ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ВОЙНА НА ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ

С 1824 ПО 1834 г.

В СВЯЗИ С МЮРИДИЗМОМ

V.

Поиски Бейбулата. Неудача у назрановцев. Неудавшееся нападение на генерала Ермолова. Стремление Бейбулата к примирению с Ермоловым и желание чинов и наград. Положение дел в начале 1826-го года. Шарлатанство лжепророка Авко. Военные действия Ермолова и наказание чеченцев в январе и феврале 1826-го года. Неудачи наши среди ингуш и перемена их отношений к чеченцам. Разбои мятежников. Военные действия Ермолова и наказание мятежников в апреле и мае месяцах. Усмирение мятежа. Отъезд Бейбулата из Чечни.

Бейбулат, усилившись значительно дагестанцами, начал свое давление на аулы, расположенные по Тереку, которые уже привел в нерешимость и затруднение, на чью сторону им следует склониться. В этом неопределенном положении, надтеречные чеченцы, не смотря на время, наступившее для земельных работ, не пахали и не сеяли, а сидели сложа руки, выжидая дальнейших обстоятельств. Бейбулат, зная характер народа, стал действовать на них мерами строгости и насильного понуждения, но на первый раз паллиативно. В начале ноября он послал известного карабулакского разбойника Астемира, голова которого давно была нами [184] оценена, с партией отъявленных хищников в сто человек, преимущественно гехинцев, к станице Ищорской и поручил ему проведать о направлении умов жителей деревни Мурдаровой. При этом он приказал ему не делать нападения на деревню, не вступать в драку, а только, при неблагомыслии мурдаровцев, отогнать у них скот. Астемир исполнил это в точности: увидев, что деревня боком приняла его посещение, он отбил у нее несколько голов скота. Жители, конечно, его преследовали вооруженною рукою, но это ни к чему не повело. Сам же Бейбулат, с другою партиею в четыреста человек и с приятелем своим лжепророком Авко, двинулся в другую сторону и хотел переправиться через Терек ниже Амир-Аджи-Юрта, но вязкость грунта и большой туман воспрепятствовали ему в этом, и он возвратился в Хан-Кале.

Убедившись из поиска Астемира, что надтеречные чеченцы еще не вполне подготовлены для решительного восстания, Бейбулат послал им прокламацию, призывая присоединиться к нему и угрожая, в противном случае, отнятием или уничтожением их имущества. Оставив их на некоторое время раздумывать и соображать, он повернул на Сунжу. Здесь, благодаря его агентам и приверженцам, в числе которых были местные муллы, почва для него была подготовлена гораздо лучше: с появлением его, все чеченцы за Сунжею, даже и сунженские деревни до Куллара, за исключением Чертугаевской и отчасти Старого Юрта, кое-как державшегося еще под защитою нашего Горячеводского укрепления, наконец, явно отложились и приняли его сторону ⁸¹. Это событие было чрезвычайно [185] серьезное и для нас очень невыгодное. Заручившись, таким образом, столь сильною и важною поддержкою целого населения, и имея у себя под рукою, благодаря усердию дагестанцев, сравнительно громадную вооруженную силу, Бейбулат стал безбоязненно помышлять о предприятиях более решительных. У него на виду было три задачи, разрешение которых, бесспорно, склонило бы на его сторону разом всех надтеречных чеченцев и сделало бы его в стране не руководителем партии, а прямым властелином и диктатором. Эти задачи были: первая, уже давняя, составлявшая его зазнобу — взятие Грозной; потом, как последствие этого шага — безусловное подчинение себе староюртовских чеченцев и наконец — открытое восстание ингуш и их присоединение к общему знамени. Для разрешения первых двух Бейбулат приказал сколь возможно быстрее доставить в Хан-Кале туры и лестницы, бывшие под Герзель-аулом ⁸², а для выполнения последней он решил лично побывать у назрановцев — и тем, кстати, не потерять в бездеятельности дорогого времени, которое пройдет до той минуты, когда приказание его будет исполнено.

17-го ноября, партия в две тысячи чеченцев и пятьсот лезгин, под предводительством Бейбулата, Астемира и Авко, двинулась в назрановское общество и в тот же день явилась на р. Ассе. По известию об этом во Владикавказе, тотчас был командирован для поддержания назрановского укрепления баталион гарнизонного полка, под командою маиора, Щелкачева, при тридцати казаках и двух орудиях; вместе с тем, маиор Цыклауров быстро собрал назрановцев и занял конными пикетами и передовою цепью места [186] за Яндыркою. Бейбулат, перейдя Сунжу между Преградным Станом и Казах-Кичу, и беспрекословно присоединив к себе жителей этого последнего аула и деревень, лежавших по р. Ассе, расположил одну часть скопища на правом берегу Сунжи, а другую по назрановской горе. Но далее этого дело не пошло, потому что намерение назрановцев противодействовать мятежникам — конечно, под наблюдением и при содействии наших войск — исключало всякую возможность произвести среди них открытое восстание.

В это время генерал Ермолов, находившийся в Червленной, решил предпринять поездку в Кабарду, чтобы "обстоятельно разузнать" обо всех происшедших там событиях, лично удостовериться в положении и нуждах страны и сделать на месте распоряжения к предотвращению беспорядков в будущем. Бейбулат, узнав об этой поездке по благовременному заготовлению повсюду лошадей и конвоя, задался смелою мыслью схватить Ермолова на пути следования. Нимало не медля, он выделил из своего скопища всех лезгин и, кроме того, до тысячи доброконных чеченцев, и бросился к Тереку. Ермолов выехал из Червленной утром 20-го ноября, оставив в станице отряд под командою полковника Мищенко, которого снабдил надлежащими наставлениями ⁸³. День был мрачный, и окрестности были застланы густым туманом. Бейбулат, со всею своею партиею, подстерегал корпусного командира за Тереком против Казиорского шанца, и зная даже час, в который ему следовало выехать из [187] станицы, переправил на левый берег к дороге 400 отважнейших джигитов. Но, увы! к полному отчаянию Бейбулата, предприятие его не удалось: под прикрытием тумана Ермолов проехал как нельзя более благополучно, не подозревая ни о какой опасности. Бейбулат прождал еще некоторое время, и видя, что его джигиты не подают никакого сигнала, выдвинулся сам на дорогу, сделал поиск направо и налево и тут только убедился, что прозевал намеченную им дорогую жертву. Едва только Ермолов приехал в ст. Калиновскую и отпустил конвой, как прискакал с поста казак и принес весть о появлении партии. Прикрытие, сопровождавшее корпусного командира, в числе 120-ти гребенцев, под командою хорунжего Фролова 2-го, вскочило на коней и помчалось по указанию вестника. Оно накрыло Бейбулата между постами Наурским и Мекенским как раз в ту минуту, когда одна часть партии переправляла на правый берег рогатый скот, захваченный в поле, а другая скакала с табуном лошадей вдоль по берегу. Гребенцы лихо ударили на первую из них и отхватили всю добычу; затем, предоставив ее ведению и распоряжению жителей станицы Калиновской, которые, с одним конным орудием и ротою пехоты (капитана князя Авалова), поспешали за ними под командою моздокского полка маиора Золотарева, гребенцы погнались за второю частью хищников. Они настигли и эту, уложили на месте пятерых, взяли одного в плен и выручили весь табун; сами же лишились трех раненых ⁸⁴.

Холода становились весьма чувствительные, и зима постепенно вступала в свои права. Неприятельские толпы были дурно снаряжены и частью голодны, потому [188] что трудно было обеспечить продовольствием такое огромное скопище; к довершению невзгод, главные предприятия Бейбулата не удались, и это произвело неблагоприятное впечатление на его сподвижников. Лезгины, первые из всех, стали открыто поговаривать, что им пора по домам. Бейбулату это не могло понравиться, так как они, составляя его оплот и надежду, своим удалением могли бы невыгодно подействовать на остальных. Делая вид, что не слышит их желания и некоторого ропота, Бейбулат тем не менее счел нужным повернуть поскорее назад, в Хан-Кале, и отозвать туда же другую половину скопища, караулившую назрановцев. Вместе с тем он отпустил в свои дома тех, на которых мало полагался, или которые были ему более не нужны. В числе последних находился также брагунский князь Джемболат Актулов, взятый в плен 2-го октября, но потом добровольно примкнувший к мятежникам, у которых ему очень понравилось. Об этом было уже известно нашему начальству. Актулов, видя, что ему волей-неволей приходится возвратиться под сень своих пенатов, и предвкушая неприятную расправу за свою измену, явился в станицу Щедринскую и, не запинаясь, объявил, что он, наконец, бежал от своих похитителей. Но начальник станицы Камков ему не поверил, и имея доказательства и улики совершенно противные, арестовал его и препроводил в Червленную к полковнику Мищенко.

Бейбулат не мог не видеть, что его фонды быстро понижаются, поэтому, одновременно с поворотом партий к Хан-Кале, он круто повернул и свои личные дела и интересы. Он начал изыскивать способы к отступлению, но к такому отступлению, которое бы его привело не к виселице или под шпицрутены, а к давно [189] задуманным наградам и деньгам. Он подослал своих приверженцев к Сорочану, узнать — какого он в данном случае мнения. Последний, действуя по совету Ермолова, заявил, что сам по себе Бейбулат прав, потому что исполняет во всем волю имама (маюртупского), а виноват один только лжепророк Авко ⁸⁵. Сорочан надеялся, что по поводу такого лестного отзыва о Бейбулате, он получит от него письмо с просьбою о прощении, и не отгадал мысли бунтовщика, который думал, что ему самому пришлют письмо с предложением мира, наград и пенсии. Таким образом, стороны друг друга не поняли, и в силу этого маленького недоразумения, Бейбулат бросил переговоры и с оставшимися после расчистки сподвижниками возвратился в свое насиженное гнездо. Здесь он стал всеми силами упрашивать их, в особенности лезгин, чтобы они не расходились и подождали бы хоть несколько дней, в течение которых он постарается завершить деятельность года блестящим взрывом и тем вознаградить их за труды и услуги. Скопище ему поверило и присягнуло, что на короткое время остается еще при нем. Поспешая исполнить свое обещание, Бейбулат, на другой же день, 26-го ноября, выслал одну партию на хребет гор, к Старому Юрту, а с другою направился вверх по Сунже от Грозной, напал на деревню Кулиеву и испепелил ее со всеми запасами. Сын Кулиева, находившийся в это время у себя в имении, едва спасся в Грозную. Отсюда Бейбулат пришел к Сунженской деревне, которая приняла его с совершенным дружелюбием. Партия же, двинувшаяся к Старому Юрту, имела целью напасть на транспорт, следовавший в Грозную, но, по [190] просьбе Сорочана, полковник Мищенко остановил этот транспорт в Червленной, и штука не удалась.

Все эти обстоятельства, равно просьба жителей Старого Юрта и надтеречных чеченцев, о помощи против скопища Бейбулата, заставили полковника Мищенко 29-го ноября, с его отрядом, переправиться на правый. берег Терека и на другой день явиться у Горячеводска. Лезгины и чеченцы, узнав об этом движении, а более понуждаемые снегом и морозом, не дождавшись его, поспешили очистить Сунженскую и Ачагинскую деревни и частью удалились в Хан-Кале, а большею частью рассеялись по ближайшим деревням за рекою Сунжею: около половины лезгин также оставили мятежника. Мищенко находился в выжидательном положении, охраняя население и сообщение с Грозною. Бейбулат, видя, что скопище его живо распадается, послал тургаков собирать новые силы. 4-го декабря, в пятницу (день, назначенный всегда для собрания), в Хан-Кале со всех сторон опять явилась, по словам Мищенко ⁸⁶, "глупая сволочь". Бейбулат объявил собравшимся, что Ермолов убит в Кабарде, уговаривал их воспользоваться этим случаем и уверял в фантастических выгодах и несбыточных предприятиях. Но чеченцы не поддавались и отказались от службы возмутителю; только остаток лезгин, человек в двести слишком, еще раз уступил его настояниям и тотчас был размещен, для продовольствия, в чеченских деревнях за ханкальским хребтом. Мищенко, видя, что опасность для Старого Юрта миновала, отступил с отрядом на левый берег Терека и 5-го декабря расположил его в станицах: Червленной, Калиновской, Шелковой, на Савельевых хуторах и в [191] Науре. Вместе с сим, приостановленный им транспорт был передвинут благополучно в кр. Грозную. Расходясь по домам, чеченцы успокоили своего предводителя тем, что обещали ему вновь не сходиться с русскими и не ездить в Грозную, даже присягнули в этом и обязались за неисполнение платить штраф в пятьдесят рублей. Но это обещание они поддерживали недолго: во второй половине декабря явились к нам с повинною некоторые изменники Сунженской и Ачагинской деревень; потом, когда они были приняты великодушно — по их следам пришли жители Амир-Хан-Кичу, большого Чеченя, Алды, Атаги, Герменчука и деревень, расположенных по Сунже. Все они сваливали вину своего отщепенства на неотразимое давление Бейбулата, обвиняли в особенности имама Авко и, прося прощения, обещали более не возвращаться к прежним проступкам. Им мало верили, зная, что главную роль в их покорности играют жуткие обстоятельства, но, делать нечего, приходилось не только простить, потому что другого исхода не было, но даже и вполне согласиться, для успокоения их, что они, действительно, были не более, как невинные жертвы своего легкомысленного увлечения.

Тем временем, Ермолов, докончив дело в Кабарде и облегчив свое сердце, а также порадовавшись тому, что может теперь сосредоточить все внимание на Чечне и на чеченцах, собрался в обратный путь, в Червленную. Но накануне выезда, 19-го декабря, радость его была омрачена громовою вестью о кончине его благодетеля Императора Александра I-го. Как ни желалось ему самому с собою пережить скорбные дни неутешного горя, но, помня свой долг, он этого сделать не мог, потому что события не ждали. 20-го декабря [192] он выехал из Екатеринограда и 21-го был уже в Червленной. Он здесь застал указ Сената о присяге Императору Константину, но через день, 26-го числа, прилетел фельдъегерь и привез Его отречение, вместе с манифестом о восшествии на Престол Императора Николая. Все окрестные войска тотчас приняли присягу, которая затем последовала по всему краю в величайшем порядке и тишине.

Приезд Ермолова окончательно разредил скопище мятежников, приютившихся на зиму в Хан-Кале и в окрестных деревнях; начались размолвки в собраниях и, наконец, полная неуступчивость со стороны чеченцев. Бейбулат, при сильном старании Авко, попробовал вновь ухватиться за своих приверженцев помощью своей власти и влияния — для чего даже напился пьян, но попытка не удалась, и все разошлись окончательно, кроме части лезгин и тургаков. Оставив последних в Хан-Кале на попечении Авко, Бейбулат отправился в б. Чечню, чтобы собрать свежие партии. Но и здесь почет и внимание ему оказались не те, что недавно. Тогда он опять бросился к нам и упросил своего приятеля, с которым вместе жил, андреевского жителя Мурата, изменившего нам в числе других, чтобы тот принял на себя роль его парламентера и защитника перед Сорочаном, знавшим прежде его хорошо и даже называвшим своим кунаком. Мурат прислал Сорочану письмо, в котором, оправдывая себя и Бейбулата, просил разрешения явиться в Грозную для переговоров. Получив согласие, он прибыл 31 декабря в сопровождении атагинского жителя Мансура и заявил Сорочану следующее: все действия и проступки Бейбулата были последствием мщения генералу Грекову за презрительный прием в [193] Грозной, Бейбулат готов прибегнуть с покорностью, обещается подчинить нам все деревни и служить верно, но прежде желает знать, что ему за это дадут, т. е. какой чин, какое жалованье и т. п. Сорочан повторил тоже самое, что и прежде, т. е. что сам Ермолов столько не обвиняет Бейбулата, как лжепророка и имама, и чтобы Бейбулат прислал письмо или доверенных от себя людей для переговоров прямо к корпусному командиру. Мурад удовлетворился и дал слово приехать в Грозную вновь, по прибытии туда Ермолова, даже с самим Бейбулатом, если только будет послан за ним Мансур ⁸⁷. Но, видно, излишняя любезность и сговорчивость Сорочана вселили недоверие к нему Бейбулата, вследствие чего последний опять остановился в своих миролюбивых желаниях и вновь повернулся к чеченцам и в Чечню, куда тянула его необоримая сила всех прелестей мятежа, треволнений и разного рода приключений и сильных ощущений: горбатого могила исправит! Хотя Мурад, увидев это, предлагал Сорочану, спустя несколько дней, доставить лично Бейбулата, но не иначе, как за плату, и назначил ее в 600 рублей, но Сорочан сообразил, что свидание это так дорого не стоит и отказался от предложения авантюриста ⁸⁸.

Положение наших дел в начале 1826-го года не только в Чечне, но и вообще на Кавказе, обрисовано самим Ермоловым, во всеподданнейшем донесении от 10 января и в отзыве его к военному министру от 11 января ⁸⁹ следующим образом:

«Долгое время продолжающаяся ненастная погода и от [194] проходящего льда затрудняемая через реки переправа остановили действия мятежников.

Закубанцы, неослабевающие в своих усилиях, сделали набег в пределы наши, но партия не довольно была многочисленна и, будучи догнанною уже за Кубанью казаками, решительно ударившими на нее, понесла чувствительный урон. Кабардинцы с некоторого времени покойны, ибо побег за Кубань для соединения с удалившимися прежде туда изменниками возбраняют снега, выпавшие в горах: но, вероятно, вместе с весною возобновятся беспокойства. Чеченцы в полном возмущении и все под ружьем: к ним в помощь приходили жители гор в некотором количестве, но Терек, препятствующий переправе, не допускает их злодеяний. Дагестан многолюдный и воинственный, испытав строгое прежде наказание, не принял участия в мятеже и хранит доселе верность. В Табасарани утихли беспокойства, но лезгины, по ту сторону гор обитающие, делают разбои.

Собранные мною войска расположены против чеченцев, но действий против оных не начинаю я в ожидании морозов, дабы не так удобно могли они укрываться в лесах и дать убежище своим семействам. С намерением допускаю я некоторое медление, ибо ожидание наказания, вид предстоящей опасности и меры осторожности необыкновенной ослабляют их единодушие и приуготовляют нам успех с меньшими пожертвованиями. Вскоре намереваюсь я начать действия».

В дополнение к этому отзыву Ермолов, между прочим, просил и об усилении войск кавказского корпуса, так как, решив открыть военные действия против чеченцев, он заранее не мог знать — достаточно ли будет тех сил, которые он для этого приготовил. О приезде его на линию и о намерении его явиться в глубине Чечни население узнало тотчас же. Хотя в нем горючего материала было еще много, а [195] недружелюбия к нам тем более, но оно, вследствие зимнего времени и в ожидании заслуженной кары, поспешило притихнуть и даже не слушало тургаков, потерявших над ним значительную долю своего влияния. Перемена не в пользу Авко и Магомета стала заметна не только в населении, но даже и во многих муллах. Вследствие потери, таким образом, взаимной связи среди мятежников, восстание в Чечне и борьба с нами в начале 1826-го года перешли в разбои и хищничества отдельных шаек и в похождения абреков, байгушей и разных искателей приключений. Это отребье, наскучив сидеть в Хан-Кале без дела, в голоде и холоде, в то время как Бейбулат переговаривался с нами о чинах и о жалованьи, 3-го января выделило из среды себя десять отчаянных экземпляров и отправило их на поиски по проезжим дорогам. Они прежде всего прибыли в Сунженскую деревню с требованием от каждого жителя по рублю на свое продовольствие, и когда потерпели отказ и были прогнаны — ограбили в пути нескольких проезжающих ачагинцев. Через несколько дней, партия в 60 человек, с двумя значками, напала на сорок повозок с сеном, оторвавшихся от транспорта в 157 подвод, следовавших накануне из Старого Юрта в Грозную, и отбила 14 пар быков; потом, сотенная партия тургаков 12-го января затеяла перестрелку с нашим прикрытием на рубке леса у Сунжи, но была, конечно, отбита без потери для нас, а сама потеряла двух убитых и четырех раненых — и так далее, все в этом роде и духе. Проделки этих хищников обрушивались большею частью на жителей тех сунженских аулов, которые, возвратясь из скопища Бейбулата, принесли нам раскаяние и поселились вновь на своем пепелище — [196] именно на пепелище, в буквальном смысле этого слова, так как, увлеченные мятежником, не сообразив тогда, что делают, эти жители во время бегства к Бейбулату сожигали свои собственные дома, доказывая тем, что более не хотят к нам возвратиться. Теперь же, отстраиваясь заново и вынося на себе мщение тургаков за измену их предводителю, они так поучительно управлялись с сими последними, не ожидая нашего содействия, что недавние их друзья и совместники уходили от них и с пустыми рунами, и с окровавленными физиономиями. Этими неудобствами они были отчасти обязаны своему имаму Авко, который, вращаясь преимущественно в Хан-Кале и иногда в Атаге и Чахкери, посылал их, за отсутствием Бейбулата, на поиски и для наживы — так как сам с окружавшими его десятками двумя приверженцев, посвятивших себя при нем богомолию, положительно пропадал с голода. Он все ждал и никак не мог дождаться, Бейбулата, который обещал ему явиться из б. Чечни с новыми толпами и открыть еще раз решительные действия. Авко хотя теперь поумнел и напрактиковался, но все же тяготился тем, что Бейбулат оставил надолго его одного поддерживать в приверженцах и в народе, неразочаровавшемся еще окончательно в бреднях пропаганды, стремление к освобождению от русских и к общению с аллахом и его пророком. Время от времени он измышлял разные проделки, способные, по его разумению, поддержать престиж имама, но все это у него не клеилось, и если имело какое-нибудь влияние, то разве опять-таки на тех же тургаков, но уж не на население вообще. Так, в начале января он послал приказание мулле Сунженской деревни Егулунбею, чтобы тот от его [197] имени велел всем чеченцам, по Сунже живущим, говеть в течение трех дней и после того одному из юношей зарезать красного быка, шкуру, голову и ноги которого прислать ему, а остальное раздать бедным. Но Егулунбей этого приказания не исполнил — не смотря на предуведомление лжепророка, что он получил его от самого Бога. В тоже время этот юродивый, выбрав себе из числа своих приверженцев семь почетных, но выживших из ума, стариков, заперся с ними в темной сакле, просидел там семь дней в посте и молитве и потом, выйдя к народу, объявил, что видел большие чудеса — которых, впрочем, рассказать не может. Слушатели и рты разинули. Авко, подхватив их недоумение, поспешил добавить, что чудеса предвещают явление великого человека на защиту Чечни, а чтобы он, действительно, явился — необходимо ему и старикам просидеть еще четыре дня взаперти и в посте. На этот раз народ не выразил изумления, а бедные старцы беспрекословно подчинились шарлатану.

В сущности, Авко не обманул: обещанный человек, действительно, явился в Хан-Кале, но он был никто иной, как Бейбулат — и не один, а с значительным числом собранных им вновь в большой Чечне мятежников ⁹⁰. Тотчас же он разослал во все стороны тургаков сзывать народ и объявить в деревнях, что хотя Ермолов, с частью войск, уже и приближается к малой Чечне, но войти в нее не посмеет, потому что послал бумагу к Государю, прося на то разрешения, и повеления еще не получил, [198] поэтому, чтобы народ ничего не боялся и смело стекался к нему, а Государь пришлет Ермолову ответ, и тогда Бейбулат даст об этом всем знать и укажет, что предпринять ⁹¹. Легкомысленный и праздный народ поверил этому, хотя прибывал на зов медленнее и боязливее прежнего, потому что Ермолов с 19-го января уже сидел в Грозной, и это появление не предвещало выгоды для тех, кто чувствовал себя виновным. Мало того, до слуха жителей малой Чечни и деревень по Сунже дошло, что некоторые лица уже подверглись далеко немилостивому возмездию за свои преступления.

22-го января 1826-го года прибыл к кр. Грозной отряд полковника Мищенко и расположился лагерем. После дневки, он передвинулся в селение Сунженское и там ожидал корпусного командира. 26-го числа Ермолов, с особою частью войск, двинулся из кр. Грозной и, соединившись с полковником Мищенко, в тот же день направил весь отряд в ханкальское ущелье ⁹². Углубляясь в первый раз в эти места и не рассчитывая найти там продовольствие, Ермолов взял с собою до 170 повозок с разными припасами, которые следовали в арриергарде, обеспеченные надежным прикрытием. Лишь только головной баталион 41-го егерского полка втянулся в дефиле, как на ханкальских высотах появилась небольшая партия чеченцев, которая открыла дальний и [199] безвредный огонь. Несколько гранат из двух орудий 22-й артиллерийской бригады заставили ее повернуть за хребет. Ермолов, находясь в это время на одиноко высившемся среди ущелья кургане, получившем впоследствии его имя, любовался трудами покойного генерала Грекова, который расчистил дорогу так хорошо, что едва оставались признаки прежнего непроходимого леса. Когда главные силы отряда прошли дефиле, то были приостановлены в ожидании арриергарда, где тифлисцы и ширванцы, при содействии двух орудий, вели оживленную перестрелку с атаковавшим их неприятелем. Наконец, войска вышли из ущелья и расположились для привала на чистом поле. Отсюда Ермолов послал подполковника Сорочана, с баталионами 41-го егерского и апшеронского полков, шестью орудиями и пятью стами казаков, занять поспешнее большое Атага, вмещавшее до 700 семейств, и обеспечить там стоянку отряда. При приближении авангарда жители разбежались; все имущество и богатые запасы хлеба и фуража остались в наших руках. Занявшись на другой день устройством вагенбурга, корпусный командир отправил к р. Аргуну триста человек казаков, с ротою егерей и одним орудием, для обозрения переправы и аула малого Атаги. При приближения к последнему, рекогносцировочная колонна была встречена из леса сильным ружейным огнем и пронзительными возгласами множества голосов, доказывавшими намерение броситься в рукопашную схватку; но картечь быстро уняла и пыл неприятеля, и его концерт, вследствие чего все дело ограничилось только перестрелкою, в которой, впрочем, мы лишились ранеными одного казачьего офицера и четырех казаков.

Всеми действиями чеченцев руководил, конечно, [200] Бейбулат, основавший, между прочим, свое пребывание в шести верстах от б. Атаги, в ауле Чахкери. Появление Ермолова было для него весьма выгодно, так как жители ближайших селений, опасаясь, что наши войска наведаются и к ним, поспешили присоединиться к мятежникам. Это сразу подняло Бейбулата на прежнюю высоту представителя народа и защитника его интересов, и дало ему законное основание призвать к оружию и отдаленные аулы малой Чечни. Скопище его увеличивалось так быстро и сильно, что уже с вечера 27-го числа он получил возможность беспокоить наши войска почти ежеминутными тревогами. Вследствие этого. Ермолов на другой день поспешил очистить большое Атага и соединил весь отряд на открытом и возвышенном месте у вагенбурга. Не смотря на это благоразумное мероприятие, поставившее нас по-видимому вне всякой опасности от нападения, Бейбулат имел дерзость, в час пополудни, атаковать наш лагерь со стороны селения и с обоих флангов. Хотя эта атака и несколько других, последовавших за нею, были отбиты, но, к общему удивлению, настойчивость мятежников была так энергична, что они поддерживали бой до самого вечера и только с наступлением темноты удалились в Чахкери. В этот день у нас убит один рядовой и ранены: гвардейского генерального штаба поручик Ермолов, пулею в руку навылет, и десять нижних чинов; контужено три рядовых.

Едва только затихла перестрелка, как с противоположной стороны Аргуна, из с. малой Атаги, послышались выстрелы, крики, и показалось множество огней. В эту минуту все поставлены были в недоумение относительно такого переполоха, но, спустя немного, [201] лазутчики сообщили, что вся суматоха выражала торжество Бейбулата и его партий по случаю прибытия значительного числа мичиковцев, ичкеринцев и даже лезгин. Мятежники, конечно, ободрились еще более, и на другой день, 29 января, в два часа пополудни, снова атаковали наш лагерь из ближайшего леса, бывшего на его правом фланге. Покушение это было уничтожено нашим артиллерийским огнем. Однако, назойливость неприятеля от этого не сократилась, так как перед вечером он на виду у нас стал располагаться в том же лесу сильными партиями. Естественно, что он думал повторить свое нападение ночью, но оно почему-то не состоялось, и утром никого не оказалось. Ермолов положил действовать решительно — иначе не было бы конца взаимному состязанию. Мятежников нужно было поразить в их гнезде, т. е. в Чахкери, и лишить их выгодного и более или менее безопасного там приюта. Для этого он снарядил особую колонну ⁹³, вверил ее командиру ширванского полка подполковнику Ковалеву и приказал ему истребить Чахкери.

30-го января, за два часа до рассвета, колонна выступила из лагеря и, не доходя версты до деревни, остановилась в ожидании рассвета. Лишь только забрезжило, артиллерия наша открыла по аулу беглый огонь поорудийно. Жители Чахкери и находившаяся в этом ауле партия бунтовщиков, вместе с их предводителем, едва успели захватить оружие и бежали в леса. После непродолжительной канонады, один баталион пехоты на штыках бросился в аул, а рота 41-го егерского полка, разделившись на мелкие команды, [202] направилась во все стороны для сожжения и уничтожения всяких продовольственных запасов. В резерве при орудиях оставлены три роты, а четвертая, с казаками и двумя конными орудиями, под командою командира моздокского полка подполковника Петрова, подвигалась не в дальнем расстоянии от аула вправо и наблюдала дорогу, ведущую с Гойты. Полнейшее раззорение аула Чахкери и уничтожение запасов было произведено так быстро и решительно, что чеченцы не успели опомниться, и колонна, потеряв всего одного раненого, начала отступать в лагерь. Лишь только она отошла от аула не более версты, как мгновенно спустился на землю густой туман и, смешавшись с дымом всеобщего пожарища, затмил весь божий свет до такой степени, что в нескольких шагах нельзя было рассмотреть даже всадника. Среди этого неожиданного мрака вдруг пронеслись по поляне дикие возгласы тысячи голосов, и громадная конная партия неприятеля промчалась мимо наших стрелков, не замечая их, и тут же столкнулась с казаками. Этот внезапный и сильный удар опрокинул с коней несколько человек с обеих сторон, но не смутил казаков, которые молодецки встретили врагов шашками и кинжалами. В ту минуту, как здесь происходил рукопашный бой, другие толпы отважно атаковали нашу пехоту. Последняя отбросила их штыками и отдала на жертву артиллерии. В расстоянии пятидесяти шагов орудийная картечь приняла мятежников в свои объятия и поражала их так жестоко, что, по словам Ермолова, разрывала тела на части. Бросаясь подбирать трупы своих товарищей, чеченцы и лезгины только увеличивали собою их количество. В продолжение этого отчаянного боя, среди которого слышались ободряющие [203] гимны и восклицания мулл, успели прибыть из малой Атаги все находившиеся там подкрепления, и скопище, усилившись до трех тысяч человек, всею своею массою накинулось на нашу колонну. Это был третий отчаянный натиск, которым Бейбулат думал раздавить наши войска и на их плечах проложить себе дорогу в лагерь. Но решимость его не удалась: картечь шести орудий, беглый огонь пехоты и лихие контратаки казаков обратили ее в нуль. В это время туман стал быстро подниматься кверху и обнаружил вдали надвигавшийся свежий баталион и два новых орудия, которые спешили на помощь нашей колонне. Неприятель сперва попятился назад, но вслед за тем прекратил бой и обратился в бегство. Колонна возвратилась в лагерь в девять часов утра.

Чеченцы уверяли, что такого жаркого боя не помнят. Они лишились одними убитыми более двухсот человек. С нашей стороны убито четыре рядовых и ранено три обер-офицера и 33 нижних чина; контужено два обер-офицера и 6 нижних чинов.

Ермолов находил, что на первый раз мятежники получили наказание достаточное. И действительно, в течение двух последующих дней не раздалось ни одного выстрела. Признавая, что задача в этом углу кончена, корпусный командир, 2-го февраля, с рассветом, снял отряд и направился в обратный путь. Пройдя ханкальское ущелье. войска разделились: баталион 41-го, 300 человек 43-го егерских полков, два орудия 22-й артиллерийской бригады, одно конно-казачье и 50 казаков пошли с Ермоловым в Грозную, а остальные войска, под командою подполковника Ковалева, заняли свои прежние квартиры в Сунженской деревне. [204]

Не для отдыха, однако, и не надолго разделился отряд: 5-го февраля, в три часа пополуночи, он опять соединился вблизи ханкальского ущелья. Пройдя аул большой Чечень (в 17 1/2 верстах от Грозной), и переправившись в полуверсте от него через Аргун по исправленному наскоро мосту, отряд вступил в большую Чечню и расположился на ночлег в двух верстах от аула Белгатой. Вторичное появление наших войск за Хан-Кале навело на мятежников такой страх, что они не решились препятствовать нашему движению. Не встретив ни одного явно неприязненного чеченца и не слышав ни одного выстрела, Ермолов 6-го февраля занял Белгатой и истребил деревню Ставноколь, лежавшую в четырех верстах вверх по Аргуну. Перейдя затем в Шали, он не застал там ни одного жителя: все рассеялись по лесам за несколько дней до появления отряда и укрыли там свои семейства. 7-го Февраля к Ермолову явились жители Герменчука, выразили свою преданность нам, доставили аманата и просили не тревожить их аула.

На другой день, 8-го февраля, отряд переправился через Аргун обратно в малую Чечню и через большой Чечень потянулся в Алды. Половине этого аула, всегда прежде покорной, но вовлеченной в мятеж насилием, корпусный командир даровал прошение, а другую занял войсками. При этом жители последней открыли перестрелку, но она оборвалась после нескольких наших картечных выстрелов. Они образумились и, спустя несколько часов, явились с раскаянием, дали аманата и просили лишь об одном, чтобы не отыскивали в лесах их семейства и дозволили бы им оставаться там безбоязненно.

Трескучие морозы задержали в Алды наш отряд [205] целые восемь дней. Не взирая на то, что большая часть войск стояла по квартирам, и в топливе не было недостатка, суровая погода давала себя чувствовать невыносимым образом; семейства же алдынцев, скрывавшиеся в лесах, претерпевали страшные бедствия. Жители многих деревень поспешили привести своих аманатов.

16-го февраля, в три часа пополуночи, отряд выступил из Алды и с рассветом приблизился к гойтинскому лесу. Заметив по опушке его сильные караулы, Ермолов командировал подполковника Сорочана, с двумя ротами апшеронцев, ротою тифлисцев, тремя стами нижних чинов 43-го егерского полка и двумя орудиями, и приказал ему сбить эти пикеты; маиора же Скалона отправил с баталионом 41-го егерского полка, при барабанном бое, занять дорогу и обеспечить войскам свободное движение. У самого леса Скалон был встречен довольно оживленным ружейным огнем, но он не помешал роте егерей броситься вперед на штыках и живо вытеснить неприятеля. После этого, пятьсот казаков, под командою подполковника Петрова, понеслись через лес и, проскакав его, атаковали аул Белакай, расположенный на поляне, в двух верстах от дороги. Большая часть жителей бежала в лес, и лишь немногие решились защищать свои жилища, но попытка их, конечно, не увенчалась успехом: они были прогнаны, а Белакай сожжен.

Отсюда отряд двинулся мимо Урус-Мартана (в шестнадцати верстах от Алды). Густой и высокий кустарник давал весьма удобное убежище сильной партии неприятеля, которая встречала и провожала войска неустанною перестрелкою. Но впереди неприятель был отражаем казаками, а а арриергарде — картечью двух [206] орудий. Оставив в стороне Урус-Мартан, Ермолов двинулся к аулу верхнему Рошню, лежавшему на речке того же имени, занял его при довольно сильной авангардной перестрелке и расположился здесь на ночлег. В течение дня потеря наша состояла из двух убитых и шести раненых нижних чинов. 17-го числа была занята деревня Гехи, находившаяся в пяти верстах от Рошня. Это был лучший и населеннейший пункт малой Чечни, с хорошими постройками и с богатыми садами. Так как жители его оставались все еще в лесах, то корпусный командир приказал сжечь его до тла.

Подвигаясь по возможности медленно, Ермолов умышленно давал средства мятежникам соединиться в большую партию, которую бы мог поразить и еще раз проучить. Он рассчитывал, что будет ею непременно задержан в гехинском лесу, поэтому, выступив туда с ночлега, 18-го февраля, принял все меры предосторожности. Чеченцы, действительно, были в сборе, но при приближении отряда к лесу рассеялись и открыли нам беспрепятственный проход. Всю эту заповедную и грозную трущобу войска прошли при весьма слабой перестрелке и, после шестнадцати верст пути, стали на ночлег в ауле Даут-Мартан. В течение дня выбыло у нас из строя два раненых нижних чина.

Поджегши ночью Даут-Мартан. отряд не медля тронулся вперед и 19-го февраля на рассвете подступил к деревне малой Шельчихе, Казакам приказано было занять ту часть ее, которая не была окружена лесом, а другую, бывшую в руках неприятеля, велено атаковать двум ротам апшеронцев. Чтобы облегчить им взятие аула, был предварительно открыт по нем артиллерийский огонь из четырех орудий. Не [207] дожидаясь штурма, чеченцы очистили все жилища и спрятались в лесу. Апшеронцы кинулись вслед за ними и удерживали их до тех пор, пока были уничтожены все запасы и самая Шельчиха. При этом ранены: ротный командир поручик Ягловский и один рядовой. Отряд ночевал в Казах-Кичу, на правом берегу Сунжи; 20-го числа он переправился через эту реку в версте выше аула и, пройдя 13 верст, имел ночлег в с. Кулларе, а 21-го числа, после восемнадцати верст пути, прибыл в Грозную.

Началась оттепель и сильная распутица, вследствие чего военные действия были приостановлены, и войска 28-го февраля расположены по квартирам в кр. Грозной и в станицах по старой терской линии. Ермолов поселился в Червленной и здесь получил, в ответ на всеподданнейшее донесение, Высочайший рескрипт от 16-го февраля (приложение III), в котором Государь Император давал ему знать о новом усилении кавказского корпуса ⁹⁴. Оно действительно было необходимо, потому что, не смотря на водворявшееся спокойствие, никоим образом нельзя было ручаться за желаемый порядок в будущем. Чеченцы были, так сказать, оголоушены, но не умиротворены, и видимой ненависти их к нам не было предела; Кабарда выжидала только весны, чтобы начать свое выселение, а следовательно и возобновить беспорядки; энергии Бейбулата не было конца, и успешная деятельность его яснее всего выразилась на вероломном поведении относительно нас ингуш — чего менее всего ожидал Ермолов.

По прибытии в декабре месяце из Кабарды в [208] Чечню, он неоднократно предписывал владикавказскому коменданту полковнику Скворцову 2-му, чтобы сколь можно поспешнее склонить и вооружить назрановских ингуш, а также осетин, для действия против мятежных чеченских деревень, и в особенности против Казах-Кичу. После всех внушений и убеждений пристава маиора Цыклаурова, назрановцы отказались наотрез от нападения на Казах-Кичу, где у них было родство и связи. Когда же для увещания их приехал из Владикавказа сам Скворцов, то они кое-как согласились пойти на другие чеченские деревни по Сунже и на карабулакские по Ассе — и то не иначе, как при участии и пособии наших войск. При этом они просили три дня на размышление и разведки о силах чеченцев и карабулаков, против которых им предстояло действовать. Скворцов должен был уступить, но при этом убедился, что назрановцы до сих пор оказывали нам преданность мнимую, ненадежную, и вовсе не желали ратовать за нас против мятежников. Они, действительно, его обманули: прошло не только три, но и пять дней — и никто из них не трогался, с места, кроме тех нарочных, которые поскакали к Казах-Кичу и дали знать жителям об угрожающей им опасности. Наконец, по истечении восьми дней, именно к 9-му февраля, Цыклауров кое-как успел собрать 60 человек и в полдень выступил с ними из Назрани. Но перспектива задуманного им набега быстро исчезла в пространстве самой неожиданной и курьезной действительности: не доезжая до малой Яндырки, он оглянулся назад и увидел, что из числа его соратников не осталось и половины, а когда, приближаясь к Куреевой ⁹⁵ [209] деревне, попробовал повернуться в седле еще раз, то усмотрел, что уже нет за ним ни одного назрановца. Пришлось возвращаться назад в одиночку.

Однако, Скворцову нужно было во всяком случае исполнить приказание корпусного командира. Употребив все меры, он собрал во Владикавказе более ста человек конных осетин, присоединил их к гарнизонному баталиону из 400 человек, и, придав последнему 10 казаков и два орудия, отправил эту небольшую колонну в Назрань. Рассчитывая, что, при участии наших войск, ингуши не будут иметь повода отказаться от набега, он велел Цыклаурову собрать их как можно более, усилить колонну в Назрани еще пятидесятью человеками пехоты, десятью казаками и одним орудием, и тотчас выступить для нападения на Казах-Кичу, а если ингуши этого не пожелают, то вести их на другие карабулакские деревни; если же и на них идти не согласятся, то сделать набег на селение Катыр-Юрт или Мартан. Словом, и Цыклауров, и вся колонна была поставлена в зависимость от ингуш и их прихотей.

Прибытие наших войск подействовало на ингуш; хотя с трудом, но собрались они в числе двухсот человек. 12-го февраля отряд выступил из Назрани, прошел Яндырку и, переправясь через Сунжу, остановился на ночлег вблизи Куреевой деревни. Тут только, "собрав осетинских чиновников и ингушевских старшин", Цыклауров объявил им решительное желание генерала Ермолова наказать Казах-Кичу. Те и другие в эту минуту согласились на предложение начальника колонны, но на другой день, во время движения, повторили прежнюю историю: довели Цыклаурова до Преградного Стана и отказались следовать [210] далее. Как ни урезонивали их со всех сторон и Цыклауров, и все офицеры — ничего не вышло, кроме комичной сцены. Что было делать? В виду Казах-Кичу колонна повернула назад и 13-го числа возвратилась в Назрань. Щелкачев, с его подкреплением, ушел во Владикавказ.

Из этих фактов корпусный командир вывел два, не совсем радужных, заключения: во-первых, что работа его по усмирению возмутившегося народа далеко еще не кончена, а во-вторых, что старая ненависть ингуш к чеченцам, на которую он так много рассчитывал, теперь более не существовала. Факт этот оказывался весьма знаменательным: он невольно убеждал, как удачно и ловко Бейбулат достиг в течение сравнительно малого времени того, что казалось невозможным, и как сильно было повсеместное действие и влияние пропаганды, а также и недружелюбие к нам населения. Все это, вместе взятое, побудило Ермолова не тратить даром времени до открытия вновь военных действий и воспользоваться этим промежутком для окончательного утверждения порядка хотя среди тех аулов, которые можно было признать, по его мнению, покорными. Для достижения этой цели, он, в особом воззвании к чеченцам, преподал им правила, на основании которых они должны были нам подчиняться и нами быть управляемы (приложение IV). Но эти правила, при тогдашнем положении дел, а в особенности при энергическом противодействии Ермолову со стороны Бейбулата и его ярых сотрудников, были пока гласом вопиющего в пустыне. В противоречие им, заговорщики стали ободрять и восхвалять тех, которые оказали нам сопротивление, и угрожали карою другим, которые смирились и выдали аманатов; приостановку [211] Ермоловым военных действий они объясняли совершенным прекращением их и внушали народу, что теперь за ними очередь и необходимость поменяться ролями с утеснителями. Они опять поколебали многие аулы и даже самый Герменчук, верность которого была для нас не менее важна, как и верность Алды и большого Чеченя. А тут, как на зло, в половине марта явилась из Аварии к Бейбулату депутация, в числе семи человек, с предложением от какого-то хана его личных услуг и самого войска ⁹⁶. Это обстоятельство еще более повлияло на народ с невыгодной для нас стороны, а Бейбулату дало возможность расправить крылья, слегка подбитые поражением скопища 30-го января. Такого скопища, правда, он уже собрать не мог, но сильная партия не только чеченцев, даже кабардинцев, во главе с сыном князя Мурзабека Хамурзина, все-таки была в его распоряжении, и он без труда употребил ее пока для грабежей и разбоев по линии от Екатеринограда до Владикавказа. Не проходило дня, чтобы она не давала себя чувствовать. Среди деятельности ее были случаи и достаточно выдающиеся, как например: нападение 29-го марта на нашу команду из 37-ми нижних чинов, посланных из Аргуданского редута, с четырнадцатью транспортными повозками, под командою кабардинского полка унтер-офицера Пучкова. Последний задал мятежникам целое сражение и, в конце концов, заставил их удалиться без поживы. Двухчасовой бой стоил нам пяти убитых и девяти раненых солдат, а равно шести убитых и раненых лошадей и быков ⁹⁷. Для предупреждения и [212] прекращения подобных разбоев Ермолов приказал собрать и выдвинуть на посты назрановцев, убедив их, что того требует их собственная безопасность. На этот раз назрановцы повиновались: они выставили караулы и заставили хищников удалиться в Чечню. Когда же эти караулы нужно было сменить новыми, то из всех назрановцев едва могли набрать 20 человек: остальные решительно вышли из повиновения под разными предлогами. По поводу этого обстоятельства полковник Скворцов, в немногих строках своего донесения, очень характерно очертил тогдашнее направление ингуш и их отношения к нам. Он говорит:

«Маиор Цыклауров не предвидит в них никакой надежды, ибо многие из них мошенники, приверженным и послушным к нам смеются, а некоторые бранят, и когда, по требованию, куда-либо станут выезжать, то прочие говорят им, что вы даете русским повод поделать нас казаками. Все усилия мои довести состояние ингуш до значительной степени повиновения и улучшения их нравственности тщетны: их правила, их нравы, беспредельная привязанность к древним своим обычаям к свободе непрестанно противопостановляют сему неодолимые препятствия. Всякое очевидно полезное для них преобразование и самые выгоды ими упорно отвергаются, как скоро хотя несколько могут нарушить их образ жизни или какой-либо нелепейший предрассудок, либо ничтожнейшие из закоснелых их обыкновений ⁹⁸».

Злейшими нашими врагами преимущественно перед всеми ингушами продолжали оставаться жители большой и малой Яндырки, которые во всем содействовали разбойникам, провожали их по дорогам и укрывали. Пастухам второго из этих селений как-то случилось поймать на воровстве одного чеченского абрека, [213] которого они и задержали. Когда оказалось, что он принадлежал к шайке Бейбулата, то Цыклауров хотел его купить у яндырцев за деньги, чтобы примерно наказать, но поимщики не захотели его нам отдать ни за какую сумму, а Бейбулату возвратили даром. Ничем лучше нельзя было отметить со стороны яндырцев их недоброжелательство к нам и сочувствие к нашему отъявленному врагу. Понятно, что Ермолов должен был отказаться от их содействия и ограничиться своими собственными средствами.

10-го апреля он выступил из Грозной с отрядом в прежнем его составе, собранным сюда заблаговременно, и направился к селению Алхан-Юрту. Устроив переправу через Сунжу, войска занялись рубкою леса и разработкою дорог, "чтобы тем принудить непокорное население просить пощады". Но ни один из чеченцев с раскаянием в отряд не явился; напротив того, в течение двух дней работы, жители, скрываясь в лесу, вели неустанную перестрелку и не раз заставляли нас унимать их картечью.

Окончив 12-го апреля рубку леса и устроив на левой стороне Сунжи вагенбург, отряд в три часа пополудни двинулся к Курчали (две версты от Алхан-Юрта), где была в сборе партия Бейбулата. Обстреляв деревню артиллерийским огнем, корпусный командир двинул в атаку две роты ширванцев и роту 43-го егерского полка. Мятежники бежали, засели у леса за срубленными деревьями и открыли сильную перестрелку, которую поддерживали более двух часов. Наконец они были выбиты и рассеяны; деревня сожжена. В следующие три дня отряд продолжал расчистку и разработку дороги при слабом сопротивлении, а 16-го числа выступил к селению Гехи, в намерении [214] истребить аул Даут-Мартан, все время упорствовавший в принесении нам покорности. Движение это сопровождалось несколькими нападениями мятежников на арриергард, не принесшими нам, впрочем, большого вреда. При появлении Ермолова у Даут-Мартана, жители последнего вышли к нему на встречу, и наконец, заговорили о прощении и помиловании. Так как цель была достигнута, то корпусный командир, истребовав тотчас у них аманата, оставил аул в покое. Переночевав в с. Гехи, он 17-го числа повернул войска к Алхан-Юрту для кратковременного роздыха по случаю праздника Христова Воскресенья. Сильная партия преследовала арриергард до глубокого вечера и только прекратила свои нападения в ту минуту, когда войска достигли места недавнего своего лагеря. В течение истекших восьми дней наша общая потеря заключалась в четырнадцати раненых и семи контуженых нижних чинах. Оказалось, что ею мы обязаны, между прочим, массе беглых кабардинских абреков, живших в Чечне, которые теперь составляли весьма крупную силу в партии Бейбулата и служили ему с полным усердием. При помощи их, бунтовщик успел убедить жителей вольного кабардинского аула, поселенного близь Нальчика, что мы намерены их обложить повинностью и обратить в христианство, и что с этою именно целью они изъяты из-под господства своих князей и узденей. Жители заволновались и стали готовиться к побегу. Ермолов, зная, что это поведет к новым беспорядкам во всей Кабарде, предписал подполковнику Швецову внушить жителям о их полной неприкосновенности и, в опровержение уверений Бейбулата, приступить к постройке в их селении мечети на казенный счет. В пространном по этому [215] поводу предписании Швецову ⁹⁹, он приказал ему испросить разрешения командовавшего войсками на линии, генерал-маиора князя Горчакова ¹⁰⁰, о наделении более нуждающихся быками, лошадьми и вообще, об оказании им всякой любезности.

«Подобное о них попечение — писал он — может привязать их к правительству, для того необходимо также и более ласковое с ними обращение, нежели каковое имел подполковник Булгаков, не пользовавшийся вообще ничьею доверенностью и всеми вообще нелюбимый».

Эти меры прекратили готовившийся взрыв и обратили в ничто все ухищрения и козни Бейбулата.

Поспевая повсюду, этот неутомимый партизан-бунтовщик направлял однако главнейшую свою деятельность на войска, оперировавшие в малой Чечне. 25-го апреля, когда Ермолов оставил Алхан-Юрт и, переправившись за Сунжу, двинулся к Урус-Мартану, он успел явиться в этом ауле, укрепил его завалами и, вместе с жителями, встретил наших казаков, посланных вперед под командою подполковника Петрова, сильным ружейным огнем. Ермолов вынужден был атаковать позицию чеченцев. Казаки были отозваны и посланы в обход деревни, а вслед за ними в тыл завалам направлены три роты апшеронцев, три 41-го егерского, одна 43-го и одна тифлисского полков, под командою полковника Сорочана. Бейбулат не догадался, или, лучше сказать, не [216] уловил, что именно готовилось ему, так как все его внимание было устремлено на нашу батарею, которая громила завалы с фронта и привлекала на себя весь огонь противника. Толпы, сидевшие в завалах, очнулись только тогда, когда позади их раздался треск нескольких сот ружей и могучее русское "ура". Ошеломленные тем и другим, оне в один миг выскочили из своего крепкого убежища и бросились в лес: пехота преследовала их даже и там на расстоянии почти целой версты, и все это пространство устлала их трупами. Только сильная жара, как-то случайно припавшая в этот день, заставила корпусного командира прекратить преследование, не совсем, впрочем, и безопасное. Урус-Мартан был сожжен, и сады его вырублены. Во время этого истребления часть наших надтеречных чеченцев, находившихся в отряде, была атакована в другой стороне деревни, но ей быстро подана помощь, и неприятель обращен в бегство. У нас было пять раненых. 26-го февраля отряд ночевал на р. Рошне. 27-го Ермолов выступил с бивака с тремя баталионами, шестью орудиями и 200-ми казаков, для наказания аула Рошни; в то же время он командировал подполковника Петрова, с 300-ми казаков и одним конным орудием, для обозрения остатков Урус-Мартана. При занятии Рошни неприятель хотя и защищался довольно твердо, но был скоро выгнан из своих жилищ, а аул предан пламени. Подполковник же Петров, исполнив поручение, при возвращении был преследуем сильною партиею до самого лагеря. Мятежники, укрываясь в лесу, в течение нескольких часов его пути делали постоянные нападения, но, наконец, невдали от лагеря были атакованы казаками, окончательно рассеяны и оставили на месте одно тело. [217] С нашей стороны ранен казак. Переночевав в этот день у речки Гехинки и приняв аманата от жителей аула Гехи, Ермолов на другой день возвратился с отрядом в Грозную.

Все эти действия корпусного командира весьма мало подрывали среди чеченцев собственно авторитет Бейбулата, но влияли на них с другой точки зрения: вследствие расчистки лесов и разработки дорог через самые заповедные и непроходимые трущобы, открывался для нас всегдашний доступ в их аулы, а следовательно наблюдение и возможность наказания за разбои и хищничества. Чеченцы, и среди них прежде всего сам Бейбулат, очень хорошо понимали, что система, предпринятая Ермоловым, гораздо вреднее для них и значительно выгоднее для нас, чем поражение сильных скопищ и истребление аулов; поэтому, насколько первые признавали необходимым смирение — конечно, наружное — и бесполезным сопротивление, настолько же второй считал невыгодным для себя оставаться без всякого нам противодействия. Но оставаться в этом положении приходилось поневоле, потому что деятельность Бейбулата зависела от народа, от сил и средств, которые он ему давал, а коль скоро в том и другом являлся большой пробел, значит, приходилось сознаться, что один в поле не воин, и подумывать о благородной ретираде до наступления лучших времен. И Бейбулат, после апрельского похода Ермолова, перестает выставляться и действовать в малой Чечне, в Кабарде и среди ингуш; он с этой минуты ограничивается своим домом, т. е. большою Чечнею — и то не надолго, так как и там народ, в конце концов, делает невольную и грустную для себя уступку силе и необходимости. [218]

Дав кратковременный отдых отряду в крепости Грозной, Ермолов, не считая свою задачу еще решенною, 2-го мая выступил опять за Хан-Кале и, перейдя на правый берег Аргуна, снова посетил Белгатой и Ставноколь. Движение это было для чеченцев вполне неожиданное, вследствие чего принесло им несколько убитых и доставило нам шестнадцать пленных. Прорубив, 3-го мая, дорогу к Шали. Ермолов произвел рекогносцировку этого аула и напомнил жителям обещание о доставлении ему аманатов: но так как они не доставили, то он сжег их жилища и истребил сады. 4-го мая он переправился через Джалку, уничтожил там в незнакомых ему еще местах один аул и, встретив сильное сопротивление собравшейся по тревоге партии, поразил ее с большою для нее потерею. В рукопашной схватке у нас был убит один офицер ¹⁰¹, ранен также один ¹⁰² и четыре рядовых. В последующие дни были расчищены леса и проложена дорога от Белгатоя через теплинские поля до Аргуна, 11-го числа наказаны виновные и неблагонадежные лица в малой Атаге, и затем к 16-му числу проложена дорога от теплинских полей через селение Чортой и мимо селения Герменчука. Эта дорога прошла до самой подошвы Черных гор и открыла нам путь к селениям, которые всегда были лучшим убежищем хищников и мятежников. Последняя операция крайне не понравилась жителям ближайших селений, а в особенности герменчуковцам, которые доселе употребляли все способы, чтобы не допустить нас на близкую к себе дистанцию. Провинившиеся перед нами еще недавно и поджигаемые теперь Бейбулатом, жители [219] Герменчука отправили в леса все свои семейства и, усиленные соседями, встретили посещение Ермолова вооруженным скопищем по крайней мере в тысячу человек. Не обращая на это внимания, Ермолов открыл работы, а боевыми действиями поручил руководить командиру 2-й бригады 22-й пехотной дивизии генерал-маиору Лаптеву. Два дня неприятель не переставал производить нападения, желая остановить наш топор, но, постоянно и сильно поражаемый, должен был отказаться от своего бесплодного усилия. Потеря его была велика; мы же лишились двух убитых, 8-ми раненых и 3-х контуженых.

Это был последний в том году боевой дебют Бейбулата, который убедил его, что одной энергии чеченцев, доверия в нему и преданности весьма недостаточно для борьбы с Ермоловым и с русским штыком.

Везде, где прошел Ермолов, дорога была проложена и расчищена в ширину на два ружейных выстрела. Не смотря на продолжительные дожди, которые весьма подорвали силы солдат, задуманное им обширное предприятие было исполнено блестяще. Удовлетворенный вполне, он 18-го мая возвратился с отрядом в Грозную и отсюда послал две летучие кавалерийские колонны подполковников Петрова и Ефимовича за р. Ассу и еще раз в Даут-Мартан. Петров уничтожил аул Ахбарзой, а Ефимович произвел нападение на работавших в поде даут-мартанцев и перебил их. Свои походы в Чечне Ермолов завершил последним чрезвычайно важным деянием — окончательною расчисткою 21-го и 22-го мая ханкальского ущелья, обращенного с той минуты в обширную равнину.

Мятеж был укрощен — это правда; но он оставил по себе на долгое время неизгладимые следы. [220] Во-первых, взаимное доверие между нами и чеченцами — если только оно хоть когда-нибудь и в какой-нибудь форме существовало — рушилось навсегда; во-вторых, хотя восстание было подавлено, но причину, зародившую его, т. е. опасное для нас учение, нельзя было вырвать из сердца и из памяти народа, а тем более из головы шарлатанов и духовенства, для которых оно служило соблазном и рычагом на случай нового возбуждения массы; в-третьих, продолжительные боевые столкновения с нами почти всего чеченского народа и некоторые успехи, которых он достиг в этой борьбе, породили еще более страсть к разбоям и хищничеству, к легкой наживе, и на десятки лет образовали в среде населения сильную касту преемственных разбойников, от которых мы так долго страдали.

Роль Бейбулата в Чечне была кончена — по крайней мере до времени. Он это сознал хорошо, и не желая потерять произведенного им в народе обаяния и доверия к себе, которые могли ему пригодиться впоследствии, в конце мая оставил свою родину и отправился искать счастья к лезгинам ¹⁰³. Не найдя у них никакой пищи для своей бурной и неугомонной натуры, он уехал за Кубань к беглым кабардинцам, а потом очутился в гостях у анапского паши, который когда-то присылал к нему своих агентов.

Н. А. Волконский.

(Продолжение будет).

Комментарии

81. Донесение Сорочана Ермолову 17-го ноября 1825 г. № 83.

82. Донесение Сорочана от 24-го ноября 1825 г. № 84.

83. Отряд состоял из 1-го и 2-го баталионов ширванского полка и 200 гребенских казаков (из коих 120 были наряжены в конвой Ермолову), 250 моздокских и 80 семейного войска, шести орудий 2-й легкой роты 22-й, двух орудий 21-й артиллерийских бригад и трех конно-казачьих орудий № 5-го роты.

84. Донесение полковника Мищенко от 21-го ноября 1825 г. № 277.

85. Донесение Ермолову от 24-го ноября 1825 г. № 84.

86. Донесение Ермолову от 5 декабря 1825 г. № 360.

87. Донесение Сорочана от 31 декабря 1825 г. № 101.

88. Рапорт Сорочана Ермолову от 11-го января 1826-го года № 2,

89. За № 114.

90. Отзыв начал. Горячеводского укр. 43-го ег. п. капитана графа Бельфорта к корпусному адъютанту Талызину от 12-го января 1826 года № 11.

91. Рапорт Сорочана Ермолову от 13 января 1826 г. № 3.

92. В состав этого отряда входили 1-й и 2-й баталионы ширванского, 2-й бат. апшеронского, 2-й бат 41-го егерского, вторая гренадерская рота тифлисского и 300 человек 43-го егерского полков; два горных орудия 21-й, девять орудий 22-й артиллерийских бригад и четыре орудия конно-казачьей № 5-го роты; 220 гребенских казаков, 80 семейного войска и 300 человек моздокского полка

93. В состав колонны вошли: два баталиона ширванцев, рота 41-го егерского полка, четыре орудия 22-й артиллерийской бригады, два конных орудия и пятьсот казаков.

94. В Червленной же был получен Высочайший приказ о награждении ,,за храбрость в действиях против чеченцев" подполковников Ковалева и Сорочана 1-го следующими чинами.

95. Курей был из немногих преданных нам карабулакских старшин.

96. Донесение Сорочана от 18-го марта 1826 года № 9.

97. За этот молодецкий подвиг Пучков Высочайше награжден георгиевским крестом и чином прапорщика, два нижних чина пожалованы крестами, а остальные деньгами, мясною и винною порциями.

98. Донесение от 16-го апреля 1826-го года № 666.

99. 14-го апреля № 21.

100. Высочайшим приказом 26-го августа 1825 г., изъясненным приказом по отдельному кавказскому корпусу от 25-го сентября 1825 года № 22, командир 3-й бр. 22-й пех. дивизии и правитель Имеретии г. м. князь Горчаков 2-й назначен командующим войсками на кавказской линии, 22-ю пехотною дивизиею и и. д. кавказского областного начальника. Вступил в должность 12-го октября.

101. 41-го егерского полка поручик Борейша 2-й.

102. Того же полка поручик Резануйлов.

103. Донесение Ермолову из Грозной г. м. Лаптева 31-го мая 1826-го года.

Текст воспроизведен по изданию: Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник, Том 10. 1886