А. О.

ЛЕТО В ЧЕЧНЕ В 1858 ГОДУ

1-го апреля 1858 года, чеченский отряд перешел из Аргунского ущелья в Малую Чечню, жители которой изъявили покорность и согласие переселиться на плоскость из своих лесов и ущелий. Более двух недель отряд был занят переселением вновь покорившихся чеченцев и уничтожением их жилищ, расположенных в едва доступных горных и лесных трущобах. Ежедневно, по разным направлениям, высылались колонны для прикрытия переселенцев от враждебных действий неприятельских партий. Когда переселенцы, сами и с помощью жителей мирных аулов, успевали вывезти свое имущество, сакли их предавались огню, и колонна отступала к лагерю, провожаемая выстрелами тавлинцев и жителей, еще преданных Шамилю. Отряд шел подножием Черных гор, останавливался у входа в каждое ущелье, выселял желающих, жег их жилища и уходил дальше. Высокие столбы дыма обозначали следование отряда. Так переходили мы последовательно на Гойту, Мартангу, Рошню и Геху.

На другой день по приходе отряда на реку Мартангу, колонна полковника Кауфмана, в составе нескольких батальонов пехоты и сотен казаков, при четырех горных орудиях, была послана вывести жителей нескольких аулов, расположенных [428] за перевалом Черных гор. Жители изъявили покорность, но, опасаясь тавлинцев, просили нашего прикрытия. Колонна выступила рано утром, перешла Мартангу вброд и направилась к Черным горам. Густой туман скрывал от наших глаз всю окрестность; мы двигались лесом, по указанию надежного проводника, и вскоре начали подыматься в гору. Сучья и сухой лист хрустели под ногами. Поваленные деревья заставляли конных искать объезда. Подъем был продолжительный и крутой. На вершине горы сделали три пушечных выстрела, чтобы известить жителей о нашем приходе. До нас уже глухо доносился шум из аула, и даже слышалось пение петухов; но видеть пока мы решительно ничего не могли. Густая завеса тумана скрывала всё. Пока колонна собиралась на вершине горы, внезапным порывом ветра разнесло туман, и пред нами явился большой аул, разбросанный группами в пространной лощине, окаймленной лесистыми высотами. В ауле заметна была хлопотливая деятельность. Чеченцы выносили свои пожитки из саклей, укладывали и увязывали арбы, сгоняли скот и ловили домашних птиц. Казаки, получив приказание помогать жителям, исполняли это дело добросовестно, забирая на свои седла, по возможности, все, что не помещалось на арбах. Перины, подушки, переметные сумы, узлы с одеждой, кувшины, деревянная посуда и проч., даже ребятишки нашли себе приют на казацком седле. Аул был разделен между батальонами на несколько участков. На высотах выставили пикеты, и цепь стрелков прикрылась передними саклями. Велено было, как только выберутся жители, зажечь сакли. В цепи слышались уже выстрелы, пули начали посвистывать в ауле: это прибавило живости переселенцам, и они быстро очищали саклю за саклей. Солдат послали зажигать. Скоро над аулом поднялись клубы черного дыма; потом белый густой дым в виде сплошной массы стал над горевшими строениями; огненные языки взвивались к небу, истребляя свою добычу. Среди крика солдат и гула перестрелки, с треском разрушались строения. Вместе с опрятными чеченскими саклями, горели фруктовые сады, большие запасы кукурузы, сена и соломы. Солдаты охотно занимались этой разрушительной работой; с шутками и прибаутками переходили они от двора к двору, обшаривали сначала все углы, [429] потом натаскивали в строения хвороста, сена, соломы, досок, несли головни от ближайшей пылающей сакли и поджигали, любуясь, как огонь вступал в свои права. Когда аул сгорел, ударили сбор, и солдаты быстро сбежались к своим местам. Почти каждый нес или вязанку кукурузы, или деревянную посуду, даже тряпку, найденную в сакле. Впрочем, особенно приходного ничего не нашли: чеченцы все забрали с собою. Жители, с своими арбами и скотом, начали спускаться, под прикрытием казаков и авангарда. Нельзя сказать, чтобы на лице горцев было заметно выражение грусти при внезапном переселении; однако некоторые, при начале спуска, когда аул уже скрывался, оборачивались и слезы навертывались у них на глазах. Молодые горянки без застенчивости смотрели во все стороны и давали нам возможность любоваться своею красотою. Арьергардные батальоны оставались на месте, пока весь транспорт чеченцев не спустился и не был в безопасности от неприязненного покушения. Цепь, прикрываясь местностью, вела перестрелку с горцами, занявшими пылавший аул. Силуэты их мелькали в дыму и пламени. Пули свистели над колонною, ударяли в землю и в деревья, но раненых не было; когда же арьергард стал спускаться, перестрелка прекратилась.

В этот день мы сожгли еще несколько аулов, в лесах, по скату Черных гор, брошенных жителями, и в том числе аул наиба Сабдуллы, оставшегося верным Шамилю, за что покорившиеся нам чеченцы отбили у него весь скот. Поздно вечером вернулись мы в лагерь; зажженные аулы всю ночь светились отдаленными маяками. Когда в Малой Чечне уже нечего было делать и в ее лесных трущобах не осталось, как казалось нам, ни одного живого существа, ни одной сакли, где бы мог приютиться человек, мы считали себя вправе подумать об отдыхе и квартирах. Но наши надежды не исполнились: вместо роспуска по квартирам, нам предстояло еще долго ходить по Чечне. Шамиль, сознавая опасность своего положения, решился действовать с энергиею прежних лет, когда имя его было грозно в лесах Чечни и в горах Дагестана и двигало все население, способное носить оружие, на смертный бой с русскими. Видя колебание своего владычества, отпадение Малой Чечни, волнение умов в аулах Большой Чечни, имам строгими мерами произвел [430] большие сборища тавлинцев и льстивыми обещаниями заставил чеченцев, уже не веривших его словам, еще раз поднять против нас оружие: такими средствами он еще на год отдалил покорение Большой Чечни. Сначала до нас доходили смутные слухи, что и Большая Чечня готова покориться; потом, напротив, заговорили, что Шамиль, собрав значительные партии, задумывает против нас что-то решительное, намереваясь, во что бы то ни стало, поддержать колебание умов в Большой Чечне. Слухи оказались справедливыми. Войска главного чеченского отряда были разделены: часть оставлена в Малой Чечне, для охранения переселенцев: другая двинута в Большую Чечню. Наш полк поступил в состав отряда, назначенного прикрывать переправу через Аргун, у урочища Дадан-Юрт. где некогда стоял большой чеченский аул.

Спустя несколько дней мы получили приказание перейти к Бердыкельскому укреплению ¹, переправиться здесь по вновь построенному мосту через Аргун и расположиться бивуаком у высоты Гойтен-юрт, в нескольких верстах впереди укрепления. Место это представляло большие удобства для наблюдения за неприятельскими партиями и предупреждения их покушений на нижне-сунженскую линию. Палатки, тяжести и обоз мы оставили в вагенбурге у укрепления и, усиленные драгунами и казаками, выступили под вечер к Гойтен-юрту. С этой высоты вся плоскость Большой Чечни видна как на ладони; пределами ей служат: Черные горы, Качкалыковский хребет и Аргун; сзади обрывистые берега Сунжи замыкают [431] видимое пространство. За несколько дней до нашего прихода, партии Шамиля расположились бивуаком на Гойтен-юрте и ночью подходили к Бердыкельскому укреплению. Жители мирного аула известили горцев о приближении кавалерии из Грозной и тем избавили их от большой опасности. На Гойтен-юрт, за полверсты с небольшим от нашего бивуака, высылались по очереди две роты пехоты, с сотней казаков и двумя горными орудиями, для постоянного занятия и удержания за нами этого возвышенного пункта. Отряду было приказано соблюдать большую осторожность и ночью, чтобы ввести неприятеля в заблуждение, зажигать побольше костров. Это приказание исполнялось в точности. Ночью Гойтен-юрт освещался великолепно. Дров было вдоволь и, вдобавок, сухих, так что костры зажигались едва ли не по числу солдат. Смена рот, казаков и орудий происходила перед вечером. С сумерками выставлялась цепь парных часовых, производили заревой выстрел, повторяемый и на главном бивуаке; потом, когда совершенно темнело, высылали несколько секретов из самых надежных и расторопных солдат и начинали раскладывать длинный ряд костров. Прислушиваясь к каждому ночному звуку – к звонкой, однообразной песне кузнечиков, к печальным крикам совы, к шороху в лесу, к дальнему гулу Аргуна – мы любовались отдыхающею природою, и много ощущений, неведомых и непонятных мирным гражданам, испытывалось нами в эти часы. Мириады звезд, ярко сиявших на темном небе, по обеим сторонам млечного пути, представляли восхитительную картину. Звезды меняли свое положение, и часовые наши сменялись по Большой Медведице (солдаты называют это созвездие стожарами). К утру, когда звезды начинали меркнуть и заря зажигалась на востоке, птицы, скрывавшиеся в рощах и в кустах, хором приветствовали рассвет. Туман тонкой дымкой носился над окрестностью, стлался над лужайками, кутал в беловатый саван деревья. По мере рассвета, окрестные предметы обрисовывались яснее и яснее. С восходом солнца, туман рассеивался; крупные капли росы на траве и листьях блистали от солнечных лучей подобно алмазам. Широкая, теряющаяся в дали, полоса лесов, с просеками, полянами и прогалинами, казалась морем зелени, свежей, мягкой, всевозможных оттенков, доходившим до подножия Черных гор и Качкалыковского [432] хребта. На вершине Качкалыковского хребта белелись вновь выстроенные казармы. Над всем этим, резко отделяясь от яркой синевы неба, тянулся снежный хребет, принимавший розовые и золотистые оттенки от восходящего солнца.

В уединенных и глухих местах Чечни, где нет и признаков бывших жилищ, часто встречаются обширные кладбища, обросшие травою и кустами, с покосившимися и углубившимися в землю могильными камнями, с почерневшими деревянными шестами. Здесь покоятся горские витязи, отстаивавшие свою родную землю от русского вторжения. Здесь спят непробудным сном лихие наездники, тревожившие сон казака под его камышовою крышею, уводившие казачек из виноградных садов, в виду станицы, с пикетов. Дела этих отважных сынов горных долин и ущелий уже обратились в предания и легенды, повторяемые стариками молодому поколению у вечернего огонька, когда ни работа, ни сбор против русских не отвлекают чеченца от его сакли и семьи. Мы имели положительные сведения, что неприятель в большом сборе и выжидает удобной минуты для действий против нас. Ночью, ряд дальних, едва видных огней обозначал нам его становище. Днем дым над лесом, вблизи подгорных аулов, обнаруживал присутствие многочисленных партий. Мы ждали боя со дня на день, предполагая, что неприятель сделает нападение на более слабый пункт нижне-сунженской линии. Зорко сторожили его с вершины Гойтен-юрта до первых чисел мая, когда нас перевели обратно к Бердыкельскому укреплению и расположили лагерем впереди аргунского моста. Местность на берегу Аргуна, очищенная от леса более чем на пушечный выстрел, давала возможность выдвигать казачьи пикеты довольно далеко. От зоркого глаза линейных казаков мало что ускользает. Пикет из 5 или 6 казаков располагается обыкновенно под тенью большого дерева; один казак взлезает наверх и, скрытый густою листвою, посматривает во все стороны. Товарищи его спокойно ложатся на траве, не снимая оружия и не расседлывая лошадей, как это иногда случается у донцов, за что им крепко и не раз доставалось от чеченцев. Станичники, задав корму лошадям, разведя огонек, закурив трубки (если [433] они не староверы), заводят беседу о своем хозяйстве, о сотенном командире, о станичном начальнике, а молодежь толкует о станичных красавицах, и, пока кашица с салом закипит, время до возвращения на бивуак проходит незаметно. Лежа под прохладною тенью дерева, казаки как будто забыли, что они выдвинуты на пушечный выстрел от лагеря, что лес близок, значит недалеки и опасность и неприятель. Но вот часовой примечает всадников, осторожно выезжающих, конь за конем, опушкою леса. Несколько слов, сказанных вполголоса, подымают на ноги весь пикет, и скорее, чем мы успеваем написать эти строки, очередной казак, пригнувшись к луке, вихрем мчится в лагерь, к палатке отрядного начальника. Весь пикет садится на коней и, с вынутыми из чехлов винтовками, ожидает приближения партии. Между тем, в лагере ударяют сбор; дежурный батальон становится в ружье, дежурный эскадрон или сотня садится на коней и несется к месту появления партии. Пехота, если день жаркий, без мундиров, ускоренным шагом, а иногда бегом, спешит на тревогу; за нею следует дежурный взвод артиллерии. С пикета слышны выстрелы; вот, на встречу батальона, казак ведет в поводу лошадь; на седле перекинут убитый; лошадь идет понуря голову, чувствуя печальную ношу.

Тревоги в мае были часты. Партии чеченцев то и дело показывались в окрестностях лагеря. Мы имели дело с неуловимым неприятелем, который держал нас постоянно настороже, и хотя мы всегда готовы были преследовать его по горячим следам, однако раз едва не попались в ловушку. Сделалась тревога; пошли драгуны и три батальона пехоты с орудиями. Пикеты известили, что в лесу скрылась значительная партия. Одиночные всадники долго держались в виду пикетов, обменялись с ними выстрелами, показали себя потом драгунам и пехоте. Наши увлеклись преследованием; драгуны поскакали в обход, думая отхватить этим джигитов, пехота напрямик, да почти все бегом, орудия на рысях. Неприятель был в виду: не хотелось его выпустить, не проучив порядком. Несмотря на сильную жару, мы скоро достигли берегов реки Джалки. Чеченцы засели за кладбищем, на противоположном берегу речки, и завязали перестрелку [434] с пехотною цепью ². Число их незаметно увеличивалось и перестрелка становилась живее. Оборванцы видимо дразнили нас. По ним сделали несколько картечных выстрелов. Наши так и рвались на тот берег Джалки, чтобы покончить с чеченцами чем-нибудь решительным; но начальник отряда прекратил преследование и велел отступать. Он имел приказание не переходить Джалки.

Через несколько дней, лазутчики сообщили нам, что за Джалкой наиб Эсхи устроил нам засаду из значительной партии с орудиями. За Джалкой нам пришлось бы выдержать слишком неравный бой, на местности, вполне благоприятной горцам, с утомленными людьми и лошадьми, после жаркого преследования десятка чеченцев, высланных наибом заманить нас подальше в лес. За исход боя, при таких обстоятельствах, трудно было ручаться ³.

Мы делали частые фуражировки к Гойтен-юрту и дальше, принимая все необходимые меры осторожности. Косари и обоз прикрывались цепью с резервами из ротных колонн. Часть [435] кавалерии оставалась в седле, и пикеты от нее высылались на довольно далекое расстояние. Фуражировка производилась живо, по-кавказски. В самое короткое время, телеги, казенные фуры и офицерские повозки нагружались грудами сочной травы, смешанной с полевыми цветами. Драгунские и казачьи лошади скрывались под громадными вьюками так, что только голова, хвост и часть ног виднелись из-под травы. Фуражиры по сбору строились в колонну и в порядке, под прикрытием пехоты и кавалерии, отступали к лагерю. Шум приближающейся колонны вспугивал оленей, коз, кабанов, зайцев и фазанов; но, несмотря на такое обилие дичи, опасность не позволяла заниматься охотой. В тревогах, в фуражировке и в работах по окончательному устройству моста через Аргун проходило наше время в бердыкельском лагере. Не раз слыхали мы канонаду в Шалинском. С противоположного возвышенного берега Аргуна, мы хорошо могли видеть Шалинское, одетое облаками порохового дыма. Мы слышали также канонаду в Тепли-кичу и видели, как из отдаленного силуэта башни вырывались клубы дыма, и гул выстрелов доносился к нам по лесам Сунжи. Сначала эта канонада приводила нас в недоумение; мы принимали ее за обыкновенную тревогу на Сунже, но потом, когда узнали, что чеченцы бивуакировали в виду поста и стреляли по нем из орудий, удивлялись их смелости. Местность вполне благоприятствовала чеченцам, и хотя наш отряд был у них во фланге, Шалинское и Хоби-Шавдон в тылу, но это не помешало им безопасно перевозить свои орудия по недоступным для нас лесным дорогам и стрелять, сколько душе угодно, по сунженским постам.

Хорош май месяц в Чечне. Много зелени, много цветов. Природа украшается лучшими своими нарядами. В лесах и на полянах свежий, живительный воздух наполнен благоуханиями (вокруг лагеря воздух невыносим). На яркой синеве неба резко отделяются снежные вершины Кавказа – последнее украшение великолепного ландшафта. Только кисть художника может выразить все прелести природы Чечни. Прозрачность воздуха удивительно приближает все предметы: не верится, чтобы эти ущелья Черных гор, подернутые синеватой дымкой, эти горы ослепительной белизны, были так далеко. Бесконечной грядой тянется на горизонте снежный [436] хребет, отделяя собою богатые закавказские области от воинственных племен северного ската. Долго держатся на снеговом хребте пурпуровые лучи солнечного заката. Утром первый луч блеснет на его вершинах, а в равнинах и в ущельях еще царствуют сумерки. Облака и тучи часто скрывают горы от обитателя равнины, и тогда там, на горных высях, бушует непогода, метель и вьюга засыпают тропинку отважному путнику, а часто и его самого. В конце мая солнце начинает греть по-летнему, снежная линия на горах постепенно уменьшается. Терек, Сунжа, Аргун, Асса и все горные реки быстро прибывают. Аргун сердится, ревет, и гул его стремительного течения по каменистому дну далеко разносится по лесам Чечни. Мутные, кипящие волны с поразительною силою разбиваются о жиденькие сваи моста, который трясется, стонет и скрипит при проезде каждой повозки. Берега, подмываемые быстро прибывающею водою, обваливаются громадными глыбами, увлекая за собою большие деревья, пни и кусты; все это исчезает в быстроте течения. Броды исчезают. Люди, осужденные пользоваться водой из Аргуна, пьют мутную, теплую жидкость. На стакан воды смело можно положить полстакана песку и глины. В палатке становится душно; солнце насквозь пропекает редкую холстину. Кто только может, строит себе шалаш (по-кавказски – балаган) из камыша, хвороста или сена. Кавказские солдаты большие искусники в этих постройках. К жаре присоединяется зловонный воздух в лагере и его окрестностях, доходящих до линии пехотных пикетов. Бесчисленные рои мух невыносимо надоедают во время сна. Слепни и оводы терзают лошадей на коновязях. Солнце, что день, то печет жарче, что день, то ранее берет перевес над утреннею прохладой. В эти долгие, томительные жаркие дни, в лагере нельзя отыскать ни тенистого уголка, ни стакана холодной воды, ни места для безопасного купанья. Для защиты от палящих лучей солнца необходимо прибегать к белой, холстинной одежде. Галстух решительно изгоняется из офицерского и солдатского гардероба, даже на службе. Белые фуражки и белая одежда усиливают резкий отпечаток загара на каждом лице. Глазам становится больно смотреть на ярко освещенные предметы. Каждая работа, каждое усиленное движение быстро изнуряют человека. В виду лагеря, раскинутого [437] на голой, открытой местности, на самом солнцепеке, стелется широкая полоса лесов, полных тени и прохлады. Лес и роща – неоспоримое достояние чеченца; он располагается там как дома. В тени, на берегу ручья, совершив свои намазы, чеченец обедает куском хинкала, отдохнет, покормит сочной травой своего коня и выйдет потом к опушке взглянуть, что делают его кунаки-солдаты на своем бивуаке. Если представится удобный случай, чеченец не замедлит потревожить утомленные пикеты несколькими выстрелами, и когда задремавшие солдаты всполошатся, он снова скроется в зеленой чаще.

II.

В жаркие дни июня и июля, когда поля пшеницы и кукурузы начинают принимать золотистый отлив, свежескошенное сено сложено на полянах в скирды, где производились, не так давно еще, набеги на чеченские нивы и сенокосы. Составлялось несколько летучих отрядов. Солдат снабжали косами. Чтобы ввести неприятеля в заблуждение, летучий отряд делал большие и быстрые переходы, преимущественно по ночам, и, имея хороших проводников, лесами, по глухим дорогам, прокрадывался к подгорным аулам. С первым мерцанием рассвета колонна оставляет свое скрытное убежище: лес, балку или овраг. Стрелки оцепляют избранное поле. Рабочие с косами быстро рассыпаются во все стороны и дружно принимаются косить неприятельскую кукурузу. Казаки и артиллеристы усердно угощают своих лошадей даровым кормом. Утро довольно прохладно; роса крупными каплями лежит на стеблях кукурузы. Работа производится молча, торопливо; слышны взмахи кос, шорох падающей кукурузы, фырканье лошадей, и все это покрывается однообразным шумом ближней реки. Окрестность мало-помалу освобождается от сумерек. В ближнем ауле, мирно приютившемся под лесом, на скате горы, нет и признака жизни. По мере рассвета, длинные белые сакли, с плоскими крышами и красивыми трубами, расположенные террасами, перемешанные с садами фруктовых деревьев, более и более выясняются. Обыденная жизнь аула вступает в свои права. То над той, то над другой саклей поднимается легкая струя синеватого дыма. Чеченки, с большими кувшинами за плечами, направляются [438] к источнику за водою. Пастух, сопровождаемый несколькими конными чеченцами, выгоняет скот из аула. Эта мирная картина пробуждения аула, это свежее, ясное утро нарушаются вдруг общим смятением, криками мужчин, плачем и визгом женщин и детей. Присутствие русских открыто. В ауле тревога: скот гонят в лес; укладывают арбы; мужчины седлают коней и дружной гурьбой скачут по дороге к своим кукурузным полям. Тревожные костры зажжены, и известие о появлении русского отряда передано, посредством этого первобытного телеграфа, соседним аулам. Гонцы поскакали к наибу. В цепи раздались первые выстрелы по скачущим всадникам. Число их быстро увеличивается. Пешие толпы горцев спешат также на тревогу.

Солнце алым шаром выкатывается на горизонте и освещает всю картину красным колоритом. Кукурузное поле, занятое нами и тянущееся далеко впереди нашей цепи, пересекаемое канавами, изгородями, караульными вышками и купами больших деревьев, служит скрытным убежищем и нам и чеченцам. Стрелок, прикрываясь высокими и частыми стеблями кукурузы, присев на корточки, взведя на штуцере курок, прислушивается ко всякому шороху и шелесту и, подметив крадущегося чеченца, делает выстрел. Цепь наша также скрыта от глаз чеченцев; но с высоты они могли рассмотреть общее расположение колонны. Наши белые фуражки, черные мундиры и синие шаровары мелькают в кукурузе и служат мишенью чеченцам. Над золотистой нивой вспыхивают беловатые облачка частых выстрелов. Стреляют иногда в упор друг другу, и только картечь выдвинутых к цепи орудий отгоняет горцев подальше, обрывая на пути своем целые ряды початков.

Между тем, за цепью работа кипит. Косари, скинув полукафтаны, усердно машут косами. Пот льет градом с их лиц, губы сохнут от жажды, а солнце, подымаясь на полуденную высоту, печет неумолимо. Работа становится утомительною; но косарям хочется поскорее убраться с косовицы, потому что пули то и дело посвистывают с разных сторон. В самый разгар работы и перестрелки, когда горцы уже не раз с гиканьем и бранью бросались на цепь и только картечными залпами не допускались до рукопашной [439] схватки, прибывает наиб с двумя орудиями и открывается канонада, знакомая нам по лесным рубкам.

Огромное пространство кукурузного поля уже выкошено и вытоптано лошадьми. Генерал приказывает отступать. Колонна вытягивается по направлению к просеке, для безопасного отступления к ближайшему укреплению. На нескольких повозках, в середине колонны, помещены раненые; на одной, из-под брезента, торчат окоченелые ноги убитых. Генерал, не отличаясь никакими внешними знаками от окружающих его адъютантов и ординарцев, имея свой значок свернутым, остается при арьергарде. Его присутствие, хладнокровные распоряжения, приказания, отдаваемые спокойным, ровным голосом, ободряют солдат, прикрывающих отступление колонны. Как только горцы покажутся на открытой местности, беглый огонь затрещит в цепи, орудие делает картечные залпы; несколько человек горцев падают наземь, прочие, подхватив их, скрываются в перелеске и открывают сильный огонь по отступающей цепи. У нас также валится не один стрелок. Офицеры, не желая представлять из себя слишком видной цели, спешиваются и отдают горнистам своих лошадей; генерал, по-прежнему невозмутимый, продолжает ехать возле орудий и время от времени приказывает обдать горцев картечью. Наиб, издали, не рискуя своими орудиями, шлет ядро за ядром по отступающей колонне. Из большого числа этих шальных выстрелов. некоторые попадают однако в колонну и выводят из строя то солдата, то коня. Пока в арьергарде идет еще то частая, то редкая перестрелка, колонна вытягивается по просеке, и в некоторых ротах вышли уже песенники. Заиграл кларнет, затрещал и зазвенел бубен, и хор залился молодецкою песнею:

«Перед ротой гренадер удалых»...

Не раз со свистом пронесется над колонною прощальное ядро наиба, и так низко, что кто-нибудь да пригнется, а песенники, как назло, лихо подхватят:

«Ну-те, братцы, не робей, не робей!
На завалы поживей, поживей!»

Жарко, душно, пыльно. Жажда томит всех, а воды нет; все манерки давно иссякли, и даже цирюльник, у которого [440] всегда бывает про случай вода, опрокидывает перед просителями свою манерку, как убедительнейшее доказательство, что она пуста. Солдаты закурили трубки, утешительницу всех походных невзгод, скинули мундиры и заложили их за ремень патронташа; офицеры расстегнули сюртуки и едут, по сторонам колонны, опустив поводья. Перестрелка умолкла. Несмотря на жару, солдаты идут быстро; в их рядах говор, иногда и смех. По выражению их мужественных, загорелых и запыленных лиц трудно догадаться, что они идут из жаркого дела.

На конце просеки уже виднеется укрепление, с своим серым бруствером и вечными часовыми у орудий, смиренно выглядывающих черными жерлами по углам укрепления. Еще какие-нибудь четверть часа, и отряд расположился бивуаком. Немедленно устраиваются кухни; солдаты сооружают из ветвей и травы шалаши себе и офицерам, и скоро весь бивуак засыпает богатырским сном, охраняемый казачьими пикетами и пушками укрепления. Кроме пехотных отрядов, посылались иногда отряды из казаков и милиции для угона скота, когда получалось достоверное известие, что большие стада рогатого скота и баранов пасутся именно в таком-то месте. Эти отряды, под начальством отважных партизанов, делали за ночь переходы в 50 и более верст, захватывали скот, пасшийся на какой-нибудь уединенной лесной поляне, и брали пастухов в плен. Отступали партизаны иногда без всякого преследования: так внезапно было их появление; другой раз дело доходило до жаркой перестрелки, до рубки, бросали часть добычи, иногда и всю, лишь бы только самим унести из леса буйные головы.

___________________________

Набеги были временным и непродолжительным занятием войск левого крыла кавказской линии в течение летних месяцев. Большая часть солдатских рук употреблялась на земляные работы, на постройку мостов, укрепленных постов, блокгаузов, на проведение дорог, расчистку просек, заросших молодым кустарником; кроме того сенокосы и пастьба скота доставляли войскам немало работы. Жары не препятствовали усиленному ходу работ на берегах Сунжи, Аргуна, на Хоби-Шавдоне, в Аргунском ущелье и в других [441] местах. В период времени с 1856 до 1859 года сделано несравненно более, чем в предыдущие годы, но за то болезненность и смертность между работавшими войсками достигали больших размеров.

Летом, едва первый солнечный луч заалеет на горной вершине, барабанный бой на работу вызывает солдат из палаток и балаганов. Инженеры и вообще офицеры, заведовавшие работами, дорожили утренней прохладой, потому что солдаты работали охотнее и успевали более сделать, чем в остальные знойные часы дня. В последние три года завоевания восточного Кавказа, дорожили одинаково временем: солдат заставляли работать от зари до зари, с промежутком двух часов, от одиннадцати до часу, для обеда и отдыха. Наряды на работу были большие, потому одним и тем же людям приходилось работать целый день, а на следующий – идти в караул, на сенокос или на пастьбу скота. Пусть читатель, пользующийся летом всеми удобствами деревенской или дачной жизни, представит себе положение людей во рву укрепления, запыленных, истомленных зноем, но обязанных выработать значительный урок или, в продолжение целого дня, выбрасывать землю из рва на высокий бруствер. Земля, донельзя сухая, при малейшем ветерке, превращается в облака пыли. Большая часть солдат работает лениво, вяло, зная, что работе нет конца; но некоторые неутомимы. Закурив коротенькую трубку, засучив рукава, сдвинув шапку на затылок, чтобы она не мешала при выбрасывании земли на высокий бруствер, такие солдаты не только работают старательно, но и забавляют товарищей разными прибаутками. Иногда громкий хохот раздается из глубокого рва; на некоторое время работа прекращается; даже саперный унтер-офицер, личность невозмутимого хладнокровия, рассмеется и, нахохотавшись вдоволь, как будто желая загладить свое минутное увлечение, начнет прикрикивать: «эй вы, армейские! не стоять! работать!»

Кроме земляных работ, солдат заставляли месить в глубоких ямах глину для выделки кирпича, известного на Кавказе под названием саманного ⁴. На этой работе солдатам [442] приходилось снимать с себя все, кроме рубашки, и оставаться в яме по нескольку часов сряду, под палящими лучами солнца и сильными испарениями разжиженной глины. Было замечено, что лихорадки особенно свирепствовали в ротах, назначаемых на такую работу. Усиленный труд, постоянное пребывание на открытом воздухе, под знойным солнцем, и дурное качество воды, независимо от влияния местного климата, действительно развили в войсках, работавших на Сунже, Аргуне и в других местах Чечни, сильные лихорадки. Некоторые роты имели в госпиталях по 70 и 80 человек больных и, за домашним расходом, не могли выставить и 40 человек рабочих. Мы знаем пример, что в одной роте было налицо только 25 человек. Следовательно, вся тяжесть казенной и домашней работы, караулов и т. д. ложилась на небольшое число людей с железным здоровьем, которого ни труды, ни климат не могли сломить. Солдатам приходилось утолять жажду мутной и теплой водой, противной и на вид и на вкус и нисколько не утолявшей жажды. Полстакана земли или глины, разболтанной с полустаканом воды – вот состав большей части кавказских рек в весеннее и летнее полноводие. Когда отряд находится несколько времени на одном месте, воду отстаивают в бочках; но, нагреваемая солнцем, она скоро портится. Неумеренное употребление этой воды было одной из причин развития лихорадок и поносов ⁵. Ключ или родник с чистою, холодною водою есть истинное благодеяние для отряда в знойные летние месяцы. Толпа солдат, казаков и денщиков постоянно окружает такой источник здоровой воды. [443]

Летом по Тереку, Сунже, Аргуну и вообще по всей чеченской плоскости лихорадки действуют довольно сильно и на местных жителей, находящихся при совершенно других условиях, чем работающие войска. Правый низменный берег Сунжи, покрытый камышом, ивняком, лесом, растущим на болоте, ежегодно заливается в полноводие. Кроме того по сунженским лесам протекает множество болотных речек (шавдонов); сонные воды их, покрытые тиною, обросшие камышами, производят, вместе с разливами Сунжи, те вредные гнилостные испарения, которые служат главным источником лихорадок. Аргун, в нижних своих частях, имеет характер Сунжи. Терек протекает в берегах безлесных, но обросших камышами на огромное расстояние.

Меры, принятые тогда для уменьшения болезненности и смертности в войсках, были недостаточны потому, что не устраняли причин болезненности и смертности.

С наступлением холодного времени, болезни уменьшались, выздоровевшие пополняли ряды войск, земляные работы приводились к окончанию; наступало время зимней экспедиции.

Быв участником летних и зимних трудов кавказских войск, испытав сильный жар и сильный холод, мы позволяем себе небольшое рассуждение о том, что труднее переносить походному человеку: зной или холод?

Сильная жара в тех местах, где нет воды и тени для привалов, доводит человека до совершенного расслабления и до какой-то апатии. Кровь приливает к мозгу; в голове тягость и шум; аппетит пропадает, уступая место сильнейшей жажде, которую трудно утолить даже большим количеством воды ⁶. В солдатских манерках вода быстро нагревается. Белье от сильной испарины делается на солдате мокрым – хоть выжми. Скорое движение почти невозможно в подобную жару, но военные обстоятельства весьма часто заставляли кавказские войска делать в самые знойные дни большие, даже форсированные переходы. Чтобы понять всю трудность таких переходов для солдата, нужно вспомнить, что [444] он нагружен походным имуществом, сухарями, по крайней мере на четыре дня, 60 патронами, шанцевым инструментом и ружьем. На плоскости можно еще облегчить солдата и часть его багажа сложить на артельную повозку. В горах, когда все везется на вьюках, это облегчение немыслимо. Движение по горным дорогам и тропинкам чрезвычайно утомительно. Люди в изнеможении ложатся на землю и готовы на все, лишь бы перевести дух и добыть воды. С трудом достигнув вершины одной горы, солдаты видят перед собой другую громаду, и трудный подъем начинается снова; только к вечеру, когда солнце скроется за снежным хребтом, отряд располагается бивуаком на какой-нибудь тесной горной площадке. Не всегда вьюки приходят в одно время с войсками; часто их надо ждать до полуночи. С закатом солнца жара сменяется холодом. Отряд разводит скудные костры. Солдаты, изнемогавшие днем от зноя, зябнут теперь и, закутавшись в шинель, густыми толпами теснятся около костров, в ожидании вечерней кашицы. Дров на горных хребтах мало; надобно или заранее запасаться ими, или заменять их терновыми кустами и рододендроном; часто же топлива еле хватает на приготовление пищи и согревание офицерских чайников. Люди проводят ночь без костров и тесными кучами ложатся на холодную землю. Бывает и так, что на горных высотах погода вдруг переменится, поднимется снежная буря, и люди мерзнут в своей летней одежде, а вьючные лошади падают от недостатка фуража и холода ⁷. [445]

Ко всем неудобствам летних переходов присоединяется пыль. Толстым слоем прилипает она к потному лицу солдата, покрывает его одежду, проникает в глаза, уши и рот. Если, после продолжительного перехода, доберутся, наконец, до воды или проходят вблизи ее, никакая дисциплина не удержит солдат от неумеренного утоления томящей их жажды, и тогда являются простудные болезни, оканчивающиеся нередко смертью. Все это случается на глазах солдат, но нисколько не вразумляет их быть осторожнее. Особенно поплачиваются вновь прибывшие войска. Они нескоро привыкают к особенностям края и условиям походной жизни.

Во время зимних экспедиций и переходов, холод пробирает солдата, как говорится, до костей, несмотря на полушубок и папаху. При усиленном движении, по глубокому снегу, иногда выше колен, при подъемах на высоты, солдат вспотеет; но при первой же остановке испарина разом остывает, и холодная дрожь пробирает солдата. Холод заставляет каждого стремиться к источнику тепла – к лагерному и бивуачному костру, который часто, по прихоти ветра, дымом своим ест глаза греющимся. Безотрадно положение лагеря среди снежных сугробов, особенно когда ветер засвищет из ущелья и пойдет трепать ветхие палатки и гасить костры. Ветер, завывающий по лагерю на разные голоса, хлопающий полами мерзлых палаток, проникая в каждую щель и скважину, заставляет каждого заботиться, чтобы за ночь не навеяло снегу в палатку или не сорвало бы ее вовсе. А каково тогда рубить лес на крутом скате горы, строить укрепление из глыб мерзлой земли, ставить мостовые козлы или пробыть всю ночь в цепи или в секрете!

Зимой, в походе, чарка водки – сущая благодетельница для солдата; после водки – котелок горячей похлебки, и солдат бодр. В тех частях войск, где солдаты ежедневно пили водку, получали сытную горячую пищу, носили хорошие полушубки и папахи, больных, во время зимней экспедиции, было всегда гораздо меньше, чем летом. Жар и холод одинаково трудны для походного человека, выносящего испытания, [446] неведомые и непонятные нашим мирным служивым. Холод выгоднее только в том отношении, что походный человек имеет больше средств защитить себя от его влияния; но когда этих средств нет под рукой, солдату от холода едва ли не хуже, чем от жара. Прохладные или, так называемые, серенькие дни лучшее время для похода и работ. В эти дни солдаты, как на работе, так и на походе, бодры и веселы; больных и отсталых не бывает.

III.

Май месяц 1858 года был ознаменован на левом крыле кавказской линии возмущением назрановского общества. Шамиль не замедлил воспользоваться брожением умов между назрановцами, возбудил их к мятежу, двукратно пытался проникнуть в это общество и если не вполне достиг своей цели, то, по крайней мере, встревожил русских, отвлек все их внимание от Большой Чечни и, во время экспедиции в Чанты-Аргунское ущелье, заставил держать лишние войска на плоскости.

Причина неудовольствий и мятежа назрановцев заключалась, как тогда рассказывали, в том, что их хотели соединить в несколько больших аулов, для более удобного управления ⁸. Протягивая срок своего переселения под разными предлогами, назрановцы вступили в сношения с Шамилем, послали к нему прошение о помощи против притеснений русских, изъявили готовность покориться имаму, который, с своей стороны, обещал им содействие. 15-го мая жители аула Назрань, расположенного подле нашего укрепления того же имени, восстали, перерезали одиночных солдат за оградой укрепления и напали на оказию, возвращавшуюся из Владикавказа, под прикрытием весьма незначительного конвоя. Малочисленный гарнизон заперся в укреплении, в котором содержали нескольких назрановцев, арестованных приставом. Жителям аула хотелось непременно освободить арестантов. [447] В больших массах бросились назрановцы на укрепление, но, принятые картечью, отступили с уроном. Эти попытки повторялись несколько раз. Шамиль был извещен обо всем происходившем и получил убедительное приглашение прибыть поспешнее на помощь.

Весть о назрановском бунте быстро пронеслась по линии. Пехота, отдельными батальонами и ротами, казаки со всех сунженских станиц, форсированным маршем направлялись к Назрани ⁹. Мятеж, безрассудно начатый, был задавлен при первом же проявлении. Сознав безвыходность своего положения, назрановцы покорились и выдали главных виновников бунта. Шамиль, между тем, усиливал свои сборища тавлинцами и жителями горных обществ. В первых числах июня, Шамиль оставил Большую Чечню, переправился через Аргун, под выстрелами Аргунского укрепления, и вступил в леса Малой Чечни.

Возвращаемся к нашему бердыкельскому отряду. В ночь на 26-е мая, к палатке начальника отряда подъехал нарочный чеченец с пакетом от генерала Евдокимова. В бумаге заключалось лаконическое предписание отряду немедленно выступить к укреплению Урус-Мартану. Барабанная дробь, потребовав адъютантов за приказанием, нарушила тишину спящего лагеря. Сонные лица стали выглядывать из палаток. Приказание, переданное адъютантам, было коротко и ясно: «через четверть часа отряд выступает». Не успели адъютанты возвратиться к своим палаткам, как у начальника отряда ударили «по возам». Служившие в военное время, а особенно на Кавказе, знают хорошо, какую живую деятельность возбуждают эти приятные звуки, в любое время дня и ночи, в солдатах, фурштатах и денщиках. Вслед за барабаном труба резкими звуками известила нашу конницу о походе.

Лагерь оживился. По нем пронесся тот глухой ропот, [448] подобный шуму отдаленного морского прибоя, который всегда сопровождает внезапное выступление в поход, особенно когда люди подняты со сна. Солдаты, как муравьи из муравейника, высыпали из палаток, быстро скатывали их и относили в обоз. Офицерам пришлось доканчивать свой туалет на открытом воздухе. Денщики и вестовые суетились, седлали лошадей, укладывали вьюки и саквы, ловили и вязали куриц, припасенных на голодный день в чеченском ауле. На ином вьюке, петух, привычный к походным передрягам, привязанный к троку, громким пением приветствовал рассвет, и ему вторили сотоварищи в ауле. Минут через 15 ударили сбор, и батальоны стали в ружье. Кавалерия пошла вперед, за нею пехота, а там выступил и обоз, под прикрытием арьергарда. Толпы чеченцев собрались из аула к дороге; иные взлезли на крыши своих саклей, чтобы взглянуть на русских. В укреплении пробили зорю и отворили ворота.

Переход до Урус-Мартана был весьма утомителен. Ни одно дуновение ветра не охладило раскаленной массы воздуха, нависшей над бесконечной поляной, по которой мы шли в продолжение целого дня. Приближение широко идущей колонны вспугнуло нескольких диких коз, отдыхавших в густой траве, под скудною тенью терновых кустов. На Гойте, грязном ручье с топкими берегами, мы имели двухчасовой привал, вызванный необходимостью собрать растянувшиеся батальоны. Истомленные солдаты жадно бросились к мутной воде; двое из них поплатились жизнью за свою неосторожность. С закатом солнца, отряд прибыл к укреплению Урус-Мартану и на другой день получил приказание следовать далее к станице Ассинской. В виду Ачхоевского укрепления, начальник отряда получил предписание отправить батальон пехоты, сотню казаков и два орудия обратно на реку Гойту, для прикрытия аула вновь переселившихся чеченцев.

По получении известия о сборах Шамиля и о движении его в Малую Чечню, были приняты необходимые меры против нападения имама на станицы сунженской линии и на аулы вновь переселившихся жителей Малой Чечни. Несколько летучих отрядов прикрыли эти места и были так расположены, что могли быстро собраться на более угрожаемый пункт. [449] Неприятель был введен в заблуждение о настоящей численности этих отрядов, находившихся в постоянном передвижении.

Оставим на короткое время главную колонну и вернемся на реку Гойту, где строились переселенцы, под прикрытием куринского батальона. Мы сменили его. Двое суток простояли мы здесь спокойно, отдохнули, оправились, ходили смотреть на строящийся аул, на переселенцев и производили фуражировки. Мальчишки из аула бродили все время по лагерю, предлагая молоко, масло, сыр, кур и ягод. Смело и бойко входили чеченцы в наши палатки, просили сахару и табаку, рассматривали наши вещи и оружие, показывали, как стреляют русские солдаты и как чеченцы. Представляя стрельбу солдата, они прикладывались кое-как, целились еще хуже, ружье дрожало в их руках, а при выстреле представляемый солдат отворачивал голову. Чеченец напротив – целился внимательно; он и ружье сливались в одно существо, и выстрел наверное был бы меткий. Мы смеялись над проделками ребятишек, но внутренне сознавались, что чеченцы правы и имели о стрельбе нашей истинное понятие ¹⁰. [450]

Рано утром, на третьи сутки, мы снова поднялись в путь, чтобы перейти к Бердыкельскому укреплению, плохо сознавая тогда пользу этих маршей и контр-маршей. Мы шли к Ханкальскому ущелью по обширной поляне. Казаки рассыпались поохотиться за дикими козами, которые на заре выходят из леса на поляну. Скоро подняли их несколько штук и понеслись за ними с пальбой и гиканьем. Однако выстрелы были неверны и погоня напрасна. Трудно лошади скакать на местности, покрытой высокой травой, а в иных местах колючим кустарником, за таким легким и быстрым животным, как коза: в несколько прыжков она далеко оставляет за собой всякую погоню; желто-бурое тело ее мелькнет над травой и в мгновение коза скроется из глаз охотника. Кроме того, дикая коза чрезвычайно пуглива и осторожна; малейший шум, шорох, стук, обнаруживающий присутствие человека, обращает на себя ее внимание; она приподнимает уши и, завидев опасность, стрелою мчится вдаль. Иногда удается охотнику подкрасться против ветра и метким выстрелом положить это легкое и красивое животное. Вообще увлекаться охотой на Кавказе было делом рискованным: случалось, что охотники, отделившиеся от колонны, попадали в руки бродячей партии хищников и долгим, томительным пленом выкупали свою неосторожность. Казаки сунженских станиц, хорошо знакомые с лесами чеченского берега, отважно пускались на охоту партиями в десять и более человек. Они проникали довольно далеко в глубину лесов и, при встрече с чеченцами, метко отстреливались, строго держась правила – не разъединяться, а быть ближе друг к другу. Проведя несколько дней в лесах, казаки возвращались с богатым запасом самой разнообразной дичи.

Пробыв двое суток у Бердыкельского укрепления, батальон наш получил приказание следовать на присоединение к отряду полковника Алтухова, расположенному у станицы Ассинской. Маршрут был назначен на крепость Грозную и через всю сунженскую линию. Поход через сунженские станицы был для нас приятной прогулкой. С января месяца мы не видали станиц и с удовольствием вступали вечером на отводимые квартиры. Солдаты тоже повеселели и подбодрились. [451]

В старые годы, когда военные действия в Чечне были в полном разгаре и не получили еще характера громадных работ, производимых большими отрядами, жизнь на Сунже была полна опасностей и тревог, представляла обширное поприще казачьей удали и подвигам личной храбрости. Неприятель то и дело сновал около недавно поселившихся станиц; дня не проходило без тревог. То днем, то ночью, сигнальные выстрелы, зажженные маяки и звон набата с станичной колокольни призывали казаков к оружию. Под влиянием постоянной опасности, сложился удалый характер сунженских казаков. Живя лицом к лицу с неугомонным неприятелем, они всегда были готовы встретить его и, в свою очередь, под начальством отважных партизанов, делали смелые набеги на чеченские аулы и стада. Из ряда храбрых предводителей сунженцев особенно выдаются Слепцов и Крюковской. Память о них, особенно о первом, до сих пор живет на Сунже. Казаки сложили на смерть Слепцова песню, которая поется везде на Кавказе и начинается словами ¹¹:

«Что ты, сунженец, не весел,
Беззаботный сорванец?
Что ты буйную повесил»…

Слепцов был, действительно, олицетворением казачьей удали. Чуть тревога, он первый являлся на коне и, с первыми прискакавшими к воротам станицы казаками, мчался [452] на место тревоги. Редко хищники уходили от Слепцова безнаказанно. В набегах он отличался беспримерною отвагою, быстротою действий и постоянным успехом. Казаки почти никогда не возвращались без добычи. В память любимого начальника, станица Сунженская названа, после его смерти, Слепцовскою. Когда чеченцев потеснили с плоскости к Черным горам и у подножия их выстроили ряд укреплений, на Сунже, особенно в верхних частях, настала большая безопасность и казаки довольно свободно могли заниматься своим хозяйством. Относительно зажиточности, сунженские казаки уступают терским, но богаче их лесом на правой стороне своей реки. Однако за этим лесом, до последнего времени, нужно было ездить под хорошим прикрытием от бродячих шаек чеченцев.

6-го июня наш батальон присоединился к отряду полковника Алтухова ¹², расположенному лагерем у станицы Ассинской, на берегу быстрой и холодной Ассы (приток реки Сунжи). Назначение отряда было: зорко следить за движением сборищ Шамиля из гор Малой Чечни на плоскость, не допустить их пройти плоскостью в назрановское общество и прикрыть мирные аулы Ачхой, Кази-Юрт и другие. Потому всем частям отряда было приказано, во всякое время дня и ночи, быть готовыми к выступлению.

8-го июня лазутчики дали знать, что Шамиль уже в шатоевском обществе. Вечером отряд перешел на реку Фортангу, к аулу Ачхой ¹³. На другой день, рано утром, мы сделали переход к реке Натхой, где некогда был большой чеченский аул, развалины которого сохранились на обрывистом берегу этой реки. Лагерь наш расположился квадратом. Чтобы разбить палатки и выдвинуть артиллерию, нужно было выкосить сначала высокую и густую траву, в которой пехотинец скрывался совершенно.

Едва солдаты успели пообедать, как с передового пикета прискакал линеец с известием, что большие неприятельские партии выдвигаются из леса, у подножия гор, на плоскость. [453] В лагере ударили подъем и сделали два пушечные выстрела, чтобы уведомить о появлении неприятеля отряд полковника Белика, находившийся в небольшом переходе позади нас. Быстро убрав палатки, артельные котлы, отряд, по запряжке артиллерийских и обозных лошадей, был готов к движению и бою. Полковник Алтухов приказал кавалерии, с двумя конными орудиями, идти на рысях к Ачхою и не допустить неприятеля переправиться через реку Фортангу, а пехоте прибавить шагу. Драгуны, зная, что будет дело, отослали свои косы в обоз и скоро скрылись в облаках пыли.

Из леса, у подножия Черных гор, быстро выдвигались на плоскость значительные неприятельские силы, по направлению к реке Фортанге; вскоре они растянулись на пространстве почти двух верст. Пыль и отдаление скрывали от наших глаз подробности неприятельского движения. Было душно; но воодушевленные солдаты рвались на встречу быстро приближавшемуся противнику. Пехота подходила к крайним саклям Ачхоя, как кавалерия, под командой полковника Никорицы, вступила уже в дело. Гул учащенных пушечных и ружейных выстрелов доносился до нас.

Очевидцы и участники кавалерийской схватки рассказывали, что когда казаки и драгуны приблизились к горцам на половину пушечного выстрела, вся масса неприятельской конницы повернулась во фронт и с гиком ринулась на горсть нашей кавалерии. Впереди неслись белые и красные значки. Атака горцев начата была блистательно. Земля загудела от топота тысячей копыт. Пронзительное гиканье слышно было и подходившей пехоте. Драгуны однако не потерялись и, как всегда, показали себя молодцами. Казачьи орудия, под командой лихого хорунжего Золотарева, взлетели на первый курган и открыли по неприятелю сильный огонь. Нижегородцы, эскадрон северцев и сотня казаков, с шашками наголо, понеслись навстречу горцам. Минута была критическая. Драгуны врезались в центр горцев и обратили его в бегство. Между тем, фланги, охватив с обеих сторон несущиеся эскадроны, открыли по ним беглый огонь. Положение нижегородцев, уже рубивших горцев в центре, сделалось опасным; еще несколько мгновений, и они, при всей блистательной их храбрости, были бы смяты неприятельскими массами. Резерв – эскадрон северцев [454] и сотня казаков – понял критическое положение этой горсти белых всадников, окруженных темными массами горцев: предоставя орудия собственной защите, он быстро ударил на ближайшие толпы горцев, которые, не выдержав атаки, хлынули назад и помчались к лесу. Бегство и преследование сделались общими. Наши буквально насели на горцев и беспощадно рубили их. Драгуны, ударом своим рослых и массивных коней, сравнительно с жиденькими горскими коньками, сбивали с ног и всадника и коня. Горцы, объятые паническим страхом, увеличивавшим, конечно, в их глазах численность противника, стрелой мчались к лесу. Пригнувшись к луке, они поощряли коней ударами плети – вынести их скорее из этой свалки. Подобной гонки им давно не случалось испытать. Преследование продолжалось почти до леса. Тогда полковник Никорица, собрав своих всадников, отвел их назад, в избежание засады, чтобы очистить место для действия нашим орудиям. Неустойке горцев способствовало отчасти быстрое приближение пехоты. Несмотря на зной и пыль, солдаты не отставали от орудий, рысью спешивших на позицию. Когда артиллерия открыла огонь, а батальон пехоты перестроился в ротные колонны, неприятель был уже разбит; кучками и толпами мчались горцы к лесу ¹⁴. Видно было, как за перелеском стали потом собираться горцы к своим значкам. По этим толпам открыли учащенный огонь ядрами и гранатами. Мы видели, как, после удачного выстрела, всадники разлетались в стороны, оставляя на месте пораженных людей и лошадей. Неприятель стал поспешно удаляться в лес за черту выстрелов и вскоре скрылся из вида. Дело было кончено.

Эта молодецкая схватка стоила драгунам 2 раненых офицеров, 3 убитых и 26 раненых нижних чинов ¹⁵. Лошадей убито и ранено до 30. Раны, большею частью, были огнестрельные; шашками ранены немногие; были также раны, нанесенные кинжалами, что доказывало самую ожесточенную схватку. Под полковником князем Чавчавадзе убиты две лошади. Трофеями драгунов были два значка из хорошей шелковой красной материи с желтыми каймами. Казаки набрали [455] много разного оружия, сбруи и седел. Потеря горцев была гораздо значительнее нашей. Многих раненых и убитых, по неизменному обычаю, они успели увезти с поля битвы; но все-таки более 50 тел и почти столько же лошадей осталось на месте. Бивуак был назначен поближе к реке. Послали за обозом. Пока делались эти распоряжения, пехота захватила, в небольшом перелеске, двух горцев и лошадь со всем походным имуществом одного из них (буркой, саквами, в которых оказался мешок с кукурузной мукой и медный кувшин для воды). На втором горце было оружие в богатой серебряной оправе; оно сделалось законной добычей солдат. Пленных допросили через переводчиков. Они показали, что в деле участвовало более трех тысяч горцев, под начальством Гази-Магомета и лучших наибов. «Старый Шамиль» – это их подлинное выражение – в деле не был, а, с небольшим числом приближенных, стоял под деревьями и следил за ходом боя. Вообще Шамиль не хотел вступать в дело; но Гази-Магомет и наибы убедили его, что незначительный русский отряд можно смять одним решительным ударом. Сборище состояло из тавлинцев и жителей горных обществ; чеченцев было немного. Орудия и при них часть сборища отстали в горах, при поспешном следовании Шамиля, и потому не участвовали в деле. Один пленный был родом из Андии и командовал сотней, другой – простой всадник, старик-тавлинец.

Главные виновники этого лихого дела молодцы-драгуны проходили на бивуак мимо нас с песнями, не торопясь, в строгом порядке. Впереди развевались отбитые значки. Сзади вели в поводу многих лошадей; некоторые из них прихрамывали. Любо было смотреть на храбрых всадников, не привыкших считать неприятелей. Казаки также хорошо дрались в этот день; но, придерживаясь своих боевых понятий, сотня, попавшая под сильный огонь горцев, спешилась, прикрылась лошадьми и начала отстреливаться. Когда резерв произвел удачную атаку и массы горцев хлынули назад, казаки снова сели на коней и пустились в погоню. Драгуны кричали им не заскакивать вперед их, опасаясь, в горячке преследования, полоснуть, по ошибке, казака, вместо горца.

Казачьи орудия отлично содействовали нашей коннице своевременными меткими выстрелами. В момент атаки резерва, [456] они остались без прикрытия и подверглись большой опасности. Значительная толпа горцев, отделившись от главной массы, бросилась на орудия; но расторопные казаки так приняли горцев картечью, что они быстро повернули назад. Казачьи орудия расстреляли почти все свои заряды.

До поздней ночи веселились драгуны на своем бивуаке, пели песни, кричали «ура» и выпили всю водку у маркитантов, так что пехоте ничего не осталось. Но, наконец, улеглись и драгуны. Остальные часы темной южной ночи прошли спокойно над бивуаком победителей.

Окончу эту главу заметкою, до какой степени можно было полагаться тогда на так называемые мирные аулы. Жители Ачхоя знали, кажется, о приближении Шамиля. Идя в дело мимо аула, мы видели загнанный во дворах скот, увязанные вещи на арбах, оседланных лошадей. Жители, в полном вооружении, стояли на крышах саклей и провожали нас весьма выразительными взглядами и словами. В случае неудачного исхода дела, много пуль со стороны Ачхоя просвистали бы в наших рядах, и в вагенбурге не обошлось бы без жаркой перестрелки. Ачхоевцы приготовились перейти на сторону Шамиля и с напряженным вниманием следили за ходом боя. До того они несколько раз стреляли ночью по нашим отрядам, располагавшимся лагерем подле аула.

IV.

Мы простояли бивуаком до вечера 10-го числа. Раненых отправили в ближайший госпиталь в Михайловской станице, убитых похоронили в Ассинской, пленных отослали в Слепцовскую станицу. День прошел спокойно. Вечером получено было известие, что Шамиль, переночевав в лесах на р. Натхое, направился горами в галашевское общество и берет с каждого аула аманатов. Рано утром, 11-го числа, мы выступили к укр. Авгусали, в галашевском обществе, через станицу Ассинскую и Нестеровское укрепление. Перейдя вброд быструю и холодную Ассу (мост был ветх и гнил), мы пошли полным шагом по дороге к Нестеровскому укреплению. По обе стороны дороги тянулись обширные поля, засеянные рожью, пшеницей, овсом и просом. До укрепления солдаты шли бодро и весело, несмотря на сильную жару и на то, что еще не обедали. Недавнее поражение неприятеля, [457] появление его в нашем мирном обществе и близость опасности значительно возвышали моральные силы солдат. Они шутили и смеялись во всю дорогу. Смотря на обширные поля, говорили: «вот если б на Тереке эти чапурники больше хлеба сеяли, лучше бы им было» ¹⁶. В Нестеровском укреплении мы оставили весь колесный обоз, переложились на вьюки и, после получасового отдыха, вступили в Галашевское ущелье. Сначала довольно широкое, заселенное аулами, запаханное полями, ущелье р. Ассы постепенно принимало горный характер. Высоты, поросшие лесом, сближались и представляли крутые скаты и подъемы. Бурные потоки с шумом катились в обрывистых оврагах и расселинах. На высотах, словно гнезда горных птиц, лепились аулы. Иные сакли почти висели над кручей. Жители выходили смотреть на проходившие войска. Лес, сплошною массою зелени всех оттенков и отдельными живописными группами, раскинулся на вершинах и в оврагах. По мере нашего движения, ущелье становилось громаднее и грознее, лес – дремучим, деревья – колоссальных размеров, подъемы – круче, продолжительнее и утомительнее. Наконец, к общей радости, показались белые стены и башни Авгусали, построенного в виде старинного замка, на весьма живописной местности. Мы расположились бивуаком в шалашах, оставленных отрядом полковника Кауфмана. Громадный лесистый овраг отделял наш бивуак от укрепления, а на высоте, командовавшей над нами, бивуакировал отряд полковника Кауфмана. Партии Шамиля занимали соседние, видные нам, аулы и брали с них аманатов. Простым глазом можно было разглядеть, как значительное число всадников спустилось в долину с дальней безлесной высоты и скрылось в ауле. Отряд полковника Алтухова, присоединив к себе отряд полковника Кауфмана, зорко следил за движениями Шамиля, получая верные известия через надежных лазутчиков. Шамиль, взяв заложников у галашевцев, быстро двинулся к назрановскому обществу и занял аул Маякон. Жители некоторых ближайших аулов [458] перешли немедленно на его сторону. Полковник Алтухов, уведомленный об этом, выступил 13-го июня, в 2 часа пополудни, и с закатом солнца расположился бивуаком на р. Сунже, в назрановском обществе. Шамиль был вблизи, и с минуты на минуту мы ожидали боя. Дорогой встретили мы двух милиционеров на взмыленных лошадях; прискакавший первым подал начальнику отряда конверт, по прочтении которого, приказали ускорить шаг. К утру, однако, положение дел изменилось. Шамиль понял угрожавшую ему опасность и ночью отступил к аулу Мужич. У камбилеевского поста сосредоточился сильный кавалерийский отряд, который готов был обрушиться на Шамиля, лишь только он спустится с гор на назрановскую плоскость, между тем как отряд полковника Алтухова отрезал бы имаму отступление в горы и поставил бы его в самое критическое положение: вернее – Шамиль был бы разбит наголову. Чтобы скорее выманить Шамиля на плоскость и внушить ему больше самоуверенности, кавалерийский отряд отступил от Камбилеевки ближе к Владикавказу; но старый вояка не дался в обман, и наши труды были напрасны. Вернувшись в галашевское общество, Шамиль отдал аманатов, сознавая, что галашевцы, по его удалении, должны беспрекословно исполнять все требования русских; потом он прошел Черными горами в аргунское ущелье, где над его владычеством собирались грозные тучи.

По возвращении нашего отряда к укреплению Авгусали, полковник Алтухов, согласно полученным им от генерала Евдокимова весьма подробным инструкциям, передвинул отряд на несколько верст вперед, собрал всех старшин галашевских аулов, потребовал от них немедленного возвращения к прежнему порядку и принудил их выдать аманатов из более богатых и влиятельных семейств общества. С этого дня, в течение почти целой недели, привозили в лагерь аманатов. Между детьми было несколько взрослых горцев. Для заложников разбили две палатки и приставили караул. Родные их беспрестанно приезжали в лагерь, доставляя им то разные вещи, то съестные припасы, то являясь к начальнику отряда с просьбами. Словом, всю эту неделю множество горцев постоянно находились в нашем лагере и делали его похожим на стан милиции. Наконец, когда все аманаты были собраны, их отправили, с сильными конвоем, [459] во Владикавказ. Многие семейства галашевцев, не соглашаясь на наши требования и опасаясь вредных для себя последствий за излишнюю преданность Шамилю, бежали, с имуществом, в непокорные общества. Жилища их, в пример и назидание другим, были сожжены.

Вообще галашевцы, подобно некоторым другим мирным обществам, находились между двух огней. Не получая от нас помощи, они подвергались гневу Шамиля и совершенному разорению, если б вздумали обороняться и вообще выказывать преданность русским. С уходом Шамиля, это ставилось им в укор, почти в измену; от них требовали аманатов и переселения в несколько больших аулов, для лучшей администрации, надзора и защиты от неприятеля. Вникнув в характер горца, зная его любовь к независимости, к своему родному ущелью, горе или лесу, легко понять, как тяжело ему бросать саклю, построенную на любимом местоположении, где лес, вода, пастбище, а иногда и кукурузное поле под рукою. Каково горцу покидать свое нагорное жилище, из которого он, подобно орлу, усевшемуся на горной выси, видит долину и плоскость у ног своих, следит за всем что делается у русских…

Из Назрани отряд перешел снова на Аргун к аулу Большой-Чечен, где оставался до тех пор, пока главный отряд наступал по аргунскому ущелью, пролагая себе путь в шатоевское общество.

В то время, когда генерал Евдокимов был на позиции впереди аулов Малые-Варанды, Шамиль сделал вторичную попытку проникнуть в назрановское общество, рассчитывая отвлечь наши войска из Аргунского ущелья. Оставив своего сына Гази-Магомета для обороны почти недоступной позиции на варандинских высотах, Шамиль, с 4.000 всадников, двинулся к аулу Мужич ¹⁷. Как ни быстро было исполнено это внезапное [460] движение, однако предусмотрительный генерал Евдокимов, хорошо зная своего противника, оставил на плоскости три летучих отряда, которые, по первому известию о походе Шамиля к Назрани, поспешно направились к этому укреплению и предупредили имама. Полковник Алтухов прибыл на второй день к станице Ассинской, оставил здесь свою пехоту полковнику Белику и с кавалерией, через галашевское общество, прошел к Назрани, где 29-го июля присоединился к отряду полковника Мищенки. 30-го июля, в 4 часа пополудни, партии Шамиля начали спускаться с гор от аула Мужич на плоскость Назрани. Отряд выступил навстречу противнику. Перейдя реку Сунжу, увидели, что горцы располагаются на позиции и поставили несколько палаток. Подойдя на пушечный выстрел, наши орудия открыли огонь; выстрелы произвели большой беспорядок и суету в неприятельском бивуаке. Горцы начали собираться к своим значкам и отступать. Значит, Шамиль ничего не знал о сборе наших войск у Назрани, и появление отряда было для него неожиданностью. Отряд наш продолжал наступать с пальбой. Выйдя на совершенно ровное место, вся кавалерия понеслась в атаку. Горцы в беспорядке рассеялись во все стороны; большая же часть из них бросилась в Сунженское ущелье. Здесь они были настигнуты казаками, которые врубились с двух сторон в столпившиеся массы горцев, нанесли им большой урон и отбили много лошадей, вьюки с пшеницей и 8 палаток. В числе всех 14 палаток, взята и палатка Шамиля с его походною постелью и кухонною посудою. Горцы оставили на месте 370 тел, 84 убитых лошади и 1.500 штук разного оружия. У нас убито 16, ранено и контужено 24 человека. После такого решительного поражения, горцы пришли в совершенное расстройство; толпами и поодиночке пробирались они в Аргунское ущелье, с трудом избегая мщения ожесточенных галашевцев.

Сам Шамиль, как некогда после взятия нами Ахульго, подвергался опасности и лишениям на возвратном пути в Шатой ¹⁸. Назрановцы, взволнованные снова появлением [461] Шамиля, окончательно убедились в несостоятельности его обещаний. Часть жителей, бежавших в горы, вернулась в свои аулы. Два назрановские аула, оставленные жителями, были сожжены нашим отрядом.

V.

Неожиданный эпизод назрановских беспорядков, несмотря на все усилия Шамиля, не отвлек чеченского отряда от выполнения главной задачи этого года – занятия Чантыаргунского ущелья и покорения многолюдного шатоевского общества. С первых чисел июля, войска, предводимые генералом Евдокимовым, собрались у входа в ущелье и расположились на правой стороне реки Чанты-Аргуна, при башне Яраш-Марды.

Чанты-аргунское ущелье от этой башни до вступления в обширную равнину шатоевцев, до аула Гако, тянется грозною тесниною, на протяжении более 15 верст. Оно заключается между двумя чрезвычайно высокими горными хребтами, идущими в параллельном и почти непрерывном направлении. С вершины до полугоры, а местами меньше, обе внутренности ущелья так круты и лесисты, что только пеший человек с трудом может по ним спуститься; остальные же части до самого дна ущелья отвесно-обрывисты. Местами, в особенности правая сторона ущелья прорезана от вершины гор до отвесных их обрывов, простирающихся к реке более нежели на 250 сажен, узкими скалистыми гребнями, вниз до реки. Та же правая сторона ущелья, от вершины [462] до дна, перерезана глубокими оврагами, и на иных местах образовались непроходимые, почти отвесные песчаные насыпи.

По правой стороне ущелья, на полугоре, через все исчисленные места, пролегает единственная тропинка, служащая сообщением шатоевцев с Большой Чечней. Иногда она совершенно прерывается и почти по всему протяжению проходит над обрывистыми пропастями, на дне которых с ревом и гулом пенится Чанты-Аргун. Иногда тропинка вьется через такие места, что на самом пути, под ногами, зияет бездонная пропасть, через которую нужно пройти по перекинутым деревянным кладкам; между тем, сверху, угрожает обрушиться нависшая скала, в несколько тысяч пудов весу ¹⁹. Сбор отряда у входа в ущелье и начавшаяся рубка леса утвердили в горцах уверенность, что русские пойдут по этому пути; а потому они начали укреплять тропинку завалами и заготовлять в верхней части полугоры огромные камни, чтобы спускать их на наши войска. Пока отряд рубил лес, строился временной мост через Чанты-Аргун; по окончании его, весь отряд, 3-го июля, в два часа ночи, переправился на левый берег реки. Передовые колонны начали немедленно подыматься на лесистый хребет Мискен-Дук, образующий левую сторону Чанты-аргунского ущелья, по едва заметной пешей тропинке. До половины горы только естественные препятствия затрудняли подъем колонн, далее войска наши встретили упорное сопротивление со стороны подоспевших чеченцев и достигли до перевала хребта после жаркой перестрелки, продолжавшейся непрерывно два с половиною часа.

С вершины Мискен-Дука открылась глубокая и обширная котловина, окруженная, с правой стороны, полукруглым протяжением этого же хребта, покрытого дремучим лесом, а с левой немного понижающимися безлесными высотами, за которым протекает Чанты-Аргун. Каменистый спуск, с Мискен-Дука, в эту котловину был крут и представлял много препятствий для вьюков и горных орудий. Безлесное дно котловины было занято аулами Малые-Варанды, жители которых, большею частью, изъявили покорность. [463]

Войска, расположившись лагерем по всей котловине, переночевали спокойно.

5-го июля отряд поднялся на безлесные высоты, к самому ущелью, и отделил колонну, для занятия, на правом берегу Чанты-Аргуна, аула Зонах, расположенного против спуска из аула Малые-Варанды. Крутой и узкий спуск к реке пролегал через мелкий, но такой густой лес, что вся колонна тянулась в одного человека и с большим трудом пробралась к реке. Переправа в брод через бешеный Чанты-Аргун совершена была с величайшими затруднениями. Войска, взобравшись по крутому обрыву, расположились на поляне близ аула Зонах, изъявившего покорность. На другой день солдаты приступили к рубке леса, к исправлению дороги по тропинке, ведущей отсюда к Аргунскому укреплению, к постройке земляного укрепления и спуска к Чанты-Аргуну, через который войска главного отряда строили мост.

Главный отряд рубил лес и исправлял дорогу к аулам Большие-Варанды, расположенным в глубокой котловине за перевалом вышесказанного хребта. Войска оставались на этих позициях до 30-го июля, усиленно занимаясь окончанием работ, упрочивших за нами пройденное пространство. К 30-му июля была разработана хорошая колесная дорога от Зонаха до башни Яраш-Марды, вырублена огромная просека по ущелью и кругом Зонаха, построен мост и в обоих берегах реки разработаны удобные к нему спуски, выстроено земляное укрепление Зонах, вооруженное четырьмя крепостными и двумя батарейными орудиями; кроме того просека по хребту к аулам Большие-Варанды также приводилась к окончанию. Из Аргунского укрепления привезены были в Зонах артиллерийский и инженерный парки и большое количество провианта.

30-го июля войска главного отряда спустились в глубокую котловину к аулам Большие-Варанды, выбили из них горцев и взяли штурмом крутые и лесистые варандинские высоты, отделяющие аулы Большой-Варанды от шатоевских равнин.

С вершины варандинских высот открылись во всем объеме шатоевские равнины, образуемые двумя обширными ущельями Чанты-Аргуна и его притока Ахх-Верды. Все это [464] пространство было покрыто множеством аулов и испещрено богатыми посевами. Неприятель перебрался на правый берег Чанты-Аргуна, уничтожил за собою мосты, занял безопасную позицию и вечером начал жечь все соседние аулы.

31-го июля приступили к починке чеченского моста через Чанты-Аргун, под выстрелами неприятельского орудия, поставленного в исходящем угле полуострова, образуемого впадением Ахх-Верды. В ночь на 1-е августа отдельная колонна, перейдя мост, заняла аул Гако и выслала батальон для обозрения дороги к Зонаху. Вслед за этим неприятель вывез свое орудие.

Шамиль, возвратившись 2-го августа из назрановской экспедиции, отступил на семь верст в ущелье Ахх-Верды, а через несколько дней и далее к р. Шаро-Аргуну. В этот же день весь отряд перешел к аулу Гако и немедленно стал разрабатывать дорогу от Гако к Зонаху, по которой подвезли потом провиант, снаряды и все потребности, необходимые для отряда. Потом устроили дорогу на высоты в соседстве аула Гако, на вершине которых находились богатые пастбищные места. Наконец, 9-го августа, приступили к возведению каменной крепости близ Гако, названной Шатоевским укреплением, для штаб-квартиры Навагинского пехотного полка.

Местные жители везде изъявляли покорность и искали у нас защиты от притеснений сборищ Шамиля, который принуждал всех к переселению в глубь гор, а чтобы жители не вернулись украдкой, приказал жечь их аулы и топтать посевы. Но, несмотря на такие жестокие меры, большая часть шатоевцев скрылась в лесах и ущельях от своих притеснителей; когда же наш отряд занял шатоевскую равнину, жители явились просить водворения в прежних местах. Недели через полторы начали являться в лагерь старшины отдаленных аулов с изъявлением покорности. Чтобы обезопасить покорившиеся аулы от грабежа тавлинцев, была послана 16-го августа, по просьбе жителей, колонна вверх по Чанты-Аргуну. Перейдя чрезвычайно высокие горы, колонна спустилась в расширяющееся ущелье Чанты-Аргуна, к аулу Чшенжихой, расположенному в 14 верстах от Гако вверх по ущелью. На другой день, по просьбе жителей аула Итум-кале, взбунтовавшихся против наиба, часть колонны поднялась [465] еще на восемь верст вверх по ущелью и вступила в Итум-кале, лежащий под самым снеговым хребтом. Здесь жители передали нашим войскам горное орудие, брошенное наибом в башне. Все аулы, встречавшиеся по пути следования колонны, изъявляли покорность и выдавали аманатов. В Итум-кале приступили к постройке земляного укрепления, названного, в честь начальника войск левого крыла кавказской линии, Евдокимовским. Потом была разработана колесная дорога к Шатоевскому укреплению.

Таким образом, благодаря распоряжениям начальника отряда, храбрости и трудам войск, мы прочно утвердились в неприступном ущелье, и на этот подвиг потребовалось только полтора месяца времени. Громадные работы, произведенные на протяжении более шестидесяти верст, изумили Высоких посетителей Кавказа.

Занятие Аргунского ущелья имело важное значение в деле покорения Кавказа: оно окончило нашу многолетнюю, кровавую войну в Чечне; мы получили возможность обойти неприступные с фронта позиции Чечни и заставили Шамиля бросить Чечню. В борьбе за Аргунское ущелье в последний раз проявились энергия и деятельность Шамиля, как грозного еще для нас противника на грозной местности. В последний раз, внимая воззваниям имама, горцы дрались с ожесточением. Оборона Веденя в марте 1859 года имела уже другой характер ²⁰. Это была окончательная попытка Шамиля удержать за собой хотя один укрепленный пункт в Чечне, или, вернее, эта оборона была вызвана тем нравственным значением, связанным с религиозными верованиями горцев, которым пользовался в их глазах Ведень, как четырнадцатилетняя резиденция имама.

Летом 1859 года были нанесены смертельные удары владычеству Шамиля.

Грозную местность Дагестана, представлявшую множество позиций для самой упорной обороны, Шамиль усилил значительными работами; несмотря на то, сопротивление его было слабое. Горные общества, давно тяготившиеся нескончаемой [466] войной, оставляли одно за другим дело имама; теснимый с трех сторон многочисленными отрядами, имея при себе немногих верных сподвижников, ограбленный своими возмутившимися подданными, Шамиль заперся на горе Гунибе. После пятнадцатидневной блокады и штурма 25-го августа, поняв бесполезность дальнейшего сопротивления и напрасной потери крови, имам покорился своей участи – сдался военнопленным…

А. О.

Комментарии

1. Укрепление это расположено на левом берегу Аргуна, в 18 верстах от кр. Грозной, у подножия лесистой горы, составляющей левую сторону некогда знаменитого Ханкальского ущелья. Аргун всею силою своего быстрого течения ударяет в эту гору, делая здесь поворот налево, и ежегодно подмывает несколько сажен высокого обрыва горы, на вершине которой построена сигнальная башня, откуда видна вся Чечня. Аргун, как все горные реки, быстро прибывает во время таяния снега на горах и сильных дождей и разливается несколькими руслами в нижней части своего течения. До постройки моста в 1858 году, Аргун представлял важное препятствие во время летних военных действий в Чечне; переправы в полую воду редко обходились без жертв. Постройка моста развязала нам руки. Дно реки состоит из мелкого камня, лежащего толстым слоем. В полую воду это зыбкое ложе размывается быстротою течения, а потому забивка свай была весьма затруднительна и производилась глубже, чем при обыкновенном грунте. При проезде обозов и прохождении войск, мост колеблется, и для его сбережения принимаются должные меры осторожности.

2. Чеченские кладбища, вообще довольно обширные, с высокими и частыми могильными камнями, служили горцам хорошим прикрытием от пуль и картечи. В старые годы, много труда и крови нужно было, чтобы выбить чеченцев, засевших на кладбище. На могилах своих предков горцы всегда дрались упорно и с ожесточением, одушевляемые воспоминанием их удалых дел.

3. Эсхи, наиб Большой Чечни, один из способнейших и ревностных помощников Шамиля, оскорбленный своим имамом, бежал к нам в августе 1857 года, успев с трудом захватить свое семейство. Сын его, красивый юноша, был жестоко ранен штуцерною пулею на Мичике, в декабре 1856 г. Эсхи был принят в Грозной внимательно и ласково; ему тотчас же были доставлены возможные удобства и назначено хорошее содержание. Эсхи участвовал в зимней экспедиции 1857 г. Знанием местности и своими указаниями он много способствовал к выводу чеченцев, гнездившихся в лесных трущобах, окруженных и пересекаемых шавдонами, между Сунжею, Джалкою и лесистым Качкалыковским хребтом. С переселением этого притона хищников, на нижне-сунженской линии и на Тереке, от ст. Николаевской, стало гораздо спокойнее. В 1858 г., весною, Эсхи жил в ауле Умахан-юрте. Во время своего управления Чечнею, Эсхи не раз угонял скот у жителей этого аула, и они не жаловали наиба. Мстя за прежние обиды, жители убили его сына. Случай этот глубоко огорчил Эсхи и заставил его бежать к Шамилю, который радостно его принял, возвратил конфискованное имущество и поручил начальствование над сборищами в Большой Чечне. Эсхи действовал смело и решительно. Прежде всего он угнал у жителей Умахан-юрта почти весь скот; потом, не имея возможности нанести существенного вреда нашим отрядам, прошел лесами к Сунже и несколько раз обстреливал из орудий укрепленный пост Тепли-Кичу (в трех верстах от станицы Чертугаевской]. После имя Эсхи слышалось в Аухе. Дальнейшая судьба наиба нам неизвестна.

4. Саман – мелко изрезанная солома, получаемая при молотьбе посредством доски, в которой вделано множество острых кремней. Сжатый хлеб расстилается широким кругом, запрягают пару волов к этой доске, на нее становится человек, управляющий волами, и ездит по разостланному хлебу до тех пор, пока зерно не обмолотится.

Саманный (сырцовый) кирпич имеет огромное применение на Кавказе, даже в местах, богатых строевым лесом. Большая часть казенных зданий, не требующих особенной долговечности, множество солдатских и казачьих домов построены из саманного кирпича. Постройка производится чрезвычайно быстро, особенно когда много рабочих рук и готов камыш, чтобы прикрыть от дождя возведенные стены.

5. Кроме этих болезней, на Кавказе появляется иногда холера в местностях, особенно благоприятствующих ее развитию. В 1857 году холера действовала довольно сильно по Тереку и Сунже, с июля до сентября. С наступлением осени, болезнь прекратилась. Поносы появляются между солдатами преимущественно в июле и августе, когда за знойным днем следует холодная ночь, и солдаты легко простуживают живот. Изобилие и дешевизна фруктов также немало содействуют развитию лихорадок и поносов.

6. Сколько мы знаем, по собственному опыту, нашим войскам не отпускают никаких вспомогательных средств для облегчения томительной жажды, при переходах в знойное время года. В Алжирии все французские солдаты имеют, на походе, в манерках разбавленный холодною водою кофе. Лучшая пропорция – на стакан воды полчашки черного кофе. По отзывам французских солдат, это превосходное освежительное и укрепляющее питье.

7. В 1845 году, отряд генерала Пассека, занимая гору Анчимир, в Гумбете, потерял с 7-го по 11-е июня обмороженными: 450 нижних чинов и 500 павших лошадей. Солдаты стояли по колено в снегу, без топлива и продовольствия; лошади тоже не имели корма. Кое-как доставили из дагестанского отряда войскам Пассека немного дров и спирту. В таком положении войска пробыли пять дней. – См. «Военный Сборник» 1859 г., № 5. (Поход 1845 г. в Дарго.) В 1853 году, отряд генерал-адъютанта князя Аргутинского-Долгорукова, переваливаясь, в начале сентября месяца, через главный Кавказский хребет, из Дагестана, на помощь Закаталам, осажденным Шамилем, был захвачен метелью; но потери его были незначительны. В сентябре 1856 года, 3-й батальон Виленского пехотного полка, на переходе от Кайшаура до Коби, был захвачен в Чертовой долине снежною бурею. Командир полка, полковник Алтухов, чтобы дать людям возможность сколько-нибудь обогреться, приказал разобрать и жечь несколько находившихся поблизости огромных стогов казенного сена Только эта энергическая мера спасла многих уже полузамерзших солдат от гибели. Полковник Алтухов взял на свою ответственность растрату казенного сена. Но в батальоне все-таки несколько человек пропали без вести.

8. Назрановцы (Назр-хой) живут в верховьях р. Сунжи и р. Камбилеевки (приток Терека). Число их простирается до 9.500 душ. Они управляются русским приставом. Язык их несколько отличается от чеченского. За верность русскому правительству, назрановцы получили георгиевское знамя. В настоящее время, весьма многие из них приняли участие в эмиграции кавказских горцев и крымских татар в Турцию.

9. В пример быстроты, с которой шло подкрепление к Назрани, можно привести две роты 20-го стрелкового батальона. Когда во Владикавказе было получено известие о назрановских беспорядках, эти роты находились на стрельбе. Прямо со стрельбы, с непромытыми штуцерами, захватив только в казармах мешки с сухарями, стрелки сделали быстрый переход к Назрани и поступили в состав гарнизона. Потом они перешли в отряд полковника Кауфмана, в галашевском обществе, и нескоро вернулись во Владикавказ. Разнообразная одежда стрелков слишком ясно говорила нам о поспешности их сборов.

10. До последнего времени, стрельба и на Кавказе была в младенческом состоянии. Ударные ружья не так давно розданы кавказским полкам. До введения в кавказской армии нарезного оружия в значительном количестве, горцы, благодаря своим винтовкам, имели решительный перевес над нами в каждой перестрелке. Когда цепи, прикрывавшие движение и работу наших отрядов, получили нарезные ружья, горцы стали несравненно осторожнее: не так смело показывались из леса на поляны и на открытой местности держались за чертою выстрелов. Дальность полета пули из нарезного ружья изумляла сначала горцев и дала нам решительный перевес над ними, хотя военные обстоятельства заставляли посылать в дело роты, только что получившие нарезные ружья и почти не умевшие с ними обращаться. Это факт не преувеличенный.

Кроме негодности кремневого ружья для меткой стрельбы, кавказский солдат не имел теоретических понятий о стрельбе и об условиях меткого выстрела. Чувство самосохранения и мести заставляло солдата приноравливаться к своему плохому ружью. Таким образом, под пулями чеченцев, лезгинов и закубанцев, многие солдаты делались порядочными стрелками. От негодности оружия происходила огромная трата патронов. В каждой ничтожной перестрелке с десятком горцев, засевших в чаще, тратились тысячи патронов; а горцы, выдержав этот батальный огонь, очень часто, без всякой потери, возвращались домой и кроме того успевали собрать порядочное количество наших пуль. Вообще же, как мы сказали, горцы презрительно отзывались о стрельбе солдат. Горец, напротив того, был скуп на выстрелы. Имея 20 или 25 патронов, он считал себя богатым, старался не тратить их на ветер и, ловко прикрываясь местностью, посылал меткие выстрелы в наши густые цепи. Скорее ночью горец увлекался желанием потревожить спящий лагерь или бивуак и стрелял наудачу. – Прим. авт.

11. Слепцов убит 10-го декабря 1831 года, в гехинском лесу, при штурме завалов, которые чеченцы отстаивали с особенным ожесточением.

Желая ободрить штурмующих личным примером, Слепцов спешился, обнажил шашку и в голове колонны бросился на завал, но, пораженный метким, и, как говорят, изменническим выстрелом, пал мертвым. На этом месте поставлен деревянный столб.

В апреле 1858 года, мы проходили ночью гехинский лес, глухими тропинками, на присоединение к главному отряду, передвинувшемуся в этот день с р. Рошни на Геху. Проводники – горцы указали остатки завала, на котором убит Слепцов, и деревянный столб, здесь поставленный. Дремучий лес, мрачная ночь, шумный бег Гехи под обрывом, безмолвное движение колонны, все это привело нас в исключительное настроение духа; мы ожидали чего-то необыкновенного, таинственного, грозного. Пока выдергивали острые спицы, наставленные горцами по узкой дороге, пока солдаты перебирались через канаву и насыпи, проводник – чеченец, ломаным русским языком, рассказывал нам про подвиги и смерть Слепцова. Рассказ его вполне гармонировал с окружавшею обстановкою.

Крюковской убит 18-го января 1852 года, в лесу, между реками Рошней и Гехой. – Прим. авт.

12. Отряд состоял из 2-х батальонов пехоты, 2-х дивизионов нижегородских и северских драгунов, 2-х сотен казаков Моздокского полка, 8-ми полевых и 2-х конных казачьих орудий.

13. Укрепление, находившееся около аула, упразднено несколько лет тому назад.

14. Другой батальон прикрывал вагенбург, оставленный у Ачхоя.

15. Один драгун был в куски изрублен горцами. Горячая его лошадь закусила удила и первая ворвалась в ряды горцев.

16. Чапуркой называется ковш, которым линейные казаки пьют чихирь, и пьют неумеренно. Солдаты прозвали нх чапурниками. На Тереке, каждая станица имеет обширные виноградные сады, а некоторые станицы, например, Червленная, живут почти одним виноделием. Жители засевают мало хлеба, который истребляется то засухой, то саранчой.

17. Привычка горских лошадей к большим переходам и к перенесению походных трудов, отсутствие обоза, при самых многочисленных партиях, за исключением какого-нибудь десятка вьюков, умеренность и привычка горцев к боевой жизни давали Шамилю возможность делать огромные передвижения по самой затруднительной местности. В 1843 году, 27-го августа, Шамиль прошел 70 верст менее чем в сутки из Дылыма (в Салатавии), через Ми-чик-кал, в Гумбет, к аулу Унцукулю. Чтобы вполне оценить подвижность горских сборищ, стоит только прочесть описание наших походов по той же самой местности. – Прим. авт.

18. После взятия нашими войсками старого Ахульго, Шамиль скрылся, ночью с 21-го на 22-е августа 1839 года, в одну из пещер, с намерением прорваться, с небольшим числом людей, через линию блокирующих войск. С этою целью, он употребил хитрость: около полуночи, с 22-го на 23-е августа, пустил он по Койсу плот, чтобы привлечь к берегу реки внимание русских постов, поблизости расположенных, а сам, между тем, решился пробраться, по скалам, к стороне Гимров. Он взял с собою, кроме семейства, лишь несколько самых надежных мюридов. Плот, действительно, был замечен постом, находившимся у берега реки, и пронесся мимо его под градом пуль; но и Шамиль наткнулся также на другой небольшой пост, расположенный несколько назади, в ущелье. Завязалась жаркая перестрелка; ротный командир был тут убит, но Шамилю удалось с семейством пробраться стороною, не встретив уже других войск. При этом, однако ж, он сам был ранен, также один из его родственников и малолетний сын, которого мать несла на спине. Прорвавшись сквозь линию постов, Шамиль до рассвета достиг того места, где Андийское Койсу сливается с Аварским и где берега весьма близко сходятся между собою: перебросив тут бревно, беглецы перебрались на левый берег и кинулись в лесистые горы Салатау, откуда безопасно могли бежать далее в Чечню. (См. «Описание военных действий, 1839 года, в Северном Дагестане», стр. 120.) Этому сказанию противоречит, впрочем, повествование самого Шамиля, помещенное в «Военном Сборнике». – Прим. авт.

19. См. статью г. Дидимова, помещенную в № 8 «Военного Сборника» за 1859 год.

20. Еще в 1858 году Шамиль вывез из Веденя свое семейство и имущество в Дагестан, сознавая, что, с занятием Аргунского ущелья, Ведень легко может быть взят русскими. Главный наш враг, при осаде Веденя, была ужаснейшая, выше всякого описания, распутица.

Текст воспроизведен по изданию: Лето в Чечне в 1858 году // Военный сборник, № 12. 1863