ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ВОЙНА НА ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ

С 1824 ПО 1834 г.

В СВЯЗИ С МЮРИДИЗМОМ

(Продолжение).

XXXVIII.

(Сбой нумерации глав? Thitemar. 2019)

Расположение войск. Действия отряда Цвиленева. Движение полковника Дадиана и генерал-маиора Вольховского. Итоги экспедиции в Чечне и Ичкерии. Действия против салатавцев. Переправа через Сулак. Вступление Розена в Темир-Хан-Шуру. Движение наших войск по каранайской дороге. Исправление пути. Движение отряда Клугенау. План Вельяминова относительно атаки Гимр. Горцы пытаются мешать работам. Действия Ахмет-хана и Абу-Муселима против Ерганая; побеги милиционеров. Атака гимринской теснины; неудачное движение маиора Лазаревича; появление на ирганайской дороге отряда Гамзад-бека; его отступление. Вторичная атака стен и завалов. Смерть Кази-муллы; занятие Гимр. Последние распоряжения Розена и отступление наших войск. Переписка Розена с аварским ханом. Первые признаки неповиновения койсубулинцев. Пропаганда Гамзад-бека. Переписка его с Кахановым и Гофманом.

К 16-му сентября войска, действовавшие против Чечни и Дагестана, были расположены следующим образом: главный отряд, под начальством корпусного командира, дневал возле качкалыковской деревни Ойсунгур, где находился также отряд князя Бековича-Черкаского; второй отряд действующих войск с вагенбургом главного отряда оставался в д. Маюртупе, под начальством полковника Цвиленева; отряд же Клюки-фон-Клугенау по-прежнему занимал Темир-Хан-Шуру. Цвиленеву было приказано оставаться в Маюртупе до тех пор, пока покорившиеся [98] чеченские деревни не внесут налогов и не представят аманатов. Горцы по обыкновению оттягивали исполнение принятых на себя обязательств, и отряд со дня выступления главных сил к аулу Кюрин-Бене находился почти в полном бездействии. Наиболее выдающимся событием за все это время было движение к хутору Хамеру, предпринятое Цвиленевым 9-го сентября. Хутор и его окрестности были опустошены и войска к вечеру возвратились в свой лагерь. Движение Цвиленева повлияло на горцев, и к 13-му сентября от деревень Мацу-Ирзау, Гемсе-юрта, Энды-юрта, Мазлаги, Анто-юрта, Калла-юрта, Чартой-юрта и хуторов Зандака и Эльдара были получены пошлины и 2 аманата. Сверх пошлин, чеченцы, принимавшие участие в разграблении Кизляра, уплатили назначенный корпусным командиром штраф, деревни Малая Атага, Заршан и Мескер вернули двух пленных армянок, а с. Лечень-юрт выдал беглого солдата. Кроме перечисленных деревень, несколько аулов, лежавших по ту сторону реки Мичика, также выразили желание подчиниться требованиям барона. Горцы пошли навстречу нашим намерениям только для того, чтобы отклонить висевшую над ними грозу. Сроком, который был назначен для выполнения ими условий, они воспользовались, чтобы вывезти в горы свои семейства и имущество. Так как к назначенному дню они не успели окончательно выбраться из аулов, то снова явились к Цвиленеву и просили новой отсрочки. Ничего не подозревая, Цвиленев согласился ждать еще один день. Но горцы более не являлись. Чтобы наказать вероломных чеченцев, Цвиленев отрядил, под начальством маиора Тифлисского пехотного полка Борейши, 2 баталиона пехоты — 1 Тифлисского, другой Эриванского карабинерного полков — с 4-мя легкими орудиями и 200 человек конницы. На рассвете следующего дня, 15-го сентября, отряд Борейши выступил [99] из Маюртупа по дороге, ведущей к Денги-юрту. Недалеко от этой деревни высланные вперед разведчики сообщили, что жители покидают аул и вывозят из домов имущество. Чтобы лишить неприятеля возможности скрыться в лесу, Борейша выслал вперед кавалерию с орудиями и частью пехоты. Остававшиеся в Денги-юрте горцы, не подозревая близости нашего отряда, рассеялись по всей деревне и торопливо вывозили все то, что не успели забрать раньше; поэтому, когда подоспел наш отряд, застигнутые врасплох, они не успели собраться для дружного отпора. Кое-какое сопротивление ими все-таки было оказано, но затем они должны были отступить потеряв одного убитым и 4-х взятыми в плен; кроме того, у них было отбито 140 баранов и 9 штук рогатого скота. С нашей стороны без вести пропал 1 рядовой, 3 всадника получили серьезные раны, а двое рядовых контужены. Разорив совершенно аул, Борейша двинулся дальше, к Али-юрту и Бейбулат-юрту. Обе деревни оказались пустыми. Борейша приказал сравнять их с землей и, когда это было исполнено, двинулся обратно к Маюртупу. События этого дня не остались без результатов: на дороге Борейшу встретили старшины деревни Денги-юрта и, предъявляя аманата, заявили, что их общество готово исполнить все требования русского правительства. 17-го сентября Цвиленевым было получено приказание двинуться к аулу Аку-юрту, для соединения с главным действующим отрядом, который выступил туда из Ойсунгура. На другой день не успел Цвиленев тронуться в путь, как весть об его движении быстро распространилась между чеченцами, которые последовали за отрядом и сильно беспокоили ариергард своими неожиданными нападениями. Часть дороги на протяжении 4-х верст была покрыта густым лесом; тут горцы сделались смелее; их движения, благодаря густоте леса оставались незаметными для наших [100] войск, и только благодаря своей малочисленности они не успели нанести Цвиленеву серьезного вреда. С нашей стороны ранен только 1 унтер-офицер. 19-го сентября Цвиленев прибыл в Аку-юрт, где уже находился отряд корпусного командира.

20-го сентября барон Розен выслал 4 баталиона пехоты с 6-ю орудиями и 400 человек закавказской конницы для наказания непокорного аула Хелбоин-юрта. Исполнение этой незначительной задачи было возложено на флигель-адъютанта полковника князя Дадиана, который после небольшой перестрелки занял Хелбоин-юрт и разрушил его до основания. 21-го тот же Дадиан с 3-мя баталионами пехоты, 4-мя орудиями и 300 человек конницы разорил непокорные деревни Сагин-юрт, Казбек-юрт и часть Ямурцы-юрта. Жители этих селений также не оказали серьезного сопротивления, и с нашей стороны не было понесено никаких потерь. Зато во время фуражировок, производившихся нашими войсками 20-го и 21-го чисел, были убиты 1 всадник и 1 рядовой и ранено 4 человека. Во всей Чечне оставались не усмиренными или не наказанными несколько деревень, лежащих близ Аргуна и на Аксае. Но так как экспедиция против них потребовала бы несколько дней, то наказание этих деревень было отложено на некоторое время, и войска 22-го числа двинулись за качкалыковский хребет к Бога-юрту. Проведя в этом ауле ночь с 22-го на 23-е, корпусный командир, утром, с большей частью отряда выступил к Таш-кичу, а г.-м. Вольховского отправил к Аксаю с 4-мя баталионами пехоты, 3-мя конными полками, 6-ю легкими и 2-мя горными орудиями. По-видимому, Розен изменил прежний план и решил теперь же окончить усмирение Чечни, тем более, что деревни, против которых выступал Вольховский еще с 1826 года, находились в возмущении и безнаказанно предавались грабежам и разбою. [101] Теперь эти деревни, предоставленные одним лишь собственным силам, не решились вступить в неравную борьбу и предпочли подчиниться нашим требованиям. Поэтому, когда наш отряд появился на Аксае, первые шесть деревень, лежащие по течению этой реки, встретили Вольховского с изъявлениями полной покорности. Только в одном Миските жители, по-видимому, колебались в выборе окончательного решения. Сперва они готовились отстаивать свои жилища, но когда Вольховский объявил, что в случае малейшего сопротивления деревня будет уничтожена, жители представили аманата и обязались исполнить все наши приказания. На следующий день Вольховский, движением которого закончились военные операции в Чечне и Ичкерии, присоединился к главному отряду. Потери, понесенные нашими войсками в этой экспедиции, незначительны сравнительно с достигнутыми результатами и теми препятствиями, которые приходилось преодолевать на каждом шагу, двигаясь в дремучих лесах. Всего покорилось чеченских и ичкеринских деревень более 80-ти, из коих четвертая часть до этой экспедиции была вполне независима; сверх того, 61 селение было уничтожено за нежелание подчиниться нашим требованиям; штрафов и податей собрано на сумму около 5000 рублей и возвращено из плена около 30-ти душ обоего пола. Потери наших войск выразились в следующих цифрах: убито — штаб-офицер 1 и нижних чинов 66; ранено — штаб-офицеров 3, обер-офицеров 15 и нижних чинов 333; контужено — обер-офицеров 17 и нижних чинов 59. Расходы на перевозку провианта не превысили 1000 рублей. Перевозка производилась главным образом назрановцами, мирными чеченцами, кумыками и ногайцами. Не лишним будет отметить, что осетинская, назрановская и кабардинская милиции, постоянно находившиеся при действующем отряде, с усердием и верностью исполняли возлагаемые на [102] них поручения. Это обстоятельство тем более заслуживает внимания, что осетины и назрановцы впервые принимали участие в действиях вдали от родины. Из Таш-кичу они, а также кабардинцы были распущены по домам. Корпусный командир, желая привлечь их к себе на будущее время, приказал выдать им жалованье наравне с закавказскими полками.

25-го, 26-го и 27-го сентября войскам был дан отдых; в то же самое время формировался провиантский транспорт, пополнялись артиллерийские запасы, а больные и раненые были отправлены в госпитали. Для охранения кумыкских земель и безопасности наших сношений через Чечню, Розен оставил при Таш-кичу г.-м. князя Бековича-Черкаского, в распоряжение которого дал 40-й Егерский и Донской казачий г.-м. Карпова № 30 полк с 12-ю легкими и 6-ю конными орудиями, а сам 28-го сентября двинулся через деревню Темир-аул в салатавские горы. Салатавцы, принимавшие в этом году деятельное участие в набегах Кази-муллы, в виду грозящей опасности прибегли к обычным уверениям в своей верности на будущее время и еще в лагере при Аку-юрте отправили к Розену для переговоров своих старшин. Оправдываясь в своих поступках, они указывали главным образом на то, что не все общество принимало участие в хищничествах Кази-муллы, а только ревностнейшие последователи его учения — мюриды. В ответ на просьбы старшин корпусный командир потребовал: 1) чтобы салатавцы вознаградили кумыкских князей и узденей, имущество которых было разграблено скопищем Кази-муллы, состоявшим преимущественно из самих салатавцев; 2) уничтожили дома и имущество мюридов и впредь не позволяли им селиться в салатавских владениях; 3) должны были принять на себя ответственность за все хищничества, которые произойдут на пастбищах, принадлежащих [103] кумыкским князьям; 4) обязаны были прекратить всякие сношения с непокорными обществами и не пускать в свои владения мятежников. Для наблюдения за точным исполнением этих требований решено было послать доверенных людей, а если бы салатавское общество замедлило исполнить все эти приказания, то Розен грозил прийти с войском для примерного наказания непокорных. Требования были обнародованы в салатавских деревнях посредством объявлений, разосланных кадиям и старшинам. 29-го сентября отряд барона Розена прибыл в Темир-аул. Оставив здесь вагенбург под прикрытием Московского пехотного полка, Розен с 8-ю баталионами пехоты, кавалериею, 6-ю легкими, 2-мя конными орудиями и горной артиллериею двинулся, 1-го октября, вверх по течению Сулака. Жителей попутных салатавских деревень Болгутая и Чир-юрта наши войска застали за мирными занятиями; в переговорах с корпусным командиром они подтвердили готовность исполнить обязательства, принятые на себя всем обществом. От Чир-юрта отряд в тот же день перешел к Зурамакенту. Недалеко от этой деревни Розена встретили старшины и заявили, что салатавцы готовы подчиниться всем его требованиям; вместе с тем они вручили корпусному командиру письмо, в котором между прочим просили пощадить мюридов, виновных, по их мнению, лишь в том, что они легкомысленно позволили ввести себя в заблуждение. Прежде чем вступить в переговоры по этому поводу, Розен расположился лагерем около Зурамакента, а затем, призвав старшин, объявил, что согласится на просьбу салатавцев относительно помилования мюридов только в том случае, если общество поручится за их будущее поведение или же потребует от них двух аманатов. От остальных салатавцев Розен также потребовал аманатов, причем заложники эти были лично им выбраны из членов [104] наиболее влиятельных фамилий. Выслушав требования корпусного командира, старшины удалились для сообщения их обществу. На следующий день они заявили, что требуемые заложники будут доставлены все, кроме кадия деревни Зубута, который бежал за Сулак. По приказанию Розена, имущество этого кадия было уничтожено самими салатавцами. Насколько тревожные минуты переживали в это время салатавцы, довольно ярко показывает следующий случай. 2-го октября в лагерь корпусного командира прискакал Ахмет-Султан алухтинский и сообщил, что среди салатавцев ходит слух о приближении к Черкею отряда Клугенау и что эта весть вызвала всеобщий переполох. Удивленный полученным известием, Розен ответил, что он подобного приказания Клугенау не давал и что по всей вероятности возникло какое-нибудь недоразумение. Чтобы успокоить салатавцев, он вручил Ахмет-Султану предписание, в котором приказывал Клугенау вернуться обратно в Темир-Хан-Шуру, если он только оттуда выступил, и впредь без разрешения не приближаться к салатавским владениям. В ответ на это предписание Клугенау сообщил, что он из Темир-Хан-Шуры не выступал, так как к этому у него не было ни малейшего повода; что же касается слухов о его движении, то они возникли следующим образом. Два черкеевца отправились по своим надобностям в Каранай; когда они въезжали в селение, то встретившиеся по дороге жители, сообщили, будто отряд, находившийся в Темир-Хан-Шуре, если уже не выступил к Черкею, то сейчас выступит. Испуганные черкеевцы тотчас поскакали обратно, чтобы предупредить односельчан о грозящей опасности. Несмотря на позднее время, жители сбежались к старшине Джемалу и уговорили его немедленно отправиться в Темир-Хан-Шуру и сообщить Клугенау, что корпусный командир даровал им [105] прощение. Еще до рассвета Джемал прискакал в лагерь и просил разбудить Клугенау, сказав, что имеет весьма нужные бумаги. Клугенау немедленно его принял, и старшина на вопрос о причине приезда предъявил прощенный лист, выданный черкеевскому обществу. Клугенау поздравил его с этой милостью корпусного командира и спросил, нет ли у него еще каких-нибудь бумаг. Тогда Джемал рассказал об истинной причине своего приезда. Клугенау его ли, указывая на лагерь, погруженный в мирный сон, сказал: “неужели ты думаешь, что они спали бы так спокойно, если бы я собирался двинуться к Черкею?" 3-го и 4-го октября салатавцы доставили обещанных аманатов, и на следующий день Розен вернулся из Зурамакента в Чир-юрт, так как около этой деревни Сулак делался более доступным для переправы в брод. Остаток дня войска посвятили приготовлениям к сооружению моста, а корпусный командир выехал в крепость Внезапную, чтобы на месте обсудить вопрос об ее перестройке. Вагенбург, оставленный в Темир-ауле, получил приказание вновь присоединиться к главному действующему отряду. Вместе с вагенбургом в Чир-юрт прибыл отряд капитана Дюнанта. Отряд этот, состоявший из части артиллерийского парка, 3-го баталиона Эриванского карабинерного полка и нескольких орудий, до этого времени находился в крен. Внезапной и только несколько дней тому назад был присоединен к вагенбургу в Темир-ауле. Чтобы обеспечить войска фуражом после переправы через Сулак, Розен приказал Клугенау разузнать, можно ли в деревнях, расположенных по дороге от Чир-юрта до Темир-Хан-Шуры, достать фураж или подножный корм в количестве, необходимом для прокормления 3-х тысяч лошадей и 300 пар быков. Кроме того, необходимо было принять меры к обеспечению отряда водой, так как на всем [106] пути от Чир-юрта до Темир-Хан-Шуры почти не было совсем хорошей воды, а колодцы, из которых удовлетворяли свои нужды жители, были слишком маловодны. Розен решил воспользоваться заброшенной оросительной канавой, которая тянулась по дороге от Темир-Хан-Шуры на расстоянии около 20-ти верст. Он приказал Клугенау исправить и наполнить водой эту канаву, принимая однако меры предосторожности, чтобы не размыть дороги. Клугенау не замедлил сообщить, что фураж в изобилии заготовлен жителями попутных деревень, а для исправления канавы уже выслано 40 человек. 6-го октября корпусный командир вернулся из своей поездки, и в тот же день войска начали переправу через Сулак. Для того, чтобы облегчить движение пехоте, еще накануне было приступлено к устройству двух мостов. Материалом для этой цеди послужили арбы, находившиеся в отрядном обозе. Их втаскивали в воду и крепко связывали одну с другой; когда таким образом ряд ароб был установлен до противоположного берега, образовалось нечто вроде моста, хотя и довольно узкого. На некотором расстоянии от этого моста был сооружен точно такой же другой; промежуток между ними был оставлен для перехода кавалерии, артиллерии и обоза. Несмотря на спешность, с какой производилась переправа, в первый день на ту сторону Сулака перешла только меньшая часть отряда. Переправу тормозила главным образом пехота, медленно двигавшаяся по узким и неудобным мостам. С наступлением вечера движение войск было приостановлено, а с рассветом следующего дня возобновилось. Часть пехоты, желая показать свое усердие, бросилась к реке и, несмотря на ее глубину и быстроту, благополучно переправилась в брод. Это обстоятельство значительно ускорило переправу: к вечеру уже весь отряд собрался на той стороне Сулака. 8-го октября войска [107] двинулись к Темир-Хан-Шуре, куда и прибыли в тот же день.

Приближалась зима — время наиболее неблагоприятное для военных действий в горах. Кази-мулла энергично продолжал укреплять Гимры и Ирганай; время от времени к нему прибывали новые партии горцев. Все это побуждало барона Розена спешить окончанием экспедиции. В ночь с 9-го на 10-е октября он отправил по каранайской дороге, ведущей к Гимрам, генерал-лейтенанта Вельяминова с Московским и Бутырским пехотными полками, 1-м баталион 45-го Егерского полка, 2-мя ротами Кавказского саперного баталиона, 3-мя легкими орудиями 20-й артиллерийской бригады, 4-мя горными единорогами, 4-мя кегорновыми мортирками и с частью всадников грузинского конного полка. Этому отряду было поручено осмотреть путь, спуститься в ущелье Сулака и приступить к разработке каранайской дороги, чтобы сделать ее проходимой для вьючных тяжестей. В то же самое время Розен поручил Ахмет-хану Мехтулинскому и Абу-Муселиму Казанищенскому набрать в Дженгутае из подвластных им горцев милицию и двинуться к Ирганаю. Назначение этого отряда состояло в том, чтобы по мере возможности препятствовать сношениям ирганайцев с Кази-муллой, отчего силы и внимание мятежников должны были раздробиться.

Каранайская дорога, по которой направился Вельяминов, нельзя было назвать дорогой в настоящем смысле этого слова. Поминутно приходилось то спускаться, скользя по размытому дождями грунту, то преодолевать крутые каменистые подъемы. Несмотря на все старания, отряд подвигался очень медленно; люди еле передвигали ноги и в Каранай ариергард прибыл только к 11-ти часам дня. Продолжать движение не было никакой возможности, ибо дальнейший путь представлял еще более затруднений, а вьючный скот, изнуренный [108] только что сделанным переходом, не мог быть употреблен в дело ранее 3-х часов. В виду этого Вельяминов решил остаться около Караная до следующего утра. Получив уведомление об остановке отряда, корпусный командир, желая отвлечь внимание Кази-муллы, отправил на эрпелинскую дорогу отряд полковника Клюки-фон-Клугенау, состоявший из одного баталиона Апшеронского пехотного полка, одного горного единорога, двух кегорновых мортирок и конной команды казаков и грузин. О выступлении этого отряда Розен немедленно уведомил Вельяминова, поручая ему руководство дальнейшими действиями Клугенау. Последний в тот же день вечером прибыл в с. Эрпели и, взяв проводников, начал подниматься на вершину Эрпели-тау. К рассвету отряд взобрался на хребет. Густой туман, окутывавший гору, и снег, падавший крупными хлопьями, остановили движение наших войск. Несколько часов подряд солдаты стояли в бездействии. Слышно было как перекликивались аванпосты неприятеля, давая знать о приближении врага. Туман сгущался все более и более, посыпал густой снег. Тогда, около 12-ти часов, Клугенау приказал отступать к селению, но в 6 часов вечера прискакал от Вельяминова нарочный с приказанием занять вершину Эрпели-тау. На этот раз Клугенау ограничился тем, что послал на гору только две роты, под начальством маиора Абраменко, а сам расположился у родника на скате хребта. Чтобы не утомлять солдат, находившихся на вершине, он приказал заменять их свежими частями через каждые 12 часов.

В это время Вельяминов достиг уже спуска в глубокое ущелье Сулака. Густой туман, окутывавший окрестности, благоприятствовал движению наших войск. Первым начал спускаться Бутырский пехотный полк, имея перед собой 60 спешенных грузин; за Бутырским полком [109] следовали два горных единорога и четыре кегорновых мортирки в сопровождении 80-ти человек сапер; ариергард колонны составлял баталион 41-го Егерского полка. Московский пехотный полк был оставлен у начала спуска для прикрытия легких орудий. На протяжении первых четырех верст дорога тянулась по косогорам и обрывам; эту часть спуска с трудом преодолевали даже пешие люди. Следующие четыре версты представляли узкую каменистую тропинку, перебегавшую с уступа на уступ по карнизам горы; кое-где тропинка была высечена в голой скале, а в одном месте прерывалась совсем, и, чтобы спуститься на следующий уступ, пришлось прибегнуть к помощи деревянной лестницы. Вскоре затем тропинка разветвлялась. Одна, чуть заметная, вела к Сулаку несколько ниже Гимр. Воспользоваться ею не представлялось возможности, так как в некоторых мечтах она прерывалась и, спускаясь по ней, надо было прыгать с уступа на уступ, на что решались только самые отважные горцы; разработка ее отняла бы слишком много времени и усилий. Другая тропинка тянулась по обрывам на протяжении почти 10-ти верст и затем сливалась с тропой эрпелинского спуска, который до соединения с этой тропой несравненно труднее гимринского (вернее каранайского). Далее дорога пролегала глубоким, извивающимся ущельем, стесненным с обеих сторон высокими обрывистыми скалами хребтов. Недалеко от Гимр эту теснину преграждали три ряда каменных стен, а склоны ущелья были усеяны каменными завалами в несколько ярусов. Укрепления эти были возведены с большим знанием дела, и горцы настолько были уверены в своей безопасности, что у них вошло в поговорку выражение: “русские только дождем могут войти в Гимры." 1-й баталион Бутырского пехотного полка спустился довольно скоро. Две роты этого баталиона остались внизу, а остальные роты и сводная рота 43-го Егерского [110] полка, под начальством полк. Пирятинского, двинулись дальше и заняли находящуюся впереди высоту, под которой лежали Гимры. Горцы не оказали никакого сопротивления, а несколько выстрелов, сделанных ими в наступавший отряд, не причинили никакого вреда. Около 4-х часов к Пирятинскому присоединилась артиллерия, сопровождаемая 2-м баталионом Бутырского полка, который помогал спуску орудий и вьюков. Когда все части отряда спустились в ущелье и расположились лагерем вблизи находившейся там овчарни, рота Бутырского полка поднялась на возвышенность, занятую Пирятинским, и снова присоединились к своему баталиону. Немедленно было приступлено к разработке дороги, чтобы в случае надобности можно было спустить легкие орудия. Работами руководил штабс-капитан Богданович, благодаря распорядительности и энергии которого к 13-му октября первая часть спуска, до лагеря Вельяминова, была расширена и не представляла других неудобств кроме крутизны; сделать же дорогу менее покатой не было никакой возможности.

Получив от генерал-маиора Вольховского сведения о положении дел, Розен, 14-го октября, выступил из Темир-Хан-Шуры с остальными частями войск, назначенными для действий против Гимр. В состав этого отряда вошли Эриванский карабинерный полк, 2-й баталион Херсонского гренадерского полка, 1-й баталион Тифлисского пехотного полка, два горных орудия, 3 кегорновых мортирки, линейные казаки, находившиеся при главном действующем отряде, и 200 спешенных всадников 1-го и 2-го закавказских полков. Расположив для ночлега войска в Каранае, сам Розен проследовал далее, чтобы лично ознакомиться с состоянием спуска. В то же время он послал маиора Эспехо к Вельяминову, узнать мнение последнего относительно дальнейших действий против Гимр. Вельяминов [111] ответил, что самое верное средство проникнуть в Гимры это — спустить в гимринскую теснину 6-ти фунтовые пушки, необходимые для разрушения стен, преграждавших путь к селению. Горные единороги для этой цели недостаточны, так как по существу дела требуются ядра. Спуск 6-ти фунтовых пушек не представлял больших затруднений, но подъем обратно без сомнения оказался бы гораздо труднее, а потому Вельяминов просил у корпусного командира разрешения нарядить от 100 до 200 человек для спуска, в виде опыта, 6-ти фунтовой пушки до лагеря, находившегося в занятом нашими войсками ущельи; для подъема пушки обратно на хребет будут назначены свежие люди. Опыт, по мнению Вельяминова, должен был указать количество времени и людей, необходимых для обратного поднятия орудий. Предлагая произвести спуск орудия только до лагеря, он руководился тем соображением, что дальнейший путь был несравненно легче. Воспользоваться для нападения на Гимры тропинкой, ведущей к Сулаку, Вельяминов считал невозможным, но так как Розен настаивал на повторении изысканий, то он отправил на рекогносцировку маиора Эспехо, Богдановича и поручика Левисона. Вернувшись назад, последние сообщили, что наименьшая высота скалы, с которой нужно спускаться от лагеря к Сулаку, достигает до 12-ти сажен. Но так как измерения производились веревкой с камнем, то весьма вероятно, что камень, цепляясь за выступы, не позволял делать точных определений глубины обрыва; они сообщили также, что, в случае нападения наших войск на Гимры по большой дороге, в этом месте можно будет спустить стрелков для действия по отступающим, для чего следует назначить горцев или грузин, т. е. людей наиболее привычных к лазанью по скалам. Во всяком случае это предприятие было сопряжено с большой опасностью, так как в случае сильного нападения горцев [112] стрелки лишены будут возможности отступить. Розен согласился с доводами Вельяминова и, в виду наступивших уже морозов, приказал ему торопиться окончанием экспедиции, так чтобы взятие Гимр и возвращение войск на горы отняло не более пяти дней. На это предписание Вельяминов ответил:

“На сие долгом почитаю представить. вашему высокопревосходительству, что назначенный срок только что может достаточен быть на овладение Гимрами; на возвращение же войск на гору полагаю нужным еще по крайней мере трое суток. Если по каким-либо соображениям не найдется возможности продержать здесь войска на означенное время, то не угодно ли приказать начать отступление с завтрашнего дня."

15-го октября корпусный командир выступил из Караная. Вся дорога была покрыта глубоким снегом, а на вершине хребта и на всем спуске лежал сдой льда. Все это заставило Розена отказаться от спуска легких орудий, так как обратный подъем в случае неудачи поставил бы войска в безвыходное положение. Орудия эти были оставлены в Каранае под прикрытием линейных казаков и части Московского пехотного полка, который был спущен несколько ближе к Каранаю; две роты этого полка Розен присоединил к своему отряду. С прибытием его разработка дороги значительно подвинулась вперед, так как теперь уже не старались приспособлять ее для движения легких орудий. Гимринцы между тем вывозили из аула свои семейства и имущество к Ирганаю. Временами к ним продолжали прибывать подкрепления, однако от активных действий они пока воздерживались, ограничиваясь незначительной перестрелкой с нашими разведчиками. Только 15-го числа, когда наши войска приступили к расширению тропинки, ведущей на эрпелинскую дорогу, неприятель в числе 400 человек занял крутой перевал и поспешно возвел [113] на нем каменные завалы. Чтобы выбить горцев из занятой ими позиции, Розен выслал под начальством полковника Пирятинского Бутырский пехотный полк с грузинами влево, в обход завалов, а баталионы Херсонского гренадерского и Тифлисского пехотного полков направил прямо на завалы, по которым в это время довольно удачно действовали два горных единорога. Несмотря на открытый горцами ружейный огонь, пехота наша смело бросилась вперед, и неприятель без сопротивления очистил завалы. Во время этой стычки с нашей стороны был только легко ранен один рядовой, а между тем этот перевал имел большое значение, так как от него тропинка делалась шире и доступнее для движения горных орудий. На другой день была разработана к нему дорога, но движение отряда вследствие сильного тумана пришлось отложить до следующего утра.

13-го числа барон Розен приказал части милиции, собранной Ахмет-ханом, выступить из Дженгутая по дороге, ведущей к Ирганаю. Около 2-х часов пополудни отряд этот расположился на хребте, лежащем недалеко от селения. Высланные вперед разведчики открыли неприятельские пикеты и караулы, расставленные возле деревни, и дали об этом знать Ахмет-хану. Густой туман препятствовал с одной стороны видеть расположение неприятельских сил, а с другой следить за действиями главного отряда. К вечеру прибыла в лагерь другая часть милиции, в числе 1500 человек. Вслед затем явились 6 ирганайских жителей, изъявивших покорность. Ахмет-хан тотчас же воспользовался этим и отправил одного из них лазутчиком в Ирганай, двум другим было приказано вернуться в Ирганай и объявить жителям, что они должны доставить аманатов, а остальных Ахмет-хан удержал в лагере. Из расспросов, которым подвергли ирганайцев, выяснилось, что гимринцы и ирганайцы свои семейства и [114] имущество перевезли в деревню Балак, расположенную по ту сторону Сулака; жители этого аула до появления милиции думали идти на помощь гимринцам, теперь же изменили свое решение и примкнули к ирганайцам. Кроме того, они сообщили, что Кази-мулла рассылает по всем койсубулинским деревням прокламации, в которых просит подкреплений, но, по-видимому, его старания не имеют успеха. В ночь с 13-го на 14-е при сильном морозе выпал глубокий снег. Милиционеры, не имевшие хорошей теплой одежды, взволновались и многие из них ночью покинули лагерь и разбрелись по домам; с наступлением утра побеги не прекратились — и положение становилось критическим. Чтобы удержать в строю остальных милиционеров, пришлось спуститься с хребта и стать лагерем в 6-ти верстах от прежней позиции. Но этим дело мало улучшилось: за побегами, оставалось около 500 человек, да и те поминутно надоедали жалобами, что они не имеют провианта и т. д. Ахмет-хан и Абу-Муселим приняли меры, чтобы обеспечить свой отряд продовольствием и собрать беглецов, но последнее не удалось, побеги продолжались и в отряде осталось только 400 человек. К вечеру вернулся посланный накануне лазутчик и сообщил, что Кази-мулла, узнав о приближении к Ирганаю милиции, послал туда Гамзат-бека с 30-ю лезгинами, а в помощь ирганайцам явились жители койсубулинских деревень Шулатлу и Кодук. Гамзат-бек тотчас же возвел завалы в ущельи, в том месте где соединяются дороги, ведущие в Ирганай из Гимр, Эрпели и Дженгутая. 15-го октября Ахмет-хан предпринял рекогносцировку с отборными нукерамн. Перевалив через хребет, его разведчики спустились на ирганайскую дорогу, где наткнулись на неприятельские пикеты, которые без сопротивления отступили и скрылись в узком проходе, занятом Гамзат-беком и его лезгинами. Ахмет-хан не решился атаковать этот [115] проход со своими милиционерами и вернулся обратно в лагерь. Ирганайцы и унцукульцы, несмотря на свое обещание, аманатов не доставляли; ясно было, что они ждали исхода нападения на Гимры, чтобы действовать потом сообразно с обстоятельствами. Побеги милиционеров продолжались по-прежнему и к 17-му их осталась незначительная горсть. Впрочем в них уже не было никакой нужды. 17-го октября на рассвете главный отряд двинулся на эрпелинскую дорогу. Решено было в этот день атаковать теснину, занятую Кази-муллой и его сообщниками. Накануне были сделаны все приготовления для предполагаемого движения: войска снабжены провиантом на 8 дней, артиллерийские и ружейные запасы пополнены из парков. Для каждого единорога было взято по 150-ти гранит и по 60-ти картечных зарядов, а для мортир по 60-ти. Для прикрытия сообщения с вершиной хребта, на каранайском спуске были оставлены 3 роты Эриванского карабинерного и 2 роты Московского пехотного полков. Дорога, по которой двигался отряд шла скалистым обрывом; отсюда были видны Гимры и ущелье Кахха. Гимры расположены на правом берегу Сулака, и, несмотря на то, что селение лежит на значительном возвышении, высокие утесы, окружающие аул, скрадывают эту возвышенность. Как было сказано выше, вершина, находившаяся по правую сторону эрпелинской дороги, была в наших руках, но спуститься отсюда к уступам, занятым неприятелем, не было никакой возможности. Противоположная сторона теснины, скалистая и покрытая густым лесом, была усеяна завалами; внизу же три ряда каменных стен преграждали доступ к селению. Число защитников стен и завалов простиралось до 3000 человек. На скалах правой стороны ущелья вскоре было найдено полковником генерального штаба Занденым место для двух горных единорогов, откуда орудия могли стрелять вдоль передней [116] стены и в тыл двух задних стен, но слишком большое возвышение орудий над целью делало наши выстрелы почти безвредными; действие же артиллерии с фронта парализовалось извилинами ущелья. Таким образом успех предприятия всецело зависел от занятия завалов, которые командовали над стенами, преграждавшими дорогу. Когда положение неприятельской позиции вполне выяснилось, Розен приказал Вельяминову атаковать завалы. Атакующая колонна составилась из 4-х баталионов пехоты, 2-х горных орудий на железных лафетах, спешенных грузин, всадников 1-го и 2-го закавказских полков и линейных казаков. Это были те самые казаки, которые участвовали в деле полковника Волжинского; теперь они просили позволения смыть своею кровью тяготевшее на них нарекание. Остальные части войск, под начальством корпусного командира, двигались на некотором расстоянии от колонны Вельяминова. Движение их задерживалось двумя горными орудиями на деревянных 4-х колесных лафетах, которые с трудом двигались по узким горным дорогам. Прочие два орудия были оставлены, под прикрытием одной роты Эриванского карабинерного полка, для действия в тыл неприятельских завалов; орудиями этими командовал корпуса инженеров путей сообщения маиор Эспехо. Меткой стрельбой он сильно беспокоил горцев, засевших в завалах, по которым в то же самое время довольно удачно действовали 4 кегорновые мортирки, порученные подпоручику 21-й артиллерийской бригады Бестужеву. Вельяминов, приблизившись к неприятельской позиции, послал два баталиона Бутырского пехотного полка с грузинами и всадниками закавказских подков с приказанием выбить неприятеля из-за завалов, находившихся на левой стороне ущелья. План его состоял в следующем. Как только бутырцам удастся выбить неприятеля и зайти таким образом в тыл первой стены, [117] баталионы Херсонского гренадерского и Тифлисского пехотного полков с саперами и двумя горными единорогами произведут атаку этой стены с фронта. Розен одобрил распоряжения Вельяминова, но неудачное исполнение их не позволило нашим войскам сразу овладеть стеною. Командир Бутырского пехотного полка полковник Пирятинский с одним своим баталионом поднимался на самую вершину горы; другому баталиону, под начальством маиора Лазаревича, с грузинами и закавказскими всадниками было приказано следовать несколько ниже, чтобы выбить неприятеля из нижних завалов. Маиор Лазаревич, поднявшись несколько на гору, снова спустился и бросился прямо на первую стену, но атака его была отбита. Командующий баталионом Херсонского гренадерского полка маиор Колачевский и командир баталиона Тифлисского пехотного полка маиор Борейша, видя движение маиора Лазаревича к стене, поспешили оказать ему поддержку, однако и это ни к чему не повело: атакующие снова были отброшены с большим уроном. Вельяминов в это время шел по следам посланных им вперед отрядов. В конце спуска на эрпелинскую дорогу он принужден был на некоторое время остановиться, так как на высотах, находившихся с левой стороны теснины, появился значительный отряд лезгин, спускавшийся по дороге, ведущей из Ирганая. Вскоре затем показался и другой отряд, направлявшийся к Гимрам. Прежде всего нужно было прогнать лезгин, так как в противном случае они могли отрезать Вельяминова и передовую колонну от главных сил. Задача эта была возложена на полковника князя Дадиана с одним баталионом Эриванского карабинерного полка. В то же самое время были посланы два конных татарина узнать, какие войска виднеются на спуске к Гимрам и не был ли это апшеронский баталион, которому приказано было идти на [118] соединение с остальными войсками. Выстрелы, которыми встречены были наши разведчики, обнаружили, что тут находились горцы. Вельяминов дал знать об этом Розену, а сам поспешил к месту сражения, где и застал дело в описанном положении. Видя, что неудачный исход атаки является только следствием опрометчивости, Вельяминов решил атаковать неприятеля по тому же самому плану, а пока насколько возможно укрыл от выстрелов войска в извилинах ущелья. Чтобы ослабить стрельбу горцев, двум горным единорогам было приказано стрелять по ближайшим завалам. Эта мера подействовала; но, к несчастью, под одним из орудий сломался довольно скоро лафет. Между тем неприятельский отряд, замеченный Вельяминовым, продолжал спускаться по ирганайской дороге. Насколько выяснилось впоследствии, это был Гамзат-бек, который должен был действовать нам в тыл, как только войска углубятся в ущелье. Корпусному командиру пришлось поневоле приостановить движение своего отряда. В это время на вершине хребта, по которому пролегала эрпелинская дорога, показался баталион Апшеронского пехотного полка, под начальством подполковника Клюки-фон-Клугенау, которому еще накануне было приказано снабдить свой отряд провиантом на 8 дней, с рассветом, в случае благоприятной погоды, подняться на Эрпели-тау и ожидать там дальнейших распоряжений. На следующий день Клугенау получил приказание следить за движением войск и, как только главный отряд перейдет в наступление, спуститься с Эрпели-тау и идти на соединение с атакующей колонной. В случае, если эта последняя почему-либо будет задержана, ему следовало остановиться, чтобы не потерять возможности обратно подняться на гору. Отряд Клугенау подоспел как нельзя более вовремя и кстати. Гамзат-бек понял, что теперь он не в силах исполнить свою [119] задачу, тем более, что разыгравшаяся еще утром метель усилилась и оставаться на хребте сделалось немыслимым. Гамзат-бек принужден был отступить. Пользуясь этим, Розен тотчас выслал Вельяминову в подкрепление баталион 41-го Егерского полка с 2-мя горными единорогами и 3-й баталион Эриванского карабинерного полка. Три роты Апшеронского полка, входившие в состав отряда Клугенау, были направлены для усиления передовой колонны; одна же рота этого полка и баталион Эриванского карабинерного полка оставлены для наблюдения за ирганайской дорогой. Вельяминов оставался в томительном бездействии, ожидая появления Пирятинского, который, несмотря на все усилия, с трудом взбирался по крутому склону хребта, лишенному дорог и поросшему густым лесом. Вскоре после прибытия подкреплений, на хребте начал показываться отряд Пирятинского. Тогда Вельяминов вторично поручил двум ротам Бутырского пехотного полка с грузинами н закавказскими всадниками выбить неприятеля из нижних завалов, а баталионам 41-го Егерского и Эриванского полков приказал атаковать горцев, засевших несколько выше. Пирятинский с своей стороны, заметя начавшуюся атаку неприятельской позиции, стал быстро спускаться вниз. Совместные действия этих отрядов дали блестящие результаты. Едва только роты Бутырского полка перешли в наступление, горцы бросили завалы и обратились в беспорядочное бегство. Таким образом линия обороны была разорвана. Пользуясь этим, Вельяминов приказал распространить атаку на остальные пункты неприятельской позиции. Двум ротам Тифлисского пехотного полка приказано было штурмовать завалы, примыкавшие непосредственно к первой стене, а другим двум ротам того же полка и баталиону Херсонского поручено овладеть самой стеною. Солдаты смело бросились на приступ; цепляясь за [120] камни, они взбирались на стену и вступали в рукопашный бой. После нескольких минут отчаянного сопротивления, горцы были сломлены и бросились бежать, в надежде укрыться за второю стеною. Однако тифлисцы преследовали их так быстро, что на плечах неприятеля ворвались в ворота второй стены; горцы не успели остановиться и дать отпор и побежали дальше. В это время одна рота Бутырского полка, выбивала, как было сказано, неприятеля из нижних завалов; задачу эту она выполнила довольно скоро и тотчас же присоединилась к херсонцам и тифлисцам. Войска, растянувшиеся во время преследования, вновь соединились за второю и третьей стеной, которую заняли без сопротивления. Горцы рассеялись по всему ущелью и по склонам гор, расположенных вправо от Гимр. Около первой стены ими были сложены две небольшие каменные сакли. Когда наши войска овладели этой стеной, несколько горцев укрылись в саклях и открыли ружейный огонь. Большая часть атакующих была занята преследованием неприятеля, а здесь оставалось только две роты сапер, два горных единорога и мелкие команды около раненых. Чтобы заставить неприятеля выйти из саклей, Вельяминов приказал единорогам открыть огонь по передним стенам. Несколько горцев, после первых же выстрелов выскочили и бросились бежать, но тут же были переколоты штыками. Остальные продолжали отстреливаться, не обращая внимания на то, что им грозила опасность погибнуть в развалинах. Тогда Вельяминов вызвал охотников, которые решились бы выбить неприятеля штыками. Охотники тотчас же выискались, смело проникли внутрь саклей и перекололи всех скрывавшихся в них. Пока это происходило внизу теснины, баталионы Эриванского, Бутырского и 41-го Егерского полков выбивали неприятеля из верхних завалов. 1-й баталион 41-го Егерского полка, опередивший остальные войска, попал в [121] такое место, откуда засевшие в завалах горцы не имели возможности отступить, а должны были или умереть с оружием в руках, или броситься с высокого утеса. Они дрались с ожесточением, более 60-ти человек легло на месте, а остальные бросились вниз, где большинство разбилось о камни. К сожалению, с нашей стороны в этом деле был ранен командовавший баталионом 41-го Егерского полка Кавказского саперного баталиона штабс-капитан Богданович. Уже стемнело, когда он повел своих егерей на последний остававшийся в руках горцев завал. Пуля сразила его первым. Солдаты, огорченные смертью начальника, с яростью бросились на горцев и всех истребили. Наступила ночь и не позволила войскам продолжать наступление. Баталион Бутырского и 3 роты Эриванского полка спустились вниз, баталион 41-го Егерского полка и рота Эриванского расположились отрядами по всему склону хребта. Передовая колонна, усиленная баталионом апшеронцев, остановилась между 3-й стеной и селением, а главные силы расположились не доходя первой стены. Передовую часть войск Розен передал в командование подполковнику Клюки-фон-Клугенау. На другой день, 18-го октября, войска подступили к Гимрам; горцы более не сопротивлялись — и аул был занят без выстрела. Взятием Гимр закончилась тяжелая и продолжительная экспедиция этого года. Потери наши выразились в следующих цифрах: убито — обер-офицер 1 и нижних чинов 40; ранено — штаб-офицеров 2, обер-офицеров 16, лекарь 1 и нижних чинов 320; контужено — обер-офицеров 18 и нижних чинов 53. У горцев одних убитых осталось на поле сражения 192 человека. Но эта цифра должна быть менее действительной, так как из слов гимринцев выяснилось, что они не досчитывались 300 человек. В числе убитых находился Кази-мулла и вернейшие его мюриды. Они погибли в тех [122] самых каменных саклях, которые были выстроены за первой стеной.

Со смертью Кази-муллы пламя мюридизма на время угасло и в горах восстановилось спокойствие. Койсубулинские деревни одна за другой спешили заявлять о своей покорности и раскаянии, предоставляя себя милосердию победителя. В виду невозможности продолжать военные действия, Розен ограничился требованием аманатов и выдачи пленных. Только одних гимринцев корпусный командир обязал уплатить штраф по 6-ти рублей с дыма и обложил ежегодной податью в размере одного рубля. В обеспечение исполнения этих обязательств гимринцы представили 8-х заложников, которые были препровождены в Темир-Хан-Шуру и переданы в ведение полковника Гофмана, на которого вместе с тем был возложен сбор штрафов и податей за первый год. С другой стороны гимринцы обязывались прекратить всякие сношения с враждебными нашему правительству племенами и по-прежнему стать в зависимость от шамхала тарковского.

На другой день после взятия Гимр Розен приказал разослать по всем деревням Дагестана следующее объявление:

“Правосудие Божие постигло возмутителя общего спокойствия изувера Кази-муллу. Он, первые последователи его и множество обманутых им людей истреблены победоносным российским воинством в известном неприступностью своею гимринском ущельи. Гимринцы говорили, что русские могут к ним сойти только дождем, но забыли, что и камни с гор ниспадают, и гром, и молния поражают злодеев. Да послужит сие примером для всех врагов спокойствия, да прибегнут они с раскаянием к могущественному российскому правительству и по милосердию Великого Государя будут прощены, но если кто впредь осмелится возбуждать злоумышления, тот подвергнется неминуемому наказанию. Не спасут его ни горы, ни леса, ни ущелья: везде пройдут победоносные российские войска, везде [123] непокорные изменники наказаны будут. Сие испытали галгаи, ичкеринцы, чеченцы, гимринцы и другие. Имеющие уши да слышат и уразумеют."

21-го числа гимринские жители доставили аманатов, выбранных самим Розеном среди наиболее влиятельных фамилий. Аманаты эти поступили под надзор русского начальства, а не шамхала, как это делалось прежде — мера, вынужденная теми поблажками, которые по необходимости делались шамхалом, стесненным связями своих подвластных с койсубулинцами. Начиная с 19-го числа и по 23-е к Розену являлись старшины койсубулинских деревень, прося помилования и обещая исполнить все наши требования. 24-го все они были приведены к присяге на верноподданство Государю Императору, после чего им были розданы охранные листы такого содержания:

“Кадиям, старшинам и всему обществу койсубулинскому.

Так как койсубулинский народ, раскаясь в прежнем заблуждении своем, принес присягу на верноподданство величайшему из Государей земных Всемилостивейшему Государю Императору Всероссийскому, то, приняв оный под высокое покровительство Его Императорского Величества, я приказал всем начальникам соседних с вами земель поступать с вами дружески, предать забвению все прошедшее, не причинять вам обид и отнюдь не делать никаких отомщений за прежнее время, коего самое воспоминание да исчезнет. Сверх того, вам будет дозволено по-прежнему ездить по делам вашим и производить торговлю везде в пределах наших. Вы же обязываетесь в совершенной точности исполнять все данные мною вам приказания и впредь вести себя сходно с данною вами присягою, в уверение чего и дан вам сей лист"...

25-го октября войска начали обратное движение и благополучно дошли до последнего подъема. Здесь Розен оставил отряд и поехал вперед, а командование войсками передал генералу Вельяминову. 27-го числа все войска, [124] бывшие в экспедиции против Гимр, возвратились в Темир-Хан-Шуру. Доставленное сюда тело Кази-муллы было отправлено в крепость Бурную, где и предано земле с соблюдением всех мусульманских обрядов. 28-го было отслужено благодарственное молебствие за успешное окончание экспедиции, а на следующее утро войска начали расходиться по своим штаб-квартирам. Отдавая последние распоряжения перед отъездом в Тифлис, корпусный командир приказал щамхалу тарковскому следить за тем, чтобы койсубулинцы, являющиеся в его владения, были снабжены билетами, выдача которых поручена Сеид-эфенди араканскому и Шабан-кадию унцукульскому. Подобное же предписание Розен послал Ахмет-хану мехтулинскому, владения которого также граничили с землей койсубулинцев. Этой мерой он хотел приучить горцев к порядку и повиновению, тем более, что Сеид-эфенди и Шабан-кадий были известны своею преданностью русскому правительству.

Раньше было сказано, что Розен отложил на некоторое время наказание нескольких чеченских деревень, расположенных близ Аргуна, в виду того, что деревни эти лежали в стороне от направления действовавшего отряда. Теперь же та часть отряда, штаб-квартиры которой находились на северном Кавказе, могла снова вступить Чечню и завершить ее усмирение. Задача эта была возложена на Вельяминова, в распоряжение которого поступили: одна рота Кавказского саперного баталиона, 6 рот Эриванского карабинерного полка и 1-я бригада 14-й пехотной дивизии. Остальные войска направились в Грузию двумя путями: одни через кавказскую линию и Владикавказ, другие через Дагестан и Ширван. В первый отряд вошли 1-я рота Кавказского саперного баталиона, 6 рот Эриванского карабинерного полка, 2-й баталион Херсонского гренадерского, 4 орудия донской конно-артиллерийской № 3 роты и горная артиллерия, [125] принадлежащая 21-й артиллерийской бригаде; отряд этот до переправы через Сулак двигался вместе с колонной Вельяминова. Второй отряд составился из 1-го баталиона Тифлисского пехотного полка, направлявшегося в Закаталы, 1-го баталиона 41-го Егерского полка, Кавказской гренадерской артиллерийской бригады легкой № 2 роты, конных полков грузинского и 1-го и 2-го закавказских. Последние два полка получили разрешение, с прибытием на родину, разойтись по домам. Больные и раненые во время действий против гимринцев были отправлены в крепость Бурную; но так как в госпитале не оказалось достаточного места, то часть их пришлось разместить в казармах. В Темир-Хан-Шуре остались два баталиона Куринского пехотного полка с 5-ю легкими орудиями и 2-мя горными единорогами. В креп. Бурной и Дербенте поставлено по две роты того же полка. Баталион Апшеронского пехотного полка, бывший в отряде подполковника Клюки-фон-Клугенау, расположился близ Дербента. Таким образом, в северном Дагестане имелось 4 баталиона, которые в случае надобности довольно быстро могли стянуться к Темир-Хан-Шуре. Два баталиона 42-го Егерского полка возвратились в Шушу, а Донской казачий Шурупова № 13 полк был отправлен на родину. Для того, чтобы войска не теряли времени на фуражировки, Розен предписал всем комендантам и окружным начальникам заготовить все необходимое в тех пунктах, через которые должны были проходить отряды. 30-го октября корпусный командир осматривал креп. Бурную, а на следующий день выехал в Тифлис.

Но не успел еще замолкнуть в горах гром русского оружия, как появились первые признаки нового возмущения. После взятия Гимр Гамзат-бек и другие приверженцы Кази-муллы принуждены были бежать в аварские горы. Аварский хан, несмотря на многократные приказания [126] Розена, не принимал никаких мер против мятежников, скрывавшихся в его владениях. Гамзат открыто проживал в деревне “Хунзаках," находившейся в 10-ти верстах от “Хондзака" резиденции самого хана. Укрывая Гамзат-бека, Нуцал-хан постоянно оправдывался тем, что Гамзат его родственник, духовное лицо и живет в своей деревне между своими подвластными. “Если я убью или захвачу его — пояснял он — то горные жители будут мной недовольны и произойдет возмущение." Когда русские войска прибыли в Темир-Хан-Шуру и готовились к нападению на Гимры, Розен приказал Нуцал-хану выдать Гамзат-бека и других мятежников.

“Удивляюсь — писал корпусный командир аварскому хану — что вы, боясь неудовольствия горных жителей, не осмеливаетесь наказать разбойника Гамзат-бека. Если вы не в силах этого сделать, то следовало бы откровенно признаться в слабости своей и не отговариваться от исполнения обязанности своей по причинам вовсе неуважительным, о которых верноподданному Его Императорскому Величеству неприлично и упоминать. А потому опять повторяю приказание и дружественный совет воспользоваться нынешними обстоятельствами, показать верность и усердие к службе всемилостивейшего Государя Императора нашего и наказать Гамзат-бека и других мятежников."

Нуцал-хан и на этот раз не принял никаких мер против этого опасного человека. Когда Гимры были взяты и Гамзат-бек снова укрылся в Аварии, Розен решил обратиться к матери аварского хана Паху-бике, которая, благодаря своему влиянию на сыновей, в сущности управляла всем ханством. Вот содержание его письма:

“Желаю вам и сыну вашему высокостепенному Нуцал-хану успеха против непокорных вам. Об обстоятельствах моих усмотрите из прилагаемых объявлений к дагестанским и другим народам, которые прошу сделать известными в соседних с вами [127] обществах. Теперь для вашего вразумления должен объяснить, что священная воля Государя Императора есть, чтобы повсюду было непременно восстановлено спокойствие. По милости Божией главные виновники возмущения уже наказаны, многие народы уже усмирены, но необходимо, чтобы никто из верноподданных Государя Императора не давал убежища непокорным и чтобы они были везде преследуемы. Посему повторяю вам еще раз требование мое, чтобы вы сами наказали Гамзат-бека или выдали его российскому начальству, коль скоро он возвратиться к вам, ибо безнаказанное пребывание сего разбойника в подведомственном вам крае очернит вас самих перед российским правительством."

Хитрая Паху-бике притворно пошла навстречу желаниям Розена; узнав о взятии Гимр, она тотчас же отправила гонца поздравить корпусного командира с победой.

“Будучи извещена — писала ханша — что ваше высокопревосходительство достигли желаемой как вами, так и нами цели, я с радостью выслушала приятную весть о знаменитых действиях ваших. Этим вы более прежнего приобрели сердечное наше уважение. Остальные враги впредь не избегнут подобной участи и они уже не будут по-прежнему скрываться там, где мы вознамеревались наказывать их. При этом необходимым считаю довести до сведения вашего следующие обстоятельства: дагестанские жители, прибегнув к нам и не получая от нас никакого наставления и уверения, думают, что вы намереваетесь явиться к ним и заявили мне, что все готовы умереть, потому что, если ваше высокопревосходительство пришли только для наказания Кази-муллы, то для чего же до сих пор остаетесь с войсками в Гимрах. Это обстоятельство, по всегдашнему моему к вам доброжелательству, вынуждает меня советовать вашему высокопревосходительству не оставаться долее на том месте, где вы теперь изволите находиться, ибо, по мнению моему, это место для вас не выгодно.

Осведомившись о прибытии вашем в Темир-Хан-Шуру, я в то же время послала человека к сыновьям своим и требовала их [128] к себе, дабы одного из них прислать к вашему высокопревосходительству, но до сих пор посланный мною не возвратился; я полагаю, что сыновья удержаны народом, по обстоятельствам, о которых я сообщила прежде."

Корпусный командир отвечал весьма вразумительно и ясно:

“Рад буду увидеть одного из сыновей ваших, еще более рад, что вы сами изъявляете, наконец, готовность исполнить обязанность вашу как верноподданной Его Императорского Величества и обещаетесь истребить мятежников, которые до сего имели пристанище во владениях ваших сыновей. Повторяю, что вы непременно должны это безотлагательно исполнить. Что же касается до данного вами мне совета скорее возвратиться из Гимров, должен объяснить вам, что не только в этом селении, к которому теперь проложена аробная дорога, но и во всяком другом месте останусь столько, сколько нужно будет, и что победоносному российскому воинству нигде нет опасного места, ибо грудь русского солдата есть крепость сильнейшая гор, ущелий и лесов, как это доказали многие прежние походы и особенно все происходившее в этом году."

В Дербенте барон Розен подучил от Нуцал-хана заведомо ложное письмо:

”Я с братом моим Ума-ханом отправились на некоторое время из своего владения в те места, где необходимо нужно было наказать мятежников и привести всех виновников в повиновение. Получивши радостное известие, что ваше высокопревосходительство взяли Гимры, где убиты были известный возмутитель народа Кази-мулла и многие его приверженцы, я возвратился из упомянутых мест в Хунзах и нашел всех жителей в окрестностях нашего владения в большом волнении — они намеревались идти на помощь гимринцам; в виду этого я счел своим долгом принять всевозможные меры, чтобы возвратить их в деревни; мои старания в данном случае известны Богу и всему народу."

В ответ на это письмо Розен словесно, через [129] посланного, еще раз подтвердил приказание относительно поимки Гамзат-бека. Как было сказано выше, первые признаки неповиновения появились тотчас же по окончании экспедиции. 2-го ноября полковник Гофман доносил уже Розену, что предполагаемый койсубулинцами джегин (собрание) не состоялся. Причиной этого были жители деревни Унцукуль, примкнувшие большею частью к Гамзат-беку. Корпусный командир писал Гофману, что из получаемых известий этого не видно, по крайней мере Сеид-кадий в своих письмах ничего не говорил об этом, а потому предписывал ему впредь излагать свои донесения так, чтобы они представляли настоящее положение дел, не давая повода к неверным заключениям, могущим возбудить тревогу. Вместе с тем Розен приказал через лазутчиков собрать самые точные сведения о настроении умов в койсубулинских деревнях. 23-го ноября он возвратился в Тифлис. Во время следования через Дагестан, ширванскую и шекинскую провинции, елисаветпольский округ, татарские дистанции и тифлисский уезд он знакомился с состоянием края и находившихся в нем укреплений.

В начале декабря от полковника Гофмана было получено известие что гимринцы не возвращают пленных и не вносят штрафных денег, а у него между тем израсходовались суммы, отпущенные на содержание заложников. Генерал-маиор Каханов послал Гофману 36 рублей и предписал для сбора контрибуции обратиться за содействием к Сеид-кадию араканскому, кадию унцукульскому и шамхалу тарковскому. Что же касалось пленных, то предложил объявить гимринцам, чтобы они доставили их в течение 10-ти дней, или они подвергнутся новому штрафу. Угроза не подействовала: назначенный срок истек, а пленные и штрафные деньги не были доставлены.

Новая экспедиция в Чечню не состоялась. [130] Генерал-лейтенант Вельяминов, на которого было возложено наказание чеченских деревень, лежащих по Аргуну, должен был отказаться от выполнения этой задачи, так как зима наступила рано и солдаты, обносившиеся во время летней экспедиции, едва ли могли перенести все трудности зимнего похода. Прибыв в Таш-кичу, Вельяминов донес, 22-го ноября, корпусному командиру о необходимости отказаться от дальнейших операций и вместе с тем распустил войска, входившие в состав его отряда. 1-я бригада 14-й пехотной дивизии расположилась в станицах по Тереку и готовилась к выступлению в Москву, а 6-ти ротам Эриванского карабинерного полка и 3-й роте Кавказского саперного баталиона приказано было вернуться в Тифлис, направляясь через Моздок, Екатериноград и Владикавказ. Этим роспуском закончились военные события 1832 года на левом крыле. Следующий приказ Императора Николая I отметил и вознаградил заслуги войск, действовавших под начальством барона Розена:

“Храбрые воины! Непоколебимому мужеству вашему вверил Я усмирение диких и необузданных племен дагестанских: лезгин, чеченцев, галгаевцев и карабулаков, увлеченных к восстанию изувером Кази-муллою, водворение прочного между сими народами спокойствия и покорности правительству. Подвиг сей совершен вами с успехом, ожиданиям Моим вполне соответствующим. Повсюду поражали вы непокорных и быстрого действия вашего не могли остановить ни бесчисленные препятствия, воздвигнутые на пути вашем самою природою, ни отчаянная храбрость мятежников. Толпы их истреблены на стремнинах и в ущельях Кавказа, в продолжении многих веков почитавшихся неприступными и непроходимыми, а сам глава мятежа, хищный Кази-мулла, пал, тщетно защищая противу вас последнее убежище диких своих однородцев, знаменитое на Кавказе своею неприступностью, Гимры. Воины! Вы стяжали полное право на Мою благодарность, и Я исполняю долг [131] приятный, торжественно изъявляя вам оную столько же за примерную храбрость и неустрашимость вашу, сколько и мужественное терпение н твердость в бесчисленных трудах совершенной вами экспедиции, соблюдение во всех частях строгого воинского порядка и благоустройства и все похвальные качества, коими вы и в достопамятные кампании 1827, 1828 и 1829 годов стяжали удивление и справедливое уважение окружающих вас иноплеменных народов и упрочили между ними славу оружия российского. Я уверен, что слава сия всегда будет вашим уделом."

Причиной неповиновения койсубулинцев приказаниям наших властей являлось обнаружившееся в среде их разногласие. Тогда как более мирные элементы старались убедить в необходимости повиноваться победителю, другие, настраиваемые приверженцами Кази-муллы, всеми силами старались воздвигать препятствия в стремлении общества исполнить требования русских. Желая сделать невозможным возвращение пленных и беглых, горцы распродавали их по деревням соседних обществ. Клевреты Гамзат-бека, разъезжая по аулам, убеждали сторонников шариата примкнуть к их патрону. Мать Кази-муллы послала к Гамзат-беку одного из верных людей сообщить, что она предоставляет в его распоряжение имущество убитого имама, собранное для целей газавата. Это обстоятельство конечно значительно облегчало задачу Гамзат-бека, указывая на него как на наиболее подходящего преемника власти Кази-муллы. Он поспешил воспользоваться этим преимуществом и разослал своих приверженцев к андийцам, гумбетовцам и койсубулинцам, приглашая их явиться для обсуждения своего положения в д. Гуджак. Собрание не отличалось многочисленностью, из некоторых деревень, например, Араканов н Ирганая никто не явился, но Гамзат-бека это не смутило. Отлично понимая, что здесь собрались люди наиболее ему преданные и что его предложения будут приняты собранием [132] беспрекословно, он обратился к присутствующим с следующими словами:

“Права ваши не связаны с Кази-муллою; его смерть не уничтожила их, и вы должны свято отстаивать их. Когда пришли русские, вы не хотели помочь своим соотечественникам; если русские придут еще раз к нам и вы не поможете, то навсегда сделаетесь рабами врагов н лишитесь своих прав. Вы должны помогать друг другу."

Дальнейшее содержание речи до нас не дошло, но если судить по принятому собранием решению, то можно с уверенностью заключить, что Гамзат-бек потребовал признания себя преемником Кази-муллы. Присутствовавшие поклялись оказывать взаимную помощь, во всем повиноваться Гамзат-беку и даже выработали размер штрафов, которым должны были подлежать селения, не покорные воле нового имама. Чтобы усыпить несколько бдительность русской власти, Гамзат и его приверженцы заявляли через гимринцев, являвшихся в полковнику Гофману, о своем желании покориться нашему правительству и сделаться на будущее время его верными слугами. Получив об этом уведомление, г.-м. Каханов предложил Гамзат-беку явиться для личных переговоров в Темир-Хан-Шуру, куда он выехал для инспектирования Куринского полка, но осторожный и недоверчивый Гамзат-бек ограничился присылкой писем на имя Гофмана и Каханова. Первому он писал:

”Отправленный от вас человек с письмом для примирения прибыл ко мне и я, узнав содержание оного, собрал все общество, имеющее со мною сообщения, и мы, посоветовавшись, изъявили согласие на примирение с вами с тем, чтобы оно не принесло вреда шариату нашему. Мы остановим военные действия, пока будем повиноваться. Впрочем, я весьма стараюсь о распространении нашего шариата и веры и собираю людей из деревень мусульманских для тех, кои противны шариату и делают коварство в их землях. А [133] потому за старание мое для веры нашей вы ничего не должны сказать, если только желаете примириться со мною. В противном случае имеете велю действовать так, как вам угодно."

В этом письме Гамзат-бек намечает в общих чертах программу своей будущей деятельности: принудительная пропаганда шариата, война с теми из обществ, которые откажутся признать власть имама, и, наконец, война с Россией, как только ее интересы столкнутся с интересами вводимой религии. Письмо к Каханову написано в совершенно противоположном тоне. Вот его содержание:

“Присланный от вас человек прибыл ко мне и я изъявил согласие на предложение ваше; повинуюсь вам и что ни прикажете, постараюсь исполнить. Должна быть пощада во всем подобно мне незначущему человеку. А потому прошу вас исходатайствовать мне у Государя прощение за прежние происшествия. И вы также пощадите меня."

Между тем разосланные шамхалом шпионы донесли, что даргинцы, койсубулинцы, цудахарцы и аварские беки находятся в сношениях с Гамзат-беком и поклялись свято исполнять его приказания, что клевреты Гамзат-бека разглашают повсюду о предполагающемся весною движении русских войск в Аварию и что этот слух особенно сильно волнует легковерных горцев. Шамхал убеждал Розена принять теперь же серьезные меры и не допускать распространения мятежа, как это было в прежние годы. Что же касается примирения с Гамзат-беком, то и шамхал понимал, что “не следует доверять ему, так как он с одной стороны вызывает мошенников повиноваться ему, а с другой просит о примирении." Тем не менее корпусный командир приказал Каханову сообщить Гамзат-беку, что если он действительно желает примириться и совершить путешествие в Мекку, то пусть представит аманатом своего сына. Как раз в это время Гамзат-бек обратился к [134] шамхалу и просил его быть посредником и ходатаем перед русским правительством. Он согласился дать в аманаты одного из своих родственников, но только с условием, чтобы и шамхал в свою очередь прислал к нему своего сына; кроме того, он просил для себя и 10-ти спутников по 100 рублей на дорогу. Донося об этом Розену, шамхал присовокуплял, что он согласен дать аманатом своего сына, но только побочного, так как, по дагестанским законам, Гамзат-бек, как джанка, мог получить в залог только джанку. В ответ на это Розен сообщил шамхалу, что находит не совместимым с его достоинством отдавать своих детей в аманаты, тем более, что заложники у горцев вообще скверно содержатся; что же касается Гамзат-бека, то для него должно быть достаточно одного слова русского начальства. На этом пока и прекратились сношения с Гамзатом. Сведения, подучавшиеся о нем и об его клевретах, были слишком неясны и противоречивы. Происходило это потому, что Гамзат-бек не был достаточно силен, чтобы начать наступательные действия, а его предположения, сильно преувеличенные, быстро разносились по Дагестану и сообразно источнику, из которого исходили слухи, принимали ту или иную окраску. Прежде чем приступить к обзору событий следующего года, не мешает в кратких чертах проследить историю наших сношений с аварским владетельным домом. Этот обзор тем более полезен, что деятельность Гамзат-бека главным образом сосредоточилась в Аварии, которая вообще играла видную роль в истории мюридизма.

Текст воспроизведен по изданию: Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник, Том 20. 1899