А. О.

ВОСПОМИНАНИЕ О ШТУРМЕ КАРСА

(17 сентября 1855 года.)

В событиях Восточной войны, крепость Карс приобрела особую важность и значение. Расположенная в центра обширного стратегического фронта турецкой армии, почти на самой границе, она угрожала пределам Закавказья и служила Туркам надежным опорным пунктом. Поэтому, в течение трех кампаний (в 1853, 1854 и 1855 годах), все действия за Кавказом вращаются преимущественно около этой крепости.

После нескольких поражений в 1853 году, Турки находили в Карсе надежное убежище; оправившись от своих неудач, они, с удвоенными почти силами, выступали весною 1854года и появлялись на тех же, приблизительно, местах, на которых, в предшествовавшую кампанию, понесли самые решительные поражения.

Необходимость покорения Карса была очевидна. В 1853 и 1854 годах, русские войска не могли решиться на это важное предприятие по своей малочисленности, позднему времени года и другим обстоятельствам, сопряженным с общим ходом Восточной войны, так что и после курюк-даринского и чолокского поражений, Турки остались обладателями Карса, но уже не выходили из своего оборонительного положения.

Весною 1855 года, главнокомандующий, генерал-адъютант Муравьев, усилив отряды, расположенные на [116] кавказско-турецкой границе, решился начать наступательные действия, главною целью которых было покорение Карса.

Предвидя, что, в начале весны 1855 года, Русские будут действовать против Карса, Турки обратили особенное внимание на усиление его обороны. По указанию полковника Виллиамса и генерала Кмети и под руководством английских инженеров, карсский гарнизон деятельно и с необыкновенною для Турок энергиею занялся устройством земляных укреплений на высотах, окружающих город, и на равнине правого берега реки Карс-Чая. Работа продолжалась и в то время, когда палатки русского лагеря уже белелись в виду города.

Английские инженеры умели воспользоваться всеми выгодами карсской местности. Высоты, окружающие город с трех сторон, были сильно укреплены. На левом берегу реки Карс-Чая, на Шорахских высотах, несколько редутов сильной профили, соединенных куртинами, были вооружены артиллериею большого калибра и приспособлены к перекрестной обороне. Другая линия укреплений, тоже на левом берегу реки Карс-Чая, была расположена севернее города на Чахмахских высотах. Для. связи между этими постройками и обороны пространства между ними, был возведен редут, называвшийся центральным (Ташмас-Табиа), и несколько отдельных люнетов. На правом берегу Карс-Чая, на Карадахских высотах, также были возведены укрепления, а часть крепости, лежащая на равнине, усилена тройным рядом окопов. Протяжение всей оборонительной линии составляло 13 верст.

Кроме крепости собственно, Карс имеет цитадель Нарын-Кале и три предместья: Орта-Капи, Байрам-паши и Армянское (Происхождение Карса скрывается в глубокой древности. Он был столицею армянских царей дома Багридитов, с 928–961 по Р. X., когда Мушет образовал здесь независимое государство, которое внук его Кахит уступил, в 1044 году, императору Константину Дуке. От Византийцев Карс перешел в руки Сельджуков, потом к Монголам, Персиянам и наконец оттоманским Туркам. Карсская крепость построена султаном Амуратом III, во время воины его с Персами, между 1578 и 1589 годами.

Карс расположен на р. Карс-Ча, в 180 верстах от Арзерума и в 80 от русской крепости Александрополя.). Цитадель, по своему местоположению и силе [117] укреплений, считается неприступнейшим пунктом. Крепость, в которой находились главные помещения жителей окрестных деревень и которая, сверх того, дала убежище многим обитателям, состоит из двойного ряда зубчатых стен, фланкируемых пушечною обороною из четырехугольных башен одной и из каменных бастионов другой стены. Но сила Карса заключалась не в древних его стенах и башнях, а в высотах, окружающих город и командующих им, которыми современное искусство умело так хорошо воспользоваться. Карс 1855 года не был похож на Карс 1828 года. Гарнизон состоял из регулярного, обученного и обстрелянного войска, а не из нестройных полчищ, которым, в 1828 году, несмотря на личную храбрость каждого кавалериста и пехотинца, отдельно взятого, трудно было противиться силе русской тактики и дисциплины.

В мае 1855 года, гарнизон Карса имел под ружьем свыше 30,000 человек, под начальством Вассиф-Паши. Но душою всей обороны и главным лицом в Карсе был не паша, а полковник Виллиамс, великобританский комиссар при анатолийской армии.

Главные силы гарнизона были расположены лагерем на Шорахских высотах, господствующих над всею окрестною местностью и составлявших ключ к обладанию Карсом.

Несколько рекогносцировок убедили генерала Муравьева в силе неприятельской позиции, и, вместо атаки открытою силою, решено было принудить Карс к сдаче — блокадою, отрезав ему все сообщения с Арзерумом и окрестною страною. С началом блокады, высланы были партизанские отряды, которые уничтожили обширные склады зернового хлеба, муки и фуража во многих пунктах по дорогам в Арзерум. Большие транспорты с сухарями и рисом были захвачены генералом Баклановым и разделены между войсками блокадного корпуса.

В июле, в Карсе обнаружился уже недостаток в продовольствии, которого было заготовлено для войск, при начале блокады, только на 10 дней.

Генерал Виллиамс напрасно сносился с турецким правительством, требуя диверсии во фланг и тыл русской армии, высадкою войск в Требизонде: на его требование отвечали молчанием. [118]

А, между тем, голод делался все более и более ощутителен в блокированном городе, положение которого становилось каждый день тягостнее. Рационы войск были убавлены, у обитателей отбирались съестные припасы, посредством реквизиций, для склада в казенные магазины и выдачи гарнизону. Базары опустели. Достаточные жители тщательно скрывали свои запасы; чернь голодала.

Оказался также недостаток фуража: около города все было выкошено и вытоптано. На дальние фуражировки пускались с большим опасением. Казаки зорко стерегли и смело преследовали фуражиров вплоть до самых стен Карса.

В августе, Омер-Паша стал готовиться к высадке. Из Батума прислал он в Карс известие о своем предположении и падении Севастополя. Лазутчик искусно прокрался ночью мимо наших передовых постов и разъездов и принес в Карс радостное для наших неприятелей известие.

Голод и холера, между тем, сильно свирепствовали в городе. Поражение кавалерии, высланной из Карса по недостатку фуража, и поражение Али-Паши при Пеняке были печальными для неприятеля событиями в августе месяце. Энергия Турок начала ослабевать; многие уже отчаивались в спасении Карса.

Весть от Омера-Паши оживила всех. Турки праздновали день получения счастливых известий салютационной пальбой и начали ожидать скорого конца блокады.

Но проницательный Виллиамс угадывал, что прежде прибытия Омера-Паши и ранее, чем Селим-Паша совершит свое движение от Арзерума, русский главнокомандующий, знавший крайне стесненное положение города, сделает решительную попытку к овладению Карсом. Не увлекаясь общею радостью, он приказал войскам соблюдать большую осторожность, особенно в ночное время, и ожидать нападения Русских.

Предположение Виллиамса оправдалось: на рассвете 17 сентября, Русские почти на всех пунктах атаковали укрепления и, после жестокого и кровопролитного боя, были отбиты.

Русский главнокомандующий, получив известие о высадке Омера-Паши и о намерении его идти к Карсу чрез аджарские санджаки, где начали чинить дороги для прохода турецких войск, и узнав о движении Селима-Паши от Арзерума, решился взять Карс штурмом. Созванный генералом [119] Муравьевым военный совет, за исключением некоторых лиц, был согласен с мнением главнокомандующего. Намерение штурмовать крепость хранилось в величайшей тайне, и только 16 числа вечером войска узнали, что пойдут в дело.

Для атаки Шорахских высот, ключа к обладанию Карсом, назначены были три колонны: колонна генерала Ковалевского должна была штурмовать правый фланг неприятельских укреплений, колонна генерала Майделя — левый. Для большей совокупности действий обеих колонн, была составлена промежуточная колонна — генерал-лейтенанта князя Гагарина.

Для поддержания главной атаки и отвлечения внимания неприятеля от Шорахских высот, войска, находившиеся под командою генерала Базина, должны были, одновременно с движением Ковалевского, Майделя и князя Гагарина, устремиться на Тчахмахские укрепления.

Колонна генерал-майора графа Нирода, составленная из одной только кавалерии, была предназначена для действий на правом берегу реки Карс-Чая.

Колонна генерал-лейтенанта Бриммера (резервная) должна была наблюдать за северною стороною Карса. Вся тяжесть боя легла на войска, атаковавшие Шорахские высоты, и преимущественно на колонну генерала Майделя, которая, в этот день, оказала чудеса храбрости.

Неудачу штурма можно объяснить:

1) Готовностью Турок к нападению Русских.

2) Слабым составом колонн. Ни одна колонна не могла утвердиться в занятых укреплениях.

3) Потерею главных и частных начальников.

4) Несвоевременным подкреплением колонны генерала Майделя. Турки, отразив колонны Ковалевского и князя Гагарина, сосредоточили весь огонь по колонне генерала Майделя, которая, вместо продолжения предпринятой ею атаки, с трудом удерживала напор Турок (Колонна генерал-майора Майделя, от восьми до двенадцати часов утра, получила подкрепления 8 батальонов, но, несмотря на это, ничего не могла сделать, и все попытки овладеть редутами были безуспешны.).

Штурм этот дорого нам стоил. Из строя выбыло: 4 генерала ранеными (один из них вскоре умер), 249 штаб и обер-офицеров и 6,500 нижних чинов убитыми и [118] ранеными. Убитые составляли почти половинное число общей потери.

Потерю Турок Виллиамс определяет в 1,094 человек. По донесению генерал-адъютанта Муравьева, потеря неприятеля простиралась до 4,000 человек.

Турки шумно праздновали свой боевой успех. Им казалось, что, не далее, как на другой день, исчезнут у них из вида палатки русского лагеря, уже четыре месяца белевшиеся под городом. Но надежда их не оправдалась.

Омер-Паша произвел неудачное движение, в Мингрелии, к Кутаису. Селим-Паша вернулся в Арзерум. Карсский гарнизон снова был предоставлен своим собственным силам.

Между тем, к голоду и болезням присоединилось для неприятеля третье бедствие — холод. Турки не имели теплой одежды, терпели недостаток в дровах, а ночные холода по высотам были весьма чувствительны. Они разломали целый квартал старых строений на дрова.

Предвестники зимы, первые морозы, покрывавшие белым инеем карсские высоты и равнины, заставили наших солдат одеться в полушубки и папахи. Солдаты, как дети, радовались зимнему наряду и готовились к зимовью.

Палатки начали постепенно убирать, и на их местах появлялись теплые землянки. Строения всех окрестных деревень, оставленных жителями, были разобраны для этих построек. Лес привозили также с Саганлуга. В каждой части войск устраивались склады дров и фуража. Ряд высоких каменных столбов обозначал дорогу от русского стана к Александрополю. По пути были устроены казачьи посты, пехотные этапы и помещения для проезжающих.

Арбные транспорты чаще и чаще повторяли свои путешествия. В лагере было припасено провианта на несколько месяцев.

Турки из-за стен крепости видели превращение русского лагеря в быстро разросшийся город, над которым каждое утро взвивались тысячи дымков. Они знали о намерении Русских зимовать в виду Карса и начали серьезно задумываться над своею будущею участью.

Побеги в неприятельских войсках усиливались. Самые строгие меры Виллиамса не могли их прекратить. Бедствия [121] солдат и жителей достигли крайних пределов. Несмотря на то, о сдаче крепости никто еще не думал. Первое слово об этом было сказано самим Виллиамсом. Он решился начать переговоры с генералом Муравьевым.

По капитуляции, подписанной обеими сторонами, гарнизон Карса сдался военнопленным. Войска наши вступили в город и заняли караулы. Все военное имущество было описано и сдано нам.

Поход 1855 г. был окончен. Нельзя не отдать справедливости мужественной обороне Турок. Голод, холера и разные болезни, холодные осенние месяцы, при недостатке теплой одежды и дров, не могли поколебать храброго гарнизона. Они сдались, когда не было физической возможности держаться долее, и когда убедились, что помощи, в течение всей зимы, не от кого было ожидать. Окончив общий обзор блокады Карса в 1855 году, мы перейдем теперь к частному эпизоду карсского штурма. Пусть читатель простит нам откровенный и безыскусственный рассказ.

I.

16 сентября, в 8 часов вечера, мы получили приказание быть готовыми к походу и иметь на два дня сухарей на людях. В течение продолжительной блокады Карса, приказания быть готовыми к походу получались часто: мы к ним привыкли и скоро исполняли распоряжения, относившиеся до наших походных сборов. Но незначительное количество сухарей на людях заставляло предполагать, что движение будет недальнее, и мысль о близкой встрече с неприятелем воодушевляла каждого из нас.

Мешкать было некогда. В 9 часов, было приказано выстроиться нашим батальонам впереди лагеря Белевского полка и быть готовыми к выступлению. Мы уложили свои вьюки; денщики и вестовые седлали лошадей. Солдаты суетились в палатках, укладывали торбы, осматривали ружья и сумы, сдавали остающиеся вещи людям, назначенным для присмотра за палатками во время нашего отсутствия. Сумерки ложились на лагерь. Многие солдаты толпились около духанов. Вскоре всех потребовали к рассчету: ротные командиры сказали своим [122] людям, что можно ожидать дела с неприятелем, что надеются на них, как на старых солдат, бывших в огне и уже знакомых с Турками, подтвердили, чтобы слушались команды, не отделялись от своей части и не стреляли попусту.

Заря была пробита; в лагере совершенно стемнело; звезды загорелись на ясном небе. Приказали становиться в ружье.

У нас было по 25 рядов во взводах. Люди были одеты в шинелях, имея под шинелями короткий полушубок, в походных сапогах, в фуражках с козырьком; за плечами несли мешок с сухарями и шанцевый инструмент. Когда весь полк собрался вместе, полковой командир наш, полковник Шликевич, сделав короткое наставление людям, скомандовал: «шапки долой, молись, ребята», и шепот солдатской молитвы пронесся над колоннами. Весьма многие из молившихся не должны были вернуться в лагерь. Нас повели на сборное место колонны генерал-лейтенанта Ковалевского (Колонна генерала Ковалевского следовала из главного лагеря при селении Тикмэ левою стороною равнины р. Карс-Чая по направление к Шорахским высотам, лежащим к западу от Карса. Войдя в дефиле, поперек которого проходит дорога из Карса в Ольту, она повернула левым плечом и атаковала правый фланг шорахских укреплений.), которое, как я уже сказал выше, было назначено впереди лагеря Белевского полка. Вскоре мы увидали толпу всадников, приближавшихся к нам. Это был генерал. За ним ехала большая свита и вели несколько лошадей. Ковалевский подъехал к нашим батальонам и обратился к солдатам с следующими словами: «Ребята! Вы идете на славное дело, на дело, о котором будет говорить вся Россия: вы идете брать Карс. Я надеюсь, вы будете драться как храбрые солдаты.»

Отдав приказание, чтобы шли без шума, соблюдая совершенную тишину, с опущенными вниз штыками (Отблеск месяца на наших штыках мог бы возбудить внимание неприятельских часовых.), генерал поехал вперед; за ним тронулись наши батальоны, имея между 2 и 3 батальонами дивизион батарейных орудий.

Остророгий месяц только что подымался из-за дальних высот; косвенные его лучи освещали наши колонны и бросали от них длинные тени. Лагерь наш уходил вдаль в неясных образах; там и сям мелькали в нем ночные [123] костры; изредка доносился лай собак, стерегущих гурты порционного скота. Ночь была тихая и ясная; воздух был наполнен каким-то невнятным глухим гулом, от одновременного движения больших масс людей.

Солдаты шли молча, полным широким шагом. Офицеры верхами, съехавшись по два и по три, следовали с боку батальонов и вели вполголоса свою беседу. Ночная тишина и безмолвное шествие колонн нарушались иногда бряцанием орудия, наехавшего на камень, и лаем собак, сопровождавших колонну, когда они гонялись за спугнутым зверем. Повременам чайки по болотным лугам с печальными криками оставляли свой ночлег....

Трудно передать чувства, наполняющие душу за несколько часов до сражения. Идя первый раз в дело и не имея точного, ясного понятия обо всех опасностях боя, ждешь его более с любопытством, чем с неизбежным внутренним томлением; но мысли невольно обращаются к прошедшему и рисуют его в привлекательных образах, мысль о близких сердцу заставляет его биться сильнее. Грусть примешивается к любопытному ожиданию. Человек находится в каком-то лихорадочном состоянии.

Движение наше происходило большею частью по ровным местам; встречались иногда болотные луга, ручьи. Вдали, вправо, чернелись высоты. Ночной холод становился весьма ощутителен: многие офицеры спешились. На высотах по левую от нас сторону заблистали бивуачные огни кавалерийского лагеря генерал-майора князя Дондукова-Корсакова. Здесь присоединились к нам драгуны и казаки.

Вправо от нас показался аул с небольшим минаретом (жители аула бежали в Карс, при начале блокады), темные массы гор стали яснее обрисовываться. Знакомые с местностью говорили, что мы огибаем Шорахские высоты. Приказано было соблюдать еще большую тишину.

Мы повернули левым плечом. Вскоре нашу колонну остановили в небольшой лощине. Батальоны выстроились в две линии и составили ружья. Нам дали два часа отдыха. Большая часть солдат, утомленных ночным переходом, улеглись спать за ружьями, невзирая на ощутительный холод и близость встречи с неприятелем. Некоторые из них собрались [124] в кучки и разговаривали шепотом. Артиллерийские лошади стояли понуря голову и тоже дремали. Близок или далек неприятель, мы не знали наверное.

В этой тишине, заменившей собою глухой гул движения многих батальонов, было что-то торжественное: это было затишье перед грозою.

По прошествии двух часов, генерал Ковалевский потребовал к себе всех офицеров нашего полка и, когда мы собрались, обратился к нам с следующими словами: «Господа! главнокомандующий сделал мне и вам большую честь, назначив Виленский полк в первую линию. Я надеюсь, вы оправдаете это доверие. Мы пойдем в атаку ротными колоннами. Каким бы огнем нас ни встретили, не отвечать на огонь, а прибавлять шагу и штыками выбить неприятеля из укреплений. Ранеными не заниматься, не отделять для этого людей из фронта: задние подберут. Назначить по 12 человек охотников от каждой роты. Идя впереди своих рот, они будут служить примером для прочих. — Господа! сказал генерал в заключение своих слов: — я надеюсь на вас, передайте мои слова вашим людям.»

Стали в ружье. Ротные командиры передали слова генерала людям и вызвали охотников: их выходило более половины роты, и из вызвавшихся уже назначали более надежных людей. Солдаты были одушевлены боевою отвагою. Строго подтвердили им, чтобы без приказания или сигнала не смели открывать огня, соблюдали тишину и слушали команду. Потом перестроились в ротные колонны, и, когда все заняли свои места, наши боевые линии тронулись. (Боевой порядок колонны генерала Ковалевского был следующий: в первой линии — 1-й и 2-й батальоны Виленского полка, в ротных колоннах; между ними — четыре батарейные орудия; 3-й батальон Виленского полка в колонне к атаке должен был занять промежуток между первыми двумя батальонами, когда пойдут в атаку, а артиллерия останется на позиции. Во второй линии — два батальона Белевского полка; в резерве —драгуны и казаки.) Свет месяца, достигшего полной высоты своей, придавал нашему шествию таинственный вид; безмолвно, как тени, двигались серые массы батальонов и рот по волнистой местности.

В эти торжественные часы ночи, много дум перебывало в голове, много воспоминаний воскресало в воображении; мысли [125] не решались затрагивать неизвестное и загадочное будущее и предавали его на волю Божию. Ночь подходила уже к концу — час встречи был близок. Мы спустились в довольно глубокую лощину. Как только первая линия достигла противоположного ската этой лощины, нас остановили и приказали лечь. Орудия осторожно снялись с передков; прислуга стала по местам, готовая немедленно открыть огонь. Все замерло в ожидании начала боя. С гребня лощины была видна впереди лежащая возвышенность, которую нам следовало атаковать. Заря начинала чуть заниматься. Генерал выжидал, чтобы колонна генерал-майора Майделя повела атаку и привлекла на себя внимание неприятеля: нам, согласно диспозиции, тогда лишь следовало трогаться. Но мы сами дали знать Туркам о своем присутствии: солдат 2 роты 1 Виленского батальона, надевая капсюль на ружье, сделал нечаянный выстрел, ранил товарища и встревожил неприятеля. Мы услышали с неприятельской стороны отдаленный звук сигнального рожка. Через несколько минут на высоте впереди нас вспыхнул огонек, блеснуло пламя, и ночная тишина нарушилась гулом выстрела из орудия большого калибра. Граната, описав огненную параболу, сделала рикошет через наши головы и лопнула в рядах драгун. Вслед же затем пламя выстрелов начало вспыхивать на многих точках высот, и гранаты, крестя небо по всем направлениям, то лопались в наших рядах, то рикошетировали через колонны. Гул неприятельской стрельбы, заунывный визг гранат и звук от их разрыва слился с гулом выстрелов наших батарейных орудий. Нас занесло дымом... По первому нашему выстрелу, громкий голос закричал: «вставай! марш!» Солдаты вскочили, колонны тронулись штурмовым шагом, барабанщики забили бой в атаку. Солдаты, осенив себя крестным знамением, шли молодцами. Ковалевский и Шликевич, со своими штабами, ехали впереди; за ними двигались колонны, под глухой рокот барабана. Наши батарейные орудия, сделав несколько выстрелов, замолчали. Штуцерные пули засвистали кругом нас. Ряды наши начали убывать: солдаты и офицеры валились, пораженные неприятельскими выстрелами; на убитых и раненых не обращали внимания. «Сомкнись, ребята! прибавь шагу!» твердили офицеры, идя перед колоннами. Мы начали подниматься на высоту. «Ура!» [126] раздалось впереди, и с громким оглушительным победным криком бросились наши на гору, рассчитывая скоро выбраться из-под губительного огня и схватиться с неприятелем на штыках.

Но расчет этот оказался ошибочным: крутая гора, усеянная крупными каменьями, тянулась на большее расстояние, чем мы ожидали. Пробежав по ее подъему, сколько было сил, мы снова пошли шагом, едва переводя дух от усталости. Треск батального огня сделался гораздо яснее. Мы сквозь дым могли различать темную массу бруствера, увенчанного огненным гребнем; местами из него вырывалось яркое пламя пушечных выстрелов. Картечь завизжала и запрыгала в наших рядах, рикошетируя по каменистой почве. Мы попали под сильнейший перекрестный огонь, и, в буквальном смысле слова, были осыпаны градом картечь и пуль.

Еще не совершенно рассвело. Дым, стлавшийся по всему скату горы, увеличивал темноту, среди которой нельзя уже было различать своих людей. Треск и гул выстрелов, стоны раненых, ободрительные крики офицеров, прерывавшийся и возобновлявшийся барабанный бой, — все это слилось в адский боевой концерт, производивший на душу потрясающее действие. Солдаты валились уже не поодиночке, а кучами друг на друга. Вторая линия ротных колонн смешалась с первою; крики «ура» умолкли. В ту критическую минуту, когда мы были в нескольких десятках шагов от линии неприятельских укреплений, колонны наши (если только можно так выразиться о нестройной массе солдат, валивших вперед) замялись и, вместо того, чтобы стремительно броситься к брустверу, убавили шагу, смущенные жестоким огнем. Под Ковалевским и Шликевичем были убиты лошади. С шашками наголо бросились они вперед, ободряя словами и собственным примером потерявшихся людей. Офицеры (их оставалось в строю уже весьма немного) и некоторые солдаты последовали за старшими начальниками. Несколько человек охотников успели вскочить на бруствер, но были исколоты штуцерными кортиками. Ковалевский, смертельно раненый, с трудом был вынесен из этого побоища; Шликевич убит у спуска в ров. В эти роковые минуты, сзади начали стрелять, и это окончательно погубило дело. Солдаты, попав между двух огней, [127] бросились наземь, залегли за каменьями, за грудами трупов своих товарищей, за убитыми лошадьми и, отвечая на неприятельские выстрелы, открыли частый огонь, но вскоре, видя, что помощи нет, и предчувствуя, что дело проиграно, прекратили свои выстрелы и, под завесою густого дыма, начали отступать, молча, пригнувшись и устилая своими телами весь скат горы. На пути их отступления раздавались глухие стоны раненых, которых некому было вынести с места сражения. Ангел смерти парил над этим побоищем.

Все дело длилось не более получаса; но оно долго останется в памяти тех, кому неисповедимый промысл Божий сохранил жизнь в эти роковые минуты.

Солнце только что показалось над Шорахскими высотами, когда за чертою выстрелов собрались слабые остатки Виленского полка, под командою штабс-капитана. Когда бой умолк, они были направлены в лагерь генерал-майора князя Дондукова-Корсакова, где их рассчитали в один батальон.

II.

Длинною вереницею потянулись раненые к главному лагерю. Некоторые успели быть на перевязочном пункте; но большая часть наскоро перевязывалась товарищами, при помощи имевшихся на людях перевязочных материалов. Лазаретные фуры были заняты ранеными офицерами, из которых многие, за неимением мест в фурах и не найдя своих лошадей, тащились пешком, с помощью солдат.

На перевязочном пункте не было медиков: перевязкою раненых усердно занимались фельдшера. Это делалось под выстрелами. Когда несколько человек было на перевязочном пункте убито, то его отодвинули назад.

Вообще, все рассчитывали на успех, и предварительные перед боем распоряжения отзывались непредвиденными неудачами. Когда разбитые остатки нашей колонны отступили, раненые, кроме тех, которые могли подняться сами, остались на произвол неприятеля. Немногие из них, лежавшие ближе к предельной черте выстрелов, были подняты, посланными для этого казаками. [128]

Раненые останавливались у ручейков, болотных канав, садились отдыхать, пили воду, Поправляли свои перевязки и снова, с помощью товарищей, тащились далее.

Между тем, пальба на высотах вправо от атакованного нами пункта не прекращалась. Высоты эти были увенчаны облаками дыма; полет снарядов слышался ясно; пальба то уменьшалась, то усиливалась; от времени до времени, доносились слухи отдаленного «ура».

По получении, в главном лагере, известия о неудачном исходе дела, все повозки нашего полкового и ротного обоза были высланы на встречу раненых, которые, много выстрадав, при перевозке их, не могли, и прибыв на место, получить скорую помощь.

Единственный медик, остававшийся в лагере при полковом лазарете, имел в своем распоряжении только двоих фельдшеров и фельдшерского ученика (В Виленском полку состояло три медика; из них двое находились в откомандировках.). Медик перевязал сначала офицеров, потом был потребован к генералу Ковалевскому, где пробыл долго, перевязывая генерала и офицеров его штаба. Только после этого он мог заняться солдатами, около которых, во время его отсутствия, хлопотали фельдшера.

К довершении всего, недостало перевязочных материалов (по непонятному недоразумению, значительная часть их на двух лазаретных фургонах попала в лагерь генерал-майора князя Дондукова-Корсакова и не была оттуда своевременно отослана); для перевязок стали рвать старые простыни и палатки.

Когда вернулись все повозки, собиравшие раненых, этих последних начали отправлять в отрядный госпиталь, находившийся от нашего лагеря верстах в пяти.

До сумерек слышалась постоянная пальба из разряжаемых ружей.

Часу в третьем пополудни, палатка главнокомандующего, находившаяся на правом высоком берегу Карс-Чая и видная всему лагерю, украсилась знаменами и значками, трофеями колонн генералов Майделя и Базина.

К тому же времени вернулись все войска, ходившие на штурм.

Грустно было смотреть на опустелый лагерь нашего полка. В палатках лежали одни раненые и при них немногие [129] здоровые солдаты, проводившие их до лагеря. Около офицерских палаток сидели вестовые, оберегая имущество убитых товарищей и начальников.

С наступлением сумерек, ночные цепи заняли свои места; казачьи и драгунские разъезды возвращались, не замечая ничего особенного. Наступила темная ночь, и небо заволоклось мрачными тучами. Посреди всеобщей тишины, от времени до времени, слышались стоны, оклик часового: «кто идет?» Фырканье лошадей у коновязей и глухой топот разъезда. За полночь не умолкали еще пушечные выстрелы со стороны Карса.

III.

Неудачное действие колонны генерала Ковалевского можно объяснить огромным уроном в людях и потерею командиров частей и офицеров (Генерал Ковалевский был смертельно ранен. Офицеры его штаба почти все ранены; из них, старший адъютант штаба 13-й дивизии оставлен на поле сражения.

В трех трех-ротных батальонах Виленского полка выбыло из строя убитыми, ранеными и контуженными до 1,000 нижних чинов. Убито 3 штаб-офицера и 6 обер-офицеров, ранено 13 офицеров, контужено 1 штаб-офицер и 7 обер-офицеров. В белевских батальонах потеря в офицерах была почти такая же; нижних чинов выбыло из строя менее. В кавалерии и артиллерии потеря в людях была незначительна.).

Старшие начальники, чтобы воодушевить солдат, жертвовали собою и были в самых опасных местах.

Неприятельские укрепления, расположенные на крутой высоте, затруднявшей быстрое наступление штурмующих колонн, подвергали их, в то же время, сильному перекрестному огню. Длинная, внутрь поданная куртина, кроме своего перекрестного огня, обстреливала нас еще фланговыми батареями и укреплениями второй линии. Право-фланговая батарея примыкала к скалистым обрывам и была совершенно обеспечена от обходного движения.

Штурмовые колонны находились более 20 минут под губительным перекрестным артиллерийским и штурмовым огнем и до момента решительного удара пришли в совершенное расстройство.

Колонна генерала Ковалевского шла на штурм без стрелковой цепи. По свойству местности, артиллерия не могла, не [130] поражая наши же войска, поддерживать и облегчать своим огнем наступления пехоты. Следовательно, ничто не препятствовало Туркам безнаказанно сосредоточить сильный огонь по наступающему противнику.

Неприятельские укрепления были обороняемы на этом пункте стрелками, вооруженными штуцерами Тувенена. Это были лучшие турецкие войска (При сдаче Карса, по сведениям, доставленным турецким начальством, штуцеров было до 3,000. В числе стрелковых батальонов карсского гарнизона был константинопольский гвардейский стрелковый батальон, обученный иностранными инструкторами. Опрятность одежды и строгая дисциплина турецких стрелков достойны удивления.). Ружейный огонь, открытый слабыми и разрозненными остатками штурмовых колонн, не мог смутить неприятеля, сознававшего уже, на чьей стороне перевес.

Пехотного резерва при колонне генерала Ковалевского не было. В решительную минуту нечем было поддержать боевые линии и ввести в дело несколько свежих батальонов, пока еще остатки первых пяти батальонов держались на гласисе. Кавалерия, по свойству местности, не могла содействовать пехоте и, кроме высланных охотников, не принимала в бою никакого участия.

Вторая линия не поддержала атаки первой линии в решительную минуту. Нам помнится, что когда мы вышли под сильный перекрестный огонь и несли огромные потери, сзади раздались зловещие крики: «нам изменяют, нам одним ничего не сделать». Поводом к этим крикам послужило то, что батальоны второй линии, понеся сильную потерю в людях, не внимали уже голосу своих офицеров и не шли вперед. Растерявшиеся солдаты стреляли вверх, не разбирая, что ранят и бьют своих же. Это последнее обстоятельство окончательно смутило людей первой линии. Быть может, без этого случая, при усилии нескольких оставшихся в строю офицеров, некоторые пункты неприятельских укреплений были бы хотя временно заняты.

Состав отряда генерала Ковалевского (пять трех-ротных батальонов) был слишком слаб и не соответствовал назначению отряда взять укрепления, расположенные на столь выгодной для неприятеля местности.

Генерал, рассчитывая на внезапность нападения и быстроту движения колонны, не выслал вперед стрелковой цепи, [131] которая, хотя и не могла бы нанести неприятелю существенного вреда, но, по крайней мере, не дозволила бы ему безнаказанно поражать наши колонны. Цепь эту можно было составить из штуцерных, которых было по 6 человек в каждой роте. Следовательно, в пяти батальонах их было всего 90 человек. 45 парами этих штуцерных можно было хорошо прикрыть весь фронт первой линии.

Штурмовые колонны генералов Майделя и Базина действовали успешнее: они шли в атаку под покровительством своей артиллерии; состав их был сильнее. Они успели, хоть с значительным уроном, занять часть неприятельских укреплений. Но все-таки отряд генерала Майделя должен был, после упорного боя, отступить перед сильными массами Турок, к которым подоспевали вооруженные жители Карса (Что касается до колонны генерала Базина, то, заняв два передовые люнета на Чокмакских высотах и видя явную невозможность занять редут Вели-Паша-Табия, генерал решился оставаться на занятой позиции, в ожидании результата действий других колонн.

Около десяти часов утра, получив известие о безуспешном действии первой и промежуточной колонн, генерал Базин отступил, при чем, из числа 12 отбитых орудий, три вывезены, а остальные заклепаны.). Мингрельцы, Эриванцы, 1-й батальон Рязанского полка, кавказские стрелки и саперы покрыли себя в этот день неувядаемою славою; подвиги их составляют блестящую страницу в боевых летописях. Все, что было в человеческих силах сделать, было ими сделано.

IV.

Солдаты, бывшие в плену у Турок, рассказывали, что, по отступлении наших колонн, неприятель высыпал из своих укреплений и начал добивать раненых и грабить мертвые тела, снимая с них одежду и обувь. Некоторые из раненых только тем спасались от убийц, что, притаив дыхание, притворились мертвыми.

Виллиамс объезжал, в это время, линии укреплений и благодарил неприятельские нам войска за стойкость и храбрость. Его присутствие на время удерживало Турок от сцен грабежа и зверства. Он разослал своих адъютантов с приказанием, чтобы все раненые, оставленные Русскими на поле сражения, [132] были немедленно отнесены в городские госпитали, а мертвые погребены в непродолжительном времени.

Солдаты с благодарностью отзывались о заботливом уходе английских докторов и об их терпении при делании перевязок. Несмотря на недостаток в съестных припасах, делавшийся весьма чувствительным между гарнизоном и жителями Карса, раненые наши получали бульон и белый хлеб, хотя не всегда в количестве, соответствующем их русскому аппетиту.

Несколько ампутированных наших солдат, вернувшихся в лагерь еще до сдачи Карса, были живыми свидетельствами добросовестного и искусного лечения в неприятельских госпиталях.

Нерадение Турок было причиною, что не все убитые были погребены как следует: много тел, особенно вдали от укреплений, в оврагах, лощинах и между каменьями, осталось на съедение собакам, хищным птицам и зверям.

После сдачи Карса, в течение нескольких дней, высылались от нас команды для погребения этих печальных остатков штурма. Скаты гор, усеянные обломками разного оружия, лоскутьями одежды, белевшимися костями и полусгнившими трупами людей и лошадей, производили самое грустное и тягостное впечатление на душу особ, посетивших, в это время, место битвы 17 сентября.

По приказанию главнокомандующего, на полускате Шорахских высот были сложены четыре каменные могилы и над ними водружены большие деревянные кресты, в память павших на поле брани.

V.

Оканчивая наш несовершенный рассказ о частном эпизоде карсского штурма, мы, в заключение, хотим сказать несколько слов об одной из главных жертв этого кровавого боя — генерале Ковалевском. После мучительной операции, генерал Ковалевский скончался, 21 сентября. Прах его покоится на кладбище близ Александропольской крепости, куда его тело было перевезено из главного лагеря. Скромный памятник, с лаконическою надписью, немного скажет посетителю этого военного кладбища, где погребено столько жертв баяндурского, [133] башкадык-ларского, кюрук-даринского и карсского боя, но вызовет много воспоминаний в душе человека, знавшего покойного генерала.

Ковалевский принадлежал к числу боевых служак и был врагом всякого педантизма, всякой рутины. Он говорил, что солдат нужно учить тому, что может быть применено ими к делу во время военных действий.

Прослужа довольно долго на Кавказе, где имел несколько удачных дел с горцами, Ковалевский хорошо изучил все походные нужды солдата и характер кавказской войны.

Он был в отношении солдат заботлив и попечителен и, вместе с тем, был грозою для нерадивых и беспечных частных начальников. Малейшие подробности солдатского быта не ускользали от его внимания. Он требовал, чтобы все отпускаемое казною получалось нижними чинами сполна, чтобы солдат знал приход и расход своих артельных и порционных денег, чтобы он был сыт и хорошо одет. По этим предметам генерал Ковалевский не опасался входить с настоятельными представлениями к высшему начальству.

Заботясь о хорошем содержании нижних чинов, генерал требовал от них и боевого образования. Цельная стрельба и толковое знание рассыпного строя были предметами постоянной его заботливости в 1854 и 1855 годах, во время стоянки полков 13 дивизии в г. Ахалцихе и окрестностях.

Изучив на практике военное дело с молодых еще лет (Генерал Ковалевский, вступя в службу в гвардейскую артиллерию, участвовал в кампании 1828–1829 г., в Европейской Турции.), Ковалевский постоянно следил за всеми изменениями, вносившимися в военное искусство, и был замечательно начитанный человек. Он обладал обширными сведениями и прекрасною памятью, в обществе был любезен и увлекателен.

Энергическая и кипучая натура Ковалевского не терпела противоречий по службе, неисполнительности и нерадения к своим обязанностям. Его боялись и уважали. Вне службы он был ласков и приветлив со всеми, исключая лиц, навлекших на себя его гнев. Солдаты, видя в Ковалевском заботливого начальника, любили его и были ему преданы. Он умел говорить с ними, и слова его затрагивали солдатскую душу. [134]

В походе Ковалевский не терпел, чтобы людей напрасно суетили, тревожили и подгоняли. Он жалел и ценил солдатский труд. Отсталые обозы, задерживающие движение войск, были его антипатиею и навлекали своим хозяевам тьму неприятностей.

В деле Ковалевский был лично храбр, распорядителен, но слишком горяч. В нем не было того невозмутимого хладнокровия, которое в пылу боя так сильно действует на подчиненных, которое, в самые критические минуты, ясным, покойным взглядом обнимает весь ход дела и отдает все нужные приказания обыкновенным голосом, без крика и шума.

Минувшая кампания открыла обширное поприще боевой деятельности генерала Ковалевского. Оборона Ахалциха, экспедиция в Аджарские санджаки, занятие Ардагана, дело при Пеняке записаны в военные летописи. На карсском штурме Ковалевский увлекся, как и все, мыслью об успехе, надеждою на внезапность нападения, и ценою жизни заплатил за неудачное дело.

А. О.

17 сентября
1859 года.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминание о штурме Карса // Военный сборник, № 3. 1861