АМИЛАХВАРИ И. Г.

ЗАПИСКИ

4-го августа. Четвери. Игдырь.

С первого же дня водворения турок на Зорских высотах у нас составилось какое-то странное, наивное убеждение, что неприятель нас морочит и занимается только демонстрациями, а на самом деле непременно воспользуется удобным случаем, чтобы ускользнуть от нашего удара.

Любопытно знать, что могло препятствовать туркам, если бы это для них было желательно, отступить совершенно свободно и куда угодно гораздо раньше, когда они еще стояли лагерем на Баязетской равнине? Для какой же надобности Измаил-паша так трудился подниматься на несколько тысяч футов со всей своей артиллерией и тяжестями? Неужели только для того, чтобы нас морочить?

Эриванский губернатор встревожил сегодня начальника отряда своим донесением: «500 человек турецких курдов с двумя горными орудиями собрались в ущельях между Большим и Малым Араратом и угрожают набегом на Эриванскую губернию!»

Донося об этой опасности, генерал Рославлев просит дать ему помощь. Но мне кажется, что опасения губернатора чересчур преувеличены. Конечно, подобная попытка курдов может легко осуществиться, но, по всей вероятности, это не что иное, как простая шайка разбойников, из-за которой не следовало бы поднимать тревоги и беспокоить начальника отряда, достаточно озабоченного уже целым корпусом Измаила, который висит у нас над головой и, разумеется, гораздо более опасен краю, нежели ничтожная партия.

Замечательно, что целая губерния не может без [809] содействия войск, сама по себе, выставить оборонительную силу против шайки разбойников! Впрочем, удивляться тут не чему. Армяне — народ не воинственный, а из татарского населения надежной обороны создать нельзя, благодаря равнодушию наших же народных заправителей, которые никак не могут понять, что для привлечения к себе народных масс нужно с их стороны прежде всего справедливое, честное и умелое обращение с этими массами.

Генерал Павлов уведомил начальника отряда по телеграфу, что к нему на этих днях высылают сюда для «содействия» генерал-лейтенанта Лазарева. Тергукасов сейчас же просил разъяснить: «Для какого именно содействия?» На это он получил в ответ: «генерал-лейтенант Лазарев изъявил Великому Князю согласие подчиниться вам, не смотря на свое старшинство».

Признаюсь, я считаю такой поступок со стороны Лазарева в высшей степени благородным. Жертвовать в трудную минуту для общей пользы своим самолюбием — дело высокое, честное и хорошее!

Сегодня прибыл к нам в отряд подвижной лазарет Московского Общества Красного Креста, во главе которого стоит доктор Бетлинг.

5-го августа. Пятница. С Кулюлюк.

Тергукасов пригласил меня к себе и отдал приказ о выступлении частей войск отряда, предназначенных для обходного движения на Аббас-гёль. План его состоит в том, чтобы, сосредоточив в Гулюджи 17-ть баталионов с артиллерией, два полка драгунских и четыре казачьих, двинуться с этим отрядом на Аббас-гельский перевал, и, выйдя на Диадинскую дорогу, отрезать Измаилу путь отступления. Сам Тергукасов покидает Игдырь завтра, а меня с пятью баталионами, тремя батареями и с кавалерией посылает [810] сегодня же в ночь на Кулюлюк, приказав оставить у мельницы все лагерные палатки выступивших войск на своих местах, чтобы неприятель не мог догадаться о нашем движении. Но эта предосторожность мне кажется напрасной, так как известно, что турецкие лазутчики оплачиваются весьма щедро, не по нашему, а следовательно и перехитрить нам турок невозможно.

Командование всеми войсками, остающимися под Игдырем, начальник отряда поручил командиру Таманского полка, полковнику Самойлову.

6-го августа. Суббота. Кулюлюк.

Вчера, как только стемнело, я отправил в поход: Переяславский драгунский и Уманский казачий полки, дивизион конной батареи и ракетную команду, под начальством полковника Шипшева, приказав ему к рассвету быть в Гулюджи. Сам же я с остальными войсками: два баталиона ставропольцев, два баталиона крымцев, стрелковый баталион, три батареи пешей артиллерии, Сунженский казачий полк, парк, подвижной лазарет и обоз — выступил ночью и сегодня к 6-ти часам утра прибыл в Кулюлюк. Здесь, согласно распоряжению начальника отряда, я должен оставаться целый день в готовности дать помощь Игдырю, а если таковая не понадобится, то с наступлением ночи скрытно от неприятеля следовать далее в Гулюджу.

Сегодня большой праздник. Но для нас и праздники — будни. У всех, начиная с Тергукасова и оканчивая последним солдатом, теперь одна забота: как бы сломать Измаила, который торчит у нас на Зорских горах, как бельмо на глазу.

В 11 часов утра прибыл сюда начальник отряда и остановился отдохнуть у меня на перепутье. Я предложил ему чай и закуску. Пока мы с ним беседовали, он [811] получил с нарочным из Игдыря донесение полковника Самойлова, который пишет, что турки двумя колоннами наступают на Халфалю; одна из них уже спустилась, а другая вслед за ней направляется по горе. Тергукасов ответил запиской. «Если наступающий неприятель настолько многочислен что вам трудно с ним справиться, дайте знать князю Амилахвари в Кулюлюк, где он останется до вечера». Затем, простившись со мною, он выехал в сопровождении своего конвоя в Гулюджи.

И на этот раз многие у нас ошиблись в стратегических расчетах, тщетно ожидая, что как только турки подметят наше обходное движение, начнут сами не медля отступать; вышло совершенно наоборот: неприятель не только не испугался нашего обхода, а даже делает попытки к наступлению. Да иначе и быть не могло: однажды укрепившись на такой выгодной позиции и хорошо зная малочисленность наших войск, Измаил паша имеет все данные считать себя до поры до времени неуязвимым.

Никаких выстрелов однако со стороны Игдыря и Халфалю не было слышно, а аванпосты мои целый день ничего не давали знать. Наконец в пятом часу пополудни явился казак от Самойлова с запиской на имя начальника отряда. Я считал себя вправе ее распечатать и прочитал: «Не беспокойтесь. С двумя ротами и с кавалерией я порядочно поколотил шесть баталионов турок, которые спустились было с гор на Халфалю». Запечатав вновь эту записку, я послал ее к Тергукасову.

В 7 часов вечера мы снялись с бивака и двинулись к Гулюджи.

7-го августа. Воскресенье Гулюджа.

Всю ночь мы были в походе, и пришли в Гулюджи на рассвете. Я тотчас явился к начальнику отряда, [812] поместившемуся в обширной и роскошной персидской палатке, принадлежащей Кельбали-хану Нахичеванскому. Напротив этой палатки, в нескольких шагах, разбит был шатер самого Кельбали-хана, у входа в который, к удивлению моему, стояли часовые и, в качестве телохранителей, целый взвод при офицере от Хоперского казачьего полка. Я зашел к хану и тут же предложил ему немедленно распустить эти почетную стражу, неуместную по правилам русского военного устава, и вдвойне неудобную на глазах начальника отряда. Повидавшись со мной, Тергукасов сел верхом и поехал на рекогносцировку, а меня просил остаться в лагере.

Аббас-гёльский перевал занят теперь нашими войсками. Там стоят: бригада Цитовича (на которую возложена разработка дороги), две батареи и два казачьих полка. Вчерашняя рекогносцировка, сделанная Кельбали-ханом до самой границы, убедили его, что по ту сторону перевала, на всем пространстве Мысунско-Арзабской равнины, нет никаких признаков присутствия неприятеля, а это несомненно доказывает, что Измаил-паша сосредоточил весь свой корпус на Зорских и Каравансарайских горах и, крепко держа их в своих руках, не помышляет об отступлении.

Перед вечером прибыл к нам сюда генерал-лейтенант Лазарев и привел с собой: Кубинский пехотный полк (командир — полковник Кабенин) и одну батарею (командир — подполковник Шинявский). С ним же приехали два иностранных корреспондента: англичанин и американец, наш русский корреспондент «Голоса» Градовский и два адъютанта Великого Князя (братья Гельмерсен). Я не замедлил представиться генералу Лазареву. Давно я его не видал, кажется с тех пор, как мы знакомы были еще в Дагестане. Зная, как легко он подчинился младшему, [813] откинув в сторону всякие претензии, мне теперь особенно приятно было его видеть.

Лазарев поставил однако свой штаб в сторону, особняком. С ним же расположились и корреспонденты в своих оригинальных заграничных палатках, возбуждавших всеобщее любопытство.

На завтрашний день ничего не предпринимается, а всем войскам дан отдых.

В 11 часов ночи, когда я спал уже крепким сном, меня разбудил нечаянный гость: Нижегородский вице-губернатор Всеволожский, прибывший сюда в качестве уполномоченного от Общества Красного Креста; это мой старый знакомый, служивший когда-то адъютантом при князе Барятинском.

8-го августа. Понедельник. Гулюджа.

Рано утром принесли ко мне записку от Филиппова, который просит назначить в конвой начальника отряда, отправляющегося на рекогносцировку, драгунский полк и две сотни казаков, что я тотчас же и исполнил. Начальник отряда поехал на рекогносцировку к Аббас-гёлю вместе с Лазаревым и Филипповым. В то же время к стороне Сичанлу послан был полковник Шак с тремя баталионами и двумя сотнями казаков для разработки дороги.

В два часа пополудни от него прискакал казак с запиской на имя Тергукасова. На конверте была надпись: ,,В случае отсутствия начальника отряда, прошу вскрыть старшему». Старше меня никого не оставалось, а потому я вскрыл и прочитал: «С Каравансарайского перевала на Сичанлу спускаются 10 турецких баталионов. Я оставляю работу и возвращаюсь в лагерь». Записку эту я послал на Аббас-гёль к начальнику отряда, а в лагере распорядился, чтобы все было готово на случай выступления. [814]

И так, мы видим еще раз очевидное доказательство, что Измаил-паша настолько считал себя обеспеченным, что, несмотря на наше обходное движение, сам начинает угрожать нам обходом. Теперь поневоле возникнут опасения за игдырский лагерь, где у нас осталось всего семь баталионов.

Казак мой разъехался с Тергукасовым и начальник отряда вернулся с рекогносцировки, не прочитав записки Шака, содержание которой я поспешил ему доложить.

Я спрашивал генерала Лазарева: где они были, что нового видели и чем окончилась рекогносцировка? Но он угрюмо отвечал: ,,Видеть мы ничего не видели, а съездили просто к генералу Цитовичу и вернулись назад".

Как же не досадовать, если ряд подобных прогулок мотают кавалерию, забывая, что лошади могут понадобится для настоящего дела, а не для одних кавалькад.

Около семи часов вечера прискакавший казак с Тауз-кульского поста объявил мне, что турки наступают и завязали с аванпостами перестрелку. Я сел верхом и поднялся на ближайшую гору. За мной последовали князь Щербатов и любопытные корреспонденты. Долго я рассматривал в бинокль, но ничего другого, кроме небольшой конной партии человек в сто, не более, да и то на весьма дальнем расстоянии, не видел. Наблюдения наши были прерваны посланными от начальника отряда, который звал меня к себе.

У него собрались генералы Броневский, Барсов, Кельбали-хан; немного погодя явился и Лазарев. Предстояло совещание. Послали ординарца за полковником Шаком, присутствие которого было здесь необходимо.

В это время вдруг вбежал в палатку начальник отрядного штаба совершенно взволнованный, доложил, что сейчас прискакал казак с аванпостов с известием, что [815] неприятель в огромных массах повел наступление. Мы все поднялись с своих мест и ждали приказаний. Прошло однако несколько минут пока догадались позвать казака, чтоб лично от него узнать в чем дело. Тогда я доложил начальнику отряда, что прежде всего следовало бы разобраться с войсками, вывести их из той путаницы, в какой они стоят на биваке, приготовить их к боевому порядку и разместить артиллерию на позиции.

Генерал Барсов не замедлил мне возразить: ,,Куда и зачем выставлять артиллерию? Где же теперь выбирать для нее позицию?" Странное дело! Два дня войска стоят неподвижно в одном и том же положении, и в это время никто не взял на себя труда ознакомиться с местностью настолько, чтоб знать куда, в случае тревоги, должна выезжать артиллерия.

В конце концов, начальник отряда отдал нам общее приказание: ,,Быть в готовности". Мы откланялись, и я, послав на Таузкульский пост к находящимся там двум сотням в поддержку еще две сотни казаков на случай тревоги все необходимые распоряжения, ушел к себе в палатку.

Но почти вслед за мной явился командир Крымского полка полковник Юрковский и передал, что Тергукасов просит меня, как старшего, расположить пехоту на позицию и сообразно с нею расстановить артиллерию. Мне это было неприятно, но я сейчас же исполнил приказание, выдвинул войска из трущоб и, указав лично каждой части ее позицию, доложил об этом начальнику отряда, который приказал мне сейчас же отправить Тверской драгунский полк и одну сотню казаков в Чарухчи, по дороге на Кумалюн, с тем, чтобы Наврузов поспешил туда непременно к рассвету и дал бы знать о себе Самойлову; [816] а затем, если в течение завтрашнего дня ничего особенного не случится, то, чтобы завтра же вечером выступить обратно.

В полночь приехали казаки, которых я посылал на Таузкульский пост и сообщили, что неприятеля нигде не видно.

9-го августа. Вторник. Гулюджа.

Сегодня был у меня Лазарев и мы с ним долго беседовали.......................................................................

……………………………………………………………………………………………………………………..

……………………………………………………………………………………………………………………..

Из Дунайской армии получены сегодня горестные известия. Два неудачных штурма Плевны обошлись нам в 14 тысяч человек убитыми и ранеными. Слухи носятся, что из корпуса князя Шаховского много орудий попало в руки неприятеля. В какое несчастие повергает нас теперь наша самонадеянность! Давно ли мы все кричали в один голос с нашими дипломатами и военными агентами: «что турки - нищие, голодные, оборванные и что много ли нужно для того, чтобы с ними покончить»! Грустное и тяжелое разочарование!

10-го августа. Среда. Гулюджа.

Начальник отряда пригласил сегодня всех генералов на рекогносцировку по направлению к Сичанлу.

В шесть часов утра мы выехали из лагеря в сопровождении Переяславского драгунского полка и двух сотен казаков. Путь по горам лежит в ту сторону тяжелый, каменистый, неразработанный. Вслед за нами полковник Кабенин с тремя баталионами кубинцев.

Не доходя по Сичанлу мы делали привал на горе, [817] откуда видна была часть турецкого лагеря, а я проехал дальше и поднялся на еще более возвышенную гору, с вершины который ясно обозначился весь перевал (на Куджахе), занятый неприятельским лагерем и укрепленный батареями. Левее меня на горе Чарсала раскинулся другой, также большой укрепленный лагерь, а еще левее, в отдаленном пространстве, на равнине, едва виднелись белые ряды палаток; но это уже наши войска, стоящие под Игдырем. Скоро ко мне подъехали Тергукасов, Лазарев, все корреспонденты и проч. Внимательно рассматривая турецкие позиции, мы должны были придти к заключению, что Измаил искусно воспользовался природною местностью и приготовился встретить противника, с какой бы он стороны не подошел, одновременно и фронтальным и фланговым огнем своих батарей.

Здесь подали завтракать, а в это время урядник 1-го Уманского полка Лукин, исполнявший в прошлом году на Алпкочакском посту кордонную службу, отвечал на наши расспросы и удивил всех своим знанием и обстоятельным, толковым пояснением тех местностей, которые теперь находятся во власти неприятеля. Пока мы завтракали, топографы занимались съемкой турецких позиций.

К двум часам пополудни мы возвратились в лагерь, а кубинцев оставили разработать дорогу.

Вечером Тергукасов пригласил меня к себе для того, чтобы сообщить о своем намерении сделать завтра еще раз рекогносцировку, но уже усиленную. С ним в палатке сидел Лазарев. В его присутствии я высказал перед начальником отряда все, что лежало на душе. «Я не совсем понимаю, - сказал я, — пользы повторять еще раз завтра то же самое, что уже сделано сегодня.

«Все, что нужно и можно было видеть, мы видели и хорошо рассмотрели. Я полагаю, мы уже составили себе достаточное ясное понятие о всей силе сопротивления, которое [818] готовит нам неприятель, как с этой стороны, так и по головному фронту, против Игдыря. К тому же мы, кажется, все достаточно убедились, что предпринятый нами обход с целью отрезать Измаилу путь отступления ни мало не поколебал его решимости твердо стоять на занятых им позициях. И так, что касается рекогносцировки, то я не думаю, чтоб она могла открыть для нас что-нибудь новое. Другое дело, если б вы пожелали, покинув со всеми войсками гулюджинский лагерь, двинуться за Сичанлу и далее с полной готовностью принять бой, если бы неприятель выступил к нам навстречу. Тут будет, по крайней мере, какая-нибудь цель; тогда как бесцельные рекогносцировки напрасно только утомляют войска. Я считаю долгом в подобных случаях не скрывать своего мнения пред вашим превосходительством. Впрочем, как всегда, я готов исполнить всякое ваше приказание. Скажу больше. Если бы даже вам угодно было атаковать эти скалы, на вершинах которых мы сегодня считали турецкие батареи, то вы можете быть уверены, хорошо зная войска своего отряда, что они не задумаются ни на минуту лечь здесь также, как их товарищи под Плевной; разница будет только в том, что у нас нет здесь под рукою столько солдат, чтоб мы могли разом уложить 14 тысяч. Лазарев, нахмурив брови, исподлобья бросая взгляд то на меня, то на Тергукасова, слушал и молчал.

Рекогносцировка все-таки была решена на завтрашний день; приказано назначить два полка: драгунский и казачий с ракетной батареей.

11-го августа. Четверг. Гулюджа.

К шести часам утра мы были уже готовы. Начальник отряда поздоровался с бригадой и все вместе отправились [819] опять на Сичанлу. Пройдя половину пути, мы настигли колонну Шака, который с тремя баталионами и со взводом пешей артиллерии медленно подвигался вперед, проделывая дорогу.

Отсюда начальник отряда послал Филиппова с двумя сотнями казаков и ракетной полубатареей вправо для подробной рекогносцировки местности к юго-западу от Сичанлу, а также для ближайшего осмотра турецкого лагеря на Куджахе. С Филипповым приказано было отправиться князю Щербатову, всем офицерам генерального штаба, топографам и начальнику артиллерии, генералу Барсову, со своими батарейными командирами.

Мы же с Тергукасовым и Лазаревым продвинулись вперед и остановились на том самом месте, где вчера делали привал. Вся перемена, которую мы сегодня высмотрели у неприятеля, заключается в том, что куджахский лагерь заметно после вчерашнего дня усилился, что по горам кое-где шмыгают турецкие разъезды, да Филиппов привез известие, что новый турецкий лагерь появился и на Балык-гельской долине. С этими сведениями мы и возвратились обратно. Лазарев со своим штабом все время ехал особняком, отдельно от Тергукасова. Его отношения к нам становятся для меня несколько загадочными.

Вечером зашел ко мне адъютант Его Высочества, Гельмерсен, и, между прочим, в разговоре сообщил, что скоро, кажется, хотят его послать отсюда к Великому Князю, просить вновь о подкреплении. Конечно, это единственный способ, к которому остается прибегнуть для решения данной задачи. Измаила-пашу, укрывшего свой корпус на вершинах горного хребта, под облаками, можно разбить на на голову; но не иначе, как заставив его спуститься вниз — или к Игдырю, или назад, в Мысунскую долину. Вынужден же он будет сделать этот шаг только тогда, когда [820] будет опасаться за свой тыл. А возбудить такого рода опасения мы не можем с теми средствами, которыми теперь располагаем. Для этого нам нужно разъединить свои силы: часть отряда должна идти на Аббас-гель, за границу; другая должна оставаться под Игдырем. И там, и здесь необходимы самостоятельность и полная готовность во всякое время встретить неприятеля и дать ему сражение. Разве можно это выполнить, не получив в поддержку сверх того, что нам прислали, еще по крайней мере 10 баталионов? По-моему нельзя. Так я и высказался Гельмерсену. Тут же были Щербатов, Шак, Медведовский и многие другие и решительно все безусловно соглашались с моим мнением.

12-го августа. Пятница. Гулюджа.

Сегодня ко мне заходил начальник отряда и поведал наконец о результате своих совещаний с Лазаревым.

Тергукасов предложил ему с восемью баталионами, четырьмя батареями и четырьмя полками кавалерии спуститься через Аббас-гельский перевал за границу и отрезать Измаилу сообщения с Эрзерумом и Баязетом. Сам Тергукасов во главе шести баталионов, двух батарей и двух полков кавалерии одновременно поведет наступление на Сичанлу и далее на Куджах. Мне же предназначалось выступить отсюда с тремя баталионами в Игдырь и, присоединив к себе войска игдырского лагеря, принять под свое начальство отряд в составе восьми баталионов без артиллерии, которая по горам в тех местностях действовать не может.

Таким образом, войска всех названных колонн одновременно должны атаковать Измаила с трех сторон: Лазарев с тыла, Тергукасов с фланга, я с фронта.

Но генерал Лазарев наотрез от такого предложения отказался, говоря, что он потребует никак не менее 15-ти [821] баталионов для того, чтобы перейти за перевал. Вследствие этих объяснений Тергукасов вынужден был просить по телеграфу у Великого Князя о прибавке войск, на что Его Высочество дал ответ, что генерал Девель с 8-го баталионами немедленно будет выслан.

Наконец все наши беспокойные, и русские и иностранные, корреспонденты изволили покинуть наш лагерь и уехали, унося с собой великое неудовольствие против Тергукасова за то, что тот не дозволял им здесь хозяйничать, не делал им никаких докладов и не ухаживал за ними, как это, говорят, принято в наших главных силах. Остался с нами один только француз Кутули,— человек спокойный и умеющий прилично себя держать.

13-го августа. Суббота. Гулюджа

По сведениям из Игдыря, полученным здесь в лагере, оказывается, что дело 6-го августа, причинившее столько тревоги Самойлову, было не что иное, как самая пустая перестрелка и даже не с регулярными турецкими войсками.

Приходили сегодня наши курды, жители Сурмалинского уезда, искать суда и просить о помощи. По окончании летней кочевки в горах они хотели спуститься на плоскость в свои аулы, но сурмалинское население, армяне и татары, их не пускают. Тергукасов не обратил никакого внимания на эту жалобу, но по моему эта политика крайне ошибочная.

15-го августа. Понедельник. Гулюджа.

Вчерашний день прошел без тревоги. Сегодня же около полудня поднял всех на ноги внезапно явившийся старшина дер. Чарухчи с известием о наступлении турок на Игдырь. Тергукасов хотел сию же минуту отправить туда три полка кавалерии, но я посоветовал не гонять их напрасно за сорок верст, так как и это наступление турок [822] может быть даст те же результаты, как и «битва» Самойлова 6-го августа.

Вместо трех достаточно было, по моему мнению: послать один, которому и приказать, прибыв в игдырский лагерь тотчас же дать знать сюда в случае серьезной опасности. Тергукасов согласился, и я послал Сунженский казачий полк.

В 9 часов вечера меня позвали к начальнику отряда. Он чрезвычайно тревожился за Игдырь, и я предложил послать туда в поддержку Самойлова два баталиона и батарею с полковником Шаком, что, мне кажется, было бы достаточно.

Позвали Шака, чтобы отдать ему это приказание, но в ту же минуту прискакал нарочный от Самойлова с следующим донесением: “две большие колонны турок спустились с двух сторон. Опасаюсь и не могу ручаться за свой правый фланг. Прошу подкреплений и ожидаю приказаний". Тогда начальник отряда приказал мне: взять 5 баталионов, 12 орудий, Переяславский драгунский полк и поспешно выступить отсюда на помощь к Игдырю.

16-го августа. Вторник. Игдырь.

Покинув Гулюдж в два часа ночи, я прибыл в Кулюлюк в 9 часов утра, где остановил свою колонну на отдых и людям приказал варить пищу.

Выстрелов нигде не слышно. Местные жители и встречные казаки докладывают, что в Игдыре все обстоит ”благополучно". В 4 часа пополудни мы поднялись и пошли далее.

Оставив по дороге пехоту и две батареи, под начальством генерала Броневского, в с. Чарухчи, и, передав дивизион конной батареи Тверскому полку, стоящему в д. Яиджи, я прибыл с переяславскими драгунами уже в сумерки на бивак к мельнице. Тут полковник Самойлов [823] встретил меня с рапортом и красноречивым докладом о вчерашнем деле под Халфалю Турки, по его словам, опять пробовали спуститься двумя колоннами, но он обратил их в бегство, и неприятель за свою смелость поплатился убитыми в числе 80 человек, да превосходным оружием Пибоди. У нас же, в свою очередь, всего и убитый и 4 раненых.

17-го августа. Среда. Игдырь.

Вчера после свидания с Самойловым я отправил донесение начальнику отряда и его успокоил, а утром сегодня обошел баталионы, бывшие третьего дня в деле, благодарил их за службу и осмотрел четырех раненых.

В игдырском лагере весьма многие описывают это дело несколько иначе. Говорят, регулярных войск тут не было, а спустившиеся колонны турок состояли из куртинской пехоты, которая разумеется не выдержала огня нашей артиллерии; убитых турок вовсе не так много, как показывают, а превосходное оружие Пибоди заключается в единственном ружье, выставленном на показ в палатке Самойлова; одним словом, все дело 15-го августа, также как и 6-го, похожи на бурю в стакане воды.

Я заметил Самойлову, что нам пора наконец бросить дурную привычку к преувеличенным донесениям, которые не редко вводят в заблуждение и расстраивают планы главных начальников.

Часу в четвертом пополудни уездный начальник Бежанбеков дал мне знать, что генерал Лазарев только что прибыл из Гулюджи и остановился у него отобедать. Я тотчас надел саблю и поспешил к Бежанбекову.

За обеденным столом у него сидели: Лазарев, адъютанты Великого Князя братья Гельмерсен, жандармский полковник из Эривани Пекарский, несколько других лиц, [824] мне незнакомых и наконец сам хозяин Бежанбеков. Выслушав мой рапорт о состоянии вверенного мне под Игдырем лагеря, генерал Лазарев пригласил меня сесть и отобедать. «Надолго ли ваше превосходительство к нам пожаловали?» спросил я, не умея объяснить себе причину этого столь неожиданного приезда.

«Я совсем отсюда уезжаю»,— угрюмо отвечал он,— еду сейчас же в Александрополь…………………..

………………………………………………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………………………………………

18-го августа. Четверг. Игдырь.

Турки ежедневно сооружают новые укрепления и разрабатывают дороги в горах по всем направлениям.

Осматривая сегодня утром, по обыкновению, неприятельские позиции, я заметил у турок какое-то особенное движение. Большие колонны, по-видимому, спускались в Халфалю. Милости просим! Наше общее желание именно и заключается в том, чтоб Измаил-паша попробовал спуститься на равнину; но, к сожалению, таков уже закон, что сторона, обладающая инициативой, никогда не исполняет желаний противника: турки не дошли до Халфалю и остановились. Я поехал в лагерь Броневского и здесь оставался, наблюдая за движением турок.

Ровно в час дня в центре большого турецкого лагеря показался густой дым, черным столбом поднявшийся к небу. Это был сигнал, так как вслед за сим из ближайшей к нам шестиорудийной батареи раздался первый выстрел, направленный в Халфалю. [825]

Началась канонада. Но все прочие батареи молчали, хотя и находились, как можно было видеть в бинокль, в полной готовности к действию.

Оставив Броневскому нужные приказания, я вернулся к мельнице для ближайшего наблюдения за ходом дела. Разумеется, артиллерия наша пробовала отвечать, но это оказалось бесполезным, так как не было возможности бросать снаряды снизу на такую вышину. В три часа пополудни по такому же сигналу турки прекратили канонаду, не причинившую никакого вреда: ранен был у нас один артиллерист и убита одна артиллерийская лошадь.

Обо всем этом я донес начальнику отряда в Гулюджи и вместе с тем писал к нему, что если он более не думает заходить в тыл позиции Измаила, то, по моему мнению, личное его присутствие под Игдырем необходимо, так как здесь наш базис и под рукою телеграф для сношения с корпусным командиром. Оставаться же в Гулюджи без телеграфа, в стороне от главного пункта наших операций, и оттуда делать все сношения и распоряжения, по моему, весьма неудобно, тем более, что Измаил-паша и не помышляет об отступлении; а, напротив, как по всему видно, он делает грандиозные приготовления, и конечно настолько осторожен, что никогда не спустит к нам в равнину несколько таборов для того, чтобы их расколотили. Когда же он решится наступать, то двинет разом все свои силы, а это повлечет за собой большие осложнения и для нас и для Эриванской губернии, наполовину населенной мусульманами. В силу этих соображений я и просил Тергукасова в моем письме прибыть в Игдырь, если только это не нарушит каких-нибудь новых планов.

Сегодня мы все были взволнованы и огорчены, узнав о неудачном деле главных сил нашего корпуса. Турки 13-го [826] числа отбили у нас Кизил-тапу. Захарий Чавчавадзе и генерал Комаров тяжело ранены.

Сейчас получил от начальника отряда письмо и предписание, в котором он приказывает мне взять с собою те же войска, которые я привел сюда третьего дня, вернуться с ними в Гулюджи, если, по моему мнению, нет здесь в них особенной надобности.

19-го августа. Пятница. Кулюлюк,

Сообщив Самойлову полученное мною предписание Тергукасова и поручив ему командование войсками в Игдыре, взял с собой лишь три баталиона, одну батарею, казачий полк и вечером, когда совсем уже стемнело, выступил с ними в Гулюджи; а два баталиона крымцев с батареей и драгунский полк, чтоб не ослаблять игдырского лагеря, признал необходимым оставить на месте в распоряжении Самойлова.

В 11 часов прибыв в Кулюлюк, я остановился здесь биваком и послал казака с письмом к начальнику отряда, донося ему, что я здесь ночую, а завтра явлюсь с моей колонной в Гулюджи.

20-го августа. Суббота. Игдырь.

Утром, когда мы готовились уже к выступлению, прискакал нарочный от Тергукасова с новым приказанием, в отмену прежнего: мне велено со всею колонной повернуть назад и возвратиться обратно в Игдырь. Приказание было краткое, без всяких пояснений, так что я не мог понять, какая причина вызвала такую перемену, тем более, что, возвратясь в Игдырь, я ничего нового со стороны неприятеля не заметил. [827]

21-го августа. Воскресенье. Игдырь.

Продолжая держаться того же мнения, которое я однажды высказал об Игдыре, как о базисе, я настаиваю на том, чтобы обеспечить этот пункт хотя самыми несложными полевыми укреплениями и тогда четырех баталионов с батареей было бы вполне достаточно для его защиты; со всеми же остальными войсками мы могли бы двигаться куда угодно, т. е. возвратить себе по крайней мере утраченную свободу; об этом еще раз пишу сегодня к начальнику отряда.

Вечером я узнал еще из достоверных источников, что Эюб-ага, глава наших курдов, передался к туркам. Удивляться здесь не чему: это неизбежное последствие нашей ложной политики по отношению к куртинам.

22-го августа. Понедельник. Игдырь.

Сейчас получил из Гулюджи от начальника отряда предписание: отправить две роты Александропольского крепостного полка и князя Щербатова с его кавалерийской бригадой в главные силы. Тергукасов кроме того, по требованию Лориса, отправляет туда же и Кубинский пехотный полк с батареей. И так, вместо обещанной прибыли, которую должен был привести к нам генерал Девель, надо теперь ожидать, что под предлогом кизилтапинской катастрофы корпусный командир начнет урезывать наш Эриванский отряд.

23-го августа. Вторник. Игдырь.

У неприятеля продолжается усиленная работа на батареях и по дорогам.

Мой начальник штаба опять заболел, что меня очень озабочивает. [828]

Полковник фон-Шак произведен в генералы с назначением командиром 2-й бригады Кавказской гренадерской дивизии и скоро, от нас уезжает в главные силы. Радуюсь его повышению, но сожалею, что отряд лишается одного из лучших офицеров.

24-го августа. Среда. Игдырь.

С верхних этажей горного хребта неприятель постепенно спускает свои лагери, перенося их на склоны ближайших к нам высот. Перемены эти совершаются по ночам, представляя наблюдательному взору почти каждое утро новую вполне законченную позицию.

Не понимаю, почему у нас так не любят или не умеют укреплять своих лагерей. Сегодня я поехал в Яиджи, взяв с собой состоящего при войсках отряда, полковника генерального штаба князя Бегильдеева, артиллерии капитана Вильде и саперных офицеров Тарнецкого и Васильева. Указав им выбранную мною местность, я спросил: как скоро можно устроить здесь из материалов имеющихся тут же под рукой небольшое укрепление на две роты и четыре орудия? Они назначили срок две недели. Странно! Почему же туркам для подобных укреплений довольно одной ночи? Тергукасов ничего однако же не отвечает на мое предложение укрепить Игдырь. Я догадываюсь, что ему этого очень не хочется.

Сейчас парк прибыл из Гулюджи. Офицер сопровождавший его доложил мне, что начальник отряда завтра со всеми войсками переходит в Игдырь, а в Гулюджи останутся только четыре баталиона и одна батарея. Стало быть все обходное движение наше сводится к простой демонстрации, не изменившей ни на волос общего положения дел ни у нас, ни у турок. [829]

Сегодня мы узнали, что в главных силах корпуса появились Обручев и Черняев. Дай Бог, чтоб им удалось поскорее помочь нашему горю.

25-го августа. Четверг. Игдырь.

Страшная жара продолжается держаться до сих пор. Воздух в лагере невыносимый. Болезненность в войсках возрастает. Охотники наши, рассыпанные по всему протяжению передовой линии, от Яиджи до Чарухчи, ежедневно ведут с неприятелем перестрелку.

Приезжал ко мне сегодня доктор Финляндского Общества Красного креста, устроившего свой госпиталь в Эривани. Он просил меня уступить ему для излечения 50 человек больных и раненых солдат с тем, чтоб они находились на. полном иждивении общества.

Я посоветовал ему лично просить об этом начальника отряда, который конечно даст на это свое согласие и отнесется с благодарностью к его предложению. Но меня весьма удивляет, что военный медицинский персонал как-то странно и недружелюбно относится ко всем вообще представителям Красного креста: так и в настоящем случае: вместо признательности за то, что нам желают помочь в трудной задаче призрения множество больных и раненых, доктора наши выдумывают всевозможные затруднения и препирательства, чтоб не допустить присутствия Финляндского госпиталя в отряде.

Вечером прибыл Тергукасов. Он подъехал прямо к моей палатке и принял от меня рапорт. Затем остался выпить чаю и долго со мной беседовал.

Давно я не видел его в такой степени озабоченным и нравственно утомленным. Да и нельзя не утомиться, когда взваливают на шею невыполнимые задачи. [830]

Кубинский пехотный полк, говорит он, был отправлен им из Гулюджи в главные силы, как это было приказано, но потом последовала перемена и полк на походе опять повернули назад. Как же не пожалеть войска и не сообразить своих распоряжений так, чтобы не гонять людей напрасно взад да вперед?

26-го августа. Пятница. Игдырь.

Из Кулюлюка и Гулюджи утром дали знать, что турецкая конница переправилась на левый берег Аракса. Сию же минуту я отправил на Кулюлюк маиора Нацвалова с эскадроном драгун и сотней казаков на поиски.

Вскоре за сим получается второе сведение, что переправившиеся за Аракс турки пошли на Сардар-Аббад. Тогда я послал еще один эскадрон с сотней казаков, под начальством маиора Нуджевского, приказав ему: дойти до Кулюлюка, удостовериться там в истине полученных сведений и, узнав в чем дело, соединиться с Нацваловым; затем, приняв под свое начальство оба эскадрона и обе сотни, действовать по своему усмотрению, стараясь перерезать дорогу туркам и не давать им ускользнуть безнаказанно.

После обеда начальник отряда уведомил меня запиской, что турецкая конница напала на Сардар-Аббад, а потому он сам, чтобы выиграть время, послал Нуджевскому приказание: «переправиться за Аракс и поспешить на выручку Сардар-Аббада».

Вечером я был у Тергукасова и слышал от него ряд новостей, только что полученных из главных сил. Прежде всего мы оба порадовались, узнав, что Великий Князь с 20-го числа лично вступил в командование войсками действующего корпуса. Засим была речь о кизилтапинском приключении. Оказывается теперь, что турки отбили у наших главных сил эту позицию по милости Эриванского отряда! [831]

Опять виноват Тергукасов! Зачем он неотступно требовал себе прибавки войск и этим ослабил силы Лориса? Чтобы удовлетворить его настоятельные требования, корпусное начальство вынуждено было 12-го числа направить к нам Девеля с восемью баталионами! Вот причина разгрома, который и не замедлил последовать на другой же день по выступлении этих восьми баталионов!

Во время боя на Кизил-тапе Девелю послано было приказание немедленно повернуть назад и ударить неприятелю во фланг, но ему не удалось это исполнить и битва была проиграна. Теперь Девеля с его дивизионным штабом, но без войск, отправляют к нам в Эриванский отряд.

И так, беда 13-го августа стряслась по милости Эриванского отряда!... Что же? Отчего и не свернуть с больной головы на здоровую, если это можно. Опыт в этом роде однажды уже был сделан в Зивине, где главные силы будто бы потерпели крушение опять-таки благодаря все тому же Эриванскому отряду.

27-го августа. Суббота. Игдырь.

Неприятель окончил свои работы и теперь, как видно, занимается ученьями.

В полдень явился маиор Нуджевский и доложил, что в своих поисках, ни вчера, ни сегодня, нигде не встретил неприятеля. Прибыв в Сардар-Аббад, он узнал только, что шайка конных турецких курдов действительно сделала вчера набег на это селение, но была тотчас же отбита находившейся там полусотней казаков. Между тем, со всех сторон слышны жалобы на эту же самую шайку, которая успела сделать в одни сутки еще несколько нападений и совершить убийства в разных местностях Сурмалинского уезда, а генерал Кельбали-хан доносит, что [832] хоперцы были с нею в перестрелке и 25 человек из шайки взяли в плен.

Сегодня я пригласил к себе ужинать начальника отряда, Барсова, Броневского и полковых командиров, чтобы проводить Шака и пожелать молодому генералу всего лучшего на новом месте. Пили за его здоровье, за Борделиуса, назначенного ему в преемники, за Ставропольский полк, за Тергукасова... Разошлись в час ночи. В это время подъехал Штокфиш из Тифлиса и привез мне письма из дома.

28-го августа. Воскресенье. Игдырь.

Начальник отряда выразил мне неудовольствие на маиора Нуджевского, обвиняя его одного в том, что шайка разбойников не была нигде настигнута и ушла из Сурмалинского уезда безнаказанно. Маиор Нуджевский ссылается на приказ начальника отряда, ясно и точно определенный: «поспешить на выручку Сардар-Абада», приказ, в котором он усматривал главную цель, почему и придерживался в своем поиске исключительно одного направления. Несмотря на эти доводы, я поручил полковнику Кирьякову сделать дознание и навести справки на всей линии, чтобы разъяснить: по чьей именно оплошности удалось турецким курдам прорваться за Аракс?

29-го августа. Понедельник. Игдырь.

Тергукасов получил депешу от Великого Князя, из которой видно, что Его Высочество очень недоволен за набег шайки разбойников на Сурмалинский уезд и приказывает отдать под военный суд всех турецких курдов, взятых хоперцами в плен 26-го числа. Но тут произошло недоразумение. Из 25-ти курдов, об которых доносил Кельбали-хан, на самом дели, ни одного человека не оказалось... [833]

Начальник отряда, ежеминутно озабоченный приисканием исхода из столь неловкого, выжидательного положения, в котором мы находимся, пожелал вновь перенести свою отрядную штаб-квартиру в Гулюджи. Не видя никакой побудительной к тому причины, я с своей стороны нахожу, напротив, что присутствие его в Игдыре при настоящей обстановке безусловно необходимо, а потому и признал нужным повторить ему мое мнение, однажды уже высказанное по этому поводу.

30-го августа. Вторник. Игдырь.

Поручив мне командование войсками игдырского лагеря и отдав некоторые распоряжения, начальник отряда в 7 часов утра вместе с Филипповым уехал в Гулюджи.

Признаюсь, решительно не могу понять цели этой поездки.

По случаю тезоименитства Государя Императора и Наследника Цесаревича в 10 часов был в лагере торжественный молебен с салютационной пальбой из всех орудий и вслед за тем церковный парад от Крымского пехотного и Кавказского казачьего полков, празднующих сегодня свой храмовой праздник. Гром орудий всего лагеря, народный гимн, исполненный большим хором музыки, долго не умолкавшее “ура!" в передовой линии — все это подняло на ноги турок; они тысячами высыпали из палаток, чтобы посмотреть на наш праздник и усеяли горы на всем протяжении своих укрепленных позиций.

По окончании церемонии командир Крымского полка, полковник Юрковский, радушно угощал нас большим праздничным обедом.

31-го августа. Среда. Игдырь.

В 7 часов утра мне подали записку от полковника Самойлова. Он доносил, что турки спускаются к нам [834] двумя колоннами. Я взял бинокль и тотчас убедился в справедливости донесения. В то же время привели ко мне турецкого солдата, попавшегося в плен нашим охотникам. При допросе он объявил, что Измаил-паша получил из Карса приказание: «начать наступление и постараться завладеть Игдырем, после чего ударить на Эривань; если же это не удастся, то отступить от русской границы, так как дальнейшая стоянка на горах, по случаю приближающихся холодов, скоро будет невозможна».

Послав об этом в Гулюджи донесение начальнику отряда, я отправился в лагерь, объехал войска и отдал надлежащую диспозицию на случай встречи неприятельских колонн, если бы они вздумали спуститься на равнину.

До 3-х часов пополудни я оставался у мельницы, наблюдая за турками. Они постепенно спускались по склонам гор, и в то же время но всем направлениям усиленно сооружали новые батареи и новые укрепления.

Деятельность турок продолжалась, таким образом, без перерыва целый день. Войска свои они держали на готове, видимо что-то замышляя, но ограничились одними эволюциями, и атаковать нас не решались. Вечером, когда совсем уже стемнело, хлынул проливной дождь, который и послужил одновременным сигналом к ночному отдыху, для нас и для турок. Обо всем мною виденном и о тех переменах, которые совершились в позициях неприятеля, я уведомил Тергукасова двумя записками, в полдень и вечером. Мой начальник штаба находил это излишним и советовал мне вовсе не посылать никаких донесений, но я не хотел изменить своему правилу, усвоенному с самого начала кампании, а после сцены 2-го мая в Сурп-Оганесе считаю безусловно необходимым для пользы дела и для себя лично сообщать начальнику отряда о малейшей перемене в [835] обстановке неприятеля. Это важно тем более теперь, когда нам решительно неизвестно: надолго ли, зачем, с каким вновь зародившимся планом признал он нужным удалиться от нас в Гулюджи?...

1-го сентября. Четверг. Игдырь.

Проливной дождь со вчерашнего дня не унимается. Сквозь легкий туман, повисший над горами, мы заметили новую обстановку: на гребне ближайшего к нам обрыва, над самым Халфалю, очутился вновь поставленный значительный лагерь. Турки, как видно, окончательно решили спустить вниз свои первоначальные позиции, на которых в ту ночь уже выпал первый снег. Все силы неприятеля обозначились теперь с такою ясностью, что, судя по палаткам пехотных лагерей, можно без ошибки считать сосредоточенными в них никак не менее 40 баталионов. В 9 часов утра из двух вновь сооруженных батарей турки открыли огонь по Халфалю и поддерживали канонаду до 2-х часов пополудни.

Я писал сегодня к начальнику отряда, что неприятель усердно разрабатывает дороги и продолжает спускаться, а потому просил оставить Гулюджи и возвратиться в Игдырь. В ответ на это донесение он прибыл сам и привел с собой 6 баталионов, 12 орудий и один казачий полк.

2-го сентября. Пятница. Игдырь.

Сегодня приехал в Игдырь начальник штаба армии, генерал Павлов. Цель его приезда к нам, как объяснил мне Тергукасов, заключается в том, чтоб отнять у нас еще 8 баталионов, две батареи и шесть сотен казаков. Колонна эта, под начальством самого ли Тергукасова (если он пожелает) или кого-нибудь из генералов, должна будет через Камбинский пост и Дигр [836] идти в обход правого фланга Аладжинской позиции Мухтара-паши и тем облегчить наступление, предпринимаемое нашими главными силами.

Я не мог не выразить моего крайнего удивления по поводу столь неожиданного факта, из которого надо заключить, что в главном корпусе совершенно неизвестно положение нашего отряда и числительность корпуса Измаила-паши, угрожающего Эриванской губернии. На мой совет не соглашаться Тергукасов ответил, что он не намерен делать противоречивых заявлений, а, предпочитая исполнить в точности все требования, предъявляемые свыше, дал уже на то свое согласие, и командование обходной колонной поручает мне.

Я благодарил начальника отряда за доверие, но при этом добавил: “всегда и везде, с особым удовольствием готов я исполнить ваши приказания; но, по моему мнению, все-таки необходимо представить истинное положение нашего отряда и выяснить, что подвергать случайностям Игдырь не следует потому, что мы дорожим этим пунктом настолько же, насколько главные силы дорожат Александрополем. Но если и за сим доводы наши не примутся во внимание, то, зная хорошо как нужны здесь войска, я попрошу вас назначить в мою колонну не восемь баталионов, а четыре, одну батарею и четыре сотни казаков. Для меня этого будет достаточно. Не лишним однако же считаю высказать перед вами мой личный взгляд на это дело. Мухтар-паша с высоты Аладжи не может не заметить, или не быть предупрежденным о движении нашей колонны, как только она перейдет Арпачай, а раз движение наше потеряет скрытность и внезапный характер, из него ничего не выйдет — все равно, будет ли в колонне восемь, или четыре баталиона".

Чтоб действительно облегчить наступление главных сил и произвести обходом серьезное впечатление на Аладже, по моему, нужны не 8 баталионов, а целая дивизия. [837]

Перед вечером два эскадрона турецкой кавалерии спустились к нашим казачьим пикетам и открыли огонь. Сейчас же были высланы драгуны со взводом конной артиллерии и турки немедленно исчезли.

3-го сентября. Суббота. Игдырь.

Генерал Павлов в сопровождении Филиппова приезжал сегодня в передовой лагерь и подробно рассматривал позиции Измаила. Мы встретились с ним у мельницы. Здесь он повел со мною речь о том, что уже вчера мне было известно из слов начальника отряда, и я напрямик высказал ему свое личное мнение, и к тому, что вчера говорил Тергукасову, добавил, что если, несмотря ни на какие представления, признано неизбежным будет отнять часть войск от Эриванского отряда для содействия главным силам, то, по моему, необходимо теперь же очистить Игдырь от боевых и продовольственных складов, отодвинув их к Маркаринскому мосту за Аракс и избавить нас от того бремени и постоянных забот, которые не дают нам желаемой свободы действий. Павлов, по-видимому, согласился с моим мнением.

Вечером возобновились те же самые переговоры с моим начальником штаба, которого Павлов потребовал к себе. Медведовский, возвратясь с этой аудиенции, сообщил мне, что генерал Павлов, между прочим, спрашивал его: «правда ли, что князь хочет оставить Эриванский отряд?» На это Медведовский ответил: «Я настолько знаю князя, что могу смело утверждать, что пока будет война, он ни в каком случае не оставит свой пост, хотя и было много причин, побуждавших его покинуть Эриванский отряд».

5-го сентября. Понедельник. Игдырь.

В 5 часов утра вдруг загремела артиллерийская канонада. Все войска выскочили на линию. Но очень скоро гром [838] умолк и водворилась повсеместная тишина. Дело в том, что наши охотники подползли к неприятельскому лагерю и дали залп. Ошеломленные турки из всех орудий открыли огонь, но потом опомнились, и всеобщая тревога оказалась фальшивой.

Тергукасов пригласил с собой всех генералов на объезд лагерей, который начался в 8 часов утра. При осмотре в Чарухчи бивака двух полков 39-й пехотной дивизии я был поражен жалким видом Кубинского полка. Во всю мою службу ничего подобного я не встречал: люди оборванные, босые, на одной ноге сапог, на другой поршень. И это поражает глаз тем более, что тут же рядом стоят бакинцы, великолепно одетые с головы до ног. Настоящий командир, полковник Кабенин, говорят здесь не при чем; полк привел в столь плачевное состояние его предшественник К.

Генерал Павлов сегодня утром выехал. Вечером я был у Тергукасова и видел у него Цитовича, вызванного из Гулюджи. Начальник отряда получил сведение, что московская гренадерская дивизия, нетерпеливо ожидаемая Великим Князем, не может прибыть к 8-му сентября по бездорожью и запоздает дней на шесть.

6-го сентября. Вторник. Игдырь.

Сегодня опять тревога, но на этот раз уже не фальшивая. Турки вновь принялись строить батареи поближе к нам и в то же время открыли канонаду по Халфалю. Наша артиллерия должна была выйти из сферы выстрелов и отступить за Халфалю, чтобы не представлять из себя неподвижной мишени. Неприятель сверху бьет очень ловко, а наши снаряды к нему не долетают. Долго мы пробыли с начальником отряда на передовой позиции и смотрели на [839] работы, производимые турками. Замечательно быстро они разбивают свои лагери, ставят палатки и сооружают из каменистого грунта укрепления.

7-го сентября. Среда. Игдырь.

Утром мы отправились вместе с Тергукасовым в лагерь к мельнице и, остановившись у палатки Самойлова, начали рассматривать в телескоп, что делают турки. Часу в девятом турецкая батарея (которую наши солдаты прозвали “мухтар") открыла огонь по Халфалю. 2-я батарея 38-й бригады, расположенная в Хошхабаре, принялась отвечать и, несмотря на пятиверстное расстояние, наши девятифунтовые орудия работали так метко, что каждая почти граната (а их выпущено было 127) ложилась в середину свирепого “мухтара". “Мухтар" в свою очередь усилил огонь, а к нему присоединились еще три соседних батареи.

По счастию, все турецкие снаряды, бросаемые навесно, падали среди лагерей в Халфалю и Хошхабаре, глубоко врываясь в мягкий грунт, и потому настоящего вреда нам не наносили. Весь отряд любовался действиями молодецкой 2-й батареи Колодеева.

В час пополудни канонада прекратилась, но неприятель, как видно, понес чувствительную потерю, ибо целый баталион его стоявший по соседству с “мухтаром" снялся с позиции и убрал свои палатки.

Начальник отряда поехал в Хошхабар, где особенно благодарил Колодеева и расхвалил его славную батарею.

8-го сентября. Четверг. Игдырь

Из донесения, полученного мною сегодня по утру от сунженцев из Кулюлюка, я узнал, что турецкая конница [840] напала на пикет наш, расположенный между Кулюлюком и Гулюджи. Турки пытались прорваться к Араксу; но сунженские казаки молодцами загородили им дорогу.

Из пяти человек, находившихся в пикете, трое убито и один ранен. Скоро к ним на выручку прискакали из Кулюлюка две сотни того же полка, и турки отступили.

Часа через два оттуда же явился второй нарочный с донесением, что появилось много неприятельской конницы, которая направляется к Араксу. Тогда я немедленно послал в ту сторону дивизион драгун с ракетной командой, под начальством маиора Шагубатова. и уведомил об этом Тергукасова.

Возвращаясь к обеду в лагерь, я остановился по дороге в госпитале Московского Общества Красного Креста.

Нельзя иначе относиться, как с чувством глубокой признательности к истинному человеколюбию этой общины и ее представителям, здесь находящимся: больные и раненые солдаты наши пользуются здесь таким содержанием и попечением, которых даже офицеры никогда не могут встретить ни в одном из военных госпиталей. Честь и слава им!

Отсюда я заехал к генералу Девелю. По прибытии в Игдырь, он вместе со своим штабом разместился лагерем в отдельном саду и, вероятно, в воспоминание о своем командовании Ардаганским отрядом, выставил значок у своей палатки.

Я застал у него бригадного командира его дивизии, генерала Ореуса, и командира Дербентского пехотного полка, полковника Кавтарадзе………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………………………………………

……………………………………………………………………………………………………………………….

Девель бивакирует со штабом в садах Игдыря, а вверенная ему 39-я пехотная дивизия сосредоточена в [841] Чарухчи, так что фактически командует ею теперь генерал Броневский, лицо принадлежащее к составу 19-й пехотной дивизии; бригадный генерал Ореус также почитает себя гостем в игдырских садах и не находит нужным вступать в отправление своей должности. Как будто все они переехали на дачу. Наконец, при Броневском же, в качестве начальника штаба 39-й дивизии, состоит теперь капитан Домантович, тогда как настоящий начальник штаба полковник Циклауров прибыл вместе с Девелем и находится при нем налицо.

В три часа пополудни турецкая пехота около одного баталиона и часть кавалерии со стороны своего правого фланга спустились левее Халфалю и открыли огонь по нашим аванпостам. Полковнику Самойлову я приказал выдвинуть против них два баталиона и четыре орудия. Вслед за сим другая колонна, около двух баталионов, спустилась прямо против Халфалю и одновременно с этим движением неприятель на левом фланге, с Каравансарайской дороги, открыл артиллерийский огонь по Чарухчи. Броневский выслал от себя два баталиона и четыре орудия на ближайшую гору и заставил турок приостановиться.

Поздно начатое дело не долго продолжалось; наступили сумерки и неприятель опять поднялся на горы в свои места.

В Чарухчи у Броневского оказалось 7 человек убитых и 26 раненых; в числе последних и командир Бакинского полка, полковник Иванов, честно, добросовестно послуживший примером для своих подчиненных во время сегодняшнего дела.

Лагерь наш в Гулюджи снят и последний парк оттуда перевезен сюда сегодня.

9-го сентября. Пятница. Игдырь.

Вчерашнее донесение сунженцев о «многочисленном конном неприятеле, направлявшемся к Араксу», оказалось [842] преувеличенным. Маиор Шагубатов, возвращаясь с поиска, подоспел вчера на выстрелы в Чарухчи, где и оставался с дивизионом до конца дела.

У неприятеля сегодня полное спокойствие и невозмутимая тишина, а у нас, между тем, прокладывают телеграфную проволоку от Игдыря к мельнице, на Чарухчи и далее, до Кульп.

11-го сентября. Воскресенье. Игдырь.

Вчера 10 числа прибыл из Дарачичага баязетский гарнизон после поправки и распределен по своим частям. У неприятеля целый день затишье, но в сумерки в горах запылали вдруг костры и по всем лагерям зажглась великолепная иллюминация. Началась пальба орудиями со всех турецких батарей холостыми зарядами. Кто говорит, что у турок рамазан, другие утверждали, что у них празднуют день рождения султана. Мы с начальником отряда были на биваке у мельницы. Тут наши артиллеристы внимательно следили за каждым выстрелом и насчитали от 45 до 50 орудий. Многие офицеры убедительно просили отвечать Измаилу холостыми же зарядами, на что конечно Тергукасов не согласился. Возвратясь из лагеря, я виделся в Игдыре с председателем Общества Красного Креста, генералом Толстым, который только что сюда прибыл. Он сообщил новость, что Духовский выехал из главных сил в Тифлис. На место Духовского прочат генерала Гурчина. Дай Бог, в добрый час!

13-го сентября. Вторник. Игдырь.

Я очень был обрадован сегодня возвращением Вельяминова из Дарачичага, хотя и вижу теперь перед собой настоящий скелет, в котором трудно узнать прежнего, здорового, всегда оживленного и довольно плотного человека. [843] После тяжкой своей болезни он далеко еще не оправился и, по моему, рискует получить возвратный тиф, если не будет осторожен.

Сегодня Тергукасов потребовал меня к себе. Я застал его в большом раздумьи. Вчера почтенного старика выдержали три часа на телеграфной станции для переговоров с Караялом, и он мне жаловался, что все вопросы, с которыми к нему обращались, были похожи скорее на злую шутку, нежели на что-нибудь осмысленное. Конечно и отвечать он не захотел иначе, как именно в таком же тоне. Так например, вопрос: «Когда начнете атаковывать Измаила?» Ответ: «Когда найду это возможным». Вопрос: “можно ли взять от вас бригаду”? Ответ: “невозможно". Вопрос: «в таком случае мы здесь не в состоянии выполнить нашу задачу против Мухтара?» и т. д. и т. д.

Ясно теперь, что наши главные и предусмотрительные силы заблаговременно уже прицелились опять взвалить на плечи Тергукасову свои собственные грехи. Есть над чем бедному старику призадуматься. Понятно, что при таких условиях ему приходится изо дня в день переносить жестокую, внутреннюю борьбу и видеть перед собой не одного, а двух неприятелей.

На этот раз, по-видимому, чаша переполнилась и он, обратясь ко мне, решительно, и, как бы махнув рукой, проговорил: «Ну что же? Будем штурмовать!»

Я ему сказал: “Если вы уже получили категорическое приказание, то конечно обязаны безусловно штурмовать".

“Вовсе не приказывают, но в то же время и не дают мне покоя".— “Если так, продолжал я, то без приказания, по собственному почину, бить лбом по стене, по моему, не следует, зная наперед, что голова расколется, а стена будет стоять. Вы сами хорошо убеждены в какой степени фронт неприятеля неприступен. Какой же может быть [844] штурм, если его нельзя подготовить артиллерией? Допустим, что вам не жалко будет потерять двадцать слишком баталионов в несколько часов, лишь бы “главным силам угодить". Но в то же время надо помнить, что один отбитый штурм с громаднейшей потерей будет здесь у нас несравненно ужаснее по своим последствиям, нежели три таких под Плевной. Измаил-паша не будет ждать, пока нам вышлют из России подкрепления. Весь Дагестан уже объят пламенем, а оно, как вам известно, весьма легко и быстро может распространиться по всему Закавказью. Вот мои мысли. Не знаю, может быть я и ошибаюсь, почему и просил бы вас не опираться исключительно на мое мнение, а прежде чем решать такой крупный вопрос, пригласить на совещание всех частных начальников".

Оставив Тергукасова в том же раздумьи, я возвратился к себе в палатку не менее его озабоченным.

Как жаль, что в главных силах не догадались вместо Павлова прислать к нам генерала Обручева, столь прославившегося своей специальностью. Взглянув на здешнюю природу и на то искусство, с каким удалось Измаилу использовать ее, он конечно оценил бы их не на манер наших стратегов, а по достоинству, как истинный специалист. Он убедился бы воочию и сообщил бы кому следует, насколько здешняя позиция неприятеля важнее и внушительнее Аладжинской и всех прочих в окрестностях Карса.

14-го сентября. Среда. Игдырь.

На основании приказания, полученного из Караяла по телеграфу, Тергукасов выделяет из отряда в распоряжение главных сил корпуса летучую колонну, об которой была речь с Павловым 2-го сентября. Вместо меня начальником колонны назначается генерал Цитович. Она [845] выступит завтра в следующем составе: четыре баталиона бакинцев, по одному баталиону от Дербентского и Кубинского полков, четыре сотни Уманского полка и одна батарея, всего: 6 баталионов, (а не восемь, как прежде требовалось), 4 сотни и 8 орудий. Какую помощь должны принести выделяемые от нас войска главным силам пока еще неизвестно; но что Эриванский отряд весьма чувствительно ослабляется, это факт, в котором нет ни малейшего сомнения.

15-го сентября. Четверг. Игдырь.

В 8 часов утра мне дали знать, что большие колонны турок спускаются по горам на Чарухчи. Немедленно отправился я в лагерь и подъехал к мельнице в то время, когда турки, наступая на Чарухчи, успели уже завязать там перестрелку, а вместе с тем открыли артиллерийский огонь и против Халфалю. Вскоре прибыл сюда начальник отряда и приказал мне выслать на поддержку к войскам в Чарухчи три баталиона ставропольцев, дивизион драгун и сотню казаков.

Долго мы оставались на канаве Ханагова, выжидая дальнейшего развития атаки, предпринятой неприятелем одновременно с двух пунктов, которая, судя по огню, казалось, была одинаково настойчива как в Чарухчи, так и в Халфалю. Часу в третьем пополудни Тергукасов получает следующую депешу от Домантовича: «Девель контужен. Просим три баталиона на подкрепление. Дело принимает серьезный характер». Засим следует подпись: «из боевой цепи капитан Домантович». Странная депеша! Кто же наконец командует войсками в Чарухчи? Положим Девель контужен и допустим, что не может подписаться, но во всяком случае он мог бы продиктовать депешу от своего имени? Наконец, где же генералы Броневский и Ореус, [846] которые все-таки старше капитана Домантовича? И потом, какой смысл должна выражать подпись: «из боевой цепи капитан?»

Разумеется, не долго раздумывая, надо было исполнить просьбу и начальник отряда тотчас же отправил последние два баталиона крымцев, но вместе с тем откомандировал и Медведовского разузнать подробно и обстоятельно, в каком именно положении находится дело в Чарухчи.

Почти одновременно с получением депеши Домантовича на левом фланге нашем, от Оргова, показалась неприятельская кавалерия, против которой я направил Кирьякова с тремя сотнями казаков, дивизионом драгун и дивизионом конной батареи. Несколько гранат и метко посланных ракет было достаточно для того, чтоб турки, не выждав нашей атаки, повернули назад и отступили в горы.

В 7 часов вечера бой повсюду прекратился, а когда позднее приехал Медведовский, то нам сделались известны все подробности: ничтожная перестрелка, имевшая в самом начале характер обыкновенной рекогносцировки, направленной турками на Чарухчи, разыгралась потом не на шутку и к концу дня вывела у нас из строя убитыми и ранеными до 160 человек, при чем, к сожалению, оказывается, что с нашей стороны никто не проявил ни малейшей распорядительности в ведении боя: каждый командир части, не видя общего начальника и не получая никаких приказаний, принужден был действовать без связи с другими, по собственному усмотрению, и все дело вывез на своих плечах молодец Кабенин, который и сам был ранен.

Наконец генерал Девель со штабом решается завтра переехать с дачи к своим войскам в Чарухчи, а Броневского, которым начальник отряда очень не доволен, водворяют при своей бригаде, здесь в лагере, поближе на глазах. [847]

17-го сентября. Суббота. Игдырь.

Дела все в том же положении. Ни у нас, ни у неприятеля перемен никаких. Измаил-паша сидит себе в горах и прохлаждается, а мы в равнине жаримся на солнце, несмотря на то, что кажется и осень наступила. Арзас Артемьевич ходит пасмурный, задумчивый, сердитый. Филиппов останавливает всех прохожих и каждому из них отдельно, под величайшим секретом, шепчет на ухо, что он «боится только одного: как бы Измаил не ушел от нас тайком». Офицеры и солдаты истомились в ожидании и готовы кажется на все, лишь бы не сидеть сложа руки.

Однако любопытно знать: скоро ли же будет положен конец этим роковым, Игдырскому и Караяльскому, сидениям? Наступит ли для нас счастливая минута, когда кавказский действующий корпус сольется в одну цельную, нравственную силу, без всяких подразделений на силы «главные» и «неглавные», без всякого соперничества, крупного и мелкого, которое так уродует настоящий смысл взаимного «содействия» и беспощадно тормозит успешное решение задачи.

Не знаю, как другим, но мне кажется возможным теперь же атаковать обоих противников наших следующим способом: оставить против Мухтара-паши наблюдательный корпус, (около двух пехотных дивизий с артиллерией), образовать из всех прочих войск, остающихся под рукой, достаточно сильный отряд (не менее 16 баталионов) и послать в обход, чрез Аббас-гельский перевал, в тыл позициям Измаила. Поставленный между двух огней Измаил-паша, без сомнения, будет разбит на голову, если не захочет положить оружия. Покончив с одним противником, обходный отряд мог бы соединиться с Эриванским и, оставив на месте 8 баталионов, чего вполне [848] достаточно для охраны Эриванской губернии, совокупными силами обойти Аладжинскую позицию Мухтара, отрезав ему путь отступления на Соганлуг. Тогда Мухтар-паша вынужден будет, покинув укрепленную Аладжу, дать нам сражение в открытом поле, или же со всей своей армией войти в Карс и в нем запереться. В первом случае он, также как Измаил, не избежит поражения, а во втором подвергнется блокаде, оставив в руках наших всю Армению до самого Трапезонда. Большая масса войск, запертая в Карсе, долго не продержится; следовательно и осада этой крепости, по всему вероятию, окажется ненужной.

Мне конечно сделали бы возражение: «разве можно ослаблять главные силы выделением отряда в обход на Аббас-гель? Кто же может поручиться, что в это время Мухтар-паша будет сидеть спокойно на Аладже и не попробует атаковать оставленный для наблюдения за ним корпус?» Я на это отвечал бы: «тем лучше для нас, если он рискнет променять укрепленную свою гору на открытое поле; подобная атака для наших двух дивизий опасна быть не может».

18-го сентября. Воскресенье. Игдырь.

Сегодня у неприятеля затишье. В верхних его лагерях, однако же, количество палаток заметно убывает, а в нижних, напротив, с каждым днем значительно прибавляется: турки по ночам зябнут в горах и переселяются вниз, где потеплее.

Прибывший в отряд корреспондент «Голоса», князь Микеладзе, жалуется на Филиппова, что они беспрестанно ссорятся. Я посоветовал ему взять пример с Кутули, который в своих трудах вероятно не уклоняется от правды и тем не менее ни с кем не ссорится. [849]

19-го сентября. Понедельник. Игдырь.

Броневский сообщил мне под величайшим секретом, что Великий Князь намерен завтрашнего числа штурмовать Аладжинскую позицию Мухтара. Известие это, как он уверяет, добыто им из самого верного источника. В добрый час! От всей души желаем победы нашему Главнокомандующему.

Но каково было мое удивление, когда ту же самую новость через несколько часов объявил мне, между прочим, и князь Бегильдеев. Стало быть секрет гуляет по всему лагерю вместо того, чтобы оставаться глубочайшей тайной, в которую посвящены должны быть всего только два человека: начальник отряда и начальник его штаба.

Вокруг нас снуют турецкие шпионы. Долго ли осведомиться Измаилу и по телеграфу предупредить Мухтара? Подобная болтовня не простительна. Но вот и другая новость. Сейчас вернулся генерал Цитович из своей летучей экспедиции, так неожиданно и быстро уже окончившейся. Она состояла в следующем. Как только он прибыл с летучей колонной на Камбинский пост, его тотчас же там встретили, вежливо поблагодарили, и приказали тут же из состава колонны передать 4 баталиона и две сотни казаков генералу Шелковникову, а самого пригласили возвратиться в Эриванский отряд, забрав с собою ненужные два баталиона с батареей. Этим и закончилась миссия Цитовича. Тот же самый сюрприз ждал очевидно и меня, если бы только я согласился на предложение Павлова. Покорно благодарю!

20-го сентября. Вторник. Игдырь.

Прибывший в отряд для осмотра наших госпиталей генерал барон Тизенгаузен рассказывал нам, будто бы [850] Гейман по каким-то неприятностям представляется к отчислению по запасным войскам, а князь Захарий Чавчавадзе, который теперь лечится от раны в Тифлисе, будто бы вовсе не возвратится к войскам, так как он попал в число главных виновников кизилтапинской неудачи 13-го августа.

22-го сентября. Четверг. Игдырь.

Турки выставили против Чарухчи большой лагерь и это пока единственная перемена, замеченная в продолжение последних дней у неприятеля.

Начальник отряда послал Бегильдеева с двумя ротами пехоты и ротой сапер к Оргову на подъем, приказав ему разрабатывать дорогу и в то же время наблюдать: какое впечатление произведет это на турок? Трудились и работали весь день, но ни малейшего внимания неприятеля на себя не обратили.

Наконец нашим драгунам и саперам роздали берданки. Лучше поздно чем никогда. Переяславский полк с утра до вечера занимается пристрелкой. Сегодня я побывал у них на стрельбище, чтобы узнать о результатах, которые, ко всеобщему удивлению, оказались весьма не утешительными: на 400 шагов каждый человек выпустил по 3 пули, но увы, далее 200 шагов ни одна пуля лететь не захотела! Сию же минуту наряженная по этому поводу специальная комиссия открыла, что в патронах недостает пороха, вследствие чего они и признаны негодными. Начальник артиллерии Барсов обещал мне принять меры к скорейшей по возможности замене негодных патронов.

Сейчас Тергукасов получил от генерала Павлова радостную депешу следующего содержания: «20-го числа имели хорошее дело. Большие Ягны отняты у неприятеля. Вышедшие [851] из Карса на помощь к туркам войска мы гнали до самых укреплений. Турки оставили в наших руках 200 пленных".

Понятно, какое оживление моментально распространилось у нас в лагере. Депешу послали читать по всем войскам, и когда в Халфалю наши баталионы грянули «ура», то у турок поднялась страшная тревога: они опрометью кинулись к своим батареям, чтобы удостовериться не идут ли русские на штурм?

Вечером многие собрались у меня поужинать и выпить за здоровье Великого Князя и наших главных сил.

23-го сентября. Пятница. Игдырь.

Сегодня утром мы вместе с Тергукасовым поехали по лагерям, чтобы лично поделиться с войсками своей радостью, вновь читали вчерашнюю депешу громогласно, среди всеобщего восторга и дружного «ура», во славу Августейшего Главнокомандующего. На биваках зазвенели бубны, пошла плясовая — все ликуют. Офицеры наши горят нетерпением и ждут не дождутся своей очереди, чтобы встретиться поближе с Измаилом…

Ужасное разочарование! Обман, жестокий обман! Победоносная депеша генерала Павлова оказывается ложной. Сейчас во время обеда получена политическая телеграмма, разоблачающая истину во всей ее наготе. Она объявляет, что “войска главных сил, за недостатком воды, отступили от Ягны. При этом отступлении наши понесли большой урон: убито 12 офицеров и 1040 нижних чинов, ранено 71 офицер и 2250 нижних чинов».

24-го сентября. Суббота. Игдырь.

Шумная радость, восторженные возгласы сменились всеобщим унынием, подавляющей, могильной тишиной. [852] Горькая действительность опять дала себя почувствовать и вновь успела заслонить едва блеснувший луч надежды. Довольно будет кажется еще одной, крупной неудачи, чтобы довести и офицеров и солдат до полного отчаяния.

Вот уже скоро исполнится полгода со дня объявления войны, а с Турцией совладать мы все-таки не можем. Какая же роковая, неразгаданная сила подталкивала нас объявлять эту злополучную войну, когда на полях битв нам недостает солдат, когда у нас в патронах недостает пороха, а в наших полевых казначействах, вместо золота, мы видим одне лишь рваные бумажки?...

25-го сентября. Воскресенье. Игдырь.

Кто-то распустил слух, и конечно не без умысла, будто бы за отличие в деле при Чарухчи 15-го сентября хотят представить Броневского к Георгию 3-й ст., а из “боевой цепи капитана" — к тому же ордену 4-й ст. Если этот слух не лопнет в воздухе, как неудачно выпущенный пробный шар, тогда придется еще и еще раз погоревать об том, как шибко и наглядно падает традиционное значение нашего славного военного ордена!

Обходную колонну нашу, выдвинутую во фланг Мухтару, постигла именно та участь, которую, к несчастию, я предвидел и предсказывал еще 2-го сентября. Движение генерала Шелковникова от Камбинского поста было заранее открыто неприятелем. Мухтар-паша не замедлил выслать против него значительную колонну, вследствие чего генерал Шелковников после жаркого дела должен был отступить с большим уроном, потеряв убитыми и ранеными 6 офицеров и 600 нижних чинов, из коих несколько человек даже не успел и подобрать на поле битвы. [853]

Тергукасов сообщил мне сегодня, что Великий Князь, намереваясь во второй раз атаковать Мухтара, потребовал от Эриванского отряда еще 4 баталиона и одну батарею.

26-го сентября. Понедельник. Игдырь.

Лазутчики армяне доносят, что Измаил-паша отправил к Карсу 6 таборов и 6 орудий; сам же со всеми войсками будто бы замышляет отступать.

27-го сентября. Вторник. Игдырь.

Рано утром наши охотники подкрались от Хошхабара к неприятельским укреплениям и дали несколько залпов, вследствие чего турки завязали сильную перестрелку, продолжавшуюся впрочем весьма недолго. Засим с обеих сторон водворилось прежнее спокойствие.

Генерал Павлов уведомляет по телеграфу начальника отряда, что Мухтар-паша начинает отступать с своей позиции.

28-го сентября. Среда. Игдырь.

Тергукасов дал мне прочитать полученную им от вчерашнего числа телеграмму генерала Павлова. “Большая часть войск Мухтара направилась к Карсу, а меньшая часть осталась в укреплениях на горе Аладжа. Мы заняли Кизил-тапу, Суботан и Хаджи-вали". Что за сим последовало в главных силах со вчерашнего дня, нам пока неизвестно.

А наш Измаил стоит и никуда не двигается с места, ни взад, ни вперед.

29-го сентября. Четверг. Игдырь.

Сегодня приезжали ко мне из Эривани Багир-хан и Ага-бек. Они чистосердечно беседовали со мной об [854] Эюб-ага и между прочим сообщили следующий, не лишенный интереса, слух. Кто-то из важных армян подослал будто бы к Эюб-ага лазутчика, который ему передал, что если он вернется от Лориса в Эриванский отряд, то его там непременно повесят. Разумеется, после столь внушительного предостережения Эюб-ага ничего более не оставалось делать, как бежать.

30-го сентября. Пятница. Игдырь.

И у нас нет ничего нового, и от главных сил никаких сведений не получается. В ежедневных приказаниях, объявляемых по отряду, всем войскам предписывается быть наготове к выступлению, имея продовольствия на четыре дня.

1-го октября. Суббота. Игдырь.

Начальник отряда потребовал меня к себе и тоном скорее вопрошающим, нежели решительным, объявил о своем намерении штурмовать позиции Измаила. Признаюсь, мне до того уже надоело слушать в продолжение трех месяцев одни и те же рассуждения, всегда оканчивающиеся бесплодными, ни к чему не ведущими комбинациями, что на этот раз, во избежание напрасных словопрений, я доложил коротко: «Да кто же вам мешает? Прикажите — и мы пойдем».

Но вероятно Тергукасов не ожидал столь лаконического ответа и потому поспешил переменить разговор, сводя его постепенно, но в другом тоне, опять к тому же жгучему вопросу о штурме и заключил в конце концов решительным заявлением, что штурмовать он не будет, так как Великий Князь отнюдь не “приказывает", а только «предоставляет» это дело его усмотрению. Вместе с тем Его Высочество, предупреждая Тергукасова, что Измаил-паша может отрядить часть своих войск на подкрепление [855] Мухтару, предписывает ему быть готовым помешать этому движению для чего начальник отряда и предназначил уже 9 баталионов с артиллерией, оставляя прочие 7 баталионов на месте, в Игдыре.

2-го октября. Воскресенье. Игдырь.

В час дня со стороны неприятеля послышался орудийный выстрел. Спустя некоторое время началась канонада, а когда мы прибыли с Тергукасовым в лагерь к мельнице, турки вели уже в то время ружейную перестрелку с нашими баталионами, выдвинутыми в передовую линию.

Сквозь непроницаемый туман ничего нельзя было рассмотреть и, хотя приблизительно, угадать намерения неприятеля. Огонь прекратился в сумерки, и с нашей стороны потерь не оказалось. Быть может эта бесполезная стрельба, затеянная турками, не что иное, как демонстрация, как средство замаскировать отступление?

3-го октября Понедельник. Игдырь.

Сегодня сильно разболелось у меня плечо и потому я целый день не выходил из своей палатки.

Вечером начальник отряда прислал мне копию с депеши Павлова, который с Караяла сообщает следующее: «Вчера, 1-го октября, генерал Лазарев занял Орлок. Мухтар отступил. Сегодня мы наступаем на Визинкев».

Во время моего ужина Тергукасов прислал мне вторую депешу. Радость несказанная! Все сидевшие за столом в один голос крикнули ”ура”: Мухтар-паша разбит на голову! Генерал Павлов уведомляет нас об этом «по приказанию Главнокомандующего».

Сейчас же потребовали шампанского и выпили за здоровье виновников славного дела. [856]

4-го октября. Вторник. Игдырь.

Измаил-паша, без сомнения, успел уже осведомиться об участи Мухтара и теперь конечно не останется на своем месте. Обстановка совершенно изменилась и у нас и в главных силах. Инициатива, потерянная неприятелем, очевидно переходит опять в наши руки; весь вопрос теперь заключается в том: сумеем ли мы ею разумно воспользоваться? Минута для энергических, совокупных действий по-видимому уже наступала, а между тем из главных сил никаких известий не получается, не смотря на телеграфную проволку, которая кажется для того проведена, чтоб в важных случаях переговариваться как можно чаще.

Сегодня мы опять прочитали в «Инвалиде» описание дел наших 4-го и 9-го июня. Любопытно знать, кому принадлежит столь недобросовестный труд? 9-го июня в особенности искажено. Об кавалерии почти не упоминается, как будто бы ее и не было в отряде. Об действиях левого фланга, который целый день отбивался от Мухтара, не говорится ни слова. Странно, что вместо этих анонимных сочинений до сих пор нигде не появились настоящие реляции за подписью начальствовавших.

5-го октября. Среда. Игдырь.

Нижние ярусы неприятельских позиций совершенно очищены в горах; Мучинский лагерь также снят, хотя войска и остаются в нем на прежнем месте, без палаток. По всему видно, что Измаил-паша начал отступление.

В 10 часов утра Тергукасов пригласил к себе Девеля, меня, Барсова, Броневского и, вкратце объяснив нам настоящее положение турок, высказал свое желание атаковать Зорские высоты. Все безусловно с ним согласились. [857]

Мое же мнение, выраженное по этому поводу, было следующее: «так как неприятель начал уже отступать, в чем не остается более ни малейшего сомнения, то вся наша задача — отрезать ему это отступление на Эрзерум, чего можно достигнуть одним способом, а именно — быстрым, форсированным движением за границу чрез Аббасгельский перевал.

Атаковать же Зорские высоты я нахожу теперь более чем когда-нибудь неосновательным и бесполезным; так как, пока мы доберемся до верхнего укрепленного лагеря, пока будем бороться в горах с арьергардом Измаила, он между тем успеет весь свой корпус спустить в Мысунскую долину и благополучно отступить с ним на Диадин, по Эрзерумской дороге. И так, для успешного выполнения нашей задачи я полагал бы: оставив в Игдыре для охраны складов два баталиона и один казачий полк, двинуться со всеми войсками отряда на Аббасгельский перевал и, отрезав Измаила от Эрзерума, разбить его, если удастся, или же, по крайней мере, отбросить его к Вану, что и должно будет открыть нашим главным силам полную возможность легко завладеть Эрзерумом. Если же это мнение мое не может быть уважено, и атака Зорских высот считается необходимой, то я просил бы в таком случае направить меня со всей кавалерией и конной батареей на Каравансарайский перевал с тем, чтобы покончить с Измаилом по ту сторону гор, или по крайней мере задержать его, когда после штурма он будет сброшен войсками отряда в Мысунскую долину. Доводы мои не были приняты во внимание и решено атаковать Зорские высоты. Движение отряда назначено на завтрашний день в составе трех колонн. 1-я правая колонна, под начальством Девеля: Кубинский пехотный полк, 1/2 роты сапер, две батареи, Сунженский казачий полк, две сотни Таманского казачьего полка и горная [858] батарея. 2-я, средняя колонна, под начальством Броневского: Крымский и Ставропольский пехотные полки, 1/2 роты сапер, стрелковой баталион, четыре батареи, две сотни Кавказского казачьего полка; с той же колонной должны следовать подвижные лазареты и войсковой обоз, и 3-я, левая колонна, под начальством Самойлова: Таманский пехотный полк, три сотни Баязетских пеших казаков, драгунский полк, две сотни кавказского Казачьего полка и ракетная полубатарея.

Завтра же должны двинуться из Кульп на Сичанлу, к Каравансарайской дороге, под начальством Кельбали-хана: один баталион. два орудия, две сотни казаков и конный полк лезгин. Всем войскам приказано иметь при себе ограниченный колесный обоз и на четыре дня продовольствия

Охотники наши, посланные сегодня на Мучи, застали там турецкий кавалерийский полк, завязали с ним перестрелку, вынудили турок отступить на Зоры и заняли Мучи.

Посланный на рекогносцировку к Кагызману командир Хоперского казачьего полка Педино доносит, что когда он переправился на левый берег Аракса и поднялся на хребет Кара-дага, то лазутчики сообщили ему, что верстах в 10-ти к северу, в сел. Зырчи, ночуют баталион турецкой пехоты с тремя орудиями, бежавший с Аладжи после поражения Мухтара. Педино принял это к сведению и своим внезапным появлением с полком и ракетной полубатареей в с. Зырчи произвел такую панику, что турки без всякого сопротивления сдались ему в плен. Хоперцы возвращаются теперь с тремя орудиями и ведут с собой 18 турецких офицеров, баталионного и батарейного командиров и 200 солдат.

Наконец, благодаря Бога, счастье, слишком долго улыбавшееся туркам, обернулось и в нашу сторону. Мухтар-паша разбит. Та же участь, без сомнения, ожидает и [859] Измаила, а нашим начальникам штабов вновь представляется удобный случай отличиться и выказать свои дарования, если только они теперь постараются ловко дирижировать всеми движениями соединенных сил и сумеют разыграть военную игру так, чтобы разбитому противнику нигде не удалось не только защищаться, но даже и опомниться, и чтобы ключи от Эрзерума, без кровопролития, немедленно упали к ногам Главнокомандующего. Но вот уже три дня прошло с тех пор, как генерал Павлов уведомил нас о поражении Мухтара; а за сим: в чем дело, какие последствия, что далее предпринимается в главных силах, нам ничего неизвестно.

6-го октября. Четверг. Бивак на первом уступе Зорских высот (9 т. ф.).

Согласно диспозиции, все три колонны с рассветом двинулись по указанным направлениям, а именно: правая колонна Девеля, выступив из Чарухчи, должна подниматься по Каравансарайской дороге и, не доходя на ружейный выстрел до разоренного аула, остановиться и выжидать появления на одной с ней высоте средней колонны. Средняя колонна Броневского наступает из Хошхабара прямо на Зорский подъем. Левая колонна Самойлова из Халфалю направляется на Аликочак, соображаясь с движением средней и имея голову на одной с ней высоте. Меня же Тергукасов просил находиться при нем, пока все колонны не соединятся и вся кавалерия моя не соберется В диспозиции сказано, что начальник отряда во время движения будет следовать в средней колонне. Мы выехали вместе с ним из Игдыря рано утром и прибыли в Хошхабар к 8 часам утра, где прежде всего наткнулись на громадный обоз, столпившийся вместе с артиллерией у обрывистого подъема [860] и на каждом шагу задерживавший движение колонны Броневского. Все войска выбивались из сил, втаскивая орудия, парк и повозки на своих плечах, по каменистой крутизне, с криком, гвалтом, ежеминутными остановками и представляя в общем невообразимо чудовищный хаос. Жалко смотреть на мучения солдат и вместе с тем досадно видеть неизбежный при этом беспорядок.

Таким образом, хотя медленно, шаг за шагом, войска двигались вперед и поднимались по скалам, пробивая себе путь между глыбами камней и беспрестанно побеждая новые препятствия. Тергукасов ехал сумрачный и недовольный, поминутно распекая попадавшихся ему на глаза полковых артельщиков, кашеваров, офицерских денщиков и сердито придираясь к мелочам: зачем с обозом следуют собаки? зачем на офицерской повозке сидит петух? и т. п.

С пяти часов утра, двигаясь беспрерывно, головы колонн едва дотащились до первого уступа, т. е. до нижних турецких укреплений, которые вчера были ими покинуты. На всем пройденном пути, от подошвы вплоть до самого уступа, не встречалось ни дорог, ни тропинок, которые могли бы облегчить подъем артиллерии, а если бы неприятель решился обороняться в нижних батареях, то, не смотря ни на какое самоотвержение и храбрость, измученным войскам нашим никогда бы не удалось достигнуть первого уступа без громадной потери. По счастию турки отступили в верхние позиции и ожидают нас на укрепленном гребне Зорского перевала, в шести верстах от первого уступа. За то теперь подниматься будет легче, так как, благодаря Измаилу, мы видим отсюда множество, по всем направлениям превосходно проделанных, дорог, которым наши инженеры, я уверен, позавидовали бы.

Как только колонны начали выстраиваться, турки не замедлили с вершин перевала открыть огонь из 10-ти [861] дальнобойных орудий, направляя его попеременно то к нам, то к Девелю.

Полковник Колодеев, находившийся с двумя батареями в правой колонне, тотчас же начал отвечать, тогда как у нас генерал Барсов долго не решался приступить к действию, находя шестиверстное расстояние не соответствующим для наших орудий.

Начальник отряда приказал наконец выставить на позицию две 9 ф. батареи и открыть огонь. Во время разгара артиллерийского боя Тергукасов получает от Девеля записку следующего содержания: «солдатики рвутся; ни капли воды; солдаты томятся от жажды. Разоренный аул так сильно укреплен, что штурмовать без большой потери невозможно. Неприятельские гранаты ложатся в мою колонну. Не прикажете ли отступить?» Прочитав мне записку, старик видимо встревожился и, с трудом подавляя в себе чувство досады, спрашивал меня: какой на это дать ответ? Тогда я доложил, что отступать ни в каком случае нельзя, а надо или стоять уже на месте, или же наступать. Что касается воды, то мы все давно знаем, что в этих местностях нет ее ни капли. Относительно укрепленного аула мы также знаем, что никакой штурм без потери не обходится, а на счет гранат можно было бы спросить генерала Девеля: неужели он ожидает от неприятеля на место гранат букеты цветов? Эта последняя фраза развеселила Тергукасова; он разразился громким смехом и неоднократно восклицал: «букет цветов, букет цветов!»

За сим он сейчас же потребовал своего начальника штаба; его не оказалось. Тогда он обратился к полковнику Медведовскому и приказал тут же написать ответ: “оставайтесь на месте впредь до приказания, так как приближаются сумерки и двигаться дальше нельзя. Распоряжение [862] сделано, чтобы жители снизу доставили воду в кувшинах на весь отряд; доставка уже началась".

Канонада с 12-ти часов продолжалась беспрерывно и замолкла совершенно с наступлением вечера. В это же время получена следующая депеша от Павлова: «Его Высочество приказывает преследовать Измаила энергично. Генерал Гейман с двадцатью баталионами идет на Армутлю, а Цитович с шестью баталионами на Кагызман».

Текст воспроизведен по изданию: Из записок князя Амилахвари // Кавказский сборник, Том 29. 1909