что дало мне возможность вновь на два дня обеспечить мою колонну. Близ Кепри-кея перешли через Аракс по каменному мосту, замечательному по своей древности и чрезвычайно прочному сооружению.

Вступив в большое армянское селение Кепри-кей, мы, к стыду нашему, узнали, что она только что перед нами сделалась жертвою грабежа войсками Геймана, при чем наши православные не пощадили ни священника, ни церкви. Конечно ни на минуту не останавливаясь, я прошел селение насквозь и сделал привал уже за деревней, в открытом поле.

К вечеру мы достигли укр. Гассан-кала. Здесь встретился с командиром Нижегородского полка, полковником Кельнером, который приехал сюда навестить офицера своего, штабс-капитана Тетюцкого, (командира 1-го эскадрона), раненого в Гассан-кала, в ночном деле с 16-го на 17-е число. Зашел и я посмотреть на Тетюцкого, который когда-то был моим полковым адъютантом, и с грустью от него вышел в полной уверенности, что бедняк не выживет, так как пуля у него сидит в животе и доктора признают его положение весьма опасным. Тут я видел и полковника Толстого, легко раненого в том же деле.

19-го октября. Среда. Куруджук.

Слава Богу, люди немного отдохнули и выступили из Гассан-кала совершенно бодрыми, хоть сейчас в бой. На половине дороги не доходя до Куруджука я сделал привал, приказав колонне оправиться и приготовиться для выступления в лагерь. Отсюда ясно видна крепкая, весьма внушительная позиция Деве-бойну и почти весь турецкий лагерь; виден также и расположенный в равнине широко раскинувшийся [877] отряд Геймана. Между обоими враждебными лагерями, как видно, должно быть верст около 10-ти. После привала мы двинулись далее.

Клушина я послал к генералу Гейману доложить о выступлении авангарда Эриванского отряда и спросить: где он прикажет нам остановиться?

Близ самого лагеря ко мне выехали на встречу генерал Кельбали-хан и полковник Кирьяков. Я благодарил их обоих за форсированный поход и добросовестное исполнение своих обязанностей. В лагере вся кавалерия моя была выстроена на линейке; я поздоровался с нею и благодарил всех за молодецкую службу. Тут же выстроились и родные мои нижегородцы с братьями северцами, составляя, по дивизиону с полка, один сводный драгунский полк. Взаимная радость при этой встрече была неописанная.

В это время подъехал Клушин и доложил, что генерал Гейман спит, а бивак приказано для меня разбить на правом фланге, на одной линии с Соганлугским отрядом. Медведовского я послал расставить части по местам и когда вся моя колонна расположилась биваком, я поехал явиться к Гейману.

Войдя к нему в палатку и заметив, что он сладко спит, я не хотел нарушить этот сон, несмотря на то, что он отдал ординарцу приказание будить его тотчас же, как только я прибуду. Между тем, тут же у ставки начальника отряда я встретил: Ваничку Лориса, ординарца Великого Князя графа Бенкендорфа, маленького Мирского, командира Эриванского полка, Толстого, генералов Авинова и Соловьева. Мы все с большим удовольствием встретились и в несколько минут обменялись множеством расспросов и впечатлений. Они же не замедлили познакомить меня с французским генералом Курси, который весьма любезно пригласил меня к себе в палатку и предложил стакан вина. [878]

За сим скоро Гейман проснулся. Я вошел к нему и отдал рапорт. Он очень обрадовался, расцеловался со мной, при чем, хотя и не высказал откровенно, но видимо обнаружил свое беспокойство по поводу неудачи с Измаилом, а потому собирается непременно штурмовать Деве-бойну и хочет только дождаться Тергукасова.

Озабоченный недостатком продовольствия, я доложил Гейману, что в Гассан-кала я уже обращался и к воинскому начальнику и к интендантскому чиновнику, прося их снабдить провиантом вверенные мне войска; они же ответили, что хотя у них и есть хлеб, но что ваше превосходительство, будто бы, приказали снабжать им только один Соганлугский отряд, а отнюдь не Эриванский.

Я конечно не поверил столь странному распоряжению, имея в виду, что как те, так и другие войска служат одному Государю и одинаково нуждаются в пище; это без сомнения выдумка самого чиновника, а потому покорнейше прошу приказать кому следует об отпуске моим войскам хлеба или сухарей. На это Гейман мне сказал: “странного тут ничего нет: всякий должен хлопотать об себе; я — об Соганлугском отряде, а Тергукасов пусть себе хлопочет, как знает, об Эриванском”.

20-го октября. Четверг. Куруджук.

Сегодня в 10 часов утра генерал Гейман приезжал ко мне в лагерь, осматривал войска и всю мою кавалерию; остался доволен, благодарил за хорошее состояние всех частей, за службу и трудный поход.

21-го октября. Пятница. Куруджук.

Сегодня в 9 часов утра, генерал Гейман пригласил в свою палатку всех частных начальников на военный [879] совет, который составился, под его председательством, из генералов: Соловьева, Ванички Лориса, меня, Кельбали-хана, фон-Шака и из полковников: начальника штаба Соганлугского отряда Воинова и моего начальника штаба Медведовского. (Явился сюда же немного позднее и полковник князь Амираджиби).

На столе перед нами раскрыт был план позиции Деве-бойну. Прежде всего Гейман описал нам критическое положение турецких войск, собранных перед нами под начальством Мухтара и Измаила пашей и постарался придать этому положению турок такую мрачную окраску, что, право, казалось, довольно было бы нам выслать против них вместо регулярных отрядов всего одну лишь сотню курдов, и то не настоящих, а езидов, с Гассан-агою во главе, чтобы наверняка занять и Деве-бойнскую позицию и наконец Эрзерум. Такое именно впечатление должны были бы все слушатели вынести из вступительной речи Геймана, если бы он сам не прибавил в заключение, что «штурм Деве-бойну — дело рискованное».

За сим председатель начал отбирать голоса и обратился сперва к младшему. Полковник Воинов, в длинной речи ссылаясь на отличное знакомство с характером всей этой местности, изобразил положение турок еще плачевнее, нежели сам Гейман, и высказался решительно за штурм.

Вслед за ним полковник Медведовский отвечал так: “на полдороге останавливаться нельзя и надо штурмовать".

Генерал фон-Шак высказал свое мнение в следующих словах: “ваше превосходительство сейчас изволили сказать, что дело это рискованное. Если оно рискованное, то по моему мнению не штурмовать. Мы находимся теперь в положении хорошем. Как бы не испортить нам его! Ежели мы займем только Деве-бойну, а Эрзерум нет, то нам тогда будет очень плохо". Гейману это не понравилось и [880] он возразил: «об этом я знаю; если Деве-бойну возьму, то Эрзерум — плевое дело».

Генерал Кельбали-хан повторил слова Шака: «если со взятием Деве-бойну и Эрзерум будет наш, тогда штурмовать можно».

Когда дошла до меня очередь, я сказал Гейману следующее: «Вы и ваш начальник штаба изобразили нам положение неприятельских сил в таком жалком состоянии, что по-видимому для нас никакого не будет труда занять Деве-бойну и завладеть Эрзерумом; но, к сожалению, мы часто бывали обмануты в подобных же надеждах. Для этого достаточно нам вспомнить два примера: Зивин и форсированное в июне месяце наступление Эриванского отряда на Кара-Дербент.

Во всяком случае, если же, по несчастию, не сумели перерезать Измаилу путь отступления, то Эрзерум, главная цель всех наших действий, теперь без боя достаться нам не может. И так я подаю голос за штурм Деве-бойну только с тем условием, если с падением этой позиции неразрывно будет связано и падение Эрзерума".

Маленький Лорис с улыбкой объявил: “Я на стороне штурма". Соловьев толково, коротко и ясно выставил на вид то положение, в котором мы теперь находимся, а равно и то, какое нас ожидает здесь в случае неуспеха. По его мнению, следовало бы расположить войска в Гассан-кала и снабдить их сперва всем, что для них необходимо; а затем уже действовать без остановки с полной надеждой на успех. Князь Амираджиби решительно объявил, что штурмовать Деве-бойну по его мнению не следует.

Гейман, выслушав последнее заявление и не сказав ни слова, сложил план, встал и пригласил нас всех на рекогносцировку. Нам подали лошадей и мы отправились в [881] сопровождении конвоя, состоящего из двух баталионов Грузинского полка и сотни казаков.

Гейман поздоровался с грузинцами и сказал им: «скоро мы, ребята, разобьем турок и дадим вам на зиму хорошую стоянку и отдых»! К нам же в этой поездке присоединились очень многие из лагеря и в том числе генерал Курси.

Когда мы поднялись на высокую гору, откуда открылся перед нами, верстах в 10-ти от нас, весь турецкий лагерь, Гейман и мы все слезли с лошадей, вооружились биноклями и начали рассматривать. Хребет Деве-бойну,— эта грозная защита Эрзерума,— представился нам во всем своем величии, занятым и укрепленным соединенными силами Мухтара и Измаила пашей. Каждый из нас остался при своем мнении; один лишь Ваничка Лорис не выдержал характера и изменил его, объявив во всеуслышание, что хотя он и был сперва за штурм, но только потому, что не имел никакого понятия о неприятельской позиции; в настоящую же минуту, раз ознакомившись с нею, он берет свое мнение назад и высказывается против штурма.

22-го октября. Суббота. Куруджук.

В 10 часов утра мне дали знать, что к нашему лагерю приближается генерал Тергукасов с своими войсками, и я тотчас же отправился его встречать.

Значительно опередив отряд, он ехал один с небольшой свитой на своем гнедом парадере, в бурке, с отпущенной бородой, седой как лунь. Вся фигура почтенного старика на коне в эту минуту напомнила мне картины, на которых баталисты изображают прусских фельдмаршалов.

Выслушав мой рапорт о состоянии авангарда и по обыкновению дружественно поздоровавшись со мной, Тергукасов [882] побывал сперва у Геймана, а потом приехал ко мне в лагерь, где и осмотрел выставленные на линейке авангардные войска отряда, поблагодарив их за трудный поход и неутомимо-усердную службу. За сим я пригласил его к себе в палатку и предложил ему чаю. Тергукасов долго со мной беседовал, рассказал, между прочим, как он распорядился обеспечить тыл отряда по всей линии до Баязета, выслушал от меня все подробности похода моего авангарда и наконец отправился отдохнуть в свою ставку.

Весь Эриванский отряд остался крайне недоволен Гейманом за то, что он не захотел видеть войска при вступлении их в лагерь. Неудовольствие это высказывается решительно всеми чинами, не исключая всегда снисходительного, всегда безмолвного солдата. Для генерала Геймана, конечно, не составило бы, мне кажется, большого труда оказать Эриванскому отряду должное внимание, хотя бы ради того, что завтра он же поведет этот отряд на штурм. Не желать сказать войскам приветственного слова перед тем, чтоб вести их в бой, такое равнодушие со стороны прославленного полководца по истине изумительно.

Вот уже четвертый день, как войска у Тергукасова питаются одной мукой, не имея ни сухарей, ни куска хлеба. У офицеров также ничего нет. Если же и попадается что-нибудь под руку, например сахар, то не иначе как по рублю за фунт, а стеариновые свечи — по два руб. фун. и т. п.

В Эриванском отряде вновь появился генерал Девель с своим Ореусом и с неизменным штабом.

Вечером принесли приказ с диспозицией на завтрашний день. В нем говорится следующее.

“Войска соединенных отрядов, Соганлугского и Эриванского, под общим начальством генерала Геймана, завтра в 6 часов утра начинают наступление по большой Эрзерумской дороге для штурма укрепленной позиции [883] Деве-бойну, в следующем порядке: слева от дороги идет 1-ая бригада Кавказской гренадерской дивизии, под командой генерала Авинова с 48-ю орудиями (9-ти фунтовые); левее от него, под начальством генерала фон-Шака, 2-я бригада гренадер с 6-ю орудиями (4 ф.) и Волгский казачий полк. Обе эти колонны находятся под общим начальством командующего Кавказской гренадерской дивизией, генерала Соловьева. Справа от дороги, под общим начальством Тергукасова, идут: Броневский с Таманским, Крымским, Ставропольским и Бакинским пехотными полками, с 30-ю пешими орудиями и конной батареей Шарапа; правее Броневского, по ущелью, наступает колонна полковника князя Амираджиби: Елисаветпольский пехотный полк, два баталиона Кубинцев и 3-й Кавказский стрелковый баталион с 8-ю орудиями (9 ф.).

Кавалерия находится в резерве. На главной дороге, под начальством Свиты Его Величества генерал-маиора князя Амилахвари: дивизион нижегородцев, дивизион северцев, Кавказский и Горско-Моздоский казачьи полки с ракетной батареей и четырьмя орудиями конной батареи Терского казачьего войска; в резерве за колонной Амираджиби: под начальством генерала-маиора Кельбали-хана: Переяславский драгунский, Сунженский и Астраханский казачьи полки, ракетная батарея и три сотни закатальских лезгин. Общим начальником всей кавалерии назначается генерал-маиор Лорис-Меликов".

23-го октября. Воскресенье. Деве-бойну.

Чем свет войска соединенных отрядов покинули свои биваки и двинулись по указанным направлениям. В 6 часов утра я уже находился с моей кавалерией впереди дер. Куруджук, на том месте, которое было для нее по [884] диспозиции назначено; здесь я построил войска в общую резервную колонну и спешил их в ожидании, пока наступит для нас очередь.

Между тем, пехота с артиллерией продолжала наступать. Скоро я заметил, что некоторые пехотные части, вероятно по ошибке, не попали в свои колонны согласно диспозиции, как например: два баталиона кубинцев и 3-ий стрелковый баталион вместо того, чтобы следовать на крайний правый фланг, шли в совершенно противоположную сторону, направляясь к колонне генерала Шака. Конечно я не замедлил послать к ним Медведовского разъяснить очевидную ошибку и направить их куда следует.

Неподалеку от меня стоял командующий войсками, генерал Гейман, окруженный своим штабом. С ним же был Курси, а в числе лиц свиты находился и генерал Девель.

Ровно в половине 9-го часа центральная турецкая батарея открыла с Деве-бойну огонь; но войска наши без выстрела, медленно и внушительно продолжали по всем направлениям двигаться вперед.

К 9-ти часам передовые колонны подошли к избранным позициям, в расстоянии от 1.000 до 1.200 сажен, выставили артиллерию и открыли огонь, сперва Броневский, а вслед за ним Авинов.

Задрожала земля от грома 170-ти, с обеих сторон, орудий. Завязался ожесточенный, в полном смысле адский, артиллерийский бой. До 12-ти часов однако ружейного огня нигде не было слышно.

Вся выгода настоящего положения разумеется была на стороне турок, которые занимали горную позицию, возвышающуюся от 6-ти до 7-ми тысяч фут., тогда как наши войска действовали в равнине, у самой подошвы [885] Деве-бойну. С левой стороны дороги резко выделялась командующая, отдельная гора; на ней турки поставили три дальнобойных орудия, которые для нас останутся памятны: 20 орудий наших работали против них беспрерывно, в продолжение нескольких часов, и ничего не могли сделать. Эту горку, с тремя пушками мы прозвали “джигит-батарея".

В 12 часов над укреплениями Деве-бойну вдруг показалось огромное облако дыма и вслед за тем раздался оглушительный взрыв: пороховой погреб, благодаря удачному действию артиллерии Броневского, взлетел на воздух. Почти в это же время со всех сторон закипела ружейная перестрелка. Общий вид боя, на протяжении 12-ти верст, представлял поразительное зрелище по своим размерам, величию и объему совершенно открытой местности. Нет такой фантазии, которая могла бы изобразить более картинное сражение! Канонада между тем усиливается. Артиллерийские ящики часто опоражниваются и скачут к паркам для наполнения. Начали беспрестанно проносить раненых, одного за другим.

Мимо нас проехал большой фургон, запряженный четверкой, к тому месту, где стоял генерал Гейман.

Соскочили с лошадей казаки, появились лакеи, окружили фургон и стали выбирать столы, стулья, посуду, бутылки и проч. и проч. Когда все было готово, тогда Гейман и вся его свита разместились вокруг накрытого стола и приступили к полному обеду, начиная с супа. Эта маленькая подробность боя, как редкость, обратила на себя наше невольное внимание тем более, что в Эриванском отряде спартанец Тергукасов не приучал наш глаз к подобному комфорту, а, по обыкновению, утолял свой голод в такие минуты по-солдатски.

Около 3-х часов пополудни артиллерийский бой, несколько ослабленный в колонне Авинова, держался в [886] полном разгаре со стороны Шака и Броневского; а усиленный ружейный огонь на наших флангах не прекращался вплоть до 5-ти часов, когда наконец князь Амираджиби первый начал наступать на Деве-бойну. Не обращая внимания на то, что турки бьют его во фланг, он с своим полком, с 2-м баталионом кубинцев и 3-м стрелковым молодцем пошел на штурм, прямо на обрывистую, почти неприступную гору с фронта. Тогда генерал Тергукасов приказал двум баталионам крымцев и одному таманскому баталиону следовать туда же, левее Амираджиби. Любо было смотреть, какими героями идут войска наши на штурм!

Жалко одного, что уже поздно: начало смеркаться, а, следовательно, покончив с Деве-бойну, нет возможности сегодня же войти в Эрзерум на плечах разбитого врага, как об этом мы мечтали, и о чем настойчиво заявляли на военном совете.

Заметив, что турки дрогнули и начали отступать, я скомандовал: “Садись!" и повел свою кавалерию рысью. Мы уже были у подножия главной горы, когда Гейман прислал приказание “остановить колонну". Я поскакал к нему и просил разрешения следовать далее не теряя времени, пока еще не совсем стемнело и пока кавалерия может сделать свое дело. Гейман согласился; но указал мне на крайние высоты, далее которых отнюдь не позволил преследовать неприятеля, так как по ту сторону этих высот уже открываются Эрзерумские форты.

Вслед за кавалерией Гейман направил Эриванский полк. Здесь подъехал новый ординарец от генерала Лорис-Меликова с приказанием «идти шагом».

На подъеме в гору неприятель встретил нас с фронта — гранатами, а с левого фланга - ружейным огнем; мы продолжали двигаться в гору и скоро турки очутились у нас уже в тылу; только с «джигит-батареи» все еще [887] сопровождали нас ружейными выстрелами, что и вынудило меня направить в ту сторону полковника Кирьякова с Кавказским полком.

Не прошло и полчаса, как сумерки сменились глубоким мраком осеннего безлунного вечера. Мы продолжали идти на полных рысях и, достигнув центральной позиции, брошенной неприятелем, неожиданно наткнулись на огромную ставку, принадлежавшую несколько минут тому назад Мухтару.

В это время было уже так темно, что люди в двух шагах не узнавали друг друга.

Тут всякое преследование должно было прекратиться.

Десять турецких орудий, из которых по нас стреляли во время подъема на гору, достались в руки моей колонны.

Вскоре подъехал Гейман и приказал мне стать здесь биваком и выставить аванпосты. Сам он тотчас же занял ставку Мухтара; а я с моим штабом и со всеми офицерами кавалерии и конной артиллерии разместилися в большой лазаретной турецкой палатке. Повалил снег вперемежку с дождем, и наше укрытие оказалось очень кстати. В полночь Кирьяков прислал офицера доложить, что кавказцы совместно с эриванцами покончили с неприятелем, забрав остатки в плен и завладев артиллерией.

Почти всю ночь у нас в тылу слышна была на равнине со всех сторон, и особенно в войсках Шака, ружейная перестрелка; по временам раздавались залпы и крики «ура»! Турки, застигнутые темнотой ночи, блуждали в пространстве и большими партиями натыкались на наш огонь, или же попались в плен без боя. Между тем, почти всю ночь напролет у ставки Геймана гремела музыка Эриванского полка. В лагере непомерный шум, темнота страшная, не видать ни зги; люди ищут и выкликают друг друга. [888]

Не получая никаких известий ни от Тергукасова, ни от Кельбали-хана, и вообще не зная до сих пор какие же наконец последуют на завтрашний день распоряжения, я отправил в разные стороны ординарцев, приказав им разыскать начальника Эриванского отряда, а также и генерала Кельбали-хана и дать мне знать, что с ними делается. Вместе с тем, не ожидая особых приказаний, я распорядился отправить на рекогносцировку два казачьих полка: Горско-Моздокский по главной дороге с тем, чтоб Алдадуков постарался подойти как можно ближе к Эрзеруму, и Кавказский с полковником Кирьяковым,— в южном направлении, поручив ему подробно осмотреть местность на левом фланге; обоим приказал выступить чуть свет.

Посланные мною ординарцы вернулись. Тергукасова разыскать не могли; а от Кельбали-хана привезли сведение, что в колонне у него 30 человек убитых и раненых, и в числе последних два эскадронных командира Переяславского полка (Кричинский и Топчиев). Остальное все благополучно.

За сим более бодрствовать мы уже не могли и утомленные до последней степени, не взирая на музыку, гремевшую по соседству, заснули мертвым сном; но насладится им до сыта нам не удалось: несколько человек солдат Кубинского полка, блуждая в темноте по лагерю, набрели на нашу палатку и, вообразив, что в ней спят солдаты, с криком и смехом подползли под полотно, чтоб укрыться от непогоды. Проснувшийся от этого шума один из офицеров закричал: ,,кто здесь? что это за люди"? — Солдатики зажгли спичку и, увидев, что тут спят вповалку одни офицеры, кинулись вон; но в суматохе зацепили ногами за веревки, и наш огромный шатер, без того уже обремененный толстым слоем снега, вдруг пошатнулся и рухнул на нас всею своею тяжестью. Выбиться [889] из-под промокшего толстого равендука не было никакой возможности. Но, к счастию, на наш крик со всех сторон сбежались люди, зажгли костры и, после некоторых усилий, выручили нас из затруднительной обстановки.

Досада уже прошла, все принялись смеяться, и сна как не бывало; да какой же и мог быть вторичный сон после такого пробуждения.

24-го октября. Понедельник. Лагерь в Деве-бойну.

Сегодня утром полковник Кирьяков с Кавказским казачьим полком выступил к стороне Эрзерума с тем, чтобы, произведя рекогносцировку, сегодня же возвратиться обратно. Полковнику Алтадукову с Горско-Моздокским полком я приказал двигаться по большой Эрзерумской дороге и, остановившись около ханы, (постоялый двор) верстах в шести от Эрзерума, выставить аванпосты, а кавалерии Келбали-хана — осмотреть Узун-Ахметское ущелье. Густой туман, мешавший видеть на расстояния двух шагов, и убийственная погода помешала основательной рекогносцировке, но тем не менее Келбали-хан захватил несколько человек в плен, а Алтадуков прислал ко мне четыре турецкие пушки и до полутораста пленных с четырьмя офицерами. Я тотчас поехал к Гейману, чтобы доложить ему о мох распоряжениях, и туда же приказал привести пленных. Гейман встретил меня чрезвычайно приветливо; я поздравил его с победой, а он благодарил меня как за вчерашнее дело, так и за сегодняшние распоряжения, затем, осмотрев пленных, он приказал возвратить офицерам оружие, а некоторых солдат отпустил домой с тем, чтобы они увещевали своих сограждан вести себя спокойно и мирно. У Геймана я встретил генерала Курси, сообщившего мне, что он [890] сегодня уезжает под Карс вместе с Петей Мирским, который назначен состоять при нем на время кампании.

Отсюда я вернулся к себе на бивак, где получил приказание спуститься со всею кавалерией и с конной батареей вниз и стать лагерем у подножья Деве-бойнских высот. Сюда же вечером стали сходиться колонны генералов Шака, Левашева и Тергукасова, остававшиеся до сих пор на тех самых местах, где их застало окончание битвы. Отправившись к Тергукасову, я его не застал, но видел генералов Барсова, Броневского и полковника Юрковского; все они жаловались, что сидят без всякой провизии, благодаря тому, что их маркитанты оказались несостоятельными; моя кавалерия была счастливее: мимо нас прошел сегодня персидский караван, и мы раздобыли в нем все необходимое: чай, сахар, свечи и проч.

В лагере только и слышно, что рассказы о вчерашней победе, и каждый передает их по-своему. Что же касается до меня, то я скажу по совести, что во вчерашнем деле главными действующими лицами были генерал Шак и полковник Амираджиби.

Они вели свои войска безукоризненно! но и все остальные полки действовали замечательно хладнокровно, стойко и с большим достоинством, хотя им приходилось брать сильную горную позицию и подниматься на нее под градом пуль и артиллерийских снарядов. По собранным сведениям вся наша потеря состоит из 32-х офицеров и 900 нижних чинов убитыми и ранеными. Судя по крепости позиции и силе сопротивления, убыль эту можно считать сравнительно небольшою, так как нами взято 50 орудий, весь лагерь со всеми боевыми запасами и 300 пленных. Потеря неприятеля, думаю, была меньше нашей, ибо турки сражались за закрытиями. В числе убитых у нас находится и молодой офицер Кубинского полка князь Авалов, тело которого [891] разыскано только сегодня; в числе раненых называют 3-го стрелкового батальона подполковника Цезарского, Кубинского полка Мачалова и батарейного командира Колодеева; последний тяжело ранен осколком гранаты в ногу.

Сегодня же мне пришлось присутствовать и на панихиде в Нижегородскому полку, где получено известие, что Тетюцкий, командир 1-го эскадрона и бывший мой полковой адъютант, скончался от раны полученной им в ночном бою у Гассан-кала.

К ужину я пригласил нижегородцев и всех частных начальников моей кавалерии. Разговор шел об Эрзеруме. По лагерю ходят слухи, что Гейман намерен его штурмовать. Это можно бы было сделать тотчас же на плечах бегущего неприятеля. Но теперь, когда прошли уже сутки, турки, конечно, опомнились, приготовились к бою, и штурм едва ли удастся, а во всяком случае будет стоить значительной потери. Не лучше ли держать его в осаде, пока не сдастся Карс?

Я также обратил внимание всех на беспорядки, уже укоренившиеся в наших войсках. Солдаты без зазрения совести жгут селения, истребляют мельницы, уничтожают фураж и пшеницу. По-моему, все это надо бы было собрать и сдать интендантству для правильного расходования, а то приближается время, когда из Александрополя подвозить запасы будет очень трудно.

25-го октября. Вторник. Лагерь в Деве-бойну.

Сегодня из моего отряда ушла сотня астраханцев, назначенная сопровождать пленных до Гассан-кала. Все остальные люди, свободные от службы разосланы собирать брошенные турками снаряды и патроны. Говорят, что Гейман желал составить осадную батарею из отбитых турецких [892] дальнобойных пушек, но начальники артиллерии доложили ему, что стрелять из этих орудий они не могут, так как не имеют соответствующих для того таблиц. Этим дело и кончилось. Признаться, нас, не специалистов, это удивляет; чего кажется проще: дальнобойные орудия готовы, снарядов сколько угодно, позиция великолепная, а цель очень и очень заметная — целый город. К чему же еще таблицы? Впрочем, спорить не буду. Им, специалистам, и книги в руки. Заезжал ко мне Тергукасов и долго беседовал со мной о Деве-бойнском сражении; при этом он также сообщил, что Гейман намерен штурмовать Эрзерум, и что сам он желает того же, чтобы скорей чем-нибудь кончить и вернуться с своим отрядом в свой Эриванский район. Видел я также Коте Орбелиани и Вано Меликова, а к обеду приехали нижегородцы: Вите и Карангозов и командир казачьего полка Алтадуков. Последний рассказывал, что вчера утром, когда он стоял на аванпостах около ханы, прибыл к нему адъютант Великого Князя капитан Бенкендорф, состоящий при Геймане, с письмом от генерала к Эрзерумскому коменданту. Гейман увещевал его сдать крепость, чтобы избежать напрасного кровопролития и не подвергать неповинных жителей гибели. Бенкендорфа задержали однако на турецких аванпостах, отобрали от него письмо и послали его в Эрзерум. Через два часа получен был словесный ответ: “Доложите начальнику вашего отряда, что крепости строят не для того, чтобы их сдавать как только покажется неприятель; пусть генерал берет ее оружием.” Обед прошел оживленно. Спасибо князю Амираджиби и полковнику Мусхелову; они прислали мне вино и папиросы, что можно почитать ценным подарком в таком месте и в такое время! К концу обеда я увидел из моей палатки, как солдаты Тифлисского полка напали на мельницу и стали растаскивать муку; я послал офицера, [893] чтобы разогнать их, но тот ничего не мог сделать и пришлось идти мне самому. Я потребовать дежурного офицера, приказал ему водворить порядок и обо всем доложить командиру полка.

Беспорядки у нас растут; довольно указать на то, что от Карса до Эрзерума протянуты были готовые телеграфные линии, а денщики сожгли столбы на наших глазах и никто на это не обратил внимания. Теперь сообщения у нас производятся через нарочных, которые делают один конец в три четыре дня, а будь телеграфная проволока, мы получали бы известие через два часа.

Погода отвратительная — холод и снег; не смотря на то ужинали у меня на открытом воздухе возле костра; были: Шак, Калбали-хан, нижегородцы и северцы...

26-го октября. Среда. Лагерь в Деве-бойну.

Вся кавалерия в разброде; изнуряют лошадей без всякого толка. Сегодня и ездил к знакомым и был у Тергукасова, которого застал в хорошем настроении духа; но все-таки по временам проглядывает, что он крепко недоволен подчинением Гейману. От него я посетил Амираджиби и Мусхелова, которые живут вместе. Они меня упросили остаться обедать и послали домой предупредить, чтобы меня не ждали. К обеду приехали также генералы Авинов, Девель и Ореус. Вечером был у Геймана, где застал маленького Лориса. В отряде у нас его не любят. Еще на днях в моей палатке генерал Шак имел с ним крупный разговор, весьма неприятный для Лориса; теперь тяжелые объяснения выпали и на мою долю. После первых слов приветствия Гейман сказал мне: «я намерен штурмовать Эрзерум». «В добрый час, - отвечал я,— только попрошу, чтобы в случае штурма вы оставили бы [894] меня с моей кавалерией, а генерала Лориса со своею». «Это почему же»? спросил Гейман. «Потому, что мы совершенно расходимся во взглядах на действия кавалерии, и если при Деве-бойне это повело за собой недоразумения, то в большом сражении может стать гибельным». И я развернул перед ним подробности Деве-бойнской битвы……………………………………………

……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….

И Гейман и Лорис видимо остались мною недовольны, но все-таки угостили чаем.

Вернувшись домой в сумерках, я застал возле своего бивачного костра нижегогодских офицеров, и тут же были Кельбали-хан, Медведовский, Воробьев, князь Голицын, Марголи и Бутурлин, словом весь штаб Лориса. Во время ужина получена была записка, приглашавшая всех частных начальников прибыть завтра к 9-ти часам утра в ставку генерала Геймана. Предполагается большая рекогносцировка Эрзерума.

27-го октября. Четверг. Лагерь в Деве-бойну.

Сегодня поехал в 9 часов утра к начальнику отряда, взяв с собой генерала Келбали-хана, полковника Медведовского и поручика Клушина. В палатке Геймана собирались все начальники частей; не было только Ореуса, который не прибыл по болезни. Гейман разложил перед нами план Эрзерума и объявил следующее: «господа, я решил завтра с рассветом штурмовать Эрзерум; надеюсь на Бога и на вас, как на испытанных воинов. Завтра перед нами должен пасть город, и мы будем иметь хорошие зимние квартиры». Диспозиция следующая: левую колонну генерала Авинова составят полки Грузинский и Эриванский, рота сапер и одна батарея в полном составе офицеров и нижних чинов, но без орудий; это на тот [895] конец, что когда бригада войдет в Эрзерум и возьмет неприятельскую батарею, артиллеристы будут действовать из турецких орудий. Колонна выступает из лагеря в шесть часов вечера и, поднявшись между двумя горами, к двум часам пополуночи спускается к водомойне. Здесь дать людям небольшой отдых, а затем скрытно двинуться по водомойне и ворваться в город. Саперы и охотничья команда быстро окружают сераль, где живут все турецкие паши и военноначальники; два баталиона Эриванского полка остаются у крепости и берут укрепление Герметлы; два другие батальона с командиром полка Толстым штурмуют цитадель. Одновременно с этим Грузинский полк пойдет направо; там также есть укрепление, которое нужно взять и тотчас же направить два баталиона к Карсским воротам, чтобы их разбить и занять находящийся по близости от них большой спиртный завод; этим задача Авинова кончается.

Как только цитадель будет взята, полковник Толстой пускает ракеты, и по этому сигналу все войска разом двигаются к городу. Затем, обратившись к подполковнику Крузенштерну, Гейман сказал: «Вы с своим третьим стрелковым баталионом и одним крымским выступаете сегодня в семь часов вечера по большой Эрзерумской дороге и к 12-ти часам ночи должны быть около ханы. Там, влево от Эрзерумской дороги, есть передовое укрепление Ахали-Таки, и в два часа утра оно должно быть взято.

Колонна генерала Шака: Тифлисский и Мингрельский полки с двумя девятифунтовыми батареями, выступает в 8 часов вечера, и в два часа утра должна находится у Карсских ворот. Как только из цитадели пустят ракеты, колонна врывается в город и действует дальше по усмотрению Шака. Колонна князя Амираджиби,— Елисаветпольский полк, три баталиона бакинцев, две роты сапер и [896] батарея без орудий, выступает в 7 час. вечера и к двум часам утра должна быть на указанном месте. При этой колонне находятся штурмовые лестницы; эта колонна берет укрепление Топпчага, редут Азизие и наконец Меджиди. Как только мы овладеем батареями, артиллеристы становятся к турецким орудиям и действуют из них по неприятелю.

Общий резерв, под начальством генерала Тергукасова — Ставропольский, Крымский и Таманский полки, всего десять баталионов и три батареи, должен выступить в десять часов вечера и в час ночи быть у хана. Сюда же к шести часам утра собирается вся кавалерия. Она разделяется на две колонны: одна, под начальством Лорис-Меликова, другая — князя Амилахвари. Когда войска войдут в Эрзерум — кавалерия скачет через город, н первая колонна поворачивает на трапезонтскую дорогу, а вторая гонит и преследует бегущего неприятеля.

Вот вся диспозиция, которая была прочитана нам в палатке генерала Геймана. Окончив свои указания на плане, он предложил нам ехать с ним на рекогносцировку. Когда мы садились на коней, князь Амираджиби сказал Лорису: «Гейман тебя слушает, посоветуй ему отказаться от штурма — общее мнение, что он будет не удачен». «Скажи мне об этом, ответил ему Лорис, когда вернешься с рекогносцировки; я с вами не поеду, так как отлично знаю всю эту местность».

День был морозный и пасмурный. Мы взяли влево от большой дороги и, поднявшись на возвышенность, откуда видны были все окрестности Эрзерума, сошли с лошадей. Гейман собрал к себе всех нас и объяснял начальникам штурмующих колонн, кто откуда и как должен идти. Я лично из этого осмотра вынес убеждение, что Эрзерум укреплен сильно и взять его “нахрапом” нельзя. Самый город стоит на ровном месте, но все укрепления [897] находятся на горах. Город большой; много каменных домов, мечетей и минаретов. Как говорят, в нем 60 или 70 тыс. жителей — большинство мусульмане, но есть армяне, греки и католики. Как только мы вернулись с рекогносцировки, тотчас стали готовиться к завтрашнему дню.

Вчера ушел из отряда под Карс Северский дивизион. Очень не хотелось ему уходить, так так слухи о штурме ходили по лагерю уже несколько дней, но приказание получено было категорическое.

28-го октября. Пятница. Лагерь у Деве-бойну.

Ровно в три часа утра я выступил с своей колонной. Впереди шла кавалерия Лориса; сам он уехал к Гейману и колонну вел командир Нижегородского полка полковник Кельнер. Я приостановился, чтобы дать ей время спуститься вниз по очень узенькой и трудной дороге, а затем начал спускаться и сам. Скоро, к удивлению, мы нагнали колонну Тергукасова, которая по диспозиции уже давно должна была быть на месте; я обошел ее стороною и подойдя к ханам, остановился и приказал спешиться. Здесь я встретил полковника Зеземана, только что произведенного в генералы, о чем он не знал, и первый поздравил его; скоро подошли и другие офицеры. Я обратился с вопросом к ним: видел ли кто-нибудь сигнальную ракету? все ответили, что никто не видел; спрашиваю, где генерал Гейман? никто не знает, голубого значка его нигде не было видно; присматриваюсь к стороне Азизие — там сильный ружейный огонь, а к стороне Авинова — орудийные выстрелы. Что происходит кругом — никто ничего не знает. В это время подъехали генералы Девель и Ореус, сообщившие нам, что дела наши плохи и штурм отбит. Мы действительно увидели какой-то баталион отступавший от крепости [898] вместе с двумя батареями. Лорис тотчас приказал отступить и своей кавалерии, чтобы не загородить дорогу; я же, поручив свою колонну полковнику Кирьякову, велел ему подняться на возвышенность и там остановиться, а сам с Кельбали-ханом, Медведовским и Клушиным отправился влево, чтобы посмотреть, что там делается. Когда я выехал на гору, там уже были генерал Соловьев и капитан Долуханов, рассматривавшие что-то в бинокль. Я их спросил: в чем дело? они ответили, что ничего не знают: слышат орудийные выстрелы, ружейную пальбу, но кто дерется и где, разобрать не возможно. Я также стал смотреть в бинокль и увидел, как из форта Азизие вышла какая-то колонна и направилась к нам прямо по большой дороге. По ней никто не стрелял,— должно быть наши. Вернувшись в ханы, я сообщил об этом Девелю, который завтракал вместе с Лорисом, Ореусом и другими офицерами. Мне также предложили походную закуску, но я отказался: еда не шла мне на ум.

Где же Гейман? спрашивал я всех, и тщетно искал глазами его голубой значок. В это время из Азизие показалась другая колонна, по которой тотчас же открыли огонь со всех укреплений, и колонна моментально куда-то исчезла. Мы еще недоумевали, как к Лорису подскакал какой-то офицер и доложил ему должно быть что-нибудь важное, так как Лорис тотчас приказал мне взять мою кавалерию и спешить на правый фланг к монастырю Сурп-Нариман, откуда якобы обходит нас неприятельская конница. Скомандовать “садись!" и двинуться на рысях было делом минуты; но не отошли мы и пол версты как встретили команду Бакинского полка, человек в 50, которая вела целый баталион пленных турок. Начальник этой команды, бравый унтер-офицер, доложил [899] мне, что бакинцы штурмом взяли редут, истребили гарнизон, и что он ведет пленных в лагерь. Но он тут же добавил; “бакинцев, ваше сиятельство, никто не поддержал и теперь им приходится жутко". Тут только стало мне ясно, что колонна, которую мы видели вышедшей из Азизие — были бакинцы. Потом я узнал, действительно, что выбитые из форта наши баталионы были отброшены в глубокий овраг и не могли оттуда выбраться. Тергукасов двинулся на выручку их со всем резервом, но только к двум часам пополудни ему удалось наконец освободить бакинцев и вывести их с собою назад. Потеря в баталионах при этом оказалась порядочная; сам Тергукасов был контужен в плечо осколком гранаты, но до конца не покинул строя.

Между тем, прибыв в монастырь Сурп-Нариман, я не нашел здесь никакой неприятельской кавалерии, если не считать человек 200 курдов, гарцевавших в очень далеком расстоянии. Появление мое было однако замечено турками, открывшими по мне огонь из дальнобойных орудий. Я поспешил спуститься вниз, чтобы стать за закрытием, но тем не менее в это короткое время потерял 8 человек и 12 лошадей ранеными. Скоро сюда же пришла кавалерия Лориса, и мы, дождавшись известия, что пехота отступила, потянулись обратно в лагерь. На пути, проходя мимо ханы, я оставил Сунженский полк с двумя астраханскими сотнями для наблюдения за неприятелем, но так как командир полка Савченко был болен, то я поручил полк есаулу Гаврилову, опытному боевому офицеру.

В лагере мы застали общую суматоху. Дело в том, что колонны Крузенштерна, Шака и Амираджиби возвратились, но Авинова не было, и никто не знал, куда он девался. Говорили, что бригада его осталась в Эрзеруме. [900] Слух этот мне показался более нежели странным. Я служу долго, бывал во многих делах на Кавказе, участвовал в двух турецких кампаниях, и никогда не слыхал, чтобы целая бригада могла быть позабыта в крепости, когда войска от нее отступили. Пока Авинова разыскивали, я с Келбали-ханом и Медведовским отправились навестить Тергукасова, но генерал спал, и мы, приказав доложить ему, что приезжали справиться о его здоровьи, вернулись в свой лагерь. По пути мы видели пленных турок, захваченных молодцами-бакинцами; в числе их было несколько офицеров и 500 нижних чинов — здоровый и видный народ.

Вечером мне дали знать, что Авинов вернулся наконец уже в сумерках с своею колонной и вступил в лагерь с музыкой, под звуки Ардаганского марша. Теперь понемногу начинают выясняться подробности этого странного штурма: ни одна колонна не выступила в определенное время и ни одна не попала на назначенное место. Крузенштерн, не имевший у себя проводника, первый сбился с дороги, наткнулся в темноте на какое-то стадо, и, приняв его за неприятеля, открыл огонь. Этим он обнаружил свое движение и встречен был градом пуль и снарядов. Крузенштерн остановился; остановился и Шак, понявший, что атака сразу потеряла характер внезапного ночного нападения. К Шаку скоро присоединилась и часть колонны Амираджиби, также потерявшая настоящее направление, и только два баталиона бакинцев дошли до указанного им Азизие, взяли его штурмом, но, никем не поддержанные, вынуждены были после кровавой схватки отдать его обратно туркам. И Шак и Амираджиби долго стояли еще под огнем, выжидая появление Авинова, который собственно и должен был начать атаку в два часа ночи.

Но наступило утро, стало совершенно светло, а об Авинове не было ни слуху, ни духу. В таком положении оставалось [901] одно — отступать, что и было сделано всеми колоннами. Авинов явился, как я сказал, позднее всех, уже в сумерках, и вступил в лагерь не со стороны фронта, а со стороны тыла. Где он находился целые сутки, слыша весь день канонаду и ружейную перестрелку, почему он никому и нечего не давал знать о себе? я ничего определенного добиться не мог.

Потеря наша состояла из 24 офицеров и 600 нижних чинов, не считая капитана Комаева и ста тридцати солдат, оставленных храбрыми бакинцами в форте Азизие убитыми, ранеными и попавшими в плен. Потеря совершенно напрасная, но при неудавшемся штурме, слава Богу, сравнительно еще не особенно большая.

29-го октября. Суббота. Лагерь у Деве-бойну.

Сегодня утром, как встал, отправил в Эрзерум лазутчика с письмом к одному куртинскому старшине, Джафар-аге, который когда-то был в нашем подданстве, но давно ушел в Турцию и теперь живет у Измаил-паши. Он приезжал ко мне в Зейдекян просить, чтобы ему разрешили вернуться в наши пределы. Я обещал доложить об этом генералу Тергукасову, но с тем, что когда наш отряд подойдет к Эрзеруму, он должен содействовать нам всем, чем только может. Ответ я получил в тот же день. Джафар извещал меня, что сам приехать не может, так как за ним учрежден секретный надзор, что город укреплен очень сильно и в гарнизоне находится 40 баталионов низама. После Деве-бойнского сражения Мухтар-паша хотел оставить Эрзерум и идти в Трапезонд, но из Константинополя получил строжайшее приказание, чтобы защищаться до последнего человека и не покидать Эрзерума. Он прибавлял [902] также, что наших раненых и пленных содержат хорошо. С этими новостями я отправился к Тергукасову, где прежде всего узнал, что Гейман готовится к новому штурму. «По моему, сказал я, вы, как старший генерал, должны отклонить его от этого намерения, не обещающего ничего, кроме новых значительных потерь; турки ждут и желают штурм, полагая, что после вторичной неудачи мы вынуждены будем снять блокаду и отступить от города». Тергукасов выслушал меня и только махнул рукою. От него же узнал я, что сегодня Таманский полк с полковником Самойловым выступает обратно в Баязет, где курды опять начинают пошаливать.

От Тергукасова заехал я к Шаку и застал у него раненых в Деве-бойнском сражении полковника Ридигера и других офицеров. Здесь также разговоры о новом штурме и нескрываемое неудовольствие на Геймана. Говорят, что в донесении корпусному командиру он обвиняет в неудаче штурма главным образом полковника Крузенштерна; но мне это плохо верится. Это было бы не достойно Геймана, которого знаю давно, когда он командовал еще ротой в Кабардинском полку. Это был отличный боевой офицер: отважный, смелый, находчивый и предприимчивый, но никогда не обладавший качествами нужными для начальника самостоятельного отряда.

Правда, он действовал, хорошо на Западном Кавказе, но надо вспомнить, что там он находился постоянно под ферулой такого сурового человека, каким был граф Николай Иванович Евдокимов. Во всяком случае не думаю, чтобы у Геймана не достало мужества принять вину на себя, когда во всем виноват он один.

Получено приказание, что завтра в 10 часов утра Гейман будет объезжать лагерь. [903]

30-го октября. Воскресенье. Лагерь у Деве-бойну.

Сегодня с утра войска выстроены были на линейке. Ровно в 10 часов показался генерал Гейман со своим голубым значком. Объезжая полки, он благодарил отдельно каждый из них, а мне лично передал благодарность от Государя Императора и Великого князя Главнокомандующего. Затем Гейман объявил, что под Карсом полковник Фаддеев с своим Кутаисским полком внезапно ворвался в форт Хафис-паша, взял его штурмом, истребил гарнизон, заклепал все орудия и благополучно возвратился назад. Новость эта встречена была дружным «ура!» Гейман заявил тут же, что будет вторично штурмовать Эрзерум и на этот раз возьмет его непременно. Солдаты отвечали обычным: “Рады стараться"! Но я думаю об этом иначе: у нас нет продовольствия, нет даже достаточного количества патронов и снарядов; наши раненые не пристроены еще до сих пор со времени Деве-бойнского сражения — так какой уже тут штурм!...

31-го октября. Понедельник. Лагерь у Деве-бойну.

Утром часть моей кавалерии с начальником штаба Медведовским отправлена Лорисом в какую-то армянскую деревню, жители которой будто бы хотели выселиться к нам; но когда пришел Медведовский, они наотрез отказались, и ему пришлось возвратиться ни с чем. Почти в то же время послышались выстрелы к стороне наших аванпостов, и Лорис приказал отправить туда дивизион переяславцев. Драгуны поскакали, а я поехал к генералу Тергукасову, вызвавшему меня по экстренному делу. Тергукасова я застал в наилучшем расположении духа: Гейман окончательно отказался от штурма и отпускает наш [904] Эриванский отряд домой. Я выступаю завтра, в 8 часов утра, с Ставропольским пехотным полком, с переяславскими драгунами и казачьими полками — Сунженским и Кавказским; при моей колонне будут следовать две пешие батареи, одна конная и все отбитые нами турецкие орудия. Я должен дойти до Кара-Килисы и там ожидать прибытия Тергукасова, который с остальными войсками выступает 2 ноября.

Я поспешил в лагерь, чтобы сделать все нужные распоряжения, и застал драгунский дивизион уже вернувшимся с аванпостов,— тревога оказалась фальшивою. Но не прошло и часа, как к стороне ханов опять послышались учащенные выстрелы; снова поскакал туда другой дивизион переяславцев и вернулся только перед светом с известием, что неприятеля нигде не видно и кругом все спокойно. Погода отвратительная: слякоть и мокрый снег. Драгуны порядочно измучились. Я приказал дать людям и лошадям отдых, но к 8-ми часам утра быть готовым к выступлению.

1-го ноября. Вторник. Лагерь при Гассан-кала.

Сегодня, отправив свою колонну в 8 час. утра и поручив ее полковнику Кирьякову, сам я поехал проститься с Гейманом и Тергукасовым. Гейман, между прочим, жаловался, что у него нет надежного человека, которого он мог бы послать в Эрзерум, как лазутчика, и нет хорошего переводчика. Тогда я предложил ему своего куртина Ахмета, которого не раз посылал к Джафар-аге, а в переводчики — армянина Хечо, жителя Эрзерума, отлично говорившего по-русски, по-турецки, по-армянски, по-татарски и по-грузински. Гейман был очень доволен, благодарил меня и взял обоих. Вчерашняя тревога очень его [905] интригует, так как перестрелка шла вовсе не на наших аванпостах, а в самом Эрзеруме, но он не знает в чем дело.

Простившись с ним, я пустился догонять свою колонну. Грязь по дороге невылазная. Скоро я встретил генерала Цитовича и флигель-адъютанта Кавторадзе, идущих с Дербентским полком в Эриванский отряд, а вслед затем нагнал свою колонну. В этот день мы ночевали в Гассан-кала; я - в палатке, которую мне уступил есаул Ключарев, стоящий здесь на посту с двумя уманскими сотнями; Кельбали-хан, Медведовский и Клушин отправились в город, так как чувствуют себя не совсем здоровыми, а погода сырая и холодная. Я также ездил в город навестить наших раненых офицеров: Колодеева, Цезарского и Мачалова, и нашел их, слава Богу, в хорошем состоянии.

Вечером зашел ко мне Кирьяков; мы вместе поужинали и толковали о мерах, которые необходимо принять, чтобы на драм-дагских высотах не поморозить людей. Говорят, что там стоят настоящие морозы.

Переход сегодня был небольшой, всего 25 верст; дорога хорошая, погода отличная; люди шли бодро и весело. В Чирикане на посту стоит хоперская сотня; казаки говорили, что не далеко отсюда протекает богатая рыбою большая река Шарьян, которая впадает в Ефрат не далеко от Кара-Килисы. Я отправился туда вместе с Клушиным, взяв с собой моего человека Алексея и сунженского казака Попова. Рыба оказалась очень вкусной, и мы наловили ее такую пропасть, что хватило и нам и другим офицерам.

2-го ноября. Среда. Лагерь деревня Комацор.

Выступили рано и, дойдя до селения Кепри-кев, знакомого мне еще с кампании 1855 года, когда мы с Муравьевым [906] ловили здесь Вели-пашу, сделали привал. К нашему стыду, эта большая армянская деревня разграблена до чиста какою-то шайкой наших мародеров. Думаю, однако, что это были мусульмане, так как ограблена церковь и убит дьякон. Русский солдат, хотя бы и преступник, никогда не посягнул бы на святыню, кому бы она не принадлежала. Я, по возможности, успокоил жителей, обещал донести обо всем генералу Гейману и просить строжайшего следствия для наказания виновных.

За этой деревней, там, где Алашкертская дорога отделяется от Карсской, мы прошли через Аракс по большому старинному мосту, утвержденному на семи массивных каменных арках; в двух местах я видел на мосту какие-то армянские надписи. Здесь внезапно заболел командир Ставропольского полка полковник Борделиус, которого мы уложили в повозку, чтобы везти за отрядом. С ним вместе поехал Семен Андроников, так как тяжкое состояние больного требовало особой заботы и помощи.

Ночуем в турецкой деревне Комацур. Мне отвели помещение в доме старшины, который принял и угостил нас с замечательным радушием. Прощаясь, я подарил маленькому сыну хозяина новенький блестящий полуимпериал, доставивший ему большую радость.

3-го ноября. Четверг. Лагерь в дер. Дели-баба.

Сегодня, когда мы проходили через армянскую деревню Комар-дуба, жители привели ко мне солдата стрелкового баталиона; он заболел еще тогда, когда мы шли к Эрзеруму, и с тех пор оставался у них в деревне. Для меня удивительно, как никто из ближайших начальников не позаботился раньше узнать о судьбе его. [907]

На ночлег в Дели-баба мы прибыли уже в позднее сумерки; здесь встретил меня начальник линии полковник Шипшев и доложил, что на Драм-даге сильные холода и дорога трудная.

4-го ноября. Пятница. Лагерь в дер. Дели-баба.

Сегодня у нас дневка. Я приказал полковнику Шипшеву, сотня которого стоит в Дели-бабе, а другая в Даяре, заготовить с помощью их возможно большее количество дров на Драм-даге, разобрав для этого все строения брошенных армянских и татарских аулов. В тоже время я отправил две сотни куртин в Халил-эйляс, где, как говорят, собрались куртины, выселившиеся туда из Даяра и из Эшак-Эйляса. Это те самые жители, которые разрыли могилы наших убитых и разбросали тела их. Я приказал захватить их всех, отнять скот и разграбить имущество.

5-го ноября. Суббота. Лагерь у Драм-дага.

Перед самым выступлением из Дели-бабы прибыл транспорт со спиртом, что было очень кстати, так как люди на ночлеге будут иметь добрую чарку водки. Затем я отправил генерала Кельбали-хана с куртинами исследовать чатскую дорогу, приказав ему присоединится ко мне в Зейдекяне, а вместе с ним послал и юнкера Переяславского полка Охотникова. Сам я двинулся через Карадербентское ущелье. Ущелье это небольшое, всего полторы версты, но на всем протяжении обставлено отвесными скалами; место для защиты неодолимое тем более, что обойти теснину не возможно. Погода на наше счастье выдалась отличная: день ясный и солнечный. Проходя ущелье, трубачи Переяславского полка и музыканты Севастопольского играли марши, а сунженские казаки вызвали песельников. Эхо, отражавшееся от [908] скал и разносившееся по горам бесконечными перекатами, производило чрезвычайный эффект!

После привала у деревни Эшак-эйляс, я отправил половину кавалерии на фуражировку с тем, чтобы она прошла оттуда прямо к месту ночлега. Погода между тем к вечеру испортилась: подул резкий ветер, пошел снег, ударил мороз, и мы уже в темноте добрались наконец до Драм-дага. Шипшев с двумя хоперскими сотнями был уже здесь и заготовил целые склады дров; кавалерия также привезла с собой такое количество фуража, что его хватило не только для корма лошадей, но и для подстилки всем нижним чинам. Я приказал тотчас разложить большие костры и поддерживать их всю ночь. Людям приготовили горячий ужин и дали водки. Давно уже пробила полночь, а я не ложусь спать, рассылая для наблюдения за людьми то ординарцев, то офицеров, то сам обхожу бивак и поверяю дежурных. Люди мои одеты по летнему, теплой одежды нет ни у кого, сапоги в большинстве подраны и в дырьях, но я знаю отлично, что меня не спросят: как были одеты люди? а попросту обвинят, что есть обмороженные!

6 ноября. Воскресенье. Лагерь у дер. Зейдекян.

Слава Богу! Ночь прошла благополучно, обмороженных нет! Утром тронулись дальше; с каждым шагом вперед становилось все теплее и теплее, но дорога трудная, обледенелая; казачьи лошади на гладких подковах скользят и падают; казаки спешились и ведут их в поводу; артиллерия не может двигаться без посторонней помощи, и солдаты на лямках держат орудия и ящики. Все утомлены до крайности. [909]

Но вот наконец и Зейдекян. Деревня большая, не менее двух сот дворов, а жители все армяне-католики. Они и депутация из Алашкерта встретили нас с хлебом и солью, но помещений не приготовили; солдаты стали биваком, а я со штабом ночевал в какой-то старой конюшне.

В Зейдекяне я нашел Кельбали-хана, вернувшегося из своей командировки; он сильно простудился и теперь лежит в постели. Охотников прислал мне письменное донесение о состоянии дороги, а сам с куртинским конвоем отправился в Игдырь. По его словам дорога требует большой разработки; она все время идет по узкому ущелью, по берегу речки Чат; переправы частые и не безопасные; местами попадается лес годный для топлива.

Ночью прибыли из Эрзерума генерал Ореус и полковники Корсаков и Юрковский; все больные и едут в Игдырский госпиталь.

7-го ноября. Понедельник. Лагерь у дер. Зейдекян.

Сегодня дневка. Две карапапахские сотни, посланные мною еще из Дели-бабы для наказания жителей, наконец вернулись и пригнали отбитых ими 400 баранов и 40 голов рогатого скота; что же касается до жителей, то они заблаговременно бежали в Муш. Часть этой баранты я оставил для своей колонны, а другую сдал постовым хоперским и уманским казакам для передачи в отряд генерала Тергукасова, который ночует сегодня в Гордали.

Мяса у нас в изобилии, но сухари вышли все и мы опять собираем лаваши у жителей.

8-го ноября. Вторник. Лагерь у дер. Чилканы.

Перед выступлением из Зейдекяна я объехал все войска и поздравил их с днем тезоименитства нашего августейшего Главнокомандующего. [910]

9-го ноября. Среда. Лагерь у Кара-Килиса.

Кара-Килиса - резиденция начальника линии полковника Шипшева. Поэтому здесь стоят следующие войска: батальон Кубинского полка с подполковником Абеловым, сводный баталион из двух рот Крымского и двух рот Таманского полков, под командой подполковника Леонидзе, одна девяти фунтовая батарея 21-й бригады капитана Вильд и сотня уманских казаков. Здесь же помещается и подвижной госпиталь. Так как деревня сожжена турками, то войска расположились лагерем, а я остановился в доме Шипшева, который выехал навстречу Тергукасову. После обеда я получил из главной квартиры депешу, в которой сказано, что Карс взят штурмом в ночь с 5-го на 6-е ноября. Тут же прибавлено, что убиты генерал Граббе, полковники Белинский и Бучкиев, подполковник князь Меликов и многие другие. Последнее опечалило всех. Потери на войне неизбежны, но жаль терять молодых и добрых друзей. Депешу я немедленно отправил к Тергукасову, а между тем приказал выстроить войска на плацу возле лагеря в походной форме и со знаменами. Я выехал тоже верхом, в походной форме и, объезжая полки, поздравил их с победой. В войсках гремело ура, музыка исполняла народный гимн. Затем отслужено было благодарственное молебствие и при возглашении многолетия открыт был огонь залпами со всех батарей. Парад закончился церемониальным маршем.

К вечеру пришлось отправить к Тергукасову и другого нарочного с просьбой выслать немедленно доктора Пашкевича и повозку в Черикент для перевозки оттуда в Игдырский госпиталь тяжело больного Кельбали-хана.

Вдобавок, сын Кельбали-хана, юнкер Переяславского полка, упал вместе с лошадью и сломал себе ногу; придется и его отослать в Игдырь вместе с отцом. День [911] закончился тем, что ко мне явился подполковник Абелов и доложил, что верстах в 20-ти отсюда есть куртинская деревня, жители которой отказывают нам в повиновении и на них же падает подозрение в убийстве солдата. Он посылал к ним урядника с 10 казаками, чтобы привести старшину, но казаки были встречены ружейными выстрелами. Я приказал Абелову послать туда три сотни казаков и ракетный станок с есаулом Лутковским, поручив ему наказать жителей в пример и страх другим.

10-го ноября. Четверг. Лагерь у Кара-Килиса.

Утром рано возвратился Лутковский и привел с собою двух куртин, которых я велел арестовать, 2000 баранов и двести голов рогатого скота. Вся эта баранта, впредь до распоряжения Тергукасова, временно сдана здешнему окружному начальнику подполковнику Аракелову.

11-го ноября. Пятница. Лагерь у Кара-Килиса.

Сегодня прибыл к нам начальник отряда генерал Тергукасов с стрелковым баталионом и казаками. Я встретил его с рапортом, а люди вызваны были на линию. По объезде войск он зашел ко мне и сообщил дислокацию, составленную им для зимовых квартир. В Зейдекяне, Мулла-Сулеймане и Алашкерте — Крымский пехотный, Хоперский казачий полки и батарея 38-й бригады полковника Колодеева. Затем Ставропольский пехотный полк, батарея Вильда и Кавказский казачий полк — в Кара-Килисе и в окрестностях. Меня с Переяславским драгунским полком, с Уманским казачьим и конной батареей отправляет в Диадин, а Сунженский полк приказал расположить следующим образом: штаб с двумя сотнями на левом берегу Ефрата в д. Гуллясу, сотню [912] в Ташли-чае, а другую — в монастыре Сурп-Оганесе. Таким образом, войск собирается много, а о продовольствии их кажется не позаботились. Отрядный интендант сообщал, что у него в Кара-Килисе заготовлено много сухарей, но на деле оказалось только мука и пшеница, да и то, слава Богу, что их оставили турки. С приближением зимы, когда реки замерзнут и мельницы остановятся, перемалывать пшеницу будет негде.

12-го ноября. Суббота. Лагерь Кара-Килиса.

Сегодня в 9 часов утра весь отряд выстроился впереди лагеря в походной форме и со знаменами. Приехал Тергукасов и поздравил всех со взятием Карса. Войска ответили дружным «ура»! а музыка играла «Боже Царя храни». Затем отслужили молебен, и при возглашении многолетия артиллерия произвела обычный салют. Пропустив войска церемониальным маршем, Тергукасов пожаловал людям по чарке водки и распустил отряд. Это уже третье празднество по случаю взятия Карса. При первом известии об этом я праздновал его в своем лагере, Тергукасов в своем, а теперь оба отряда праздновали вместе. Куртины смотрят на это с недоумением, полагая, что это все новые и новые победы. Они имеют вид весьма недовольный, оставаясь верными своему султану и, по моему мнению, быть на них за это в претензии не следует.

Сегодня Кубинский полк уходит в Игдырь, а оттуда будет отправлен через Карс в Деве-бойну, в Эрзерумский отряд генерала Геймана.

В дислокации также сделаны некоторые изменения. Отрядный штаб вместе с стрелковым баталионом и батареей Парчевского переходит в Баязет, где уже стоят Таманский полк Самойлова, Астраханский казачий и батарея Варшамова. Штаб Сунженского полка вместо Гулля-су займет [913] Ташли-чай, откуда сотня Таманского полка перейдет в Игдырь, и наконец сотня хоперцев из Безирган-чая передвинется в Мысун, где будет стоять вместе с баталионом Таманского пехотного полка.

13-го ноября. Воскресенье. Лагерь у Ташли-чай.

Утром моя колонна выступила из Кара-Килисы и ночует в Ташли-чае. Здесь я оставляю штаб Сунженского полка вместе с одною сотнею; другие две еще с дороги отправились в Гулля-су, а остальные завтра займут монастырь Сурп-Оганес.

Из Гулля-су я вызвал старшину и объявил ему, что обе сотни будут у них зимовать, что он обязан доставлять им все необходимое за деньги, и тут же предъявил ему цены на все предметы, утвержденные начальником отряда. Командиру Сунженского полка маиору Савенкову также оставил подробную инструкцию, как он должен обращаться с жителями и вести кордонную службу.

14-го ноября. Понедельник. Лагерь у Диадина.

Выступив к Диадину, мы сделали привал у Сурп-Оганеса. Я со всеми офицерами отправился в монастырь, где встречен был священником с хором певчих и монахами, уже вернувшимися после своего бегства. Архимандрита однако же не было и на мой вопрос, где он находится? ответили, что остался в Эчмиадзине. Монастырь и ограда снаружи приведены в порядок, но в самой церкви мерзость запустения: утвари нет, стены, алтарь и образа избиты ружейными пулями. После молебствия я поздравил войска с днем рождения Цесаревича и пригласил монахов и частных начальников к походному завтраку. [914]

Двинулись дальше через Кара-базар, где меня встретил полковник Рутабек Аракелов, заготовляющий здесь фураж для Уманского полка. Он представил мне тамошнего куртинского старшину Мустафу, рекомендуя его, как человека честного, преданного и покровителя христиан. Я, напротив, имел о нем иные сведения, и знал, что причиною всех беспорядков и бедствий в монастыре был именно этот куртин Мустафа, при одном имени которого монахи бледнели. Я ему сделал внушение, сказав, что все его гнусные действия мне известны и, что если он будет продолжать себя вести так как доселе, то его ожидает виселица. Рутабек был чрезвычайно сконфужен. Досталось, впрочем, и ему.

В Диадин мы прибыли поздно и стали биваком, так как за поздней ночью не могли отыскать помещений. Я поместился в буйволятниках.

15-го ноября. Вторник. Лагерь в Диадине.

Штаб Уманского полка я оставил в Диадине, а сотню расположил в окрестностях по деревням. С утра мой штаб, драгунский полк и конная батарея заняли несколько верблюжьих сараев и приспособляют их для стоянки на зиму. Вечером приехал Тергукасов вместе с генералом Барсовым и навестили меня в моем буйволятнике. Тергукасов объявил мне, что уезжает по приказанию Великого Князя в Карс, и что я должен завтра же с отрядным штабом перейти в Баязет и вступить в командование Эриванским отрядом. Он едет через Игдырь и вместе с ним едут в Игдырь же Медведовский и Клушин.

16-го ноября. Среда. Лагерь в городе Баязете.

Проводив Тергукасова, выехавшего сегодня в 6 часов утра с конвоем уманской сотни, я выступил в Баязет [915] через Диадинский перевал и прибыл в сумерках. Полковник Самойлов, стоящий там с Таманским полком, встретил меня с почетным караулом и пригласил остановиться у него. После чаю он подробно описал Баязет и расположение Таманского полка. Полк расположен свободно, но пришлось значительно потеснить его и отобрать некоторые помещения для остальных войск, пришедших со мною. Таманцы конечно будут недовольны, но что же делать, другого исхода нет. Людей батареи разместили в крепости, но орудия пришлось спустить вниз и поставить парк в городских садах.

Баязет имеет вид совершенно пустынный. Возвратилось только около 60 армянских семей, но турок не видно ни одного.

17-го ноября. Четверг. Город Баязет.

Сегодня полковник Филиппов, подполковник Чиковани и маиор Кухаренко ездили по направлению к персидской границе, чтобы собрать сведения о количестве фуража, имеющегося у жителей. Сведения привезены самые грустные. Чиковани утверждает, что его не хватит для кавалерии и артиллерии даже на неделю; Филиппов говорит, что фуража много, но количества его не определяет; Кухаренко же доложил, что сена нет нигде и что его заменяет камыш и если отобрать у жителей все, что у них имеется, то и тогда не хватить на две недели.

Пока они ездили я обошел весь Баязет и осмотрел город. На мой взгляд в нем нельзя разместить столько войск, сколько желает Тергукасов: будет страшная теснота и могут открыться болезни. Я приказал составить акт и послал об этом депешу Тергукасову.

Сегодня явился ко мне здешний почетный житель Саркис-ага, армянин, бежавший во время катастрофы в [916] Персию. Явился также здешний родоначальник курдов с почетными лицами, и все они были очень сконфужены тем, что во время осады Баязета вели себя недобросовестно. Я их принял холодно и посоветовал, чтобы они постарались заслужить прощение.

18-го ноября. Пятница. Гор. Баязет.

Сегодня я перешел в новое помещение — две комнаты довольно чистые, и приказал поставить железную печку. Войска гарнизона также разместились по новым квартирам, и все недовольны. Особенно бедствует кавалерия. Полковник Шипшев доносит из Диадина также, что кормить лошадей нечем, что в окрестностях есть только осока, да и ту собирать опасно, так как у ближайших жителей появился тиф.

Чтобы облегчить фуражное довольствие, я оставил в Баязете только две сотни: одну астраханскую и одну уманскую; три же астраханские сотни, две екатеринодарских и две сотни куртин вывел в окрестные деревни к стороне персидской границы.

19-го ноября. Суббота. Гор. Баязет.

Сегодня осмотрел госпиталь, где находится 100 человек больных, и нашел его в самом жалком положении, но ничего лучшего при тех средствах, которыми мы располагаем, сделать не возможно.

20-го ноября. Воскресенье. Гор. Баязет.

Ничего нового нет.

21-го ноября. Понедельник. Гор. Баязет.

Тоже что и вчера. [917]

22-го ноября. Вторник. Гор. Баязет.

Каждый день кавалерия уходит за фуражом и вместо отдыха изнуряется все более и более; фуражиры привозят вместо сена камыш — и лошади начинают болеть. Сегодня получил наконец депешу от Тергукасова: «До моего приезда оставить войска в том положении в каком находятся». Сегодня же отдал приказ о назначении ответственных начальников в районах: от Баязета до Мысуна полковника Самойлова., от Мысуна до Гулля-су — полковника Шипшева и от Гулля-су до Дели-бабы — генерала Броневского.

23-го ноября. Среда. Гор. Баязет.

Нового ничего нет. Становятся холода. Получил «дастархан» и письмо от Аважухского паши и хана Макинского; оба предлагают свои услуги во всем в чем только могут быть полезны и рады исполнять все наши желания. Обоим посланным я по обычаю дал приличные подарки, а ханам ответил самыми любезными письмами; один из посланных объявил мне, что несколько турецких баталионов из Вана присланы в Бегри-кага.

24-го ноября. Четверг. Гор. Баязет.

Спешу приводить город в должный порядок относительно санитарного состояния. Каждая часть очищает свой собственный район; особые команды убирают цитадель; саперы прокладывают удобные сообщения между различными частями города. Если, чего Боже сохрани! появится какая-либо эпидемия, мы встретим ее во всеоружии чистоты и порядка.

Вторая телеграмма от Тергукасова: «Великий Князь требуют к себе Клушина; он в Игдыре, а потому депеша [918] отправлена туда. Очень сожалею, что Клушин должен уехать, не повидавшись со мной. Я к нему привык и останусь к нему всегда с сердечным расположением».

25-го ноября. Пятница. Гор. Баязет.

Третья депеша от Тергукасова: он приказывает мне перейти в Игдырь, взяв с собой отрядный и артиллерийский штабы, интендантство, казначейство и почту; назначил выступление на 28 ноября.

26-го ноября. Суббота. Гор. Баязет.

Парад по случаю Георгиевского праздника. Молебствия не было за отсутствием священника. Кавалеры просто прошли церемониальным маршем, затем выпили по чарке водки и сели обедать. Все кавалеры - офицеры приглашены были к моему столу; приветственные телеграммы от имени Эриванского отряда отправлены к Великому Князю, корпусному командиру Лорису и генералу Тергукасову.

27-го ноября. Воскресенье. Гор. Баязет.

Сегодня полковой праздник моих родных Нижегородцев; я отправил к ним поздравительную депешу, а начальников частей пригласил к себе обедать. Завтра собираюсь в поход и поручаю Баязетский гарнизон полковнику Самойлову.

28-го ноября. Понедельник. Деревня Игдырь.

Из Баязета выступили в 4 часа утра через Чингильский перевал; здесь застали зиму и в 6 часов пополудни прибыли в Игдырь. Встретивший нас начальник уезда Бежанбеков сообщил что генерал Тергукасов уже [919] вернулся в Эривань, но на дороге с ним случилось несчастие: лошади понесли, коляска опрокинулась, и Тергукасов ушибся настолько, что должен был остановиться в Эривани на несколько дней. Я был во всяком случае удивлен тем, что он не остался в Карсе на Георгиевский праздник.

29-го ноября. Вторник. Деревня Игдырь.

Сегодня получил депешу на имя Тергукасова из Александрополя от эриванского губернатора Рославлева. Я вскрыл ее и узнал о взятии Плевны и пленении Осман-паши со всей его армией. Конечно общая радость и взаимные поздравления друг друга. Депешу тотчас я отправил в Эривань к Тергукасову, а нарочных разослал в Баязет, Диадин и Алашкерт, приказав везде назначить парады с молебствием и пушечными выстрелами.

30-го ноября. Среда. Деревня Игдырь.

В го часов утра я произвел парад Игдырскому гарнизону. Молебен с коленопреклонением за отсутствием православных священников служил армянский тер-тер на своем языке, но певчие были русские. За тем церемониальный марш, общее «ура»! и пушечные залпы. Нижним чинам всего гарнизона я приказал отпустить по чарке водки, а всех офицеров пригласил к себе на обед…

Этим кончается дневник.

Теперь перейдем к запискам и рассказам самого князя Ивана Гивича Амилахвари.

___________

Текст воспроизведен по изданию: Из записок князя Амилахвари // Кавказский сборник, Том 29. 1909