ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ВОЙНА НА ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ

С 1824 ПО 1834 г.

В СВЯЗИ С МЮРИДИЗМОМ

XXIII.

Назрановские ингуши. Тревога, произведенная внезапным появлением Кази-муллы в окрестностях Владикавказа и Назрановского укрепления. Загадочность его целей. Движение отрядов кн. Бековича-Черкаского и генерала Вольховского. Покушение имама против Грозной и возвращение в Дагестан. Новые беспокойства в Чечне. Советы и воззвания Кази-муллы. Набег Засса у Албул-юрта. Заблуждения Каханова. Каранайские изменники н Мищенко. Неизбежные результаты неопределенности, в которой держал Кази-мулла край. Отряд северного Дагестана. Виды имама на даргинский союз. Измена цудахарцев. Прибытие Кази-муллы в Куппу. Магомет-кадий акушинский.

В начале марта генерал Вельяминов обратил особенное внимание на ингушей, поселенных за несколько лет перед тем на речке Назране, впадающей в Сунжу с левой стороны. Ингуши сами просили принять их под наше покровительство и позволения выйти из гор на плоскость. Для защиты их построено было небольшое укрепление, подчиненное вместе с поселившимися около его ингушами владикавказскому коменданту. Такое подчинение мотивировалось очень просто: место находилось в 30-ти приблизительно верстах [439] от Владикавказа и у Сунжи, на которой, кроме этого пункта, нс существовало тогда ни одного поста. Ингуши вышли из гор в небольшом числе и в самом беднейшем положении. С тех пор многое изменилось. Население быстро увеличилось, отчасти естественным путем, частью новыми выходцами из гор. Пользуясь плодородною землею и не участвуя ни в каких повинностях, народ оправился, разбогател и в описываемое время мог выставить около 1000 всадников. В знак признательности за благосостояние, которым пользовались назрановские ингуши под защитою и покровительством русской власти, они принимали к себе разбойников, укрывавшихся в далеких чеченских деревнях и отправлявшихся оттуда для хищничеств на военно-грузинскую дорогу, между Ардонским укреплением и Владикавказом.

Неизвестно, имел ли Вельяминов в своем распоряжении положительные сведения об укрывательстве ингушей, но в единственном документе, касающемся этого предмета, он указал лишь на то обстоятельство, что без содействия назрановцев набеги не имели бы места на указанном пространстве. Чтобы держать в руках назрановское население и прекратить разбои, Вельяминов просил барона Розена передать начальство над укреплением назрановским, с находившимися там войсками и окрестным населением, командующему сунженскою линиею генерал-маиору кн. Бековичу-Черкаскому ²⁸. Последний, по мнению Вельяминова, имел более средств держать ингушей и соседних с ними покорных карабулаков в должном повиновении, следить за связями их с неприязненными племенами и, коротко зная нравы горцев, скорее находить способы для достижения цели, не прибегая к силе оружия, “если только это [440] возможно." Надзор за назрановцами был слаб, и вот по какой причине:

“Сколько мне известно — доносил тут же Вельяминов корпусному командиру — владикавказские коменданты никогда не имели военных способностей и достаточного количества войск в своем распоряжении, чтобы принудить вероломный народ сей исполнять обязанности свои против благодетельствующего им правительства и прервать связи с хищниками."

Ходатайство Вельяминова не имело успеха. Барон Розен отказал ему, ссылаясь на Высочайшее повеление, по которому назрановцы подчинены были владикавказским комендантам. Вельяминов замолчал.

В то же время те же самые назрановские ингуши понадобились и Кази-мулле. Невозможно с точностью сказать, чего желал он от этого разбогатевшего и потому тяжелого на подъем населения, но есть основание предполагать, что имам задумал вторгнуться в Кабарду, овладев предварительно Владикавказом или Назраном и заручившись преданностью к себе назрановских ингушей ²⁹. Впоследствии, 14 лет спустя, этот в высшей степени смелый и крайне опасный для нас план осуществлен был, хотя и неудачно, Шамилем.

В середине марта непроницаемая завеса, за которою таились намерения Кази-муллы, начала мало по малу раскрываться. 13-го числа генералу Вельяминову донесли, что имам будет через 2 дня на Мичике, куда вызывает жителей из окрестных деревень. Хотя командующий войсками на линии и не допускал значительного сбора партий в такое время года, тем не менее в обеспечение нижней Сунжи и владений кумыков он приказал князю Бековичу-Черкаскому расположить баталион Эриванского карабинерного полка в ст. Старогладковской, а Херсонского гренадерского — [441] в Кизляре ³⁰. Надо полагать, что вслед затем Вельяминов получил новые и более важные сведения, указывавшие на Кабарду, как на конечную цель движения Кази-муллы, так как уже 22-го марта находим части довольно сильного отряда кн. Бековича-Черкаского на походе с сунженской линии к Моздоку ³¹. Направление сюда этих частей не может быть иначе объяснено, как опасением Вельяминова за Кабарду, покушение против которой, по странному противоречию с первоначальными распоряжениями, он ставил в узкие рамки ничтожной задачи, которую едва ли преследовал Кази-мулла. За участь Владикавказа, он не тревожился. Назрановское укрепление могло, пожалуй, сделаться добычею горцев, но лишь в крайнем случае, при полной оплошности коменданта, чего не допускал Вельяминов, основываясь на постоянных предписаниях, отдаваемых им всем вообще воинским начальникам, находиться в полной готовности против нападения. Кроме того, он сильно рассчитывал на отряд кн. Бековича-Черкаского и ни на одну минуту не сомневался в его успехе. Последнее обстоятельство не помешало ему, впрочем, сделать распоряжение командующему кабардинскою линиею генерал-маиору Горихвастову — отклонять кабардинцев от сношений с мятежниками и от участия в мятеже, а екатерино-градскому воинскому начальнику маиору Алехину — приостановить отправление денег, посылок, обозов и транспортов, следующих из Екатерино-града в Грузию, как только военно-грузинской дороге станет угрожать серьезная опасность от партий Кази-муллы. Барону Розену он доносил:

“Вообще я полагаю, что сии слухи о намерении Кази-муллы [442] напасть на Владикавказ, Назрановское укрепление и военно-грузинскую дорогу распускаются ложно, а вероятнее всего, что он сделает нападение в Малую Кабарду, и собственно для разорения имения князя Бековича, в оной находящееся" ³².

Гораздо серьезнее смотрел на новое предприятие Кази-муллы кн. Бекович-Черкаский. 3-го апреля, когда гроза пронеслась мимо и представилась возможность собрать более или менее точные сведения о происшествии, которое не могло повториться в ближайшем будущем снова, он доносил корпусному командиру: ³³

“Намерение Кази-муллы было, как он уверял чеченцев, сперва взбунтовать ингушей и, усиливши как ими, так и чеченцами своих сообщников, истребить крепость Владикавказ и Назрановское укрепление, чтобы тем пресечь всякое сообщение по военно-грузинской дороге, потом действовать в Кабарде и на чеченские деревни, по Тереку населенные."

Когда имам тронулся с места и откуда выступил — трудно определить. Вероятнее всего, он вышел из Гимр в промежуток между 10-м и 12-м марта, быстро прошел Андию и показался в Чечне 13-го числа. Партия, с которой он перевалил в Чечню была, ничтожна. Она состояла из койсубулинцев, кудалинцев, гумбетовцев и андийцев; в ней попадались жители Чирката, Дануха, Сиуха, Анкидатля, Ансальты, Унцукуля, Игали и других селений, счетом до 29-ти ³⁴.

17-го марта полковнику Сорочану, командиру 40-го егерского полка и старшему начальнику в кр. Грозной, дали знать, что Кази-мулла прибыл в с. Чахкири-Варандой, лежащее в верховьях Аргуна. 18-го съехались к имаму все почти нерасположенные к нам старшины чеченских [443] деревень, упрашивая его приблизиться к Грозной, отрезать от нее и наказать преданное русским население и, если возможно, прервать сообщения этой крепости с линиею. Такому намерению, пожалуй, соответствовало скопище, быстро возросшее до 2000 человек, при деятельном содействии Гамзат-бека, Шейх-Абдулы и кабардинского князя Хамурзина, присоединившего к толпам мятежников до сотни своих кабардинцев, но Кази-мулла, преследовал, по-видимому, другие, более широкие цели. Не обращая никакого внимания на просьбы чеченских старшин, мюршид того же числа вечером повернул к с. Чинагой-Гойте и на другой день, усилившись вновь сбежавшимися толпами чеченцев, прибыл в с. Ачхой. Отсюда, имея в виду поднять против нас карабулаков ³⁵ и вместе с ними напасть на Назрановское укрепление или на Владикавказ, он двинулся вверх по р. Арштой-Мартану и 21-го числа вступил в с. Галашки. 22-го скопища его появились в с. Закхи, в 7-ми верстах от Владикавказа.

Владикавказский комендант г.м. Оранский был извещен движении горцев только накануне, 21-го марта. Ему донесли, что огромное скопище раскинулось биваком у Пхан-кичу, покушаясь на преданные нам аулы; о самом же Кази-мулле не имелось достоверных известий: одни говорили, что он находился при скопище, но “еще не показывается открыто народу," другие утверждали, что он скоро прибудет к Урус-Мартану. Полагая, что горцы имели “другое" намерение и тревожась за Владикавказ, укрепления которого находились в самом жалком состоянии, а форштаты и вовсе не укреплены, Оранский приказал завалить чем попало бреши и устроить на бастионных насыпях завалы из бревен, приготовленных для постройки церкви. Вместе с [444] тем он отправил ингушевского пристава подполковника Щелкачева с конвоем из 32-х человек на разведки к Назрановскому укреплению. К рассвету следующего дня пришло известие, что Кази-мулла приблизился к Арчи-юрту с намерением напасть на крепость. Тревога распространилась по окрестностям Владикавказа. Жители ближайшего к нему осетинского аула поспешили укрыться с своим имуществом под защиту крепостных валов; гарнизон стал в ружье. Пять офицеров милиции, из осетин, высланные Оранским к стороне Арчи-юрта, встретились у деревни Шальхи, в 4-х верстах от Владикавказа, с тремя горцами из скопища мятежников. Одного из них они убили, прочие умчались. Сведения, полученные затем от Сорочана из Грозной и от Щелкачева из Назрана, подтверждали известия о намерении горцев овладеть, при содействии ингушей, Назраном и Владикавказом. Карабулакское население, жившее по Ассе, присоединилось к мятежникам, но ингуши, более всего нужные Кази-мулле, колебались. В тот же день разъезды, беспрестанно высылаемые из крепости, донесли что кавалерия Кази-муллы отчасти рассыпалась по ингушевским равнинам, частью же потянулась по Камбилеевке; пехота мятежников свернула на тарскую дорогу и заняла с. Закхи, жители которой разбежались. Густой туман, покрывавший окрестности Владикавказа, не позволял хорошенько разглядеть движений скопища и определить его численность.

Так прошел день 22-го марта. Гарнизон ожидал нападения и находился в полной готовности встретить горцев, но в чем заключалась эта готовность — документы не объясняют. Еще менее известно, кого посылал генерал Оранский на разведки и какие он принял меры в защиту окрестного, преданного нам населения. Надо думать, что, по обычаю старого времени, он замкнулся в крепости, приготовился, как мог и как умел, к отпору и, не желая рисковать [445] ни одним солдатом из своего гарнизона, посылал на разведки служивших у нас осетин, кистин и ингушей. Еще меньшую предприимчивость обнаружил он на следующий день, узнав, что вся плоскость между Камбилеевкою и Сунжею покрыта толпами горцев, численность которых, по донесениям, простиралась до 4000 человек. Цифру эту он, конечно, считал более или менее преувеличенною, но не сомневался в том, что скопища Кази-муллы значительны. По сведениям, ингуши с верховьев Сунжи и Камбилеевки, а также некоторые карабулаки отправились с неизвестною целью к мюршиду, но семейства их остались дома. В отношении жителей Кази-мулла держал себя осторожно и с большим тактом. Никого не притесняя и не насилуя ничьей воли, он объявил им, что ожидает от них содействия только в том случае, если одолеет русских: “вас не трону, а держитесь тогда меня, когда будет мой верх" ³⁶. Носились слухи, что он ожидает царевича Александра, с войсками которого думает соединиться и открыть действия выше Дарьяла. Прибытию царевича Александра, конечно, могли верить одни только простодушные горцы, но мысль проникнуть в дарьяльские теснины была зрелая, вполне стратегическая, грозила нам большою опасностью и могла прийти только в голову умного имама. В 1846 году Шамиль, вторгнувшись в Кабарду, предпринял такой маневр, поручив для этого большое скопище лучшим своим наибам, но предприятие не имело успеха, вследствие чего, быть может, Шамиль и потерпел неудачу в самой Кабарде. Разъезд высланный 23-го марта к Назрановскому укреплению, не обнаружил присутствия горцев в этом направлении вплоть до деревни Судиевой. По рассказам жителей, мятежники “ужинали" подле с. Кита, а в 10-м часу вечера внезапно [446] удалились в ущелье Ассы, к галашевцам. Сведения эти согласовались с донесением Щелкачева, извещавшего, кроме того, о неудачной попытке Кази-муллы вступить в сношения с назрановскими ингушами. Щелкачев еще раз подтверждал, что мятежники готовы ударить на Назран, но владикавказский комендант не нашел никакой возможности в данное время оказать ему помощь, ссылаясь на слабость владикавказского гарнизона, на обширность пространства, охватывавшего крепость с форштатом, и на жалкое состояние крепостных верков. Но если бы Кази-мулла бросился со всеми своими силами на это укрепление, то генерал Оранский обещал отправить к Назрану сильный отряд. Совсем не сложная, но довольно тонкая тактика почтенного коменданта, надо полагать, была в достаточной мере понята и Щелкачевым, и корпусным командиром, которому Оранский ежедневно посылал свои донесения.

Самым наглядным признаком того, что скопища ушли и опасность миновала, могло служить воинственное настроение, вдруг охватившее жителей селений, находившихся по кабардинской плоскости, Камбилеевского, Ново-Осетинского и Киржинского. Явившись к Оранскому, они заявили о своем намерении устроить в Камбилеевке укрепление, чтобы дать в нем отпор Кази-мулле в случае нового покушения, и просили коменданта снабдить их патронами. Оранский приказал отпустить им из артиллерийского парка “до 620" патронов.

Одновременно с появлением скопищ Кази-муллы у Владикавказа, мятежники заняли окрестности Назрановского укрепления, расположившись в виду аулов Кирей-юрт, Базыр-юрт и селения Хасаева. Старшины этих деревень прибежали к поручику Кардановичу, остававшемуся начальником укрепления во время отсутствия Щелкачева, и объявили, что Кази-мулла отнимает у них скот для [447] продовольствия и фураж для лошадей, угрожая полным разорением, если н течение двух дней они не присоединятся к его скопищу. Карданович донес Оранскому, что жители “решительно" просят помощи, иначе поставлены будут в необходимость уступить требованиям бунтовщиков.

“Я дал ответ — так доносил владикавказский комендант корпусному командиру — что это пустой страх и что, может, они сами желают к ним присоединиться. Ежели они хотят доказать верность, то пусть выберутся с имуществом под защиту Назрановского укрепления (хотя это трудно на 25 верст), а коли передадутся — будут строго наказаны. Я дал такое наставление, какое нашел нужным, но, осмеливаюсь доложить, что с крепости никакой им помощи дать нельзя, на расстоянии 50-ти верст, и эти люди в критическом положении: передадутся — отвечают перед правительством, не передадутся — мятежники их разорят" ³⁷.

Страх ингушевских старшин был не совсем напрасен. Горцы Кази-муллы уже сожгли четыре деревни — Тали-юрт, Джурджи-юрт, Цолите и Тарги-юрт — в 15-ти верстах за Назрановским укреплением, и, конечно, не задумались бы над остальными, если бы их повелитель продолжал нуждаться в повиновении ингушей, а они почему-либо вздумали упорствовать. К счастью для назрановцев, Кази-мулла поторопился своим смелым, далеко еще не созревшим предприятием и, заметив свою ошибку, тотчас же, не давая времени судить о постигнувшей его неудаче, повернул свои скопища назад, в горы.

Таким образом все кончилось благополучно не только для Владикавказа, покушение против которого едва ли обещало успех, но и для назрановского укрепления, разнести которое не представляло, по-видимому, особенного труда. Пользуясь таким исходом, верхне-сунженские и верхне-камбилевские ингуши, ездившие к Кази-мулле, постарались придать [448] своей поездке разведочный характер, за что удостоились внимания высшего начальства, а перед одним из них мы даже остались в долгу за описание особы имама, избегавшего, на манер восточных деспотов, без надобности показываться народу:

“А Асланука говорит — доносил Оранский Вельяминову ³⁸ — что видел самого Кази-муллу, описывает его небольшой рост, рыжую бороду, чалму, обернутую ситцем, синюю (?) бурку, на хорошей лошади, вооруженного весьма отлично."

Насколько соответствовал этот туманный портрет оригиналу — судить не беремся.

В последующих донесениях генерала Оранского корпусному командиру, попадаются указания, проливающие некоторый свет на причины, заставившие Кази-муллу отказаться от своего рискованного предприятия и вообще на все это невыясненное дело. Так, в донесении владикавказского коменданта от 25-го марта ³⁹ читаем: “Когда Кази-мулла был близь Владикавказа, то ожидал к себе галгаев, но те не успели." Тем менее могли поспеть акинцы и цоринцы, запрятанные в самой глубине гор, а между тем вместе с галгаевцами их могло собраться до 800 человек. Если эта толпа в 800 человек составляла до того крупную единицу в расчетах имама, что остановила его у самой цели, то скопища его были далеко не так многочисленны, как сообщалось об этом со всех сторон. С ними трудно было подействовать на назрановцев, увлечь которых могла только одна внушительная сила или удачный набег, например, на Назрановское укрепление. Очевидно, Кази-мулла не располагал этой силой даже настолько, чтобы овладеть Назраном. За исключением четырех деревень, сожженных в [449] первоначальном чаду заманчивых планов и надежд ⁴⁰, он не тронул назрановцев, не наказал их даже за убийство по крайней мере 25-ти чеченцев и за угон лошадей из его скопища, и чем свидетельствовали донесения кн. Бековича-Черкаского. Он ушел неслышно и мирно, оставив после себя ничтожный след и не озлобив назрановских ингушей, мирная развязка с которыми могла пригодиться ему впоследствии для обеспечения тыла при движении в Кабарду. Наоборот, если бы цель его заключалась в нападении на Назран или Владикавказ, он не остановился бы перед крутыми мерами, чтобы потом, при вторичном покушении на эти укрепленные пункты, найти в ингушах большую склонность к повиновению. Эта мысль косвенно подтверждается также донесением Оранского от 14-го апреля ⁴¹. Один из его лазутчиков отправился к известному по своим связям с Кази-муллою цоринцу Бехо Амиеву и, без труда овладев его доверием, узнал, что “первое их покушение на Владикавказ было неудачно потому, что преждевременно предпринято, как о нем написано было в книге святой, о чем объявил им Кази-мулла." Так как имам имел прекрасную привычку скрывать свои намерения даже от самых преданных и близких ему людей, о чем единогласно свидетельствуют тогдашние документы, то тем менее мог знать о планах его какой-то цоринец, Бехо Амиев, пожалуй, человек ему известный и у себя влиятельный, но ограниченный и живший в страшной трущобе; поэтому в “книге святой" приблизительно было сказано следующее: “Бехо, как человек болтливый, должен думать, что имам покушался против Владикавказа; об этом полезно знать и русским."

Главнейшим препятствием, остановившим развитие [450] действий Кази-муллы, следует считать быстрый сбор наших войск к Моздоку, в прикрытие Кабарды, и движение отряда кн. Бековича-Черкаского к Назрановскому укреплению. По роспуске войск, участвовавших в зимней экспедиции генерала Вельяминова в Чечне, кн. Бекович-Черкаский приехал из Грозной в Червленную станицу. Узнав о движении Кази-муллы к Владикавказу, он поскакал 22-го марта в Моздок, чтобы соединить в нем баталионы Московского, Бутырского, Херсонского и Эриванского полков с артиллериею и, переправившись с ними через Терек, следовать к назрановскому укреплению, которое, по донесениям, могло быть атаковано уже ночью 20-го числа. 1-й и 2-й баталионы 40-го егерского полка он оставил на месте, имея в виду усилить ими в случае надобности гарнизоны Таш-кичу или Внезапной и обеспечить амир-аджи-юртовскую переправу, а 3-й баталион этого полка отправил в ночь с 19-го на 20-е в Грозную, по просьбе полковника Сорочана. Все полученные им до того времени известия подтверждали слухи о намерении Кази-муллы напасть на Владикавказ или Назрановское укрепление и прервать сообщения по военно-грузинской дороге с линиею. Спустившись в Чечню через с. Чахкири, он радостно встречен был населением и ежедневно увеличивал свое скопище чеченцами и карабулаками. Его пехота собралась в прежнем укреплении Преградного Стана, который и думал атаковать кн. Бекович-Черкаский, в предупреждение дальнейших успехов мюршида ⁴². 24-го числа Бекович прибыл в Моздок и немедленно, не ожидая прочих войск, переправил Московский и Бутырский полки на правый берег Терека, а с рассветом 25-го марта послал баталион Эриванского полка с 3-мя орудиями батарейной № 1 роты 20-й артиллерийской бригады вниз по правому берегу реки к наурской переправе, где они должны были [451] расположиться лагерем и поступить в распоряжение полковника Сорочана. Утром того же числа, с отрядом из Московского и Бутырского полков, одного баталиона Херсонского полка, 4-х орудий донской № 3 роты и взвода батарейной № 1 роты 20-й артиллерийской бригады, он тронулся к Назрановскому укреплению, на полпути остановился переночевать и 26-го вечером прибыл в Назран. Здесь он узнал что Кази-мулла, извещенный об его движении, спустился к Сунже, занял деревню Куллар, в 25-ти верстах от Грозной, и отбил 700 баранов у галашевских жителей. Не находя возможным перенести действия на Сунжу но совершенному недостатку фуража ⁴³ и надеясь на силу грозненского гарнизона, который мог быть усилен 40-м егерским полком и баталионом Эриванского полка, кн. Бекович-Черкаский отправил обратно свой отряд за Терек, а сам прибыл в Грозную.

Предприятие Кази-муллы не обещало успеха еще потому, что ему не удалось, по невыясненным обстоятельствам, организовать действия в дарьяльском проходе или в одном из соседних с ним ущелий для перерыва военно-грузинского пути. Быть может, случайные причины, вроде снежных обвалов, прекративших сообщения горных обществ с этими теснинами, расстроили здесь его смелый замысел, но, вероятнее, неудача произошла от неготовности самих обществ, еще не привыкших к единодушным действиям и к повиновению дагестанскому повелителю. Так как в первоначальных сведениях, полученных высшим кавказским начальством о покушении против Назрана и Владикавказа вовсе не упоминалось о намерении Кази-муллы пробиться в дарьяльские теснины, то оно и приняло меры, необходимые только к сохранению свободных сообщений по [452] военно-грузинской дороге между Кайшауром и Владикавказом. О безопасности расположенных на этом протяжении постов позаботился генерал Вельяминов, предписав владикавказскому коменданту при первом известии о больших скопищах у военно-грузинской дороги свести команды из редута невинского, а также с постов архонского и балтинского во Владикавказ, с ларсского поста в Дарьял и с казбекского в Коби. Барон Розен получил первое известие о движении Кази-муллы к Владикавказу 24-го марта ⁴⁴. Не теряя времени, он предписал подполковнику Челяеву собрать в Квишете пеших и конных хорошо вооруженных осетин, принять нужные меры к обеспечению военно-грузинской дороги и разузнать, что делалось вокруг Владикавказа. В тот же день предписано было двум ротам, 1-й гренадерской и 9-й мушкетерской, Херсонского гренадерского полка следовать из Гори к Квишету, а 2-м орудиям 2-й легкой роты кавказской гренадерской артиллерийской бригады поспешно двинуться на соединение с ними из Гомбор; туда же направлена была и конвойная сотня корпусного командира. Командование этим отрядом, а также частями, разбросанными по военно-грузинской дороге, барон Розен поручил обер-квартирмейстеру генерал-маиору Вольховскому, от которого ожидал тем большей пользы, что генерал Оранский, недавно прибывший на Кавказ, не успел еще познакомиться с краем. Последнему предписывалось вполне сообразовать свои действия с словесными приказаниями, преподанными бароном Розеном генералу Вольховскому ⁴⁵.

Челяев без труда набрал в течение двух дней до 150 человек горской милиции, но не двигался далее, даже не собирал эту милицию в сборный пункт, так как [453] против военно-грузинской дороги никто никаких покушений не предпринимал. Вольховский, прибывший 25-го числа в Квишет, мог убедиться, что проезд по дороге вплоть до Владикавказа действительно свободен. Не зная, однако, в каком положении находятся дела у этой крепости, он приказал команде из 40 человек Кавказского линейного № 6 баталиона направиться из Кайшаура в Коби, а милиции Челяева н конвойной сотне, усиленной казаками, взятыми в Кайшауре, собраться к 27-му числу в с. Казбек. Хотя вечером ему доподлинно стало известно, что в окрестностях Владикавказа уже нет скопищ, тем нс менее, допуская возможность вторичного покушения горцев, находившихся между Сунжею и Ассою, он не нашел нужным остановить движение команд. Он полагал также, что джераховцы сообщат о следовании наших войск кистинам и галгаевцам и этим удержит последних от всякого покушения на военно-грузинской дороге, если бы, “сходно с прежними известиями они имели сие намерение." Из этих слов видно, что Вольховскому уже были известны поползновения Кази-муллы на дарьяльский проход. Галгаевцы, однако, не шевелились, а люди, посланные Челяевым на разведки к Владикавказу, донесли, что Кази-мулла окончательно удалился в Чечню, поспешно следуя с конною партиею впереди своего скопища. Основываясь на этих сведениях, Вольховский приостановил 9-ю мушкетерскую роту Херсонского полка и собранных Челяевым осетин в Кайшауре, а 1-ю гренадерскую роту того же полка — в Душете. Конвойную сотню он решил провести далее, “дабы убедить жителей, что войска действительно были в движении" ⁴⁶. 27-го числа, узнав уже во Владикавказе о приближении отряда кн. Бековича-Черкаского к Назрановскому укреплению, он распустил осетин Челяева, [454] отправил конвойную сотню в Тифлис, а ротам Херсонского полка приказал оставаться на местах до особого распоряжения корпусного командира. На другой день барон Розен приказал взводу 2-й легкой роты кавказской артиллерийской бригады, задержанной в Тифлисе, возвратиться в свою штаб-квартиру.

Далеко не отрадное впечатление произвело на Вольховского состояние владикавказской крепости и оборонительных постов, содержимых на военно-грузинской дороге. Во Владикавказе, по заложении бревнами слабейших мест полуразвалившихся укреплений, кое-где устраивались палисады и штурмфалы из дровяного леса, приготовленного для госпиталя, и, где можно, насыпался вал. Форштаты генерал Оранский рассчитывал обнести плетнем, для которого уже заготовлялся хворост. Строения дарьяльского поста окружены были каменною кладкою, которую предполагалось поднять на высоту, достаточную для защиты против нечаянного нападения. В прикрытие трех мостов, имевшихся в дарьяльском ущельи, решено “выложить" три каменных башни ⁴⁷.

В тот же день, 27-го марта, получив известие о прибытии кн. Бековича-Черкаского в Назрановское укрепление, Вольховский выехал туда, чтобы обстоятельнее донести о всем случившемся барону Розену.

Оставляя окрестности Владикавказа и Назрана, Кази-мулла не сразу потянул в горы. Разорив с. Закху за то, что жители ее разбежались, он направился к карабулакам и провел у них два дня. Скопище его нуждалось в продовольствии и фураже, но он его еще не распускал. В ночь с 25-го числа на 26-е он передвинулся в с. Даут-юрт, в 20-ти верстах от Грозной. Пешие толпы расположились по деревням и забивакировали в лесу, а конные готовились переправиться у с. Куллара на левый берег Сунжи для более [455] удобного продовольствия лошадей. Окрестное население удалилось с своим добром частью в с. Старый юрт, отчасти под защиту Грозной. Полковнику Сорочану донесли, что скопище доходит до 10-ти слишком тысяч человек, вследствие чего он приказал 3-му баталиону Эриванского полка, оставленному кн. Бековичем-Черкаским у наурской переправы, прибыть в Грозную. Между тем Кази-мулла перешел в с. Дикин-Каж, оставив скопище на прежних местах и выдвинув конные ведеты на левый берег Сунжи. О предположениях его нельзя было узнать, так как, кроме самых ревностнейших последователей, у него никто не бывал и не говорил с ним. К нему везли из чеченских деревень много печеного хлеба ⁴⁸. 28-го утром Сорочан получил известие, что мятежники тянутся вниз по Сунже к Грозной и что деревни Амир-хан-кичу и Бурун-юрт уже ими заняты. Сильный туман, препятствовавший видеть движение горцев, держал гарнизон за крепостными валами. К 11-ти часам туман очистился, причем оказалось, что Кулиева деревня, в 2-х верстах от крепости, занята значительными силами неприятеля и зажжена. Горели также Амир-хан-кичу и Бурун-юрт. Конные и пешие толпы не переставали стягиваться к Кули-юрту, останавливались там и располагались в его окрестностях. Горцы сделали попытку зажечь Сарачан-юрт, но выстрелами из крепостных орудий и ружейным огнем с полуострова были прогнаны. Смелость наездников доходила до того, что они подъезжали почти на ружейный выстрел к крепостным валам.

Заметив, что горцы усиливаются свежими партиями и намерены, по-видимому, утвердиться в деревне, Сорочан решил действовать. В час пополудни он приказал капитану 40-го егерского полка Неверовскому, с 400-ми егерями 43-го полка при 3-х орудиях, выгнать неприятеля из [456] деревни. Лишь только отряд вышел из злобненских ворот и двинулся вверх по левому берегу Сунжи, как мятежники, не желавшие принимать боя, начали стягиваться к оконечности селения, подальше от крепостных валов, к стороне Хан-кала. Тогда Сорочан послал Неверовскому приказание ускорить движение колонны. Пехота взяла ружья наперевес и тронулась бегом, а орудия, рысью подскакав на близкую картечь, обдали ею горцев. В то же время открыла стрельбу крепостная артиллерия из люнета. Мятежники, поражаемые удачными выстрелами артиллерии, менее чем в четверть часа оставили деревню и поспешно потянулись к хан-кальскому ущелью. У входа в это ущелье они остановились, но минут через пять Кази-мулла с аргунцами пустился в путь через Хан-калу, а карабулаки и чеченцы с дихийских полей повернули опушкою леса к с. Алды и затем разошлись по домам. Со стороны мятежников были убитые и раненые; мы же потерь не имели ⁴⁹.

По объяснению кн. Бековича-Черкаского, располагавшего всегда довольно верными сведениями, Кази-мулла приблизился к Грозной с тем, чтобы направиться от Кули-юрта на Терек и выселить оттуда все деревни в Чечню. Но едва ли Кази-мулла имел такое намерение. После неудачи у владикавказских ингушей, расстроивших до некоторой степени его главный, еще не назревший план, ему ничто не мешало побывать у Грозной, распространить тревогу в окрестных аулах и лишний раз посмотреть, как русские войска замкнутся перед ним в крепость. Такие маневры, кроме того, приучали чеченцев к повиновению, к сборам и переходам, закрепляли связи с имамом и, без всякого риска, давали ему обильный материал для соображений на будущее [457] время. Покончив с совершенно второстепенным делом у Грозной и не рассчитывая на успех в ближайшем будущем, он искал случая возвратиться назад под каким бы то ни было предлогом. Энергическое действие грозненского гарнизона как нельзя лучше соответствовало его намерению — и он также быстро ушел с плоскости, как и появился на ней. Чеченцам он говорил, что войска его терпят большой недостаток в продовольствии, лошади его лезгин изнурены, корма в скором времени не предвидится, а между тем чеченцы не исполняют своих обещаний и не во всем оказывают ему содействие. По сведениям кн. Бековича-Черкаского, чеченцы поссорились с Кази-муллою и разошлись, а тавлинцы, обманутые в своих ожиданиях, отправились большими партиями по разным дорогам обратно к себе в горы. Сам Кази-мулла, нигде не останавливаясь, шел через мичиковские деревни на Мискит и оттуда через Алмак в Шали, к своему учителю и тестю Гази-Магомету яраглинскому. Гамзат-бек с 29-го на 30-е марта отправился через Ичкерию прямо в Аварию. Дорогою Кази-мулла не переставал уверять чеченцев, что непременно явится к ним к 10-му числу будущего лунного месяца ⁵⁰.

Чеченцы, конечно, не могли питать благодарности к дагестанскому имаму за бесплодный исход предприятия, да не без того, чтобы и лезгины их порядком не объели, но до крупной ссоры было еще далеко. Наоборот, судя по многим документам, есть основание думать, что Кази-мулла в этот мимолетный и неуспешный поход еще более закрепил свои связи с чеченцами, внушил им доверие к себе, водворил у них своего ставленника и преподал им такие советы, которые неизбежно вели к упорной и [458] продолжительной борьбе. 8-го апреля Сорочан доносил генералу Вельяминову ⁵¹:

“Сего числа приезжал ко мне закан-юртовский житель Сара-Али и объявил, что в Гойте остался из скопища Кази-муллы какой-то ученый закубанец, который уверяет чеченцев с клятвою на алкоране, что он оставлен здесь для того, чтобы иметь наблюдение за ними и поддерживать их своими советами; имеет с Кази-муллою переписку, который обещает якобы после курбан-байрама непременно быть в Чечне; до того же, чтобы чеченцы не покорялись русским, а старались выгонять покорных из домов, жили бы непременно в лесах и занимались посевом кукурузы, чтобы в случае истребления русскими посеянного на полях хлеба можно было заменить недостаток оного. Что действительно Кази-мулла писал о сем чеченцам подтверждает сие алдинский житель Кузубаки, на сих днях прибывший из Кубачи. Слух о сем разнесся до самого Назрана, и народ, по глупой легковерности своей, не перестает думать, что Кази-мулла доставит ему все выгоды."

Советы Кази-муллы имели чрезвычайную важность для обеих враждующих сторон. Ими определялись условия дальнейшего существования народа и новые способы его борьбы с нами. Отныне чеченцы будут селиться в глубине еле проходимых лесов, устраиваться следовательно кое-как, отвыкая от прочного крова и оседлой жизни и ограничивая свои скудные потребности до последнего предела. Они ничего не станут терять в случае уничтожения своих жилищ и приобретут сноровку быстро возобновлять эти бивачные постройки на прежних или на других местах. Те же леса легко укроют бежавшие от опасности семейства, спасут скот и тот ничтожный домашний скарб, которым, при рекомендуемом образе жизни, обзаведется чеченское население. Таким образом в обширном, неисследованном, труднопроникаемом по своей могучей растительности крае, с [459] полумиллионным населением, возникнет бесчисленное множество таборов, одичавших, бдительных, всегда готовых сражаться или бежать, и мало чувствительных к разорениям, которые будут причинять им мимолетные экспедиции наших отрядов. Уже одно это обстоятельство могло затянуть войну на целые десятки лет. Переход от пшеницы к кукурузе был, конечно, рассчитан на сохранение недоступности края, ограничивая размеры культурных полос. Богатые урожаи кукурузы на девственной почве расчищенных лесов с лихвою могли прокормить население и даже возместить потерю хлебов, подвергавшихся уничтожению на более доступных и обширных полях. Против нас организовывалась незамысловатая, но верно задуманная система народной войны, как нельзя лучше отвечавшая местным условиям, а также выносливости и первобытному складу жизни чеченских племен, система, не обещавшая близкого исхода войны и тем более опасная, что, не довольствуясь самозащитою и хищническими набегами, подготовляла непокорных к нападениям на примирившееся с нами население, прикрывать которое, благодаря предначертаниям князя Паскевича, мы были не в силах. Она грозила постоянными неожиданностями и отпадениями, стремилась к приобретению потерянного, следовательно имела наступательный характер, и логически вела к последней цели мюридизма — намерению сбыть нас с Кавказа. Кази-мулла понимал, что Чечня представляла обширную авангардную позицию Дагестана со стороны главного средоточия наших средств и сил, понимал, что с падением ее наступит конец главному источнику и оплоту борьбы на восточном Кавказе — самому Дагестану, и потому не пренебрегал ничем, не отступал ни перед какими средствами, чтобы сделать Чечню неуязвимой. Отсюда же, только из Чечни и представлялась возможность протянуть руку Кабарде и к закубанским народам, [460] соединить восточный и западный Кавказ в одном дружном усилии против нашей власти. Недаром в Гойте сидел ученый закубанец и недаром посадил его в Чечню Кази-мулла.

О дальнейших намерениях мюршида ходило много толков, часто противоречивых. Известный уже нам Бехо Амиев продолжал таинственно напевать лазутчику генерала Оранского все ту же песню. Будут атакованы два пункта: Бехо с горными племенами покажется у Дарьяла или Ларса, а Кази-мулла с главными силами вторгнется в окрестности Владикавказа и нападет на эту крепость. Игривая фантазия Амиева не допускала и мысли о новой неудаче, а раз Владикавказ вырван у русских — осетины и кабардинцы присоединятся к мятежным горцам, и край перейдет в их руки ⁵². Последняя вариация указывала, что в горах быстро усваивали планы имама, придавали им огромное значение, ласкали себя его заманчивыми мечтами, но для успеха находили нужным предварительно овладеть Владикавказом. В 1846 году Шамиль обошелся и без этой более чем трудной операции. С линии сообщалось совсем другое. Сорочан доносил Вельяминову, что Кази-мулла обещает прибыть после курбан-байрама к черкеевскому мосту, откуда начнет действовать на салатавские деревни и вместе с ними проникнет к кумыкам. Салатавцам он грозил конечным истреблением, если они откажутся присоединиться к нему, но не гневался на одну только деревню Алмак, в которой проживал андреевский беглец Тома-Важи, орудовавший, вероятно, с большим успехом в пользу имама. Надо думать, что Тома-Важи бросил здесь те первые семена непримиримой вражды к русским, которые таилась в алманских жителях более четверти века и обнаружились даже в наши [461] дни, во время чеченского восстания 1877 года. Недаром князь Меликов, глядя на это последнее возмущение, указывал начальнику терской области на алмакцев как на исконных и закоренелых бунтовщиков. Салатавцы, собравшись близь с. Миатлы, решительно объявили посланным Кази-муллы, что не последуют за ним и при насилии с его стороны единодушно возьмутся за оружие ⁵³. Благим намерениям салатавцев не суждено было, однако, осуществиться. Уже 29-го апреля кн. Бекович-Черкаский уведомил Вельяминова, что в Салатавии партия Кази-муллы оказалась настолько сильной, что парализовала все попытки людей осторожных, желавших держаться в стороне от всякого мятежа ⁵⁴. В Кишень-Аухе читалась “бумага" мюршида, приготовлявшая ауховцев к встрече его после курбан-байрама. “Бумага" читалась не в одном Аухе, а повсеместно в Чечне, о чем единогласно доносили Вельяминов, Сорочан и Оранский. Вообще кратковременное пребывание Кази-муллы у чеченцев оставило, по-видимому, глубокий след. Он всюду встречал покорность, поучал и наказывал, как власть имущий. В одном из воззваний Кази-мулла требовал, чтобы чеченцы откровенно сознались, как приняты ими “все роды наказаний, которые он для общего блага производил во время своего пребывания в Чечне" ⁵⁵. Вероятно, наказания пришлись по вкусу, так как ичкеринцы, не колеблясь, заявили посланным Кази-муллы, что готовы во всем повиноваться его воле, а герменчукцы пошли еще дальше. Они избрали из своей среды тургаков, которым вручили от каждой фамилии лучшее оружие и вещи в залог верности Кази-мулле и условились не только лишить этого залога, но и наказать целым обществом всякого, кто изменит своему обету. [462] Любопытны мысли воззвания, которое до такой степени воодушевило герменчукцев: если чеченцы будут соблюдать во всей точности наставления имама, то и с малым числом войск, при Божьей помощи, истребят русских; в противном же случае и с большими силами не нанесут нам вреда. Очевидно, Кази-мулла стремился сплотить этот сырой, разбросанный и с разбойничьими задатками материал воедино, приучить чеченцев к единодушным действиям, к пренебрежению личными выгодами для общего дела и бестрепетным жертвам во славу того учения, в туманном мистицизме которого отчетливо обрисовывалось государство, обещавшее навсегда сохранить за каждым его привычки и первобытный, полудикий строй жизни. Неспокойно было у тагаурцев и в Миските. Костековский Хан-Актоллоив собирал к 5-му мая из разных мест чеченцев.

Из Игали имам отправился в Гимры. Здесь он поднял на своей сакле значок, но окружил себя одними только учениками. Сборным пунктом назначен был Унцукуль. Ичкеринцам, салатавцам, чеченцам с Мичика и непокорного Ауха он приказал следовать прямо в эту деревню, забирая преданных нам жителей и их имущество. Чеченцы потянулись, уверенные, что им предстоит дело по окончании курбан-байрама (10-го мая), но не зная, куда их поведет мудреный имам. Не знали и мы, в какую сторону он направит этот сбор. По одним сведениям, он собирался прибыть в Чумлы, по другим — намерен был вторгнуться в тарковские владения. Утверждали также, что он отправил из Унцукуля 40 человек для набега на покорные деревни джарской области. 8-го мая кн. Бекович-Черкаский представил Вельяминову целую массу поистине невероятных известий, которые Вельяминов изложил барону Розену в следующем рапорте:

“Командующий сунженскою линиею генерал-маиор кн. [463] Бекович-Черкаский рапортом от 8-го мая за № 598 доносит мне, что посланные им к койсубулинцам лазутчики возвратились и донесли, что Кази-мулла с учениками и тестем своим в первых числах сего мая, расположась на горе Крех, лежащей под деревнею Балаканом, рассылал по всем местам с приглашением к себе войска, но число их не превышало 500 человек до отправления его в деревню Хутчатль ⁵⁸, принадлежащую ченке Амзату аварскому, куда прибыл он 5-го мая, и что от сей деревни имеет намерение отправиться к чарским ⁵⁹ лезгинам для присоединения к себе горних деревень нухинского ханства, называемых Кабаля. Генерал-маиор кн. Бекович-Черкаский присовокупляет к тому, что некоторые правдоподобные сведения подтверждают, что народы акушинский, зудакаринский ⁵⁸, каракайбакский ⁵⁹ и табасаранский готовы уже присоединиться к Кази-мулле; жители же ханств кубинского, шемахинского и нухинского, принадлежащие к секте омаровой, имеют с ним сношения, и письма, полученные из сих ханств, были показываемы Кази-муллою его сообщникам" ⁶⁰.

Если не все, приписываемое Кази-мулле, принадлежало его изобретательному уму, то, надо сознаться, что в горах уже существовали люди, мечтавшие о громадном восстании на всем протяжении восточного Кавказа и в мусульманских провинциях Закавказья. Все подготовлялось, все назревало и все вело к необычайным успехам Шамиля, облегчая ему борьбу с нами и труды но организации его удивительного, небывалого государства в горах, бок-о-бок и среди войны с могущественнейшею империею в мире. Немного спустя воинский начальник крепости Внезапной донес кн. Бековичу-Черкаскому, что Кази-мулла, ожидавшийся в Чумлах, намерен идти на андрееву деревню. Андреева! Как не припомнить [464] отчаянные приступы Шамиля в 1843 году на эту деревню и его торжествующий крик, когда ему показалось, что он одолел: “Андреева моя!" И тут Кази-мулла был настоящим предтечею Шамиля. Андреева нужна была обоим, чтобы держать в повиновении кумыков.

Переходя от Чечни к событиям в Дагестане, нельзя не упомянуть об удачном набеге полковника Засса к албул-юртовской деревне. Этот набег стоял особняком, не имел прямой связи с описываемыми событиями и совершенно не согласовался с знаменитыми предначертаниями Паскевича, но в общей войне на восточном Кавказе занимал свое небольшое, скромное место. 30-го мая Зассу донесли, что, горские хищники, находясь в большом сборе, намерены отбить у теречных деревень скот. Ничуть не стесняясь какими бы то ни было предначертаниями, Засс выступил 1-го июня из Червленной с “двумястами пехоты Московского полка," 3-мя конными орудиями и 550-ю казаками на гребни “первых гор." Здесь он оставался целый день 2-го числа, укрываясь в ущельи и разведывая о неприятеле. Узнав, что сбор наполовину разошелся, а между тем жители Албул-юрта занимаются по сю сторону Сунжи полевыми работами, имея при себе на пастьбе скот, он перешел на вторую гряду гор, оставил на них пехоту с орудиями и сотнею казаков, а с остальными сотнями спустился к Сунже. Движение его по открытой местности скоро было замечено. Работавшие чеченцы убежали в лес, но не успели спасти своего скота, который, в количестве 150-ти отборных быков и до 400 баранов, отбит был у самой опушки леса. При отступлении чеченцы сначала малыми, а потом большими партиями, сбегавшимися со всех сторон, следовали за отрядом. Не рискуя вступать с нами в бой, они шли с выстрелами, вследствие чего Засс отрядил сто пехотинцев, одно орудие и сотню казаков в ариергард. В таком [465] порядке отряд отступал около 12-ти верст. Но вот местность изменилась не в нашу пользу, а между тем к неприятелю прибыли значительные конные подкрепления. Не долго думая, чеченцы бросились в шашки на цепь, но приняты были ружейным огнем и отброшены назад. Несколько раз они повторяли свои атаки, но их опрокидывали меткими выстрелами и штыками. Офицеры подавали пример храбрости солдатам, а штабс-капитан Козловский ⁶¹, командуя пехотою, обратил на себя особенное внимание Засса своею исполнительностью и хладнокровием. Казаки отчаянно вступали в рукопашный бой. Наконец горцы отстали, и колонна благополучно вернулась домой. Неприятель бросил на месте 19 тел; их оружие и “более 10-ти лошадей" с седлами достались казакам. С нашей стороны убиты Моздокского полка, которым командовал Засс, хорунжий Назаров и 1 казак; легко ранены 7 казаков; Московский пехотный полк потерял ранеными 6 нижних чинов. По сведениям, скопище состояло из нескольких тысяч человек, но Засс этому не верил; по его мнению, за ним следовало не более полуторы тысячи, в том числе несколько сот кабардинских абреков. Урон неприятеля простирался до 40 человек только убитыми. Добросовестный Засс представил даже кн. Бековичу-Черкаскому именной список некоторым из убитых чеченцев ⁶².

До конца апреля в Дагестане все было спокойно. Кази-мулла, занятый чеченскими делами, не имел ни времени, ни наличных сил, состоявших из немногочисленных учеников, для деятельной пропаганды в других местах, даже в ближайших к себе районах Дагестана. Это [466] обманчивое затишье ввело прежде всего в заблуждение генерала Каханова. 19-го апреля, не зная где находился и что делал Кази-мулла, он писал корпусному командиру:

“Вашему высокопревосходительству честь имею почтительнейше донести, что в северном Дагестане ныне между жителями совершенно спокойно. Они ведут себя хорошо и занимаются обрабатыванием полей своих к посеву хлеба. Владельцы и прочие беки, правительству нашему преданные, стараются всеми мерами обуздывать народы свои, и последние, разуверившись вполне в мнимых обольщениях возмутителя Кази-муллы, приметно раскаиваются в своих преступлениях. Одни только неблагодарные каранайские кадий и житель Улубей, бывше облагодетельствованные по окончании прошедшей экспедиции господином генерал-лейтенантом Панкратьевым, первый — денежным награждением, а последний, кроме денег, еще золотою медалью на георгиевской ленте, по уверению здешних владельцев, оказались сомнительными в верности к правительству нашему, и если бы легковерные люди сии решились впоследствии предпринять что-либо вредное к разрушению народного спокойствия, восстановляемого ныне в Дагестане, то я с сим вместе же отнесся к шамхалу тарковскому генерал-маиору Сулейман-мирзе заарестовать их, как неблагонадежных людей."

О каранайском кадии Кази-Ших-Магомете и его зяте Улубее дает некоторые сведения командующий отрядом войск в северном Дагестане полковник Мищенко. Донесение его, заключая в себе второстепенный исторический материал, имеет цену лишь в бытовом отношении. Многое заставляет думать, что это ничто иное как забавный шарж храброго чудака, ирония над канцелярским слогом того времени и над официальными прозвищами Кази-муллы, которые, как видно, не усваивались войсками, привыкшими по достоинству оценивать своих врагов. Сама личность Мищенко, человека оригинального, умного, отважного, отмеченного еще Ермоловым и принадлежавшего первой генерации кавказских храбрецов, стоит того, чтобы остановиться на его канцелярском [467] произведении. В мастерских рассказах Бриммера ⁶³ он вышел как живой; на этих страницах пусть он заговорит сам, своим стародавним, вышедшим уже и тогда из употребления официальным языком.

”Из рапорта моего вашему превосходительству от 1-го мая за № 26 известно — доносил Мищенко Каханову ⁶⁴ — что каранайский Кази-Ших-Магомет выпустил с намерением кумыкских абреков, при Кази-мулле находящихся, убивших и ограбивших на пашне казанищенских жителей, что все не только Улубеем эрпелинским и Юсуфом каранайским, но и многими из жителей тех и деревни Ахат, мною по прибытии в Темир-Хан-Шуру опрашиванными, совершенно подтверждено; и сверх сего, все единодушно, не только означенные беки, но Абу-Муселим казанищенский и Ахмет-хан дженгутайский и многие из жителей эрпелинских, каранайских и акотских (?) объявили, что он, имея родственников своих в Гимрах, Кази-мулле приверженных, имеет беспрестанные с ними и с прочими мошенниками сношения ко вреду нашему, уведомляя о всех наших движениях и о расположении к ним здешних народов; также зять его, уроженец гимрынский, имеющий там всех своих родственников, но, по случаю женитьбы на его дочери, живущий в Каранае — Улубей-Султан-бек-оглы — действует с ним заодно в пользу Кази-муллы и его приверженцев; и как Улубей эрпелинский, по приказанию превосходительного шамхала тарковского, убил родного брата Улубея каранайского, привезшего от Кази-муллы соблазнительные письма, то сей изменник уже несколько раз тайно, в ночное время, приводил к Эрпелям по нескольку человек гимрынцев, дабы убить Улубея эрпелинского; и хотя они, неизвестно по чьей рекомендации, не только за злодеяния в прошлом 1831 году, ими творимые (ибо они первые из кумыкцев приняли к себе Кази-муллу и склонили к тому народ, везде сопутствовали ему и участвовали во всех его злодеяниях), [468] получили от бывшего здесь начальника корпусного штаба господина генерал-адъютанта Панкратьева не только во всем прощение, но, сверх того, и награждены, первый 100 рублями серебром, а последний — золотою на георгиевской ленте медалью, но и после того от прежних изменнических и злодейских своих дел не отстали, а продолжают оные, по-прежнему беспрестанно настраивают против нас народ, наклоняя его в пользу мошенника Кази-муллы. Почему я, дабы положить таковым изменническим их делам конец и избавить край сей, от таковых усердных сотрудников Кази-муллы и тем заставить и других подобных им злодеев раскаяться и отстать от оных, также дабы сохранить в целости известного вашему превосходительству усердием и преданностию к правительству нашему, неоднократно доказавшего то на деле, хотя с большим для себя вредом эрпелинского Улубея, на жизнь которого посягал уже неоднократно Улубей каранайский,— признал необходимостью вышеупомянутого Кази-Ших-Мамеда и зятя его Улубея-Султан-бек-оглы под разными предлогами вызвать к себе в лагерь и, заарестовав сего числа, отправил для содержания под строгим караулом в крепость Бурную. О чем донося вашему превосходительству, прошу покорнейше сих злодеев предать военному суду, дабы они получили достойное за дела свои наказание, по всей справедливости ими заслуженное, и чтобы не только не были они возвращены на прежнее их жилище, но были бы вовсе удалены из своего края куда-либо в край сибирский, на поселение; в противном же случае, если они будут отпущены с наказанием или без оного в свои дома, то никогда не достигнем мы столь желанного в оном спокойствия. Селение же Каранай я поручил в смотрение коренному беку Юсуфу, на верность и преданность его, доказанные им в прошедшем годе, весьма положиться можно и коего иметь начальником народ желает; но Кази-Ших-Мамед совершенно было власть от него отнял и управлял народом по своему желанию, во вред нам и в пользу мошенника Кази-муллы."

Недаром артиллеристы, соратники этого чудака, назвали его — “Задонския орды непобедимым ханом." Мищенко [469] заманил каранайских изменников в лагерь и посадил в Бурную под замок. Так и следовало поступить всякому решительному и толковому начальнику.

По 27-е апреля Кази-мулла находился в Гимрах. Отсюда он угрожал Аварии, Мехтуле и шамхальству; отсюда не трудно было проникнуть в Чечню, на Аргун или в Ичкерию через горные общества Андии и Гумбета, а также к кумыкам, в Тарки, к Бурной и Внезапной; отсюда же направлялись, минуя Кумух и кюринские владения, доступные в летнее время тропы к границам Кахетии, в долины Иоры и Алазани. Тут же, под боком, находилась Салатавия, а в стороне, пройдя владения даргинского союза, прибрежный Дагестан — Каракайтаг с Табасаранью. Ко всему сказанному следует прибавить малую доступность гимрынского ущелья и невозможность провезти по нем артиллерию, в чем, однако, сомневался Вельяминов. Мюршид никогда не держал при себе значительных сборищ, окружая себя большею частью ближайшими учениками, но везде старался находить приверженцев, которым приказывал держать своих людей наготове. Такая система вполне соответствовала народной войне и характеру всех вообще народных ополчений. Только немногие партизаны имеют возможность во всякое время и повсюду следовать за своим предводителем; остальных удерживают на месте обычные занятия и работы, которые опытный вождь не станет без надобности нарушать. Из этой массы людей не трудно составлять большие скопища, но держать их в продолжительном сборе нельзя. На сборные пункты вдали от родины горец шел неохотно, но легко присоединялся к партии, проходившей через его аул, и нередко увлекался ею даже в далекие предприятия. Крайне воздержанный в пище, он шел всегда налегках, брал с собою несколько чуреков, довольствовался у жителей, когда истощался этот запас, или выходил мелкими партиями на грабеж, если находился в [470] наших пределах. Как всякого партизана, его не могла не томить неизвестность, и потому он всегда желал знать, с какою целью зовут его в сборище и куда направят. С этою стороною дела не мог не считаться Кази-мулла и, быть может, она долго причиняла ему много хлопот; но в конце концов он ловко справился с нею, даже извлек из нее огромные выгоды, решивши держать край в постоянном, ежеминутном ожидании призыва к оружию. В донесении Мищенко 6-го мая читаем: собрав до 500 разных беглецов и гимрынцев, Кази-мулла поднялся вместе с Гамзат-беком, Кази-Магометом яраглинским и кадием каранайским ⁶⁵ на гору Арактау; Гамзат сзывает людей, чтобы двинуться в Джарскую область, Кази-мулла намерен идти в кумыкские владения, принадлежащие шамхалу, Магомет яраглинский — в Кюринское ханство, а кадий каранайский — в Аварию; не желая уступить друг другу, они решили бросить жребий — куда идти всеми силами прежде и, конечно, жребием не торопились. Таким образом власть как будто разделялась, затушевывая волю имама, а решение второстепенных вопросов отдавалось на произвол судьбы. Отчего же при таких условиях и не попытать счастья тому, кто имел досуг и чье отсутствие не могло существенно отразиться на благосостоянии семьи? Кахетия манила к себе дидойца, чеченец не прочь был поживиться шамхальским добром, аварцу не всегда приятно было оставаться стриженой овцой своих ханов и ханш, наконец весть о походе в кюринские владения могла взволновать не только жителей ахтынских магалов, но даже кое-кого из союзников самой Акуши. А между тем эта неопределенность, при обилии целей, держала повсеместно людей наготове, соединяя сначала каждого для самого себя, а затем каждого для всех. В наши дни один из величайших дипломатов находил нужным держать [471] могущественное и высоко культурное государство под ружьем, чтобы приучить составные части его к единодушным действиям и закрепить в нем единство, достигнутое трудом нескольких поколений и кровавой войной.

Расположение Кази-муллы на плоскости Арактау демонстративно указывало на возможность вторжения в Аварию или движение к кахетинским пределам. Говорили, что Гамзат-бек уже тронулся в путь к Джарской области, а ко многим сведениям о готовящемся покушении на эту область присоединилось известие о появлении партии хищников на горе Акимал, в 30-ти верстах от Белаканского укрепления. Барон Розен начал стягивать войска к Царским Колодцам, но Кази-мулла вернулся назад, преследуя, по-видимому, совсем другие, более близкие цели. Прежде всего он хотел избавиться от эрпелинского Улубея таким же способом, как и от Доудил-Магомы. По словам Сеид-кадия, несколько эрпелинцев обещали выдать Улубея живым или мертвым Кази-мулле, если он займет “в лесу крепкое место" близь Эрпели. Сам мюршид тайно осмотрел леса, но, кажется, с другим намерением. Затем он вернулся в Гимры, из которых тотчас же вышел со значком и расположился у подошвы койсубулинской горы, приглашая к себе жителей окрестных деревень. Узнав от Улубея, что самым крепким местом между Эрпели и Чукмескентом считается Чалпу-тала, Мищенко приказал Абу-Муселиму и Ахмет-хану немедленно отправить туда достаточное число людей, чтобы вырубить и сжечь окружающий лес и проложить к нему удобные для проезда нашей артиллерии дороги. На особенную ревность обоих лиц Мищенко, конечно, не рассчитывал, так как наиболее деятельный из них Абу-Муселим послал к Чалпу-тале всего лишь 50 вооруженных людей с топорами.

Еще менее мог полагаться Мищенко на верность [472] сведений, доставлявшихся ему о Кази-мулле. В этом отношении заслуживает внимания следующая выдержка из его донесения генералу Каханову ⁶⁶:

”О предприятиях или намерениях мошенника Кази-муллы ваше превосходительство из представляемых при сем в оригинале писем от Абу-Муселима, Ахмет-хана дженгутайского и Сеид-кадия араканского усмотреть соизволите все различное, ибо сие есть ничто иное как пойманные слухи, самим Кази-муллою распущенные; настоящего же его намерения никто узнать не может, ибо он, как известно, весьма тщательно оные и от самых близких и преданных ему людей скрывать старается. Другою к тому препоною есть то, что никто из здешних жителей, которым можно доверить, из опасения быть узнанными и истребленными, ни за какие деньги и обещания в местопребывание мошенника Кази-муллы идтить не соглашается; почему здешние беки получают известия через посылаемых ими в Унцукуль и Гимры пожилых женщин, которые доставляют им слышанное от таковых же из молвы народной."

В числе многочисленных сведений к Мищенко попадали, разумеется, и верные, но для безошибочной оценки их требовалось основательное знание края, чем даже и Мищенко не мог похвалиться. Впрочем, боевая опытность ему тотчас же подсказала, где следует ожидать Кази-муллу, когда пришло донесение, что имам простирает свои виды на Акушу. Он пожалел, что не вступал до тех пор в сношения с Магомет-кадием акушинским и доложил Каханову:

“На случай же если сии мошенники, согласясь, хотя и не склонив на свою сторону акушинцев, пойдут, пробираясь через их владения, в Каракайтаг или в Кюринское ханство, то покорнейше прошу ваше превосходительство один раз навсегда предварительно разрешить мне повелением своим, должен ли я со всем отрядом или, оставя какую часть при Шуре (разумеется, по присоединении к оному [473] егерских баталионов, без чего я здесь ничего уже оставить не могу), идтить к Дербенту, или же оставаться со всем отрядом здесь" ⁶⁷.

Дело выходило сложнее, чем можно было предполагать. Задача отряда заключалась в сохранении спокойствия в северном Дагестане, границы которого были весьма растяжимы и не поддавались даже приблизительному определению, а между тем мятежники, пользуясь согласием акушинцев, могли пройти через их земли в западный Дагестан и даже проникнуть к Дербенту. Мищенко не хотел пропустить случая напасть на них во время движения и, очевидно, боялся, чтобы действия его за пределами северного Дагестана не прировняли к частным экспедициям, которые были строго запрещены. Каханов отвечал уклончиво — разрешил Мищенко “оказать в случае надобности помощь Дербенту или другому атакованному пункту," под которым, вероятно, подразумевал Тарки или Бурную. В Тарках находился 1-й баталион Куринского полка, а в Бурной квартировали 3 роты Грузинского линейного № 11 баталиона. По расчету Каханова, отряд северного Дагестана имел возможность прибыть к последнему из этих пунктов в один переход. Не менее осторожный ответ получил Каханов от барона Розена на донесение свое об этом предмете:

“По рапорту к вашему превосходительству Апшеронского пехотного полка полковника Мищенко, от 6-го мая за № 44, одобряю сделанное вами распоряжение, чтобы в случае надобности подать помощь Дербенту или другому атакованному пункту, следовал к оному весь отряд, находящийся в с. Темир-Хан-Шуре, не останавливаясь предположенными там работами, из коих ныне можно производить только самые необходимые для помещения людей."

К 3-му мая собрался отряд северного Дагестана. Он состоял из 5-ти рот Куринского пехотного полка (579 наличных строевых н. ч.), 4-х рот Апшеронского пехотного [474] полка (377 стр. н. ч.), 2-х баталионов 42-го егерского полка (1118 стр. н. ч.), 5-ти орудий 3-й легкой роты 21-й артиллерийской бригады, 4-х орудий 5-й резервной батарейной № 5 роты 22-й артиллерийской бригады и Донского казачьего № 13 полка (248 стр. каз.). С такими силами не трудно было обойти опасный запрос о частых экспедициях, главное же — одержать успех и победою оправдать уклонение от воли Государя. Все чего мог добиться Мищенко в смысле активных действий, заключалось в разрешении действовать решительно, частью или всем отрядом, если бы неприятель вздумал укрепиться у Чалпу-талы. Немного спустя, этим разрешением воспользовался подполковник Клюки-фон-Клюгенау, разбивший Кази-муллу в тех же местах, у Иол-Сустава.

С возвращением Кази-муллы в Гимры, Мищенко неустанно следил за ним и ежедневно сообщал Каханову о получавшихся известиях, стараясь очищать их от плевел и противоречий. Наши туземные союзники не жалели бумаги и чернил. Они переписывались между собою, доносили Каханову, уведомляли Мищенку и сносились с дербентским комендантом маиором Шнитниковым. Каждому из них казалось, что главная опасность угрожает ему, хотя бы ближайшие цели Кази-муллы, даже по их понятиям, и были другие. Заметное исключение из этого дружного концерта составляли аварские ханы с Паху-бике и отчасти Сулейман-мирза тарковский. Почтеннейшая ханша перешла в это время к примирительной политике с Гамзат-беком, а шамхал пользовался благоприятной минутой, чтобы поживиться на чужой счет. Сулейман приказал отогнать скот черкейских жителей за то, что они ограбили каранайцев, посланных им же самим для ограбления учеников и приверженцев Кази-муллы. Так как черкейцы не имели счастья находиться в числе подвластных шамхала, то наскок его на чужую [475] собственность прежде всего не понравился Каханову, который и попросил его воздержаться на будущее время от действий, несовместных ни с видами нашего правительства, ни с его собственными нравами ⁶⁸. Через несколько дней Мищенко доносил Каханову, что черкейцы решили овладеть стадами кумтаркалинских жителей и напасть на скот, принадлежавший нашему отряду, у Темир-Хан-Шуры.

Из обычных известий, относящихся к этому времени, обращают на себя внимание рапорты и. д. дербентского коменданта генералу Каханову. В одном из них говорится, что Кази-муллу ожидают на курбан-байраме в Акуше. Толпы его состоят из чеченцев, аварцев, дагестанцев и осетин, обращенных в мусульманство. Народ убежден, что Аслан-хан казикумухский действует заодно с имамом и охотно верит что Тифлис уже занят войсками двух турецких пашей ⁶⁹. Последнее живо напоминает 1877 год, когда такие же точно слухи поддерживали горцев восточного Кавказа в безумной борьбе с нами. Кази-мулла собирается в Цудахар и Акушу, откуда думает проникнуть через Мюрагу в Кайтаг. Каракайтагские беки решили ехать ему на встречу. Имам говорит:

“Акушинцы более всех мне преданы, а в прочих деревнях Дагестана мало кто меня не желает; большая же часть меня любит" ⁷⁰.

Кажется, Кази-мулла не ошибался в своих скромных выводах, за исключением, пожалуй, одних только общин Акуши, туго подчинявшихся учению, с которым соединялась идея главенства над ними имама. Но на них-то в настоящую .минуту и обратил свое особенное внимание Кази-мулла. Спустившись в конце апреля с Арактау, он [476] остановился на короткий срок в Балаканах, затем передвинулся к Араканам и наконец появился в Унцукуле. Араканцы, присягнув своему кадию, единодушно решили встретить возмутителей с оружием в руках, но это не успокоило Сеида, опасавшегося ненависти к себе Кази-муллы. Он предложил Абу-Муселиму, Ахмет-хану и Улубею эрпелинскому воспользоваться отсутствием имама из Гимр, собрать подвластных и ударить с ними на эту твердыню. Этот план, однако не удался, благодаря равнодушию владетелей и особенно Улубея, роль которого в данном случае остается совсем непонятной. Между прочим Улубей уверял, что Кази-мулла вел за собою ничтожную партию, состоявшую из одних только гимрынцев, тогда как из многих источников было известно, что у него под рукою имеется от 200 до 300 человек. Направление, принятое имамом, ясно указывало на поползновения его против владений Акуши. Магомет-кадий акушинский находился в это время на зимних пастбищах, в кишлаках. Получив известие, что Кази-мулла с Кази-Магометом яраглинским и Гусейн-Али-кадием башлынским решили посеять смуты в даргинских владениях и, пройдя их, вторгнуться в Каракайтаг, он быстро спустился с гор и ночью 29-го апреля прибыл в д. Акушу. На другой день утром гонцы его полетели в Цудахар, Мекягу, Усушу, Меге и к “другим маленьким деревням, заключающимся в Дарге." На сборе кадиев, старшин и почетных людей Магомет-кадий держал пылкую речь, предостерегал их от гибельных увлечений, призывал к оружию против бунтовщиков и грозил отказаться от своей власти, если они не последуют его советам.

“Когда я говорил сии слова — доносил почтенный кадий генералу Каханову — они, посоветовавшись между собою, приняли их и дали слово, повинуясь моему велению, драться с Кази-муллою, если он придет в сии деревни." [477]

Представители обществ тут же положили штраф в пользу даргинских шурути (есаулов) по 22 руб. сер. с каждого, кто не явится на битву, и по 44 руб. сер. с тех, кто перейдет к возмутителям ⁷¹. О таком постановлении свидетельствовал также и Сулейман-мирза, отправивший акушинцам письмо, в котором советовал держаться присяги, если они не желают навлечь на себя бедствий. Само собою разумеется, что достигнутый результат шамхал приписал самому себе, уверяя, что посланные его нашли кадия в большом смущении. В свою очередь дербентский комендант, извещенный о замыслах Кази-муллы против Кайтага, послал к наиболее склонным к мятежу башлынцам своего переводчика Лаврилева, как видно, человека русского, хорошо знакомого с горцами и не раз уже с успехом исполнявшего трудные поручения. Лаврилев действовал смело, не стесняясь, прибегал к угрозам и добился согласия кабадаргинских магалов не участвовать в мятеже ⁷².

Между тем Кази-мулла продолжал подвигаться вперед. Существует известие, по которому он направился из Унцукуля не прямо к акушинским владениям, а сначала сделал попытку проникнуть к укрепленной деревне Салты. Жители этого прогремевшего впоследствии аула, своевременно предупрежденные против измены, не допустили его к себе. Тогда он повернул назад и явился к цудахарской деревне Куппа-Макхи, приблизив Гамзат-бека с другой стороны к самому Цудахару ⁷³. В Куппе образовалась партия в пользу Кази-муллы, которая и призвала его в свою деревню, а в Цудахаре обнаружил свою вредную деятельность единомышленный ему кадий, уверявший до тех пор Магомет-кадия, что он давно отказался от всяких связей с [478] своим бывшим учителем. К счастью, сила была на стороне Магомет-кадия, и затея Кази-муллы не удалась. Едва приблизились акушинцы к Куппе, как имам вышел оттуда и удалился в Гергебиль, которому также суждено было приобрести в недалеком будущем громкую известность. Полный успех по-видимому, увенчал решительный образ действий акушинского кадия.

О последствиях, которые грозили нам в случае удачи Кази-муллы в обществах даргинского союза, можно до некоторой степени судить по донесению шамхала, умевшего, несмотря на всю его бесхарактерность, довольно верно оценивать положение дел в ближайших к себе районах. Он писал генералу Каханову ⁷⁴:

“Если акушинцы соединятся с ними ⁷⁵ и сделают покушение на крепость Бурную, то для русского войска невыгодно будет оставаться в Шуре, ибо за изменою акушинцев все жители сей страны и даже другие глупцы соединятся с ними, невзирая на последствия. Тогда прекратится и сообщение между Тарками и Шурою, затруднение встретится в доставлении провианта и дела пойдут дурно."

Положим, Сулейман-мирза более всего опасался за свои Тарки, о чем свидетельствует то же письмо его к Каханову, но во всяком случае измена даргинцев действительно могла повернуть наши дела в дурную сторону. Угрожая нашему положению в пределах северного Дагестана, она открывала Кази-мулле свободный путь в прибрежный Дагестан и ставила его у ворот Кумуха. При своих географических условиях, сильная своим стародавним союзом, Акуша могла считаться завидным и желательным сторонником не только для Кази-муллы, но даже и для нас. Впоследствии Шамиль неустанно добивался признания своей власти этим союзом, но склонил его на свою сторону лишь после долгих усилий и [479] осторожно подготовленного труда. Эти же свободолюбивые общины в числе первых и отпали от него при окончательном покорении восточного Кавказа, что, впрочем, не помешало Цудахару разыграть весьма выдающуюся роль в событиях 1877 года на почве посеянного Кази-муллою и Шамилем мюридизма. Барон Розен благодарил акушинские общества за верность и обещал им наше особое покровительство, если они и впредь будут вести себя таким образом. Осыпая похвалами Магомет-кадия, он донес о случившихся графу Чернышеву, а военный министр доложил Государю. Его Величество приказал объявить Магомет-кадию и акушинскому народу монаршее благоволение и дозволил барону Розену войти с представлением к наградам тех, кто удержал общества в повиновении нашей власти. Ровно через две недели Государь, всегда отзывчивый и благодарный к действительным заслугам, вторично приказал запросить корпусного командира, считает ли он нужным наградить акушинского кадия, но барон Розен, ссылаясь на пенсию, недавно полученную кадием, нашел более удобным наградить его лишь после новых заслуг ⁷⁶. Причину отрицательного ответа великодушного и щедрого на награды барона Розена следует искать в дальнейших донесениях самого кадия. Дело в том, что выгнать Кази-муллу из Куппы было гораздо легче, чем справиться потом с его довольно многочисленными приверженцами в цудахарских деревнях. По удалении мятежников, Магомет-кадий решил оштрафовать куппинцев, согласно постановлению обществ, правда, не всех и собранных на скорую руку, второпях. Жители Куппы, в которой сидел тогда Кази-мулла, не участвовали в этом собрании и потому находили необязательным для себя его приговор. Они отказались от уплаты штрафа за изменивших [480] односельчан и объявили себя вышедшими из даргинского союза. Конечно, сама Куппа не в силах была отказать требованиям большинства союзных обществ и, оторвавшись от них, не смела и думать об отдельном существовании, но ее поддерживал сильный Цудахар, от которого в это время трудно было добиться какого-нибудь толку, так как в нем царила внутренняя смута. По словам Магомет-кадия, сын не шел за отцом, младший брат за старшим; никто не повиновался почетным людям и старшинам; раздор дошел до того, что цудахарцы чуть не убивали друг друга. Дело обещало затянуться и вряд ли могло прийти к благоприятным для нас результатам без особенных усилий со стороны акушинского кадия и его единомышленников. С Куппою он кое-как поладил, разумеется, отказавшись от неуместного штрафа, но цудахарцы продолжали отбиваться от его рук.

Ф. фон-Климан.

(Продолжение будет).

Комментарии

28. Рапорт генерал-лейтенанта Вельяминова корпусному командиру, 9-го марта № 98. Дело шт. отд. кавк. корп. по ген. шт. 2-го отд. 1832 г. № 9.

29. Рапорт генерал-маиора князя Бековича-Черкаского барону Розену, 3-го апреля № 204. Дело то же,

30. Рапорт его барону Розену 1-му, 13-го марта № 111. Дело то же.

31. Невероятно, чтобы кн. Бекович-Черкаский, подчиненный генералу Вельяминову, предпринял это движение по собственному побуждению. Кроме того, по характеру донесений кн. Бековича-Черкаского начальнику линии об этом движении и о последующих действиях, видно что он поступал по указаниям Вельяминова, которых, к сожалению, в делах архива окружного штаба не оказалось.

32. Рапорт его корпусному командиру, 23-го марта № 149. Дело то же.

33. № 204. Дело то же.

34. Там же.

35. Надо думать, что Кази-мулла больше рассчитывал на галашевцев, к которым и направился, оставляя несколько в стороне карабулаков.

36. Рапорт генерал-маиора Оранского корпусному командиру, 23-го марта № 841. Цело шт. отд. кавк. кор. по ген. шт. 2-го отд. 1832 г. № 29.

37. Рапорт от 24-го марта № 854. Дело то же.

38. Рапорт его от 24-го марта № 857. Дело то же.

39. Рапорт его за № 800. Дело то же.

40. Вельяминов полагал даже, что сожжены были не деревни, а сараи, иначе не обошлось бы без перестрелки.

41. Рапорт его корпусному командиру, № 1004. Дело то же.

42. Рапорт его генералу Вельяминову, 22 марта № 507. Дело № 29.

43. Донесение корпусного командира графу Чернышеву, 31-го марта 1832 г. № 227. Дело то же.

44. Первый рапорт генерал-маиора Оранского.

45. Предписание корпусного командира генерал-маиору Вольховскому, 24-го марта № 209 и донесение его гр. Чернышеву того же числа № 210. Журн. подробн. исход. ген. шт. 1832 г. № 66.

46. Рапорты его барону Розену, 23-го и 26-го марта №№ 7, 9 и 12. Дело шт. отд. кав. кор. по ген. шт. 2-го отд. 1832 г. № 29.

47. Рапорт г.м. Вольховского корпусному командиру, 27-го марта № 10. Дело то же.

48. Рапорт полковника Сорочана барону Розену, 31-го марта № 105. Дело № 9.

49. Рапорты полковника Сорочана кн. Бековичу-Черкаскому, 29-го марта № 94, и барону Розену, 31-го марта № 105. Рапорт г.л. Вельяминова корпусному командиру, 3-го апреля № 181. Дело шт. от. кав. корн. по ген. шт. 2-го отд. 1832 г. № 9 и дело 2-го отд. ген. шт. 1832 г. № 33.

50. Рапорт г.м. кн. Бековича-Черкаского корпусному командиру, 3-го апреля № 204. Дело шт. отд. кав. кор. по ген. шт. 2-го отд. 1832 г. № 9.

51. Рапортом № 115. Дело то же.

52. Рапорт генерал-маиора Оранского барону Розену, 14-го апреля № 1054 и 20-го апреля № 1174. Дело шт. отд. кав. кори. по ген. шт. 2-го отд. 1832 г. № 29.

53. Рапорты полковника Сорочана генералу Вельяминову, 15-го апреля № 261 и 22-го апреля № 301. Дело шт. отд. кав. корп. по ген. шт. 2-го отд. 1832 г. № 9.

54. Рапорт от 29-го апреля № 533. Дело то же.

55. Рапорт г.л. Вельяминова барону Розену, 26-го апреля № 292. Дело то же.

56. Гоцатль.

57. Джарский.

58. Цудахарский.

59. Каракайтагский.

60. Рапорт от 28-го мая № 378. Дело то же.

61. Тот самый, который отстоял от Шамиля Андрееву деревню, скоро после того командир Кабардинского пехотного полка, а в конце службы — начальник 14-й пехотной дивизии.

62. Рапорт подполковника Засса князю Бековичу-Черкаскому, 4-го июня № 156. Дело то же.

63. См. XV т. “Кавказского Сборника."

64. Рапорт его 6-го мая № 43. Дело шт. отд. кар. кор. по ген. шт. 2-го отд. 1832 г. № 3. Ч. I.

65. До арестования последнего.

66. Рапорт 6-го мая № 44. Дело то же.

67. Там же.

68. Рапорт г.м. Каханова барону Розену, 7-го мая № 169. Дело шт. отд. кав. кор., по ген. шт. 1832 г. № 3. Ч. 1.

69. Рапорт его от 30-го апреля № 23. Дело то же.

70. Рапорт и. д. дербентского коменданта генералу Каханову, 29-го апреля № 29. Дело шт. отд. кав. кор. по ген. шт. 2-го отд. 1832 г. № 3. Ч. 1.

71. Дело шт. отд. кав. кор. по ген. шт. 2-го отд. 1832 г. № 3, ч. I, стр. 519 и 563.

72. Дело то же. Рапорт г. Каханова барону Розену, 12-го мая № 181.

73. Там же.

74. 3-го мая. Дело то же.

75. С мятежниками.

76. Отношения военного министра барону Розену, 9-го июня № 821 и 23-го июня № 866. Дело то же, ч. II.

Текст воспроизведен по изданию: Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник, Том 16. 1895