ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ВОЙНА НА ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ

С 1824 ПО 1834 г.

В СВЯЗИ С МЮРИДИЗМОМ

IV.

Кабарда. Состояние и отношения к нам населения. Мероприятия Ермолова. Восстание. Нападение на станицу Солдатскую. Большие затруднения в Кабарде. Взгляды на дело и распоряжения Ермолова. Нападение чеченцев 2-го октября на Нефтянский пост. Нерешительность подполковника Сорочана и суровый манифест к нему Ермолова. Рекогносцировка Сорочана в Хан-Кале. Нападение чеченцев на наших дровосеков. Уничтожение аула Шавдона. Отложение от нас сунженских и частью надтеречных чеченцев. Сильный бой 26-го октября. Воззвание Ермолова к чеченцам. Бейбулат в апогее своего значения и власти. Поражение кабардинских мятежников на р. Кишпеке. Побег их за Кубань. Возмущение в Кайьаго-Табасарани. Туча, повисшая нежданно над Дагестаном, проносится мимо.

Кабарда лежала против центра кавказской линии и граничила к северу с Пятигорским и Моздокским уездами, к югу с Осетиею и Сванетиею, к востоку с Чечнею и к западу с землею абадзехов. Прилегая с последних двух сторон к враждебным нам населениям, Кабарда, со дня принесения ею покорности и до сороковых годов, постоянно находилась с ними в тех сношениях, которые, конечно, не были для нас выгодны. С давних пор все кабардинские разбойники [144] или люди, недовольные своими владельцами и нашею властью, находили приют в абадзехских владениях, там селились и от времени составили обширное и отчаянное отдельное общество, известное под названием общества "беглых кабардинцев". Будучи мусульманами, кабардинцы находились вполне под властью своего духовенства, которое, благодаря усилиям и интригам Порты, стояло всегда против нас во всеозлоблении. Князья и лучшие фамилии, потеряв всякое влияние в народе, лишились его уважения и тем лишили нас своей партия и поддержки: молодые люди вдались в грабежи и разбои, и отличался тот. кто наиболее причинял нам вреда. В Кабарде хотя и был наш пристав, но ему оказывали очень мало послушания. Время от времени мы, без сомнения, наказывали кабардинцев за их разбои — но все бесполезно. Ермолов хотел сначала, в 1818 году, привести их к послушанию мерами кроткими, но сознал, что напрасно тратил слова и увещания: там, где он хотел явиться великодушным — бывал обманут, по его выражению, самым наглым образом. Это вынудило его поставить в Кабарде с 1-го января 1822 года особый отряд, из тысячи человек пехоты, четырех орудий и трехсот казаков, под начальством артиллерии подполковника Коцарева, собственно и исключительно для преследования и наказания хищников; в том же году, в мае месяце, он сам вступил в Кабарду с отдельным отрядом, для обуздания ее, и наказал виновных вооруженною рукою; затем, образовал через Кабарду новую линию от верховьев речки Тахтамыша до Уруха и построил целый ряд укрепленных постов и редутов; наконец, учредил суд из князей и узденей на основании их прежних прав и обычаев, [145] уничтожив тем вредное влияние невежественного духовенства — и опять все это оказалось вполне бессильным против козней, зла, вражды и преступлений, которыми одолжало нас неукротимое население, постоянно стремившееся целыми партиями туда, где могло поживиться или русским добром, или русскою головою.

В 1822 году отряд Коцарева был распущен, и в Кабарде поставлены два баталиона ширванского полка. В 1823 году вновь замечены явные сношения кабардинских владельцев и узденей с закубанцами, целью которых было выселение первых из них и увлечение за собою народа. Охранительные меры Ермолова предупредили беспорядок, но надлежащего повиновения среди князей не установили. Это было для нас очень важно, потому что народ, послушный их воле, боясь наказания, действовал так, как они хотели, и не переставал враждовать против нас — иногда (хотя и в редких случаях) даже против желания. Ермолов, наконец, убедился, что надежда исправить этот народ мерами кротости и человеколюбия, которые он нередко допускал, потеряна навсегда; что неисправимые разбойники могут быть образумлены только тогда, когда не будет допущено относительно их ни малейшего снисхождения — и стал неумолим.

Наступил 1824-й год, когда в Дагестане и в Чечне, вследствие нового вероучения, зашевелилось против нас мусульманское население. Тут сношения кабардинцев с чеченцами сделались постоянными и многочисленными. Волнуемые с одной стороны своими беглыми соплеменниками, а с другой — соседями-чеченцами, кабардинцы все чаще стали делить с последними их разбойничьи похождения, а князья и уздени обратились к Ермолову с просьбою о возобновлении суда по [146] шариату, который был для них так выгоден и в то же время бедствен для утесненного ими бедного класса. Ермолов отказал. Явились представители от беглых кабардинцев с заявлением, что они готовы возвратиться на прежнее место жительства, но лишь с условием, чтобы были уничтожены построенные в 1822 году крепости, и разбирательство дел оставлено на прежнем основании: в случае же отказа в том и другом — чтобы официально разрешено было им оставаться за Кубанью и воспрещено нашим войскам преследовать их там. Конечно, Ермолов отверг эти нелепые требования, вследствие чего разом поднял на несколько градусов неудовольствие против себя и против нас всех кабардинцев без исключения — и беглых, и наших оседлых. Чеченцы не упускали случая всем этим пользоваться во вред нам, и каждый раз успевали увлекать кабардинцев в свои хищнические проделки и в сферу тех предприятий, которые вызывались с их стороны муллою Магометом, Бейбулатом и им подобными. Беглые кабардинцы имели одну из главных точек своей опоры в анапском паше, который, не смотря на миролюбивые отношения тогда к нам Порты, был защитником и ходатаем за этих разбойников — под видом расположенного к нам и благонамеренного посредника. Разумеется, это посредство оставалось без успеха, и в анапском паше мы имели всегда своего тайного врага, в особенности с той минуты, когда в 1824 году Ермолов жестоко наказал беглых кабардинцев и их сообщников абадзехов преимущественно за нападение на селение Круглолесское. Относительно тех и других, а также их покровителя, замечания Ермолова были такого рода:

«Нельзя верить обещаниям паши, ибо не имеет он [147] силы воздержать народы, к грабежам привыкшие и ему неповинующиеся. Столько же неблагонадежны и клятвы самих народов, ибо нет между ними людей, имеющих власть, и никто влияние оной не допускает над собою. Полезнейшие советы старейших в посмеянии у буйной молодежи, и нет обуздания на оную; разбои и грабежи в их понятии — слава; приобретаемая добыча составляет значительную выгоду».

И, действительно, 1825-й год доказал не менее, если не более, предыдущих, что разбой и грабежи составляли кровное, родовое, заветное побуждение кабардинцев. Так как связи этих хищников и абреков с чеченцами сделались для нас весьма опасными, и Ермолов, раз отказавшись от всякого снисхождения, не хотел быть непоследовательным, то кабардинские хищники и абреки чересчур дорого стали расплачиваться за свои преступления — иногда даже и не особенно важные. В июне месяце некоторые из них были прогнаны сквозь строй через тысячу человек пять раз, и сосланы в сибирские рудники ⁶³; относительно двоих соучастников чеченцев — Огуржана Инжаслохова и Алия Сохова последовало весьма выразительное распоряжение генерала Ермолова:

«Как людей, оставивших родину и удалившихся к чеченцам, где с подобными им разбойниками производили хищничества и взяты на воровстве, в пример другим, занимающимся злодействами — обоих повесить, о чем предписать г. м. Грекову, куда их отправить под строжайшим караулом, окованных в железо; они могут открыть ему полезные сведения в рассуждении прочих в Чечне скрывающихся мошенников».

Касательно других пятерых кабардинцев Ермолов положил не менее интересную резолюцию: [148]

«Борея Апанасова, Гусейна Ашабекова и холопа Кукша Алехаева — всех шпицрутенами до смерти; Апанасова же, в страх подобным злодеям, после того повесить на дереве. Измаила Доуфова, Картула Алехаева и давшего убежище разбойникам Иналука Батова, прогнав шпицрутеном через тысячу человек по пяти раз, сослать в сибирские рудники на работу. О наказании последнего объявить от суда жителям Кабарды, дабы знали, какому подлежат наказанию имеющие сношение с изменниками, укрывающимися за Кубанью».

Все эти меры и наказания, положим, были справедливы, но Ермолов ошибся, думая жестокостью их устрашить народ и предупредить дальнейшее зло. Он, в сущности, озлобил ими окончательно и донельзя все население Кабарды, которое стало разбегаться уже не только в одиночку или семействами, но и целыми аулами, с их владельцами. Их манила теперь не одна земля абадзехов, откуда они могли производить безнаказанно свои набеги, но и Чечня, где наше бессилие в подавлении восстания и успехи мятежников обольщали их воображение легкостью отмщения, избежанием наказания и добычею. Корпусный командир поставил своею особенною задачею препятствовать этим побегам, как бы опасаясь обезлюдения Кабарды, тогда как в сущности оно не было бы для нас большою потерею, а только уменьшило бы безвозвратно число неблагонадежных людей в этой стране; он приказал предупреждать, ловить и возвращать силою оружия беглецов на свои места, убежденный, что простой народ следует за своими князьями и узденями нехотя, по необходимости, в силу рабства. Это правда, были такие; но была значительная часть и таких, которые оставляли свою землю вследствие порядков, для себя стеснительных и невыносимых. [149]

23-го сентября неожиданно опустел на р. Аргудане аул князя Мурзабека Хамурзина, который, во главе всех своих холопов, с их имуществом, двинулся в землю абадзехов; вслед за ним потянулись частью туда же, а частью в Чечню: князья Магомет Адиль-гиреев, Хамурза Эльбздухи, Джамбот и Джанхот Кайтукины, Измаил Касаев и другие, с узденями и своими подвластными. Оставшиеся на месте владельцы, за немногими исключениями, оказывали нам явное ослушание, как например, Магомет Атажукин; народ вообще как бы к чему-то готовился; по всему заметно было, что дела нехороши.

Командующий войсками на кавказской линии и начальник корпусного штаба г. м. Вельяминов 3-й, узнав о побеге Хамурзина, тотчас же послал из Константиногорска командира волжского казачьего полка маиора Верзилина, с небольшою командою казаков, занять проход по р. Кинжалу, а из Кисловодска отправил туда же тенгинского полка маиора Принца, с ротою пехоты и 150 казаками. По прибытии, 26-го сентября, Принца на Кинжал, Верзилин присоединил к нему свою команду и сам возвратился назад. Одновременно с этим, выступил из Нальчика с небольшою колонною командир кабардинского полка подполковник Булгаков. Пройдя по аргуданскому ущелью до р. Черека, а потом вверх до урочища Кошкотау, он нагнал Хамурзина и имел с ним стычку, в которой беглецы лишились восьми убитых и в том числе знатного узденя Хаджи-Гуч Мамтегова; с нашей же стороны убит один казак и ранен рядовой, кабардинского полка. Но этим все и ограничилось, потому что Хамурзин успел бежать на неприступную Шолохову поляну, куда [150] преследование оказывалось невозможным. Булгаков повернул назад. Выступая из Нальчика, Булгаков послал кабардинского полка маиора Тарановского, с отрядом из 400 человек конницы и пехоты. набранными из разных укреплений, по баксанскому ущелью на реку Ксанти, но, конечно, Тарановский Хамурзина не встретил и не видел.

Между тем, бежавшие за Кубань князья: Кучук Ажгиреев, Джанхот Кайтукин, Измаил Касаев и Кайсын Казиев, с узденями Хаджи-Мусою Таовым, Анзоровым и другими, прибыв в кабардинские ущелья и подкрепив толпы Хамурзина, уже и без того усиленные осетинами, беглыми кабардинцами и карачаевцами, угнали на р. Малке, против ст. Прохладной, табун лошадей подполковника князя Кучука Джанхотова, состоявший из двух тысяч голов, и потянулись по черекскому ущелью. Замыслы кабардинцев видимо были весьма неблагонамеренные; новая же кордонная наша линия была до того слаба, что, за отправлением в Чечню двух конных орудий и ста казаков, а на Ксанти 400 человек с маиором Тарановским, она не только не в состоянии была служить преградою толпам изменников, но и сама была в большой опасности.

Цель Хамурзина и всей шайки крамольных князей и узденей состояла в том, чтобы силою или по доброй воле заставить кабардинцев бежать к абадзехам. Возмутители сразу имели громадный успех: народ заколыхался по всем направлениям; большинство князей, остававшихся до сих пор нам мнимо преданными, мгновенно сбросило с себя личину и само понуждало к бегству своих подвластных; особенное усердие принимал в этом Магомет Атажукин. [151] Подполковник князь Кучук Джанхотов, семейство которого доселе отличалось приверженностью к нам, усомнился даже в своем собственном сыне. С Малки и Баксана аулы поднялись поголовно; во всех других местах то и дело нагружались арбы и куда-то исчезали. Нужно было быть слепым, чтобы не видеть восстания полного, повсеместного. Булгаков отозвал маиора Тарановского на плоскость для усиления крепости и постов, а взамен этого разослал небольшие пехотные команды по разным направлениям для преследования беглецов и донес о том генералу Вельяминову. Последний пришел в крайнее неудовольствие от такого распоряжения и отвечал ему от 30 сентября:

«Во-первых, пора знать вам, что пехотою конные партии преследовать нельзя; во-вторых — это должно также быть вам известно — что ни откуда из Кабарды мимо кинжальского прохода пройти нельзя. Посему и предписал я маиору Тарановскому поспешнее занять сей проход; а вам предлагаю не возвращать его оттуда на плоскость. При теперешних обстоятельствах нужно все мелочные казачьи посты, учрежденные в разных местах Кабарды, соединить в ближайшие укрепления, иначе подвергнутся они истреблению. Из укреплений можно высылать для наблюдения за неприятельскими партиями. Бесполезно преследовать бегущих кабардинцев по разным ущельям: это только развлечет войска паши; достаточно занять проход на Кинжале. От того беглецы принуждены будут остановиться в осетинских ущельях, и мы будем иметь время соединить более войск».

В то время, как Вельяминов давал такое важное значение кинжальской позиции, маиор Принц, по-видимому не разделявший его мнения, наскучив сидеть без дела у р. Кинжала, оставил ее и выступил на р. Хасаут. Это окончательно возмутило командующего войсками. Снабдив его рескриптом в роде предыдущего, он тотчас повернул его обратно на прежнее место. [152]

Вельяминов, Булгаков и все прочие старшие начальники весьма ошиблись в предположении, что у кабардинцев одна исключительная только цель — бежать за Кубань. Никому и в мысль не пришло то нежданное и негаданное обстоятельство, которое случилось в ту минуту, когда все были заняты мерами по преграждению им пути движения в землю абадзехов.

С 28-го на 29-е сентября. в мрачную, дождливую и туманную ночь, мятежное скопище в две тысячи человек, под главным начальством Магомета Атажукина и Измаила Касаева, приблизилось к станице Солдатской (на Малке, по дороге в Георгиевск) и на рассвете, пользуясь густым туманом, ринулось в ворота. Стоявший здесь часовой, казак астраханского полка, сделал два сигнальных, но боевых, выстрела, убил двух кабардинцев и сам тотчас же был убит. Скопище ворвалось в станицу. Переполох и паника охватили жителей, большая часть которых была застигнута в сладком предрассветном сне. Выбегая из своих домов безоружными, они метались сами не зная куда, и тут же или гибли под ударами неприятеля, или были захватываемы в плен. Кабардинцы рассеялись толпами по станице, грабили все, что попадалось на глаза, угоняли скот и затем зажигали дома. В течение без малого одного часа станица лишилась восьми убитых, 113 пленных, всего рогатого скота, конного табуна, пасшегося в степи, десяти домов, больницы, запасного хлебного магазина и молитвенного дома.

Разгромив таким образом несчастную станицу, скопище двинулось вверх по р. Малке и переправилось через нее между постами Соленобродским и Пробежным к посту Беломечетскому, захватив по дороге казачий разъезд и нескольких проезжих. Жители [153] аулов по реке Малке и по пути следования бунтовщиков, оставшиеся до сих пор на месте, в тот же день присоединились к скопищу, которое направилось по р. Каркужану, перешло кряж гор, спустилось беспрепятственно к Баксану, верстах в пяти ниже Гандулена, и пошло к Чегему. Булгаков узнал о катастрофе только в семь часов вечера, когда хищники прошли всю плоскость и скрылись в горах. Выступив тотчас из Нальчика с 60-ю человеками пехоты, 30-ю казаками и одним орудием, он пустился по следам их и, пройдя почти без отдыха 50 верст, тут только убедился, что всякое преследование бесполезно. 30-го сентября, после полудня, с Булгаковым соединились отдельные небольшие команды, выступившие из разных мест тотчас по получении сведений о происшествии, в том числе и команда маиора Тарановского, отдохнули на пункте сбора и затем были обращены в свои места, так как Булгаков опасался побега с плоскости всех остальных кабардинцев и нового нападения на какую-нибудь станицу.

Генерал Вельяминов узнал о погроме станицы Солдатской, конечно, еще позже Булгакова. Первым распоряжением его было направить на Хасаут, для занятия прохода, кисловодского коменданта полковника Энгельгардта 3-го, с пехотою, собранною из рабочих рот; затем, в тот же день он послал на соединение с ним войска донского подполковника Родионова, и у Энгельгардта составился отряд из 550 чел. пехоты, одного орудия, 272 казаков и 170 ногайцев. Занятием рр. Кинжала и Хасаута Вельяминов думал отрезать скопищу путь за Кубань, оставив ему только одну весьма неудобную тропинку через аул Уруспия, возможную лишь для пешеходов, а следовательно и недоступную [154] для беглого народа с его арбами, нагруженными имуществом и семействами. Выходы на Кубань приказано было наблюдать донского войска полковнику Луковкину, с 6-ю стами казаков и 280-ю человеками пехоты; из отряда полковника князя Бековича-Черкасского, находившегося за Кубанью, были вытребованы четыре роты тенгинского полка собственно для подавления возмущения и удержания в повиновении тех кабардинцев, которые еще не выселились; возвращавшиеся из Грузии на Дон полки подполковников Астахова и Долотина были остановлены на линии: первый полк получил приказание расположиться частями в станицах и селениях, а второй был целиком поставлен в Кабарде.

Разгромление станицы Солдатской было для Ермолова самым неприятным сюрпризом. Сделав все распоряжения относительно охраны и обороны новой кабардинской линии. он, между прочим, отметил, по обыкновению, свои сношения по этому поводу с Вельяминовым интересными и дельными замечаниями:

«Нег сомнений, что сделали сие кабардинцы с тем, чтобы потом, подобно Бек-Мурзе Хамурзину, бежать за Кубань... За остальными, буде еще есть оставшиеся кабардинцы, надлежит иметь лучшее наблюдение, нежели каковое имел подполковник Булгаков, у которого производятся все шалости, и он о том ничего не знает... Вы прикажите обстоятельно уведомить себя, кто из владельцев кабардинских, и которые бежали аулы, и из того увидите, что обнаженная часть Кабарды откроет злодеям селения, по линии лежащие. Не могу понять нерадения подполковника Булгакова, ибо надобно быть совершенно беспечным и невнимательным, чтобы не взять никакого подозрения о людях, кои могли собраться в большом количестве — что между здешними народами без совещаний, без [155] соглашения не делается. Исследуйте строго поведение его и мне донесите ⁶⁴.

Хотя скопище мятежных князей было как бы заперто в чегемском ущельи, а бежавшие аулы в осетинских ущельях, но положение дел в Кабарде от того не улучшилось: осетины явно поддерживали кабардинцев; часть жителей, не желавших выселяться с плоскости, просила у нас войск — а мы не в состоянии были удовлетворить ее; большинство князей и узденей, оставшихся на плоскости, напротив того, само готовилось к побегу, но ожидало лишь благовидного предлога в появлении неприятельских партий. Чтобы достигнуть этого легче и скорее, оно вторично послало к Бейбулату гонцов, прося его прибыть с чеченцами и совместно произвести еще некоторые нападения на наши укрепления. Опасение за возможность этих случаев побудило Вельяминова вывести из куркужанского поста находившуюся там команду и упразднить пост на р. Лескене; вместе с тем он приказал немедленно окопать все станицы рвами, глубиною в две и шириною в три сажени.

Получив донесение о таком положении дел наших в Кабарде, Ермолов дал знать Вельяминову, между прочим:

«Весьма ощутительна выгода наказать изменников и тем удержать готовых им последовать, и что обратив в Кабарду [156] два баталиона пехоты, удобно то сделать; но отсюда (из Грузии) отделить мне войск невозможно, ибо спокойствие здесь удерживает спокойствие в Дагестане... Нельзя остановить князей и узденей: их побуждает боязнь наказания за гнуснейшую измену, а потому иметь целью простой народ, ибо лишая мошенников управления оным, мы отъемлем у них средства. Гораздо опаснее бежавших изменников те, которые остаются внутри и готовы возмутиться; им известна малочисленность войск наших, что не можем мы преградить им пути к побегу, почему прежде оного безопасно они пустятся на какое-нибудь предприятие. В рассуждение чеченцев невероятным кажется мне, чтобы пошли в помощь кабардинцам, и я, дабы удержать их от того, предписал полковнику Сорочану делать чаще движения из крепости Грозной. Видя вблизи опасность, не пустятся они на далекое предприятие. Столько же мало кажется правдоподобным то, что кабардинцы хотят нападать на укрепления».

Но относительно чеченцев корпусный командир несколько ошибался: Бейбулат, не выезжая еще сам в Кабарду, успел подлить масла в огонь заблаговременно через своих сообщников, которых уже в течение нескольких месяцев подсылал туда, а по получении приглашения от князей и узденей, отправил к ним партию в триста человек. Развлечение чеченцев движениями из Грозной было также совершенно лишним, потому что чеченские мятежники, не ожидая их, сами не оставляли нас в покое.

Утром 2-го октября подполковник Сорочан увидел из Грозной по направлению к Куллару, где был Злобный Окоп и башня, что все курганы покрыты конными и пешими чеченцами: на кургане же к Мамакаевой деревне (у нефтяных источников) был выставлен конный пикет. Прибывший из Кулиевой [157] деревни чеченец дал ему знать, что, кроме того, в этот же день на рассвете явилась в Хан-Кале многочисленная партия, которая там и укрывалась. У подполковника Сорочана сейчас же явилось подозрение, что все эти толпы должны будут обрушиться на Грозную или по меньшей мере на транспорт с овсом, который он ожидал с Терека. Вследствие этого, он дал знать через нарочного командовавшему этим транспортом подполковнику Тыртову, чтобы он приостановился в Старом-Юрте. Сорочан действительно, угадал намерение чеченцев, и распоряжение его было очень кстати. Наскучив ожиданием транспорта, Бейбулат выделил из скопища на рекогносцировку сто человек, которые вершинами гор проехали до самой Нефтянки. Транспорта они, конечно, нигде не встретили. Уразумев, что намерение их разгадано, эти сто человек, чтобы не явиться назад с пустыми руками, проскакали на нефтяные колодцы, зажгли там нефть и вышку, ограбили караульных до нага и взяли в плен их начальника, племянника брагунского князя Устархана — Джемболата Актулова. Возвратясь назад, они объяснили, что надежды на захват транспорта нет никакой; но, не смотря на это, Бейбулат держал партии на курганах у Злобного Окопа до сумерек, и только с наступлением темноты спрятал их в Тепли-Кичу и в лесах. Это происшествие дало большую пищу перу Сорочана, который отправил об нем к Ермолову одно за другим два донесения, но, как и прежде, все-таки не тронулся с места, во-первых, не зная, для чего именно нужны корпусному командиру его движения и развлечение чеченцев, а во-вторых, ожидая, что заботливый Алексей Петрович, с предусмотрительностью [158] внимательной няни, укажет ему, что делать. Но на этот раз он ошибся: Ермолова уж окончательно доняла эта бездеятельность и нерешительность, и он, не взирая на все свое расположение к Сорочану, отделал его таким суровым н поучительным манифестом ⁶⁵, что его нельзя не привести дословно, как документ, характеризующий обоих этих лиц и события того времени:

«Вы доносите о прибывших в Чечню кабардинцах, и что многие другие на то готовы — чему верить весьма возможно, ибо в Кабарде произошли беспокойства и некоторые аулы бежали. Невероятно, чтобы для вспомоществования бежать им отправился с партиею Бейбулат, ибо не только на предприятие так дальнее, но и гораздо ближе давно уже он ни на что не решается.

В. в. можете многим замыслам его препятствовать, но вы в совершенном остаетесь бездействии. Когда, перейдя в Злобном Окопе и расположась на высотах оного, не предприняли они ничего против форштата, или где сложено сено ваше, не думаете ли вы, что если бы малейшее сделали движение, то бы они дождались вас и вступили в драку? Они, без сомнения, пошли бы обратно за Сунжу.

Вы получаете разные известия, но того не знаете, что ничтожное количество чеченцев работает завалы и копает ров в Хан-Кале. Если бы не сидели вы в крепости без движения, то в таком расстоянии от вас смели ли бы они то делать?

Вы так близко от крепости без затруднения можете высылать 600 и до 800 человек пехоты, которые в местах ровных никаким количеством преодолены быть не могут; они бы по крайней мере не допустили мошенников укрепляться в Хан-Кале. Появившись несколько раз и неожиданно в Хан-Кале, вы бы в большом повиновении держали живущие по [159] Сунже селения и даже не допустили бы живущих за Хан-Калою пахать землю на равнине, чему настает теперь время.

Вы отзываться станете препровождением транспортов, но это не оправдание, ибо кроме того не мало имели вы время, и я уже давно, давно прислал к вам две роты егерей с маиором Скалоном.

Вы без предписания и разрешения ничего не делаете из боязни ответственности. Но знаете, что не менее подвергается оной офицер, упускающий благоприятные случаи вредить неприятелю или, по крайней мере, содержа его в страхе, не позволять ему наносить вреда. Невозможно мне на каждый случай давать вам предписание или наставление, ибо нередко успех зависит от скорости и решительности. Вы не довольно имеете средств наказывать мошенников, но беспокоить их, угрожать им и тем останавливать от покушений всегда можете. Кроме дороги в Хан-Кале есть другие довольно хорошо очищенные, где вы с большою пользою появляться можете. Я не требую от вас сражений, но хотя возьмите целью мешать чеченцам в полевых их работах, и чтобы не имели они дерзости делать укрепления в Хан-Кале».

Няня, наконец, заговорила своим языком. Не совсем приятно было получить Сорочану такое внушительное поучение, да притом от корпусного командира, но делать было нечего, тем более, что личное сознание не могло не подсказать кордонному начальнику, что Ермолов прав. А что он, действительно, был прав — это показали события следующего месяца. Курьезнее всего было то, что Сорочан вздумал оправдываться перед корпусным командиром так же наивно, как и прежде, транспортами, дождями и т. п. Впрочем, в конце своего оправдания он поспешил успокоить сурового вождя уверением такого рода: "но ныне не упущу из виду предпринять нужное ко вреду чеченцев". [160]

Сорочан самым добросовестным образом сдержал свое обещание. Прежде всего, взяв с собою шесть сот человек пехоты, шесть орудий и полусотню казаков, он отправился в Хан-Кале посмотреть, какой именно ров и какие завалы устраивает Бейбулат. Оказалось, что ни рва, ни завалов еще нет; Бейбулата и его партии также не нашлось. Лишь один атагинский житель указал Сорочану место, предназначенное для рва и отмерянное Бейбулатом: оно имело 4300 локтей в длину. На первый раз Сорочан этим удовлетворился и возвратился в Грозную.

Прошло два дня. Прежде чем Сорочан решил, что предпринять ему новое, чеченцы сами предупредили его. 10-го октября они атаковали недалеко от Грозной, близь аула Амирхан-Кичу, нашу колонну, состоявшую из 200 человек пехоты, при двух орудиях, посланную в лес за дровами, под командою 41-го егерского полка маиора Говорецкого, но вреда нам не принесли, а сами были отражены с уроном. Это происшествие имело двоякую важность: во-первых, оно обнаружило чересчур большую дерзость мятежников, доказывавшую значительность их сил и их самоуверенность — что, при наших средствах, было далеко для нас небезопасно; а во-вторых, оно напомнило Сорочану со всею живостью последнее предписание корпусного командира, вызвало его из усыпления и толкнуло на предприятие довольно решительное, о котором он, между прочим, думал и доносил еще 20-го сентября, но, не получив разрешения и наставления от няни, приостановился его исполнить. Это было уничтожение аула Шавдона.

Шавдон была небольшая чеченская деревушка в 30 слишком дворов, расположенная на половине хан-кальской горы с правой стороны. Она, по условию с [161] нами, обеспечивала собою преданность нам аула большого Чеченя и безопасность взятого нами у него заложника. Обязанности ее жителей состояли в том, чтобы сообщать нам сведения о каких бы то ни было неприязненных против нас намерениях и противодействовать нашим врагам и недоброжелателям; во всяком же случае — не укрывать разбойников и вредных нам людей и не принимать участия в враждебных против нас покушениях. Но жители Шавдона не только не исполняли ни одного из этих обязательств, а, напротив, содействовали Бейбулату, который там преимущественно останавливался с своим конвоем тургаков, и людьми, и продовольствием, и убежищем, и даже личным участием в его похождениях, как например 30-го августа, при нападении на люнет, и 10 октября.

14-го октября, в 3 часа пополуночи, подполковник Сорочан выступил из Грозной к Шавдону с колонною из 700 человек пехоты, 260 гребенских и моздокских казаков и трехсот надтеречных чеченцев, с их князьями, при шести орудиях. На рассвете, обеспечив пехотою главнейшие пункты для отступления, Сорочан частью казаков и чеченцев занял пикеты впереди Хан-Кале, а остальную кавалерию, при двух казачьих орудиях, пустил в атаку на деревушку. После орудийного и ружейного залпа, казаки и чеченцы заняли Шавдон при ничтожном сопротивлении, так как людей в нем было мало, да и те старались спастись бегством. В добычу нам досталось лишь домашнее имущество шавдонцев и до 78 штук рогатого скота; запасы же и остальной скот все уже были вывезены. Не предавая деревню огню, Сорочан стал отступать и тут только выдержал натиск сбежавшихся из окрестностей жителей, [162] провожавших его по лесу до грозненских курганов и постоянно отражаемых нашею артилериею. В тот же день вечером колонна возвратилась в Грозную, имея одного раненого обер-офицера и двух чеченцев.

Шавдонское похождение принесло для нас результаты совершенно противные тем, которых мы ожидали. До сих пор сунженские и надтеречные чеченцы хотя и оставались в раздумьи о том, соединиться ли с Бейбулатом, или держаться русских, но все же против нас ничего враждебного не предпринимали. Теперь же Бейбулат воспользовался нашим шавдонским набегом для того, чтобы убедить их, как и малочеченцев, что подобная участь близится и к ним, так как русские, показав пример наказания на шавдонцах, не простят и всем остальным их поступков. Надтеречные и сунженские чеченцы, сознавая свои грехи против нас, в которые их вовлек сам же Бейбулат, вполне поверили его доводам и объявили ему, хотя пока глухо и втайне, свою приверженность; аулы же Казах-Кичу и Самашки отложились явно, а из алхан-юртовского аула восемь семейств всецело отдались возмутителю и переселились в леса за Сунжу. Только три аула, расположенные на плоскости и на открытом месте: Сунженский, Ачагинский и Кули-Юрт не посмели пока выразить ему ни тайно, ни явно своей преданности, а небольшой аульчик из восьми дворов, недавно устроенный вблизи Злобного Окопа старшим племянником пятидесятника Темирханова, собственно для своего семейства, наотрез отказал Бейбулату в своем сближении с ним; за то же он его разграбил окончательно.

Мятежное брожение в Алхан-Юрте было для нас важно и неприятно потому, что это был большой аул [163] и притом находившийся вблизи крепости — верстах в 10-12; но еще важнее было для нас отпадение Алды. Этот самостоятельный, богатый аул, присягнув нам на верность, был нашею надеждою, сопротивлялся Бейбулату открыто и в этом подавал пример другим; с изменою же его мы, конечно, теряли очень многое, потому что все соседи алдынцев поступали сообразно их действиям. Бейбулату удалось, так сказать, скрутить алдынцев не силою, но совершенно нечаянным случаем, который, однако доказал, что он уже приобрел власть и влияние над чеченцами, вследствие которых его слушались и, что главнее всего, боялись. Прибыв в Алды, он потребовал от жителей того тургака, который, до изъявления нам ими преданности под присягою, возил его значок; и алданцы, и тургак отказали ему. Тогда Бейбулат велел своей партии тотчас разнести его дом и все имущество — что, конечно, и было исполнено; по при этом произошла небольшая свалка, и один из тургаков Бейбулата был убит. Последний пригрозил им жестоким мщением; алдынцы струсили и, желая избавиться от наказания, а также выкупить свой проступок, через два дня перешли на сторону Бсйбулата.

Быстрое отпадение от нас столь многочисленных пунктов дало возможность Бейбулату призвать под свои значки до четырех тысяч народа из большой и малой Чечни и приступить к прорытию давно задуманного окопа и к устройству завалов вокруг аула Хан-Кале. Отправив еще сотню отборных тургаков для поддержания возмущения в Кабарде и для разграбления, в виде наказания, тех жителей ее, которые не согласились бы изменить нам, он деятельно приступил к работам 21-го октября. Получив об [164] этом сведение, и помня наставление Ермолова и данное ему обещание, Сорочан вытребовал с Терека две сотни моздокцев и гребенцев, а также 180 чеченцев с князьями, присоединил к ним 700 человек пехоты и 6 орудий, и с этими силами, 26-го октября, рано утром, выступил к Хан-Кале. Так как Сорочану донесли, что Бейбулат выставил впереди ханкальской горы небольшой наблюдательный отряд, то наши войска были отправлены от грозненского люнета обходною дорогою влево, к Сунженской деревне, и за нею уже повернули к Хан-Кале. Они прошли беспрепятственно до самой горы. но здесь были встречены неприятельским пикетом, выстрелы которого сообщили скопищу о тревоге.

Оставив недалеко от подножия горы, для обеспечения тыла, 200 человек пехоты, Сорочан двинул остальных вперед. Лишь только егеря перешли первую небольшую канаву и наполовину приблизились к кургану, что в середине ханкальской горы, как на нем, на всех выдающихся возвышенностях, у аула Шавдона и с левой стороны горы — показались толпы чеченцев и открыли живую перестрелку. Наша конница понеслась в атаку, сбила с кургана партию и заняла его; артиллерия усердным огнем расчищала гору вправо и влево, а пехота все подвигалась вперед. Неприятель быстро очистил все занятые им пункты и значительною частью своих сил, преимущественно конницы, поспешил в тыл нашей колонне, чтобы сделать там засаду, но там нарезался на наше арриергардное прикрытие и отступил. Сорочан выехал на курган, чтобы осмотреть окоп. Линия его начиналась от мыса горы и велась прямо через гору; работа была уже произведена саженей на семьдесят в длину [165] и на два слишком аршина в ширину. Достигнув цели, Сорочан, по его словом "не нашел нужным идти далее"; хотя неприятель видимо завлекал его вперед, направляясь в то же время небольшими партиями по лесу, на путь отступления колонны. Повернув войска, он быстро, расчищая по сторонам дорогу орудиями, стал выбираться с горы и из леса. К счастью, чеченцы не наседали крепко на арриергард, а встречали и провожали колонну из занятых ими засад. Это дало нам возможность быстро и более или менее благополучно выйти на равнину, где Сорочан считал себя относительно в безопасности. Но он ошибся в своих ожиданиях.

Чуть только колонна вышла на равнину, как вся окрестность мгновенно покрылась массами неприятеля. Сорочан доносил ⁶⁶:

«Собрание чеченцев скопилось величественное; редкий не был тут. Вашему впр. осмеливаюсь доложить и заверить, что дело было большое, здесь первое с устроения крепости. Чеченцев было до четырех тысяч — ежели не более, со всех деревень не только за Хан-Калой и за Аргуном, даже по Сунже вверх расположенных; в том числе были еще андийцы, и прочие горские народы».

Начальник колонны угадал их до панцирям. Это "величественное собрание" разом, всею силою, ударило на наши войска и, по словам рапорта, буквально блокировало их тесным кольцом. Если бы наша колонна очутилась в таком положении через десять-пятнадцать лет, когда горцы выпрактиковались и выучились с нами драться, то, конечно, вся она легла бы на месте до единого человека; но в 1825-м году, [166] когда чеченцы, после долгого сиденья, только приучались воевать, этого случиться не могло. Осыпав нас массою беспорядочного ружейного огня и производя то там, то сям отдельные атаки, они повсюду были отражаемы преимущественно картечью и штыками. Нападения их были геройские, так что многие врывались в середину наших казаков, но все это производилось несвязно, бестолково, без общего заранее обдуманного плана, сгоряча и без надлежащего руководства. Все эти тактические промахи и ненарушимый стройный порядок наших войск не только спасли наш отряд от поражения. но давали ему возможность подвигаться вперед довольно быстро и без большого урона. Сорочан молодецки, хладнокровно и чрезвычайно осмотрительно руководил отступлением. Здесь он показал себя вполне: боязливый в то время, когда не пришла надобность вступить в бой, он явился отважным и распорядительным, когда не мог избегнуть этого боя. Но тут же он убедился в вероломстве и ненадежности надтеречных чеченцев: когда отряд вышел на равнину, и на него нахлынули толпы Бейбулата, наши мнимые друзья, следовавшие в числе ста человек, с несколькими среди них казаками, с правой стороны горы, к Аргуну, без противодействия подпустили к себе одну из атакующих партий человек в тридцать или сорок, отдали ей на жертву двух казаков, а сами, будто бы устрашась нападения, бросили отряд и понеслись от него без оглядки к Сунженской деревне; там они остановились и спешились. До двадцати человек из аула Старого Юрта преспокойно повернули коней и самым бесцеремонным, наглым образом уехали домой на глазах у всех; остальные наши бритые соратники, ограждая себя от [167] нападения, стали примыкать к нашим казакам, будто бы под их защиту, но в это время из скопища выскочило не более десяти человек, которые бросились им в догонку. Повернув тыл, наши чеченцы, без всякой перестрелки, пустились вперед и не останавливали своих лошадей, пока не подъехали к грозненскому люнету. Только одни князья, с малым числом приближенных, неотступно следовали повсюду за начальником отряда, исполняли его приказания и вообще "вели себя хорошо". Из них особенно отличился Мурдар, в виду всех изрубивший чеченца и раненый в руку, а также и Кагерман. Не смотря на все явное уклонение от боя наших надтеречных чеченцев, у них все-таки ранено четверо и без вести пропало трое.

Молодецкие войска наши, как оказалось на деле, вовсе не нуждались в их гнусном сотовариществе и в бесчестном содействии: и без их помощи они отступили героями и прибыли в Грозную в четыре часа пополудни, притащив с собою всех убитых и раненых — даже и своих мнимых друзей. Таково уж великодушие героя! Скопище преследовало отряд до самой Грозной, даже мимо всех трех курганов. Отсюда конные бросились по направлению к преданной нам Кулиевой деревне, окружили ее и хотели разграбить, но быстро высланные Сорочаном из крепости 200 человек пехоты, при двух орудиях, под начальством подполковника Тыртова, разогнали их; они пустились к горе и скрылись в лесу.

Скопище понесло потерю свыше 30-ти человек убитыми, в том числе и андийского старшину Муртузали, и 200 ранеными. Оказалось, что жители всех деревень вверх но Сунже, начиная от Сунженской, были [168] в деле против нас, и не было ни одной, в которой не оказалось бы раненых ⁶⁷. Отложение от нас этих деревень Сорочан добросердечно и добросовестно, говоря себе же во вред, относил также и к тому, что оне не видели наших войск и поневоле поверили Бейбулату, что их почти нет у нас. Эта же причина заставляла его опасаться и за благонадежность деревень Сунженской и Ачагинской.

У нас убито нижних чинов три и ранено, кроме чеченцев, тридцать; контужено 17. Лошадей ранено 12 и отбита у нас одна.

«Но за всем тем — добавлял Сорочан — отделались весьма счастливо, судя по столь величественному числу мошенников и решительному их действию».

Генерал Ермолов на этот раз примирился с Сорочаном. Он писал ему ⁶⁸:

«Совершенно одобряю сделанное вами движение к Хан-Кале и действиями войск наших доволен весьма, ибо из посторонних известий знаю, что чеченцы претерпели значительный урон. Я был уверен, что вы исполните обязанности ваши как храбрый офицер; но в сем случае, когда силы неприятеля столько были несоразмерны, когда действует он с таким единодушием, я должен отнести успех к хладнокровию и твердости. Об отличившихся чиновниках и нижних чинах извольте сделать представление, но с строгою разборчивостью.

Если же удостоверитесь вы, что строят они в Хан-Кале укрепление, вам надобно употребить все возможные меры им в том препятствовать. Не всегда будут они в тех же силах, какие вы прежде встретили, и места открытые не подвергнут вас опасности. Старайтесь иметь верные известия; издержки, вами на то употребленные, я возвращу охотно. Вскоре [169] кончатся здесь работы построения укреплений, я дам отдых войскам непродолжительное время и после буду у вас. До того, поручаю вам иметь всю бдительность и возможную деятельность».

Вместе с тем корпусный командир выслал Сорочану для распространения в народе "прокламацию к жителям чеченских деревень, живущих по Сунже", следующего содержания:

«Дошло до сведения моего, что мошенник Бейбулат старается и вас возмутить, стращая наказанием русских.

Я в проезд мой через Сунжу хотя и знал измену некоторых шалунов, живущих между вами, но знавши и то, что много благонамеренных, которые желают иметь спокойную жизнь, объявил вам прощение. Я не наказываю тех, которых прощаю, и вам надлежит не верить мошеннику Бейбулату и жить покойно под покровительством русских. Таш-Кичу, 1825 года, Октября 21 дня. Генерал Ермолов».

Ермолов поручил Сорочану узнать и наблюсти, какое влияние прокламация произведет на чеченцев. Сорочан послал экземпляры не только на Сунжу, но и в главные центры мятежа — Шали, Мискир-Юрт, Герменчук, Гурдали, так как дело касалось и Бейбулата. Воззвание не имело ни малейшего успеха; повсюду оно было принято не только с невыгодою для нас, но даже с насмешкою. Это доказывало, что мятеж пустил глубоко свои корни, и что доверие к Бейбулату было полное. Некоторые благоразумные старики хотя и готовы были поддержать в массе идею, выраженную в прокламации, но объявили наотрез, что боятся это сделать, опасаясь мщения Бейбулата; значит, возмутитель был уже наверху своей силы и власти. И это также не подлежало сомнению, так как он, с достоинством и самоуверенностью народного правителя, [170] смело вступал в сношения с владетельными лицами, в роде жены аварского изменника Султана-Ахмет-хана, имевшей своих подвластных, амирожайцев ⁶⁹, и предлагал им выслать к нему войско. К удивлению, сношения его не были бесследны, так как он постоянно насчитывал в своем скопище до 500 человек переменявшихся лезгин, преимущественно гумбетовцев, а также андийцев и аварцев. Мало этого: дерзость Бейбулата дошла до того, что он однажды прислал в Грозную к Сорочану одного чеченца, заподозренного во многих преступлениях. но в тоже время почетного жителя Кулиевой деревни, Алихана Дишни, с требованием, чтобы мы очистили Грозную — и тогда по Тереку будет спокойно.

Эти обстоятельства, в связи с продолжавшимися беспорядками в Кабарде, поставили Ермолова в положительное затруднение. Он, наконец, рискнул на этот раз ослабить Закавказье в пользу Кабарды, порешить таким образом все вопросы в ней окончательно и, отделавшись от этого бремени, сосредоточиться на Чечне. Он предписал командующему войсками в закавказском крае генерал-лейтенанту Вельяминову 1-му, чтобы тот выслал в Кабарду баталион в тысячу человек. Это было вполне необходимо, так как Хамурзин и его сообщники не только не смирялись и за Кубань не уходили, но, напротив, довели свою дерзость до того, что из своего чегемского убежища стали предпринимать открытые нападения на мирные кабардинские аулы.

7-го октября ночью Хамурзин, с сыновьями и [171] большою партиею, вышел на плоскость и атаковал на Тереке аулы узденей Асланкирова, Казанышева и Кайсынова. Ограбив почти без сопротивления всех жителей, угнав их скот, и предав огню 13 стогов сена, принадлежавшего Черекскому укреплению, он вместе с тем увез и дочь свою, бывшую замужем за остававшимся здесь князем Камботом Кальчукиным. Сведение об этом быстро достигло подполковника князя Джанхотова, который подхватил население своей деревни и погнался за своим недавним приятелем. Он настиг его близь аула Рухи, смело атаковал и отбил всю добычу, кроме жены Кальчукина. На другой день, с 8-го на 9-е октября, в глухую полночь, другая громадная партия мятежников, под предводительством виновника разгромления станицы Солдатской князя Магомета Атажукина, явилась у аулов князя Мисоста Атажукина и узденя Аликонова, требуя, чтобы они, с своими подвластными, примкнули бы к их толпам. Возмутители получили отказ. Пригрозив владельцам наказанием, Магомет Атажукин повернул свои толпы на Баксан и там уже, без всяких переговоров, стал выгонять жителей из домов, заставляя их складывать имущество на арбы и следовать за ним. Большая часть повиновалась, но остальные и некоторые уздени воспротивились. Атажукин приказал зажечь их дома и двинулся обратно на Чегем. В это время небольшой отряд маиора Тарановского, оберегая баксанское ущелье, следовал по направлению к Нальчику. Увидев сильный дым и услышав сигнальные выстрелы из Беломечетского укрепления, Тарановский повернул назад, переправился через Баксан и, узнав в чем дело, быстро двинулся наперерез [172] мятежникам. Он нагнал их за рекою Кишпеком, уже по пути и Чегему и открыл огонь из двух орудий ⁷⁰. Атажукин остановился на горе, укрепленной завалами, и отважно принял бой. С обеих сторон завязалась горячая перестрелка. Кабардинцы дрались с ожесточением и, грудью отстаивая выселенцев, два раза бросались на наш отряд в шашки. Пользуясь разгоревшимся сражением, некоторые жители, оставившие плоскость по доброму желанию, ушли к Чегему и скрылись с глаз Тарановского; другие же, принужденные к тому силою, или остались на месте в ожидании развязки боя, или, под шумок, двинулись обратно в свои аулы. После второй атаки неприятеля, Тарановский, предвидя, что решительное упорство его на выгодной позиции будет продолжительно, приказал кабардинского полка поручику Каблукову и прапорщику Воропанову идти на штурм завалов. Офицеры эти молодецки исполнили приказание, взошли на гору под градом пуль и живо очистили вершину. Мятежники стали отступать и были приняты с тыла стрелками прапорщика Костина, который успел обойти их и занять дорогу. В эту минуту из кр. Нальчика прискакал с казаками подполковник Булгаков, за которым поспевала пехота — и отступление кабардинцев превратилось в поспешное и беспорядочное бегство. В этом деле с нашей стороны убито два и ранено шесть нижних чинов; контужены: хоперского полка есаул Старжинский и один казак. О силе этого непродолжительного боя можно судить по следующему числу израсходованных зарядов: орудийных 66 и ружейных 10844. Кроме убитых и раненых, увезенных в [173] чегемское ущелье, неприятель оставил на месте 16 тел. В числе убитых был один кадий; во время боя ранен уздень Бек-Мурза Бабуков, а при преследовании сильно ранен Магомет Атажукин.

В этот же день прибыла в подмогу кабардинцам партия чеченцев в триста человек, присланная услужливым Бейбулатом ⁷¹, но она не принесла мятежникам существенной пользы, потому что, потерпев неудачу в бою и частью среди населения, а также лишившись в лице раненого Атажукина своего главного предводителя, они стали серьезно помышлять о побеге за Кубань. Чтобы открыть себе туда дорогу отвлечением наших войск в иную сторону, они распустили слух, что за Кубанью собирается новая большая партия для вторжения в наши пределы. Но их выдумка не удалась, потому что Вельяминов, для преграждения им пути даже и через аул Уруспия, приказал Тарановскому перейти с отрядом на Ксанти и занять прилегающую к этой реке дорогу; с тем вместе, на Кубани, у князя Бековича-Черкасского, относительно этой новой партии, если бы она на самом деле оказалась, были приняты должные меры. Кабардинцы и абадзехи, стесненные в своей западне, и претерпевая уже голод и холод, стали выходить на грабежи мелкими партиями, и направили свои злодеяния преимущественно на наши станицы и поселения. 18-го октября они напали на жителей сел. Новосельцы, бывших в поле, ранили одного и двух взяли в плен; 25-го числа они ограбили хутор Федора Великанова в Горькой Впадине, изрубили троих мужиков и 11 взяли в плен, а затем в промежутке этого времени изо дня в день давали знать о себе набегами и преступлениями. Им [174] сочувствовали и их поддерживали некоторые из князей и узденей, оставшихся на плоскости. как например, Канамет Касаев, и даже, к сожалению, единственный сын почтенного Кучука Джанхотова — Джемболат. Вельяминов их пригласил к себе в Екатериноград, куда прибыл в ожидании Ермолова, и хотел арестовать, но они оказали вооруженное сопротивление, и он вынужден был их убить. Это поразило всех кабардинцев и тотчас же умерило их страсть к преступлениям, но за то и усилило стремление к побегу; этот побег однако они решили произвести с наступлением весны 1826-го года и стали готовиться к нему, обменивая и продавая осетинам свое имущество. Но Вельяминов нимало не опасался за их решение, зная, что к будущему году обстоятельства во многом переменятся.

К 1-му ноября получено было донесение полковника кн. Бековича-Черкасского, что скопище Хамурзина и Магомета Атажукина выбралось, наконец, из чегемского ущелья. Будучи проведено одним из карачаевцев с величайшим трудом по тропинке снеговых гор, оно спустилось на Лабу выше бесленеевцев. Партия чеченцев и только что прибывшие сто тургаков возвратились к Бейбулату. Спустя несколько дней по их удалении, именно 5-го ноября, прибыл из Закавказья в Нальчик сводный баталион из двух рот херсонского и двух рот грузинского гренадерских полков, под командою маиора Гофмана. Появление его осадило кабардинцев, а затем прибытие в конце ноября Ермолова окончательно их приглушило. Ермолов не мог собраться и приехать раньше, потому что его приковывали к месту не только события в Чечне, но и в Дагестане, где неожиданно вспыхнувший новый мятеж [175] едва не разлился по всему краю. Если судьба пронесла мимо нас это испытание, то единственно потому, что в лице генерал-маиора Краббе мы имели весьма распорядительного начальника, а в почтенной особе шамхала — надежнейшего и усерднейшего ему сотрудника. Много помог нам также и благонамеренный кадий Сеид-эфенди.

Лишь только в начале июля Ермолов перестал сомневаться в серьезности чеченских, событий, как тотчас обратил внимание на Дагестан и предписал генерал-маиору Краббе принять все меры к тому, чтобы чеченские волнения не отразились во вверенном ему округе. Краббе оставил Дербент и поспешил в Тарки, чтобы ближе находиться к сомнительным пунктам. Акуша, Койсубу и Мехтули были для нас важнее прочих, и поэтому Краббе, желая убедиться в состоянии и направлении умов жителей этих провинций, немедля вызвал к себе для переговоров бывшего и тогдашнего акушинских кадиев Магмата и Зугума. Они явились со многими старшинами, принесли полное уверение в преданности нашему правительству и представили доказательства, что, узнав о чеченском восстании, не только два раза собирали народ и убеждали его не увлекаться примером изменников, но даже писали койсубулинцам, чтобы они не верили бредням лжепророка, появившегося среда чеченцев, и не вмешивались бы в их дела. Койсубулинцы вполне последовали их благоразумному совету. Мехтулинцы же, а в особенности сам Ахмет-хан дженгутайский, который также явился к генералу Краббе, вели себя хорошо; первые слушались своего правителя и строго подчинялись ему, а последний распоряжался ими как нельзя лучше. Таким образом, в трех главных точках, не мало нас [176] интересовавших, обстоятельства были совсем в нашу пользу. Что же касается остальных обществ, то газават, который выкрикивали лезгины, разгуливая по деревням, и соблазн чеченских происшествий и похождений Бейбулата, а в особенности амир-аджи-юртовский успех мятежников, не прошли бесследно: у населения деревень Карабудахкента, Губденя и Казанищ была заметна явная наклонность к возмущению, а окрестные Шуре эрпелинцы, ишкартынцы и каранайцы вовсе вышли из повиновения ⁷². Спустя немного, в беспорядках приняли явное участие прежде всего салатавцы, произведя нападение на аксаевцев, укрывшихся среди кумыков, а потом постепенно гумбетовцы, андийцы, даже аварцы, которые поспешили доставить Бейбулату подкрепления. Положим, что их участие не выражало собою восстания народного, поголовного, но оно возбуждало многие опасения, потому что служило заразою для прочих. Не придавая особенного значения частностям, Ермолов был доволен уже тем, что главные провинции, в роде Акуши и Мехтули, оставались покойны. Поэтому он писал к генералу Краббе ⁷³:

«Я должен благодарить в. пр., что, услышав о возмущении в Чечне и случившихся происшествиях, вы поспешили приехать в Тарки, где присутствие ваше конечно не мало способствовало к сохранению в тамошней стороне спокойствия. Весьма приятно было мне узнать, что акушинцы сохраняют верность, и вы надеетесь, что разные распускаемые слухи их не поколеблят. Уверьте их, что я буду знать каждого усердие, и они мною довольны будут. Поблагодарите в особенности дженхутайского владельца Ахмет-хана».

Но едва только Ермолов успокоился, как [177] неожиданно вспыхнуло волнение в Кайтаге и Табасарани, куда бежал из Кураха мулла Магомет ярагский, освобожденный от ареста вероломным Аслан-ханом и им покровительствуемый. Этим новым восстанием обеих провинций мы обязаны недовольным нами бекам и в особенности дербентским фанатикам. Последние, причастившись учения муллы ярагского, и видя, что оно быстро породило невыгодные для нас последствия среди чеченцев, задумали явиться освободителями народа и в Дагестане. Они отправились, под предлогом богомолья, в Мешады, и там, в качестве непрошенных и непризнанных своим народом депутатов, обратились к Шах-Заде с просьбою о покровительстве. Заявив ему, что, при его помощи, сейчас же произведут возмущение во всем Дагестане, они уверяли, что легко истребят дербентский гарнизон. Шах-Заде с насмешкою отвечал, что, будучи столько лет под управлением русских ⁷⁴, они не научились их хорошо знать и не умеют им повиноваться; затем, он попросту прогнал их. Возвратившись в Дербент, они не только скрыли от народа свою неудачу, но постарались распустить слух по всей Кайтаго-Табасарани, что персидские войска вступили в наши границы и уже завладели некоторыми провинциями, а из Дербента вывезены все орудия в Астрахань, и скоро наши войска отправятся туда на судах и совсем оставят край. Этого достаточно было крамольным бекам, скитавшимся воровски и без пристанища — Абдулле эрсойскому и Али-Мардану, бывшему табасаранскому владельцу, осужденному нами на смерть и бежавшему от наказания — чтобы поднять на ноги народ и поудить рыбу в мутной воде. К ним пристал также и [178] родной брат Абдуллы — Муртузали-бек, недовольный тем, что ему не отдали обещанных в Табасарани деревень, конфискованных у обоих изменников. Муртузали сперва тайно принимал своего брата в Эрсо, а потом дал ему в этой деревне семь дворов, которые обязаны были ему служить и платить подать. С той минуты Абдулла-бек мог уже свободно являться в Эрсо и, пользуясь этим, там же, в начале августа, и составил заговор вместе с своим братом. Такие влиятельные лица, нет сомнения, быстро подействовали на кайтаго-табасаранцев — тем более, что им сочувствовали и остальные беки, и в несколько дней составилась партия мятежников в четыреста человек, наполовину пеших н конных. Никто из беков не только не известил нас об этом сборе, но не дал даже знать с караульных постов тогда, когда бунтовщики проходили по направлению к Дербенту. Конечно, начальным актом возмущения не могла быть атака этой крепости — потому что это было бы бессмысленно, но имелось в виду стяжать какой бы то ни было успех, чтобы этим повлиять на окрестных к Кайтаго-Табасарани дагестанских горцев, возбудить их доверие к предводителям и, разом усилившись толпами со всех сторон, открыть тогда военные действия.

В виду этих соображений, партия, собранная Али-Марданом и Абдулла-беком, при участии сына сего последнего Заала и прапорщика Измаил-бека мараганского, 11-го августа, в пять часов утра, напала на наш табун у Дарвагского редута, верстах в пятнадцати от Дербента, и отбила 152 лошади, принадлежавшие куринскому полку и артиллерии. Наше прикрытие хотя и защищалось, но воспрепятствовать хищникам не могло, и лишь совершенно напрасно потеряло трех [179] убитых и трех раненых нижних чинов. Дербентский комендант маиор фон-Ашеберг, получив через три часа сведение о нападении, выслал для преследования бунтовщиков находившуюся в Дербенте конницу, но они уже успели скрыться. Тогда он призвал к оружию временную конную милицию из селений Башлы, Терекеме и Кабодерги и двинулся с нею в Кайтаг, а на вольную Табасарань направил дербентцев и послушных нам беков. Предвидя наказание, жители ближайших деревень, участвовавших в нападении, поторопились предупредить Ашеберга и немедленно возвратили 55 лошадей. Спустя некоторое время, были отданы дочти все остальные.

Донося об этих событиях Ермолову ⁷⁵, Краббе выразился так:

«Доколе не истребятся некоторые из бездельников наших беков, не разорится гнездо разбойников дивекцов и не накажется примерно Каракайтаг, не будет здесь надлежащего спокойствия и повиновения. Довольно гнусного поведения и дерзости в сем крае, когда ничего нестоящий, естественный трус и дурак, майсум также, в свою очередь, делает неистовые празднества о одержимой победе чеченцами и внушает самые подлые мысли как сбоим подвластным, так и вольным табасаранцам, вызывая их к себе шайками».

Ермолов, разделяя мнение Краббе, приказал ему употребить все меры к поимке виновных. Благодаря усердию и распорядительности Ашеберга, 17-го сентября им были схвачены и преданы в руки правосудия, вместе с семействами, табасаранские беки: Муртузали, Ахмед-паша, Айды и прапорщик Измаил мараганский. Поимка их сильно поразила Абдуллу-бека. Желая спасти своих родичей, он опять воззвал к Кайтагу и [180] вольной Табасарани, а тетка Измаил-бека, проживавшая в Кубе, думала возмутить Марагу. Но, кроме селений Дивека и Джоугата, никто не отозвался на этот призыв, опасаясь заслуженной кары. Заковав преступников без церемоний в кандалы, не смотря на их бекское звание, Ашеберг тотчас поручил надзору и управлению Авдурзах-бека-кадия деревни, принадлежавшие Муртузали, Ахмед-паше и Айды ⁷⁶, а сел. Марагу вверил поручику Иса-беку, приказав им ни под каким предлогом не требовать от жителей повинностей и дани. Мятеж оборвался: все деревни изъявили единодушное желание быть принятыми в казенное управление ⁷⁷. 25-го октября. представители их, сопровождаемые двумя тысячами народа, приняли в с. Маджалисе присягу на верноподданство нашему Государю. Население было приведено к этой присяге особо. Спустя неделю, именно 1-го ноября, сошел со сцены и наш враг Али-Мардан-бек табасаранский: он был убит на грабеже между Великентом и Падаром терекемейским жителем Навруз-беком, усердствовавшим нам постоянно в наших желаниях и стремлениях. Хотя, таким образом, мы управились с бунтовщиками очень быстро, но деятельность их еще быстрее успела отразиться в разных углах. Не говоря о ханстве кюринско-казикумухском, в котором брожение вдруг поднялось на несколько градусов, даже в шамхальстве, словно марионетки, стали выскакивать из среды мулл разные лжеучители и имамы-самозванцы. Умалат, со своей стороны, не оставался праздным и, действуя столько же усердно, как Бейбулат в Чечне; закрадывался в Койсубу, в Аварию и там всеми силами [181] изощрялся в возбуждении народа к мятежу. Что предпринимал у себя во владениях Аслан-хан кюринско-казикумухский — уже известно; а что касается шамхальства, то Мехти-хан не понуждался даже в нашем содействии. Не прибегая к острым мерам, он сумел и успел поставить у себя во владениях на смешную и презрительную точку все религиозно-политические поучения Магомета ярагского и его последователей, и этим вызвал народ из его заблуждения. В таком же смысле и духе, благодаря участию Сеида-эфенди, он повлиял и на араканцев, куда начала закрадываться пропаганда, и наконец даже на койсубулинцев, хотя был с ними во вражде. Однако, письмо его к Сеиду-эфенди от 4-го ноября 1825 года доказывает, что пропаганда все-таки поддерживалась настойчиво, и проповедники не только успевали влиять на умы народа, но и возбуждали к себе доверие. Он писал:

«Высокопочтенный Сеид-эфенди араканский. С большим удовольствием услышал я, что вы здоровы, и из письма вашего вижу, что араканское общество, следуя благоразумным советам вашим, ведет жизнь покойную. Таким образом приобретет оно мое уважение. Жалею, что не следуют сему примеру другие общества, ибо слышу, что мошенника, подлого убийцу Умалата принимают в Унцукуле ⁷⁸. Хотел бы я, чтобы вы, почтенный Сеид-эфенди, хотя малое время были со мною: вы бы увидели здесь в одно время многих имамов и глупых мулл, и глупых народов, которые им верят. Те муллы, которых вы учили, конечно, не впали, бы в подобное заблуждение».

Шамхал давно желал разрешить свои взаимные недоразумения с койсубулинцами, у которых жили заложниками его два сына — Шахбаз и Магомет. Усердие его к нам в это тревожное время еще более [182] побуждало его, смирив несколько самолюбие, первому сделать шаг к примирению, чтобы легче повлиять на привлечение их к совершенной нам преданности. Повод к этому он нашел в женитьбе сына своего Абумуселима на дочери костековского князя Муртузали ⁷⁹. Назначив свадьбу в Казанище, шамхал пригласил сюда всех почетных жителей из соседственных обществ, в том числе и койсубулинцев. Последние явились вместе с его сыновьями и, наконец, порешили все существовавшие между ими и шамхалом неудовольствия, добровольно возвратив последнему его детей; шамхал, с своей стороны, отдал им обратно бывших у него в залоге их аманатов ⁸⁰. Пользуясь восстановлением взаимной дружбы, шамхал раскрыл койсубулинцам глаза на бунтовщика Умалата и привел их к сознанию, что связи с этим негодяем приведут к последствиям весьма неприятным. По этому случаю, представители койсубулинского общества дали ему подписку от лица своего народа следующего содержания:

«Все койсубулинцы обещают единогласно, что если кто-либо из них примет мошенника Умалата к себе в дом, тот должен заплатить тридцать рублей серебром штрафа, а если кто увидит его и не даст знать о том никому — с того взыщут десять рублей серебром штрафа. Если же Умалат тайным образом, как разбойник, угонит что-либо у подданных Государя, то они обязуются отобрать от Умалата и возвратить хозяину, но за каждую скотину хозяин должен заплатить по [183] рублю серебром тем, которые отберут от Умалата и возвратят тем, у которых угнали».

Таким образом, благодаря преданности к нам шамхала, дверь в одно из важных дагестанских обществ сообщнику Бейбулата была заперта, и туча, неожиданно повисшая над Дагестаном, пронеслась мимо.

Комментарии

63. Резолюция на рапорте Лисаневича от 5 июня № 809.

64. По дознанию, Булгаков оказался виновным. О нем и о последствиях его вины Ермолов, в своих записках, выражается следующим образом:

"Трусость подполковника Булгакова, командира кабардинского пехотного полка, не допустила наказать хищников, ибо нагнавши их в тесном ущельи, обремененных добычею и пленными, и имея достаточные силы и пушки, не смел на них ударить. Солдаты явно негодовали за сию робость. Я назначил тотчас другого начальника и, вразумительно объяснившись на счет подлой его трусости, приказал ему подать прошение в отставку".

65. От 7 октября 1825 г. № 595.

66. Донесение Ермолову от 27 октября 1825 г. № 43.

67. Донесение от 30-го октября № 2029.

68. 4-го ноября № 765.

69. Амирожайцами или амержойцами назывались горцы, и преимущественно гумбетовцы, проживавшие на Тереке, на земле княгини Гичибеке Турловой, которой они платили подати.

70. Одна 6-ти ф. пушка 1-й батар. 22-й артил. бригады и одна 6-ти ф. пушка конно-артил. казачьей № 6-го роты.

71. Донесение Булгакова от 10 октября №№ 1620 и 1621.

72. Письмо к Ермолову генерала Краббе от 7 августа 1825 г.

73. 12 августа 1825 г. № 112.

74. Дербент покорен нами в 1806 г.

75. 19-го августа 1825 г. № 28.

76. Экраг, Татил, Зил, Эрсо, Аркит и Дарваг.

77. Письмо Ашеберга к Ермолову от 24-го сентября 1825 года.

78. В Аварии.

79. Четвертый сын Шамхала Далгат, будучи 6-го октября в карауле в кр. Бурной, оскорбленный тем, что у него отбирали нукера, заколол себя кинжалом; нукер, видя его полумертвым, также вонзил себе кинжал в грудь. Рапорт Ермолову воинского начальн. кр. Бурной от 8 октября 1825 г. № 305.

80. Письмо шамхала к Ермолову от 8 октября 1825 г.

Текст воспроизведен по изданию: Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник, Том 10. 1886