АМИЛАХВАРИ И. Г.

ЗАПИСКИ

30-го июня. Четверг. У Султан-Аббада (под Игдырем).

Утром, в таком же порядке и в такое же время, как вчера, войска снялись с бивака и продолжали поход на Чингиль и Оргов.

Сегодня нам сообщили, что Измаил-паша 13-го июня лично руководил Зивинским боем, и что затем уже после Даярского сражения подоспел туда Мухтар-паша, который принял на себя преследование Геймана, а Измаилу с 26-го баталионами и кавалерией приказал следовать за нами. Я не думаю, впрочем, чтобы Лорис-Меликову угрожали серьезные затруднения, так как Мухтар-паша, судя по его действиям против нас при Даяре, большого вреда причинить не может. Напротив, Измаила все расхваливают, как энергичного и весьма способного военачальника. Однако же некоторые крупные промахи его я считаю непростительными. Так, окончив 22-го июня на Дараке преследование [760] Эриванского отряда и дав ему возможность спокойно отступать к границе, Измаил-паша мог бы, кажется, воспользоваться пятидневным промежутком времени, чтобы подступить к Баязету, окончательно разгромить цитадель и взять в плен весь гарнизон. Затем, третьего дня он, во-первых, опоздал из Диадина и подошел к Баязету тогда, когда осаждающие войска обратились уже в бегство, и гарнизон был освобожден; во-вторых, сосредоточив еще до заката солнца в тылу у нас значительные силы, он мог бы, не теряя времени, легко передвинуть их на Карабулахскую дорогу и преградить нам путь отступления на Чингиль.

В полдень весь отряд поднялся на Чингильские высоты, и начальник отряда распорядился оставить здесь для охраны перевала генерал-маиора Кельбали-хана Нахичеванского, поручив ему 2 1/2 баталиона пехоты, 500 казаков, 300 закатальцев и четыре девятифунтовые орудия. Всей остальной пехоте и артиллерии отряда велено следовать к Оргову на ночлег, а кавалерии — дойти сегодня же до Игдыря.

В 5 часов пополудни я был уже в Султан-Аббаде, где, за недостатком места в садах, поставил кавалерию лагерем в открытом поле. Жара невыносимая; вода в грязных канавах, проведенная из Аракса, отвратительная. Если долго здесь простоим, то люди все переболеют, а до крайности изнуренные и подбитые лошади, конечно, не поправятся.

Я прилег у себя в палатке и заснул. Вскоре меня, однако, разбудили и ординарец доложил, что генерал Тергукасов, проезжая из Оргова в Игдырь, остановился у нашего лагеря, спрашивал обо мне и желал меня видеть, но не приказал будить. Ординарец добавил, что все люди выбегали на линейку и с чем-то поздравляли начальника отряда. Я приказал тотчас оседлать лошадь и поехал в Игдырь, где нашел Тергукасова уже расположившемся [761] лагерем со своим штабом в одном из обширных садов. Он обнял меня, поцеловал и объявил, что Государь Император всемилостивейше пожаловал ему орден Св. Георгия 3-го класса. Я от души обрадовался этой общей для нас награде и искренне его поздравил. Тут же он прочитал мне милостивую телеграмму Великого Князя, и другую от князя Григория Дмитриевича Орбелиани, в которой этот маститый, всеми высокочтимый, кавказский воин-патриарх, в самых задушевных, горячо и глубоко прочувствованных выражениях приветствовал Эриванский отряд с освобождением Баязета.

Долго мы сидели и беседовали с Тергукасовым о прошедшем, настоящем и особенно о будущем. Я неотступно уговаривал его, во чтобы ни стало, выпросить у Великого Князя прибавки войск, так как уже горький опыт достаточно нас научил, что столь малочисленному отряду, как наш, никаких сложных и отдаленных операций предпринимать невозможно.

В то же время я испросил у Тергукасова разрешения встретить завтра наш славный Баязетский гарнизон, когда он будет проходить от Оргова мимо нашего лагеря, с тем почетом, какого он заслуживает, а именно: с молебствием, музыкой; пальбой и хлебом-солью.

По возвращении в Султан-Аббад, я немедленно дал знать в Оргов генералу Броневскому как о нашем общем желании, так и о полученном от начальника отряда разрешении, предупреждая его, что вся кавалерия будет ожидать в строю прибытия героев Баязета к 11-ти часам утра.

По достоверным сведениям, потеря гарнизона состоит из 500 человек убитыми. В числе их находится подполковник Ковалевский, жена которого была при нем и выдержала осаду, находясь все время в цитадели. Убит также [762] и подполковник Пацевич; но об нем отзываются весьма дурно и говорят, что на третий же день осады он хотел сдаться на капитуляцию, но что, по счастью, гарнизон его не послушал. Действиями же и распорядительностью полковника Измаил-хана Нахичеванского и коменданта, капитана Штокфиша, все очень довольны.

Сегодня вечером состоялся следующий приказ:

Приказ по войскам Эриванского отряда № 108.

Войска Эриванского отряда!

Слишком три недели вы провели среди лишений, в беспрерывных трудах, походах и сражениях; но не оставили неприятелю ни одного из 600 раненых и больных и спасли более 20.000 человек тех несчастных христиан Турецкой Армении, которым угрожала смерть от неистовства башибузуков.

Наконец, 23-го июня достигли вы пределов отечества; но на вас еще лежала священная обязанность спасти своих товарищей, осажденных в Баязетской цитадели. В то время, как вы сражались в горах Драм-дага и на равнинах Алашкерта, гарнизон Баязетской цитадели, атакованный регулярными неприятельскими войсками и огромными скопищами курдов и башибузуков, геройски боролся с неравными силами, испытывая необычайные лишения. Томимый голодом и жаждой, гарнизон ценою крови добывал себе воду, можно сказать, по каплям, из ручья, заваленного гниющими трупами.

Но несмотря на все страдания, гарнизон с презрением отвергал унизительные для русского оружия неоднократные предложения неприятеля. Доведенный лишениями до крайней степени изнеможения, он уже решился умереть со славой; но в это время явились вы спасителями собратий! [763]

Войска Эриванского отряда! Едва возвратились вы из трудного похода, как весть о несчастном положении товарищей призвала вас к новым подвигам. Я видел утомление моего отряда; но видел и нетерпение его броситься на помощь погибавшим, а потому, не дав вам необходимого отдыха, я немедленно повел вас к стенам Баязета. 28-го июня вы атаковали 13-ти тысячный неприятельский корпус при 13-ти орудиях, занявши почти недоступные вершины скал, окружающих Баязет. После восьмичасовой перестрелки, вы взяли штурмом неприятельскую позицию, покрытую его телами, и овладели четырьмя орудиями, всем лагерем и большими военными запасами. Об этих новых подвигах вверенного мне отряда я имел счастие донести Его Императорскому Высочеству, Августейшему Главнокомандующему, следующей телеграммой: «Сегодня, в 8 часов утра, войска вверенного мне отряда, в составе 8 баталионов, 24 орудий, 15 сотен и 4 эскадронов атаковали неприятельский тринадцатитысячный корпус, осаждающий цитадель. После восьмичасовой перестрелки и канонады войска взяли штурмом командующие городом высоты. Весь неприятельский корпус на голову разбит и рассеян. Сверх нанесенной ему огромной потери убитыми и ранеными взято четыре орудия, около 80 пленных, весь лагерь и много военных и других запасов. Цитадель освобождена, гарнизон ее и все больные и раненые, до последнего человека, вывезены, так как город, разрушенный до основания последними событиями, лишился военного значения. С нашей стороны потеря весьма незначительная, но в точности в известность еще не приведена. Все роды войск мужеством и братским содействием явили себе по-прежнему достойными всякой похвалы. Имею счастье поздравить Ваше Высочество с освобождением геройского гарнизона, бодро выдержавшего 23-х дневную осаду при чрезвычайных лишениях всякого рода». [764]

На это донесение я был осчастливлен следующим ответом Его Высочества: «От всего сердца поздравляю, благодарю и обнимаю! Его Величество изволил приказать поздравить вас с Георгием 3-й степени, передать Свое спасибо всем начальникам, офицерам, нижним чинам. Поспешите представлением всех отличившихся. Государь желает знать, кто составлял гарнизон Баязетской цитадели и кто им командовал. Надеюсь, до скорого свиданья. Михаил».

Войска Эриванского отряда! Теперь вы вдвойне счастливы: и доблестным исполнением священных обязанностей и заслуженным Царским «спасибо».

Войска бывшего Баязетского гарнизона! В этом приказе я перечислил лишь вкратце геройские подвиги ваши посреди необычайных лишений и страданий, подвиги достойные русского солдата, которые навсегда останутся примером вашим предкам и которые так милостиво оценены Государем Императором и нашим Августейшим Главнокомандующим. Я твердо уверен, что вы всегда останетесь достойными славы вами заслуженной, милости возлюбленного Государя и благодарности Отечества.

Приказ этот прочесть в всех ротах, эскадронах, сотнях и батареях. Подлинный подписал: Начальник отряда, Генерал-Лейтенант Тергукасов.

1-го июля. Пятница. Султан-Аббад.

На посланное мною сегодня, рано утром, вторичное предупреждение Броневскому относительно встречи, он отвечал мне в своей записке, что люди гарнизона все уже разошлись по своим полкам, что их собрать теперь трудно на походе, что почетный прием будет и без того для них сделан от всего отряда, как, вероятно, и желательно самому Тергукасову. [765]

Странно! Неужели только потому, что мысль о встрече никому ранее не могла придти в голову и принадлежала исключительно мне и кавалерии, должно теперь затормозиться? Но, во всяком случае, так как все приготовления у нас были уже сделаны, то я, не обращая внимания на этот уклончивый ответ, сам поехал навстречу Броневскому, как только заметил пехоту, спускающуюся по горе из Оргова.

Когда я лично заявил генералу Броневскому наше настойчивое желание, основанное на разрешении начальника отряда, то он отправил своего адъютанта предупредить по всей команде, что бы люди гарнизона сейчас же собрали и следовали бы все вместе, во главе пехоты. Я пригласил за тем Броневского ехать со мной вперед и, пока войска еще не подошли к лагерю, отдохнуть и закусить у меня в палатке.

Тут же с нами был и Штокфиш. Во время этой закуски завязался оживленный спор. Броневский упрекал Штокфиша за его неодобрительные отзывы об наших штурмовых колоннах, вяло действовавших 28 июня под цитаделью Баязета, и выговаривал ему при том, что он не имел никакого права распоряжаться, командовать и понуждать пехоту к штурму в присутствии его, генерала, которому, по старшинству в чине, одному принадлежала инициатива боя и командование штурмующими войсками.

Штокфиш энергически протестовал и доказывал, что, не смотря на свой чин капитана, он, по закону, как комендант, считал себя старшим, почему и вправе был командовать.

В это время нам дали знать, что гарнизон уже подходит, и этот неприятный разговор был сразу прерван. Я сел верхом, скомандовал: “Смирно, шашки вон, господа офицеры!" и стал на правом фланге выстроенной вдоль дороги развернутым фронтом кавалерии. [766]

Герои-баязетцы проходили мимо нас, сопровождаемые музыкой и неумолкаемым по всей линии фронта «ура!». Затем их подвели к аналою, вокруг которого кавалерия перестроилась в каре.

Ожидавший тут священник с певчими начал панихиду за упокой павших со славой баязетцев. За панихидой последовало молебствие и многолетие храброму, доблестному гарнизону. Затем я провел кавалерию мимо гарнизона церемониальным маршем, после которого все полки смешались и началось угощенье. В нескольких словах я высказал героям наши братские чувства признательности и удивления, внушаемые нам их подвигами. За дружной трапезой последовали тосты: 1) за Государя Императора, при звуках народного гимна, при троекратном залпе из орудий конной батареи, 2) за Наследника Цесаревича, 3) за Главнокомандующего, 4) за Всероссийскую армию, флот и славный Баязетский гарнизон. Все эти тосты также сопровождались залпами. Это был радостный, веселый, задушевный братский пир.

Больно лишь было смотреть на исхудалые и изнуренные до последней степени лица несчастного гарнизона; больные и раненые в количестве 211 человек, тут же присутствовавшие и усердно угощаемые, возбуждали особенное сострадание. Я роздал по 50 коп. каждому.

Посреди этого праздника приехал курьером Клушин и привез от Великого Князя 514 солдатских крестов на отряд, и сверх того еще 100 на Баязетский гарнизон.

Вечером я был у Тергукасова. Он назначил на завтрашний день молебствие и торжественную раздачу нижним чинам только что полученных Георгиевских крестов. В разговоре со мной он откровенно признался, что хочет представить меня к награждению орденом св. Георгия. В свою очередь, так же откровенно, чистосердечно и [767] убедительно просил его отложить всякое обо мне представление до окончания кампании: …………………………………………………………………………………………….

………………………………………………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………………………………………

2-го июля. Суббота. Султан-Аббад.

К 8 часам утра я прибыл с кавалерией в Игдырь, где на площади все войска Эриванского отряда выстроились в каре вокруг аналоя, приготовленного для торжественного молебствия. По приезде начальника отряда, духовенство всех частей войск соборне отслужило сперва панихиду, а потом молебен с многолетием.

Затем начальник отряда сел верхом и обратился к войскам с краткою речью, высказав свою сердечную благодарность всем чинам за все прошлое, а равно и за свою высокую награду, которую он приписывал исключительно боевым заслугам отряда. Затем тут же обратился к баязетцам и, воздав хвалу их геройскому подвигу, скомандовал отряду “на караул" и сам вместе с нами отсалютовал перед гарнизоном. Музыка во всех полках и продолжительное “ура" закончили первую половину этого торжества.

Затем последовала раздача нижним чинам Георгиевских крестов. По старшинству частей войск, каждый удостоенный кавалер вызывался по списку и подходил к начальнику отряда; он же, в свою очередь, приветствовал каждого кавалера и собственноручно прицеплял ему крест.

Церемония эта окончилась не скоро и войска потом разошлись с музыкой, песнями, имея новых Георгиевских кавалеров во главе своих частей. [768]

В лагере повсюду в разговорах можно слышать одну и туже интересующую всех тему, а именно: об осаде Баязета и ее подробностях. Сколько я мог заметить, об Штокфише многие отзываются весьма лестно, а некоторые наоборот. Причина неудовольствия этих последних, по моему мнению, заключается в особенной строгости, которую он обыкновенно проявлял в цитадели, будучи комендантом. Говорят, не было дня, чтобы он не сделал выговора, или не посадил бы кого-нибудь под арест.

4-го июля. Понедельник. Султан-Аббад.

С утра начались приготовления для встречи Великого Князя-Главнокомандующего, прибытие которого в Игдырь ожидается сегодня к 7 часам пополудни.

Из Георгиевских кавалеров от всех кавалерийских частей я составил сборную сотню и под начальством штабс-ротмистра Клушина отправил заблаговременно по дороге на Маркару с приказанием встретить Главнокомандующего и конвоировать Его Высочество до самого Игдыря.

Нельзя не придти в восторг, взглянув на эту сотню таких отборных и по заслугам своим так разукрашенных молодцов! Полагаю, что более почетного, более блестящего конвоя и придумать невозможно для Августейшего Главнокомандующего.

В 4 часа пополудни съехались к моей палатке командиры кавалерийских частей, и мы все вместе отправились в Игдырь. Но едва достигли мы селения, как тут же узнали, что Его Высочество приехал ранее назначенного часа, что поэтому никто из начальства не успел его встретить и что даже почетный караул не был на своем месте.

На главной площадке, примыкающей к большому саду, в котором помещался Тергукасов со своим штабом, [769] почетный караул от Крымского полка, только что прибежавший на свое место, поспешно выстроился в ожидании выхода Великого Князя из своей ставки, разбитой в том же саду. Мы все, частные начальники и прочие присутствующие, примкнули к левому флангу почетного караула.

Вскоре Главнокомандующему доложили, что все готово, и Его Высочество вышел из сада в сопровождении генералов: Тергукасова, Павлова, Великого Князя Николая Михайловича, принца Константина Ольденбургского и прочих прибывших с ним лиц своей свиты. Подойдя к правому флангу караула, Великий Князь снял фуражку и с открытой головой высказал, в лице почетной роты, всему Эриванскому отряду именем Царя поздравление с победой и глубоко прочувствованную признательность за геройскую борьбу в продолжение целого месяца с сильнейшим врагом и за доблестную, верную службу, преисполненную тяжких трудов и неслыханного самоотвержения.

Крымская рота для почетного караула была также составлена преимущественно из Георгиевских кавалеров.

Видимо сам растроенный, Великий Князь медленно шествовал вдоль фронта, впиваясь глазами, подернутыми слезой, в ряды этих богатырей, грудью своей отстоявших честь и славу русского оружия.

На левом фланге, приняв ординарцев, Его Высочество горячо обнял Штокфиша и благодарил его за Баязет; за сим подошел ко мне, обнял меня, расцеловал, благодарил за службу и так далее обращался к каждому из присутствующих тут частных начальников. Все генералы и полковые командиры приглашены были к столу сервированному в саду близ ставки Главнокомандующего, под тенью больших и роскошных фруктовых деревьев. Великий Князь занял свое место за столом со мной и Тергукасовом. Перед нами, сквозь деревья, [770] открывался величественный вид на Арарат и длинная цепь гор с тремя известными и столь уже знакомыми для нас перевалами: Чингильским, Зорским, Каравансарайским.

Очертания горного хребта нежно выделялись на голубом фоне совершенно ясного, безоблачного неба, а покрытая вечным снегом вершина Арарата, под яркими лучами солнца, во всей своей красоте блистала таким разнообразием цветов, какое едва ли может подчиниться кисти художника.

Великий Князь, любуясь этой картиной и в то же время внимательно выслушивая рассказ о военных действиях Эриванского отряда, по временам задумчиво вглядывался в даль, как будто ему хотелось мысленно проникнуть за перевал, по ту сторону хребта и составить себе полное представление о беспрерывной четырехнедельной драме, которая там разыгрывалась изо дня в день — и в Баязете, и на равнинах Алашкерта, и в неприступных горах и ущельях Драм-дага. Но невольная задумчивость быстро затем сменялась оживленным разговором, ясно обнаруживающим все безграничное удовольствие, испытываемое Великим Князем и столь же безграничную признательность его к войскам Эриванского отряда, не только не потерпевшим нигде ни одной неудачи (чем справедливо может гордиться Тергукасов); но и успевшим на всех пунктах разгромить, или отразить сильнейшего противника. Это была первая победа после Зивинской неудачи. Всякий понимал ощущения Главнокомандующего.

Не только у него, но и у всякого русского отвалилась наконец тяжелая плита от наболевшего сердца...

По окончании обеда Его Высочество долго еще беседовал с нами, чрезвычайно внимательно обходя всех присутствовавших и обращаясь к каждому с особенной приветливостью. Между тем два хора музыки и полковые песельники играли и пели попеременно в том же саду, [771] неподалеку от Великокняжеской ставки. Замечательно, что все лица свиты Его Высочества, прибывшие с ним в Игдырь, до такой степени радостно с нами встретились, с таким неподдельным сочувствием расспрашивали об наших похождениях, что, право, как будто мы вернулись с того света. Да они, впрочем, и сами сознавались откровенно, что в главных силах корпуса все решительно, не исключая и высшего начальства, давно уже, еще с половины июня, считали не только Баязетский гарнизон, но и весь целиком Эриванский отряд погибшим безвозвратно.

5-го июля. Вторник. Султан-Аббад.

Чуть свет весь мой кавалерийский лагерь поднялся и закипел приготовлениями к параду. Всякий хлопотал и торопился что-нибудь почистить, поскоблить и старался показать себя на смотру сколь возможно параднее! Как много значит приезд Главнокомандующего! Утомленные войска снова ожили и встрепенулись; они радуются, ликуют и считают этот день большим для себя праздником. Нельзя не пожалеть тех войск, которым редко выпадает на долю честь, как в мирное время, так и в военное в особенности, видеть близко своего Главнокомандующего. Однако же моя кавалерия, после таких продолжительных, будничных трудов представляется сегодня далеко не в праздничном виде. Все вообще лошади изнурены до крайности, а у казаков, сверх того, половина без спин. Видно лошадь не чугунный паровик: и корм и вода ничего не поделают, если нет для нее отдыха.

По сигналу “сбор" полки и конная батарея начали выезжать на линейку, строились и, приняв штандарты, один за другим выступали из лагеря по дороге к Игдырю. Вслед за ними и я выехал с моим штабом. [772]

В 8 часов утра на той же площади, где был парад 2-го числа, войска Эриванского отряда были уже выстроены в три линии: вся пехота стояла в первой линии, а на левом ее фланге отдельно был выстроен Баязетский гарнизон, имея во главе коменданта Штокфиша и полковника Измаила-хана Нахичеванского; во второй линии,— кавалерия, на левом фланге которой были Куртинский дивизион и татарская милиция; наконец в третьей линии — вся артиллерия.

Ровно в 9 часов грянула музыка и Главнокомандующий показался у правого фланга. Его Высочество, объезжая шагом все три линии, от души приветствовал и благодарил войска «славного отряда», обращаясь при этом к молодым Георгиевским кавалерам, вызванным от каждой части перед фронт, с особенно милостивым словом. Конечно, каждое приветствие, каждое слово, высказанное Великим Князем, сопровождалось взрывом восторженного «ура!» по всей линии. Проехав вдоль фронта кавалерии, Его Высочество направился к Куртинскому дивизиону, но в это время, к моему удивлению, Тергукасов вдруг доложил Великому Князю, что «куртин смотреть не стоит и благодарить не за что». На это Главнокомандующий ответил коротко: «Нельзя же их обидеть и спасибо не сказать» — и тотчас же подъехал к дивизиону, поздоровался с ними и поблагодарил за службу. Такое пренебрежение и ненависть к куртинскому племени несвойственны столь почтенному и умному человеку, как Тергукасов. Тут очевидно закваска другая, и я знаю откуда она идет... Жаль бедного старика Арзаса Артемьевича. Ему выдают за непреложную истину, то что писал Лихутин о прошлой войне, но Лихутин (хотя и умный, быть может, человек) описывал события, совершавшиеся 23 года тому назад. Нельзя же нам смотреть на вещи его глазами и безусловно подражать его методе.

Окончив объезд всех линий, Его Высочество проследовал на левый фланг, к гарнизону, снял перед ним [773] фуражку и торжественно воздал должное, как Главнокомандующий и брат Царя, доблестным защитникам Баязета, осыпав их похвалой и благодарственными приветствиями. В виду всего отряда он обнял и расцеловал Штокфиша, засим скомандовал войскам «на караул!». Музыка заиграла поход, а гарнизон прошел вдоль всего фронта на правый фланг, и в это время весь отряд вместе с Главнокомандующим отдали гарнизону честь. Засим войска перестроились для церемониального марша и проходили последовательно перед Великим Князем, пехота — по-ротно, кавалерия — по-эскадронно и по-сотенно, а артиллерия — по-батарейно. Все части выступали весело, бодро, с видимым воодушевлением. Каждый человек несомненно был доволен собой, чувствовал себя счастливым и справедливо гордился своей судьбой, которую так оценил Главнокомандующий.

По окончании церемониального марша Его Высочество подозвал к себе всех генералов, штаб и обер-офицеров. Наступила торжественная тишина. Минута была самая трогательная. Великий Князь вновь снял свою фуражку и после непродолжительного молчания взволнованным голосом обратился к нам со следующими словами:

«Еще раз, как от себя лично, так и от имени Государя нашего, благодарю всех и каждого из вас, господа, за вашу беззаветную геройскую службу, которая вновь прославила нашу доблестную Кавказскую армию!... Эриванскому отряду выпала на долю трудная, тяжкая, можно сказать, отчаянная задача. Но, несмотря на малочисленность отряда, сравнительно с неприятельскими силами, вы ознаменовали себя рядом побед и неслыханными самоотвержениями!... Высказать все чувства благодарности и уважения, которые вы заслужили, невозможно. Но вы увидите, господа, на деле доказательства любви моей к вам: Я удивлю вас наградами!... Сами вы [774] не можете понять, как велика слава, которою вы покрыли русское оружие; вы не можете оценить всю меру заслуг Эриванского отряда перед Отечеством».

Здесь оборвалась речь — Великому Князю не дали докончить. Офицерские фуражки полетели к небу и в воздухе поднялась настоящая буря восторженного “ура!" моментально подхваченного всеми войсками, и долго, долго не могла она утихнуть...

В высшей степени отрадно видеть, чувствовать и сознавать, что наконец Бог привел нашему Главнокомандующему вздохнуть свободно и найти утешение. И, в самом деле, есть чему порадоваться, есть чем утешиться. Проследив изо дня в день, шаг за шагом, начиная с 4-го июня и оканчивая 28-м, за всеми действиями Эриванского отряда, нельзя не согласиться, что задача его была по истине “отчаянна", т. е., в сущности очень несложная — лечь костьми всему отряду за Веру, Царя и Отечество. И за этим, разумеется, дело бы не постояло. Но в результате вышло так, что и отряд почитавшийся погибшим цел и русское оружие прославлено. Тергукасову очевидно выпало на долю счастье совершить бесспорно великое дело. Слава Всевышнему! Слава русскому солдату!

После парада Его Высочество пожелал осмотреть раненых и больных и прямо с плаца отправился в госпиталь.

Мы все частные начальники поехали за ним. Великий Князь милостиво, с большим участием обращался к страдающим и утешал их. Тяжело раненому Крымского полка штаб-офицеру подал руку и долго с ним разговаривал, а уходя сказал: “Ну, до свиданья! Поправляйтесь скорее''. Стоявшая тут же сестра милосердия поспешно простодушно возразила: «где поправиться? тяжело ранен сердечный! Не выживет, батюшка, не выживет!» Это видимо смутило и огорчило Великого Князя и он оставил госпиталь.

Разумеется, на бедную сестру и на весь персонал врачей тотчас же обрушился со всех сторон крупный град упреков, вразумлений. Засим мы разъехались по своим лагерям. Во втором часу пополудни, когда я сидел у себя в палатке оканчивая свой обед, прискакал ко мне из Игдыря казак с приглашением от имени Великого Князя к обеду; но так как было известно, что Его Высочество садится сегодня за стол ровно в 12 часов, то, очевидно, время уже было пропущено и воспользоваться приглашением я не мог.

Вечером повез я к начальнику отряда наградные листы на офицеров кавалерии, которые он просил меня представить ему непременно сегодня же. Тергукасов весьма удивился, почему я не был на обеде у Великого Князя. Недоразумение это, конечно, сию минуту разъяснилось и виновником его оказался начальник отрядного штаба Филиппов. Ему поручено было тотчас же после парада лично передать кому следует приглашение к обеду, и я как-то случайно и совершенно неожиданно ускользнул от его внимания.

Начальник отряда, у которого в палатке я застал генерала Броневского, принял привезенные мною наградные листы и, рассмотрев их, сказал: “Ах, как много вы представляете — это невозможно!" Тогда я доложил, что сам Великий Князь сегодня перед всем отрядом изволил высказаться, что “удивит" нас наградами. Почему его превосходительству кажется удивительным, если на этом основании позволил себе без всякой особенной не бывалой щедрости представить не всех, как были примеры (Баш-Кадык-Ляр, Чолок, Кюрюк-дара), а только тех, кого, по моему мнению, грешно было не наградить! Тергукасов взял мое представление и пошел в ставку к Великому Князю, а меня и Броневского просил обождать его возвращения. [776]

Долго мы ожидали. Наконец он вернулся и сказал мне, что передал Великому Князю наш разговор и что будто бы Его Высочество отозвался, что слова его на параде не так были поняты. В результате значительная часть моих субалтерн-офицеров была исключена из представления.

На завтра Его Высочество выразил желание съездить на Чингиль, чтобы осмотреть отряд генерала Кельбали-хана Нахичеванского. Поездка эта для дела была бы весьма полезна: и войска бы посмотрели на своего Главнокомандующего, да и сам Великий Князь окинул бы собственным глазом неприступные твердыни, воздвигнутые самою природой на нашей границе, где, быть может, не в далеком будущем разыграется новая кровавая драма. С высоты Чингильского перевала, кроме того, он ознакомился бы в живописной перспективе и с боевыми силами Измаил-паши, которые раскинулись теперь широким лагерем под Баязетом.

Но по каким-то особенным соображениям предположенная поездка оказалась неудобной и Тергукасов отговорил от нее Великого Князя. Взамен того, Его Высочество решил посетить завтра все лагерные биваки войск Эриванского отряда расположенные в окрестностях Игдыря.

6-го июля. Среда. Султан-Аббад.

Утром весь кавалерийский лагерь мой был на ногах и, ожидая приезда Главнокомандующего, я сел верхом и вместе с моим штабом отправился по Игдырской дороге к нему навстречу.

Почти под самым Игдырем мы встретили Великого Князя, только что начавшего объезд лагерей. Его Высочество подал мне руку и пожаловался на страшную жару, говоря, что при всем желании решительно не может в такой зной осмотреть все стоянки полков, и в кавалерийский лагерь не [777] поедет. Я тотчас послал ординарца в Султан-Аббад с приказанием распустить людей, а сам остался в свите Великого Князя. Посетив бивак двух баталионов Ставропольского полка, двух батарей и посмотрев на пленных турок, взятых в Баязете, Его Высочество возвратился в Игдырь.

К обеду мы все собрались в сад у ставки Великого Князя. Также как вчера и третьего дня к столу были приглашены все командиры частей, начальники штабов, комендант Штокфиш, Измаил-хан и другие.

Много тут говорилось и обсуждалось, но более всех ораторствовал Броневский, дошедший наконец до того, что, несмотря на присутствие Великого Князя, начал беспощадно бранить наших куртин, не стесняясь в выражениях и в противовес им стал выхвалять русский патриотизм Эчмиадзинского монастыря.

Тут я не выдержал и, обратясь к Броневскому, сказал: «вероятно, ваше превосходительство, сами никогда не были в Эчмиадзине, где вы услыхали бы армянскую, турецкую, даже французскую речь, но никогда не услыхали бы ни одного русского слова. Что касается куртин, которых вы так порицали, то мне кажется, что нам следовало бы сперва научиться, как надо обращаться с этим народом, как извлечь из него наибольшую пользу, а потом уже и порицать его»...

Сидя рядом с Его Высочеством, признаюсь, мне было очень досадно вступать в пререкания с Броневским, но он чересчур уже далеко уклонялся от истины… Я переменил разговор.

Сегодня Тергукасов получил для раздачи чинам отряда ордена и золотое оружие, привезенные с собою Великим Князем. К 6-ти часам вечера собрались к его палатке все начальники частей и с каждой части по несколько [778] офицеров, которых Главнокомандующий пожелал лично удостоить наградами. Раздача продолжалась целый час, и когда все было готово, и выстроились в одну шеренгу вдоль тенистой аллеи, ведущей к Великокняжеской ставке, Тергукасов отправился доложить Его Высочеству. Вышел Главнокомандующий и с видимым удовольствием поздравил всех награжденных, к каждому из них обратился с выражением своего особенного благоволения.

Отпуская нас, Его Высочеству угодно было оказать мне особо милостивое внимание, пожаловав два солдатских Георгиевских креста, сверх нормы, состоящим при мне двум заслуженным урядникам Сунженского полка: Курноскину, который ездит с моим значком. и Масленникову — моему бессменному ординарцу.

От души поздравив всех командиров частей и офицеров моей кавалерии с полученными наградами, я вместе с ними возвратился в лагерь и тотчас отправил нарочного на Зорский перевал к полковнику Шипшеву с письмом, в котором приветствовал его с золотой шашкой и послал ему георгиевский темляк.

7-го июля. Четверг. Султан-Аббад.

В 6-ть часов утра мы все собрались к ставке Великого Князя, чтобы проводить Его Высочество и еще раз принести ему благодарность за посещение им нашего Эриванского отряда. Все уже было готово к отъезду. Народ запрудил небольшую площадь перед садом, плотно окружая экипаж великокняжеского поезда; тут стоял и сборный конвой Георгиевских кавалеров, который я опять назначил от кавалерии, чтобы сопровождать Главнокомандующего. Уездное начальство и всадники татарской милиции суетились и шмыгали по саду и по площади. [779]

Ровно в 6-ть часов Его Высочество вышел из своей ставки. В это время Великий Князь Николай Михаилович попросил меня зайти к нему в палатку, чтобы расписаться в альбоме на память, что я и исполнил, прося его передать от всех нас глубочайший поклон и горячо прочувствованную признательность великой княгине, его матушке, за ее неусыпные, милосердные заботы об нас и за присылку денег для раздачи доблестному Баязетскому гарнизону.

Прощаясь с нами, Главнокомандующий обнял и поцеловал начальника отряда, потом меня и прочих генералов, а затем сел в коляску, пригласив с собой Тергукасова, и поезд тронулся по узким ущельям Игдыря, сопровождаемый единодушным «ура!» войск расставленных шпалерами и всего местного народонаселения. Мы все, начальники частей, следовали верхом, окружая коляску Великого Князя.

Отъехав версты две, Его Высочество приказал остановить экипаж и простился с нами еще раз. Тергукасов пересел на коня, а место его в коляске занял эриванский губернатор.

Сегодня вечером капитан Штокфиш получил из Эривани весьма лестную телеграмму от Главнокомандующего, в которой Его Высочество объявляет, что Государь Император жалует ему орден св. Георгия 4 ст. Обрадованный Штокфиш поспешил показать эту телеграмму начальнику отряда. Тергукасов снял с себя свой собственный крест 4 ст. и тут же надел его на грудь вновь пожалованного кавалера. И так, бывший комендант, можно сказать, теперь награжден хорошо: сверх Георгия, он удостоился получить от Главнокомандующего золотую саблю и, кроме того, представлен в маиоры. Старик Измаил-хан Нахичеванский, честно отсидевший в Баязете, также пожалован орденом св. Георгия 4 ст. [780]

8-го июля Пятница. Султан-Аббад.

Зной невыносимый, вода отвратительная. Если долго простоим здесь лагерем, то и людей и лошадей много погубим. Сегодня прибыли к нам в отряд из 38-й дивизии два баталиона Таманского полка. Начальник отряда направил один из них в Кульпы, а другой — в Талынь для обеспечения нашей границы со стороны Арпачая от курдов.

Вечером я был у Тергукасова и получил от него шесть добавочных Георгиевских крестов для раздачи отличившимся: один — брату полковника Шипшева Измаилу и пять состоящим при мне, унтер-офицеру драгунского полка Чуприне, уряднику Сунженского полка Федоркову, переводчику Карапету, Алексею Хоровичу и Сеиду Алиханову. Возвратившись в лагерь, я тотчас же потребовал их всех и собственноручно возложил на них пожалованные кресты.

9-го июля. Суббота. Султан-Аббад.

С Чингильских высот полковник Преображенский дал знать начальнику отряда, что часть неприятельской пехоты и кавалерии отделилась вчера от большого турецкого лагеря стоящего под Баязетом и дошла до Карабулаха. Вероятно турки делали рекогносцировку.

Начальник отряда, желая по возможности избавить войска от убийственной стоянки на плоскости, а также для усиления Чингильского лагеря, распорядился вчера вечером отправить полковника фон-Шака с его ставропольцами, с Сунженским казачьим полком и двумя батареями на Чингильские высоты, приказав Шаку принять там от Преображенского начальство над всем лагерем. А завтра в ту же сторону выступит отсюда другая колонна, под начальством генерала Броневского: Крымский полк, стрелковый баталион и одна батарея. С нею же отправится и генерал Барсов. [781] Броневскому приказано: если дорога позволит или легко будет ее разработать,— подняться до аула Мучи и там в горах расположиться лагерем; в противном случае, дойти только до Орговского поста и избрать в этом пункте место для лагерной стоянки.

Хоперский казачий полк направлен в Аббас-гель в распоряжение генерала Кельбали-хана. Я же с драгунами, Кавказским казачьим полком и конной батареей остаюсь здесь в резерве, — жариться на плоскости. Но, во всяком случае, стоять посреди накопившихся нечистот от продолжительного бивакирования войск нам решительно невозможно; необходимо хотя куда-нибудь передвинуться на свежую почву.

Полковник Борделиус устроил сегодня вечером у себя пирушку по случаю баталионного праздника, на которую пригласил и нас. Баталион его расположен лагерем в одном из игдырских садов, куда я к назначенному времени и поехал отсюда вместе с полковым командиром и начальником штаба Медведовским.

Прибыв в Игдырь, они все отправились прямо к Борделиусу, а я завернул сперва к Тергукасову. Посидели и потолковали с ним. Начальник отряда, насколько я мог заметить, ни мало не думает о том, что турки могут и даже должны вторгнуться в наши пределы. Неоднократно я убеждал его, пока Великий Князь был здесь, настойчиво просить Его Высочество о безотлагательном усилении нашего отряда, что открыло бы нам возможность померяться с Измаилом и разбить его. Но, к сожалению, старик ужасно стеснялся и никак не мог решиться доложить об этом Главнокомандующему. Сегодня я опять возбудил тот же вопрос и напомнил Тергукасову, что пока мы здесь бездействуем и жаримся на солнце, неприятель, не теряя времени, с каждым днем усиливается, что если мы теперь же [782] не получим подкреплений и необходимой свободы действий, то будет нам плохо. На это Тергукасов с горечью возразил: «не только нам нечего ожидать оттуда помощи и подкреплений, а, напротив, по всему видно, что кажется и Таманский полк, который только что нам дали, опять отберут от нас». С тяжелым на душе чувством я вышел от Тергукасова и направился к стрелкам.

При входе в сад Борделиус со всеми офицерами своими встретил меня приветливо, радушно, как настоящий кунак. Заиграла музыка, запели песельники, началось угощенье и в небольшом саду, удачно освещенном разноцветными фонарями, приятно было отдохнуть и подышать вечерним воздухом после невыносимого зноя и раскаленной пыли, которую целый день приходится глотать,

Приглашенных было много; представители были от всех частей, за исключением, разумеется, тех, которые выступили вчера в Чингильский лагерь. Благодаря любезным хозяевам, все общество казалось воодушевленным, группируясь то вокруг какого-нибудь рассказчика, то около жженки, то замыкая плотным кольцом площадку, на которой ловкая молодежь отплясывала лезгинку. Словом, военный праздник, о прелести которого не военные люди не имеют понятия, был в полном разгаре и завершился ужином с заздравными тостами, сопровождаемые обычным у нас на Кавказе “мравал-жамиер".

За ужином рассказы продолжались. С удовольствием теперь каждый вспоминал о своем прошлом, которое еще так недавно представлялось не совсем в розовом цвете. Многие из офицеров, приводя на память разные подробности военных событий, сообщили любопытные эпизоды, возбуждавшие всеобщий интерес и внимание. [783]

10-го июля. Воскресенье. Султан-Аббад.

Получено с Чингиля сведение, что сегодня утром у полковника Преображенского была незначительная стычка с турками. Сегодня же вечером полковник Шак вступил в командование войсками в Чингильском лагере. Под его начальством там находятся теперь следующие части: три баталиона ставропольцев, один местный Эриванский баталион, один Таманский баталион, семь сотен казаков и 24 орудия.

Генерал Броневский не мог дойти до аула Мучи и, поднявшись до Орговского поста, расположился лагерем с саперной ротой, тремя баталионами крымцев, стрелковым баталионом, одной сотней казаков и одной батареей. Зорский перевал занят Шипшевым с Уманским полком. А на генерала Кельбали-хана возложена охрана правого фланга, начиная от Аббас-гёля, по направлению на Кульп, Хаджибайрам, Талынь и Мастара. В его распоряжении состоят: два баталиона таманцев, четыре сотни Хоперского и две сотни 2-го Уманского казачьих полков, три сотни Закатальского конно-иррегулярного полка, две сотни куртин и одна сотня милиции.

Все наши раненые, больные, а также весь Баязетский гарнизон, в составе одного баталиона ставропольцев, двух рот крымцев, трех сотен казаков и одного взвода артиллеристов, отправлены сегодня на отдых и поправку в Дарачичаг.

11-го июля. Понедельник. Султан-Аббад.

Вместе с полковым и батарейным командирами поехал я в Игдырь, чтобы выбрать где-нибудь в садах новое место для стоянки, но поиски наши остались тщетными и желаемого места в Игдыре не оказалось. Тогда я просил позволения Тергукасова перенести свой лагерь из [784] Султан-Аббада в с. Халфалю (в 5 верстах от Игдыря), на что он охотно согласился. Мы тотчас же поехали в это селение и осмотрели его. Хотя и тут не менее знойно, чем в Султан-Аббаде, но, по крайней мере, оба полка с батареей могут просторно разместиться в обширных садах, разбив и коновязи и свои палатки в тени деревьев, на свежем месте, не испорченном еще бивакированием войск, а потому, не откладывая, завтра же мы перебираемся сюда.

По дороге от Халфалю мы видели несчастных переселенцев, выведенных нами из Турции. Здесь они кочуют под открытым небом, продолжая терпеть зной, голод и жажду. Местное начальство, по-видимому, считает излишним проявить свою гуманность к этим мученикам. Хотя Его Высочество наместник и объявил, что впредь до разъяснения участи переселенцев каждая душа будет получать по 10 к. в день, но до сих пор, как они сами жалуются, ни одна еще душа обещанного не получила.

Всех пленных турок, взятых в Баязете, отправили сегодня под конвоем в г. Эривань.

12-го июля. Вторник. Лагерь в с. Халфалю.

Сняв лагерь, мы утром покинули Султан-Аббад. Направив драгун, Кавказский полк и батарею по кратчайшей дороге, я съездил сперва в Игдырь повидаться с начальником отряда и затем прибыл на новую стоянку, когда все уже расположились на своих местах. Осмотрев лагерь во всех подробностях, я очень доволен этой переменой: и люди и лошади гораздо скорее здесь поправятся.

13 июля Среда. Халфалю,

Благодаря богатой растительности, воздух здесь совсем другой. Люди заметно оживились и перестали мучиться, [785] истощая напрасно свои силы под палящим солнцем, как это было до сих пор. Полки и батарея усердно принялись за исправление оружия, одежды, конского снаряжения и обоза, доведенных продолжительным походом до плачевного состояния. Работа кипит. Спасибо Великому Князю за то, что выручил солдат, пожаловав им от себя по паре сапог, иначе остались бы босыми.

14-го июля. Четверг. Халфалю.

Утром я осмотрел в коновязях всех людей и лошадей. В батарее казачьи лошади еще в сносном теле, но артиллерийские очень худы, а про обозных и говорить нечего. В Кавказском полку лошади совершенно обессилены и без спин, а худы так, что ничего нельзя себе представить более ужасного. Не знаю, когда они успеют поправиться? У драгун лошади также в ужасном виде, не чищены и хотя мало, но есть также набитые спины. Пища людей чрезвычайно хороша. Везде видно большое старание и хлопоты командиров привести как можно скорее свои части в порядок и благообразное состояние.

Сегодня приезжал ко мне из Игдыря Штокфиш проститься. Его отпустили на некоторое время в Тифлис.

15-го июля. Пятница. Халфалю.

Сегодня я был в Игдыре у начальника отряда. Он получил от Лориса уведомление, что турецкая конница числом до 1800 человек намерена переправиться через Арпачай и сделать вторжение в Эчмиадзинский уезд, почему корпусный командир, предупреждая об этом, предписывал Тергукасову принять надлежащие меры.

Странно, что Лорис, находясь с целым корпусом за Арпачаем и почти без действия, не может у себя же [786] под рукою принять необходимые меры, чтоб не пропустить турок на себя в тыл. У Тергукасова в последнем номере газет, только что полученном, мы с восторгом прочитали, что генерал Гурко с авангардом Дунайской армией перешел Балканы и делает там чудеса. Дай Бог им успеха! Но в той же газете об главных силах нашего Кавказского корпуса отзываются не совсем лестно, что весьма прискорбно.

Начальник отряда сообщил мне, что казной отпущено по 50 рублей за каждую убитую казачью лошадь и что приказано немедленно командировать офицеров за покупкой лошадей для скорейшего пополнения убыли в казачьих полках.

16-го июля. Суббота. Халфалю.

Уманского полка есаул Ключарев, приезжавший сегодня сюда с Зорских высот, сообщил нам некоторые сведения, добытые Шипшевым о неприятеле. Турецкие войска, говорит он, сосредоточены в двух широко раскинувшихся лагерях под Баязетом и в долине Мысун. По всему видно, что силы турок весьма значительны. Командует всеми войсками Измаил-паша (он же эрзерумский губернатор). При нем состоит Кази-Магома — сын Шамиля.

18-го июля. Понедельник. Халфалю.

Осмотрев сегодня на коновязях полки и батарею, я во всем вижу заметное улучшение, что отношу к заботливости командиров частей и к усердию нижних чинов, успевших так много сделать в столь короткое время. С особенным удовольствием я благодарю их за это.

От старого товарища, князя Константина Эристова, получил я письмо из Кюрюк-дара. Он пишет, что турки стоят перед ними очень близко и что кавалерия Чавчавадзе перешла теперь к Баш-Кадык-Ляру. [787]

Однако же крепко подались назад наши войска. Вначале уж больно торопились подаваться вперед, а теперь пришлось отодвигаться. Обидно! Такие эволюции для Кавказской армии,— новость. Вельяминов (командир драгунского полка) сегодня слег. И это уже не первый случай заболевания у меня в лагере. Опасаюсь, чтобы не открылась эпидемия.

19-го июля. Вторник. Халфалю.

Утром отправили нарочных во все казачьи полки с приказанием немедленно командировать офицеров в Кабарду и другие места за покупкой для казаков лошадей, седел, бурок, башлыков и проч.

Утром же навестили больного Вельяминова. В одни сутки он сильно изменился. К сожаленью замечаю, что болезнь его может сделаться весьма серьезной. В пехоте люди также начали хворать, хотя и пользуются в горах лучшими санитарными условиями, нежели мы здесь на плоскости. К вечеру приехал ко мне полковник Шипшев и сообщил некоторые дополнительные сведения о неприятеле. Между прочим он узнал от куртин, что во время блокады Баязета окончательное истребление нашего гарнизона поручили было именно сыну Шамиля — Кази-Магоме и так как он этого не исполнил, то Мухтар-паша потребовал его теперь к себе в Эрзерум для объяснений, и все полагают, что Кази-Магоме даром это не сойдет.

По мнению Шипшева, неприятель под Баязетом и в долине Мысун успел сосредоточить такую массу войск, что теперь со дня на день следует ожидать вторжения Измаила-паши в наши пределы.

В полученных нами сегодня газетах мы прочитали беглый очерк наших двух сражений 4 и 9 июня (на Драм-даге и при Даяре), в виде полуофициальных, но [788] анонимных сообщений. До такой степени искажать факты и вообще плесть подобный вздор может только какой-нибудь праздный шарлатан, занимающийся вдали от событий вымышленными корреспонденциями. Удивительно, почему до сих пор не получаются на столбцах нашей официальной, военной газеты “Русский Инвалид" точных реляций об этих делах за подписью начальника отряда.

Шипшев затем сегодня же возвратится на Зорский перевал, но я оставил его ночевать с тем, чтоб он завтра мог видеть начальника отряда и лично доложить ему о собранных им сведениях.

20-го июля. Среда. Халфалю.

Приехавший к нам сюда прямо из Парижа уполномоченный от общества Красного Креста Вырубов сообщил много новостей, заграничных и тифлисских. От него мы узнали, что Великий Князь отправился на этих днях в Рионский отряд, а Великая Княгиня только что выехала в Александрополь.

Внимание всего света сосредоточено на борьбе нашей с Турцией. Все ждут уже четвертый месяц с каким-то недоумением: когда же, наконец, российское воинство начнет громить своего заклятого врага? Нам, старым кавказцам, приходится теперь волей неволей обращать свои взоры на Дунай и Балканы...

Сердце обливается кровью, как взглянешь и подумаешь о том, что творится, кого винить, что под рукой у нас мало войск. Кому следовало сперва узнать действительные силы неприятеля, а потом уж вступать с ним в борьбу с таким расчетом, чтоб не приходилось торговаться, как на Армянском базаре, за каждый батальон, за каждую роту. Кто виноват, что Кавказские войска обречены теперь практиковаться в новой назначенной для них школе в [789] отступательных движениях. Кто обязан был подумать и заблаговременно принять в расчет, что мусульманские области Кавказа, особенно Дагестан, (несмотря на то, что его именуют ,,умиротворенным'''), нельзя оставить без войск во время войны с Турцией, и что количество этих войск должно быть внушительное. Кто виноват — на это даст ответ история. Нам не приходится рассуждать об этом и допытываться. Нам остается сокрушаться только о том, что, потеряв инициативу, которую Бог знает когда придется вырвать из рук противника, мы отступали на всех пунктах и начинаем опасаться даже за собственную границу. И если не подоспеет к нам из России 40-я дивизия, то, пожалуй, еще и еще придется отодвинуться и бросить ныне занятую оборонительную линию Но и эта одна, с таким нетерпением ожидаемая, 40-я дивизия все-таки будет недостаточна для того, чтобы дать нам возможность перейти в наступление. По моему мнению для этого нужно никак не менее трех пехотных дивизий, из коих две — для подкрепления главных сил Лориса, и одну — собственно для Эриванского отряда.

21-го июля. Четверг. Халфалю.

Вчера начальник отряда приказал мне собрать всех казаков оставшихся без лошадей и образовать из них пешую команду охотников, на которую возложить преследование и уничтожение куртинских разбойников, появившихся в пределах Сурмалинского, Эчмиадзинского и Эриванского уездов. Вчера же я отправил нарочных с этим приказанием во все полки, предписав выслать ко мне всех пеших казаков.

Сегодня Клушин был в Игдыре и привез мне следующую новость: полковник Шак доносит начальнику отряда из Чингиля, что турки сняли свой большой лагерь и [790] направились из-под Баязета к Арзабу, но оставили при этом свой авангардный лагерь на прежнем месте у Карабулаха. Между прочим и я сегодня получил с Зорских высот донесение от Шипшева, который также заметил маневрирование турок в сторону Мысуна. Это сведение я тотчас же отослал к Тергукасову.

Все лазутчики с разных сторон в один голос доносят, что у Измаила-паши собрано до 40 тыс. войск и никак не менее 50-ти орудий. У нас же в Эриванском отряде всего на всего и 10-ти тысяч не наберется.

Поздно вечером получил предписание от начальника отряда: «быть в полной готовности с кавалерией, чтоб оказать тотчас же помощь, где таковая понадобится».

Все почти наши силы сосредоточены в настоящую минуту на Чингиле и на Оргове, так что если неприятель вздумает наступать не на Чингиль, а на Каравансарай (что весьма возможно), то всею массой своих сил наткнется здесь на меня и я должен буду его встретить с одной кавалерийской бригадой. При всей готовности свято выполнить свой долг, едва ли смогу удержать напор 40 тысяч!

По всей вероятности Измаилу-паше не трудно будет прорваться к Игдырю, и если он захочет быть решительным, то отрежет нашим войскам отступление с Чингиля и от Оргова. Более неловкого положения в стратегическом смысле кажется и выдумать невозможно.

22-го июня. Пятница. Халфалю.

После молебствия и церковного парада по случаю тезоименитства Государыни Императрицы и Государыни Цесаревны я получил от Шипшева донесение, в котором он сообщает, что хотя неприятель, маневрировавший по направлению к Мысуну, опять вернулся на прежнее место в большой [791] лагерь, но что вслед за этим движением у самого Мысуна появился теперь совершенно отдельный турецкий отряд, который и расположился здесь лагерем.

Я отправил к начальнику отряда это донесение. Он же, в свою очередь, получил сегодня известие от Шака, который уведомляет, что турки вернулись опять на свое место.

Сегодня за обедом у меня были гости из Игдыря и между прочим Вырубов и один корреспондент французской газеты. Мы приятно провели время и беседовали до позднего вечера. За обедом рассуждали об делах Эриванского отряда. Завязался спор по поводу Мухтара-паши. Я конечно порицал его действия в бою 9-го июня, которые как нельзя лучше доказали его несостоятельность, как главнокомандующего. С 22-мя баталионами, превосходно вооруженными, он не сумел в сражении при Даяре устоять против шести баталионов (с ружьями Карля), имея полную возможность не только опрокинуть, но совершенно задавить Эриванский отряд!

Вместо того, чтоб на другой день всеми своими силами возобновить атаку и покончить с нами, когда мы успели уже расстрелять почти все свои снаряды и патроны, Мухтар-паша признал за благо бросить все и поспешно ретироваться. Разумеется, его сторонники, да и он сам, могут оправдываться тем, что ему надо было торопиться предупредить в Зивине Лорис-Меликова, наступавшего из-под Карса; но главнокомандующему непростительно ошибаться в маршруте и не знать, что, выступив хотя бы форсированным маршем из-под Карса 9-го числа, Лорис-Меликов ни в каком случае не мог бы появиться даже в Менджингерте ранее 12-го, что и вышло на самом деле. Следовательно, если бы Мухтар-паша решился хотя бы 10-го числа покончить с Эриванским отрядом, обремененным ранеными и [792] громадным обозом, то и тогда он не опоздал бы в Зивин и успел бы предупредить Лориса.

23-го июня. Суббота. Игдырь.

Утром я осматривал маршевой эскадрон, только что прибывший на укомплектование Переяславского полка. Лошадьми я доволен, хотя оне немного худы. Призывные люди хороши, из них 60 человек — мои старые сослуживцы-нижегородцы, чему я очень обрадовался. Не успел я закончить смотра, как получил от Тергукасова записку, приглашавшую меня прибыть к нему как можно скорее по весьма экстренному делу. Я приказал подать себе лошадь и сию же минуту отправился; но при самом выезде меня догнал нарочный от полковника Шипшева, прискакавший с донесением, что часть турецкой конницы поднимается на Каравансарайский перевал, направляясь на Курджах. Я тут же распорядился, чтоб кавалерия в Халфалю была на готове, а две сотни Кавказского полка послал Шипшеву на подкрепление.

Прибыв в Игдырь к начальнику отряда, я узнал от него, что по донесении Шака турки наступают на Чингиль, и тут же доложил ему и мое сведение о таком же наступлении на Каравансарай. Пока мы с ним рассуждали, ко мне прискакал второй казак от Шипшева, который писал: «На Зорский перевал наступают пехота, кавалерия и два горных орудия. С раннего утра веду с ними перестрелку». Я написал Шипшеву, что к нему уже направлены две сотни кавказцев, и чтобы он держался до последней крайности, ожидая от меня новых подкреплений. Тергукасов одобрил это распоряжение и в то же время приказал мне отойти с кавалерией из Халфалю и стать ближе к Игдырю, у мельницы, на канаве Ханагова, откуда и посылать наблюдательные разъезды по направлению к Чингилю и Каравансараю.

Возвратившись в лагерь, я приказал все тяжести не медля отвезти в Игдырь, где и устроить общий кавалерийский вагенбург; полковника Кирьякова с одной сотней его полка и 4-мя эскадронами драгун послал на Зоры к Шипшеву, остальные две сотни кавказцев на каравансарайскую дорогу; а сам с тремя эскадронами драгун и батареей отодвинулся к мельнице. Между тем от Шипшева я получил уже третью записку: «Не могу удержать сильный напор неприятельской пехоты. Отступаю шаг за шагом и все сотни стягиваю к себе. Прошу скорей прислать патроны и ракеты».

Все это я послал с Кирьяковым, поручая еще раз Шипшеву держаться до последней крайности.

Вскоре разъезды наши дали мне знать, что неприятель уже поднялся на Каравансарайский перевал, о чем я и поспешил лично сообщить начальнику отряда, доложив вместе с тем, что Шипшев не в силах далее удержать натиск пехоты и отступает с казаками от Зор к Аликочаку. При этом я высказал Тергукасову мое мнение, что нет уже более повода держать войска на Чингиле, когда неприятель очевидно избрал другой путь для наступления, и что теперь следовало бы немедленно притянуть их к Игдырю. Тергукасов колебался, но наконец послал приказание Шаку, чтобы он отступал не медля, а Броневскому — выждать на Оргове пока спустится Шак и затем вместе отступать к Игдырю.

Отсюда я вернулся к мельнице, где получил четвертую записку от Шипшева, в которой он доносит, что не мог устоять против сильной пехоты и вынужден был отступить к Аликочаку, где и стоит теперь со всем своим полком и двумя сотнями кавказцев, ожидая дальнейших распоряжений. Об этом я сейчас же сообщил Тергукасову и получил от него в ответ приказание: [794] «чтоб Шипшев постарался, насколько возможно, отстоять Зорский перевал». Но дело в действительности было уже проиграно; весь перевал был для нас потерян, так как мы не могли заблаговременно занять его своей пехотой, а неприятель овладел уже гребнем, откуда ему легко будет спускаться вниз и выбить нашу кавалерию из Аликочака.

Признав однажды перевал потерянным, надо было ожидать, что турки не замедлят обойти нас, пользуясь каравансарайской дорогой, более удобной для движения, а потому я послал приказание Кирьякову спуститься обратно и присоединиться к нам, а Шипшеву написал подтверждение держаться с его сотнями насколько хватит сил в Аликочаке.

Вечером я навестил в Игдыре больного Вельяминова и к прискорбию застал его в худшем положении; болезнь его обнаруживает неожиданные признаки тифозной горячки.

24-го июля. Воскресенье. Игдырь.

Рано утром на биваке у мельницы я рассматривал в бинокль впереди лежащую местность на всем ее протяжении и нигде по склонам гор не заметил присутствия неприятеля. Со стороны Чингильского перевала видна была в горах только одна движущаяся черная полоса — это колонна Шака, спускавшаяся к Оргову. Я поехал к Тергукасову. И он также, как и я, никаких донесений утром не получал. Мы были в недоумении: почему турки, так решительно вчера наступавшие, сегодня как будто не желают выказать своих сил?

В первом часу дня нас пригласил к себе обедать уездный начальник Бежанбеков. Но в ту минуту, как мы сели за стол, явился Уманского полка сотник Железняк, прося помощи для полковника Шипшева, который был [795] уже со всех сторон окружен и с величайшим трудом отступал от Аликочака.

Тотчас же я поскакал с моим штабом по направлению к Халфалю, приказав поднять бивак у мельницы по тревоге и драгунам с батареей поспешить туда же вслед за мной. С половины дороги мы ясно могли видеть, как сотни Шипшева, почти уже сброшенные с горы, отходили и отстреливались, тогда как сверху турецкая пехота ожесточенно провожала их батальным огнем. Казаки отступали с крутизны спешенными, без дорог, по каменистым тропам, а лошадей своих сгоняли вниз. Во время этой перестрелки человек до 100 отчаянных турецких всадников, намереваясь окончательно отрезать Шипшеву путь отступления, бросились на д. Халфалю и заняли ее. Я тотчас же направил туда подоспевших драгун и кавказских казаков под начальством полковника Кирьякова, а левее Халфалю выставил на позицию конную батарею с двумя эскадронами драгун.

Удачными выстрелами, направленными на верх, в горы, батарея заставила турецкую пехоту прекратить свое преследование и повернуть назад. Между тем, партия всадников, ворвавшаяся в Халфалю, рассыпалась по саклям, засела там и начала отстреливаться. Тут был убит Уманского полка маиор Хохандоков и несколько человек драгун и казаков оказалось ранеными. Но не долго туркам пришлось обороняться в Халфалю: 1-й эскадрон драгун спешился и вместе с сотней кавказцев покончили штурмом, ворвались в сакли и перекололи почти всех, кто был в засаде. Попало в плен 15 человек турок, а наш драгун отбил турецкий значок. Неприятель между тем успел спуститься в соседнюю деревню Хошхабар, где начал грабить и истреблять жителей, но посланные мною туда два эскадрона драгун и сотня казаков скоро покончили и там с турками также, как в Халфалю. [796]

Наконец я увидел Шипшева и поспешил благодарить его, всех офицеров и казаков за славную двухдневную защиту Зорского перевала. Большого самоотвержения от горсти кавалерии, совершенно изолированной и в такой местности, нельзя было и требовать. Уманцы опять расстреляли все свои патроны и теперь вновь пришлось за ними посылать в Игдырь.

К концу дела явился сюда только что прибывший из Тифлиса 2-й баталион Таманского полка. Одной роте я приказал занять гребень командующих возвышенностей впереди деревни, а остальные три роты расположил в садах Халфалю в боевом порядке.

Одновременно с баталионом приехал и начальник отряда. Он также поблагодарил Шипшева и всех чинов, участвовавших в двухдневной защите перевала, а драгун и кавказцев — за сегодняшнее дело в Халфалю, приказав мне оставить здесь на позиции таманский баталион и Уманский полк; всех же остальных, т. е. драгунский и Кавказский полки с батареей, возвратить на свое место к мельнице. Потери наши вчера и сегодня состоят в одном штаб-офицере и пяти нижних чинах убитыми, в одном обер-офицере (сотник Савицкий) и 17-ти нижних чинах ранеными; кроме того до 40 лошадей убиты, или ранены. Потерь кажется немного; а день все-таки окончился весьма плачевно; он, по всей вероятности, будет для нас исходным пунктом длинного ряда новых, горчайших разочарований. Неприятель в первый раз ступил на нашу землю, захватив почти без боя в свои руки грозную позицию на гребне высочайших гор, откуда не легко уже будет его сбросить.

Тергукасов получил сегодня известие, что Лорис, убедясь наконец в критическом положении отряда, высылает к нам 8 баталионов с двумя пешими батареями, Тверской драгунский и один казачий полки. Жаль, что [797] немного поздно! С такой поддержкой (если бы озаботились об этом раньше, хотя неделю тому назад) можно было бы нн только удержать в своих руках весь пограничный перевал, но и решительно кончить по ту сторону хребта со всеми силами Измаила.

Вечером я получил с почты письмо от жены, уведомлявшей о тяжкой болезни моего отца. Не легко читать письмо такого содержания.

25-го июля. Понедельник. Игдырь.

Ожидаемые с Чингиля и от Оргова колонны Шака и Броневского одновременно спустились к Игдырю и все войска отряда заняли сегодня следующие позиции.

Под начальством полковника Шипшева у дер. Халфалю: Уманский казачий полк (четыре сотни), один баталион Таманского полка и ракетная полубатарея и в дер. Хошхабар — две сотни казаков (одна хоперская, другая сунженская).

Между Халфалю и Игдырем, у мельницы, на канаве Ханагова, под начальством полковника Самойлова — три баталиона Таманского полка, две вновь прибывшие девятифунтовые батареи, Переяславский драгунский полк, три сотни Сунженского полка и конная батарея. В Султан-Аббаде: три баталиона Ставропольского полка, 1-я батарея (Варшамова) и, под начальством полковника Кирьякова, семь сотен казаков с ракетной полубатареей, из коих три сотни выдвинуты на аванпосты в Аргаджи для охраны Хараба-бажарского ущелья, Орговского и Мучинского спусков. Все войска в Султан-Абаде находятся под общим начальством полковника фон-Шака. В Игдыре составляют резерв: Крымский пехотный полк, стрелковый баталион, две батареи, рота сапер и для исполнения гарнизонной службы — две роты Александропольского крепостного полка. [798]

Вот наши силы, которые мы выставили против 40 тысячного корпуса Измаила-паши, занявшего весь пограничный хребет гор, на протяжении от Мери, на Зор, Караван-сарай до аула Сичанлу, и приступившего к укреплению избранных им горных позиций.

Вчера турки сожгли Аликочак, а сегодня, во втором часу пополудни, запылали Орговский пост и здание нашей пограничной таможни.

Жара нестерпимая; в воздухе стоит пыль и непроницаемая мгла, так что нет никакой возможности рассмотреть, что делается в горах у турок.

От генерала Кельбали-хана из Гулюджи приехал нарочный с известием, что у них вчера, близ Тауз-куля, была перестрелка с турецкой конницей, после которой неприятель отошел к Сичанлу.

В отряде у нас теперь возникли весьма разнообразные мнения по поводу действий полковника Шипшева 23-го и 24-го числа. Одни совершенно справедливо называют двухдневную оборону Зорского перевала молодецкой; другие же, наоборот, упрекают Шипшева в недостатке энергии и слабой защите перевала. Последнее мнение, как и надо было ожидать, высказывается, с уверенностью знатока, нашим неумолимым критиком-оратором и охотно разделяется теми, которые вместе с ним любовались этим зрелищем издали, за 10 верст, из Орговского лагеря; что до меня касается, то я признаю эту защиту бесспорно молодецкою и нахожу, что она оказала большую услугу и всему отряду и Эриванской губернии, задержав на два дня наступательное движение неприятельских сил в наши пределы и дав возможность войскам, находившимся на Чингиле и в Оргове, сосредоточиться под Игдырем.

Вместо того, чтобы только издали смотреть, как четыре или шесть сотен казаков, с раннего утра до поздней [799] ночи, на Зорском перевале отбиваются изо всех сил от регулярной пехоты; вместо того, чтобы безучастно предаваться критике с Орговского поста, казалось бы можно, да и должно бы, не ожидая никаких приказаний, по собственной инициативе, протянуть руку помощи своим, и это тем основательнее, что вся картина боя, совершенно скрытая в горах от наших наблюдений, всецело представлялась с Оргова, как на ладони.

Если бы из Орговского лагеря 23-го числа кратчайшим путем по горам на Мучи высланы были один или два баталиона на выручку казаков Шипшева, то смело можно утверждать, что эти два баталиона, подоспевши к полудню 23-го числа на место боя, не дали бы неприятелю так легко подняться на гребень перевала. Но, допуская даже, что из Орговского отряда почему-либо опасались отделить два баталиона, то ничто уже не могло помешать исполнить это, когда Орговский отряд соединился с колонною Шака. А тогда и турки быть может вовсе изменили бы свой план и отказались бы от смелого занятия Зорских высот.

,,Идти на выстрелы", - аксиома кажется всем давно известная. Что же надо делать в том случае, когда не только слышишь выстрелы, но и два дня к ряду видишь своими глазами, как наших бьют?... Вопрос остается открытым.

26-го июля. Вторник. Игдырь.

Сегодня наконец мне удалось уговорить и почти силой отправить Вельяминова на излечение в Дарачичаг. Он так плох, что едва ли выживет.

С 8 часов утра Тергукасов начал объезд всех позиций, занятых войсками отряда. Сперва мы с ним побывали в Халфалю, потом у мельницы, засим он осмотрел резерв в Игдыре, наконец отправились к Шаку в [800] Султан-Аббад, где были представлены начальнику отряда только что прибывшие гвардейские офицеры, прикомандированные для службы в войсках армии на время войны. По своей внешности они обещают быть хорошими и усердными служивыми и произвели на всех весьма благоприятное впечатление.

Сегодня я выбрал свободный сад на самом выезде из Игдыря по дороге в Халфалю и расположился в нем вместе с моим штабом.

Вечером был у Тергукасова, где слышал разного рода сведения о неприятеле. Регулярных войск насчитывают у Измаила до 60-ти баталионов и да 60-ти орудий. Иррегулярных же, говорят, бесчисленное множество. Лазутчики доносят, что семь шейхов разъезжают по лагерям и возбуждают в турецких войсках всеобщий фанатизм.

27-го июля. Среда. Игдырь.

Водворившиеся на горах турки заметно проявляют свою деятельность. Наблюдая вооруженным глазом, можно придти к заключению, что они заняты теперь устройством укрепленных лагерей.

От Келбали-хана получено известие, что н в Аббас-гёле уже показался неприятель. Сегодня был у меня Тергукасов и долго беседовал со мной о нашем положении. Из Тифлиса приехали сюда полковник Юрковский и подполковник Колодеев. Первый назначен командиром Крымского полка, а последний должен принять 2-го батарею 38-й артиллерийской бригады от полковника Парфененко, который получает другое назначение.

Клушин заболел лихорадкой. Говорят, что с 25-го числа этого месяца Великий Князь сам вступил в командование наших корпусов. Дай Бог, чтобы оправдался этот слух! [801]

28-го июля. Четверг. Игдырь.

Сегодня была у нас фальшивая тревога. Турецкие аванпосты, заметив на рассвете несколько человек наших охотников, возвращавшихся в Халфалю после ночных разведок, открыли по ним беглый огонь. Полковник Шипшев дал знать начальнику отряда, что ,,неприятель повел наступление", а полковнику Самойлову, находящемуся у мельницы, глыбы камней на склонах гор показались ,,громадными" движущимися колоннами, почему он и поспешил направить к Халфалю два баталиона таманцев, две батареи и всю кавалерию находящуюся у него на биваке. Но когда мы с начальником отряда прибыли к мельнице и внимательно осмотрели горы с прилегающей к ним местностью, то не нашли даже нужным ехать далее, и войска были возвращены на свои места.

Почти одновременно и на левом фланге приключилась такая же тревога, об которой доносил полковник Кирьяков и фон-Шак; но там уже не глыбы камней, а несколько десятков курдов, спускавшихся вскачь от Чингиля к Оргову, подняли такие необозримые облака пыли, что эти десятки всадников были приняты за тысячи и ввели всех нас в заблуждение.

Тергукасов сегодняшним приказом назначил меня начальником главной передовой позиции, т. е. подчинил мне те войска, которые стоят теперь у мельницы и в Халфалю. Я не замедлил сделать необходимые наставления полковым командирам и, между прочим, относительно частей, выставляемых на аванпосты, чтоб оне на будущее время с большим вниманием и осмотрительностью исполняли свою службу и не беспокоили бы войска напрасными тревогами.

Вечером Тергукасов пригласил меня к себе. У него я застал генерала князя Щербатова, только что прибывшего [802] с кавалерией (Тверской драгунский, Горско-Моздокский казачий полк и ракетная батарея). Начальник отряда нас познакомил. Приятного впечатления он на меня не сделал: человек, на мой взгляд, мало симпатичный, хотя много и красно умеет говорить.

Сюда же, по приглашению Тергукасова, пришли Барсов и Броневский. Начальник отряда сообщил нам свои распоряжения и диспозицию на случай ожидаемого со стороны турок наступления, объяснив в подробности каждому из нас: где кому находиться и как именно действовать. Слава Богу! В первый раз у нас в отряде я получаю обстоятельное, точное приказание на случай боя. Засим, мы откланялись и разошлись.

Барсов и Броневский вышли однакож недовольными и главная причина этого заключалась в том, что, вследствие новых распоряжений, начальники частей должны подниматься чуть не с петухами! Но когда я им объяснил, что если неприятель захочет дать нам дело, то, конечно, поведет наступление не после обеда и не посреди дня, а, разумеется, с рассветом, тогда они умолкли и успокоились.

Полученная мною почта вновь огорчила меня известиями об отце. Положение его безнадежно и он желает меня видеть. Но разве это теперь возможно?...

29-го июля. Пятница. Игдырь.

В 6 часов утра я был уже на передовой позиции и рассматривал в бинокль расположение турок, обозначивших сегодня с большей ясностью свои силы, об которых можно теперь судить по лагерным палаткам, рассыпанным на горах в весьма значительном количестве.

Правее Каравансарайской дороги, у Сичанлу, появился также большой турецкий лагерь. Отсюда я поехал в [803] с. Али-Камарлю, на бивак к Тверскому и Горско-Моздокскому полкам.

Познакомился с бригадой, которая вошла теперь в состав войск мне подчиненных и рад был видеть знакомых мне полковых командиров, Наврузова и Алдадукова. Люди в обоих полках хорошо выглядывают, но лошади очень худы. Они пришли в 12-ти рядном составе, на легках, следуя берегом Арпачая; обоз же свой отправили на Мастару и конечно не скоро его дождутся. Из разговоров с ними я узнал, что кавалерию нашу в главных силах совсем уже успели замотать.

Отсюда мы направились с Щербатовым и Наврузовым на позицию к мельнице, но там встретили начальника отряда, который выразил желание теперь же посмотреть прибывшую бригаду, и потому тотчас же вместе с ним мы повернули назад в Али-Камарлю. Вся бригада выстроилась развернутым фронтом и затем прошла церемониальным маршем под музыку Тверского полка. Начальник отряда благосклонно приветствовал эскадроны и сотни, благодарил их за службу и приказал выдать людям по чарке водки.

Возвратясь в Игдырь, я узнал, что ординарец мой Колчик заболел лихорадкой и не может подняться с кровати. Случаи заболеваний с каждым днем заметно учащаются повсюду.

Прислуга моя сегодня, вся без исключения, заболела и слегла.

Из политической телеграммы, только что полученной, видно, что генерал Гурко побросал все занятые им города и отступил обратно из-за Балкан. Явление весьма прискорбное. Стоило ли так отважно и быстро мчаться вдаль только для того, чтобы с большей еще быстротой повернуть назад, отдав на жертву несчастное, ни в чем неповинное народонаселение? [804]

Час от часа не легче. И здесь и там кампания испорчена. Приступать к тому же делу теперь опять нужно с самого начала.

30-го июля. Суббота. Игдырь.

Каждое утро открывает перед нами новое прибавление к войскам Измаила, в виде бесчисленного множества палаток, за ночь вырастающих и группирующихся в укрепленных позициях, по всему протяжению нагорного гребня и по склонам Зорских высот.

Наконец ожидаемая бригада пехоты из главных сил сегодня к нам явилась под начальством генерала Цитовича. Она состоит из полков: Дербентского (командир флигель-адъютант полковник Кавтарадзе), Бакинского (командир полковник Иванов) и двух девятифунтовых батарей 39-й артиллерийской бригады, одной из них командует полковник Кирсанов и другой полковник Новиков. Цитович с ужасом рассказывает об дороге, так называемой Царской или Хаджибайрамской, по которой он шел, и жалуется, что вся артиллерия и обоз у него переломаны. Сегодня заболел мой начальник штаба Медведовский. Сейчас прочитал депешу поразившую меня, как громовым ударом. Отец мой скончался и в нем семья моя потеряла всю надежду и единственную опору, которая у ней оставалась за моим отсутствием. Отслужил панихиду.

31-го июля. Воскресенье. Игдырь.

Начальник отряда пригласил меня к себе и спрашивал мнение мое относительно атаки Зорских позиций Измаила. Мнение мое я высказал так: «чтобы приблизиться с фронта к позициям Измаила-паши, возвышающимся над нами на несколько тысяч футов, надо сперва пройти 18 [805] верст тяжелого и беспрерывного подъема в горы, из коих последние шесть верст идти под перекрестным огнем неприятельских батарей по такой крутизне, где ни лошадям, ни орудиям подняться немыслимо; следовательно, об атаке с фронта и речи быть не может. Остается другое средство: обходное движение, которое должно вынудить Измаила или спуститься к нам, в Игдырскую равнину, и принять бой в открытом поле, или же отступить за перевал обратно, в свои пределы. Но для того, чтобы предпринять обходное движение неприятельской позиции, простирающейся по фронту, от Мучи до Сичанлу, слишком на 20 верст, войскам Эриванского отряда, ныне прикованным к своему базису в Игдыре, необходимо прежде всего полная свобода действий. Мы должны, не опасаясь за Игдырь, быть во всякое время готовы встретить войска Измаила на плоскости, или самим двинуться в обход на Аббас-гёль, или даже на Чингиль, смотря по обстановке Поэтому нам следует прежде всего отделаться от Игдыря, переправив отсюда все наши боевые и интендантские склады за Аракс, в Миркару и прикрыть их у самого моста небольшим укреплением с таким же небольшим гарнизоном. Если же эта мера окажется неудобной, тогда необходимо обеспечить наши склады здесь, укрепить Игдырь, снабдив его гарнизоном хотя бы в два баталиона с артиллерией, и затем окончательно развязать себе руки». Тергукасов долго колебался и наконец решил пока оставить все в том же выжидательном положении.

Все мои штабные поголовно заболели. Злая лихорадка пока еще не тронула состоящего при мне постоянным ординарцем, бывшего пензенского предводителя дворянства, а ныне Переяславского драгунского полка унтер-офицера, Охотникова. Он один теперь с свойственной ему любезностью утешает и занимает меня своими рассказами. [806]

1-го августа. Понедельник. Игдырь.

Жители-армяне с. Игдыря и всего Сурмалинского уезда отправили своих жен, детей, имущество за Аракс; мусульманское же население остается на своих местах. Сегодня обедал у меня полковник Шак. Почти весь разговор наш посвящен был воспоминаниям о Баязете. Шак с каким-то ожесточением порицал деятельность бывшего коменданта Штокфиша за все время обороны цитадели и утверждал, что в общем итоге эта деятельность не выражает никаких подвигов и вовсе не заслуживает похвалы. Доводы свои он подкреплял рассказами каких-то докторов и офицеров.

Конечно, мне не трудно было объяснить себе настоящую причину такого раздражения Шака, припомнив лишь сцену между ним и Штокфишем в день штурма Баязета. Когда войска наши заняли крепость и Шак начал распоряжаться своим ставропольским баталионом, входившим в состав гарнизона, Штокфиш остановил его следующим замечанием: «позвольте мне, полковник, пока я комендант, распоряжаться самому, а вы будете делать это после, когда гарнизон выведут из крепости».

Во всем разговоре Шака я видел только личное неудовольствие его на Штокфиша и, желая прекратить неприятный разговор, выразил свое удивление, почему люди предпочитают ограничиваться одним заочным порицанием, а не заявят о том официально, чтобы обнаружить истину, показав всем как много и несправедливо был награжден комендант Баязета? Шак замолчал.

2-го августа. Вторник. Игдырь.

Ужасное положение Сурмалинского уезда. Урожай на плоскости великолепный, но весь остался на корне, а в [807] местностях нагорных весь целиком перешел в руки неприятеля. Сады мучинские истреблены уже турками на дрова.

Силы неприятеля все растут и растут. С замечательной быстротой и ловкостью он укрепляет и сооружает свои батареи, имея под рукой массу камня и пользуется всеми преимуществами позиции, которая не требует, благодаря самой природе, никаких сложных искусственных сооружений; наши же дела остановились на точке замерзания и вперед не подвигаются.

Сегодня к начальнику отряда приехал курьер из Александрополя с предложением: «атаковать Измаила и постараться сбить его с позиции». Тот же курьер привез сведение, что вдобавок к полученному уже подкреплению высылают к нам еще один пехотный полк (Кубинский) и одну легкую батарею.

Тергукасов намерен двинуться на Аббас-гёль, чтобы зайти в тыл Зорской позиции турок.

Генерал Кельбали-хан доносит из Гулюджи, что у них опять была перестрелка, вследствие чего отправили к нему сегодня в подкрепление князя Щербатова с его бригадой. Общими силами они должны будут сделать рекогносцировку на Тауз-куль и далее. Штаб мой превратился в лазарет. Того и гляди, что и до меня дойдет очередь.

3-го августа. Среда. Игдырь.

Тергукасов окончательно решился на атаку. Он берет с собой 15-ть баталионов, 40 орудий и три полка кавалерии и идет на Аббас-гёльский перевал в тыл Измаилу, а для защиты Игдыря оставляет здесь 7 баталионов, 20 орудий и два казачьих полка. В виду предстоящего движения на Аббас-гёль бригада Цитовича отправлена уже к Кельбали-хану в Гулюджи.

Между тем, как нас торопят атаковать неприятеля, [808] Эриванский отряд сидит без провианта. Отрядный интендант Малиновский от нас отозван и на его место назначен Оконишников.

Текст воспроизведен по изданию: Из записок князя Амилахвари // Кавказский сборник, Том 29. 1909