АМИЛАХВАРИ И. Г.

ЗАПИСКИ

Состав Эриванского отряда следующий:

Начальник отряда, генерал-лейтенант Тергукасов; начальник отрядного штаба, полковник Филиппов.

Начальник артиллерии и командир 19-й артиллерийской бригады, генерал-маиор Барсов.

Начальник кавалерии, начальник авангарда и командующий 3-й сводной кавалерийской дивизией, Свиты Его Величества генерал-маиор Князь Амилахвари.

Командир бригады 19-й пехотной дивизии, генерал-маиор Броневский.

Отрядный врач Римашевский.

Отрядный интендант, подполковник Малиновский.

Пехота:

Крымский полк. Командир — полковник Слюсаренко.

Ставропольский полк. Командир — полковник фон-Шак. [572]

3-й Кавказский стрелковый баталион. Командир — подполковник фон-Борделиус.

Саперная рота. Командир — капитан Тарнецкий.

Пешая артиллерия:

(19-й артиллерийской бригады)

1-я батарея (девятифунтовая). Командир — подполковник Варшамов.

4-я легкая батарея. Командир — полковник Парчевский.

5-я легкая батарея. Командир — подполковник Жукевич.

Кавалерия:

18-й драгунский Переяславский Наследника Цесаревича полк. Командир — полковник Вельяминов-Зернов.

(Кубанского казачьего войска)

1-й Уманский полк. Командир — полковник Шипшев.

1-й Кавказский полк, Командир — полковник Кирьяков.

2-й Хоперский полк. Командир — подполковник Педино.

(Терского казачьего войска)

2-й Сунженский полк. Командир — маиор Савенко.

1-я Кубанская конноартиллерийская батарея. Командир — подполковник Шарап.

Куртинский дивизион. Подвижные: парк и лазарет. Стрелки и казаки вооружены берданками, драгуны и саперы — ружьями Крынка; вся прочая пехота — ружьями Карле.

Войска эти распределены теперь так: [573]

В авангарде у Баязета:

Рота сапер, стрелковый баталион, два баталиона ставропольцев, четыре орудия 4-й батареи, драгуны, сунженцы, конная батарея и дивизион куртин.

В главных силах в д. Арзаб:

(Под начальством генерала Броневского).

Два баталиона крымцев, два баталиона ставропольцев, 1-я и 5-я батареи пешей артиллерии и две сотни Уманского казачьего полка.

В с. Мысун, (в колонне Шипшева):

Один баталион крымцев, два орудия 4-й батареи и четыре сотни уманцев.

В летучей колонне графа Граббе,

направленной из с. Кульп в Кагызман:

Один баталион крымцев, два орудия 4-й батареи, весь Хоперский казачий полк (6 сотен) и четыре сотни кавказцев.

в Игдыре

Осталась 1-я сотня Кавказского полка с есаулом Стрельбицким для обучения и сформирования ракетной батареи; а на сообщениях наших, в тылу отряда на Чингиле и в Оргове, оставлена 2-я сотня того же полка, под командой есаула Попова.

Кроме того, из вышеисчисленного состава выделены две роты и оставлены: одна, от Крымского полка, при Алиджанском провиантском магазине; другая, от Ставропольского полка, в Игдыре — при военных складах

21-го апреля. Четверг. г. Баязет.

Сегодня утром Медведовский с одним эскадроном драгун поехал на рекогносцировку по диадинской дороге. [574]

Ужасная на все дороговизна, особенно на фураж и на топливо. До конца мая месяца, как видно, сенокос здесь не мыслим. Не знаю, чем-то будут кормиться до тех пор наши строевые, артиллерийские и обозные кони? Некоторые высшие начальники питали, подобно Филиппову, серьезные замыслы на зимнюю экспедицию; но в здешних местах, даже для варки пищи солдатам, топливо добывается с величайшим трудом. Спрашивается: как бы они вышли зимой, имея в тылу непроходимую цепь Агрыдага, из такого бедственного положения? Наши прежние полководцы, как-то: Паскевич, Бебутов, Муравьев, Андроников, полагаю, считаются не последними в ряду военных людей, но и те никогда не позволяли себе мечтать об зимних экспедициях в Турецкой Армении.

Комиссия наша и до сих пор еще не может привести в известность имущества в Баязете. Чем глубже всматриваешься во все окружающее, тем прочнее укореняется убеждение, что здешние армяне, в особенности богатые торговцы, далеко не так радуются нашему владычеству.

В отряде нашем пока царствует величайший во всем хаос. Разных чинов штаба — многое множество, а порядка никакого. Сегодня доставили сюда 10 тыс. рублей серебряной монеты; это очень мало на отряд. Хорошо еще, что бумажки наши здесь в ходу. Говорят, что и золото двигается и доставлено на Орговский пост; но если и этого металла также недостаточно как серебра, то лучше бы вовсе не присылали.

Поздно вечером вернулся Медведовский с диадинской дороги, на которой оказывается необходимым разработать путь для войска в двух местах. Он сообщил приятную для Домонтовича с Филипповым новость: на протяжении пяти верст от Баязета ни одного телеграфного столба уже не существовало; они тщательно изрублены на дрова солдатами [575] главных сил, стоящих в Арзабе и, вероятно, не без ведома начальствующих лиц.

Как же не назвать настоящим азиатским варварством подобные деяния?... Но я свое дело сделал: не позволял и не позволю авангарду, пока им командую, уничтожать полезные для нас предметы и грабить мирных жителей; долгом считал доложить об этом начальнику отряда, и затем пусть делает. как угодно.

22-го апреля. Пятница. г. Баязет.

Так как сегодня все войска авангарда оставались в лагере и никаких фуражировок и рекогносцировок не было, то я назначил ученья в частях кавалерии. Сегодня ко мне являлся второй сын покойного Джафар-аги — Алишраф, очень умный и красивый малый, но с большими претензиями. Вообще курды начинают мне надоедать, беспрестанно обращаясь с какими-нибудь просьбами, минуя Тергукасова и Филиппова, которые относятся к ним с полнейшим презрением.

Я замечаю, что начальник отряда вовсе не имеет в виду привлекать и привязывать к себе туземное население; по моему это совсем неполитично. Фати-бег пришел ко мне с жалобой, что ему не дают куртинской сотни, на что он имеет право как старший, а назначают на это место родственника Джафар-аги, Иса-бега, хотя и младшего Я устроил это дело так, что они оба остались весьма довольны: Фати-бегу дал сотню, а Иса-бега назначил адъютантом Куртинского дивизиона и навесил на него серебряный аксельбант, который его очень занял, и все курды начали по этому случаю к нему относиться с особым почтением. Кажется, первый из них охотно променял бы свою сотню на аксельбант. [576]

Генерал Тергукасов в своих поступках явно выражает неудовольствие, или неприязнь ко мне. Не знаю, как мне быть и что будет дальше?... Ему, я знаю, неприятно и противно, что в отряде нашем все решительно обращаются ко мне с особенным доверием. Видит Бог, что я в душе моей ничего против него не имею. Стараюсь и хлопочу никак не для себя лично, из эгоизма или популярности, а для него же самого, имея в виду главнейшую цель: общую пользу Эриванского отряда.

23-го апреля. Суббота. г. Баязет.

Сегодня приезжал ко мне Мирза-ага, много рассказывал об неурядице турецких властей и выражал полную готовность служить верно русскому правительству; но я ему не верю: он человек лукавый.

Корпусный командир пишет начальнику отряда, что он со своими войсками стоит близ Карса, на речке Карс-чай, имея главную квартиру в с. Заим.

Граббе с нашим летучим отрядом из Кульп, а генерал-маиор Лорис-Меликов с кавалерией из Александрополя направляются одновременно к Кагызману. Когда они займут этот пункт, то два наших орудия 4-й батареи с крымским баталионом и одним казачьим полком присоединятся к нам; а Граббе с другим казачьим полком отправится на присоединение к главным силам корпуса.

Итак, Эриванский отряд лишается одного казачьего полка. У нас и без того мало кавалерии, которая так нам здесь нужна; главные же силы корпуса обладают громадным кавалерийским отрядом; но об этих расчетах, как видно, никому и дела никакого нет.

Принимая в соображение, что авангард под Баязетом ничем особенным не занят, я просил разрешения [577] начальника отряда подвинуться к Диадину. Он согласен, но пехоты мне не дает.

Здесь разнеся слух будто бы и Персия также объявляет войну Турции.

24-го апреля. Воскресенье. Бивак на речке Курдугул.

В 9 часов утра с драгунским и Сунженским полками и конной батареей я выступил по диадинской дороге и, согласно приказанию начальника отряда, отойдя верст десять от Баязета, остановился биваком на р. Курдугул.

Дорога очень каменистая и не совсем удобная. Отсюда до Диадина 30 верст совершенно безводного пути. Желая осмотреть безотлагательно хотя бы небольшую часть этой местности, я взял с бивака одну сотню казаков и поехал далее. Вся дорога, до первого подъема через Диадинский перевал, чрезвычайно каменистая и нуждается в разработке. Возвратясь на бивак, я написал к генералу Тергукасову о предстоящей трудности похода для артиллерии и обоза и просил прислать роты три, в том числе и саперную, чтоб разработать дорогу.

Сегодня присоединился ко мне полковник Шипшев с четырьмя сотнями своего Уманского полка; а находившиеся в его же колонне крымский баталион с двумя орудиями соединился с главными силами отряда в Арзабе.

Очень холодно. Топлива нигде достать нельзя. К вечеру привезли из соседних аулов немного кизяку; необходимую часть я приказал отдать драгунам на варку пищи, а все остальное — казакам, которые, за отсутствием палаток, должны всю ночь греться у огня.

Вчера у меня был разговор с начальником отряда насчет войск оставляемых нами в Баязете. Тергукасов полагает достаточным сформировать гарнизон из одной сотни Уманского казачьего полка и одного ставропольского [578] баталиона, под начальством подполковника Ковалевского, которого и назначает комендантом.— Один баталион и одна сотня!! — И больше ничего... Войска эти должны будут: 1) оборонять цитадель, вмещающую в себе временный госпиталь и интендантский склад, 2) защищать город Баязет, 3) охранять всю нашу операционную базу и 4) удерживать в подчинении все пройденные, следовательно покоренные нами, местности, в тылу подвигающегося вперед Эриванского отряда. Задача для одной сотни и одного баталиона,— не легкая. Сколько я не упрашивал Тергукасова оставить в Баязете по крайней мере два орудия, хотя бы для одних сигналов в случае нападения, но он непреклонен. Сильно беспокоюсь я за участь этого гарнизона. Народонаселение здесь весьма ненадежное; для него необходима видимая и осязательная сила.

25-го апреля. Понедельник. Бивак на р. Курдугул.

С утра расставлены пикеты и отправлены разъезды. Часть кавалерии разъехалась за покупкой фуража по куртинским аулам. Шипшев отправился поглядеть на Баязет, которого он еще не знает; а я поехал навстречу к главным силам отряда, выступившим из Арзаба сюда же на диадинскую дорогу. Встретил их на речке Балык-чай, где оне остановились бивакировать и тотчас же повидался с начальником главных сил, генералом Броневским, с полковником фон-Шак и Слюсаренко. Все мы обрадовались свиданию. Они меня расспрашивали о Баязете. Я рассказал им все, что знал, видел и слышал. На вопрос: каковы намерения начальника отряда? я отвечал, что столько же знаю, сколько и они.

Броневский громко роптал и жаловался на беспорядки отрядного штаба. Мне оставалось его утешить единственным [579] аргументом, что и я, и все мы, также как и он, одинаково это чувствуем и видим на каждом шагу; но что мы с ним, как старые служаки, не должны выставлять на вид беспорядки высших на показ, а скрепя сердце, ради обшей пользы, обязаны беспрекословно исполнять всякое приказание, что послужит назидательным примером и для наших подчиненных.

Странно в самом деле сформирован наш отряд: ни денег, ни подъемных средств, ни лазаретов, ни провианта, ни фуража, ни однообразного вооружения! Настоящий Тришкин кафтан! Нищета величайшая, — точно после неприятельского погрома. Глядя со стороны, право, можно подумать, что мы ровно 20 лет перед тем ничего более не делали, как преспокойно отдыхали на севастопольских лаврах.

По-видимому, вся надежда Тергукасова сосредоточивается на одной личности, а именно на эчмиадзинском уездном начальнике Ханагове, состоящем при нем в качестве заведывающего гражданской частью. Зато же этот практический чиновник и распоряжается по-губернаторски всем здешним населением.

К обеду я вернулся к себе на бивак. К тому же времени съехались и фуражиры и полковник Шипшев из Баязета.

Начальник отряда прислал саперную роту и две стрелковых для разработки дороги. Драгуны и конная артиллерия встретили и угостили по-кунакски сапер и стрелков, а офицеров,— даже чересчур, что мне очень не понравилось. Я всегда бываю рад дружеским встречам с хлебом-солью, но терпеть не могу бесшабашных попоек, особенно в военное время, а потому и сделал драгунским и артиллерийским офицерам подобающее наставление.

После обеда начали разрабатывать дорогу. Молодой [580] саперный офицер выехал к роте верхом; но от изобилия угощения драгун упал с лошади и вывихнул себе ногу. К вечеру работа окончилась, и все три роты вернулись на бивак.

Во время ужина ко мне в палатку явился лазутчик-курд и донес, что 5,000 турецкой конницы намереваются ночью сделать нападение на наш бивак. Хотя этому известию большой веры я и не даю, но все-таки принимаю должные меры предосторожности: всю кавалерию приказал держать оседланную, три роты поставил в прикрытие к батарее и с нарочным послал об этом уведомление к начальнику отряда в Баязет и к генералу Броневскому на Балык-чай.

26-го апреля. Вторник. Бивак у замка Диадин.

Ночью нападения не было. В 5 часов утра роты отправились разрабатывать дорогу, а в 8 часов я снялся с бивака и выступил с кавалерией и конной батареей к Диадину. Вся дорога была уже расчищена, и мы свободно дошли до подошвы Диадинского перевала, где и остановились на отдых. Здесь догнал нас начальник отряда.

Через час мы двинулись далее. Большой подъем на перевал оказался весьма трудным, особенно для батареи, которая беспрестанно нас задерживала. Поднявшись на гребень и стянув сюда всю кавалерию с орудиями, мы начали спускаться. Тут сразу открылась перед нами картина библейской реки Ефрата, живописно извивающейся вдоль обширной Диадинской равнины. На спуске встретились со мной здешние курды со своим родоначальником Ташти-ага; я их направил к начальнику отряда, следовавшему позади кавалерии. Не доходя до Диадина нас застала буря с проливным дождем. Тут подъехал Тергукасов и вместе с ним вступили в Диадин. [581]

Это селение куртинское, состоящее из 60-ти дворов, служит местопребыванием каймакама. Над самым берегом Ефрата, который здесь протекает между утесистыми скалами, возвышается древний, полуразрушенный, укрепленный замок. Близ Диадина находятся горячие минеральные воды.

Во время расстановки кавалерийского бивака начальник отряда приказал Медведовскому назначить место также и для главных сил. К вечеру поднялась опять такая сильная буря, что редкая палатка могла устоять на своем месте. Около полуночи пришли наконец и главные силы; но никто из отрядного штаба не потрудился выйти к ним навстречу и указать войскам приготовленные для бивака места. Среди глубочайшего мрака дождливой бурной ночи слышны были голоса Броневского и Шака, тщетно взывавшие об указании места утомленным войскам: весь отрядный штаб покоился в сладком, непробудном сне. Тогда я вынужден был вместе с Медведовским и Клушиным выйти из своих палаток и указать ожидавшим бивачные места, после чего и Броневского и Шака пригласил к себе на чай и ужин.

27-го апреля. Среда. Бивак у замка Диадин.

Рано, на рассвете, 2-й дивизион драгун отправлен на фуражировку. Дивизион этот, под начальством подполковника Воинова, должен сегодня же вернуться в Диадин к 10-ти часам утра; я же с другим дивизионом, двумя сотнями казаков и двумя орудиями конной артиллерии отправился на Сурп-Оганес, отстоящий отсюда в 15-ти верстах вниз по течению Ефрата. Вся дорога здесь очень хорошая. Не доходя версты три до монастыря, мы услышали ружейные выстрелы: это были радостные сигналы армянского населения, выходившего к нам навстречу с хлебом-солью. Вскоре появился и сам настоятель монастыря Сурп-Оганеса, [582] архимандрит Тер-Иоганес с монахами и певчими; они пели молитвы и осеняли нас крестным знамением.

Я приложился к кресту и на приветствие архимандрита отвечал именем начальника отряда. Настоятель пригласил нас к себе в монастырь на завтрак.— Оставив войска на отдых по правой стороне Ефрата, я с несколькими офицерами, миновав старинный, каменный, перекинутый через реку, мост, переправился кратчайшим путем на ту сторону в брод,— прямо к монастырю.

Тут же все духовенство в полном облачении и с молитвенным пением встретило меня на пороге храма. Тотчас же было отслужено торжественное молебствие с колокольным звоном о долгоденствии Государя и о даровании успеха Его оружию. Колокола повешаны внутри церкви, так как всякий звон снаружи строго воспрещается турками.

После молебствия я осматривал иконостас и внутренность церкви, которая вообще имеет вид бедный, хотя самый храм, как древнейшее архитектурное произведение, отличается угрюмым величием и необыкновенной прочностью. В особом алтаре мне показали гробницы с мощами святых Иоанна и Стефана. Тут же, внутри храма, устроен мучной амбар, где по обыкновению заготовляется на черный день продовольствие для монашествующей братии.

Монастырь Сурп-Оганес — довольно большой, сооружен весь из крупного тесаного камня, в древнехристианском стиле и обнесен обширной каменной стеной, на подобие крепости, вне которой живут до 20-ти армянских семейств. В окрестностях разбросаны шесть деревень, также армянских; все же остальное народонаселение здесь — курды. Архимандрит заявляет, что эти последние весьма почтительно относятся к монастырю и даже помогают ему.

Затем мы пошли к архимандриту завтракать. Нам подали: чай, кофе, разные закуски, шербет и проч. В это [583] время монастырские певчие пели псалмы и молитвы. После завтрака я начал через переводчика беседовать с архимандритом. Он сообщил мне следующее.

Турецкие регулярные войска расположены в настоящее время в укрепленных лагерях в Кара-килисе и Топрах-кале (Алашкерт) числительностью: 12 баталионов, 9 орудий, полк регулярной кавалерии и до тысячи конных курдов. Эту новость настоятель передал мне с большой таинственностью: очевидно было, что он страшится за свою откровенность даже перед своими армянами. Он считает себя обязанным тотчас же отправить к турецкому паше, командующему этими войсками, нарочного с известием о нашем приходе, иначе бедный монастырь неминуемо подвергнется разграблению, и сам настоятель поплатится своей жизнью.

В то же время Тер-Иоганес обещал мне, что его посланный к паше воспользуется случаем высмотреть и разузнать все подробности неприятельского расположения и нам их сообщит.

Далее архимандрит признался, что в этой же самой комнате, где мы сидим, турецкие высшие начальники откровенно рассказывали ему, также за завтраком, о своих планах. Турки решили до самого Драм-дага нигде не давать нам сражения, но там уже, в непроходимых трущобах, намерены нас встретить непременно. В то же самое время другой неприятельский корпус из Вана выйдет к нам в тыл на Диадин; все мусульманское население тогда восстанет, всякое сообщение с Эриванской губернией будет нам отрезано, и мы очутимся в ловушке между двумя корпусами. Турки говорят: «пускай себе русские потешаются занятием Баязета! Бог даст, и гарнизон русский и все его имущество достанутся нам в руки». [584]

Я успокоил встревоженного архимандрита, объявив ему, что отряд наш стоит теперь очень близко от Сурп-Оганеса, что мы скоро все перейдем сюда же, и ему, стало быть, бояться нечего; а, напротив, следует мужественно поучать всех жителей, и армян и курдов,— вести себя честно перед русским правительством и продолжать спокойно свои мирные занятия. Поблагодарив затем настоятеля за гостеприимство и наградив деньгами монахов и певчих, я простился с ними и уехал. Кавалерия, между тем, купила в монастыре фураж. Подполковник Волков вместо того, чтоб к 10-ти часам утра вернуться в Диадин, все время где-то блуждал со своим дивизионом и вдруг очутился также в Сурп-Оганесе. Видно, что этот штаб-офицер крайне неопытен. Я сделал ему выговор, направил его назад по левому берегу Ефрата, указав дорогу на деревню Джужем, откуда, по закупке фуража, приказал вернуться в лагерь.

Прибыв в Диадин, я тотчас же явился к начальнику отряда, рассказал ему от слова до слова всю мою беседу с архимандритом Тер-Иоганесом и высказал мое мнение, что гораздо выгоднее было бы для отряда безотлагательно перейти в Сурп-Оганес, устроить там наши склады и лазарет и открыть с пределами Эриванской губернии новое, кратчайшее сообщение на Аббас-гель вместо первоначального и более отдаленного — на Баязет и Чингиль. Тергукасов на это не согласился и объявил, что отряд должен остаться в лагере под Диадином еще на одни сутки.

Сегодня прибыла к нам 1-я сотня Кавказского казачьего полка, окончившая в Игдыре свое обучение и превращенная в ракетную батарею.

Вечером Шипшев вместе с Шаком устроили на биваке пирушку, назвали множество гостей и мы очень приятно провели время до двух часов ночи. Я с своей [585] стороны приказал отправить на этот же ужин множество рыбы: храмулей и усачей, наловленных сегодня в Ефрате поваром моим Алексеем. За ужином было много тостов; играла музыка и пели песельники от разных полков. Здесь я заметил известного плута, члена баязетского меджлиса, Ибрагим-агу, находящегося под особым покровительством Ханагова. Повсюду в Баязетском округе, где бы ни наткнулись наши войска на припрятанный фураж или муку, везде оказывается, что это — собственность богача Ибрагима, за которую, разумеется, как за частную собственность, приходится щедро платить; между тем жители в то же самое время по секрету божились, что это выдумка, и что все открываемые склады принадлежат турецкому правительству. Нечего сказать, ловкая коммерческая операция! Я через переводчика выразил Ибрагим-аге крайнее неудовольствие на баязетский меджлис, который до очевидности не чистосердечно отвечает нашему искреннему и гуманному с ним обращению. Я выставил ему на вид, что меджлис составляет теперь в Баязете главу народа, и что члены его обязаны думать не о себе только, а заботиться об участи народонаселения, не забывая, что русские воюют только с турецкими войсками и вооруженными людьми, а не с мирными поселянами. Но если, несмотря на то, с их стороны окажутся фальшь или измена, то, конечно, пощады не будет и в их жилищах не останется камня на камне. Этим категорическим заявлением я и покончил с ним беседу.

У нас на биваке со всех сторон пылают костры из телеграфных столбов. Глядя на это бессмысленное разрушение, здешние жители наверно убеждаются, что наше владычество и самое пребывание здесь непрочны. Не даром многие старики откровенно говорят: «Мы рады бы служить вашему Царю, но ведь вы два раза приходили сюда покорять [586] нас и опять уходили. Верно и в третий раз будет то же самое».

28-го апреля. Четверг. Диадин.

Филиппов с двумя сотнями казаков с утра куда-то отправился. Лучше бы ему заняться своим делом, сидеть в лагере и приводить в порядок свой штаб.

Половину всей кавалерии я отправил сегодня на фуражировку. Кавалерийские и артиллерийские лошади стали худеть. Фураж очень трудно достается, а подножный корм еще не скоро поспеет.

Начальник отряда отправил сегодня один баталион за парком, а одну сотню Уманского казачьего полка отослал в гарнизон Баязета.

Маленький Эриванский отряд оказывается до такой степени разбросанным, что если бы неприятелю вздумалось воспользоваться этим, то ему легко было бы разбить нас по частям.

Остается теперь надеяться на “провидение". По поводу этой разбросанности я имел сегодня с Тергукасовым весьма оживленный разговор и высказывал всю неосновательность занятия Баязета нашим слабым гарнизоном. Хотя пункт этот несомненно имеет некоторое значение, но, по моему мнению, если мы обязаны двигаться далее вглубь страны на Кепри-кей, то этим маленьким гарнизоном, оставленном в тылу, никак нельзя защитить Эриванской губернии; но Тергукасов и слышать не хочет об оставлении Баязета.

Вместе с тем я настоятельно просил его не дозволять никому, помимо меня, распоряжаться кавалерийскими частями и доказывал, что нельзя будет избежать бесчисленных [587] беспорядков, если непосредственный начальник поставлен в неизвестность: куда, с какой целью и на какой срок отлучаются из лагеря подведомственные ему части. На все это Тергукасов с досадой выбранил заочно своего начальника штаба.

Сегодня по направлению к Сурп-Оганесу рота сапер и один крымский баталион работали дорогу. В это время куртинский родоначальник Гассан-ага с почетными лицами ехали по дороге в Диадин представиться начальнику отряда. Ротный командир, прикрывавший рабочих, побужденный неуместным усердием, открыл огонь по этим всадникам. Родной брат Гассан-аги и двое почетных курдов были ранены. Получив об этом донесение, я тотчас же потребовал доктора и, разместив раненых в Диадине, приказал сделать всем перевязку. Мне было очень прискорбно и даже стыдно за ротного командира, которому не трудно было сообразить, что если аванпосты, стоящие за пять верст впереди, кого-нибудь пропустили, то ни в каком случае нельзя было уже считать эту кучку людей за неприятельский набег.

За ужином у меня фон-Шак рассказывал, что ему пишут из Тифлиса, будто бы там недовольны Эриванским отрядом. Мы все, разумеется, удивились; кажется бы не за что: Эриванский отряд успел занять несравненно более значительную часть неприятельской территории, нежели главные силы корпуса. Если же все до сих пор нам приходилось занимать без выстрела, то, полагать надо, что отряд тут не при чем. Да и в главных силах по сие время не произошло, кажется, ничего особенного, если не считать за генеральное сражение порубку телеграфных столбов и взятие в плен нескольких турецких драгун, стоявших на кордонах по Арпачаю — пока это еще единственный подвиг, которым ознаменовали себя главные силы. [588]

Но дай Бог нам всем и повсюду успеха, в каком бы то ни было отряде! Этих успехов мы должны желать искренно друг другу, без всякой зависти...

Вечером страшная буря, а в 12 1/2, часов ночи сильное землетрясение.

Филиппов продолжает блуждать с казаками и с рекогносцировки еще не возвратился.

29-го апреля. Пятница. Сурп-Оганес.

В 10 часов утра я выступил из Диадина с авангардом (драгуны, сунженцы, конная батарея, куртинская сотня, саперная рота и стрелковый баталион) на Сурп-Оганес, прибыл в 3 часа пополудни и расположился лагерем на правом берегу Ефрата, против монастыря. Архимандрит был у меня и звал обедать. Я благодарил и извинился.

Вечером собрались у меня командиры частей авангарда, которым я и отдал приказание на завтрашний день, предназначенный для усиленной рекогносцировки.

30-го апреля. Суббота. Сурп-Оганес.

Оставив на месте одну роту стрелков, два орудия и 1/2 сотни казаков для охранения лагеря, под начальством маиора стрелкового баталиона Цесарского, я с авангардом в 4 часа утра выступил на рекогносцировку правым берегом Ефрата по направлению к Кара-килисе. Дорога большею частью тяжелая, затрудняющая батарею. Пройдя верст 20, я остановил войска у деревни Ташлыджа, населенной персиянами-эмигрантами в количестве 80-ти дымов.

Тут протекает речка Ташлы-чай, небольшая, но чрезвычайно каменистая и быстрая, крайне затрудняющая артиллерию и обоз. Жители этой деревни, имея во главе старшин и [589] персидских таможенных чиновников, здесь живущих, вышли к нам навстречу с хлебом-солью, вынесли множество голов сахара, выставили даже свои плуги, запряженные буйволами (по восточному обычаю в пешкеш). Приняв хлеб-соль и отказавшись от всех прочих приношений, я благодарил их за радушие и роздал денежные подарки. Тут же, между прочим, мне удалось собрать об неприятеле свежие новости, порознь от нескольких лиц. Все они почти совершенно одинаково показывали, что турецкий лагерь находится в Кара-килисе и Алашкерте в количестве от 8-ми до 12-ти баталионов при 9-ти орудиях. Пройдя далее за Ташлы-чай, правым берегом Ефрата, еще верст шесть, я остановился на привал в виду небольшого татарского аула Гелясор, расположенного по ту сторону Ефрата. Здесь дорога перестает уже быть колесною и делается невозможной для движения артиллерии.

Жители Гелясора — все наши бывшие подданные, эмигранты Эриванской губернии. Между ними оказался Бег-Тарверды, служивший прежде офицером в 1-м Уманском казачьем полку и бежавший оттуда. Теперь он состоит на турецкой службе. Три его брата вместе с почетными старшинами явились ко мне из Гелясора. Младший из этих братьев Абдулла по секрету сообщил мне следующее: вчера он был в лагере у турецкого паши в Кара-килисе. Паша прочитал ему письмо из Эрзерума, в котором заключается приказание: отступать и отнюдь никакого дела русским не давать до тех пор, пока войска из Вана не зайдут в тыл Тергукасову по диадинской дороге; тогда только паша должен начать наступление и совместно с ванским корпусом разбить Тергукасова.

Сведения, совершенно тожественные с теми, которые были мне сообщены ранее настоятелем монастыря. Выслушав Абдулла, я обещал ему денежное вознаграждение с [590] тем, чтобы он служил мне верным лазутчиком, и чтобы заставил своего брата Тарверды явиться с повинной к начальнику отряда, перед которым я обещал за него ходатайствовать; я дал ему для этого шестидневный срок и предупредил, что если в этот промежуток времени Тарверды не явится, то будет считаться изменником и беглецом.

После привала мы вернулись назад. Проходя через Ташлы-чай, застали там у мельницы приготовленный для нас обед по-азиатски, на коврах, и встретили особенное радушие старшин этого селения, которым видно было приятно встречать и угощать русские войска. После обеда мы двинулись от Ташлы-чая к Сурп-Оганесу по другой, так называемой, нижней дороге, которая оказалась лучше первой и требующей лишь незначительных саперных работ. Не доходя верст пять до Сурп-Оганеса я переправил всю кавалерию в брод на ту сторону Ефрата для фуражировки; сам же с пехотой и артиллерией прибыл в лагерь.

Вечером отправил к начальнику отряда подробное донесение о всех собранных мною сведениях и кроме того сообщил, что повсюду в аулах и селениях находятся значительные склады муки, пшеницы и ячменя, принадлежащие турецкому правительству. К сожалению, предвижу, однакож, что и эти склады при содействии Ханагова торжественно будут признаны собственностью не казны, а некоторых баязетских горожан.

Вникнув в настоящую нашу обстановку, мне кажется следовало бы поступить так: устроить для отряда в Сурп-Оганесе укрепленный лагерь, учредив здесь все склады и лазареты; сообщение с Игдырем открыть через пост Карым-Сарга и из этого укрепленного лагеря охранять Баязетский округ и Эриванскую губернию. Двигаться же таким малым отрядом далее нельзя до тех пор, пока главные силы действующего корпуса не обложат Карс и частью [591] своих войск не перешагнут за Соганлуг. До тех пор дальнейшее наступление Эриванского отряда являлось бы просто бессмысленным. Это мое мнение,— а там как угодно.

1-го мая. Воскресенье. Сурп-Оганес.

Сегодня с утра отправил сапер и стрелков исправить каменный мост близ монастыря и проделать колесную дорогу вверх к монастырю и вниз — по левому берегу Ефрата.

За обедом у настоятеля монах подтвердил мне прежние сведения о плане турок, о чем я не замедлил донести сегодня же письмом начальнику отряда.

Накануне выступления моего (23 апреля) из Баязета Тергукасов спрашивал моего мнения: кого назначить туда комендантом? Я вспомнил о капитане Штокфише, который в бытность мою в Тифлисе являлся ко мне, высказал, что ему совестно оставаться без дела в Тифлисе в Тифлисском местном полку и просил, в случае объявления войны, не забыть о нем. Офицера этого я знал еще с прошлой войны 53 г., а позднее, во время Кавказских войн, помню его ротным командиром Лейб-Эриванского полка. Все его тогда считали лучшим боевым офицером и отличным ротным командиром. Поэтому я и указал начальнику отряда на Штокфиша. Тергукасов в тот же день (23 апр.) телеграфировал в Тифлис начальнику штаба, генералу Павлову, прося об откомандировании его из Тифлисского местного полка в Эриванский отряд. Сегодня, наконец, Штокфиш приехал ко мне сюда, но не по диадинской, а по даракской дороге, почему и не мог явиться к начальнику отряда. Я весьма обрадовался его приезду и долго беседовал с ним о предстоящей ему новой деятельности. [592]

Вечером драгуны и батарея пригласили меня к себе на маевку. Приятно провели время. Все от души веселились. Много говорилось о неприятеле, высказывалось большое желание подаваться вперед и поскорее с ним встретиться. Я советовал всем не горячиться и избегать хвастливости, рекомендуя терпение и скромность,— два неизменных качества русского воина. После ужина благодарил любезных хозяев и при звуках музыки возвратился к себе в палатку.

2-го мая. Понедельник. Сурп-Оганес.

Масса народа с разных сторон пришли сегодня ко мне; но так как сегодня здесь ожидается прибытие начальника отряда с главными силами из Диадина, то я и приказал им ожидать его. Одно обстоятельство показалось мне странным: все это множество народа, какое нам здесь случалось встречать с первых же дней нашего пребывания на неприятельской земле, все почти эти люди — дряхлые старики, а молодежи совсем не видать. И мне кажется, что вся она поголовно взята на службу в турецкие войска. Сколько я ни спрашивал об этом у стариков, они единогласно отвечали, что молодые у них на кочевках, и поэтому никого из них нет на лицо, но искренность такого заявления для меня сомнительна

Сегодня я отправил два эскадрона драгун, две сотни сунженцев и дивизион конной батареи, под начальством командира Сунженского полка Савенко, специально для закупки фуража в куртинских аулах по левому берегу Ефрата.

В одиннадцать часов утра начальник отряда с главными силами прибыл в Сурп-Оганес. Я встретил его с рапортом. Войска расположились лагерем на местах, для них приготовленных моим начальником штаба Медведовским, [593] а сам Тергукасов поехал на ту сторону, прямо в монастырь. Я остался в лагере и сидел у себя в палатке.

Вскоре прискакал ко мне казак с запиской от Савенко, в которой он доносит, что со стороны Кара-килисы им замечены турецкие пикеты. Я ответил с тем же посланным, чтоб маиор Савенко исполнил свое дело: достал бы фураж и вернулся бы в лагерь; что же касается турецких пикетов, то и без него уже за ними наблюдают наши аванпосты.

Не прошло пяти минут, как прискакал другой казак с новой запиской от Савенко: им открыт турецкий лагерь, и неприятельская кавалерия в большом количестве наступает на него.

Я тотчас же отправил своего начальника штаба убедиться на месте в чем дело. Но едва отъехал Медведовский, как получается третья записка, где Савенко лаконически доносит, что ,,турецкие войска наступают". Я сел верхом, поднял весь авангард и выступил из лагеря. После трех подобных записок не могло уже оставаться никаких сомнений в решительном наступлении противника. Надо было теперь, не мешкая, его предупредить и не дать ему возможности застигнуть врасплох только что прибывшие из Диадина и не успевшие еще устроиться в лагере наши главные силы отряда.

При выступлении я поручил состоящему при начальнике отряда капитану Домонтовичу тотчас же отправиться в монастырь, где в ту минуту находился Тергукасов, доложить ему обо всем случившемся и вместе с тем доложить, что я не могу заехать к нему с личным моим докладом, дабы не потерять много времени на поездку в монастырь, лежащий совершенно в стороне от лагеря, но что вслед за сим обо всем, что будет мною открыто и сделано, донесу Его Превосходительству. [594]

Пройдя левым берегом с кавалерией форсированным аллюром верст 20 и поднявшись у дер. Гелясор на возвышенность, с которой открывается перед глазами обширная равнина, я действительно заметил, примерно в 30-ти верстах, турецкий лагерь под самым с. Кара-килисой; но неприятельских войск в движении нигде не было видно. Оказывается, что на правом берегу Ефрата, у дер. Зиро, появилось до 500 человек рассыпанной куртинской конницы, которая и была принята маиором Савенко за “наступающее турецкое войско".

Когда же Савенко, заметив приближение моего авангарда, начал и в свою очередь наступать — то куртинская конница не замедлила разбежаться. Итак тревога, поднятая тремя записками, оказалась неосновательною. Здесь я собрал все войска авангарда на отдых и затем приказал двигаться обратно в лагерь. Маиору же Савенко, как молодому, неопытному начальнику, я поставил на вид, что ему не следовало горячиться и напрасно тревожить войска, когда он мог бы сам, своими собственными средствами, справиться с курдами.

Более всего досадно, что этот штаб-офицер не в состоянии был определить на глаз неприятельских сил, когда уведомлял в своей записке: “целое войско наступает" и, сообщая, как чрезвычайное известие о том, что “виден лагерь", не мог себе дать отчета: мало ли что бывает видно за 30 верст.

Возвратясь в Сурп-Оганес, я поспешил явиться к начальнику отряда, и встречен был незаслуженным мною замечанием.

Тергукасов сказал мне: “я один здесь начальник и без меня никто не имеет права уходить из лагеря и брать с собой войска".— Очевидно меня заподозрили в избытке самостоятельности,— в каком-то сепаратизме. [595]

На это я отвечал, что во всех моих действиях привык неуклонно руководствоваться одним лишь усердием к службе и никогда не имел ни малейших побуждений разыгрывать роль независимого начальника в Эриванском отряде, так как хорошо понимаю подчиненность и военную дисциплину; но что, получив подряд три записки, столь экстренного содержания, я должен был, по моему мнению, в видах пользы общего дела, поступить поспешно, не теряя ни минуты; — что, наконец, на будущее время, в устранение подобных нареканий, я, несмотря ни на какую экстренность, не позволю себе ни одного шага сделать без приказания.

3-го мая. Вторник. Сурп-Оганес.

В 9 час. утра с дивизионом драгун, дивизионом сунженцев и дивизионом уманцев, имея во главе Тергукасова с Филипповым, мы отправились на рекогносцировку, правым берегом Ефрата, по направлению к Кара-килисе, по той самой дороге, по которой я уже делал рекогносцировку 30-го апреля.

Во избежание напрасного утомления кавалерии, которая уже несколько дней подряд не видит себе отдыха, дивизион драгун оставлен был на Ташлы-чае; далее по дороге, против Гелясор, остались две уманские сотни; а с двумя сотнями сунженцев мы двинулись дальше. Начальник отряда остановился против аула Гергер, а Филиппов с биноклем в руках поднялся на возвышенность, откуда, как мне кажется, он более чем мы внизу ничего видеть не мог. Вернувшись оттуда Филиппов доложил Тергукасову: “Теперь я убедился, что в Кара-килисе стоят турецкие войска; даже виден лагерь".— На это я возразил: “стало быть то, что я вчера видел и о чем уже докладывал начальнику отряда было не убедительно?". Такая неожиданность заставила их обоих несколько сконфузиться. Отсюда [596] порешили вернуться назад. На обратном пути сильнейший дождь порядочно наказал нас за эту бесполезную прогулку, напрасно измучившую людей и лошадей и ничего нового не открывшую.

По моему, если желают делать настоящую рекогносцировку с целью убедиться в силах неприятеля, то должны идти под Кара-килису на два дня, на легках, с пехотой, артиллерией и кавалерией,— подступить ближе к неприятельской позиции, высмотреть, а, пожалуй, если угодно и выманить противника из его укрепленного лагеря в открытую равнину с тем, чтобы он наткнулся на главные силы отряда, которые подоспели бы из Сурп-Оганеса.

Прибыв в лагерь, я только что приготовился в своей палатке пообедать, как вдруг явился ординарец с приглашением к начальнику отряда. Войдя в палатку Тергукасова, я застал его вместе с Филипповым и Ханаговым, на лицах которых заметно было какое-то беспокойство и даже испуг. Филиппов, по приказанию Тергукасова, прочитал вслух рапорт Баязетского коменданта, который доносит, что турецкие войска в большом количестве (как сообщают лазутчики), по приглашению жителей города, готовятся к наступлению из Вана с тем, чтобы напасть на цитадель и уничтожить наш слабый баязетский гарнизон.

По этому поводу Тергукасов тут же отдал мне следующее приказание: завтра утром рано с драгунским полком, двумя сотнями сунженцев, конной батареей, ракетной полубатареей, стрелковым и крымским баталионами выступить к Баязету. Обо всем, что там я открою, или узнаю: тотчас же донести.

В Баязете я должен буду встретить лезгинский Закатальский конно-иррегулярный полк (четыре сотни) и немедленно направить его в Сурп-Оганес. К моему же приходу в Баязет должны прибыть из летучего отряда из [597] Кагызмана (который уже теперь занят нашими войсками) Хоперский казачий полк, баталион крымцев с двумя орудиями и пешей артиллерией, а из Эривани — конно-мусульманский Елисаветпольский полк (шесть сотен). После осмотра Баязета, со всеми этими войсками я должен направиться к Ала-дагу. Если открою там присутствие турецких войск по сю сторону хребта Ала-дага, то обязан там остаться, сообщив Тергукасову; если же не открою неприятеля, то возвратиться назад. Елисаветпольский конный полк расставить от Баязета до Диадина по моему усмотрению. Для усиления гарнизона оставить в Баязете одну сотню хоперцев и крымский баталион; последний временно, пока жители вполне успокоятся.

С большим трудом мне удалось уговорить Тергукасова оставить в Баязете, в подкрепление гарнизону, также и два орудия пешей артиллерии. Слава Богу, он это разрешил. Далее начальник отряда приказывает, чтоб новому коменданту Штокфишу, который завтра же со мной отсюда выедет, поручить цитадель, а подполковнику Ковалевскому командовать войсками остающимися вне цитадели. Затем уезд подчинить Аракелову, а меджлису продолжать свое народное управление. На мой вопрос: в случае если откроется, что меджлис действительно приглашал письмом турецкие войска из Вана, то не следует ли все его управление передать нашим властям, а всех членов меджлиса арестовать? — Тергукасов отвечал утвердительно, но приказал предварительно обратиться к Саркис-аге, члену меджлиса из армян, и что он скажет, тому надо верить.

Получив эти приказания, я откланялся и ушел к себе. Потребовал командиров частей, назначенных в поход, сделал распоряжения и предупредил, чтоб завтра, в 4 часа утра, вся колонна была вытянута по диадинской дороге и ожидала бы меня. [598]

4-го мая. Среда. Баязет.

В 4 1/2 часа утра мы двинулись к Диадину. Утро было очень холодное, накрапывал дождь. Первый привал сделан был у подъема на диадинские высоты, второй — пройдя горный перевал у самого спуска. Здесь я собрал и сомкнул всю колонну. Подполковнику Борделиусу я поручил всю пехоту, приказав ему следовать за конницей, не утомляя солдат, и, дойдя до речки Курдугул, остановиться биваком на ночлег.

По дороге попался мне навстречу подвижной № 15-й госпиталь со всем своим медицинским персоналом и сестрами милосердия. Для прикрытия находилась при нем только одна рота. Мне сказали, что с этим же транспортом везут и золото в Эриванский отряд. Удивительно, каким это образом подполковник Ковалевский доносит, что турецкие войска ,,в большом количестве" хотят сделать нападение на Баязет, а он в то же время решается отправлять столь драгоценный транспорт с таким ничтожным конвоем!

Далее по дороге, не доходя до Баязета, я встретил Лезгинский полк и направил его в Сурп-Оганес.

К 6-ти часам вечера мы были уже в Баязете. И так, кавалерии с конной артиллерией пришлось сегодня сделать около 70 верст, а пехоте, оставшейся ночевать на р. Курдугул,— до 60-ти.

В Баязете тотчас же явился ко мне подполковник Ковалевский и повторил мне все то, что уже было мне известно от Тергукасова. Он добавил лишь одно, что о замыслах турок у него имеются верные сведения от персиян. Но когда он мне назвал своего лазутчика Гасан-чауша, служившего перед тем здесь же в Баязете заптием и большой руки мошенника, я из всего этого понял, [599] что возбужденная тревога есть не что иное, как хитрые проделки здешнего меджлиса с намерением испытать какие меры в подобных случаях будут приняты нашим военным начальством, а быть может и с целью утомить и ослабить наши войска бесполезными передвижениями и форсированными маршами.

Отпуская Ковалевского, я приказал ему ожидать меня завтра в 8 часов утра в цитадели и к тому же времени собрать туда всех членов меджлиса.

5-го мая. Четверг. Баязет.

В 7 часов утра Борделиус с пехотой прибыл в Баязет. В 7 1/2 часов я присутствовал в лагере на молебствии по случаю праздника Вознесения, и видел тут же, прибывшие из летучего отряда крымский баталион с двумя орудиями; затем я сел верхом и отправился в город.

Прежде всего осмотрел госпиталь. Больных там оказалось 101 человек наших и 18 турецких солдат. Обстановка довольно опрятная. содержание больных и пища — хорошие. Затем, осмотрев цитадель с ее гарнизоном, состоящим из двух рот, и все казенные помещения, я выбрал место для двух орудий и приказал капитану Штокфишу устроить здесь батарею. Кроме того, имея в виду, что неприятель легко может (в случае блокады) отвести воду, которой пользуется гарнизон, я сделал распоряжение, чтобы бассейн находящийся во дворе цитадели был немедленно исправлен и постоянно наполнялся водой; с тою же целью приказал достать у жителей побольше котлов, бочек и всякой посуды, наполнять их на всякий случай водой и чаще ее освежать. Ковалевскому я указал весьма важный пункт на соседней горе, командующей над цитаделью, над ванской дорогой и над всей окрестностью, [600] и настоятельно потребовал, чтобы на этом самом пункте устроить укрепление на одну роту, которая должна обеспечить как самую цитадель, так и воду для гарнизона.

Внутри цитадели я разрешил держать только одну роту, так как для двух вместе с госпиталем помещение оказывается тесным; все же остальные силы гарнизона велел расположить лагерем ниже города.

При выходе из госпиталя меня атаковали больные турецкие солдаты с заявлением своей благодарности по поводу хорошего и доброго отношения к ним наших солдат, а также с убедительной просьбой распустить их по домам, при чем они торжественно обещали никогда не драться против русских. Я сказал, что не имею права даровать им свободу, но доложу об этом генералу Тергукасову; в заключение я роздал им деньги на табак вместо папирос, которые они у меня выпрашивали.

Отсюда мы пошли в квартиру Ковалевского, где ожидали уже меня все члены меджлиса. Прием с моей стороны был тот, какого они заслуживали. Речь была короткая, но, полагаю, внушительная. Упрекнув их с первых слов за вероломное поведение, я пояснил, что люди, стоящие, как они теперь, во главе управления народом, должны заботиться об его благоденствии, а не навлекать на него новых несчастий и не доводить до гибели посредством низких и гнусных происков. — Я сказал им: “Русское правительство поступило с вами слишком снисходительно. Никто из вас не потерпел ни малейшей обиды или притеснения. В руках ваших осталось управление; но вы не умеете ценить оказанного вам доверия и за добро хотите отплатить злом. Начальнику отряда известны все ваши козни; но он еще не потерял терпения и приказал мне передать вам, что если еще раз дойдет слух о вашем вероломстве, то баязетский меджлис будет немедленно упразднен, а вы все, члены [601] его, преданы военному суду". Затем указал им на Штокфиша, вновь назначенного комендантом цитадели, на Аракелова, как на уездного начальника, и на Ковалевского, как на командующего войсками, потребовал, чтобы все остающееся спрятанным у кого бы то ни было, оружие и казенное турецкое имущество, было тотчас доставлено коменданту; а завтра утром, чтобы мне представили всех турецких вооруженных заптиев, находящихся в городе.

Сконфуженные члены меджлиса с лукавым смирением заявили мне в ответ, что они в настоящем случае ни более ни менее как жертвы разных наговорщиков, недоброжелателей и клеветников и что они постараются доказать на деле всю неосновательность возводимого на них обвинения. Что же касается спрятанного оружия и имущества, то они немедля его разыщут и представят коменданту.

Покончив с общим собранием меджлиса, я поручил Аракелову пригласить ко мне завтра Саркис-агу на секретную аудиенцию.

Штокфиш, между прочим, доложил мне, что провианта для гарнизона нашего оказывается в наличности очень мало, а Ковалевский заявил, что боевых патронов, кроме одних комплектных, у него в запасе вовсе не имеется.

Об ожидаемом наступления турок из Вана, хотя лазутчики рассказывают очень много, но численность их определяют весьма сбивчиво: одни говорят около 30-ти тысяч и до 40 орудий, другие — до 12-ти тысяч и девяти пушек.

Из цитадели я спустился в лагерь, раскинутый внизу, под самым городом. В 5 часов пополудни прибыл Елисаветпольский конный полк, под командой маиора Шах-Назарова и встречен был мною строгим выговором по поводу совершенных им безобразий в Эривани, где он вместе с закатальцами сцепился с городским армянским населением так, что эриванский губернатор вынужден [602] был вызвать местный баталион для водворения порядка силою оружия.

В 8 часов вечера явился и Хоперский полк. Ночью я послал в Сурп-Оганес к начальнику отряда подробное донесение, прибавив, что телеграфная линия от Игдыря до Баязета уже окончена и здешняя станция начала действовать. Если бы мы не сожгли турецких столбов, то вся телеграфная линия до самого Ефрата была бы цела и для нас теперь весьма бы пригодилась.

6-го мая. Пятница. Баязет.

Сегодня утром все члены меджлиса явились ко мне с покорностью и заверениями о своей усердной службе нашему правительству и представили мне 60 человек вооруженных заптиев; но такого безобразия в вооружении я еще нигде не видал. Мне кажется, что форменное их оружие все-таки осталось спрятанным, а только, разве для внешности, они набрали в городе всякий негодный хлам и нацепили его на себя. Тем не менее я приказал их обезоружить и сдать все коменданту. Узнав из заявления Шариф-эфенди, что ему необходимы для рассылок по уезду человек 20 заптиев, я отобрал этих людей и отдал их в его распоряжение, заметив при том, что за верность их службы отвечает весь меджлис, а остальных велел распустить и поручил Аракелову иметь за ними надзор.

К Саркис-аге, явившемуся ко мне в особой аудиенции, я, как от себя лично, так и от начальника отряда, обратился с следующим вопросом:

“Генерал Тергукасов, полагаясь на вас, как на самого верного и преданного из всех членов меджлиса нашему правительству, просит вас, как христианина, откровенно сознаться: правда ли, что меджлис отправил от себя письмо к ванскому губернатору с приглашением сюда турецких [603] войск и обещал помочь им уничтожить наш гарнизон? Генерал Тергукасов в тоже время ручается вам своим словом, что если бы то письмо было даже за вашей собственноручной подписью, вы будете освобождены от всякого преследования в уважение крайне затруднительного положения вашего среди товарищей-мусульман.— Скажите же мне всю истинную правду. Я жду от вас чистосердечного показания".

Саркис-ага решительно протестовал против такого подозрения и заявил, что ни он сам, и никто из членов меджлиса, неповинны в таком вероломном деянии; он заклинал меня и начальника отряда не придавать никакого значения столь ложным слухам и заверил, что он тотчас же сообщит коменданту, если что-нибудь подобное случится в будущем.

Я не имел никакого права выражать мое личное недоверие, вспомнив слова Тергукасова: “что ему надо верить".

Сегодня же прибыл в Баязет флигель-адъютант, персидский принц полковник Риза-Кули-Мирза, в качестве бригадного командира над двумя конно-мусульманскими полками: Закатальским и Елисаветпольским. Он вместе с Шах-Назаровым вечером сидели у меня в палатке и оба, к крайнему моему изумлению, заявили, что елисаветпольцы для войны не надежны. Признаюсь, таких командиров, которые так плохо рекомендуют свою часть, я встречаю в первый раз. Да и не совсем приятно держать в войсках столь вредный элемент; я однако же ответил им в утешение, что если бы когда-нибудь в деле елисаветпольцы вздумают повернуть назад, то я без всякой церемонии прикажу в них стрелять.

Отправив вторично донесение Тергукасову, я пригласил начальников частей и отдал приказ быть в готовности к выступлению завтра в 4 часа утра. [604]

7-го мая. Бивак на персидской границе, дер. Белясур.

С рассветом колонна моя уже вытягивалась по ванской дороге в следующем порядке: две сотни сунженцев, ракетная полубатарея, Елисаветпольский полк (6 сотен), Хоперский полк (5 сотен), конная батарея, драгунский полк, одна рота ставропольцев, которую я взял из баязетского гарнизона, оставив вместо нее хоперскую сотню, стрелковый баталион и два баталиона крымцев. В этот поход я приказал следовать со мной: Аракелову, в качестве переводчика; родоначальнику здешних курдов Мирза-аге; брату покойного генерала Джафар-аги, Ибрагиму, с его родственниками, Абди-ага и Исса-бегом, и нескольким курдам из нашего отряда для посылок при сотенном командире Фати-беге.

Дорога до карантина весьма порядочная; далее же становится очень трудною, особенно для артиллерии. Отойдя от Баязета 20 верст, я сделал привал. После отдыха продолжал поход и, прибыв перед вечером к подошве Ала-дага, в с. Белясур, расположился биваком. Здесь встретил нас аваджухский Паша-хан, и по обычаю, принятому у персиян, приветствовал меня самой изысканной вежливостью и радостными заявлениями по поводу прибытия к персидской границе войск дружественного государства. Конечно я в свою очередь ответил ему теми любезностями, какие в подобных случаях неизбежны, и пригласил его к чаю в свою палатку, у которой играла музыка и пели песельники.

Отряд мой снабжен четырехдневным продовольствием; кроме того за нами следует интендантский чиновник с вьючным транспортом, содержащим в себе продовольствия еще на четыре дня. Ячменя в этих местностях вдоволь; но сено и саман достаются с большим трудом. [605] Паша-хан был так любезен, что немедля отправил своих людей за фуражом и к ночи нам навезли сена из персидских деревень. В этом заключалось величайшее для нас одолжение со стороны Паша-хана, который сверх того снабдил меня самыми свежими и достоверными новостями о турецких войсках.

По его показанию, турки, в количестве 8 баталионов при 9 орудиях, находятся в укрепленном городе Бегри-кала. Протекающая в тех местах большая река Бендымаги представляет в настоящее время года непреодолимые затруднения для переправ, почему турки и не думают пока предпринимать наступления на Баязет; через месяц же, когда шейхи соберут куртинские полчища, а из Багдада подойдут ожидаемые подкрепления регулярным войскам, тогда они непременно начнут наступать. При этом Паша-хан предложил в мое распоряжение своего верного человека, под именем Ага-бега, который должен отправиться, как будто по своим делам, в Бегри-кала и, разузнав обо всем, вернуться ко мне с донесением на Ала-даг. Хан простился со мною и уехал, а Ага-бег направился в Бегри-кала.

Отряд мой сделал сегодня 50 верст.

8-го мая. Воскресенье. Бивак на р. Соук-су.

Утром мы снялись с бивака и выступили к Ала-дагу. Подъем в гору начинается с места, у самого бивака, близ Белясура. С большим трудом отряд добрался до главного хребта, где на перевале лежит снег и дует порывистый, холодный ветер. Почти на каждом шагу приходилось дорогу исправлять или разрабатывать. Артиллерию все время вытаскивали на руках. Патронные ящики Крымского полка беспрестанно ломались. [606]

Перевалив через главный хребет, мы встретили на спуске значительно ровную возвышенность, где я остановился, чтобы собрать растянувшиеся войска и дать им отдых. Отсюда нам открылся величественный вид Магометовой долины, раскинутой на огромном пространстве к стороне Вана и Бегри-кала. Поля кое-где уже начинали зеленеть, а вдали виднелись разбросанные повсюду волнообразные возвышенности, покрытые густым и мрачным кустарником. Взглянув на карту, составленную нашим топографом, видно, что местность эта действительно обозначена кустарником; но каково же было наше удивление, когда, подойдя ближе, вместо богатой растительности, мы увидели не что иное, как глубоко изрытую и совершенно обнаженную вулканическую почву! Такого оптического обмана я еще никогда не испытывал.

Спустившись окончательно в равнину и отойдя еще верст 15 левым берегом р. Соук-су, я выбрал для отряда бивачное место и остановился на ночлег. Сюда к вечеру стянулась вся моя колонна.

Сена и самана положительно нет нигде. Населения не видно. Куртинские аулы повсюду брошены, а жители выселились по трущобам и по горам. Я приказал один из этих опустелых аулов разобрать войскам на дрова: палаток у них нет с собой, а ночи холодные.

Вечером приехал ко мне здешний куртинский родоначальник Лезги-ага с тем, чтобы лично заявить свою покорность. Я обласкал его и сделал при том соответствующее внушение.

От капитана Штокфиша из Баязета прибыл нарочный с телеграммой, в которой сказано: “Свиты Его Величества генерал-маиор князь Челокаев тяжело ранен под Карсом". Новость эта огорчила меня. Дай Бог задушевному другу моему поправиться и встать! [607]

9-го мая. Понедельник. Бивак у Казы-гёль.

Аванпосты заняты были двумя сотнями хоперцев. С рассветом одна из них отправилась вперед в разъезд и наткнулась на 500 человек курдов. Сотенный командир, заметив, что его окружили, спешил сотню и метким ружейным огнем встретил нападающих курдов, которые, разумеется, не замедлили рассыпаться и обратились в бегство, отведав бердановских пуль и затем уже на близкое расстояние подступать к сотне не осмеливались.

Это была первая наша встреча с неприятелем. Услышав выстрелы, я тотчас же отправил в ту сторону дежурный дивизион сунженцев вместе с командиром полка. Перестрелка скоро прекратилась и курды разбрелись по горам.

В это время приехал посланный мною 7 числа для разведок из Белясура в Бегри-кала персиянин Ага-бег и сообщил мне следующее: близ Бегри-кала находятся 8 турецких таборов с 9 орудиями, полк драгун и 1000 конных курдов.

Позиция у турок укреплена и лежит по ту сторону большой реки Бендымаги, где переправ никаких нет, а мост устроен только для пешеходов. Командующий этим отрядом паша ожидает из Багдада прибытия регулярных войск. Шейхи в Ване продолжают собирать пеших и конных курдов, которым англичане доставили скорострельные ружья и миллион патронов. Паша, между прочим, спросил Ага-бега: «Меня известили, что русский отряд идет сюда. Не видал ли ты его и какова его численность?» Ага-бег ответил, «что хотя он и видал русских, но не может с точностью определить величину отряда; примерно, на глаз, кажется ему, что много идет, а, судя по рассказам, должно быть пехоты не менее 12 т., кавалерии 5 т. и 20 орудий». Паша рассмеялся и сказал Ага-бегу: “Если ты не [608] знаешь, то я уже сам тебе скажу: у них 8 орудий, 3 полка кавалерии и 3 баталиона пехоты — всего на всего 3 т. человек. Пускай себе гуляют. Я с этого места не тронусь ранее месяца; а когда все войска здесь соберутся, я с русскими повидаюсь в Баязете. Кланяйся от меня Паша-хану и передай ему, что через месяц увижусь с ним в Казы-гёле".

Сообразив все эти сведения и приняв во внимание: 1) 50-ти верстное расстояние, отделяющее мой бивак на Соук-су от Бегри-кала, 2) трудную до невозможности для артиллерии дорогу, которую пришлось бы разрабатывать на каждом шагу, 3) отсутствие фуража и малое количество провианта, наконец, 4) значительную реку Бендымаги без переправ,— я решил ограничиться той программой, которая была мне предписана начальником отряда и, не предпринимая дальнейшего движения к Бегри-кала, перевалить обратно через Ала-даг, отправив одновременно с сим к Тергукасову подробные донесения.

Согласно с этим решением я распорядился с утра сегодня же подняться всему отряду с бивака и покинуть Соук-су; всей пехоте с дивизионом конной артиллерии и двумя сотнями казаков, под начальством Борделиуса, следовать обратно через Ала-даг на Казы-гёль; а сам с кавалерией и другим дивизионом артиллерии направился вперед, чтобы осмотреть местность по пути к Бегри-кала и осведомиться о результате замолкнувшей ружейной перестрелки.

Результат мы увидели следующий: куртинская конница, бежавшая от хоперской сотни и рассыпавшаяся по горам, продолжала отступать в рассыпную, упражняясь при том стрельбой из своих кремневых пистолетов на 5 верст дистанции!

Подполковник Шарап весьма серьезно приступал ко мне, прося разрешение открыть артиллерийский огонь. Примеру его последовал и подполковник Педино, который также [609] не шутя, и, разумеется, также тщетно, как Шарап, просил позволения стрелять из берданок по отдельным всадникам, давным-давно уже ускакавшим из сферы ружейного и артиллерийского огня.

Налюбовавшись с возвышенности вдоволь на эту забавную картину, я приказал двигаться далее вперед. Путь к Бегри-кала, вообще трудный и весьма каменистый, пролегает сперва узким ущельем, пересекает речку Соук-су в двух местах и затем выходит на долину. Влево от дороги тянется значительное пространство, местами болотистое и непроходимое; кое-где видны куртинские, покинутые жителями, аулы.

Пройдя, таким образом, этой, частью каменистой, частью болотистой пустыней верст около 15-ти и соображая по времени, что колонна Борделиуса успела уже дойти до подошвы Ала-дага, я повернул с кавалерией той же дорогой вслед за пехотой и рассчитывал соединиться с ней на самом перевале горного хребта. При этом обратном движении Хоперскому полку я приказал следовать вправо, по горам, захватывая все, что только попадется.

До самой подошвы Ала-дага двигались мы по вчерашней дороге, но, подойдя к подъему, я принял вправо, направляясь на Казы-гёль. Здесь присоединился Педино с Хоперским полком. Кроме 12-ти вьюков, которые тотчас же были розданы войскам, ничего по пути они не встречали.

Догнав на перевале Ала-дага Борделиуса с пехотой, я дал общий продолжительный отдых всем войскам и затем двинулись все вместе. Эта новая дорога показалась нам сперва несколько лучше вчерашней, но за то далее, на спуске, никаких и признаков дороги уж не существовало.

Удивительно, как удалось пехоте спустить артиллерию и патронные ящики по таким ужасным непроходимым трущобам. [610]

В 12-м часу ночи спустились к Казы-гёлю последние остатки арьергарда. Войска порядочно утомлены и нуждаются в отдыхе, а для изнуренных лошадей весьма кстати был готов, хотя и в небольшом количестве, фураж, добытый нарочно отправленными с дороги вперед фуражирами.

10-го мая. Вторник. Бивак на р. Курдугул.

Отправив вчера в ночь донесение Тергукасову, я решил дать сегодня всем войскам необходимый отдых; а затем по совещанию с Медведовским предполагал: артиллерию с одним баталионом пехоты и двумя сотнями казаков при вагенбурге оставить в Казы-гёле, с остальными войсками сделать совершенно налегке внезапный ночной набег в те самые горные трущобы, где собрались вчера бежавшие курды и жестоко наказать их за непокорность.

Но вдруг часов в 10 утра прискакал нарочный от начальника отряда с бумагой. Тергукасов предписывает мне, с получением сего, немедленно вернуться в Сурп-Оганес, так как турки намереваются из Кара-килисы атаковать наш лагерь. Конечно, я сию же минуту изменил свой план и сделал все распоряжения к поспешному выступлению.

Ровно в полдень отряд мой поднялся и тронулся, но уже не на Баязет, а по кратчайшему пути на Кизил-дизе, к речке Курдугул. С дороги отправил ставропольскую роту в свое место на присоединение к баязетскому гарнизону и послал нарочного к Штокфишу, приглашая его выехать ко мне на бивак за получением приказаний. К вечеру с утомленными до крайности войсками прибыл на речку Курдугул и расположился здесь биваком на ночлег.

Приехавши из Баязета Штокфиш привез нам радостную новость: Ардаган, после кровопролитного боя, взят с [611] гарнизоном и 80 орудиями. Восторг всеобщий; забыли все свою усталость; на мои поздравления по этому поводу над всем биваком пронеслось громогласное ,,ура"! Даже и теперь, далеко за полночь, слышны еще песни и громкие веселые разговоры. Штокфиш сообщает, что члены меджлиса видимо стараются теперь загладить свои проступки и что падение Ардагана на них подействовало весьма внушительно. Я повторил Штокфишу все мои настоятельные распоряжения относительно защиты цитадели, в особенности же подтвердил как можно скорее устроить командующее укрепление на том самом месте, которое мною указано. Ковалевскому я приказал содержать в гарнизоне следующие части: баталион ставропольцев, две роты крымцев, два орудия, одну сотню уманцев, одну сотню хоперцев и две сотни Елисаветпольского конно-мусульманского полка вместе с полковым штабом; затем остальные четыре елисаветпольские сотни разместить следующим порядком: двум сотням находиться в 20-ти верстах от Баязета на диадинской дороге, на бывшем турецком посту, отделив 50 человек при офицере на ванскую дорогу в Кизил-дизе и 25 человек к подошве Диадинского перевала со стороны Баязета; одной сотне находиться на вершинах Диадинского перевала и, наконец, четвертой — занять самый Диадин. Покончив с этими распоряжениями, я отпустил Штокфиша в Баязет.

11 мая. Среда. Сурп-Оганес.

Выступив с бивака в 6 часов утра с кавалерией и поручив пехоту с обозами Борделиусу, я около полудня прибыл в Диадин, откуда после непродолжительного привала двинулся далее. Большой дождь с градом провожал нас до самого Сурп-Оганеса, куда наконец вступили мы в три часа пополудни. Подходя к лагерю, я отправил [612] вперед штабс-ротмистра Клушина доложить начальнику отряда о нашем прибытии; но Тергукасов спал и его не разбудили. Поблагодарив кавалерию за трудный поход, я распустил ее по коновязям.

Весь Эриванский отряд искренно обрадовался нашему возвращению.

Вечером я представился начальнику отряда и сделал ему обо всем подробный доклад, в особенности же о положении баязетского гарнизона, о недостатке продовольствия и патронов, а равно и о турках, которые похваляются из Вана через месяц подступить к Баязету. Тергукасов выслушал меня и выразил свое удовольствие. По-видимому, он более всего радовался тому, что колонна моя присоединилась наконец к отряду; этого присоединения он ожидал с величайшим нетерпением.

К вечеру прибыл и Борделиус с пехотой.

12-го мая. Четверг. Сурп-Оганес.

С утра успел повидаться со многими частными начальниками. Только и слышишь отовсюду одне жалобы на беспорядки царствующие в отрядном штабе. Здесь нет крупы, там нет сухарей; а интендант Малиновский, как мне сообщили, распустил слух, будто бы мною лично сделано в Баязете распоряжение задержать там значительный запас провианта, предназначенный будто бы к отправке в отряд на Сурп-Оганес.

По поводу этих слухов я не замедлил обратиться к Филиппову за разъяснением. Он подтвердил мне слова Малиновского. Тогда я пошел к Тергукасову и протестовал перед ним против ложных слухов, распускаемых отрядным интендантом, пояснив при том, что, если бы я и хотел, то не мог сделать подобного распоряжения, [613] так как в Баязете, также как и здесь, нет ни крупы, ни сухарей, никаких запасов, а для ежедневного пропитания гарнизона один из баязетских жителей, в качестве подрядчика, доставляет ему ежедневно все нужные продукты.

Выслушав эти доводы, Тергукасов потребовал к себе Малиновского и при мне сделал ему выговор. Тот в оправдание свое заявил, что в этих разговорах виноват не он, а подведомственный ему чиновник. Дело тотчас же разъяснилось. Оказывается, что следование за моим отрядом, в походе из Баязета на Ала-даг, транспорта с четырехдневным продовольствием приписано было им личному моему распоряжению, тогда как, на самом деле, на то последовал приказ начальника отряда.

Вечером Тергукасов потребовал меня к себе и объявил, что завтра весь Эриванский отряд должен выступить в Кара-килису. Я крайне этому удивился, зная хорошо от начальников частей, что сухарей в отряде осталось только на три дня, а крупы совсем нет; между тем до Кара-килисы два дня ходу; а если пункт этот предполагается укрепить, то придется быть может и поработать, что на тощий желудок и не совсем выгодно.

Сообразив эти обстоятельства, я ответил начальнику отряда, что полагал бы неудобным двигаться войскам без продовольствия. На это Тергукасов возразил: “как без продовольствия? В частях должен быть восьмидневный запас".— Очевидно он находился в неведении и положительно не догадывался, что восьмидневный запас давно уже истощился и что пополнять его нечем, так как интендантство прекратило всякую доставку.

Позвав тотчас же Малиновского, начальник отряда задал ему вопрос: “Правда ли, что в войсках нет продовольствия?" Сконфуженный интендант робко и [614] нерешительно признался в этой плачевной истине. Рассерженный Тергукасов послал за Филипповым, который в это время сидел у себя в канцелярии и сочинял приказ о завтрашнем выступлении. Когда Филиппов вошел в палатку, начальник отряда сердито приказал ему отменить состоявшееся распоряжение и объявил, что отряд выступить завтра не может.

На вопрос удивленного Филиппова: почему вдруг последовала такая перемена, Тергукасов сказал: — “причина простая, без провианта нельзя идти". Начальник штаба очень развязно возражал, что это не беда; если тут нет провианта и там не будет, то авось добудем его у неприятеля, или подвезет интендантство. На эти возражения последовал решительный и окончательный отказ.

Вслед затем он начал советоваться со мной относительно продовольствия. Я припомнил ему, что еще гораздо ранее, когда главные силы отряда стояли в Диадине, я уже доносил из Сурп-Оганеса, и теперь повторяю то же самое, что в окрестных деревнях повсюду находятся турецкие правительственные склады муки и пшеницы, и почти в каждой деревне по Ефрату можно встретить по две, по три мельницы; по берегам этой реки растет кустарник, следовательно топливо под рукой. И так, нет ничего легче, как устроить печи в Сурп-Оганесе и безотлагательно приступить к хлебопечению; сухари же оставлять в запасе на подобные, как в настоящую минуту, экстренные случаи. Если бы все это было исполнено своевременно, то мы обладали бы теперь и печеным хлебом и восьмидневным запасом сухарей.

Филиппов заметил при этом, что он сам об этом думал и даже делал расчет, по которому на весь отряд потребно в сутки 1500 пудов муки; между тем, как здешние мельницы могут вымалывать лишь тысячу пудов в [615] день. На это я ему ответил, “что, по моему, лучше пусть не хватает 500, нежели 1500 пудов".

Тергукасов тотчас же распорядился устроить в Сурп-Оганесе печи и приступить безотлагательно к этому делу предложенным мною способом. Филиппов видимо остался недоволен, воображая, что я думаю не о пользе войск, а только о том, чтобы действовать ему наперекор.— Странная, жалкая и вредная для дела близорукость!!

Текст воспроизведен по изданию: Из записок князя Амилахвари // Кавказский сборник, Том 28. 1908