ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ВОЙНА НА ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ

С 1824 ПО 1834 г.

В СВЯЗИ С МЮРИДИЗМОМ

(Продолжение).

XIX.

Лезгинская кордонная линия. Характеристика года. Установление порядков в Джарской и Белаканской областях. Освобождение Шабана и Гамзата. Враждебная деятельность беглецов в сообществе с дагестанцами. Наклонность глуходар к покорности. Содействие в этом Шабана. Воззвание Кази-муллы. Нападение на Белаканы. Новое воззвание. Покорность анкратльского союза и немногих других обществ. Численность и расположение войск. Две экспедиции полковника Эспехо 1-го. Расправа имама с Шабаном.

Крайним негодованием и местью кипели против нас джаро-белаканцы после оглушительных для них событий 1830-го года. Генерал-лейтенант барон Розен 4-й, быстро ознакомившись с положением дел в области, и несколько присмотревшись к направлению умов населения, и встретил среди последнего ничего утешительного. По его заключению ¹, все неудачи и тяжкие потери нимало не вразумили его, и оно ожидало только лета, чтобы снова приняться за старое дело вероятно даже с большим "остервенением".

«Многие в порывах злобы не скрывали, что потеря жилищ и имущества для них вовсе нечувствительна, и два-три месяца они кое-как перебьются».

Нет сомнения, что барон Розен не ошибался. Но он упустил из вида, что джаро-белаканцы понесли весьма сильное, так сказать, органическое повреждение — а после таких операций потерпевший приходит в себя и восстановляется в силах не очень скоро. Это и сказалось на беспокойном населении в течение всего 1831 года. Как ни стремилось оно повернуть на прежнюю дорогу, но [162] наши настойчивые и решительные мероприятия, клонившиеся к точному и даже, в деталях, более широкому приведению в исполнение главной задачи, положенной Паскевичем в основание народного быта в конце предыдущего года, не давали ему ни опомниться, ни собраться с духом и сосредоточиться. Как ни старалось оно, при помощи своих беглецов и нарочито засылаемых в Дагестан агентов, призвать к себе на помощь и Кази-муллу, и сильные скопища своих соплеменников — это ему удавалось очень слабо и мало, потому что в Дагестане и без них было чересчур много дела. Как ни изощрялся сам Кази-мулла, в особенности посредством своих воззваний, выбросить из гор в Кахетию и в Джаро-Белаканскую область толпы хищных глуходар — он успевал в этом едва наполовину, потому что сам прибыть на лезгинскую линию не мог, а в лице шиха Шабана лишился надежного и ревностнейшего себе помощника. Вследствие этого в течение 1831-го года хотя и были в области и на лезгинской кордонной линии попытки к возмущению и даже раза два к обширным нападениям, но все же этот год резко отличался от предыдущего своим относительным спокойствием — в чем и состоит его характеристика.

Генерал-лейтенант барон Розен 4-й был фактически в должности начальника Джарской и Белаканской областей всего только полтора месяца, и в течение этой времени деятельность его ограничилась распоряжениями к внутреннему устройству края, наказанию и умиротворению населения — при помощи, конечно, войск, численность которых в кр. Н. Закаталах и в с. Белаканы к 1-му января 1831 года была следующая: два баталиона Грузинского гренадерского, один Эриванского карабинерного, полтора баталиона ген. фельдм. гр. Паскевича-Эриванского и [163] один баталион 41-го егерского полков; рота сапер, четыре легких и два горных орудия кавказской гренадерской артиллерийской бригады № 2-го роты и пять орудий донской конно-артиллерийской № 3-го роты, кегорновых шестифунтовых мортир 2, команда Нижегородских драгун в 13-ть человек и полусотня донского казачьего подполковника Платонова 1-го полка; сверх того, в гарнизоне белаканского укрепления находились две роты гр. Паскевича-Эриванского полка. Всего пехоты, артиллерии и кавалерии до четырех с половиною тысяч человек, и в заключение при отряде милиция Телавского и Сигнахского уездов, в числе 2400 человек, собранная по распоряжению гр. Паскевича, последовавшему на имя г. ад. Стрекалова 21-го декабря 1830 года, под начальством гвардии штабс-ротмистра кн. Яссе Андроникова.

Первоначальные деяния барона Розена должны были состоять в задержании и отправлении на Царские Колодцы или в Тифлис всех жителей, изобличенных в измене, преимущественно белаканцев. Для исполнения этого Розен 2-го января прибыл из Закатал в Белаканы с двумя баталионами грузинцев, двумя ротами графцев, двумя ротами эриванцев и баталионом егерей, при одиннадцати орудиях; но в селении он не застал почти никого и отступил обратно в Закаталы, давая время мятежникам выйти из гор и водвориться на прежнем месте жительства. 10-го января, когда они прибыли к своим очагам, он двинулся вновь с тем же отрядом, захватил 65 владельческих белаканских и цаблуанских семейств и отправил их в Тифлис; тех же жителей, которые не были прикосновенны к измене, он переселил к броду Урдо, а всем остальным подвластным лезгинам муганлинцам объявил освобождение от крепостной зависимости и обязанность внесения подати в [164] казну; главных же зачинщиков восстания отправил в Царские Колодцы для предания суду. После таких распоряжений, в с. Белаканы не осталось ни одного лезгинского семейства, и только зажили там свободною и мирною жизнью триста муганлинских дворов, "совершенно нам усердствующих". Так же точно было поступлено и с некоторыми жителями селения Каписдара, Катехи и Мацехи. После этого барон Розен, не находя нужным обременять себя милициею, оставил только при отряде 700 человек, а остальных распустил по домам и 19-го января возвратился в Закаталы, ожидая, по представлению своему, окончательных распоряжений графа Паскевича на счет: 1) обезоружения всего населения — но не условного, как было предположено вначале, а безусловного, и 2) освобождения от крепостной зависимости джарских энгилойцев. Тем временем он приступил к совершенному уничтожению сожженных, но не разрушенных домов в селениях Джары и Закаталы, очистке дорог, вырубке закатальского ущелья и вообще к устройству военных сообщений в обеих областях и преимущественно между Закаталами, Белаканами, муганлинскою и урдовскою переправами.

Наказывая виновных, граф Паскевич не оставил без внимания тех лиц и обществ, которые в течение всех передряг минувшего года пребывали нам преданными. В этом случае он велел прежде всего объявить благодарность джурмутцам, которые охранили пристава кн. Сосико Андроникова и спасли ему жизнь, и простил им подать за весь 1830 год; выразил свою признательность за хорошее поведение жителям Тебеля, а старшину их, которого сын был убит при защите в Белаканах Муртузали-оглы, наградил ста пятидесятью рублями серебром в звонкой монете. Сверх того, чтобы привязать [165] к нам и прочие общества, он счел необходимым войти в сношения с шихом Шабаном, имевшим громадное на них влияние, и для этого избрал посредником члена областного правления князя Андроникова, которого и выписал в Тифлис. 19-го февраля ших Шабан был освобожден из тюрьмы, получил обратно свое имущество и оружие и оставлен на свободе, с отпуском в день по одному рублю суточных, впредь до прибытия из Дагестана аманатом его родного брата. Условие, заключенное с Шабаном, состояло в том, что он обязан всеми средствами поддерживать к нам расположение анкратльского союза и не допускать его ни до сближений с враждебными нам обществами, ни до нанесения нам какого бы то ни было вреда. За это Шабану назначена была ежегодная пенсия в двести рублей серебром, с выдачею вперед пополугодно, до тех пор, пока он того будет заслуживать. В конце марта в Закаталах был произведен обмен двух братьев, и Шабан отпущен в Дагестан, а старшины бохнадальский, ташлынский и джурмутский, доставившие нам в аманаты его брата Дибир-Магомета, были одарены и отпущены восвояси. Дибир препровожден в Тифлис и там оставлен на свободе в особо отведенной для него квартире, с отпуском на него лично и на его нукера по 2 р. 20 к. в сутки кормовых денег. Вслед за дарованием Шабану свободы был освобожден из метехского замка 8-го марта также и Гамзат-бек, с своим братом, которые поселены в городе на квартире под военным строгим присмотром, но при тех же материальных условиях, как и Дибир-Магомет. В мае месяце брат Гамзата Мурат-бек был совершенно освобожден и отправлен с подарками к своему деверю Чобан-аге, а Гамзату дана почти совершенная свобода и значительно улучшено его положение. [166]

23-го февраля, по предписанию графа Паскевича ², в управление Джарской и Белаканской областями и в командование войсками в них расположенными вступил командир 2-й бригады 21-й пехотной дивизии генерал-маиор Реутт, а барон Розен 4-й отозван в Тифлис. Реутту пришлось довершить те распоряжения, которые ожидал его предместник. Оне состояли в следующем: 1) из энгилойцев и муганлинцев сформировать ополчение под названием Джар; 2) безусловно обезоружить жителей селений Джары и Белаканы; 3) допустить ношение оружия для самообороны только жителям ближайших к горам деревень и отбирать его у всех тех, которые не будут иметь на то билетов; 4) для отличия грузинских милиционеров от лезгин, первым из них носить на шапках нашивной крест; 5) в летнее время переселить по сю сторону Алазани тех жителей Джары, Закатал и Гогами, которые, по истреблении их жилищ, проживали в лезгинских деревнях у своих родственников, чтобы, в случае возмущения жителей этих деревень, они не могли ссылаться на пришельцев: 6) из всех тех фамилий, из которых участвовал в возмущении хотя бы один член, отобрать имения и подвластным их даровать свободу подобно тому, как это сделано с белаканцами; 7) подвластных владельцам обществ Талы, Мухахи и Дженихи также освободить от рабства, но самим владельцам, равно и всем другим, оставшимся нам верными, определить пенсии; 8) всех лезгин, участвовавших в возмущении и лишенных своих крепостников, обложить платежом подати в казну наравне с энгилойцами; 9) воспретить всем лезгинам делать у себя собрания (джаматы) без разрешения [167] начальства и допустить их 2-3 раза в месяц, с тем, чтобы при каждом собрании находились или пристава, или доверенные от нашего правительства лица.

Понятно, что при таких условиях, которые показались джаро-белаканским лезгинам тяжелее всяких оков, у них поневоле должна была вылететь из головы мысль о тех предприятиях, о которых писал в начале года барон Розен 4-й, хотя ненависть к нам и желание освободиться от нашего господства не могли в то же время не усилиться еще более. Но последних двух своих побуждений они лично нам выказать не смели и ограничивались только тем, чтобы вредить мирному населению и производить беспорядки в области чужими руками, содействуя, конечно, этим рукам по мере сил и возможности до того предела, у которого не могли быть обнаружены. Этим способом они не переставали сноситься с дагестанцами, с Кази-муллою, с глуходарами и с своими беглецами. Последние прежде всех других откликнулись на их призыв и двадцатого марта, не смотря на довольно глубокий снег, лежавший еще на горах, в числе двухсот человек, под начальством цаблуанского старшины Джан-Вели, пробрались на плоскость так, что их никто не заметил. Но пожива в такое неудачное время года, а равно и воспроизведение какого-нибудь крупного происшествия после строгих мероприятий, только что входивших в силу, оказались невозможными. Партия хотя и разделилась, для удобства, на несколько шаек, но последние, нигде не находя приюта, проблуждали несколько дней в холоде и в голоде и кончили тем, что, вновь соединившись, 26-го марта произвели нападение на команды 1-го и 5-го эскадронов Нижегородского драгунского полка, находившиеся на работах в лесу на левом берегу Алазани. После получасовой перестрелки [168] лезгины оставили драгун в покое, причинив им потерю в одном убитом нижнем чине, а спустя затем около двух недель, "почувствовав большую нужду в продовольствии", и вовсе убрались в Дагестан, не имея в течение этого времени никаких нигде столкновений, и только взяв в плен по пути, выкупа ради, одного армянина и одного татарина ³. После этого случая, для предупреждения всяких дальнейших похождений хищников, грузинская и джарская милиции заняли наблюдательные у предгория пункты и открыли обходы и разъезды.

В продолжение всего мая месяца деятельность глуходарских обществ, в связи с действиями некоторых дагестанских, и отношения к нам тех и других распадаются на две противуположные друг другу по существу своему категории: в то время, как одни лица, а за ними и целые партии, стремятся к исключительному дли нас вреду, преимущественно поджигаемые беглыми джаро-белаканцами и поощряемые их соплеменниками, живущими ни плоскости,— другие общества, напротив, постепенно склоняются к примирению с нами и к желанию выразить покорность, хотя все их побуждения, равно и лиц, руководящих ими, видимо имеют подкладку своекорысти и иных подобных мыслей и целей. Обе категории одна другой не мешали, и каждая шла своею дорогой. Стремления первой из них преимущественно направлялись на Белаканы, так как этот бывший центр мятежа представлял много удобств для того, чтобы быстро раздувать пламя по всем окрестностям, а в случае неустойки и неудачи скрыться безнаказанно в горы. В конце апреля в аварском магале Гид происходило совещание, касавшееся исключительно Джарской и [169] Белаканской областей. Одним из главных поводов к нему послужили возмутительные воззвания скрывавшегося в горах муллы Цетова, который, приглашая население к нападению на русских, вместе с тем особым письмом просил и Кази-муллу поддержать его священные требования. Кроме жителей Гида (Гидатль) на совет собрались андалальцы и карахцы. Одни утверждали, что война не принесет никакой пользы, а вред от нее будет тот, что жители лишатся способов мирным путем получать из областей хлеб и иные жизненные продукты; другие и слушать ничего не хотели, настаивая на войне и непримиримой вражде. Не вмешайся в эти прения такой существенный вопрос как хлеб, вторая партия, конечно, осилила бы, потому что была многочисленнее и следовала господствующему в горах поветрию; но на этот раз пререкания окончились ничем: каждому пока было предоставлено действовать по своему личному побуждению, а решить вопрос окончательно постановлено после байрама, который предстоял 10-го мая ⁴.

Мулла Цетов, Джан-Вели и прочие подобные проживавшие у глуходар беглецы, а также белады Бегай, Хала-Магома, Аличула и др., имена которых пользовались влиянием и известностью, зорко следя за побуждениями дагестанцев и за результатом своих настояний, с открытыми объятиями встречали каждого нового присоединявшегося к ним для разбоев пришельца, и едва только партия, группировавшаяся вокруг них, получала солидные размеры, как они тотчас же не упускали случая употребить ее в дело. Так было вскоре и после гидовского совещания, которым они не преминули воспользоваться для влечения к себе возможного числа наших [170] недоброжелателей. Лишь только всех их, вместе с некоторыми глуходарами и джаро-белаканскими беглецами, набралось до трехсот человек, они решили произвести попытку относительно селения Белаканы. 8-го мая, с наступлением ночи, они двинулись к злополучному селению в числе ста человек; прочие же остались на высотах, ограждавших цаблуанское ущелье.

С чрезвычайною осторожностью спустились хищники на плоскость и, пользуясь ужасною темнотою, безнаказанно подошли к селению; затем берегом реки, по высокому бурьяну, и далее сухою канавою, они незаметно пробрались между двумя секретами к нашим кирпичным заводам и засели за сложенными в саженях дровами и массою камня, приготовленного для выжигания извести. Заводы эти отстояли от селения на 1 1/4 версты, а от редута на 3/4 версты; на заводах находилась рабочая команда графа Паскевича-Эриванского полка, из 45 рядовых, при двух унтер-офицерах, и кроме того в разных местах были положены залоги, за исключением, впрочем, главного пункта — между селением и заводами. Партия подкралась с такою невероятною таинственностью, что ни секреты и ни один солдат из команды не заметили ни одного человека из ее состава. В первом часу ночи, среди глубокой тишины, в цаблуанском ущельи неожиданно раздался глухой выстрел. Начальник редута маиор Неженец, предполагая, что это сигнал нашего милиционного пикета, вызвал по тревоге гарнизон в ружье и поставил его на фасах в ожидании нападения. Но прошло немного времени — и никаких признаков чего-либо враждебного кругом не обнаруживалось. Вдруг позади, на кирпичных заводах, раздались другие два выстрела. Поспешно сняв с барбетов 60 человек рядовых, и придав им двести милиционеров, Неженец [171] направил их, под командою подпоручика Грекова, к выжигательным печам. Как ни проворно пробежали они незначительное расстояние, но на заводах уже не застали никого, и только 17 тел наших несчастных солдат свидетельствовали, что здесь сию минуту произошла страшная бойня. По возвращении Грекова в редут оказалось, что еще два унтер-офицера и 14 рядовых пропали без вести; остальные же нижние чины успели благополучно скрыться. На выстрелы, произведенные, как потом обнаружилось, часовым и одним из унтер-офицеров, ближайшие секреты бросились к месту нападения, чтобы подать помощь; но когда увидели большую толпу горцев — бежали к укреплению. Преследовать неприятеля ночью было невозможно, и только утром Неженец послал за ним погоню по цаблуанскому ущелью, но конечно она осталась без результата, а прискорбное событие — вполне безнаказанным. Неженец получил строжайший выговор, был смещен и лишен права на командование частью ⁵. Случай этот был сам по себе частный, но он не мог не иметь ободряющего и поощряющего действия на разных Джан-Вели и их сподвижников, а что хуже всего — возбуждал невольное подозрение относительно белаканских муганлинцев, которые, по убеждению Панкратьева, не могли не знать о движении мимо их селения такой значительной партии.

Прошло несколько дней — и плоды первого успеха неприятеля не замедлили сказаться — что видно из следующего предписания Панкратьева генералу Реутту ⁶:

«Дагестанские хищники везде прорываются в наши пределы и наносят вред как жителям, так и войскам нашим. [172] Я прошу вас принять деятельнейшие меры для отвращения подобных происшествий».

Оправдывая себя положительною невозможностью предупредить все движения партий на плоскость, так как они выбирали для этого хорошо им известные тропинки, где не было никаких способов расставить наши караулы — иначе бы пришлось у предгория растянуть непрерывную цепь – г. м. Реутт, как бы в подтверждение ожиданий Панкратьева, доносил ему, на основании письма, полученного от Аслан-хана казикумухского, и других достоверных сведений, что в непосредственно ближайшем времени горцы решительно намерены вторгнуться в наши границы и пунктом нападения опять избрали Белаканы. Значит, байрам и вторичное гидовское совещание разрешились нам не в пользу. В заключение Реутт заявлял с полным чистосердечием, что если произойдет ожидаемое нападение, то он не в состоянии будет подать помощь из Закатал белаканцам и самому редуту, потому что из десяти некомплектных рот составить отряда не может, а с малым числом войск не смеет пускаться на риск в местах трудных, лесистых и по нерасчищенной дороге; кроме того, с удалением его от Закатал неприятель может вторгнуться туда с правой стороны мухахским ущельем из Кейсеруха (Тленсеруха) "где, как известно, предполагается другое сборище дагестанцев по подстрекательству джарских беглецов", тридцать человек из которых то и дело снуют по всем деревням и, "со слезами" умоляют глуходар и дагестанцев, в особенности кейсерухцев, избавить их от русских. Панкратьев не мог не согласиться с этими справедливыми доводами и тотчас же предписал начальнику 21-й пехотной дивизии генерал-лейтенанту барону Розену 4-му немедленно командировать в Белаканы две комплектные [173] роты графа Эриванского полка с двумя орудиями донской казачьей № 3-го роты, а командиру того полка полковнику Кошкарову и командиру Нижегородского драгунского полка подполковнику Доброву велел перевести к броду Урдо паромы вверенных им частей, находившиеся несколько ниже по реке, чтобы возможно было направлять войска из Царских Колодцев прямою дорогою. Независимо того он сделал распоряжение о сборе на Царских Колодцах особого отряда, под командою генерал-маиора гр. Симонича, на обязанность которого легло наблюдение за действиями дагестанцев, если бы последние покусились произвести нападение, и уничтожение их всяких в этом роде предприятий, для чего ему предстояло быть в непрерывных сношениях с генералом Реуттом; наступательные же действия из соображений Панкратьева совершенно исключались.

Пока распоряжения эти нисходили по команде — прошло несколько дней, и две роты с маиором Бучкиевым, при двух орудиях, едва могли выступить из Царских Колодцев только 21-го мая; Белаканы же до того времени оставались в полубеззащитном положении и все при прежнем пока маиоре Неженце. Джан-Вели и его давний приятель Хала-Магома не замедлили этим воспользоваться и опять, и с партиею из 80 человек белаканских беглецов и дагестанцев, совершенно незамеченные пробрались 16-го мая в полночь в Белаканы, разграбили дом тамошнего муллы Байрам-Талалы-оглы, подхватили его самого и гостившего у него армянина — и исчезли. По пятам их пустился пристав кн. Сосий Андроников, с шестидесятью вооруженными жителями, а за ним, с командою из 100 человек пехоты, и маиор Неженец. Хищники были настигнуты в горах, в пятнадцати верстах от Белаканы, и после [174] кратковременной перестрелки лишились одного убитого и четырех раненых и разбежались, оставив муллу Байрама и похищенные у него шесть штук рогатого скота; армянина же увлекли в горы. Не остыло еще у белаканцев впечатление этого последнего случая, как князь Андроников 19-го числа получил известие из гор от преданного нам почетного джурмутца Абдул-Хадыря, что пятьсот человек дагестанцев и глуходар, собиравшихся в Кейсерухе, явились уже "со знаменами" в деревню Генакало, и когда там усилятся еще более, тотчас низринутся опять на Белаканы под начальством Джан-Вели Хала-Магомы, Бибила и Таира. В достоверности этого сведения не было сомнения, так как оно подтверждалось еще и нашими верными лазутчиками, которые, между прочим, присовокупляли, что никогда еще в Дагестане не было среди народа такого сильного волнения, как в этом году, и что со стороны Кази-муллы приняты все меры, чтобы сборы производились втайне. Поэтому, если будут доставляемы сведения, что сборов нет, то им ни в каком случае не верить и ежедневно быть готовыми к отпору, так как дагестанцы и глуходары поставили для себя обязанностью не оставлять нас в покое, сколь можно чаще низвергаться на плоскость и не упускать ни одного случая к нападению, а сверх того тревожить и разорять белаканцев до тех пор, пока не принудят их восстать против нас. Панкратьев приказал Реутту как можно скорее окончить перестройку белаканского редута, и впредь до прибытия гр. Симонича полковнику Кошкарову быть готовым к выступлению из Царских Колодцев по первому известию о появлении неприятеля. Вместе с тем главное начальство над отрядами Симонича и Реутта ⁷ и направление их действий он вверил [175] генерал-лейтенанту барону Розену 4-му, с предложением не подвергать частным движениям первого из этих отрядов, который назначается более для наблюдения и должен быть тронут только в самую решительную минуту. Непосредственно затем к царско-колодскому отряду присоединен еще Нижегородский драгунский полк с шестью орудиями конно-артиллерийской № 3-го роты.

Сведение, доставленное Абдул-Хадырем, осуществилось очень скоро. Не прошло и трех дней, как кейсерухская партия уже оказалась на плоскости, а как и когда она прорвалась — оставалось неизвестным. Но на этот раз Джан-Вели не рискнул подступить к Белаканам, так как узнал, что гарнизон укрепления уже усилен двумя ротами с артиллериею, и повсюду приняты меры для встречи. По совещании между собою, белады решили произвести нападение на с. Талы и поживиться армянскими торговцами и их имуществом, но и это им не удалось по случаю все тех же наших мероприятий. Просидев еще день-два в лесах, и совсем изнурившись от голода, белады с 26-го на 26-е мая направились обратно в горы по катехскому ущелью. Проходя мимо селения Катехи, неприятель ворвался в три ближайших к дороге дома, рассчитывая найти все тех же злополучных армян, за которых всегда получал богатый выкуп, но ошибся и не сыскал ни одного из них. Удовлетворившись кое-каким скарбом, найденным в этих домах, он ускорил свое бегство, преследуемый, впрочем, катехцами на [176] некотором расстоянии ⁸. Но должно полагать, что не вся партия убралась в горы, потому что 27-го мая кварельский юзбаш Харитон Игришвили, находясь с жителями селения и милиционерами за речкою Бурсою, встретил порядочную толпу лезгин. Он немедля атаковал ее, убил трех человек, а остальных разогнал.

Такова была в течение мая деятельность в горах безусловно враждебных нам элементов. Противуположная же им категория хотя выражалась значительно слабее и медленнее, но не менее того подавала значительные надежды на благополучные результаты, в особенности при участии и усердии Шабана, который хотя несколько и злоупотреблял своими новыми отношениями к нам и нашим довольно слепым доверием к нему, однако все же усердствовал и подвигался к успеху.

К заслуге Реутта нужно отнести, что, понимая свое назначение, он не задавался одними только военными и стратегическими целями, но преследовал также и политическую сторону дела, поддерживая всевозможные мирные дипломатические сношения с непокорными горцами. Уже в начале мая некоторые общества стали засылать к нему своих депутатов или с письмами, или для личных переговоров о покорности. Реутт, не вполне доверяя их побуждениям, неподкрепляемым никакими осязательными данными, и зная корыстолюбие горцев, стремившихся всегда легким путем, без всяких серьезных обязательств, выманить у нас побольше денег, требовал, чтобы эти общества подтвердили выражение своих желаний существенными доказательствами — и тогда получат награды. Главными условиями покорности он ставил им: [177] жить тихо и мирно, не пропускать хищников через свои земли, давать знать о наших недоброжелателях и предупреждать о неблагонамеренных действиях этих лиц и самых обществ. После некоторого колебания, на эти предложения согласилось прежде всего уллу-кусурское общество ⁹, которое обещало в скором времени прислать своих старшин. Вслед затем Нуцал-хан аварский препроводил несколько человек из суграхского общества, которые привезли с собою письма от старшин и мулл о ненарушимой покорности и преданности их соплеменников, если только будут отпущены на свободу братья серебряки Абдулла и Сафар Аджиевы, вместо которых общество предлагало особых аманатов. Эти два лица были арестованы Розеном 9-го февраля в числе прочих пособников возмущения селений Талы, Мацехи и Катехи, хотя явных доказательств их проступков и не имелось. Реутт, с своей стороны, не находил препятствий к удовлетворению просьбы суграхцев, но предложил им условия, без которых покорность общества принята быть не могла. Условия эти были более или менее шаблонные: присяга, выдача беглых и пленных, высылка аманатов, круговая ответственность за них, сообщение известий недружелюбного для нас свойства и т. п., и во всем этом некоторая гарантия ходатая суграхцев Нуцал-хана. За суграхцами имелось в виду у нас более важное и серьезное приобретение в лице ункратльского старшины Ибайдулы Алдама-швили, который предлагал нам подданство семи состоявших в его ведении, и кроме того десяти кистинских деревень, в числе 2500 дымов, если только ему будет производима ежегодная пенсия в 400 р. серебром. Этот [178] человек был для нас необходим, так как Ункратль, и в нем в особенности аул Хушеты, были самыми безопасными сборными пунктами для дагестанцев, служили прямым путем в Кахетию и соприкасались с Тушетиею, деревни которой Дикло, Шенако и Агеурт, в отвращение разорения их ункратльцами, платили подать Ибайдуле деньгами и баранами. Сверх того, в Ункратле же проживал известный белад Бегай, который, за покорностью общества и его старшины, не осмелился бы продолжать свои разбои. Панкратьев был чрезвычайно рад такому приобретению, велел воспользоваться им как можно скорее, назначил Ибайдуле по 300 р. в год жалованья, обещал подарки, чины и знаки отличия. Вообще он предписывал Реутту, пользуясь благоприятным случаем и временем, склонять в нашу пользу сколь можно более независимых дагестанских обществ и для того не жалеть старшинам денежных подарков в размере 100-200-300 рублей, обещая им эту сумму ежегодно, если они того будут заслуживать. В особенности он рекомендовал вниманию Реутта таких личностей как Бегай, Аличула-Магома, Алдам и др.

Действия шиха Шабана по приведению в покорность нам анкратльского союза выразились уже в двенадцатых числах апреля — но сперва как-то странно и подозрительно. Уверяя Реутта письмом в безграничном своем усердии, он извещал, что приступил к привлечению в подданство населения Анкратля, начав с своего родного общества Бохнады, и надеется увенчать свою мяв сию полным успехом. С тем вместе он препроводил несколько писем, присланных к нему гидовским обществом, Аличула-Магомою и еще другими обществами и лицами, в которых все поздравляли его с возвращением свободы, просили выступить в поход, а [179] некоторые, узнав, что он действует в нашу пользу, выразили ему изумление и неудовольствие. Кроме этих писем было еще шесть его собственных по разным предлогам, сущность и цель которых понять было очень трудно. Эти самые письма и породили у нас некоторое недоверие к Шабану. А к тому еще прибавились слухи, что анкратльцы не поддаются его влиянию; что большая часть из них, преимущественно подстрекаемая беглыми джарцами и даже их женами, непременно ищет войны и т. п. Все это вместе взятое подавало нам мало надежды на успех предприятия нашего агента. Однако эти обстоятельства не мешали нам поощрять Шабана подарками, высылать ему деньги на расходы, не отказывать ему почти ни в какой просьбе, в роде освобождения от ареста тех или других лиц, и вообще ублажать его всеми способами..

Предприятию Шабана в особенности противодействовал другой ших, некто Кази-Магомет, который, разъезжая по деревням, склонял жителей к газавату и достигал цели гораздо скорее, чем наш миссионер. Доходили также слухи, что Шабан потерял значительную долю уважения среди анкратльцев — и это отчасти могло быть справедливо, так как он никак не мог добиться от населения общей сходки на черельском урочище, которую ему только сулили — тогда как в прошлое время достаточно было для того одного его слова. Однако в действительности, как оказалось потом, Шабан нам служил добросовестно и энергично, не обескураживаясь маленькими неудачами, твердо и последовательно вел свое дело, уверенный, что капля воды камень долбит, и простирал свою пропаганду даже за пределы Анкратля. В последнем случае одно из первых обществ, на которое он обратил свое внимание, было кейсерухское. [180] Убеждения его видимо повлияли на кейсерухцев, потому что они призадумались и обратились за советом к Аслан-хану. Казикумухский владетель им ответил так: "ничего не предпринимать, не вести наступательной войны, но и не прибегать к покровительству России" ¹⁰. Аслан-хан этим доказал, что сам выжидает, чем кончатся наши дела в Дагестане. Следовательно, солидарность его с Кази-муллою и сведения о том, что он входил в основные его соображения по устройству на Кавказе мусульманского царства, имели значительную долю правды. Наконец, в начале июня, не взирая на всевозможные тормозы, ших Шабан, много поборовшийся, как видно, с анкратльцами, достиг таки того, что они хотя и не изъявили своего желания покориться нам, кроме одного только канадальского общества, но все же решили послать к нам своих старшин и депутатов для предварительных переговоров о том, каких особенных милостей, которые бы обеспечили их быт, положение и безопасность, они могут ожидать от нас. С тем вместе каждый представитель общества, кроме канадальского, привез с собою просьбу об освобождении арестованных нами лиц, замеченных или заподозренных в джаро-белаканском восстании, и Шабан, независимо того, просил прислать к нему Гамзат-бека, так как "это было единственное средство для водворения спокойствия в Дагестане". Панкратьев склонялся по возможности на все просьбы депутатов и этим, при разумном ведении дела Реуттом, положил прочное начало дальнейшим успехам Шабана; но в Гамзат-беке ему отказал, дав знать, что наш пленник сам желает оставаться в Тифлисе, чтобы сопровождать его во время похода в Дагестан. [181]

Таким образом, нам представлялось много случаев, без особенного с нашей стороны труда и усилия, установить добрые отношения к весьма важным для нас горским обществам и их представителям путем миролюбивым, а тем самым и парализовать враждебные против нас побуждения джаро-белаканцев и дагестанцев, которые к этим лицам тяготели. Но, к сожалению, то, что так легко давалось нам в руки, осуществлялось трудно, туго и долго — не потому, чтобы мы не понимали своих выгод или не умели пользоваться благоприятными обстоятельствами — чего Реутту никак приписать нельзя, а потому, что дела военного свойства отвлекали нас от политических целей и не давали возможности исключительно сосредоточиться на них, отдаться им всецело. Конечно, едва ли многие из деятелей на этом последнем поприще были уверены в прочности и долговечности отношений, которые мы покупали за деньги, потому что сколько-нибудь сведущие и опытные люди знали, что устойчивая покорность азиятца, и притом преимущественно дикаря того времени, могла быть достигнута только оружием, а не присягою или, при корыстолюбии и ненасытности его, золотом, равно могла быть поддерживаема только мерами строгости; но необходимо было, в виду быстро разливавшегося пожара, не стесняться средствами к достижению цели и поддержать живучесть ее по крайней мере хоть до той минуты, пока притихнет пламя, с которым не было сил и средств бороться на обширном пространстве восточного Кавказа и Закавказья. При этом последнем условии и Реутт, и Розен, и Панкратьев делали что могли, но при постоянных внешних помехах не доделывали, и такие вопросы, как суграхский или алдамо-швильский, за которые мы очень горячо ухватились, вслед затем остановились на точке замерзания и [182] продолжали оставаться в этом положении довольно долгое время, а анкратльский вопрос еще крепче задерживался и затягивался. Впрочем, последнее обстоятельство проистекало отчасти по случаю чересчур сложной и многосторонней переписки "по команде" и по случаю большого количества разных, "инстанций", частью же и оттого, что ближайшего и непосредственного участия в анкратльском вопросе мы не принимали, а доверчиво и сполна предоставили его алчному Шабану и его сотоварищу и сотруднику ташлынскому старшине Захал-беку, действовавшим из личных расчетов, и имевшим, конечно, интерес по возможности длить это дело.

Нельзя было не отдать полного предпочтения вопросу о поддержании спокойствия в крае, об обороне и охране его, равно и о противодействии неприятелю, потому что редкий день проходил без получения нами сведений крайне тревожного свойства. Едва только мы успели устранить все покушения Джан-Вели и его помощников в роде Хала-Магомы, Цетова и других, как получили новое известие от преданного нам деятеля-лазутчика Алиджан-бека, а также от Аслан-хана казикумухского, что громадные толпы, которые собрал в Дагестане Кази-мулла, разделились надвое, и большая часть их направилась в Тарки и к крепости Бурной, а остальные — в Джарскую область. Кроме того, "часть Аварии приведена в недоумение" вследствие "воплей" беглецов и их жен. Нуцал-хан "колеблется в своей к нам преданности и старается разведать о духе" джаро-белаканцев, т. е. о направлении их умов и о намерениях; в Кейсерухе, где пробавлялась большая часть беглецов, было громадное собрание народа, своего и пришлого, на котором единогласно решено вторгнуться на плоскость через Мухахи и Дженихи или, на худой конец, избрать в мухахском [183] ущельи на возвышенности выгодный пункт, расположиться там и делать время от времени набеги с целью совершенного разорения энгилойцев. Мухахский старшина Хамал-Мамуд дал знать, что уже до восьми тысяч дагестанцев находятся в сборе в Уллу-Кусуре и скоро намерены низринуться в область. К довершению всего, джаро-белаканцы начали оказывать неповиновение, а деревня в обществе Илянхеви (дидойском) Генитль отложилась, и жители ее, вместе с партиею джарских беглецов, спустились в Кахетию и стали производить грабежи и разбои ¹¹. Всем этим затруднениям нашим в области предстояло непременно осложниться в будущем, так как неотвязчивый Кази-мулла прислал глуходарам воззвание для поголовного восстания такого рода:

«Пишу бумагу сию я, нижайший и грешный гимрынский Кази-Махмад, ко всем православным мусульманским обществам.

Единоверные мусульмане. Время наступило, проснитесь и не будьте праздны. Стыдитесь и бойтесь Господа создателя Бога нашего; уверьтесь в том, что последует второе пришествие, пока вы живы и не предались глубине земли, где черви станут есть тела ваши; души же ваши останутся бессмертными до пришествия. А потому ныне я, явясь в Агджа-Кала, при помощи божией, имею намерение прибыть в Чары к половине настоящего месяца. Любезные братья! Зачем вы праздны и оставили войну и вражду против неверных наций? Вам надлежит стараться о истреблении наших общих врагов, как повелевает Господь наш в алкоране: «воюйте противу неверных ради Бога, душою и имением вашим». Бог поставил за долг всем мусульманам продолжать беспрерывно войну против неверной нации, следовательно вы обязаны проповедывать [184] друг другу и не обольщаться земными благами. Блажен тот, который для приведения в исполнение сего божьего повеления подвинет мусульман к войне; но проклят тот, который не примет повеления Господа нашего и его пророка — чрез что откроется, что в сердце такового не существует уже веры, ибо Господь нам повелевает: «кого Бог не удостоит света, тот и не может пользоваться блеском веры». Пророк же наш повелевает: «кто не имеет света к принятию веры, у того сердце не примет проповеди». Богом будут прокляты кадии и духовенство семи земель (т. е. Анкратля) или деревень и прочие, кои не проповедуют народу о войне против неприятелей и не исполняют алкорана. Я весьма удивляюсь, что подобные особы ищут имения и оставляют тот свет. Вы, почтенные духовные! Я нахожусь в сильном изумлении, что вы покорились и следуете тем, которые волнуют вселенную, и не удаляете от себя земных диаволов, и делаете ослушность доброму шариату нашему. Я объявляю вам, дабы вы приложили свое старание о просвещении веры нашей и о послушании повелению пророка нашего Магомета. Обратите на сию проповедь внимание ваше и признайте в полной мере алкоран, в коем Господь наш повелевает: «кои откажутся от приказаний божиих — в таком разе действия их на том свете не будут ценимы и поведут их прямо в ад». Также Господь наш в алкоране повелевает: «те, кто не внушает повелений божиих, суть неверные». Следовательно вы, почтенные духовные, зачем не страшитесь и не понимаете, что теперь чрез ваше неприличное действие последовало затемнение солнца и луны. Бог постигает правду и ложь. Я прошу Его о пособии тому, кто окажет содействие вере и шариату нашему, и о истреблении тех, кои осмелятся пренебрегать нашею верою, а также о даровании нам побед над неверными нациями».

После этого воззвания нам стало еще понятнее колебание анкратльцев, а затем и усилившаяся дерзость беглецов, с которою они не только проникали в предгорные деревни к своим соплеменникам, но даже и вошли в [185] сношения с джарцами и белаканцами, переселенными на плоскость.

«Впрочем, народ в областях казался спокоен, но нельзя ручаться — доносил генерал Реутт — что при первом вторжении дагестанцев не произойдет и в оном волнения ¹².

При таких обстоятельствах генерал-лейтенант барон Розен 4-й прибыл 17-го июня на Царские Колодцы и принял главное начальство над отрядом, там находившимся, и над войсками, расположенными в Джарской и Белаканской областях, общая численность которых в конце июня была такова: на Царских Колодцах — Эриванского карабинерного и графа Паскевича-Эриванского полков по два баталиона, 41-го егерского один баталион, команда кавказского саперного баталиона, Нижегородский драгунский полк и 16 орудий батарейной № 1 роты кавказской гренадерской артиллерийской бригады и донской конно-артиллерийской № 3 роты; у Новых Закатал — Грузинского гренадерского и 41-го егерского по одному баталиону, Эриванского карабинерного две роты, кавказского саперного баталиона одна рота, донского казачьего подполковника Платонова 1-го полка полусотня и 10 орудий 1-й батарейной и 5-й рез. батар. рот 21-й, легкой № 2 роты кавказской гренадерской, абас-абадской № 7 роты 13-й артиллерийских бригад и донской конно-артиллерийской легкой № 3 роты; при белаканском укреплении — графа Паскевича-Эриванского полка один баталион, пять человек сапер, около 450 человек грузинской милиции и два орудия донской конно-артил. № 3 роты; на муганлинской переправе — команды Нижегородского драгунского и донского казачьего Платонова полков и 6 человек [186] сапер; при сел. Кварели — полубаталион Грузинского гренадерского полка и три горных единорога тифлисского артиллерийского гарнизона; в селении Сабуи рота того же полка. На вооружении в кр. Новых Закаталах — девять орудий и одна персидская мортира; в укреплении Белаканы — три орудия тифлисского артиллерийского гарнизона ¹³. Но в начале июля два баталиона Эриванского карабинерного полка, команда сапер и четыре орудия кавказской гренадерской артиллерийской бригады под командою флигель-адъютанта полковника князя Дадиани были откомандированы из Царских Колодцев в Шемаху, в отряд полковника Миклашевского, а взамен их прибыли из Тифлиса две роты Грузинского гренадерского полка, из которых составлен сводный баталион под командою Грузинского гренадерского полка капитана Агиевского.

Все эти войска до последних чисел июля месяца оставались в напряженном и выжидательном состоянии, не смотря на тревожное положение областей и на двусмысленное поведение глуходарских обществ, не исключая и анкратльского союза. Первым вестником тревог был Аслан-хан казикумухский, который уведомил нас о сборе и движении аварцев. Должно полагать, что это известие относилось к кейсерухскому скопищу, которого мы уже ожидали, но Аслан-хан лишь запоздал нам сообщить о нем. Действительно, 6-го июля оно выступило из Кейсеруха и 17-го авангард его, в числе 500 человек, прибыл на урочище Динди, находящееся на полдня езды от селения Мухахи, а главные силы, в количестве около шести тысяч человек, остановились в 15-20 верстах оттуда на урочище Бабиталах, в [187] ожидании присоединения к ним жителей некоторых анкратльских деревень, где в это время происходило сильное брожение ко вреду нашему, впрочем скоро утушенное усилиями Шабана. Появление неприятеля над Джаро-Белаканскою областью, как оказалось, произошло с согласия наших нагорных деревень, почему, во избежание влияния их на предгорное население, относительно последнего были приняты тотчас все предупредительные меры. Но, к счастью для области, дела Кази-муллы потребовали в это время возможного усиления его полчищ, вследствие чего две трети главного скопища были им поспешно отозваны в Дагестан, а остальная часть отступила в кейсерухское общество, где предводительствовавшие ею муллы надеялись пополнить ущерб призывом новых людей; передовая же партия осталась на месте, ничего пока решительного не предпринимая и пользуясь не только полным благоволением наших нагорных жителей, но даже и их по возможности обильным продовольствием. Присутствие ее не могло не порадовать джаро-белаканцев, поселенных у таначинских лесов, которые тотчас же вступили с нею в сношения и успели увлечь за собою даже и енисельцев, настойчиво приглашавших дагестанцев спуститься на плоскость и обязывавшихся им тотчас поднять против нас оружие — каких бы жертв это для них ни стоило. Но партия медлила, не полагаясь на свои силы, и только 11-го июля, когда была подкреплена двумя стами человек, приблизилась на половину перехода и расположилась у селений верхних Мухахи и Дженихи, видимо сондируя предгорные деревни и вызывая их на почин. Конечно, ближайшая и непосредственная опасность угрожала Белаканам, но в данном случае мы этим уже не крепко затруднялись, потому что новый редут у селения, постройка которого началась два с половиною месяца назад и 8-го мая [188] обошлась нам немножко дорого, был почти окончен и молчаливо, но внушительно выражал свое влияние на окрестное население. Однако все-таки, во избежание дальнейшего усиления партии, Реутт обратился к услугам суграхского кадия, а в особенности Шабана, прося его уговорить анкратльский союз противодействовать усилению неприятеля и не пропускать через свои земли аварцев, обещая ему, в случае успеха, большие награды и предварительно предлагая деньги, если он имеет в них надобность. Это далеко не было некстати, так как прежде всего сведения о самых анкратльцах были опять неутешительны, и преданный нам джурмутский старшина, общество которого входило в состав союза, удостоверял вполне решительно, что на покорность Анкратля нет надежды. Шабан же, напротив, уверял в своих письмах, что действует вполне успешно, и вероятно это было справедливее, потому что слухи об усилении двух тысячного скопища замерли, а суграхский кадий написали к толпам, сторожившим Джаро-Белаканскую область у верхних наших деревень, что оне поступают безрассудно, решаясь на рискованное предприятие вследствие только одних внушений джарских беглецов, и не имея никакого надежного приглашения и обеспечения со стороны сильных обществ и деревень области. Подействовали ли на неприятельские толпы эти разумные убеждения, или же наша полная готовность, которую они ясно видели, встретить их в любое время с большою для них невыгодою, а, может быть, наконец, пронесшиеся в то время на лезгинской линии слухи, что дела имама в Дагестане очень неудачны — неизвестно; но как бы там ни было, а двадцатого июля семисотенная партия, не взирая на приказания Кази-муллы держать нашу область в осадном положении и выжидать от него подкреплений, [189] отступила в глубину гор и тем пока сняла с нас довольно томительное бремя ¹⁴.

Но только пока, потому что не прошло и десяти дней, как эта же партия, предводимая Джан-Вели и Курку-Шабаном, 30-го июля, в десять часов утра, быстро спустилась с гор и направилась к с. Белаканы. Увидя ее движение, маиор Бучкиев прежде всего отправил нарочного с известием на Царские Колодцы к барону Розену, а затем приготовился к бою. Не в дальнем расстоянии от Белаканы партия разделилась натрое и единовременно атаковала селение и оба редута. Последние встретили ее орудийным огнем, а маиор Бучкиев, находившийся в новом редуте, не взирая на то, что был почти окружен, решил двинуться на защиту селения и этим маневром также отрезать неприятелю путь отступления в горы. Подхватив 2-ю гренадерскую роту графа Эриванского полка, 150 человек грузинской милиции и одно орудие, он смело выступил в поле, предоставив оборону редута другой роте и артиллерии. Обстреляв себе дорогу, Бучкиев подошел к Белаканам на ружейный выстрел, обдал атакующих картечным огнем и, прикрыв роту высланными вперед стрелками, отважно стал приближаться к самому селению с намерением ударить в штыки. Неприятель, видя себя с одной стороны отрезываемым, мгновенно оборвал свое нападение и бежал к лесу. За ним были посланы жители селения и милиционеры, которые, однако, нагнать его не могли. Потеря наша состояла. из одного казака Платонова полка, изрубленного шашками, одного раненого милиционера и захваченного в плен армянина; неприятель же потерял шесть убитых ¹⁵. [190]

Получив донесение маиора Бучкиева, барон Розен выступил из Царских Колодцев в два часа пополуночи с тремя баталионами пехоты, 150 конными и 200 пешими драгунами, при восьми орудиях. Дождь и грязь сильно мешали безостановочному движению, так что от. ряд прибыл на урдовскую переправу только в полдень 31-го июля. Здесь Розен получил донесение Бучкиева. что хотя атака отбита, но опасность не миновала, так как скопище в две тысячи человек, составлявшее главные силы горцев и находившееся в глубине гор, приблизилось опять к Мухахи и намерено повторить нападение. Вследствие этого известия отряд тем скорее продолжал следовать далее, чтобы, прибыв в Белаканы, показать неприятелю наши войска и разочаровать его в возможности успеха. Цель была достигнута, и скопище опять повернуло к Кейсеруху, а затем и разошлось по домам. Розен выступил с отрядом обратно на Царские Колодцы 2-го августа, предписав, между прочим, генералу Реутту выслать из Закатал в Белаканы еще две роты Эриванского карабинерного полка для окончательной достройки нового редута. Но Реутт выслал только одну, и Розен с этим согласился. Генерал Панкратьев, имея в виду благополучный оборот дел на лезгинской линии и настоятельную потребность усиления войск в Дагестане, 6-го августа предписал Розену — не обращая внимания на открывающуюся холеру, немедленно возвратить из Царских Колодцев в Тифлис 1-й баталион 41-го егерского полка, а в Манглис — 3-ю карабинерную роту Эриванского полка; взамен их 12-го числа велено командиру Грузинского полка полковнику Юдину выступить в состав отряда барона Розена с двумя ротами вверенного ему полка. Того же числа г. м. Реутт, по случаю предстоявшего Панкратьеву выезда в Дагестан, был [191] отозван в Тифлис, а управление областями и командование в них войсками возложено безраздельно на г. л. барона Розена 4-го, который вступил в эти обязанности 14-го августа, а 26-го прибыл в Закаталы и основал там свое пребывание, Начальствование отрядом на Царских Колодцах принял полковник Юдин.

Панкратьев, не считая нужным держать на лезгинской линии значительное число войск в ущерб Дагестану, радостно приветствовал водворившееся, по его мнению, спокойствие в областях и на линии еще и потому, что главнейшая наша задача, состоявшая в покорности анкратльцев, разрешалась довольно успешно и даже по-видимому должна была завершиться очень скоро, судя по письмам Шабана и Захал-бека. Они извещали, что прибудут с старшинами для принятия присяги, причем последний из них обещал привести их в числе 150 человек. Откуда бы он их набрал, так как и во всех глуходарских обществах не насчитывалось их даже и половины — это уж его дело. Но при этом поставлялись условия: отпустить предварительно на свободу арестованных по случаю возмущения их соплеменников и выслать 450 червонцев. Относительно последнего требования руководством Шабану послужило наше собственное предложение — просить сколько угодно денег; но когда он этим предложением не замедлял воспользоваться, Розен призадумался, потому что сумма была весьма солидная. Просителю было объявлено, что она, впрочем, будет отпущена, но лишь тогда, когда старшины примут присягу, подпишут условия и выдадут аманатов. Хотя Шабан настаивал на том, чтобы могучее и всесильное золото было ему дано тотчас же, потому что джарские беглецы, с своей стороны, предлагают анкратльцам две и даже три тысячи рублей (что по тогдашнему курсу [192] вполне соответствовало 450 полуимпериалам, которые Шабан пригнал рубль в рубль), лишь бы только они подняли оружие против русских; но и на этот репрессив он не склонил нашего начальства, и червонцев пока не получил. Гораздо умереннее был в этом случае белад Бегай, который, явясь в половине июля в Кварели к командиру третьего баталиона Грузинского гренадерского полка маиору Зеничу, объявил ему, что готов вступить в подданство российской державы — не более как за две пары в год нового платья. Конечно, Панкратьев не имел к тому никаких препятствий. В этих мелочных переговорах, среди которых анкратльцы стремились подороже продать нам свою дешевую и ненадежную преданность, прошла вторая половина июня и целый июль месяц. Времени было так много, что Кази-мулла получил наконец полные и достоверные сведения как о действиях Шабана, так равно и о намерениях анкратльцев, старшины которых, наконец, согласились на наши условия и совсем приготовились выехать к нам для принесения присяги. Находя необходимым и своевременным отрезвить вероломных своих последователей, Кази-мулла, не взирая на то, что был всецело поглощен Дагестаном и своим грандиозным планом, нашел возможность уделить время и для того, чтобы написать и отправить к изменившим ему анкратльцам воззвание такого рода:

«Во имя Бога, которому предоставил я все мои дела! Нет другого Бога, кроме всемогущего и всесильного Творца нашего Господа, которому приносим поклонение и славу с совершенным усердием, при предстательстве его пророка и главы всех пророков Магомета арабского. Из алкорана: «Бог вседержец и создатель неба и земли дарует иному землю, а у иного отбирает; также некоторых по соизволению своему счастливит, [193] а некоторых унижает. Все находится в руках Господа Бога, над всеми Он властен.

Письмо это от Кази-Махмада шиха-эфендия ко всем мусульманским нациям, православным и послушным повелениям алкорана и его пророка Магомета, а особливо к жителям семи земель (т. е. Анкратля) или деревень, славящимся мужеством и храбростью против врага. Старшинам, кадиям, старикам и отрокам приношу благословение и прошу Бога защиты тому, кто станет защищать закон, и обиды тому, кто принесет обиду религии нашей. Православные мусульмане! Я посвятил душу свою на возвышение алкорана и обратил тело свое к раю. Мы уже составляем войско божие. Бог даровал нам силу над врагами нашими: мы разорили города, осиротили детей их; не осталось им пристанища для укрывательства. Мы имеем крепкие горы и довольно силы; те, которые противились нам, разорены и пришли в раскаяние, а послушные нам остались в покое. Если будете послушны нам и выступите с нами в поход, то будет вам хорошо и выгодно; а если вы откажетесь и станете сопротивляться, то учините тем большие грехи, пропадут ваши души и получите возмездие. Мы, выступив в поход, разорили Ендери, Мог, Азнию, Вахдаль, Костань и другие общества. Никто не остался из неверных в дагестанских землях, кроме в крепостях нами осажденных н стесненных, которым преградили путь к получению съестных припасов. Клянемся мы Богом, что не только никакого страха не имеем мы от тех неверных, но даже они сами в наших руках и составляют нашу добычу. Следовательно, и вы обязаны ополчиться и, следуя в Чары и Талы, подвизаться против неверных и проклятых русских, где приобретете много добычи, ибо теперь настало наше время, и Богом даруются нам победы. Возвысится только закон мусульманский, а не неверных, и истребятся те нации, кои суть неправославные. Если же вы не ополчитесь и не будете повиноваться алкорану и приказанию пророка, тогда я вынужден буду заколоть носы кадиям, старшинам и уши молодым людям, потому что [194] вы употребляете неправильную пищу, продаете закон и чините грех, и теперь подвергаетесь наказанию за вашу ослушность, Посему виновные узнают, когда я немедленно прибуду к ним».

Неожиданный сюрприз имама, находившегося в то время у берегов Каспия и так живо откликнувшегося на затруднения, происходившие у глуходар, как громом поразил не только анкратльцев, но даже и самого Шабана. Первые впали в недоумение и робость, и началась у них агоническая борьба между газаватом и русским золотом, а последний, спасая свою голову, пустился на очень тонкую выдумку, на которую мог бы всегда сослаться впоследствии в доказательство своей преданности шариату, а с тем вместе и его представителю. Он отправился в Анцух, Капучу и Джурмут и там, не стесняясь даже присутствием нашего пристава, начал разводить наставления в смысле поучений имама: не пить водки, не курить табаку, не есть печеного грузинского хлеба и т. п. Когда же кн. Вачнадзе заметил ему, что он, укрепляя в мусульманах шариат и мюридизм, тем самым противодействует нашим видам, то Шабан отвечал ему спокойно и, на свой взгляд, очень логично, что он это делает для того, чтобы у правоверных было больше религиозного единения, и чтобы они как-нибудь не передрались между собою ¹⁶. Анцухский же старшина заявил князю Вачнадзе, что Шабан врет и только прикидывается нашим сторонником и пособником, а на самом деле:

«Ездит повсюду и скрытно старается возмутить народ против нас, говоря оному, что хотя находится у русских брат его аманатом, но он им жертвует и просит — если кто не хочет быть мирным с русскими, то по примеру прошлого года собрались бы и шли против нас вместе с ним». [195]

Это обстоятельство не только слегка разочаровывало Панкратьева в созданном им, согласно личному выводу, спокойствии на лезгинской линии, но и заставляло сомневаться в самом Шабане, тем более, что налицо являлся живой пример, ясно доказывавший, насколько можно привязать к нам услугами даже таких личностей, как ших, и насколько можно им доверяться: полковник Миклашевский доносил из южного Дагестана ¹⁷, что Гамзат-бек, столь обласканный нами, писал к своим родственникам в Аварию, чтобы они прислали за ним несколько удалых нукеров, с которыми он берется уйти из Тифлиса, не ожидая, пока Панкратьев возьмет его с собою в экспедицию для заслуг и отличий.

Но впечатление, произведенное на анкратльских старшин манифестом Кази-муллы, ослабело довольно скоро, во-первых в виду нашего золота и особо от него произведенных подарков; во-вторых потому, что имам был очень далеко, и угроза его до времени должна была оставаться только на словах — а там, что Бог даст. Обсудив все это с разных сторон, и преимущественно понуждаемые ташлынским Захал-беком, старшины Анкратля двинулись в путь и, остановившись 20-го августа в тридцати верстах от Белаканы, дали знать, что они ожидают от нас последнего слова и денег. С ними явился и Шабан, но почему-то поссорился с Захал-беком и уехал назад в свою бохнадальскую резиденцию Гиндиб.

Барон Розен дал знать Бучкиеву из Закатал, чтобы пригласить старшин в Белаканы и там покончить с ними дело: но они под разными предлогами отказались от нашего гостеприимства. Тогда Розен был [196] поставлен в необходимость послать к ним особую комиссию, в состав которой вошли: бывший при нем по особым поручениям Куринского полка штабс-капитан Корганов, пристав кн. Сосий Андроников, заседатель областного суда Махмад и три офицера грузинского пешего полка Джар. Не взирая на все опасности в пути от партии Джан-Вели, лица эти благополучно прибыли в стан старшин и, после некоторого пререкания по двум-трем пунктам предложенных им условий и обещания с нашей стороны новых наград, они наконец 1-го

сентября приняли присягу на верноподданство нашему Государю. Выдав после того нам 25 аманатов из лучших фамилий (исключая однако части джурмутцев, оставшейся, как и прежде, непокорною), старшины спустились в Белаканы и там получили от Бучкиева 450 червонцев, но с оговоркою в подписке, что деньги эти приняты в счет аманатского содержания. В результате всего этого считая почему-то себя обиженным один только Шабан, "дерзко требуя от нас тысячу рублей денег и хорошие материи". Он даже угрожал нам в письме:

«Вы думаете, что я незначительный человек? Конечно, я таков; но вы узнаете, при помощи Бога, великость и значительность мою».

Впрочем, корпусный командир барон Розен 1-й успокоил его, прибавив ему к ежегодному жалованью еще сто рублей серебром. Такое же содержание было назначено и Захал-беку. Вознаграждение это сравнительно невелико, если взять во внимание, что мы приобрел в подданство семьдесят деревень, заключавших в себе 3500 дворов. По поводу этого события генерал-адъютант Панкратьев доносил графу Чернышеву ¹⁸: [197]

«Занимая главные ущелья, по которым хищники делали набеги на Джарскую область и Кахетию, анкратльцы, так сказать, держат в руках ключи сего края, и потому приобретение их будет иметь весьма важные последствия как в отношении спокойствия наших пределов от внешних нападений, так и в отношении сохранения порядка и тишины на будущее время в самой Джарской области. Сверх того, пример их произведет весьма полезное влияние на другие соседственные племена лезгин».

Последнее сказалось гораздо скорее, чем можно было окидать. Едва весть о наших щедротах облетела Дагестан, как прежде всего полковнику Сурхай-хану аварскому вздумалось разыграть роль Шабана или Захал-бека по отношению к каралальскому обществу и какому-то Чобан-беку, будто бы искавшим нашего покровительства. Но на донесении барона Розена 4-го о предложении Сурхай-хана Панкратьев 17-го сентября написал характеристичную и знаменательную резолюцию такого рода:

«Так как Сурхай-хан весьма неблагонадежен и пустой хвастун, то о сем деле должно быть весьма осмотрительным».

Резолюция оказалась удачною, потому что, как выяснилось после, Чобан-бек был никто иной, как канадальский старшина Тино-Махмад, сын которого уже был у нас тогда в аманатах. Кроме того, Сурхай предлагал нам еще покорность, на невыгодных впрочем для нас денежных условиях, общества Таш, входившего в анкратльский союз и уже присягнувшего на подданство, и даже Анцуха, бывшего давно покорным. В этом случае нужно было удивляться только или наглости этого аварца, или его крайнему невежеству. Разумеется, дело это не подвинулось далее предложения Сурхая. Не понравился же, как видно, весь этот процесс суграхскому кадию Махмаду, который был задет за живое и даже обижен тем, что, не смотря на услуги, [198] нам оказанные, просьба его о выдаче ему двух братьев серебряков, с обещанием только в этом случае принести покорность, остается неразрешенною, а предпочтение перед ним и суграхским населением отдано Шабану и анкратльцам. Лишь только в конце августа вновь зашевелились против нас в Кейсерухе враждебные элементы, суграхский кадий поспешил прислать туда письмо, приглашая присоединиться к нему население для военных против нас действий, и в предстоящем месяце накинуться на Белаканы через мухахское ущелье. Перспектива была не совсем приятная, так как суграхские деревни, по словам лазутчиков, могли выставить до пяти тысяч воинов. Барон Розен 4-й не мог не обеспокоиться этим и отправил в Кейсерух и в Дагестан своих агентов за нужными сведениями и для привлечения кейсерухцев к покорности. Но в это время дела Кази-муллы, после дербентской неудачи, пошатнулись, и кейсерухцы, понизив тон, заявили, что они не прочь мириться, а суграхский кадий, уже собравший толпы в помощь имаму, распустил их. Момент был удобный для того, чтобы им тотчас же воспользоваться, и Розен не преминул это сделать, отправив приглашение в Кейсерух, Уллу-Кусур и в дагестанские общества, соседние с глуходарами, чтобы желающие принести покорность прислали бы своих старшин. На этот раз почти первыми из всех откликнулись суграхцы, которые выслали в Закаталы четырех главных представителей своего общества и трех аманатов. Прибывшие четверо гостей были приведены к присяге, подписали условие о верноподданстве и, щедро одаренные, возвратились домой, получив наконец и серебряка Абдуллу; брата же его они не застали, так как он не задолго до их прибытия умер от холеры. Кадию Махмаду было послано в подарок: сукно, [199] парча, серебряные часы и 50 рублей монетою. И так, мы приобрели еще 800 дворов, составлявших наличность суграхского общества. Кадий Махмад, чрезвычайно довольный нами, поторопился склонить к покорности нам еще одно общество, также состоявшее в его ведении, которое вместе с суграхским было известно в горах под названием индальского магала. Это было последнее выражение покорности со стороны лезгинских обществ в 1831-м году. От Абайдулы Алдама-швили мы не получили пока ничего окончательного, потому что только 24-го октября спохватились послать ему через маиора Зенича наше согласие и условия.

В начале октября генерал-маиор Реутт вновь вступил в управление Джарскою и Белаканскою областями, но опять не надолго: 21-го числа того же месяца он выехал в Тифлис, поручив начальствование областями и командование в них войсками корпуса инженеров путей сообщения полковнику Эспехо 1-му. Оставаясь в Тифлисе до конца года, он однако принимал ближайшее участие в делах вверенного ему отдела края, где впрочем нельзя уже было ожидать никаких обширных предприятий со стороны глуходар и дагестанцев, так как горы покрылись снегом, и сообщение с плоскостью быстро прекращалось. Октябрь прошел в мелких и незначительных лишь хищнических проделках, и с наступлением ноября еще более явилось расчетов на невозможность серьезных покушений из Дагестана, так как после удачных экспедиций Панкратьева и Вельяминова, повлекших за собою покорность значительной части населения, роль, значение и боевые силы Кази-муллы понизились. Это хорошо знали и все глуходарские общества, которые, по доставленным нам о них сведениям, перестали обращать внимание на воззвания имама и вообще не слушались [200] его. Не унимался только один Джан-Вели с джаро-белаканскими беглецами. Последние, не имея ни оседлости, ни даже постоянного и надежного пристанища в глубине гор, держались ближе к плоскости и укрывались преимущественно в наших верхних лезгинских деревнях, а также среди немирных джурмутцев, выискивая случаев для грабежей, которые бы их прокормили, и для мелких нападений, которые бы удовлетворили их озлоблению и мщению. Решив избавиться от этого предводителя голодной стаи разбойников, корпусный командир назначил за его голову до 150 червонцев; но, к удивлению, даже такая большая сумма пока никого не соблазнила, что ясно доказывало сочувствие и даже уважение народа к отважному цаблуанцу.

Не смотря однако на некоторое затишье и на наступление холодов, отряд не расходился, хотя состав его уменьшился. Численность же и расположение войск в областях и в Кахетии также несколько изменились: в Новых Закаталах — шесть рот Грузинского гренадерского, команда князя Варшавского, баталион 41-го егерского полков, полурота сапер, команда донского казачьего Платонова полка, два единорога и две мортирки 5-й резервной батарейной роты 21-й, четыре орудия легкой № 2-го роты кавказской гренадерской артиллерийских бригад и два орудия донской конно-артиллерийской легкой № 3 роты; в укр. Белаканах — баталион князя Варшавского полка, три сотни грузинского пешего полка Джар, команда сапер и два орудия донской № 3 роты; на Бахтальском посту — команды Грузинского гренадерского, 41-го егерского и донского казачьего Платонова полков; на муганлинской переправе - рота кн. Варшавского полка, команды — сапер, Грузинского гренадерского и Платонова полков и два орудия легкой № 2 роты кавказской гренадерской артиллерийской бригады; [201] на урдовской — рота князя Варшавского полка — на обеих переправах для постройки там редутов; в Кварели — две роты Грузинского гренадерского полка и три горных единорога гарнизонной артиллерии.

Казалось бы, что следовало воспользоваться установившимся затишьем, облегчить войска, распустить их и не предпринимать ничего такого, что могло быть сопряжено с новыми, вовсе ненужными и ничем не вызываемыми трудами и беспокойствами; но полковник Эспехо, по-видимому, думал иначе, и из его деяний ясно, что он решил создать что-нибудь из ничего, лишь бы проявить свою деятельность, засвидетельствовать фактически свое кратковременное командование войсками, отличиться и, выражаясь просто и чистосердечно — получить награду, не жертвуя ничем. Словом, честолюбие видимо нс давало покоя этому человеку, и он, будучи калиф на час, и зная, что этот час впереди повторяться часто не может, затеял то, без чего совершенно можно было обойтись — целые две экспедиции. И хорошо бы, если бы поводом к ним послужили какие-нибудь серьезные осложнения в областях, а то он не только выискал, но даже создал повод для них в поступках одного-единственного лица — катехского старшины Цодор-оглы, захватив которого вовремя, арестовав и предав суду, мог бы обойти все затруднения и даром не тревожить войска.

Полковнику Эспехо поведение этого человека показалось — а, может быть, и на самом деле оно было — подозрительным. Он узнал, что Цодор принимает в Катехах беглых джарцев и немирных джурмутцев, укрывает их и даже снабжает продовольствием — что было весьма естественно в то время со стороны каждого негодующего джарца; мало того, что Цодор распускает вредные для правительства нашего слухи — в чем также [202] не было ничего странного. Желая испытать верность и преданность к нам этого Цодора, и тем убедиться в справедливости дошедших до него слухов, Эспехо поручил Цодору "препроводить транспорт в белаканский редут". Старшина, конечно, мог бы взяться за это дело и, злоупотребив выраженным ему доверием, так сказать, продать нас на третьей версте; но он этого не сделал и прямодушно отказался от возложенного на него поручения. Этого было достаточно для полковника Эспехо, чтобы увериться в его неблагонадежности и иметь повод заметить ему "из под руки" о его подозрительных и неблаговидных деяниях по отношению к беглым джарцам. Цодор обещал ему выпроводить из Катехи всех этих пришельцев, но через два дня уведомил, что не мог этого исполнить, потому что, проезжая в Катехи, упал с лошади, ушибся и должен был вернуться в селение Мацехи. Эспехо потребовал его к себе для личных объяснений, но так как он уже надоел старшине своею беспричинною назойливостью, то последний счел за лучшее не только не являться, а даже и совсем удалиться в более уютное и спокойное место, именно в Каписдара, куда и перевез с собою семейство и имущество. Полковнику Эспехо донесли, что он оттуда распространяет слухи о намерении нашем выселить катехцев в другое место и тем волнует их и заставляет бежать сперва в Каписдара, а потом неизвестно куда. Этого было достаточно, чтобы открыть экспедицию в наше мирное нагорное селение. Словом, курьезное, но интересное и поучительное дело, нисколько впрочем, не рекомендующее управление народом со стороны полковника Эспехо.

”Для предупреждения такового зла, от чего можно было ожидать худых последствий" — так доносил [203] Эспехо генералу Реутту ¹⁹ — временно управлявший областями выступил в ночь на 20-е ноября в каписдарское ущелье с 250 грузинцами, 75 саперами, ста человеками 41-го егерского полка, десятью казаками и 50 милиционерами, при двух горных орудиях и двух кегорновых мортирках. С рассветом он достиг каписдарского ущелья и загородил дорогу катехцам, которые должны были проходить по нем, а чтобы иметь на всякий случай резерв, приказал подполковнику князю Аргутинскому-Долгорукому выступить вслед за ним с двумя стами человек пехоты и двумя орудиями донской конно-артиллерийской № 3 роты и остановиться на белаканской дороге перед селением Мацехи. При приближении Эспехо к Каписдара, Цодор-оглы бежал оттуда с тремя своими сообщниками, а собиравшиеся вслед за ним катехцы, навьючившие уже на лошадей свое имущество, были возвращены назад — "и ничего особенного не произошло". Вступив затем в Катехи, Эспехо убедил население в ложности распускаемых Цодором слухов и велел старшинам предупреждать всякие попытки к побегу. Затем, вслед за Цодор-оглы он отправил двух диванных беков, требуя его прибытия к нему без всякого опасения и возвращения к своим обязанностям. Беки нашли его за разоренным Каписдара и получили в ответ, что он не желает служить русскому правительству и не возвратится на прежнее жительство, а уходит в Дагестан, куда отправил уже и свою жену.

Успокоив катехцев, полковники. Эспехо 21-го ноября произвел рекогносцировку каписдарского ущелья. Пройдя разоренное селение Каписдара, он переправил пехоту и артиллерию на правый берег реки Катех-чай, а [204] милиционерам велел идти по левому берегу. В расстоянии трех верст от Каписдара он увидел на высшей точке хребта партию лезгин в числе до двухсот человек, которая наблюдала за движением отряда. Но Эспехо, "не видя никакой пользы сбивать ее" оттуда, не рискнул на это предприятие еще и "по ограниченности своего отряда", и все дело покончил тем, что повернул назад. На привале у речки Катех-чай партия, преследовавшая войска, открыла но ним ружейный огонь, но высланными против нее стрелками была отбита. У нас ранен один рядовой. Возвратясь в Катехи и переночевав там в опустелом доме Цодор-оглы, Эспехо 22-го ноября собрал старшин, опять сделал им внушение и возвратился в Закаталы, оставив в селении подполковника князя Аргутинского с тремя стами человек пехоты и двумя конными орудиями — впредь до распоряжений генерала Реутта — для наблюдения за жителями и устранения на них влияния Цодор-оглы.

Описав чрезвычайно пространно свою экспедицию, Эспехо доносил о необходимости 1) построить редут при входе в каписдарское ущелье, который бы преграждал сообщение неприязненных нам горцев с селениями Катехи и Мацехи, и 2) предпринять новую экспедицию для истребления джарских беглецов, приютившихся в ущельи, которые, не имея возможности бежать в глубину гор по случаю закрытия дорог, неизбежно будут нашею добычею. "Сей способ, присовокуплял Эспехо, наведет страх и заставит опасаться иметь там (т. е. в ущельи) впредь какое-либо убежище". И Реутт, и корпусный командир согласились с этим. Последний разрешил Эспехо произвести новую экспедицию в каписдарское ущелье для решительного рассеяния собравшейся там шайки и приказал барону Розену 4-му усилить [205] войска, состоявшие в ведении Эспехо, баталионом князя Варшавского полка. Получив это усиление, начальствовавший Джарскою и Белаканскою областями тотчас же приступил к осуществлению созданного им предприятия.

1-го декабря, в семь часов пополудни, отряд выступил налегках, с двухдневным провиантом, тремя колоннами: первая, левая, под начальством командующего князя Варшавского полком подполковника Авечкина, состояла из 300 человек варшавцев и 50 человек отборных милиционеров, при двух кегорновых мортирках; центральная, под командою подполковника Петрова, из 70 сапер с шанцевым инструментом, ста человек гренадер, 40 егерей, 62 милиционеров и 8 казаков; наконец правая, маиора Бучкиева, из 100 егерей и 100 милиционеров; резерв, под начальством Грузинского гренадерского полка подполковника князя Аргутинского, состоял из 200 гренадер, двух горных единорогов, двух конных орудий, 12 казаков и 20 милиционеров. В голове каждой из колонн шли милиционеры полка Джар, на обязанность которых было возложено отыскивать неприятеля по скалам и в лесу. Полковник Эспехо находился в хвосте центральной колонны. Диспозиция была отдана такого рода; левая колонна, пройдя селения Катехи и Мацехи, и переправясь через реку Катех-чай должна была направиться по горе и перейти хребет, лежащий против каписдарского ущелья к стороне джурчугской дороги, потом занять эту дорогу, лишив таким образом лезгин единственного пути отступления в глубину гор; в заключение зайти в селение Каписдара с тыла и очистить от горцев укрепленный пункт в центре его, называемый Сигнах, с которого они могли нанести большую потерю центральной колонне, обязанной атаковать этот пункт с фронта. Правая же колонна [206] должна была двинуться от разоренного Каписдара по крутизне левого берега реки Катех-чай, с тем, чтобы, если возможно будет, войти в каписдарское ущелье с правой стороны, обойдя горами неприступную скалу Сигнах, и содействовать отнятию у хищников этого трудно доступного убежища.

Войска двинулись. Средняя колонна, устроив мост на реке Катех-чай, перешла его с рассветом и начала подниматься на гору для овладения Сигнахом. Когда она прошла известный исторический завал, который в 1822 году стоил нам так много крови, и приблизилась к Сигнаху на ружейный выстрел, с высоты ее раздались ободрительные песни и вслед за ними брань, насмешки, доказывавшие, что неприятель намерен держаться стойко и упорно. Эспехо, избегая лишней потери, приказал встащить на гору орудие, чтобы предварительно обстрелять позицию неприятеля артиллерийским огнем, а в то же время послал к лезгинам сказать, что если они не явятся с покорностью и будут сопротивляться, то он их разгромит и подвергнет жестокому наказанию. Хотя на подобное предложение лезгины не сдались, но осведомясь, что колонна подполковника Авечкина их обходит, бросили свою позицию и бежали — чем значительно облегчили нас, потому что для поднятия орудия на крутую гору представлялись неимоверные затруднения. Подполковнику Петрову велено тотчас занять Сигнах и ожидать пока подвинутся орудия; но затем оказалось, что далее их и вовсе поднять нельзя, почему они спущены обратно с полугоры вниз и, под прикрытием от гренадер и милиционеров из резерва, возвращены к разоренной деревне Каписдара. В это время маиор Бучкиев дал знать, что его колонне нет никакой возможности проникнуть в ущелье, где гнездились беглецы, по случаю [207] встреченных по пути неприступных утесов и стремнин. Полковник Эспехо послал сказать ему, чтобы он присоединился к центральной колонне и вместе с нею, а также с резервом, направился бы для преследования хищников и решительного на них нападения в их жилищах. На неприступной же скале Сигнах оставлены 100 егерей под командою капитана Красницкого.

Центральная колонна, пройдя версты три крутым косогором, с милицией во главе, спускалась потом версты две по полувертикальной отлогости и по едва заметным тропинкам, проложенным пешеходами. По этой ужасной крутизне с большим усилием и особыми пособиями кое-как удалось провести в поводу лошадей, часть которых, конечно, сорвалась под кручу и там исчезла навсегда; даже люди проходили с большою опасностью, потому что тропы заледенели, и едва возможно было держаться на ногах. Лезгины, в числе 150 человек, достигнув тем временем речки Бачагель, и переправившись через нее, сосредоточились несколько пониже древней церкви, где находился их бивак, на краю возвышенности, но которой следовало подниматься колонне, и приготовились к бою. Эспехо приказал части милиции, подкрепленной егерями и саперами и бывшей под командою Грузинского гренадерского полка подпоручика Яковлева и князя Вачнадзе, сбить неприятеля с позиции — и она под сильным огнем полезла на утес. В несколько минут храбрые милиционеры Джар добрались до позиции горцев, ударили в шашки, прогнали и преследовали их до самого бивака; не дав им даже приостановиться там, они все продолжали гнать их вдоль ущелья по левому берегу р. Бачагель. Боясь быть отрезанными от Джурмутской дороги, в которой видели все свое спасение, лезгины с отвагою и решимостью бросились на правый [208] берег реки через маленький полувоздушный мостик, висевший над пропастью между двух стремнин, тотчас же сорвали его и, засев на противуположном берегу, на возвышенности хорошо укрепленной природою, открыли ружейный огонь. Таким образом они очутились вне всякой возможности быть атакованными, потому что реку нельзя было перейти ни здесь, ни в другом месте; при том, находясь на командующей над левым берегом позиции, они имели на своей стороне все преимущества боя. Не взирая однако на это, Эспехо рассыпал стрелков по левому берегу реки и перестреливался с ними без всякой надобности до самой ночи. В продолжение дня у нас убиты два милиционера, ранены подпоручик Яковлев и три милиционера, контужен князь Захарий Андроников; трофеи же наши состояли из запаса соленой и копченой баранины, нескольких мешков муки и некоторого домашнего хлама.

Колонна подполковника Авечкина, не будучи в состоянии пробраться на джурмутскую дорогу по случаю большого снега и охватить неприятеля с тыла, выведена была на тот пункт, откуда центральная колонна начала спускаться в каписдарское ущелье. В то время, когда лезгины были атакованы, полковник Эспехо, отозвав резерв гренадер с подполковником князем Аргутинским и присоединив к нему двести человек из колонны Авечкина, примкнул их к центральной колонне, а Авечкину велел стать на месте, где был резерв, и там ночевать; центральная же колонна расположилась в балаганах джарских беглецов, вокруг церкви, устроенных в двадцати верстах по ущелью от сел. Катехи.

Всю ночь на неприятельской стороне царила полная тишина, и утром не обнаружилось никакого покушения для возобновления вчерашнего состязания. Вследствие этого [209] начальник авангарда подполковник Петров приказал милиционерам восстановить по возможности мост и перейти на правый берег реки. Увидев что неприятельская позиция опустела, милиционеры двинулись вперед, по джурмутской дороге, добрались кое-как через три версты до снегового хребта, разделяющего Джурмут от каписдарского ущелья, и настигли лишь несколько джарцев, торопливо пробиравшихся за перевал с имуществом и запасом продовольствия. После небольшой перестрелки беглецы оставили все это на жертву своих преследователей и скрылись за хребтом, а милиционеры возвратились в лагерь. Истребив затем жилища джарских скитальцев, Эспехо приказал Авечкину — с баталионом командуемого им кн. Варшавского полка возвратиться через Закаталы на Царские Колодцы. Вскоре за этим баталионом двинулся и весь отряд, с центральною колонною в арриергарде. По пути полковник Эспехо оставил на Сигнахе всю милицию впредь до того, когда ей на смену будет выслан караул в 20 человек из жителей селений Катехи и Мацехи. 3-го декабря отряд ночевал в разоренной деревне Каписдара, а затем прибыл в Катехи. Сделав здесь распоряжение о немедленном переселении в Таначи неблагонадежных джарцев, и впредь до приведения этого в исполнение оставив в Катехах князя Аргутинского с 200 гренадер, полковник Эспехо с остальными войсками выступил в Закаталы и прибыл туда 5-го декабря. Чтобы на будущее время доступ к Сигнаху был менее опасен, Эспехо выслал двести человек жителей из Катехи и Мацехи, которые вырубили и выжгли лес, образовав таким образом просеку и открыв недоступную вершину на далекое расстояние. Общую потерю неприятеля за все время определить было трудно, но должно полагать, что она была для него [210] чувствительна, потому что, сверх замеченных при начале переправы шести убитых, по переходе на правый берег в завале и в других убежищах найдены места, орошенные кровью, на которых по-видимому лежали раненые. Более других тяжелую утрату понес Цодор-оглы, сын которого, между прочим убивший у нас недавно часового, во время бегства с Сигнаха слетел под кручу вместе с лошадью и там покончил свое существование.

Эспехо доносил, что произведенная им экспедиция принесет в будущем большую пользу, поселив страх в хищниках и беглецах, которые не посмеют более искать убежища в каписдарском ущельи, считавшимся у лезгин дотоле недоступным. Пожалуй, полковник Эспехо имел основание быть в этом уверенным, потому что немирные джурмутцы, сидевшие в одном переходе от места наших действий, и в недавней анкратльской покорности не принявшие никакого участия, были крайне изумлены решимостью русских проникнуть в такие заповедные и неприступные трущобы и притом в суровое время года. Они говорили, что, значит, после этого и для них опасность неминуема — и поневоле призадумались ²⁰.

К слову сказать, анкратльская покорность не прошла даром главному виновнику ее, потому что Кази-мулла был не из тех людей, которые легко мирятся с такими событиями. Ему нужен был только человек, который бы добросовестно рассчитался с шихом Шабаном, потому что у него самого не было свободной для того минуты. Он, наконец, дождался этого человека в лице Гамзат-бека, который весьма удачно исполнил свой замысел о побеге и явился к услугам своего мюршида [211] в минуты полного торжества Панкратьева в Дагестане. После чумкескентского погрома Кази-мулла тотчас командировал Гамзат-бека для расправы с Шабаном, которому он был обязан столь значительным ослаблением своих сил и своего влияния в глуходарских обществах. Достойный сподвижник и сотрудник имама, вместе с своим деверем Чобан-беком, блестяще исполнил возложенную на него миссию: явясь в родной аул Шабана Гиндиб, он без снисхождения разнес в пух и прах все достояние коварного и вероломного шиха, который едва спас свою собственную голову, но не успел спасти всех русских червонцев, частью доставшихся злобному мстителю. По сведениям из гор Эспехо доносил, что скопище Гамзата при этом нападении простиралось до семи тысяч человек; но это вполне невероятно, потому что такого сбора не допускало ни время года, ни политическое время в горах, ни самая надобность. Это преувеличение, впрочем, факта не изменяет, и хотя бы у Гамзат-бека было всего 70 человек — все же возмездие свершилось, закончив собою все тревоги на линии и в глуходарских обществах в 1831-м году.

Н. А. Волконский

(Продолжение будет).

Комментарии

1. Донесение графу Паскевичу 31-го декабря 1830 года № 21.

2. Предписание 13-го февраля № 135.

3. Донесение г. м. Реутта гр. Паскевичу 12-го апреля 1831 г. № 854.

4. Донесение Реутта Панкратьеву 3-го мая № 64.

5. Донесение Реутта 10-го мая № 1090.

6. 15-го мая № 490.

7. В отряд Реутта входили: баталион Грузинского гренадерского, две роты Эриванского карабинерного, баталион графа Паскевича-Эриванского, баталион 41-го егерского полков, рота кавказского саперного баталиона, 4 орудия л. № 2 р. кавк. гр. артил. бр., два горных единорога и две мортирки рез. бат. № 5 роты 21-й арт. бр., сотня донского каз. Платонова полка и полк Джар из грузин Телавского и Сигнахского уездов.

8. Донесение Реутта Панкратьеву 27-го мая № 85. Д. 2 отд. г. шт. № 11, ч. 2.

9. Уллу — большой.

10. Донесение Реутта Панкратьеву 18-го мая № 78.

11. Донесение Реутта Панкратьеву 6-го, 15-го и 17-го июня №№ 93, 1435, 105 и 106.

12. Донесение Панкратьеву 17-го июня № 105.

13. Донесение барона Розена 4-го от 27-го июня № 19.

14. Донесение Реутта в деле арх. окр. шт. 2 отд. ген. шт., 1831 г. № 11, ч. 2.

15. Донесение г. м. Реутта 31-го июля № 168.

16. Донесение генерала Реутта Панкратьеву 5-го августа № 145.

17. 27-го июля № 93.

18. 3-го октября 1831 г. № 358.

19. 21-го ноября 1831 г. № 180.

20. Донесение г. м. Реутта 10-го декабря 1831 г. № 193.

Текст воспроизведен по изданию: Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник, Том 14. 1890