ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ВОЙНА НА ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ

С 1824 ПО 1834 г.

В СВЯЗИ С МЮРИДИЗМОМ

VII.

1827-й год. Расписание войск. Отбытие из края генерала Вельяминова 1-го и назначение командующим войсками, за отъездом генерал-адъютанта Паскевича в действующий корпус, г. ад. Сипягина. Инструкции начальникам отделов края. Беспорядки в Чечне. Волнение в Табасарани. Укрощение некоторых вольных дагестанских обществ и поимка Аджи-Шефи-бека. Неудавшиеся крамолы Умалата и Бейбулата.

В "расписании войск", препровожденном Ермоловым 6-го и 11-го марта к главным начальникам отделов, для охранения и обороны края были назначены следующие части:

1) Дагестанский отряд. Апшеронского пехотного полка три баталиона (из них 1 в кр. Бурной, 1 в Кубе, 2 роты с двумя орудиями в Баку и остальные 2 роты с двумя легкими орудиями в Зардобе, для охранения переправы через Куру), куринского пехотного три [54] баталиона (из них 1 баталион в Табасарани), дербентский и бакинский гарнизонные баталионы, донской казачий полк Семенченкова, 21-й артилл. бр. легкая рота № 4 (12 орудий) и 22-й — резервная батарейная рота с шестью легкими орудиями. Все войска, кроме тех, которым указано особое назначение, должны были расположиться, в ведении г. м. фон-Краббе, у Старой Шемахи и действовать по обстоятельствам ¹.

2) Кахетинский отряд. Ширванского пехотного полка 1 баталион (третий), грузинского гренадерского 1 (третий), донской казачий полк Кутейникова, 7-й запасный эскадрон нижегородского драгунского полка, 21 арт. бр. резервной батарейной № 5 роты шесть орудий. Из этих войск женатая рота грузинского гренадерского полка должна была оставаться на Мухровани для охранения полкового штаба. В нухинской провинции учреждался пост из двух рот 41-го егерского полка и двух орудий резервной батарейной № 5 роты.

3) Войска в Грузии и Имеретии. Мингрельского пехотного полка в Имеретии два баталиона и в Тифлисе один; 44-го егерского полка в Мингрелии и Гурии три баталиона; тифлисского пехотного полка в укреплении Лорийском три баталиона и в Манглисе женатая рота; 41-го егерского полка в Тифлисе один баталион и на Белом Ключе женатая рота; херсонского гренадерского полка в Карталинии 2 баталиона, по военно-грузинской дороге 2 баталиона; 7-го карабинерного — в Тифлисе 2 баталиона, в Манглисе женатая рота и в крепости Цалке один баталион; 21-й арт. бр. резервной батар. № 5 роты в Тифлисе [55] 4 орудия и легкой № 2 роты той же бригады в Имеретии и Мингрелии восемь орудий и в Карталинии четыре.

Донские казачьи полки: Ребрикова — в Имеретии, Мингрелии и Гурии, Сысоева — в Карталинии и на военно-грузинской дороге, Фомина — на турецкой границе со стороны Сомхетии и сборный линейный полк в Тифлисе.

На линии были расположены части войск 19-й, 20-й и 22-й пехотных дивизий. Оне размещались в станицах и крепостях, баталионами или ротами, и должны были собираться в небольшие отряды на самое короткое время только тогда, когда требовала того особенная надобность — как-то: преследование хищников, наказание их за разбои в ближайших местах их жительства, устройство сообщений, сооружение укреплений и т. п. Во всех же других случаях линейные войска обязаны были держаться оборонительного положения, так как при малочисленности своей и сообразно пространству линии не в состоянии были предпринимать какие-нибудь более или менее далекие движения внутрь неприятельской страны. Вследствие этого приходилось довольствоваться только одним наблюдением за неприязненным или неблагонамеренным для нас населением. Это неудобство много способствовало свободному развитию враждебных против нас предприятий, каковы заговоры, бунты и т. п.; давало всю возможность без помехи составлять опасные для нас народные сборища; развязывало язык разным пропагандистам, смущавшим народ религиозно-политическими бреднями, и не допускало вовремя задушить злодейские против нас стремления. Оттого-то и Бейбулат, и мулла Магомет так спокойно, без всякого стеснения, шли к своим целям, и не будь чеченцы сильно приглушены Ермоловым — 1827-й год не прошел бы для нас без больших тревог в Чечне. [56]

Ближайший помощник Ермолова и его главный сподвижник, которому он вверял свои планы, и с которым разделял власть и управление, генерал-лейтенант Вельяминов 1-й не долго пережил на Кавказе своего патрона и друга: через три недели слишком он оставил край и отправился по его следам. Загадка такого быстрого отъезда Вельяминова может быть разрешена тем, что, с одной стороны, он сам не считал возможным оставаться под начальством нового корпусного командира, так как принадлежал к ермоловскому лагерю, а с другой — что от него, кок и от Ермолова, видимо хотели избавиться. Последний вывод осязательно подтверждается приказом г. ад. Паскевича ² в котором часть обязанностей Вельяминова была отнята от него и вверена новому лицу. Приказ этот следующий:

«По Высочайшему Его Императорского Величества приказу, отданному в 28 день марта, г. генерал-адъютант Сипягин назначен тифлисским военным губернатором и управляющим гражданскою частью в Грузии, под главным моим начальством».

И вслед затем:

«По извещению начальника главного штаба Его Императорского Величества, что начальник 21 пехотной дивизии генерал-лейтенант Вельяминов 1-й, по одержимой его болезни, просит о увольнении до излечения оной, г. тифлисскому военному губернатору генерал-адъютанту Сипягину поручаю начальство над войсками, за выступлением моим в Персию остающимися в Грузии и других провинциях, присоединенных к оной, и до моего возвращения и управление по гражданской части в Имеретии с провинциями, областях мусульманских вообще и делами пограничными, с управлением всех провинций на военном положении». [57]

Освободившись таким образом в лице Ермолова от своего совместника, и обеспечив себя в крае единомыслящим и приверженным себе Сипягиным, Паскевич, отправляясь с войсками в Персию, преподал, среди прочих распоряжений разным отдельным начальникам, особые инструкции начальнику кахетинского отряда — командиру херсонского гренадерского полка кн. Бековичу-Черкаскому, командующему войсками в Дагестане г. м. фон-Краббе и генерал-адъютанту Сипягину. Инструкция сему последнему составляет свод простых распоряжений об охранении вверенного ему военного района, о расположении и передвижении войск, а также о цели и назначении частей в разных пунктах их пребывания, и наконец, о заготовлении и доставке продовольственных запасов в действующий корпус. В инструкции князю Бековичу-Черкаскому разъяснены наши отношения к джарским лезгинам, необходимость удержания их в повиновении по возможности мерами кроткими и действия преимущественно угрожающие, но не окончательные или решительные, на случай их неповиновения и восстания, затем, поддержание сношений с султаном элисуйским, который обязан доставлять сведения о горных лезгинских (глухадарских) обществах и о их намерениях, и наконец, сношения с нухинским комендантом и оказание, в случае надобности, ему содействия направлением к Нухе части войск кахетинского отряда. Пространнее и многозначительнее всех других была инструкция генералу фон-Краббе, которая, между прочим, рисуя нам тогдашнее положение Дагестана, начинается и оканчивается уверенностью в долголетней опытности этого генерала и знакомством с местными условиями, в силу которых Паскевич разрешал Краббе "действовать ко всем по его усмотрению". По отношению к мусульманским [58] провинциям он остановил его внимание на охранении трех из них — ширванской, кубинской и шекинской; затем обязывал особенно оберегать дороги, обеспечить навигацию по Куре от Сальян до Зардоба, учредить обывательские караулы, сформировать конную милицию из кубинцев и ширванцев, под начальством их беков и, в случае блокады Нухи, освободить ее и непременно разбить неприятеля. Относительно Дагестана он требовал настоятельно удержания в повиновении Табасарани, Терекеме и шамхальства. Часть Табасарани между Дербентом и Самуром корпусный командир вверил охранению Аслан-хана кюринского, "приверженность коего к правительству не подвержена сомнению". Что касается Каракайтага и терекемейских селений, то спокойствие их г. ад. Паскевич возлагал на управляющего ими поручика Эмир-Гамзу, "человека расторопного, храброго и приверженного правительству, который возьмет надлежащие меры к прекращению возникающих возмущений". На сильнейшее общество в Каракайтаге — башлынсксе рекомендовалось влиять напоминанием наших милостей и приведением к сознанию, что главное их достояние — марена — в наших руках. Среди всех этих наставлений Паскевич ставил спокойствие в Дагестане в совершенную зависимость от положения дел в Акуше. Он говорил:

«Нельзя ожидать явного возмущения в Каракайтаге, ибо жители оного без помощи акушинцев никогда еще к таковому не приступали, а акушинцы уже с 20-го года ведут себя примерно хорошо. Шамхал тарковский, с помощью гарнизона в кр. Бурной, имеет весьма достаточные силы для удержания жителей владения его и вольных мехтулинцев в надлежащем порядке; присовокупив же к сему войска, которые могут поспеть к нему на помощь из Дербента и самой Кубы, нет сомнения, что край сей можно удержать в совершенном повиновении. Все [59] возникавшие доселе во владениях шамхала значительные возмущения, для усмирения коих требовалась помощь войск наших, подстрекаемы и поддерживаемы были силою акушинцев; ныне, как замечено выше, акушинцы совершенно покойны и не только не вмешиваются в дела и распри соседей своих, но в прошлом году доставили предместнику моему все возмутительные бумаги, высланные к ним персиянами, с приглашением возмутить против правительства весь Дагестан. Со старшинами акушинцев и кадием надлежит быть в частых сношениях, вызывать иногда важнейших из оных в Шемаху, дабы они лично могли удостовериться в силах наших и в спокойствии повсюду существующем, ласкать их сколь возможно более, угощать и, отпустя в обратный путь, награждать» ³.

Только относительно Чечни и вообще всей линии не было сделано никаких распоряжений, и генерал-лейтенанту Эмануелю не преподано никакой инструкции. Это могло происходить или оттого, что народы, примыкавшие к линии, были для Паскевича пока неведомы, или оттого, что он вполне доверял Эмануелю и признавал для него руководителя ненужным, или наконец потому, что спокойствие чеченцев, кабардинцев, осетин и ингуш ему казалось вполне обеспеченным, а серьезные движения с их стороны невозможными вследствие тогдашнего положения этой части края.

Между тем, чеченцы прежде всех других продолжали оставаться неспокойными, благодаря поджигательству своих старых и опытных представителей крамолы и деятельности Нох-хана, который еженедельно снабжал их разного рода распоряжениями относительно восстания, а также щедро расточал самые соблазнительные обещания, не скупясь иногда и на персидские деньги. Наконец, после [60] последней прокламации шаха, которую он прислал чеченцам, они заявили мулле Магомету, что готовы восстать хоть сейчас, лишь бы им было оказано вооруженное содействие. Мулла не замедлил отправиться с этим радостным известием к бунтовщику хану. Донося об этом Ермолову ⁴, г. м. Лаптев охарактеризовал состояние умов населения следующим образом:

«Многие жители деревень, от которых мы имеем аманатов, закоснелые в хищничестве и наскучившие спокойствием, ожидают с большим нетерпением вспомоществование, и если удерживаются еще нарушить данную присягу, то единственно для заготовления хлеба, который по причине неурожая позволено им было на необходимые свои надобности покупать на линии. Отделение войск от сего края они толкуют фальшиво в свою пользу и тем внушают многим дерзость надеяться в скором времени пользоваться свободою, обещанною им от персидского правительства. С моей стороны, сколько будет возможно употребить политических распоряжений, я не упущу; но за всем тем, дабы вернее сохранить спокойствие, необходимо все время иметь для движения отряд войск в кр. Грозной».

Таким образом, по словам этого документа, недоставало весьма немногого, чтобы возмущение обнаружилось открыто, во всей своей угрожающей форме. В виду этого; только теперь явилось намерение составить на линии отдельный отряд и, в случае надобности, употребить оружие для поддержания порядка. В сущности же, никаких мер пока принято не было, и чеченцы без всякой помехи продолжали свое дело. 29-го апреля, по призыву брата Бейбулата, прибывшего в б. Чечню с одним тавлинцем, толпа заговорщиков собралась близь [61] разоренной деревни Шали и имела удовольствие выслушать еще один новый манифест Нох-хана, в котором было сказано, что хан вскоре сам прибудет с горскими народами к Сулаку и откроет действия, а до того времени приглашает людей, пользующихся доверием в народе, "где возможно усилить возмущение". Каждому из тех, кто отличится каким-нибудь злодеянием против русских, было обещано по 16 червонцев, а тем, которые явно возьмутся за оружие, назначалось жалованье — конным по 20 руб. серебром, а пешим по 12-ти руб. в месяц. Это воззвание, а в особенности обещанные деньги произвели в толпе сильное смятение и открытую готовность тотчас же приступить к делу. Но брат Бейбулата не сумел этим воспользоваться с тою энергиею, с какою бы воспользовался в данную минуту сам Бейбулат, и все толки и пересуды на совещании не пошли далее угроз и обещаний непременно услужить хану.

На другой день, 30-го апреля, в малой Чечне происходило то же самое, что у Шали, но с последствиями несколько более осязательными и решительными, благодаря непосредственному участию в агитации муллы Магомета Кодуклая, который неожиданно явился туда с братом Нох-хана Баматом Хазаматовым и андреевским беглецом Асанбеком Казбековым. Этот триумвират остановился в сел. Гелен-Гойте, у некоего Мисоста, и, при помощи его и других жителей, в тот же день собрал 50 человек из окрестного населения, под предлогом раздачи каждому по пяти рублей задатка в счет будущего жалованья и на покрытие издержек по заготовлению продовольствия. На совещании было решено собрать партии к 6-му мая и в тот же день произвести нападение на одну из оказий, отправляемых из Грозной, но с [62] тем, чтобы в составе партий участвовали и некоторые жители покорных нам аулов. Цель последнего условия была обдумана довольно метко и заключалась в том, чтобы навлечь наше наказание на эти покорные аулы и тем заставить их возмутиться; до осуществления же этого предприятия решено произвести несколько частных нападений, где окажется удобным.

Сведение об этих замыслах прилетело в Грозную с быстротою ласточки, и генерал Лаптев немедля составил отряд из 400 казаков моздокского полка, ста гребенского и пятидесяти человек семейного войск, 150 надтеречных чеченцев, ста кумыков, пятисот человек пехоты, семи орудий 2-й легкой роты 22-й артиллерийской бригады и трех конных орудий. Войска эти были выдвинуты за Сунжу, "откуда многим жителям чеченских деревень могли быть видимы наши силы", и старшинам, равно аманатским хозяевам, объявлены замыслы бунтовщиков; с тем вместе к 6-му мая приказано исправить мосты по дороге к Аргуну и осмотреть броды для безостановочной переправы войск и в особенности артиллерии. Главная из этих мер — именно предотвращение вступления в ряды бунтовщиков жителей покорных нам аулов, была достигнута вполне, и никто кроме гелен-гойтенцев не примкнул к возмутителям. Лаптев остановился на необходимости наказать за это население Гелен-Гойты, тем более, что оно слабо исполняло свою присягу и обязанности, принимало у себя кабардинских абреков и других мошенников, замечено было во многих "шалостях" и даже в последний месяц отказалось переменить своего аманата, которому истек срок содержания. Но Лаптев собственною властью, без разрешения корпусного командира, не мог исполнить своего намерения, поэтому и вошел к нему о том с ходатайством. [63] Паскевич же, отвергая в этом случае приемы и метод Ермолова, на донесении Лаптева написал следующую резолюцию: "желательно, чтобы деревня сия была приведена в повиновение иными средствами, а никак не наказанием и разорением оной, к чему генерал-маиор Лаптев и примет надлежащие меры" ⁵.

Пока Лаптев принимал эти меры, мятежная шайка, возбужденная и обольщенная сладкими речами муллы Магометан, двинулась из Гелен-Гойты на стяжение успехов в покорных нам аулах и, усилившись по пути еще десятью человеками, 1-го мая напала близь Грозной на нефтяные наши колодцы. Караул, состоявший из шести чеченцев, под начальством сына владельца Мурдарова Шабаса, разбежался и дал возможность хищникам безнаказанно зажечь нефть. Исполнив это несложное дело, партия поехала далее мимо деревни Гуниш, пригрозив ей наказанием, в случае, если кто-либо из ее жителей донесет о ней начальству. Нефтяной пожар не имел серьезных результатов и даже не принес откупщикам большой невыгоды, потому что нефть незадолго до того была выбрана, а поплатились лишь караульные и деревня Гуниш: три представителя ее и Шабас были арестованы на гауптвахте — последний на одну неделю; караульные же были наказаны розгами. Что касается до хищнической партии, то она, потерпев неудачу почти во всех покорных аулах, и видя, что с нашей стороны меры осторожности приняты, разошлась по домам, не получив от муллы никакого вознаграждения за свою жалкую удаль. 6-го мая Лаптев снял отряд и отправил части в места их постоянного расположения ⁶. [64]

Предусмотрительное распоряжение Паскевича относительно Гелен-Гойты принесло пользу и нам, и жителям этого селения: нас оно избавило от необходимости раздувать искру в пламя и идти на встречу всяким сомнительным случайностям, а гелен-гойтенцев спасло от разорения и, может быть, от истребления. Среди них нашлись здравомыслящие люди, которые оценили это распоряжение и тем улучшили положение всех остальных. К числу этих людей относится прежде всего аманатский хозяин аула, который, видя неуступчивость большинства бежал из своего селения в Мамакаеву деревню и там поселился. Чтобы вознаградить его за усердие к нам, Лаптев возвратил ему бывшего у нас в заложниках его сына и поощрил его поступок особо от того. С Гелен-Гойтою же таким образом были прерваны всякие приязненные связи, так как возвращение или освобождение аманата считалось равносильным отозванию из чужеземного государства своего представителя. Гелен-гойтенцы так сильно устрашились этой меры, что, не прошло и месяца, как они, основательно передумав, прислали другого аманата из лучшей фамилии и с ним вместе старшин для изъявления раскаяния и испрошения прощения. Вслед за ними прибыли 5-го июля с шалинского поля жители непокорной деревни Марабатовской, с просьбою принять их всех, кроме пяти дворов, за поведение которых они не ручались, под покровительство нашей власти. Они получили удовлетворение и на верность нашему Государю принесли присягу. Таким образом, мятежный дух к июлю месяцу ослабел почти везде, куда успел закрасться, и оставался видимым пока только у некоторой части жителей шалинской поляны, реки Рошни, в ауле Казах-Кичу и в ауле Галга-Иса-Гусейн на Сунже, близь деревни Самашки. Но в этих двух последних пунктах мятежные [65] проявления были для нас не страшны, вследствие подчинения Ермоловым сунженских поселений терским князьям. Правителем и распорядителем с. Галга мы имели преданного нам и строгого князя Кагермана Алхазова, а владельцем Казах-Кичу — не уступавшего ему в приверженности к нам князя Кучук-Инала Бекичева ⁷.

Но никто не мог поручиться, что безусловная тишина станет надолго необходимым условием жизни и быта чеченцев, потому во-первых, что они, при своей склонности к приключениям, при жажде корысти и при легковерии, не могли оставаться в покое, и во-вторых потому, что они были в зависимости от лиц и обстоятельств, действовавших, происходивших и влиявших на них из Дагестана, где народ, поджигаемый тегеранским двором и Нох-ханом, бойко толковал и о малочисленности наших войск, и о силе и содействии персиян, и о возможности изгнать нас из края. Эти пересуды выражали собою пока глухое брожение, но могли быстро перейти и в открытое волнение, которого Краббе ежеминутно ожидал преимущественно со стороны Табасарани, Кайтага "и других мошеннических мест" ⁸ — и наконец дождался.

Прибытие Нох-хана в Табасарань после неудачной встречи его с своим родителем сейчас же отразилось на поведении беспокойного населения этой провинции, которое едва только семь месяцев назад приняло поголовную присягу в Маджалисе. Мятежник без затруднения встретил дружное и надежное пособие в сыне убитого Абдуллы-бека эрсойского Заале, и не прошло нескольких дней, как грабежи и разбои табасаранцев начали [66] постепенно оглашать собою пространство между р. Самуром и Дербентом. Первоначальные наши неудачи с персиянами отвлекли пока и войска, и внимание от этих хищнических проделок, но наконец усиление их, явное неповиновение всех табасаранцев нашей власти и появление бывших неприятельских партий в нижних деревнях прилегающих к большой дороге из Кубы в Дербент, заставили генерала Краббе приступить к прекращению этих беспорядков оружием. В декабре 1826-го года он предписал командиру куринского полка подполковнику фон-Дистерло выступить в Табасарань с пятью ротами вверенного ему полка и тремя орудиями, наказать деревни, передавшиеся на сторону Нох-хана, или, если встретится в том затруднение, то по крайней мере привести их в повиновение. По приглашению Краббе, к подполковнику фон-Дистерло примкнул с своею конницею Аслан-хан кюринский и капитан Эмир-Гамза-бек каракайтагский.

23-го декабря войска наши вступили в Табасарань. Жители большей части нижних деревень, вверенных управлению майсума, Мамеда и Ибрагим-бека карчагских, а также кадий Авдурзах-бек, явились с изъявлением покорности и с просьбою о помиловании. 30-го декабря фон-Дистерло вступил в Марагу, принял ее покорность и привел жителей к присяге. Население деревень, поступивших в 1825 году, по их желанию, в казенное управление: Хили-Пинжи, Зиль, Татиль, Экраг, Эрсо, Зинак, Аркит, Лидже и Аран ⁹, бежало в вольную Табасарань вместе с сыновьями сосланного в Астрахань Ахмед-паши-бека — Айдамиром, Шах-Марданом и Амир-Асланом. К бежавшим послано было [67] письмо, чтобы они возвратились, но ответа они не дали. Напротив, вслед затем эти три бека явились с конными толпами увлеченных ими жителей и вольных табасаранцев в Дарваг и насильно хотели переселить эту деревню в вольную Табасарань. Когда дарвагцы известили о том подполковника фон-Дистерло, то он послал к ним Авдурзах-бек-кадия с милициею, чтобы прогнать возмутителей; но кадий, не доехав несколько верст до деревни, повернул назад и привез сведение, что не мог пробиться к Дарвагу, так как все дороги сильно заняты неприятелем. Тогда Дистерло 2-го января 1827-го года двинулся сам, оттеснил мятежников, привел дарвагцев к присяге и направился обратно в Марагу. Аслан-хан, с своею конницею, не пошел за ним, а двинулся из Дарвага на Хили-Пинжи. Лишь только он отделился от отряда на несколько верст, как был атакован в густом лесу партиею сыновей Ахмед-паши и в сильной перестрелке потерял убитыми капитана Эмир-Гамза-бека и 17-ть всадников и ранеными 37-мь человек. Мятежники с своей стороны лишились убитым Амир-Аслана. 4-го января Аслан-хан повернул в свои владения, так как получил известие, что аварцы возвратились из джарского округа с сыном Ноха Махмад-ханом и будто думают вторгнуться в кюринское ханство. Подполковнику фон-Дистерло оставалось наказать Дювек, но, по малому количеству своих войск, он не решился приступить к этой операции и 5-го числа отступил к Дербенту, поручив заведывание приведенными в повиновение деревнями даралинского и этекского магалов прапорщику Мамед-беку карчагскому; деревни же, оставшиеся после бежавших Айдамира, Шах-Мардана и убитого Амир-Аслана, имел неосторожность вверить "тонкому мошеннику и величайшему [68] плуту" ¹⁰ Авдурзах-бек-кадию (как было сделано временно до принятия их в казенное управление в 1825 году), селение Марагу — поручику Иса-беку, а Хошни — по-прежнему Сулейман-беку. Всем этим управляющим было предписано содержать сильные караулы по границе вольной Табасарани, а для безопасности дороги от Кубы в Дербент и защиты нижних деревень временно оставлены в с. Рукель, отстоявшем в 15 верстах от Дербента и принадлежавшем поручику Иса-беку, две роты куринцев с одним орудием. Но все эти беки, как видно, плохо содержали караулы, а Авдурзах-кадий, в вероломстве которого Краббе был вполне уверен, и подавно не думал ни о чем подобном, вследствие чего Айдамир и Шах-Мардан, спустя несколько дней по отступлении отряда, ворвались с своими партиями в даралинский и этекский магалы. Мамед-бек храбро встретил их около своего селения Карчага и дал знать о том в Дербент и в шамхальские деревни, откуда тотчас ему было выслано пособие. Но мятежники не сочли удобным выждать его и отступили, обещав явиться вновь по совершении обряда поминок по убитом Амир-Аслане. Генерал-маиор фон-Краббе нимало не сомневался в том, что они приведут в исполнение свое обещание и просил разрешения Ермолова взять из отряда хоть один баталион с артилериею, чтобы присоединить его к пяти ротам куринцев и произвести экспедицию в Табасарань. Он в этом случае был того мнения, что если сейчас же не наказать мятежников, то они с наступлением лета непременно возобновят свои разбои, а за ними легко может быть последуют и каракайтагцы, так как нельзя [69] было надеяться, чтобы управление Кайтагом Байбала-бека, "человека праздного и наклонного к разврату, было столько же благоразумно и полезно нам, как убитого брата его Эмир-Гамза-бека" ¹¹. Хотя генерал-от-инфантерии Ермолов разрешил ему эту экспедицию и даже предписал полковнику кн. Бековичу-Черкаскому отправить из его отряда к генералу Краббе две роты апшеронцев и две куринцев, а вместе с тем отложить всякое предприятие на муганскую степь и ограничиться наблюдением за безопасным состоянием пограничной стражи, но Краббе движение в Табасарань произвести не успел, потому что в начале марта было сделано распределение войск по отрядам, вызвавшее Ермолова на новые распоряжения, по поводу которых он писал генералу Краббе:

«Предпишите поставить на Куре обывательские караулы и с надежнейшим из беков часть конницы в Сальянах, где ожидаю я непременно беспорядков и даже измены. Употребите [70] также кубинскую конницу под начальством капитана Иса-бека, если не возобновятся беспокойства в Табасарани и не понудят вас туда отвлечь часть войск. Аслан-хан, одобренный Всемилостивейшею Государя Императора наградою, должен в таком случае употребить все усилия, и к тому же остающийся баталион близко Дербента и часть войск в Кубе могут смирить мятежников. Вы поставите начальникам единственною целью не допускать успехов их на плоскости, но отнюдь ничего не предпринимать против жилищ их в горах, ибо сие есть приличнейшее средство в теперешних обстоятельствах» ¹².

Для охранения Табасарани был назначен по расписанию один баталион куринского полка. Генерал Краббе находил его весьма недостаточным для предназначенной цели и ручался еще раз, что весною беспорядки там возникнут непременно, так как "Нох и Заал не преминут воспользоваться податливостью глупого народа и совершенным неимением ни в Табасарани, ни в Каракайтаге преданных нам беков".

Краббе чрезвычайно верно угадывал события, потому что не успели еще высохнуть чернила на его донесении, как Нох-хан уже ознакомил табасаранцев с воззванием шаха о предстоящем его прибытии в Тифлис, которое было распространено также в Чечне и доведено в то же время до сведения Ермолова генералом Лаптевым. Нох-хан отправил в вольную Табасарань любезного сына своего Махмад-хана, а сам, тем временем, занялся аварцами и сюргинцами. В последних числах апреля Нох имел уже "значительные толпы конных лезгин из Аварии и Сургяли", с которыми двинулся через Кубачи в Каракайтаг, с намерением разорить Терекеме. 1-го числа он уже был с ними в вольной [71] Табасарани, в сс. Хошни и Халин, и там, склонив на свою сторону магалы Нитрек, Суан и Дирче, ожидал удобного случая к нападению. Аслан-хан тотчас спустился к нему на встречу к карчагским владениям и просил подкрепить его нашими войсками ¹³. Краббе выслал из Дербента три роты куринцев, прибытие которых в Карчаг убедило возмутившиеся магалы, что гораздо удобнее возвратиться к прежнему своему покойному состоянию. Руководимые этим благоразумным выводом, они обратились к карчагским бекам с просьбою примирить их с русскою властью и испросить им прощение. Нох и Заал, не ожидавшие такого поворота дел, поспешно убрались в верхние деревни и начали разглашать, что войска наши разбиты персиянами, отрезаны от границы и лишены всякой возможности влиять на Дагестан, для которого вследствие этого настала решительная минута освобождения. Однако и здесь они потерпели неудачу, не смотря на свои обольстительные уверения: верхне-табасаранцы не согласились принять их сторону и предложили им оставить их в покое, вследствие чего мятежники отступили к границам Аварии. В августе все табасаранцы возобновили свою присягу и пока успокоились. Из трех рот одна была отправлена в штаб-квартиру, а остальные две выведены в с. Рукель ¹⁴.

Однако нельзя сказать, чтобы усилия Ноха и Заала остались бесследны в тех местах, на которые они их направили после неудачного похождения в Табасарани. Успеху их в этих пунктах они обязаны частью довольно удачному, предусмотренному Ермоловым, [72] нападению 7-го июля шекинского и ширванского ханов с значительными силами на м. Сальяны ¹⁵, вследствие чего наши фонды в крае сразу упали, но еще большею частью усилиям самухского наиба Аджи-Шефи-бека, бумского магального наиба Агарзы-бека и многих других своих сотрудников. В среде их ратовал против нас даже и нухинский полициймейстер Усейн-бек. Все эти лица, действуя одновременно в разных концах Дагестана, возбудили враждебные намерения против нас нескольких вольных обществ, начиная с непокорного нам дидойского, в враждебной деятельности которого не приняло участия одно только селение Готокорели. 11-го июля дидойцы собрались во всеоружии невдали от куткашенского магала, под предводительством своего главного возмутителя белада Бегая, и выжидали известия о результате сальянских событий. Но персияне в это время были прогнаны, и в Куткашен быстро следовала рота (3-я мушкетерская) апшеронского полка (поручика Войцеховича 2-го), посланная генерал-маиором Краббе в распоряжение шекинского коменданта маиора Виниери для восстановления порядка. Пользуясь этими обстоятельствами, благоразумный куткашенский наиб Бала-бек уговорил бунтливое население поскорее разойтись — и не мог повлиять только на одного Аджи-Шефи-бека, который, удержав при себе партию в 120-ть человек, бросился с нею на грабеж в кабалинские магалы, не думая там встретить наши войска, в чем и уверил своих сообщников. Но на границе провинции он неожиданно наткнулся на наши караулы, и партия его тотчас же [73] скрылась в горы и разбежалась по домам, а при нем остались только четыре нукера, четверо микрягцев и четыре жителя селения Мескинжи. 22-го июля прибывшая апшеронская рота была обращена в кабалинские магалы и двинулась по куткашенскому ущелью для подкрепления народной шекинской конницы, в числе 350 человек, посланной внутрь Дагестана, под предводительством Бала-бека, для установления порядка и поимки Шефи-бека. 23-го числа, ночью, когда шекинская конница стада биваком под одним из хребтов, Аджи-Шефи-бек, с своими двенадцатью приверженцами, напал на караул, расположенный в бумском ущельи, но, потерпев здесь неудачу, бежал далее в Дагестан. 26-го числа Бала-бек прибыл в с. Куруш, вытребовал отсюда, а затем и из с. Ахты, старшин и доставил их в деревню Мичеклы. Перейдя на другой день к Микрягу и призвав к себе старшин этого селения, он потребовал у них всех шекинских и кубинских беглецов; но их, к сожалению, здесь уже не было, и оказалось только семейство Аджи-Шефи-бека, состоявшее из четырех женщин, которых, вместе с хозяином дома, поручили юзбашу отправить к полковнику Мищенко; семилетний же сын Шефи-бека был спустя немного найден в вершинах бумского магала, где его укрывал один шекинец. 29-го числа курушские старшины в числе 30-ти человек были приведены к присяге перед ротою апшеронского полка и дали четырех аманатов. Через три дня маиор Виниери, для приведения в окончательное повиновение вольных обществ Дагестана, выслал 150-ть человек пехоты и 300 человек ахтынской конницы, а на другой день, 3-го августа, и сам выступил вслед за ними с ротою апшеронцев и 200 конных. 5-го августа он вытребовал у селения Мескинжи [74] всех ширванских и кубинских беглецов и приступил к приведению на верноподданство неповиновавшихся нам доселе вольных обществ. Шефи-бек тем временем скрывался в трущобах, где находил убежище и содержание у многих своих приверженцев.

При таком положении дел в Дагестане, дидойцы приготовившиеся, при пособии смежных обществ, для нападения на Кахетию в числе тысячи человек, потеряли свою энергию, и хотя в последних числах июля двинулись на плоскость — собственно скорее для того, чтобы не подорвать своей репутации в глазах прочих дагестанцев, но усмотрев принятые полковником князем Бековичем-Черкаским предосторожности, повернули назад и разошлись по домам ¹⁶. Белад Бегай изъявил нам покорность — хотя весьма кратковременную, и в залог верности прислал в наше распоряжение своего племянника. Что же касается до жителей селения Готокорели, в числе 400 дворов, то они выслали к нам в с. Шильды пять своих представителей с просьбою принять их под покровительство русской власти и дозволить им свободный приход в Кахетию. По отобрании от них присяги на верность, просьба их была уважена. Примеру их вслед затем последовали еще пять шильдо-дидойских селений, в числе 600 дворов ¹⁷.

Аджи-Шефи-бек, зная хорошо, что преданность, выраженная нам вольными обществами Дагестана, далеко не искренняя, готовая при первом удобном случае замениться враждою, не торопился прибегать к нам с повинною. В этом поддерживал его и Нох-хан, уверявший, что в самом близком будущем готовится осязательный [75] толчок для парализации чувств, вынужденных нами у дагестанцев. Нох-хан на этот раз оказался правдивым, потому что не прошло двух-трех недель, как в Дагестан явился посланный Абас-Мирзою Умалат, "с двенадцатью тысячами туманов" ¹⁸, для найма горских народов в армию принца и вообще для возмущения их ¹⁹. Шамхал тарковский окончательно перетрусил от сюрприза, явившегося в лице его отверженного зятя, и между прочим писал генералу Краббе:

«Без сомнения, все дагестанские народы предадутся ему и пристанут к нему, ибо несением и исполнением поручаемых им служб стеснены они и всегда желали приезда Умалата. По прибытии его с деньгами, обнадеживанием и одними уверениями мы уже ничего не сделаем, и никакого успеха быть не может. Остается только нам средство, чтобы десять тысяч войск непобедимых российских поставить в Дагестане, дабы дагестанцы обращали внимание и страшились их, и тогда уже, с одной стороны, показав им войска, а с другой — давая им уверение, можно сим способом удержать их мирно в домах своих. Без сего, клятвою и обнадеживанием никакого успеха в деле получить нельзя».

Однако Шефи-беку не привелось погулять с Умалатом: в двадцатых числах августа, т. е. немедленно по прибытии Умалата, он был схвачен и, вместе с 12-ю своими приверженцами, шекинским комендантом маиором Виниери заключен в нухинскую тюрьму. Местные власти и все благонамеренные люди торжествовали, а Виниери просил Сипягина:

«Дабы Аджи-Шефи-бек с шайкою своею был удален [76] навсегда, и чтобы имя его, поколебавшее многие умы и привлекавшее к разбою, изглажено было навсегда в шекинской провинции. Мошенник этот не должен более видеть своей родины —писал Виниери — и того места, где разбойнические дела его приводили в ужас народ. Никогда нельзя ожидать от него исправления, ибо врожденное зло, руководившее им доселе, останется в нем навсегда; никогда нельзя ожидать от него преданности к нашему правительству, ибо измену носит он как яд, и при первом случае будет путеводителем к бунту и мятежу».

Но ни торжество нашей власти по случаю поимки фанатика, наводившего ужас в особенности на армян, ни проклятия Виниери не одолели ловкости и других "врожденных" качеств завзятого тарикатиста: при препровождении его из Нухи в Тифлис, он бежал и очутился у джарцев. Здесь он явился к джарскому старшине Гаджи-Махмуду и так обольстил его своими хитросплетениями, что положительно заставил старика поверить себе. Он рассказал ему, что бежал не для того, чтобы избегнуть наказания и приняться за прежнее ремесло, а чтобы пробраться к Аслан-хану и испросить его покровительства на прощение русских властей. В случае достижения цели, он обязывался служить верно и вечно, и, пользуясь дружбою с детьми Сурхай-хана, расставить им гибельную ловушку. Гаджи-Махмуд, удержав его у себя в гостях, донес об этом кн. Бековичу, а у Виниери ходатайствовал о прощении будто бы раскаявшегося плута. Кн. Бекович и Виниери также были усыплены его обещаниями и особенных препятствий ходатаю не поставили. Вследствие этого Шефи-бек получил свободу и возвратился на прежнее место своего жительства ²⁰. [77]

Вслед за прибытием Умалата, Нох-хан распространил в народе письмо, полученное из Тавриза от дагестанцев и чеченцев, отправившихся к шаху и шах-заде на поклон, которое "имело целью обольстить чеченцев и убедить их вооружиться против русских" (приложение VI). Письмо это, кроме восьми разных лиц, было подписано также и "войсковым старшиною Бейбулатом", который вероятно присвоил себе этот эпитет не в роде чина, а по званию своему руководителя военных сил чеченцев во время восстания их в 1825 году ²¹. Все эти сведения, вместе с копиею письма, доставил нам Аслан-хан кюринский, который доложил, что в народе опять пошли прежние слухи о том, что у нас войск в Дагестане нет, и мы лишены, по случаю войны с Персиею, уделить свое внимание и иметь надлежащий надзор в этом крае. Дав этому полное вероятие, генерал-адъютант Сипягин предписал г. м. фон-Краббе, "дабы он по местному усмотрению, если найдет нужным, некоторую часть войска, под командою его состоящего, хотя на короткое время придвинул несколько к Дагестану" ²². Генерал-маиор фон-Краббе не мог сделать ничего подобного, потому что наличные силы его были крайне ограничены: в кр. Бурной было только две роты, в дербентской провинции пять рот, в том числе две женатых, на которых лежало охранение полковой штаб-квартиры, табасаранской области и кайтагского округа; для охранения штаб-квартиры апшеронского полка и всей кубинской провинции — три роты, из коих одна женатая. С такими средствами Краббе, по словам его, [78] не имел возможности потушить волнений в Дагестане даже в их зародыше, а между тем непременно ожидал их, в виду того, что Умалат "уважаем в народе, подвластном шамхалу тарковскому, в Аварии и других местах Дагестана, где может найти сообщников и произвести с помощью денег мятеж", и что надежды на кайтаго-табасаранцев слишком мало, хотя они приняли присягу. В одном только случае он признавал мятеж не вполне для нас опасным — именно, если не шевельнется Акуша ²³.

Не смотря однако на спокойствие Акуши, опасность была видимая, так как некоторые вольные общества тотчас стеклись под знамя Нох-хана и, руководимые сыном его Махмад-ханом, выступили к границам джарских обществ. Узнав об этом, кн. Бекович потребовал немедленной выдачи хана, но джарцы уклонились, представив ему доказательства, что его не приглашали и вовсе неповинны в его появлении, а, признавая его как бы своим гостем, не могут выдать русским — иначе бы нарушили свои коренные народные обычаи. Впрочем, Махмад-хан сам отступил в горы на один переход от джарской границы ²⁴.

Одновременно с прибытием в Дагестан Умалата явился в Чечню и Бейбулат, с шестью приверженцами и значительною суммою денег. "Он был встречен некоторыми знатными муллами с большим угощением" ²⁵. Разослав тотчас своих агентов в разные концы, Бейбулат провозгласил повсеместное восстание и предлагал [79] каждому, кто за ним последует до Алазани, по пяти р. с, а далее от этой реки — полное содержание ²⁶. Ему энергично содействовали беглые кабардинцы, которых десятками высылал из-за Кубани наш "высокостепенный и высокопочтенный блюститель крепости Анапы и валий трапезонтский господин паша Аджи-Асан" (так его величал Эмануэль в своих письмах), снабжавший их воззваниями для свержения русского ига и ублажавший горские народы соблазнительными обещаниями на счет щедрости султана. Эмануэль писал:

«Все вообще азиятцы не оставлены без обольщения и советов паши; чеченцы же явно обнаружили, сколько мало уважают настоящую силу войск наших» ²⁷.

Никто не предвидел тогда того, что вероломная деятельность паши уже давно имела те же цели в пользу турецкого правительства, как и мероприятия Абас-Мирзы перед открытием войны с Персиею. Эти цели стали нам выясняться именно только теперь, так как через наших лазутчиков мы узнали, что Анапа приведена на военное положение, крепость исправлена, оборона ее усилена и в окрестностях ее находилось до 19 т. войска, "обмундированного лучшим образом" ²⁸. В виду всех этих быстро сгущавшихся на горизонте туч, правители дагестанских провинций — Аслан-хан и шамхал, а за ними начальники отрядов — генерал Краббе и полковник кн. Бекович-Черкаский, не переставали просить у Паскевича подкреплений, но на их требования был ответ такого [80] рода: "приближение зимы и взятие Эривани может приостановить все желания к возмущению, а потому надобности нету усиливать войска в Дагестане".

Тем временем Бейбулат довольно успешно шел к своей цели. Оживленные его пребыванием и вновь одушевленные муллою Магометом Кодуклаем, чеченцы быстро приставали к своему испытанному вожаку и "разными шалостями", как доносил г. м. Энгельгардт 3-й доказывали, "что намерены обновить происшествия 1825 года". Экскурсии их начались близь Грозной, где, рыская 27-го августа в числе 300 конных, они старались вызвать наши войска в поде и отвлечь их на себя, а в это время другою партиею, в числе 400 пеших, скрытою за Сунжею, напасть на крепость. Но предприятие их не удалось — совершенно для нас случайно, потому что полковник Сорочан, выступив из Грозной против конной партии, не мог удалиться на значительное расстояние, не имея для того надлежащих к преследованию ее сил, и должен был тотчас же повернуть назад. Кр. Грозная, таким образом, миновала приготовленной для нее тризны. Но Бейбулата это нимало не остановило. Приказав готовить бурдюки для переправы через Терек, он 10-го сентября отправил часть своих сил к станице Щедринской, а с другою частью, в ночь на 12-е число, повторил нападение на Грозную. В это время гарнизон был уже усилен, по распоряжению Эмануеля, резервом из линейных казаков, призванных поспешно даже из Кабарды, и вторая попытка Бейбулата также не удалась: толпы его были отражены картечью орудий, стоявших на вооружении, и казаками; понеся чувствительную потерю, оне отступили к ханкальскому ущелью. Не менее безуспешно было покушение и другой партии, отправленной к ст. Щедринской: 11-го сентября она была открыта в [81] лесах жителями аула Брагуны, которые встретили ее, под предводительством своего князя Устархана Куденетова, рассеяли и обратили в бегство с потерею одного убитого и двух раненых и одного взятого в плен ²⁹. С этой минуты Бейбулат оставил в покое и Сунжу, и Терек. Значительно усилившись прибывшими к нему из Дагестана лезгинами, он направился в б. Чечню и к кумыкам, где рассчитывал еще более увеличить свои силы и запечатлеть свою деятельность обширными и успешными предприятиями; "но примкнувшие к нему дагестанцы, узнав о взятии войсками нашими кр. Эривани и г. Тавриза, все разошлись, и при нем осталось не более 80 человек, составлявших ничто иное, как шайку разбойников" ³⁰.

Счастливое положение наших дел в Персии отозвалось весьма приятно для нас и внутри гор, где действовал с своими приближенными суровый Умалат. Оно выразилось прежде всего в изгнании жителями Сурхана из их селения бунтовщика Нох-хана, который укрылся в карахском обществе ³¹, а затем и в мгновенном охлаждении, боевого настроения лезгинских обществ, примыкавших к Кахетии. Не имея еще сведения о наших громких победах, они собрались в больших силах, под предводительством белада Аличула-Магомы, известного впоследствии наиба Шамиля, и уже приблизились к [82] нашим кахетинским границам; но когда узнали, что дагестанцы бросили Бейбулата — отступили в глубь своих трущоб и разошлись по домам. Непосредственно затем и Махмад-хан, оставленный главными своими сподвижниками, бежал в Персию по следам ех-царевича Александра, который догадался об этом еще ранее, потерпев неудачу в возмущении Имеретии. Тревожный год заключился принесением присяги на подданство России 35-ю семействами гумбетовцев, общество которых составляло крайний пункт левого фланга нашей линии ³².

Комментарии

1. В дополнение к этим войскам около половины июля месяца прибыли в старую Шемаху из станиц Темнолесской и Кавказской по два действующих баталиона тенгинского и навагинского полков.

2. Приказ по корпусу 19-го апреля 1827 г. № 14.

3. Секр. журн. бумагам по ген. шт., д. арх. окр. шт. 1827 г. № 89 .

4. Донесение г. м. Лаптева от 20-го марта № 23. Этого донесения Ермолов, за выездом из края, не получил.

5. Д. арх. окр. шт. № 37. Нач. 3 янв. 1827 г.

6. Донесение г. м. Лаптева от 10 мая № 589.

7. Донесение г. м. Энгельгардта 3-го от 4-го июля 1827 г. № 524.

8. Донесение г. м. Краббе от 24 апреля 1827 г. № 131.

9. См. "Кав. Сб." т. X стр. 180.

10. Подлинное выражение г. м. фон-Краббе в донесении генералу Ермолову от 8 января 1827 г. № 2.

11. Донесение 26-го января 1827 г. № 24.

Уцмийские владения или Каракайтаг занимали всю среднюю часть восточного или поморского Дагестана, простираясь между шамхальскими и кюринскими землями в длину на 80, а в ширину на 60 верст. Последний уцмий («повелитель» — достоинство, не уступающее ханскому), лишенный Ермоловым за измену владений, был убит своим племянником Эмир-Гамза-беком, получившим во время коронации в 1826 г. чин капитана. С уничтожением Ермоловым уцмийского достоинства, Эмир назначен был нашим правительством наибом или наместником каракайтагским, и к нему определен был русский пристав; вместе с тем часть каракайтагских владений была отдана в управление шамхалу. Со смертью Эмир-Гамзы владения его перешли к брату Байбала-беку по наследству. Местопребывание наиба было в г. Башлы. Собственных крестьян у него считалось 1000 душ, которые были весьма зажиточны. Фамилия каракайтагских беков, происходя от знатных и древних аравийских князей, и имея родство с шамхалом и казикумухским ханом, пользовалась в Дагестане большим уважением. (Д. арх. окр. шт., 1 отд. г. шт., 1830 г., № 58).

12. Предписание 3-го марта 1827 г. № 109.,

13. Донесения Краббе г. ад. Паскевичу от 1 и 3 мая №№ 143 к 150.

14. Д. арх. окр. шт., канц. тифл. в. губерн., 1 отд., 1827 года № 106 и отд. ген. шт. 1826 г. № 33.

15. Этот важный эпизод здесь обойден потому, что не составляет события в жизни собственно восточного Кавказа, а следовательно прямого отношения к исчерпываемой здесь задаче не имеет.

16. Д. арх. окр. шт., 2 отд. ген. шт., 1827 г. № 5.

17. Д. арх. окр. шт., канц. тифл. губ., и 1827 г. № 266.

18. 120,000 рублей.

19. Докладная записка г. ад. Сипягина корпусному командиру от 29-го августа 1827 г. № 107.

20. Д. тифл. в. губерн., 1 отд., 1827 г. №№ 373 и 421.

21. Д. арх. шт. кав. воен. окр., 2 отд. ген. шт., 1827 года № 19.

22. Докл. зап. г. ад. Сипягина Паскевичу от 14-го сентября 1827 г. № 114. Д. арх. окр. шт. № 5.

23. Доклад. зап. г. ад. Сипягина от 9 октября 1827 г.

24. Д. з. г. ад. Сипягина от 30-го сентября.

25. Донесение г. м. Энгельгардта 3-го г. ад. Паскевичу от 31-го августа 1827 г. № 833.

26. Донесение кн. Бековича-Черкаского от 29-го сентября, д. арх. окр. шт., 2 отд. ген. шт. 1827 г. № 5.

27. Донесение г. л. Эмануэля от 12-го сентября № 1446.

28. Рапорт г. л. Эмануэлю г. м. Сысоева от 5-го сентября 1827 г. № 1769.

29. Донесения Энгельгардта 3-го и Эмануеля от 28-го августа, 12-го и 13-го сентября и 23-го октября за №№ 829, 815, 684 и 1264.

30. Донесение полк. князя Бековича от 28-го октября; докл. зап. г. ад. Сипягина от 4-го ноября 1827 г. № 168.

31. Карахцы составляли самое горное общество, никому не подвластное, хотя аварские ханы считали их за собою и имели над ними некоторое влияние, поддерживая его щедрыми наградами за всякие услуги и в особенности за повиновение.

32. Докладные записки г. ад. Сипягина от 4 и 10-го октября 1827 г. №№ 168 и 177. Рапорт г. л. Эмануеля 14-го ноября № 1696.

Текст воспроизведен по изданию: Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник, Том 11. 1887