ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ВОЙНА НА ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ

С 1824 ПО 1834 г.

В СВЯЗИ С МЮРИДИЗМОМ

(Продолжение).

XX.

Затруднительное положение барона Розена. Непонимание кавказским начальством главных целей мюридизма. Личность Кази-муллы. Значение восточного Кавказа. Мысли Розена о состоянии края и первоначальные соображения к водворению в нем нашей власти. Начало проектов покорения Кавказа. Мемория генерала Вельяминова 3-го. Путаница во взглядах барона Розена. Мнение генерала Панкратьева. Разноречие в вопросе о времени для действий в Чечне. Военные предположения на 1832 год и новое расположение войск кавказского корпуса. Одобрение Императора Николая. Его взгляды. Прямодушный ответ Розена. Вопрос о частных экспедициях.

Барон Розен прибыл на Кавказ ¹ совершенно незнакомый ни с видами правительства, ни с краем и его управлением, но с благим намерением разобраться в многообразных и сложных отношениях к нам и между собою его разноплеменного населения. В наследство от графа Паскевича он получил обширный план всеобщего покорения горцев, которого не в состоянии был осуществить его всесильный предместник, но которого тем не менее упорно держался, считая его основным и руководящим для будущих действий на [507] Кавказе ². Все, что удалось совершить Паскевичу из своего плана в течение 1830 и отчасти 1831 годов — это занять берег Абхазии до Бомбор, водворить сравнительное спокойствие в джаро-белаканской области и прочно утвердить нашу власть в Осетии, по обе стороны хребта. Последнее, конечно, имело чрезвычайно важное значение, так как, врезавшись в центральную часть гор, мы отделяли восточный Кавказ от западного, приобретая выгоды более безопасных внутренних сообщений, но до окончательного умиротворения всех вообще горских народов, о чем мечтал Паскевич, было еще очень далеко. В Абхазии наше положение продолжало быть шатким и неопределенным; черноморская линия оставалась слабой и неустроенной; кабардинцы вели себя двусмысленно, а в Чечне и Дагестане гремели проповеди Кази-муллы и его сподвижников, стремившихся образовать обширное государство из всех мусульманских племен Кавказа и Закавказья. Связанный неосуществимым проектом Паскевича, барон Розен принужден был, кроме того, считаться с инструкциями, преподанными бывшим главнокомандующим генералам Емануелю и Панкратьеву перед выездом его с Кавказа, в которых не только широко задуманная экспедиция в Чечню была отложена на неопределенное время, вследствие уменьшения кавказских войск, частью выведенных для усмирения польского мятежа, но обоим генералам вменялось в безусловную обязанность держаться оборонительно и без крайней необходимости не предпринимать действий ни в Дагестане, ни в центре, ни на левом фланге кавказской линии. Емануелю фельдмаршал писал ³: [508]

"Ваше высокопревосходительство, поставив войска, расположенные на сем фланге, в оборонительное состояние, имеете подтвердить кордонному начальству о сохранении строжайшей бдительности для недопущения хищников прорываться в переделы наши, к чему, без сомнения, тамошние средства и пребывание 40-го егерского полка будут в настоящее время достаточны; если же поведение чеченцев достигнет опять той степени, на которой строгое для них наказание является необходимым, то советую вашему высокопревосходительству, не раздробляя тогда войск на мелкие части и не посылая слабых отрядов, действия коих редко бывают успешны, собрать значительную массу и оную употребить для экспедиции против чеченцев, продолжая, по усмотрению, эту меру от времени до времени.

Таким точно образом наши действия и в центре не могут принимать отныне наступательного вида. Здесь те же оборонительные средства и то же возмездие непокорным и более дерзким должны руководствовать наше поведение против горцев."

В обширной инструкции, преподанной Панкратьеву для управления закавказским краем, к которому присоединялся и Дагестан, главное внимание обращено было на поддержание дружественных связей посредством ласковых писем и подарков с различными дагестанскими владетелями и отводилось слишком мало места для Кази-муллы. Положение единственного подвижного резерва в северном Дагестане, казанищенского отряда, усиленного 1000 человек из 1-й бригады 14-й пехотной дивизии, с 6-ю орудиями, он находил опасным в случае сильного движения Кази-муллы, а потому писал Панкратьеву ⁴:

"Я полагаю, что в теперешних обстоятельствах, при повсеместном недостатке войск и в случае значительного умножения шайки Кази-муллы, надобно будет приказать казанищенскому отряду отойти, по усмотрению опасности, к крепости Бурной и, [509] держась оной, действовать оборонительно. Отсюда сношения ваши с генералом от кавалерии Емануелем должны быть сколь возможно часты, ибо от него зависит содействие вам войсками с левого фланга кавказской линии против возмущений Кази-муллы и других беспокойств в северном Дагестане, а если отношения Чечни не будут препятствовать сему, то по новой дороге, пройденной в последний раз генерал-лейтенантом Вельяминовым, войска могут оттуда поспеть в восемь переходов в Казанище. О сем важном обстоятельстве я теперь же сообщаю генералу Емануелю, и ваше превосходительство с своей стороны обязаны равномерно, в случае спокойствия в Дагестане, давать из тамошних полков пособие, при нужде, в Чечню."

Сущности мюридизма и степени опасности, которою это учение угрожало нам на Кавказе, Паскевич, очевидно, не постигал, быть может, относя его к области религиозных вопросов. Мало знакомый с Кавказом вообще и с Дагестаном в частности, он не знал, что дагестанские горцы никогда ничего не предпринимали без положительных, ясно определенных политических целей. Поглощенный внешними войнами, он не заметил или не мог заметить, как под влиянием мюридизма, давно уже подготовившего себе прочную почву на восточном Кавказе, из слабых и разобщенных между собою хищнических племен стал вырастать народ, объединяемый религиозно и стремившийся выделить из себя сильную и единую власть. Теологическая подкладка нового учения была тем опаснее для нас, что вела нарождающуюся единоличную власть к жестокому деспотизму, неизбежному при всяком духовном господстве, воодушевляла непокорных нам и устрашала людей мирных или явно враждебных распространяемому учению. Из пламенной проповеди Кази-муллы горцы, быть может, впервые узнали, что ненависть, которую они могли питать к [510] нам, являлась для них, по завету пророка, религиозным долгом, и что постоянная война с нами должна составлять основу их существования. При крайне умеренных потребностях горцев, их воинственности и наклонности к грабежам, беспрерывная война с нами, беспощадный газават, за которыми скрывалась идея мусульманского царства, были грозным явлением на Кавказе. Ближайшая опасность, впрочем, угрожала не нам, а тем владетельным лицам Дагестана, над которыми начала подниматься новая власть имамов. С прозорливостью, свойственною азиятцам, они быстро разгадали суть движения и поспешили теснее примкнуть к нам; но авторитет их оказался слабым в среде подвластных, увлекаемых всеобщим стремлением к независимости, которую они не сумели отстоять против русских. Естественная невозможность нашим немногочисленным войскам поспевать везде и оставаться всюду победителями, блокируя миллионное население на пространстве полуторы тысячи верст, по обе стороны Кавказа, поощряла мятежных людей к подвигам и колебала преданность к нам представителей владетельных домов. То же самое беспрестанно случалось и с замиренным, по-видимому, населением. Чуткое, восприимчивое и привыкшее повиноваться силе, оно склонялось то на нашу, то на противную сторону, смотря по мимолетным успехам, но разница в характере подчинения его была огромная: властное слово Кази-муллы покоряло сердца, к нам же заставляли идти материальные расчеты или страх перед наказанием. Конечно, Кази-мулла не стеснялся в средствах, даже менее чем кто другой, но и тут за ним имелось важное преимущество в способе и степени возмездия. Он истреблял своих врагов варварски и беспощадно, тогда, как для нас [511] своевременное заявление покорности всегда почти служило достаточным поводом к полному прощению. При всеобщем хаосе и метании из стороны в сторону, личные качества имама, твердого в беде и настойчивого в своих целях, поселяли еще большую смуту в умах. Так, после страшного чумкескентского побоища обаяние его, вопреки здравому смыслу, не только не пало, но, напротив, возвысилось, благодаря лишь тому, что в этом несчастном для Кази-муллы сражении мы понесли большие потери. Сам Кази-мулла, при всем своем фарисействе, искренно верил в свое призвание, лучше нас сознавал свою силу и ни на минуту не сомневался в окончательной победе предпринятого им трудного, неосуществимого дела. Заблуждения его были так велики, что однажды, упоенный успехом, он воскликнул: "Когда я создам на Кавказе мусульманскую державу — пойду в Стамбул, свергну нечестивого султана и восстановлю там истинную веру." Личность Кази-муллы мало кому была понятна. Одни считали его святым, другие злодеем и бунтовщиком; владетели лицемерно называли его "мошенником," втайне соображая, из под чьей руки им выгоднее управлять своими народами — по милости ли русского правительства, до поры до времени ласкавшего их, или по воле самодержавного имама. Кази-мулла был настоящим вождем народа, дикарем-Саладином, правда, фанатичным и не рыцарственным, но одинаково искусным в проповеди, в политике и на войне. Предтеча Шамиля, он из самых разнородных элементов, почти из ничего, заложил прочное основание редкому в летописях истории военно-теократическому государству, которое в течение 30-ти лет успешно сопротивлялось могущественной европейской державе. Конечно, сама природа содействовала успеху сопротивления, но [512] выработанный впоследствии, под влиянием развившегося мюридизма, новый тип горцев, идеи и религиозное рвение в горах были исключительным созданием этого даровитого человека.

Первые шаги барона Розена, как и следовало ожидать, не имели и не могли иметь характера самостоятельности. В первоначальных своих донесениях к управляющему главным штабом, графу Чернышеву, он, видимо, шел по следам Паскевича и нередко ссылался на его взгляды. К счастью, в генерале Вельяминове он нашел талантливого сподвижника и знатока Кавказа, мнения которого были более или менее верны и всегда согласованы с текущими обстоятельствами. Вступая в управление краем, барон Розен так обрисовал положение дел в горах:

"Я прибыл сюда в самое беспокойное время. Никогда горские племена не были столь дерзки и столь настойчивы в своих предприятиях; они раздражены предшествовавшими событиями. Наши действия, не имевшие последствий или неудачные, ободрили их и возвысили лжепророчество Кази-муллы. Если в последнем деле ⁵ он не погиб, то с наступлением весны горцы не останутся в бездействии. Мы должны будем иметь повсюду сильные отряды и стоять на часах, особенно на линии; самим же предпринимать новые экспедиции я не предвижу ни пользы, ни возможности. Одно постоянство в правилах и постепенность в приобретениях могут покорить необузданных."

Итак, начинания Паскевича, вызвавшие небывалые до того дерзость и раздражение в горах, не имели благоприятных для нас последствий; но как поступать иначе, что положить в основу своих действий, пока не пришли точные указания из Петербурга — вот вопрос. Познакомившись с документами, относящимися к эпохе [513] правления фельдмаршала, не трудно определить, откуда заимствована была бароном Розеном необходимость "постоянных правил," под которыми следует разуметь принципы Паскевича, положенные в основание проекта покорения гор. К несчастью для Розена, настоящая борьба только что начиналась на Кавказе, и мы еще не знали в достаточной мере ни края, ни своих противников, сильно изменившихся под рукою Кази-муллы. На положение наше среди многочисленных и враждебных нам горских племен Кавказа барон Розен сразу усвоил себе чрезвычайно серьезный взгляд, сообразно обстоятельствам, и считал необходимым принять "деятельнейшие" меры в предохранение линии от "самых гибельных последствий." Причину всеобщего движения против нас он искал с одной стороны в невозможности держаться на всех занимаемых нами местах, атакуя горы во многих пунктах, с другой — во временных экспедициях, которые, не достигая конечной цели наших стремлений, способствовали лишь раздражению против нас горского населения. Он находил также, что занятие многочисленных пунктов рассеивало и ослабляло наши войска. Верность доводов барона Розена не подлежала сомнению с обще-военной точки зрения, не принимая в расчет мюридизма и коренных изменений, произведенных им в характере горцев прикаспийского Кавказа, но в чем могла заключаться новая система действий и куда следовало направить паши главные удары — Розен не мог еще себе уяснить. Обстоятельства между тем прямо указывали на восточный Кавказ, как на главнейший источник всех волнений в прошлом и опасного мюридизма в настоящем, против которых и предстояло употребить наибольшие усилия, двинуть не воображаемую, как это предлагалось Емануелю, а [514] действительную массу войск и, утвердившись в крае, занять его сильными гарнизонами с не менее сильными подвижными резервами. К сожалению, события, предостерегавшие нас против грозного Дагестана, промелькнули перед взором нового правителя края, не оставив глубокого следа в его соображениях о покорении Кавказа. Подобно Паскевичу, он остановил свое исключительное внимание на линии и, указывая графу Чернышеву на ее неустроенность и беззащитность, доносил ⁶:

"Ныне не только большие скопища, но самые малые партии хищников, прорвавшись через слабую пограничную цепь, могут безбоязненно производить разбои, ибо во второй линии нет уже никаких резервов; на самой же пограничной черте станицы и укрепления почти все без исключения не могут сопротивляться решительному нападению: вся оборона их состоит из плетневой, обвалившейся и запущенной ограды."

Конечно, барон Розен желал как можно скорее "восстановить спокойствие, утишить общее раздражение горцев" и устроить линию; но для этого в его проектах имелись пока слишком общие и потому совершенно бессильные средства, вроде мирных сношений, торговли, наказания непокорных и наиболее нам враждебных племен, утверждения в таких пунктах, которые "обстоятельства и силы наши позволят занимать, без ослабления на прежних пунктах," и т. п. Чувствуя себя не подготовленным к решительной постановке военных вопросов края и озабочиваясь более всего состоянием линии, он предложил генералу Вельяминову изложить свое мнение об этом предмете. Вельяминов не замедлил ответом и между прочим писал ⁷:

"По теперешнему положению дел на кавказской линии [515] средства наши так малы, что нет возможности скоро восстановить спокойствие. Сего не иначе можно достигнуть, как показав в нескольких местах вдруг отряды войск довольно значительные, а потому полагаю необходимым прибавить на кавказскую линию от 12-ти до 15-ти тысяч пехоты и по крайней мере 10 казачьих полков, ибо без сильной конницы нет возможности отражать конные набеги, наносящие столь значительный вред жителям кавказской области."

Польское восстание исключало всякую возможность подобного усиления линии, вследствие чего барон Розен ограничился ходатайством перед графом Чернышевым о возвращении на Кавказ только двух конных казачьих полков из действующей армии и одного пешего и казачьего полка, состоявшего при дунайской флотилии, рассчитывая облегчить этими частями крайне тяжелую сторожевую службу линейного и черноморского казачьих войск.

Что барон Розен не понимал смысла разыгрывавшихся на Кавказе событий и, подводя их под один общий уровень, не отличал важного от второстепенного, в этом ничего не было удивительного; но нельзя не удивляться тому обстоятельству, что вокруг себя он не нашел ни одного лица, свободного от мнений Паскевича и способного проникнуть в истинное положение дел. Даже Вельяминов, вообще не разделявший теоретически построенных планов фельдмаршала, не мог еще с достаточною ясностью определить стремлений мюридизма и поставить недавние события в Чечне и в Дагестане на подобающее им место. Впрочем, задача умиротворения Кавказа сама по себе была настолько обширна, а край до того нам мало знаком, что едва ли можно поставить кому бы то ни было в упрек бессилие ее разрешить сообразно данным обстоятельствам. [516]

В следующем донесении своем графу Чернышеву ⁸ прямодушный Розен более подробно коснулся управляемого им края и даже рискнул представить на высочайшее благоусмотрение свои первоначальные мысли об утверждении нашей власти в горах, но зная, что оне подвергнутся рассмотрению самого Паскевича, пользовавшегося безусловным доверием Императора Николая, спешил оговориться, что предположения его направлены к выполнению высочайше предназначенных предприятий и что лишь по собрании основательных сведений для точного определения средств к осуществлению их, он позволит себе подробно войти с всеподданнейшим представлением. Горы все еще составляли для него загадку, и потому план действовать в Абхазии и в джарской области в то время, когда в Дагестане продолжали назревать самые серьезные события, ничуть не соответствовал действительности; но мысли его о необходимости преследовать "постоянные цели" вне зависимости от перемены руководящих на Кавказе лиц заслуживали полного внимания. Он писал Чернышеву:

"Вникая постепенно в положение разных частей здешнего управления, не вижу однакоже общих видов, на коих бы основывались частные предположения. Полагаю полезным и даже необходимым определить постоянную общую цель, к которой я должен здесь стремиться. Определение оной даст возможность судить с большею основательностью о пользе частных предприятий и составить постоянный план действиям. Без сего с каждою переменою главных здесь начальников могут изменяться и направления дел, одни предположения будут заменяться другими, значительнейшие пожертвования на предприятия, в частности полезные, останутся бесплодными, между тем, как ошибочное, но [517] постоянное стремление к одной цели почти всегда оканчивается успехом."

Окинув беглым взглядом положение края, барон Розен находил в Закавказьи его непрочным, а на линии требующим значительных и безотлагательных жертв. В закавказском крае его озабочивала малая преданность нам христианских народов, явная враждебность мусульманских племен и близость внешних границ; на линии — необеспеченность русского населения от набегов, настоятельно требовавшая усиления средств к ее обороне.

"Кавказская линия — справедливо доносил он Чернышеву— есть край русский; обеспечение безопасности оного, хотя бы с большими пожертвованиями, кажется, может быть признано необходимым и постоянным предметом действий наших. Впрочем, и всякое другое пожертвование будет полезно, ибо умножает средства края, коими вполне правительство располагает."

Постоянный план, по мнению Розена, должен был состоять: 1) в обеспечении безопасности кавказской линии ценою каких бы то ни было жертв; 2) в обеспечении положения наших войск в Закавказьи, "с сохранением коего и весь край будет всегда в покорности," и 3) в развитии мирных и торговых сношений с горцами или в постепенном занятии их земель. Для проведения задуманного плана, который не мог осуществиться без "продолжительных и особых усилий", барон Розен считал необходимым содержать в полном комплекте войска отдельного кавказского корпуса, с причислением к нему 20-й пехотной дивизии, согласно ходатайству князя Паскевича, подробно объяснявшего свои мнения об этом предмете важными и побудительными причинами.

Граф Чернышев отвечал отзывом от 11-го [518] января 1832 года ⁹. Сообщив барону Розену, что Государь Император, вполне соглашаясь с его мнением о необходимости постоянно иметь в виду общую цель относительно управления краем, для согласования с нею всех частных предприятий и распоряжений, находил однако, что в обширном смысле цель эта существовала давно и сама собою определялась занятием и владением края.

"Она заключается — писал Чернышев — в приобретении границ безопасных со стороны азиятских соседей наших, а вместе с тем и средств к большему развитию народной торговли и промышленности. Перенесением рубежа нашего на берег Аракса и признанным, по последнему с Портою мирному договору, владычеством России над Абхазиею и всеми горскими народами положено основание для достижения того и другого, а засим все частные распоряжения, относительно того края предпринимаемые, должны клониться к упрочению приобретенных выгод посредством усмирения полудиких племен Кавказа, постепенного введения как между ними, так и вообще во всем кавказском крае гражданского устройства, раскрытия всех источников промышленности и торговли для обоюдной пользы вновь приобретенных земель и собственно Империи, так чтобы со временем первые, связываясь с последнею взаимными выгодами и нуждами, представляли единое целое без всяких следов насильственного присоединения."

Высокие, вполне государственные идеи, изложенные в приведенных строках, не применимы были к закореневшим в своих формах жизни горским народам, исповедывавшим, кроме того, исламизм, вообще враждебный всяким нововведениям, не устанавливаемым кораном.

Указав затем барону Розену, что, сообразно с приведенными началами, Государем разрешались все [519] представления князя Паскевича о предприятиях на Кавказе и что, на основании этих разрешений, генерал-фельдмаршалом составлен был общий план действий как на линии, так и в закавказском крае, одобренный Его Величеством и поставленный в руководство генерал-адъютанту Панкратьеву по выезде Паскевича с Кавказа, граф Чернышев добавлял:

"Посему Его Императорское Величество соизволяет, чтобы предначертания, в плане сем содержащиеся, были приводимы в действия и вашим высокопревосходительством без всякого изменения. Впрочем, Его Величество уполномочивает вас, м. г., в случае признаваемого вами неудобства которой либо из предположенных мер, войти об отмене оной с представлением, объяснив со всею подробностью причины замеченного неудобства и способы исправления."

В заключение управляющий главным штабом сообщал, что Государь, ожидая подробных предположений от барона Розена, хотя и оставляет в полном его распоряжении 20-ю пехотную дивизию, но вопрос об окончательном присоединении ее к отдельному кавказскому корпусу предоставляет Себе разрешить впоследствии.

Не менее важные и еще более стеснительные указания заключал другой отзыв графа Чернышева, от того же 11-го января ¹⁰, в котором он уведомлял барона Розена, что Государь ожидает конечного усмирения горцев единственно от общих против них действий, и что частные экспедиции, разорение жилищ и поиски, раздражающие горское население и не достигающие общей цели, приказал воспретить.

"Вследствие сего Государю Императору благоугодно, чтобы ваше высокопревосходительство, по внимательному просмотрению высочайше одобренного плана действий генерал-фельдмаршала князя [520] Варшавского графа Паскевича-Эриванского для покорения горцев в 1830 году, и мнения Государя Императора, изложенного им в отзыве моем его светлости от 29-го ноября 1829 года и 30-го мая 1830 года и других по сему предмету уведомлений, и сообразив все вышеозначенные высочайшие назначения с нынешними обстоятельствами и с настоящею силою отдельного кавказского корпуса, представили бы Государю Императору предположения ваши к успешнейшему общему усмирению горских племен, на основании предначертаний князя Паскевича."

С этих пор наступает пятилетний, чрезвычайно любопытный период всевозможных планов, проектов и предположений к окончательному покорению горцев. Много верных и дельных мыслей было выражено в этот долгий промежуток времени, но благодаря предначертаниям Паскевича, в непогрешимость которых верил Император Николай, дела наши на Кавказе не подвинулись ни на шаг вперед.

Приступая к исполнению воли Государя и не полагаясь на свои силы в разрешении столь трудной задачи, барон Розен счел необходимым потребовать мнения об этом предмете двух ближайших своих сподвижников — генералов Панкратьева и Вельяминова. Уведомив обоих о высочайшем воспрещении частных экспедиций, не преследующих конечное занятие той или другой части края, он предложил им представить как общие соображения об умиротворении Кавказа, так и частные на текущий 1832 год. В двух предписаниях своих ¹¹ он изложил Вельяминову между прочим и свои взгляды, не удаляясь, конечно, от общих руководящих идей, которые находил нужными положить в основу своей программы. По мнению корпусного командира, набеги и грабежи горцев следовало наказывать не [521] нападениями, а экспедициями, предпринимаемыми в значительных силах и с непременною целью совершенного усмирения неприязненных нам племен. Но так как при таком условии одновременные действия в нескольких пунктах были не по силам кавказских войск, то прежде всего являлась необходимость ограничить число открыто враждебных нам племен, посредством существования в возможно широких размерах так называемых "мирных," частные хищничества которых легче было сносить, чем вражду с ее последствиями целых народов. Лучшею мерою для сближения с горцами он считал привлечение на нашу сторону влиятельных лиц и попечение правительства о благе населения.

"Трудно — писал он Вельяминову — одною силою покорять воинственные и независимые поколения, на кои поощрения и награды большею частью сильнее действуют, нежели страх наказания. Конечно, меры сии сопряжены с значительными издержками, и ныне я излагаю вам мнение об оных, дабы ваше превосходительство объяснили нужные для сего средства, при составлении требованного мною от вас предположения об общем усмирении горцев, в коем благоразумная политика, конечно, столь же может действовать, как и сила оружия."

Вельяминов, занятый в это время экспедициею в Чечне, отправил предварительно барону Розену свою меморию, представленную им в 1828 году Государю Императору и заключавшую, между прочим, мысли о покорении горцев, а затем представил соображения о задуманной корпусным командиром экспедиции против чеченцев ¹². Панкратьев изложил свои взгляды в форме краткой записки, ограничившись в ней указаниями на действия в текущем году и коснувшись затронутого [522] вопроса о времени, наиболее удобном для экспедиций в Чечне ¹³.

Замечательная во многих отношениях мемория Вельяминова давала барону Розену два ответа: один на мысли его о покорении кавказских народов мирными средствами, другой,— на запрос графа Чернышева касательно общей системы военных действий на Кавказе ¹⁴. В этом любопытном документе, написанном, по обыкновению, горячо и убедительно, Вельяминов прежде всего поспешил встать в ряды безусловных противников всяких мероприятий, основанных на идее мирного разрешения вопроса о кавказских горцах. Убежденный десятилетним опытом кавказской войны в необходимости энергично продолжать ее до полного умиротворения непокорных племен на всем протяжении Кавказа, он выдвинул на первый и выдающийся план силу, и если допускал мирные приемы в сношениях с горским населением, то не иначе как в качестве вспомогательных мер, применяемых с большим разбором. Для нас, унаследовавших Кавказ после 34-х-летней непрерывной войны с горцами ¹⁵, взгляд Вельяминова кажется естественным и необходимым, мы даже не можем представить себе других мер к покорению такой обширной и воинственной страны, кроме силы оружия, но между современниками Вельяминова существовало не мало своего рода "идеологов", веровавших во всепобеждающую силу цивилизации и потому считавших кавказскую войну ненужною и вредною затеею честолюбивых [523] генералов. Не зная Кавказа и характера сложившейся в его горах жизни, они смотрели на кавказских горцев как на всяких дикарей, подобно тому как в настоящее время мы смотрим на ашантиев или зулусов, и, примешивая к своему незнанию умозрительные приемы, конечно, впадали в самые странные и грубые заблуждения. Суровому, прямолинейному и даровитому Вельяминову противны были все эти ухищрения, измышляемые большею частью праздными или несведущими людьми. Ему мало понятны были даже торговые сношения с горцами, которым, по выражению его мемории, "продавать почти нечего и у которых денег почти нет." Он хорошо знал, что если за мирными средствами не стоит грозная сила, то они только разжигают аппетит хищников и — что всего хуже — укореняют в них убеждение в нашей слабости. Не без иронии написаны им следующие строки, относившиеся к проекту адмирала Мордвинова, считавшего возможным смягчить нравы горцев соблазном роскоши и денег:

"Генерал Ртищев, командуя на кавказской линии, сделал перед самым назначением своим к командованию всем кавказским корпусом мирный договор с чеченцами, чрезвычайно обласкал главнейших и знаменитейших из них в разбоях, одарил их щедро; вслед засим, отправляясь в Тифлис, был атакован на первых переходах через горы сими самыми чеченцами."

К числу причин, поощрявших горское население упорно продолжать с нами борьбу, Вельяминов относил непонимание горцами сил и средств России, успех кое-каких хищнических набегов в наши пределы, не всегда удачные экспедиции наших войск в горы и склад понятий самих горцев, заставляющий их думать, что оказываемое им гостеприимство, ласки и [524] подарки — ни что иное как дань бессилия, если они не соединены с постоянным успехом оружия.

"В истине сего — писал Вельяминов в мемории — убежден всякий, хотя немного знакомый с нравами кавказских горцев. Неоднократные опыты показали, что подарки в случае неудач еще более возбуждают горцев к хищничествам, как средству получать деньги. Во все продолжение правления генерала Ртищева чеченцы не переставали делать хищничества по военно-грузинской дороге и опустошать Терек, и тогда только смирились, когда генерал Ермолов выстроил крепость Грозную, которая дала возможность иметь лучший надзор за так называемыми мирными чеченцами; дала более удобств приходить с войсками в жилища хищников и там наказывать их оружием; дала способ при набегах отрезывать им отступление, о котором хищники в предприятиях своих помышляют гораздо более, нежели какой-нибудь полководец. Чтобы убедиться в истине сего, стоит взглянуть в донесения о происшествиях по Тереку до построения Грозной и после построения оной. Итак, оружие есть главное средство к обузданию кавказских народов. Вопрос состоит в том только, каким образом употреблять оное, дабы достигнуть сей цели.”

"Кавказ — продолжает Вельяминов — можно уподобить сильной крепости, чрезвычайно твердой по местоположению, искусно огражденной укреплениями, обороняемой многочисленным гарнизоном. Одна только безрассудность может предпринять эскаладу против такой крепости. Благоразумный полководец увидит необходимость прибегнуть к искусственным средствам, заложит параллели, станет подвигаться вперед сапою, призовет па помощь мины и овладеет крепостью. Так, по моему мнению, должно поступать с Кавказом; а если бы ход сей не был предварительно начертан, дабы постоянно сообразоваться с оным, то сущность вещей вынудит к сему образу действия, только успех будет гораздо медленнее, по причине частых отклонений от истинного пути." [525]

Постепенное приближение к горам, при прочном устройстве новых линий, и нанесение противнику ударов в тех пунктах, где этого требовал верный расчет — вот основные мысли Вельяминова, опередившего в этом отношении своих современников. Дальнейшие события с поразительною точностью оправдали его пророческие слова. Сначала под влиянием неосуществимой мечты Паскевича, а затем под впечатлением успехов Шамиля, перепутавшего наши представления о кавказской войне, мы часто отклонялись от "истинного пути," блуждали в потемках, ходили с закрытыми глазами и нередко били в пустое пространство; но уж такова была "сущность вещей," что, действуя даже на ощупь и наугад, по "предварительно начертанному плану" или вовсе без всяких планов, мы беспрестанно сворачивали на путь, указанный Вельяминовым, закладывали новые или совершенствовали старые параллели и наконец завершили борьбу верно задуманным походом, во время которого оглушительными ударами взорванных "мин" покончили с восточным Кавказом, и устройством таких же "параллелей," при частых, но не столь громких взрывах "мин," загнали население западного Кавказа к морю и овладели всею совокупностью гор.

Кавказскую линию, какова она была до 1810 года, т. е. до управления Ермолова, Вельяминов называет первою параллелью, заложенною против Кавказа. Она направлялась через укр. Ивановское, кр. Моздок, укрепления Екатериноградское, Георгиевск, Константиногорск и Кисловодск, редут Покоривший, штерн-шанец Куликби, укрепления Баталпашинское, Невинный Мыс, редут св. Николая, укрепления Григориполисское, Темнолесское, Прочно-Окопское и Кавказское на Усть-Лабу. Далее, вдоль Кубани, простиралось Черноморье, находившееся под [526] особым начальством графа Ланжерона. Со времени основания Кизляра и кизлярской крепости, послужившей началом этой линии, устройство ее подвигалось с такою медленностью, что к 1816 году многие укрепления на ней успели придти в совершенную ветхость. Описанная линия, несмотря на то, что имела много недостатков, происходивших, по мнению Вельяминова, отчасти от обстоятельств, частью же от неспособности лиц, руководивших ее устройством, принесла нам не мало выгод. Хищничества стали повторяться реже, а набеги, не простираясь так далеко, ограничивались большею частью приграничною полосою. Эта сравнительная безопасность на линии дала возможность поселить в кавказской области значительное число русских крестьян, которые могли еще более увеличиться, если бы колонизации не препятствовало отсутствие воды.

Заложение второй "параллели" принадлежало Ермолову. В 1817 году возведено им укр. Преградный Стан, в следующем году построена Грозная, а в 1819 году крепость Внезапная, близь деревни Андреевой, и небольшое укрепление для прикрытия переправы через Терек у Амир-Аджи-юрта; в 1820 году возведены укрепления на Аксае и при Горячеводской деревне, а в 1821 году построена крепость Бурная; в следующем году проведена новая линия вдоль Кабарды, от Ардона до Каменного моста на Малке, и, сверх того, устроены укрепления на Бургустане, у Хахандукова аула и близь вершины Тохтамыша. Здесь оканчивалась, по выражению Вельяминова, "вторая параллель," не доведенная Ермоловым по разным обстоятельствам до конца и не коснувшаяся, таким образом, западного Кавказа.

Результаты, достигнутые проложением указанной линии в связи с успехами нашего оружия против [527] горцев были, на взгляд Вельяминова, весьма значительны и серьезны. Караногайцы, едиссанские и джамбулукские ногаи совершенно замирились, предались мирным занятиям и нередко помогали нашим войскам своими перевозочными средствами. Чеченцы, жившие на правом берегу Терека под именем "мирных," не только перестали участвовать в набегах, но, открывая хищников, преследовали их вместе с нашими войсками. В кумыкских владениях мы сделались полновластными хозяевами, сменяя, по своему усмотрению, князей, владевших, по обычаю, тремя городками — Аксаем, Костеком и Эндери ¹⁶ — и заменяя в суде, в случае надобности, единоличную княжескую власть выборным началом. Процветавший в Эндери торг пленными, сбываемыми оттуда через Анапу в Анатолию и Стамбул, совершенно прекратился, чего, как справедливо замечает Вельяминов, "никаким гостеприимством, никакою ласкою и никакою щедростью нельзя было достигнуть." Крепость Бурная сдерживала весь северный Дагестан. В Кабарде увеличилось спокойствие на пространстве между Моздоком и Александровым и уничтожен шариат, взамен которого учрежден суд из князей, узденей и русского чиновника, решавший дела на основании обычного права — адатов.

Развернув картину магического действия силы, соединенной, конечно, с твердым и разумным правлением главного деятеля той эпохи, Ермолова, Вельяминов заканчивает свою отповедь сторонникам мирного завоевания Кавказа меткою характеристикою горцев и предсказанием бесплодности нашей мирной миссии в кавказских горах:

"Недостаточно одного упорства во мнении своем, нужно еще [528] большое ослепление, чтобы после всего описанного мною не согласиться, что оружие необходимо против народов, кои по воспитанию своему, понятиям и обычаям, даже и в среде своих обществ не признают никакой власти, кроме силы оружия, никаких обязанностей, кроме тех, к исполнению коих можно принудить их оружием, кои, несмотря на множество присяг, не исполняют никаких условий, коль скоро находят возможным нарушать оные. Нет сомнения, что здравый рассудок должен управлять оружием, что строгое правосудие должно отличать все действия начальствующего на Кавказе, что ласки и приветливость к тем, кои заслуживают оные поведением своим, соединенные с денежными и другого рода нуждами, доставят ему людей усердных; но без оружия, без успехов военных все средства останутся навсегда бессильными к обузданию кавказских пародов и соделанию их мирными соседями."

Переходя к плану военных действий, Вельяминов указал лишь на ближайшие задачи, которые, по его мнению, должны были заключаться: в центре и на левом фланге в усовершенствовании линии, проложенной Ермоловым, а на правом фланге в перенесении линии с Кубани на Лабу. На восточном Кавказе Вельяминов держался предположений Ермолова, не успевшего осуществить главную задачу, состоявшую в улучшении и обеспечении сообщения восточной части Чечни с северным Дагестаном, посредством заложения промежуточного укрепления между Бурною и Внезапною крепостями у лучшей переправы через Сулак — в Болтугае. Он находил, что с устройством здесь моста и с переменою направления дороги устранялись неудобства, соединенные с переправою через эту реку у Янги-юрта, Костека и Кази-юрта, а также трудности движения по безводной и пустынной местности от всех трех упомянутых пунктов к кр. Бурной. На сунженской линии, с целью [529] обеспечить надзор за карабулаками и стеснить чеченцев в набегах со стороны Наура, Моздока и Владикавказа, Ермолов считал необходимым перенести укрепление Преградный Стан ближе к Казах-Кичу и устроить укрепление на 500 человек при выходе Ассы из ущелья на плоскость; для безопасности же сообщений между Грозною и новым укреплением близь Казах-Кичу — выставить посты у Алхан-юрта и у теплинской переправы. Кабардинскую линию следовало усовершенствовать, также согласно мнению Ермолова, перемещением Баксанского укрепления к устью Гунделена и постройкою укрепления у Каменного моста на Малке, а линию между Кабардою и Кубанью обеспечить заложением укреплений: на р. Канжале, чтобы преградить главный путь из Кабарды в Карачай и оттуда к закубанцам, на р. Хасауте н на р. Кичмалке, по дороге от Каменного моста на Кубани в Кисловодск; Тохтамышское укрепление уже было перенесено к устью Джегуты. По мысли Ермолова, Вельяминов предлагал также испортить на пространстве между Кабардой и Кубанью некоторые тропы, обвалить наиболее практикуемые горцами выезды к бродам, улучшить в наших пределах дороги и тщательно осмотреть местность. Линия, лично предложенная Вельяминовым, направлялась от устья Джегуты через оба Зеленчука и Уруп, близь выходов этих рек из ущелий, на Чамлык у Каслева брода и, повернув оттуда к устью Акорты, упиралась в укр. Калмышок на Лабе. Главное достоинство этой линии состояло в том, что она была вдвое короче старой кубанской черты, вследствие чего устранялось много неудобств, сопряженных с прикрытием станиц и управлением кордонными войсками. Новую линию Вельяминов полагал продолжать до Черного моря, но, не зная в [530] достаточной степени местности, не мог указать на ее направление. Анапу он считал важным приморским пунктом и предлагал укрепить ее "весьма хорошо", во всяком случае не но образцу кавказских "крепостей", и обеспечить со стороны моря сильными береговыми батареями. Таким образом в мемории Вельяминова, вместе со многими верными мыслями, барон Розен имел полную программу действий, программу тем более ценную, что она принадлежала лицам, хорошо знавшим Кавказ, чуждым всяких теорий и понимавшим всю трудность покорения края; но универсальные планы Паскевича успели к описываемому времени бесследно вытеснить дельные соображения Вельяминова, и барону Розену ничего более не оставалось, как сочетать действительное положение дел с предначертаниями фельдмаршала. К несчастью, сущность текущих дел, сильно измененных Кази-муллою, не поддавалась правильной оценке даже людям, имевшим большой боевой опыт на Кавказе, а предначертания Паскевича имели свойство никогда не согласоваться с какою бы то ни было действительностью. Естественным последствием такого порядка вещей являлись противоречия, путаница во взглядах, непонимание главных задач и боязнь высказаться сполна — характерные черты одного из первых донесений барона Розена графу Чернышеву, от 11-го мая 1832 года ¹⁷. Так, выразив мысль о необходимости сосредоточить главные действия на восточном Кавказе, Розен был, конечно, близок к истине, если бы не обошел молчанием Дагестан, религиозно-политическое движение в котором грозило нам самою серьезною опасностью, и не выдвигал на первый план разбойнической, неспособной к самостоятельной политической роли Чечни, которую он [531] считал "средоточием мятежа." Далее, верная мысль о сборе наших сил на восточном Кавказе парализовалась предполагаемыми действиями в центре, против галгаевцев, беспокоивших военно-грузинскую дорогу, а на нравом фланге — открытием сообщений между Анапою и Геленджиком, предпринимаемых в угоду князю Паскевичу, "предначертавшему" себе эту операцию на 1832 год, в случае невозможности проложить линию от ольгинского тет-де-пона к Геленджику. То же противоречие выразилось и в дислокации, по которой, вопреки основному своему мнению, барон Розен сосредоточивал главную массу войск не на восточном Кавказе, а в центре линии. Путаница произошла также в определении основных и второстепенных задач: общие предположения, как "требовавшие внимательных соображений," он не решался еще повергнуть на высочайшее благоусмотрение и не обмолвился о них графу Чернышеву, а частные, применяемые к 1832 году, назвал общими. Особенного внимания заслуживают шаткие основания, положенные Розеном для открытия действий в Чечне, что также входило в "предначертания'' Паскевича на текущий год. "По слухам," Кази-мулла намерен был действовать в Чечне, "дабы из оной распространить снова возмущение в северном Дагестане, а также между всеми народами левого фланга кавказской линии и в случае успеха взбунтовать осетин, кабардинцев и, соединясь с закубанцами, сделать общее, повсеместное нападение на линию. С другой стороны распространяет он слухи о намерении своем вторгнуться в джарскую область, казикумухские владения, шекинскую и кубинскую провинции."

Так как обширность подобных затей сама собою исключала возможность их исполнения, то барон Розен полагал, что "мятежник сей" начнет "по всей [532] вероятности" с Чечни, где мог ожидать наибольшего успеха, имея " сообщников, готовых всюду за ним следовать." Обращаясь к Дагестану, он доносил:

"В прибрежном Дагестане хотя обитают народы воинственные, но богатые, промышленные, не разбойники. Главнейшие владетели, многие значительные лица и жители городов решительно держатся нашей стороны. В горах дагестанских сильнейшие владения — акушинские, г.-м. Аслан-хана казикумухского и аварские. Акушинцы с 1819 года остаются нам верными; г.-м. Аслан-хан в продолжении 30-ти лет неоднократно доказывал преданность свою российскому правительству; аварцы в 1830 году разбили скопища Кази-муллы, хотевшего к нам проникнуть, и по сие время нет причины подозревать их в злоумышленности против нас. Прочие поколения гор дагестанских, хищные, но бедные и не весьма многолюдные, могут удобно беспокоить нас набегами легких партий, но, по причине неудобства сообщений, с трудом могут предпринять что-либо значительное."

Итак, богатый и промышленный прибрежный Дагестан с его городами, вольные "республиканские" общины Акуши, генерал-маиор Аслан-хан казикумухский с своим тридцатилетним испытанным двоедушием и сильный аварский народ, традиционно, но далеко не преданно державшийся даже своих собственных ханов — наши союзники и друзья. Кто же рискнет броситься из центра гор к их окраинам, имея в "тылу" у себя, как полагал Розен, столь грозные силы? Свободолюбивые акушинцы, конечно, постоят за свои вековые адаты против покушений духовенства и его излюбленного шариата; аварский, казикумухский и прочие ханы по-прежнему станут извлекать свои выгоды, придерживаясь правила слабого — стоять на стороне сильного; прибрежный Дагестан останется в стороне от главных событий; — но все эти "республики" и все эти ханы, как [533] показали опыты, вовсе не отличались такою предупредительностью к нашим властям, чтобы без всякой надобности для себя выходить за пределы своих владений и, по первому слуху, лететь за Кази-муллою на окраины Дагестана, любезно подставляя лоб под винтовки мюридов.

Но если барон Розен не успел еще узнать края и разобраться в великом разнообразии лиц, событий и условий войны на Кавказе, то главного двигателя этих событий, Кази-муллу, он сумел оценить по достоинству. В официальном документе, вместо презрительных названий мошенника, бунтовщика и злодея, обыкновенно присваиваемых даровитому имаму, говорится о нем как о противнике отважном, предприимчивом, влиявшем на умы горских народов, умевшем искусно скрывать свои цели и обладавшем военными дарованиями, совершенно не свойственными простому горцу.

Еще большая путаница вносилась в соображения барона Розена мнениями, высказанными генерал-адъютантом Панкратьевым и на этот раз даже самим Вельяминовым, по поводу предприятий на текущий год и задуманной корпусным командиром экспедиции против чеченцев. Панкратьев находил, что действия в Чечне до спада листа в лесах сопряжены будут с большими потерями и не приведут ни к каким результатам. Войска, собранные в отряды у Грозной, Темир-Хан-Шуры, Владикавказа, Пятигорска и Темнолесска, должны в течение лета оставаться под ружьем в наблюдательном положении, отражая набеги; осенью же отрядами, сосредоточенными у Грозной и Владикавказа, открыть концентрическое движение в Чечне, а остальным войскам сидеть смирно и наблюдать.

"Главнейшая забота начальства во время нынешнего лета — [530] доносил Панкратьев барону Розену — должна состоять в совершенном обезопасении Пятигорска и большой ставропольской дороги от покушений хищников, ибо малейшая в этих местах тревога во время съезда к водам может произвести большое беспокойство в России и дать самое невыгодное понятие о здешнем начальстве."

Странность подобного взгляда в связи с бездействием, на которое обрекал Панкратьев главную массу кавказских войск чуть ли ни на целый год, следует приписать, конечно, не намерению его жертвовать интересами войны в пользу общественного мнения в России, притом из частных видов кавказского начальства, а боязни этого начальства вызывать осложнения, крайне неудобные при зависимости его от "предначертаний" Паскевича. В частном вопросе о действиях против Чечни генерал-адъютант Панкратьев выразился весьма определенно:

……. "нет никакой возможности действовать в Чечне летом без огромнейшей потери людей и нельзя ожидать от того ни малейшей пользы. Уничтожать чеченские посевы и занимать в теперешнее время названные места — значило бы начать самую кровопролитную войну без всякой надобности, ибо если предполагается решительная экспедиция против Чечни, то гораздо выгоднее для нас будет найти в чеченских селениях огромные скирды хлеба и сена и лишить их одним ударом всей собственности, т. е. хлеба и скота."

Что касается Вельяминова, то им была высказана смелая и едва ли оправдываемая обстоятельствами мысль об открытии военных действий против чеченцев летом. О спорном вопросе барон Розен доносил графу Чернышеву так:

"Касательно действий в Чечне издавна в кавказском корпусе утвердилось общее мнение об опасности и даже [535] невозможности действовать летом в земле лесистой. Действительно, в лесу мы имеем менее против горцев выгод, нежели на открытом месте, оттого что артиллерия мало может действовать и что, по причине невозможности видеть собственные войска в лесу, затруднительно исправлять ошибки их и поддерживать нужную в действиях их связь. Но сие одно не должно быть причиною чрезмерных потерь; могут быть потери несколько больше тех, кои бывают в местах открытых, но не должны быть слишком велики. и в случае большой потери причину оной надобно более искать в каком-нибудь несчастном обстоятельстве или в ошибке начальника. Наши войска не раз уже с успехом действовали в лесах летом и осенью, покуда не опал лист. Во время управления генерала Ермолова неоднократно предпринимались летом экспедиции за Кубань — и леса тамошние не были нам гибельны. В 1820 году бунт в Имеретии усмирен г.-м. Вельяминовым летом, с незначительною для нас потерею, а Имеретия лесистее Чечни. В 1830 году г.-м. князь Абхазов летом действовал против кистин, джараховцев, галгаевцев и осетин — в их землях есть места также весьма лесистые — но они вскорости покорились. В прошедшем году во время экспедиции г.-л. Панкратьева наши войска с большим успехом действовали в Табасарани, где также большие леса, причем генерал Панкратьев направил в обход войска через лес и сие вскорости решило успех сего дела.

Полагаю, что в позднее осеннее и зимнее время, т. е. когда нет на деревьях листьев, почитаемых столь опасными, сражения в лесах представляют почти те же неудобства, какие существуют и летом. Там, где лес состоит из одних больших деревьев и не очень густ можно довольно видеть действующие в оном войска как зимою, так и летом; но когда между большими деревьями есть мелкий, частый, колючий кустарник или когда весь лес состоит из подобного кустарника, то в нем ни зимою, ни летом на некотором расстоянии ничего различить нельзя. Едва [536] стрелковая цепь войдет в опушку, как уже оной не видно; артиллерия как в редком лесе, так и в чаще мало может действовать и зимою, и летом, и посему едва ли зимою в лесистых местах потери должны быть гораздо менее, нежели летом. Впрочем, если осенью и зимою листья делают леса более открытыми, то дожди, снега и холода представляют другие, может быть, важнейшие препятствия; наконец горцам стоит только истребить фураж — и нам тогда действовать невозможно. Недостаток фуража принудил г.-л. Вельяминова остановить последнюю экспедицию свою, в коей, притом в одну ночь, при внезапном сильном холоде более или менее обморозилось довольно большое число людей. Князь Паскевич, вероятно имевший в виду все упомянутые затруднения, полагал однакож в 1830 году действовать в Чечне летом, и только по причине позднего возвращения войск из Турции отложил экспедицию до августа; но тогда холера воспрепятствовала совершить оную."

Построение речи и сущность мыслей, высказанных в приведенном извлечении, заставляют предполагать, что над донесением 11-го мая самолично трудился неопытный Розен; участие же Вельяминова в его соображениях, по-видимому, не простиралось далее проекта летней экспедиции против чеченцев, которую он находил возможною, рассчитывая, надо думать, на слабое сопротивление неприятеля. По обыкновению, доводы свои Вельяминов подкрепил историческими указаниями, имеющимися в донесении Розена, и между прочим опирался на успех летней экспедиции генерала Панкратьева в 1831 году в лесистой Табасарани.

Конечный вывод из всех рассуждений барона Розена был следующий: 1) Предпринять летнюю экспедицию против чеченцев, соединив отряды, которые будут расположены у Владикавказа и Грозной, так как одно "наблюдательное положение против этого буйного [537] племени будет иметь вредное влияние на других горцев." Поощрить кумыков, карабулаков, ингушей, осетин, даже кабардинцев к содействию в преследовании тех чеченцев, которые станут скрываться в лесах, и, затем, приведя чеченцев к покорности, оштрафовать их за хищничества, наложить на них ежегодную подать н обязать их по делам своим относиться в Грозную, где учредить управление, подобно владикавказскому. Все это казалось Розену легко, возможно и доступно. 2) Правый фланг, по его убеждению, будет в это время покоен и не станет отвлекать наше внимание, "по причине весенних вод и жаров;" осенью же, с понижением вод, когда закубанцы возобновят набеги, а экспедиция в Чечне окончится — "предпринять деятельные меры" в центре, и тогда только приступить к открытию берегового сообщения между Анапою и Геленджиком. Какое отношение имели закубанцы к центру и какую связь со всем этим имело проведение дороги от Анапы к Геленджику — барон Розен не объясняет, да вряд ли и мог объяснить, так как знал Кавказ лишь по карте и по универсальным предначертаниям Паскевича, которыми подводились под один общий уровень все кавказские племена, точно между ними не существовало никаких различий. 3) Наказать галгаевцев, умертвивших в предыдущем году, по общему заговору, нашего пристава хорунжего Константинова с большею частью находившихся при нем людей, в том числе нескольких тагаурских старшин. 4) В северном Дагестане, успокоенном прошлогодними успехами генерала Панкратьева, барон Розен полагал достаточным расположить у Темир-Хан-Шуры наблюдательный отряд со включением в него милиции из жителей, чтобы "не допустить неблагонамеренных нам людей снова [538] возбудить возмущение." В состав этого отряда, под начальством г.-м. Каханова, предназначались: баталион Апшеронского, 9 рот Куринского, 2 баталиона 42-го егерского полков, донской казачий Шурупова № 13 полк и 7 легких орудий. В Дербенте держать расположенный там линейный № 10 баталион с 3-мя ротами Куринского полка; в Тарках — линейный № 11 баталион; в кубинской провинции — 6 рот Апшеронского полка и часть донского Шурупова полка с 7-ю легкими орудиями. 5) На лезгинской кордонной линии, со стороны которой Розен также не ожидал никаких беспокойств, военные действия устранялись и положение ее считалось более или менее обеспеченным в виду того, что в Закаталах, белаканском редуте и по кордону были расположены 9 рот Грузинского гренадерского, 5 рот князя Варшавского и баталион 41-го егерского полков, при которых находились 4 конных, 4 легких и 2 горных орудия. Но для того, чтобы совершенно предотвратить возможность каких-либо враждебных стремлений со стороны лезгин против джарской области, Кахетии и шекинской провинции, корпусный командир решил содержать на Царских Колодцах наблюдательный отряд из 7-ми рот князя Варшавского и баталиона Тифлисского пехотного полков, Нижегородского драгунского полка, части донского казачьего Платонова № 28 полка с 8-ю батарейными, 2-мя легкими и 4-мя конными орудиями, под начальством г.-м. Карпова, которому поручить, по случаю болезни и отпуска генерала Реутта, и управление джарскою областью. 6) В Тифлисе и вблизи его для содержания караулов, производства работ и, в случае надобности, для подкрепления угрожаемых пунктов расположить, кроме линейного № 12 баталиона, 3 роты Херсонского гренадерского и часть Грузинского гренадерского подков, [539] учебный баталион, составленный из команд всех полков, находящихся в Закавказьи, 2 роты кавказского саперного баталиона, 12 батарейных и 12 легких орудий. 7) В бакинской провинции и в талышинском ханстве — линейные баталионы №№ 8 и 9; в ширванской провинции 1-2 роты Апшеронского полка, 5-я резервная батарейная рота 22-й артиллерийской бригады (12 орудий налицо и 6 в командировке); в Нухе — одна рота 42-го егерского полка с 2-мя легкими орудиями. В случае надобности предполагалось притянуть сюда три роты 42-го егерского полка, занимавшие Шушу вместе с линейным № 7 баталионом, и собрать местную милицию. Казачьи полки Александрова № 2 и Победнова № 29 расположить в мусульманских провинциях, на постах и на границе для содержания карантинно-таможенной охраны. 8) В армянской области — 2 баталиона Тифлисского полка и линейные №№ 5 и 6 баталионы с казачьим Шамшева № 27 полком и 4-мя легкими орудиями. 9) На границе карсского и ахалцыхского пашалыков — линейные баталионы №№ 2, 3 и 4 с частью казачьего г.-м. Сергеева № 31 полка, подкрепленного командами казаков из других полков. 10) В Карталинии и по военно-грузинской дороге до Кайшаура — баталион Херсонского гренадерского полка с частью казачьего Сергеева полка, а на почтовых постах и в других местах Грузии — казачьи полки г.-м. Леонова № 7 и Студеникина № 26. 11) В Имеретии, Мингрелии, Гурии и Абхазии — по-прежнему 3-я бригада 22-й пехотной дивизии с 12-ю легкими, 2-мя горными орудиями и казачьим Попова № 50 полком. 12) На кавказской линии: а) на правом фланге, за Кубанью и в Черноморьи — баталионы 1-ой и 2-ой бригады 20-й пехотной дивизии, кавказские линейные №№ 1 и 2 баталионы и черноморские казаки с 28-ю легкими и 12-ю конными [540] орудиями, кроме гарнизонных; б) в центре, от Черноморья до Моздока и по военно-грузинской дороге до Кайшаура — 4 баталиона 1-ой и 2-ой бригад 20-й пехотной дивизии, 39-й егерский, Тенгинский, Навагинский и Кабардинский пехотные полки, линейные кавказские №№ 3, 4, 5 и 6 баталионы, 7 донских, 4 черноморских, 5 линейных казачьих полков и, кроме гарнизонных орудий, расположенных по укреплениям и станицам, 12 батарейных, 12 легких и 12 конных орудий; в) на левом фланге линии — 43-й егерский полк, кавказские линейные №№ 7 и 8 баталионы и 4 казачьих линейных полка с 6-ю легкими и 6-ю конными орудиями, кроме гарнизонных.

За исключением перечисленных войск, оставались свободными в Закавказьи: по два баталиона Эриванского карабинерного и 41-го егерского полков, рота сапер, 8 орудий кавказской гренадерской легкой № 2 роты и донской казачий Карпова полк. В течение мая месяца они должны были выступить к Владикавказу и вместе с 6-ю горными орудиями обеспечивать эту крепость, охранять военно-грузинскую дорогу и угрожать всем окрестным горским народам. Для удержания же чеченцев от нападений на линию барон Розен решил сосредоточить в Грозной 2 баталиона Херсонского гренадерского и Эриванского карабинерного полков, 4 баталиона Московского и Бутырского подков, 3 баталиона 40-го егерского полка, 17 легких, 10 конных орудий и нужное, по обстоятельствам, число линейных казаков.

В дополнение к войскам имелось в виду собрать охотников из наших мусульман, турецких и персидских переселенцев и грузин.

Таковы были предположения барона Розена о военных действиях на 1832 год и дислокация войск, составлявших отдельный кавказский корпус. Войскам, [541] назначенным в действующие отряды приказано быть готовыми в течение июня, но самые действия барон Розен "не осмеливался начать без высочайшего соизволения, ибо частные экспедиции воспрещено предпринимать." На этот раз воспрещения однако не последовало: Император одобрил как предположения, так и дислокацию войск. Уведомляя об этом барона Розена, управляющий главным штабом писал ¹⁸:

"Его Величество, рассмотрев предложения ваши во всей подробности и вообще одобряя оные, изволил насчет некоторых объявить следующие назначения:

1) Если невозможно будет в сем году провести к Геленджику линию через горы от ольгинского редута, то весьма желательно было бы открыть временное береговое сообщение между Анапою и Геленджиком через Суджук-кале, но в таком только случае, когда может быть некоторая уверенность в успехе.

2) Начать действия против чеченцев лучше всего в конце июля или в начале августа месяца, когда уже жары не столь изнурительны и наступит время самого поспетия хлеба, дабы тем не дать им возможности собрать оный и скрыть свои запасы.

3) Преследовать непокорных чеченцев, срывающихся в лесах, соседними горскими поколениями, предоставляя сим последним всю добычу, которую они приобресть могут, Его Величество считает и возможным, и полезным, ибо оно укоренит между ними вражду и помешает общему соединению против нас; зажигать же леса, в которых чеченцы искать будут убежища, по мнению Его Величества, будет затруднительно.

4) Наказать галгаевцев нужно непременно, но притом преимущественно действовать через обиженных и враждебных с ними горцев."

Одновременно с этим граф Чернышев писал [542] барону Розену особое письмо ¹⁹ с указанием будущей системы действий, которое имеет тем большее историческое значение, что излагает взгляды Императора Николая на благоприятные перемены, последовавшие в кавказском крае за время управления им графа Паскевича. Эти взгляды, конечно, основаны на донесениях фельдмаршала, которые никогда не заключали в себе невыгодных для него частностей. Письмо было следующее:

"М. Г. барон Григорий Владимирович. Государь Император, сравнивая положение закавказского края до 1826 года с тем, до коего край сей доведен с того времени, во многих отношениях изволит находить разительную между сими двумя эпохами противоположность. Так, с одной стороны, татарские поколения. населяющие пограничные с Турциею и Персиею провинции наши, в неприязненном к правительству нашему расположении при вторжении персиян в 1826 году, обратили оружие свое против войск российских и всемерно облегчали неприятелю быстрый вход в средину земли и первоначальные его угодья. Спустя два года сии же татарские поколения стремились уже к цели противоположной. С начала этого же года из среды их почетнейшие люди начали появляться в рядах наших войск, а в 1829 году они образовали несколько полков отборной конницы, которая храбро и верно служила нам против своих единоверцев. С другой стороны, не менее успешно утверждена была внутренняя безопасность и тишина за Кавказом. В продолжении войн персидской и турецкой, когда в областях, правительству нашему подвластных, по удалении войск можно было опасаться злонамеренных покушений разноплеменных народов, оные населяющих, спокойствие не было нарушаемо. Напротив того, предпринятые распоряжения повсеместно исполнялись беспрекословно и успешно.

Таковое положение дел не могло не иметь сильного влияния и на частное благосостояние жителей, а вместе с тем должно [543] было внушить и утвердить всеобщую доверенность к правительству, ближайшим последствием коей было переселение в наши пределы до 150 тысяч армян, толпами стремившихся в Грузию как из Персии, так из окрестностей Эрзерума, Карса и Баязета. Восходя к причинам событий столь благоприятных, Его Императорское Величество изволит находить оные в различии правительственных систем — действовавшей прежде и впоследствии принятой. Недостатки первой обнаружены и доказаны опытом; последнею, напротив того, опасные по многочисленности своей и воинственному духу обитатели пограничных наших областей превращены в верных оберегателей оных, возвышено внутреннее благосостояние закавказского края вообще, наконец утверждена доверенность к правительству и сим положено прочное основание всякому будущему усовершенствованию внутреннего устройства.

По сим уважениям, почитая всякое возвращение или даже приближение к прежней системе решительно невозможным, Его Императорское Величество в твердой пребывает надежде, что ваше высокопревосходительство, разделяя таковые Государя Императора виды, расположили все действия и предприятия свои по началам, основательность коих дознана опытом пятилетних успехов. Впрочем, Его Величество, не стесняя нисколько вас, милостивый государь, в распоряжениях ваших во всех тех случаях, где по стечению обстоятельств могут сделаться неизбежными частные изменения в предначертаниях, изволил признать нужным, в дополнение к прежним указаниям, по высочайшей воле вам сообщенным, поставить ваше высокопревосходительство в ближайшую известность о мнении Своем насчет того, какими правилами главное начальство закавказского края должно бы руководствоваться в различных отношениях своих к вверенным оному разноплеменным народам, и вообще в исполнении и дальнейшем развитии предстоящих оному распоряжений по всем частям управления."

Барон Розен отвечал Чернышеву прямодушным [544] письмом ²⁰, в котором обрисовалось истинное положение дел на Кавказе далеко не в том виде, в каком доносилось о нем Государю при князе Паскевиче. О доверии к нашему правительству разноплеменных народов Кавказа Розен выразился так:

……. "Может быть оно и более возросло между поколениями спокойными, но горские непокорные нам жители, зная обнаруженное в 1830 году намерение к общему покорению их, не могут иметь никакого к нам расположения, но напротив, пришли в общее против нас раздражение, как сие объяснено в отношении к вашему сиятельству князя Паскевича от 22-го января 1831 года, № 81.”

Касательно успешного привлечения к нам на службу временной милиции из туземцев в письме сказано:

"Народы здешние, имевшие собственных самовластных владельцев и приученные ими к беспрекословному повиновению, с давнего времени исполняют смело все распоряжения начальства, но только нужно с особенною осторожностью н незаметным образом приступать к изменению их обычаев; малейшая неосторожность в сем последнем может легко произвести здесь беспокойство. В 1829 году князь Паскевич сделал, сообразно с местностью, распоряжение для сбора ополчения из грузин и мусульман. Последнее произведено было военным начальством успешно, но небольшие опрометчивые отступления от правил грузинским гражданским начальством произвели недоверчивость и беспорядки в народе, и главнокомандующий предпочел отменить сбор грузинского ополчения.

Верная служба мусульманских полков в прошедшую турецкую войну не удостоверяет еще вполне постоянную и неизменную преданность здешних магометан. Со времени Петра I, при благоприятных для нас обстоятельствах, народы здешние всегда принимали нашу сторону, поощряемые наградами и [545] вниманием начальства, часто усердно служили нам. В 1826 году при самом вторжении персиян, грузины и мусульмане дистанций, не занятых персиянами, служили вместе с войсками нашими, были в сражениях при Шамхоре и Елизаветполе, где многие отличились. В прежнее же время не было составляемо здесь полков оттого, что конница здешняя, всегда служившая с войсками нашими, не получала от казны никакого содержания, выключая провиант в некоторых особенных и весьма редких случаях, а посему нельзя было оной собирать на долгое время в виде полков; в 1829 же году, сверх наград, на месте отличия полученных, назначено для мусульман значительное содержание, что дозволяет удерживать их на службе в более правильном составе. Вообще же только могущество наше, а более страх наказания удерживает закавказских мусульман в повиновении: изуверство и веками укоренившиеся предрассудки заставляют их видеть в нас непримиримых врагов своих, и при всяком неблагоприятном обстоятельстве долго еще должно будет опасаться общего против нас восстания их. Убедительным доказательством служит вторжение в талышинское ханство в начале 1831 года Мир-Гассан-хана, который, войдя и не имев при себе и 50-ти человек, успел вскорости возмутить весь округ сей. Впрочем, кроме частью образовавшегося и вообще начинающего образовываться грузинского дворянства, вполне полагаться нельзя и на христиан. Полудикое состояние, в коем мы нашли их и в коем значительная часть оных и поныне находится, заставило нас принимать деятельные меры для приведения их в порядок и в устройство, в чем уже сделано много успехов; но сие борение с укоренившимися предрассудками и обычаями не доставило еще нам общей привязанности."

С полною откровенностью высказался барон Розен также о переселении армян, поставленном в заслугу князю Паскевичу, беспристрастно оценил состояние внутренней безопасности в Закавказьи и впервые указал [546] на армянские происки с вредным для нас политическим направлением.

"Армяне еще при генерал-фельдмаршале графе Гудовиче и впоследствии переходили к нам в довольно значительном числе, но никогда для сего не были столь благоприятны обстоятельства, как в 1828 и 1830 году; знаменитые победы и блистательные военные успехи, сделанные им обещания, доставленные от правительства пособия, особенно опасение мщения со стороны персиян и турок, решили их почти к общему переселению, побуждавшемуся непомерным властолюбием корыстолюбивого духовенства. Между тем, хотя правительство и нашлось в необходимости пожертвовать большими для сих переселенцев издержками, которые и до сего времени продолжаются, но состояние их, особенно переселенцев эрзерумских, далеко еще от посредственного положения, которым бы они были довольны. При сем нельзя не сказать, что при переходе армян в наши границы весьма многие мусульмане в то же время удалились в Персию и Турцию из вновь присоединенных к нам земель; особенно в ахалцыхском пашалыке почти вовсе не осталось турок, кроме тех санджаков, которые, по неокончанию разграничения, неизвестно кому еще достанутся.

Утверждение внутренней безопасности в закавказском крае начало водворяться при генерале от инфантерии Ртищеве, по усмирении кахетинского бунта в 1812 году, и, по заключении им Гюлистанского трактата постепенно возрастая, имело очевидное влияние на частное благосостояние жителей. Может быть, сия внутренняя безопасность и спокойствие и не поколебались бы и при вторжении персиян в 1826 году, если б, по принятой перед тем системе, не были удалены из ханств своих ханы, которые служили нам в самое беспокойное время Грузии и во время войны с французами, когда средства наши были весьма здесь ограничены. Опасаюсь, чтобы ныне европейская таможенная система не остановила успехов благосостояния, а уничтожение военного управления и учреждение новых губерний и уездов в магометанских [547] провинциях и в армянской области на положениях, приноровленных к нашим, если оное последует, может по крайней мере в течение весьма продолжительного времени казаться для закавказских жителей совершенно обременительным, более расположит их к неудовольствиям и ропоту и усилит в мусульманах ненависть к христианам, а армян поощрит к распространению происков, им сродных, и найдутся между ними такие, которые, видя неудовольствие своих, будут распространять мысль, о какой-то возможности для сего народа самобытности. Мысль сия издавна гнездится в умах всех армян, где бы они ни находились, и всегда поддерживается их главными лицами духовенства из видов властолюбия над народом, погруженным в невежество, но помнящим, по преданиям, самобытность свою и полагающим, что власть духовная заменила у них власть правительственную."

Донесение заканчивалось следующими полными преданности Государю и долгу словами:

"Высочайшая воля Государя Императора для меня всегда была и будет священна; но, ознакомившись уже несколько с здешним краем, счел я всеподданнейшим долгом повергнуть на высочайшее Его Императорского Величества благоусмотрение истинное положение оного."

Правдивое возражение барона Розена, изложенное в строгом соответствии письма графа Чернышева и потому не касавшееся северного Кавказа, где было несравненно хуже, чем в Закавказьи, пророчески предсказывая будущие восстания против нас мусульман и точно обрисовывая армянское население с его стремлениями к независимости, обращало в ничто все восхваления эпохи графа Паскевича и указывало на шаткость того начала, из которого они были почерпнуты; самого же Паскевича оно низводило с пьедестала выдающегося правителя края, который во внутреннем управлении едва ли был ему многим обязан. [548]

Однако не все вопросы, возникнувшие с новым управлением, были разрешены и покончены. Оставался один, притом очень важный — о частных экспедициях, которые были высочайше воспрещены. Этот вопрос, решительно связывавший руки командующим войсками на линии, отзывался также неудобством и на общем военном управлении. Но благодаря случайному обстоятельству, в котором выразились ум и энергия Вельяминова, и этот вопрос разрешен был Государем утвердительно, хотя и с некоторыми ограничениями.

Случайным обстоятельством, о котором здесь говорится, была экспедиция, предпринятая Вельяминовым в январе описываемого года против чеченцев, и переписка, возникнувшая по этому поводу, с оправдательными объяснениями Вельяминова.

Комментарии

1. Вступил в командование отдельным кавказским корпусом 8-го октября 1831 года.

2. Секр. дело 2-го отд. ген. шт. 1830 г. № 1/99.

3. Дело 2-го отд. ген. шт. 1832 г. № 26.

4. Дело 2-го отд. ген. шт. 1832 г. № 47.

5. Чумескентском.

6. 12-го ноября 1831 г. Дело 2-го от. ген. шт. 1831 г. ч. IV. № 4.

7. Там же.

8. 24-го декабря 1831 года. Дело 2-го от. ген. шт. 1832 г. № 20.

9. Дело 2-го отд. ген. шт. 1832 г. № 26.

10. Дело то же.

11. От 1-го и 13-го февраля 1832 года. Дело 2-го от. ген. шт. 1332 г. № 20.

12. Документа этого в архиве окружного штаба не нашлось, но о нем упоминается в донесении барона Розена графу Чернышеву от 11-го мая 1832 года, № 361.

13. Записка помечена 2-м апреля 1832 года. Дело от. ген. шт. 1832 г. 26.

14. Мемория озаглавлена Вельяминовым: "О Кавказе и о кавказской линии". Она до сих пор не появлялась в печати ни полностью, ни в извлечениях. Один из дубликатов ее, за подписью самого Вельяминова, имеется в архиве штаба кавказского военного округа, в секретном деле 2-го от. ген. шт. 1834 г. № 30, ч. I.

15. Считая с 1830 года.

16. Городок Эндери мы переименовали в деревню "Андрееву."

17. Дело 2-го отд. ген. шт. 1832 г. № 26.

18. 27-го мая № 761. Дело 2-го отд. ген. шт. 1832 г. № 26.

19. Там же.

20. 16-го июня, № 24. Дело 2-го от. ген. шт. 1832 г. № 26.

Текст воспроизведен по изданию: Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник, Том 15. 1894