ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ВОЙНА НА ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ

С 1824 ПО 1834 г.

В СВЯЗИ С МЮРИДИЗМОМ

XVI.

Левый фланг. Волнения. Выступление в Россию 14-й п. дивизии. Формирование скопища. Открытие военных действий шихом Абдуллою. Диверсия полковника Сорочана. Отложение кумыков. Нападение на нашу колонну. Обложение кр. Внезапной. Усиление гарнизона. Вылазки. Прибытие Кази-муллы. Еще вылазки. Положение гарнизона. Осада. Штурмы. Покушения на Кизляр. Отпадение ногайцев. Освобождение Внезапной. Сражение 1-го июля. Пассивные действия. Происки Кази-муллы в Чечне, Кабарде, у ингуш и за Кубанью. Отложение м. Чечни. Прибытие салатавцев. Отъезд Кази-муллы. Набеги. Возвращение на линию 1-й бр. 14-й п. дивизии. Поражение ногайцев. Бой у с. Кошкельды. Случаи. Вступление в командование войсками на линии г. л. Вельяминова 3-го. Положение левого фланга. Новое брожение. Возвращение Кази-муллы и его приготовления ¹

Хотя генерал Панкратьев, крайне нуждаясь в половине мая в усилении дагестанского отряда, видимо сомневался в том, чтобы г. м. Таубе имел основательные причины оставить шамхальство, тем не менее, в действительности Таубе был прав, потому что ежедневно и последовательно получал сведения о серьезных затеях Кази-муллы относительно кр. Внезапной, об отложении от нас гумбетовских и салатавских деревень и о сборе чеченцев в горах не вдали от дер. Андреевой. В сущности, эти сведения были вполне справедливы, и намерения Кази-муллы состояли в следующем: через своих сподвижников поднять к вооруженному сбору чеченцев, возмутить мирных и послушных нам дотоле кумыков и ногайцев, подготовить этим путем среди них себе твердую почву, пройти горами к с. Казиюрту, [211] присоединить к себе его жителей, овладеть укреплением и, обеспечив, таким образом, свой тыл, захватить деревню Андрееву и крепость Внезапную. Впредь до выполнения первой половины этих предначертаний, Кази-мулла лично и всецело отдался своим дагестанским операциям, а в Чечне оставил действовать за себя шиха Абдуллу. В первой половине мая он прислал ему в помощь своих приверженцев Кякя-муллу, Крым-хана и др. и с ними письмо к некогда юродивому Авко — теперь ревностному и хорошо выработавшемуся его сподвижнику. Он велел ему приступить к сбору населения. Вместе с этим письмом последовала и прокламация к чеченцам такого рода:

«Божьею милостью всякое наше моление приносим Богу, который каждому, кто Ему верует из басурман наших, все предприятия исполняет. Бог сказал нам, что кто будет исполнять Его закон, тому Он и поможет. Посылаем к вам богоугодных людей, которых Бог поручил нам, а именно: Аджи-Енджи, шиха Абдуллу-муллу, Кякя-муллу, Крым-хана. Просим весь чеченский народ, андреевский народ и всех андреевских кадиев, мулл и ученых людей, находящихся ныне под игом русских, — которым посылаем от Бога поклон и желаем, чтобы Бог в душе вашей вселил желание достигнуть прямого пути и в сердцах ваших покаяния — дабы всем возвратиться в прежнее спокойствие ваше. Мы вас извещаем, что мы дали Всевышнему Богу присягу на алкоране, чтобы непременно драться до последней минуты нашей жизни. Мы вас умоляем, чтобы вы не усмирялись, пока не достигнете басурманской веры. Для приведения к вере нет насилий, так как ложь и справедливость уже известны: кто верует в одного только Бога, тот взялся за надежную опору. Мы посмотрим ваши намерения. Если вы иметь будете доверие к христианам, тогда мы со всех четырех сторон окружим вас нашими войсками, против которых никто не может действовать — и Бог будет в том помощником нашим, против которого никто не в силах упорствовать. В [212] противном случае (т. е. если будете нам упорствовать — так нужно разуметь) мы не оставим, чтобы не выгнать вас из ваших земель».

Авко тотчас принялся за дело, и на призыв его без затруднения откликнулись мичиковцы и жители большой Чечни. Первые из них тотчас выдвинулись к деревне Андреевой, а последние, приступив к устройству значков, под сенью которых должны были формироваться партии отдельно от каждого аула, дали слово, что, окончив полевые работы, не замедлят явиться к услугам Кази-муллы. Жители Андреевой, а также все другие деревни кумыкского владения, не видя вблизи наших войск и страшась разграбления и разорения, пришли в смятение и стали колебаться, понимая хорошо, что только покорностью имаму могут спасти и свои головы, и свое достояние. Тем не менее, некоторые из них отважились отодвинуть от себя партию мичиковцев, которая была не очень велика, и, собравшись толпою, отправились атаковать ее. Но попытка их кончилась тем, что они были прогнаны, потеряв одного убитого, одного раненого и несколько пленных. Это обстоятельство имело решающее влияние на положение кумыков. А когда вслед затем появился в кумыкском владении и среди аксаевских ногайцев ших Абдулла и сын Учара-Гаджи — для нас пропала всякая надежда придержать за собою население и предотвратить зарождавшуюся бурю, тем более, что эти два лица вели за собою до двух тысяч салатавцев. Последние, под предводительством черкеевского старшины Джамала и муллы Чалова, составили столько же кадр желаемаго Кази-мул-лою скопища, сколько и достаточно грозную силу для наказания противящихся и неповинующихся. К концу мая мы имели положительные сведения от главного кумыкского пристава штабс-капитана Муртузали Аджиева, что не только чеченцы, но и кумыки преданы Кази-мулле, и [213] если до сих пор не предприняли против нас никаких решительных действий то потому только, что «ожидают, какой перевес возьмут к северном Дагестане дела Кази-муллы», подступившего тогда к Таркам и к кр. Бурной. Аджиев даже несколько смягчил неблагоприятное положение наших дел среди чеченцев, так как в тот же день получено другое известие, что жители Герменчука, благодаря влиянию Авко, уже гласно отказались от исполнения всех наших требований, а толпы Джамала, усилились еще зубутовцами, под предводительством их кадия Али-Магомат Аджиева.

Генерал-майор Таубе прибыл в кр. Грозную 22-го мая. Думая удержать кумыков от мятежа, он, для подкрепления гарнизона кр. Внезапной, отрядил туда три роты 40 егерского полка, только что прибывшего из Ставропольской губернии, с двумя орудиями легкой № 2 роты 22-й артиллерийской бригады, под командою майора Сипайло, и предписал воинскому начальнику Внезапной майору Ковалеву арестовать гумбетовских и салатавских аманатов, проживавших в крепости. Но так как в это время и 1-я бригада 14-й п. дивизии готовилась к выступлению в Россию, потому что для оставления ее на Кавказе Высочайшего соизволения не последовало, то Таубе вместе с тем донес генералу Емануелю, что, за недостатком войск на левом фланге, не имеет никакой возможности составить отряд для обеспечения безопасности деревни Андреевой, хотя в этом, по ходу дел, встречается существенная необходимость. Емануель, находившийся в то время на правом фланге, а, следовательно, довольно далеко от текущих событий, в виду этого донесения, предложил князю Бековичу, возвратившемуся из Дагестана за вступлением в командование войсками генерала Каханова, составить отряд и занять деревню [214] Андрееву. Началась переписка сверху вниз и обратно, и все распоряжения, а тем более осуществление их, происходили медленно и вяло. Может быть, это случилось оттого, что Бекович не считал себя обязанным и не находил удобным вмешиваться в дело, так как, за выступлением г. м. Таубе, командующим войсками на левом фланге остался полковник Сорочан, которому Таубе, отправляясь в Россию, также как и при движении в Дагестан, передал по старшинству свои обязанности. А тем временем, агенты Кази-муллы, в противоположность нам, продолжали действовать быстро и энергично. Емануель, получая тревожные сведения одно за другим, и, как впоследствии обнаружилось, будучи не совсем расположен к кн. Бековичу, писал ему:

«Удивляюсь крайне, почему не предприняты до сих пор никакие меры, чтобы остановить при начале своем волнение, появившееся в народе? Предлагаю в. с. в пример другим наказать немедленно герменчуковскую деревню и впредь, в случае подобного ослушания какой-либо деревни, стараться в то же время принимать строгие меры к приведению жителей в повиновение, не ожидая на то моего разрешения».

Удивление Емануеля являлось несколько странным, так как он хорошо знал положение левого фланга и крайнее оскудение его боевых средств. Издали ему, действительно, могло казаться, что и герменчуковцев не трудно наказать, и другие аулы проучить; но на самом деле это было уже не так легко. Хотя таким образом из его предписания видно, что он пока не придавал той важности положению дел на левом фланге, которая была неоспорима, тем не менее, описывая его графу Чернышеву и замечая, что Кази-мулла, с большим успехом восстановляет народ, и что кумыки легко могут последовать остальным обществами, обрисовывал дело так: [215]

«Фанатизм распространяется приметно по всей Чечне. Все чеченцы, даже живущие в окрестностях Грозной, ожидают только появления Кази-муллы, чтобы действовать против нас открытою силою. Успехи его неимоверны; предприятие его подчинить всех чеченцев шариату, в случае исполнения, влечет за собою отторжение от нас сего народа. При изменении его правления, которое будет тогда как бы единодержавное, покорение его сделается весьма затруднительным и стоить будет больших пожертвований, чем усиление левого фланга».

Относя преимущественно такое положение дел к выступлению с Кавказа 2-й и 3-й бригад 14-й пехотной дивизии, Емануель просил по крайней мере оставить первую бригаду на линии хотя бы на некоторое время, так как иначе не находил никаких способов усилить оборону Терека. Государь Император уважил это представление, и командиру 1-й бригады г. м. барону Таубе дано знать, чтобы он возвратился на Кавказ; но Таубе получил это предписание на походе в Егорлыке только 30 июня, когда главный акт драмы на левом фланге уже разыгрался. А разыгрывался он чрезвычайно быстро, потому что и Абдулла торопился, в свою очередь, воспользоваться недостатком у нас боевых сил. 26-го мая он поставил передовую партию в тысячу человек невдали от Андреевой на урочище Чумлы и здесь, угрожая Внезапной, ожидал присоединения чеченцев. Главный пристав, а за ним армянские и еврейские торговцы деревни Андреевой, бежали в крепость под охрану гарнизона.

Крепость Внезапная была выстроена в 1819 году на левом берегу Акташа, против деревни Андреевой, раскинувшейся на противоположной стороне реки, и состояла из пяти бастионов и трех отдельных люнетов на высоте, командовавших ими. Так как впоследствии оказалось, что место занятое крепостью противоречить всем [216] санитарным условиям, то генерал Ермолов, в бытность свою в 1825 году в Чечне, не имея возможности перенести крепость на другое место, велел ее оставить, а помянутые три люнета соединить между собою и прикрыть их тыл бруствером. Главное неудобство этой новой крепости состояло в том, что неприятель мог легко отвести у нее воду. Во время землетрясения, бывшего 25-го февраля 1830 года, большая часть деревянных построек разрушилась, и уцелели только в турлучных зданиях столбы — да и те оказались подгнившими. Хотя граф Паскевич тогда же приказал озаботиться ремонтировкою зданий и для этого велел выдать барону Розену 4-му тысячу рублей ассигнациями; но в сентябре 1830 года, признав излишним производить какие-либо исправления, приостановил их, так как «находил Внезапную пунктом неважным». В виду решенного им тогда вопроса об устройстве в 1831-м году укрепления в Чечне, он признавал достаточным устроить впоследствии на месте, занятом крепостью, только укрепленный пост для сообщений с Дагестаном. Таково было положение одного из серьезных наших военных пунктов, владевшего однако сорока крепостными орудиями, на котором лежала охрана кумыкских владений и в особенности многонаселенной и торговой деревни Андреевой, называвшейся всеми не иначе как городом.

Расположившись на Чумле, ших Абдулла тотчас направил партию качкалыковцев и мичиковцев, в числе 300 человек, на р. Ямансу для пресечения сообщения между Внезапною и Таш-Кичу. На следующий день, 27-го мая, он открыл свои операции нападением на андреевских кумыков, бывших на фуражировке; двое из них были ранены, а девять попали в плен. Пристав Аджиев преследовал эту партию, но безуспешно. 28-го числа она отогнала скот [217] у Моцал-аула, что ниже Андреевой, и захватила в плен ехавших из Терекеме андреевских князей: Уцмия, сына его Биереслана и племянника Айдемировых. С этой минуты цели неприятеля вполне выяснились, а разнесшееся повсюду в народе обещание Кази-муллы прибыть к 20-му июня в кумыкские владения и лично распорядиться участью Внезапной, заставили полковника Сорочана немедленно отправить в подкрепление гарнизону еще и 3-й батальон 40-го егерского полка, с двумя орудиями, под начальством капитана Неверовского; сам же Сорочан решил предпринять кратковременное движение за Сунжу, «чтобы отклонить тамошних чеченцев от соединения с Кази-муллою и дать им понять, что мы еще имеем силы действовать». Так он выразился в своем донесении.

Движение Неверовского произошло благополучно на всем пути; но в семи верстах от крепости, в Воровской балке, он 31-го мая был неожиданно встречен и атакован частью сил Абдуллы, в числе 800-1000 человек. Подкрепив авангард и очистив впереди себя лес беглым ружейным и картечным огнем, Неверовский заставил горцев открыть ему дорогу; но едва прошел около полуверсты, как они всею массою атаковали батальон с тыла. Подкрепив его в свою очередь из авангарда, и отбиваясь на каждом шагу, Неверовский кое-как выбрался из леса, но следовать далее не мог, потому что неприятель окружил его с трех сторон. Рассчитывая на помощь из крепости, где с выходом батальона из лесистой балки не могли не быть услышаны орудийные выстрелы, Неверовский остановился и стал выжидать. В продолжение двух часов он отражал неприятеля, предпринявшего ряд атак «с ужасным ожесточением», и несколько раз на шашках врезывавшегося в ряды стрелков. Наконец, действительно, подоспели [218] из крепости три роты 40-го егерского полка, с майором Сипайло, которые вывели своих товарищей из крайнего затруднения. При приближении их Абдулла отступил, и дальнейшее следование батальона во Внезапную было беспрепятственное. Потеря егерей заключалась в одном обер-офицере (капитан Карев) и четырех рядовых убитыми и в двадцати трех нижних чинах ранеными.

Полковник Сорочан, усматривая из этого случая, что дела серьезнее, чем можно было ожидать, просил Емануеля — или прислать ему какой-нибудь пехотный полк, или обратить назад 1-ю бригаду 14-й пехотной дивизии, справедливо замечая, что если сам Кази-мулла не постеснялся в то время атаковать кр. Бурную в виду целого отряда, то и подавно не будет затрудняться с креп. Внезапною, где войск значительно менее. В ответ на это Емануель велел ему собрать три батальона, с кавалериею и артиллериею, и отправиться в кр. Внезапную самому. Он находил эти силы весьма вескими, «так как во время турецкой и персидской войн те же три батальона его полка были вполне достаточны, чтобы отразить все покушения неприятеля». Сам Емануель обещал прибыть по окончании операций в центре.

Пока достигло до Сорочана это «повеление», он успел произвести предвзятую им диверсию, собрав для этого в кр. Грозной отряд из батальона 40 егерского полка, 400 человек вверенного ему 43-го егерского полка, 4-х орудий конно-казачьей № 6 роты, 2-х орудий батарейной № 1 роты 20-й и двух легкой № 2 роты 22-й артиллерийских бригад, двухсот казаков Моздокского полка, сотни Гребенского и двухсот терских чеченцев. 4-го июня в полночь он выступил за Сунжу и к рассвету был за Ханкалой, против покорной нам деревни Шавдона. Отсюда он проследовал мимо Атаги и Ставноколя, в трех [219] верстах от последнего, и, став лагерем в шести верстах от большого Чеченя, ожидал прибытия к себе с приветствием старшин; но последние не явились. Из этого Сорочан заключил, что «в народе непокойно». 7-го числа он повернул к аулу б. Атаге с тем, чтобы следовать к Энгелику и потом в Грозную; но узнав, что за Аргуном, в лесу, у сел. Белгатоя, собралась партия в пятьсот человек, чтобы воспрепятствовать его переправе, если бы он пошел туда, а другая такая же в лесу против Энгелика, он двинулся к этому последнему селению. При приближении к нему, отряд был встречен ружейным огнем, и наши терские чеченцы, следовавшие в авангарде, были отброшены. В атаку были посланы казаки, с двумя конными орудиями, под начальством командира Моздокского полка подполковника Засса, которые, после короткой рукопашной схватки, заставили партию укрыться в лесу. У нас убит один и ранено двое: убито 2 и ранено 5 лошадей. Не желая усложнять дела, Сорочан отступил, повернул на Алды и 8-го числа, прибыв в Грозную, отпустил войска на линию. Из этой экспедиции он окончательно убедился в полном нерасположении к нам народа, который везде встречал его во всеоружии; даже аманатские хозяева видимо выказывали свою неблагонадежность.

Пока Сорочан диверсировал в Чечне, на кумыкской плоскости мятеж разгорался с особенною силою, и дела Абдуллы подвигались с прогрессивным успехом. Партии его не упускали случая перехватывать по дорогам всех неосторожных андреевцев и, приблизившись к Хасав-юрту, требовали от жителей, чтобы они или очистили это селение, или выбрались бы в Костек и в деревню Андрееву, иначе они лишатся всего скота. Хасав-юртовцы, подумав, предпочли с покорностью отдаться в распоряжение Абдуллы, [220] которому не могли противодействовать, потому что скопище его уже возросло до трех тысяч человек. Они были все выпровожены в Аух, а князь их Хасав-Амзат бежал под нашу защиту. Что касается андреевцев, то они сделали еще одну попытку к противодействию неприятелю, по случаю отбития у них части скота; но получили хороший урок, и опять потеряв одного убитого и двух раненых, отказались не только от дальнейших покушений в этом роде, но и от всякого повиновения своему приставу Муртузали Аджиеву. К пятому июня дороги в Андрееву и к Казиюрту были заняты, всякое сообщение прекратилось, и кумыки решительно покровительствовали мятежникам, не сопротивляясь даже и тогда, когда они их грабили и разоряли. Мало того, оказалось, как доносил вслед за тем Сорочан, что «все без исключения горские народы, обитавшие против левого фланга линии», судя по их поведению, приняли сторону Кази-муллы, с намерением теснить нас на всех пунктах. Некоторые же общества, как например жители громадного Герменчука, вооружали даже своих детей, начиная с пятнадцатилетнего возраста.

Сорочан, получив сведения о событиях, происшедших в отсутствие его среди кумыков, опять просил Емануеля о подкреплении; сам же отклонил от себя выезд из Грозной, так как не считал возможным оставить ее в положении, которое было не менее опасно и подвергло бы ее, по его мнению, неизбежному нападению, если бы чеченцы заметили ее сколько-нибудь ослабленною. Вместо себя он приказал немедленно следовать во Внезапную полковнику Шуйскому, с батальоном вверенного ему 40 егерского полка и четырьмя орудиями батарейной № 1 роты 20-й артиллерийской бригады, принять там начальство над гарнизоном и действовать по обстоятельствам. Сорочан не дал ему даже казаков, так как они составляли [221] единственный резерв, которым можно было располагать в случае крайности. Конечно, Сорочан получил за это выговор, и совершенно основательный, потому что упускал момент для поражения неприятеля в главном пункте его сборов, и притом в то удобное время, когда он еще не превозмогал наших сил. Но это делу нимало не помогло, потому что Емануель, личное присутствие которого было столь необходимо, ничего не видя собственными глазами, оставался прикованным к правому флангу и центру и удовлетворялся пока перепискою и заочными распоряжениями. Все, чем он ограничился на этот раз, состояло в приказании — приготовить к его прибытию всех казаков.

Наконец, уже и андреевцы, окончательно убедившись в своем беззащитном и беспомощном положении, совсем склонились на сторону неприятеля и послали сказать Абдулле, что если он будет блокировать крепость и отведет у нее воду, то они не только ему не воспрепятствуют, но сами постараются створить ворота. Все же другие кумыки и частью ногайцы также начали постепенно примыкать к скопищу и в вознаграждение за это получали обратно захваченный у них скот и пленных. В это время сообщения были до такой степени стеснены, что даже батальону с артиллериею невозможно было беспрепятственно пробраться по дороге, как это и подтвердилось случаем, последовавшим 6-го июня. В этот день из Внезапной были высланы 300 человек 43 егерского полка, при двух орудиях, под начальством штабс-капитана Быкова 1-го, на встречу 40-го егерского полка майору Сипайло, возвращавшемуся с двумя ротами из казиюртовского укрепления, куда он был командирован с тремя, чтобы одну оставить там в подкрепление гарнизону. Быков и Сипайло соединились у Моцал-аула, в 12 верстах от Внезапной, и затем прошли без [222] приключений еще пять верст. Но здесь передовая цепь наткнулась на неприятеля, засевшего в канавах, покрытых густым кустарником. Обстреляв их несколькими картечными зарядами, Сипайло ударил в штыки и выбил горцев из их ложементов, вырвав у них при этом большой значок, в виде знамени, на котором с обеих сторон красовались две короны и надпись «vive le roi»; но едва роты прошли полверсты, как уже окончательно были окружены двухтысячным скопищем, насевшим на них с необыкновенною дерзостью. Не взирая на, картечный огонь и на чувствительные потери, неприятель повторял атаку за атакой и преследовал егерей буквально по пятам. В седьмом же часу вечера, когда пошел сильный дождь, и пальба из кремневок по необходимости прекратилась, мятежники перешли в целый ряд рукопашных схваток, прекратившихся только у входа в деревню Андрееву. Подходя к ней, Сипайло рассчитывал, по обыкновению, на содействие жителей, но на этот раз ошибся: андреевцы не оказали ему никакого пособия, а некоторые из них, по словам Сорочана, даже с каким-то злорадством любовались затруднительным положением нашей колонны. Это был еще один решительный факт измены, который ясно доказывал, чего именно мы должны ожидать от кумыков в будущем. В пятичасовом непрерывном бою, подвигаясь шаг за шагом, колонна Сипайло потеряла 5 убитых, 32 раненых и 4-х контуженых нижних чинов. На другой день оказалось, что в рядах неприятеля участвовали и многие андреевцы, а остальные, которые не отходили от деревни, приготовились окончательно истребить колонну, если бы увидели ее поражение. Впрочем, хотя эти сведения требовали подтверждения, потому что были и другие им противоположные: но в результате все же выходило, что мы не [223] имели ни основания, ни права рассчитывать более на громадное население Андреевой, так как оно ясно видело, что защитить его мы не можем, а Абдулла имеет все средства безнаказанно распорядиться его полями, стадами, имуществом и жилищами. Некоторые андреевцы объявили об этом воинскому начальнику крепости Внезапной вполне чистосердечно, и на напоминание им присяги отвечали, что сила обстоятельств разрушает иногда и самую присягу, тем более, что Кази-мулла обещает уничтожить всякие сословные преимущества, установить равенство и наделить бедных за счет богатых — что для большинства представляется весьма заманчивым. Все эти сведения в подробности были сообщаемы генералу Емануелю. Он изумлялся бездеятельности Ковалева; возмущался невозмутимостью Сорочана, неподвижно сидевшего в Грозной, и делал ему жесткие указания и замечания; в третий раз приказывал ему немедленно отправиться «к угрожаемому пункту» и объяснял, как он должен поступать — а, в то же время сам не двигался с места. Немудрено, что при этих условиях дерзость, самонадеянность и силы неприятеля возрастали ежедневно; к половине месяца они достигли до 8000 человек, включая андреевцев, а также костековских ногайцев и кумыков, которые, между прочим, под предводительством князя своего Чепалова, убили пристава, терского кизлярского войска хорунжего Батырева, и с ним 9 евреев, торговавших в Костеке.

14-го июня, в восемь часов утра, толпы неприятеля наподобие саранчи обложили крепость Внезапную, развернув свои аванпосты не далее трех четвертей версты от нее. Через час после того гарнизон остался уже без воды, которая была отведена в полторы версты от крепости.

Колонна полковника Шумского, выступив из станицы Червленной в ночь с 11-го на 12-е число, 14-го [224] прибыла в Таш-Кичу. Отсюда он послал нарочного в кр. Внезапную узнать о положении дел и объявить Ковалеву, чтобы тот вышел к нему на встречу с батальоном егерей; но нарочный, возвратясь в тот же день, донес ему, что Внезапная находится в тесной блокаде, и нет лазейки, через которую можно было бы пробраться в крепость. Шумский поставлен был в необходимость обойтись собственными средствами и 15-го числа, в три часа пополуночи, двинулся вперед. Едва он, в десять часов утра, прошел Воровскую балку, как мгновенно был окружен плотною массою неприятеля, приблизительно до пяти тысяч человек, ожесточение которого при первой же атаке ясно доказывало, что он решился совсем истребить колонну, и в этом заранее был вполне уверен. Шумский, предвидя жестокий бой, со своей стороны принял соответственные меры, а его удалые егеря с первого же момента ознаменовали себя чудесами храбрости. Нападения следовали одно за другим с такою быстротою на всех фасах колонны, что не было возможности заряжать ружей, и картечь да штыки только и пролагали дорогу батальону, который подвигался черепашьим шагом. Потери его усложнялись ежеминутно; потери неприятеля от губительной картечи на полуружейный выстрел были также громадны, — но ни одна сторона ими не смущалась и продолжала с полною решимостью преследовать свои цели. До какой степени тяжело пришлось злополучному батальону, видно из того, что семь верст он едва прошел только в течение восьми часов и, весь окровавленный, в пять часов вечера прибыл в крепость, не оставив однако в пути ни одного раненого и по возможности подобрав всех своих убитых. Урон его заключался в 14 убитых, 62-х раненых и 14 контуженых нижних чинах и в четырех раненых обер-офицерах. [225]

В то самое время, когда невдали от Внезапной егеря 40-го полка покупали у неприятеля каждый шаг дорогою кровавою ценою, гарнизон произвел вылазку охотников и покушался или обеспечить себя водою хоть на несколько дней, или и вовсе отбить ее у скопища; но попытка его оказалась напрасною: против нижнего крепостного фаса старое укрепление, рвы которого не были засыпаны, равно блокгауз и возле него обрывистый берег Акташа были буквально усеяны горцами, и путь к воде закрыт безусловно, так что наши охотники, лишившись одного обер-офицера и одного рядового убитыми, шести раненых нижних чинов и одного контуженого, вернулись назад с пустыми руками. С прибытием в крепость колонны Шумского состав ее гарнизона возрос до 14-ти рот пехоты (40 и 43 егерских полков) и до восьми полевых орудий. Но тем чувствительнее стала потребность в воде, потому что маленький запас, оказавшийся в хозяйстве, нужно было разделить на всех и тотчас же истощить его. Шумский велел немедленно рыть колодцы в нижнем укреплении, как наиболее удобном, и хотя 16-го числа, на глубине трех слишком сажень, получил воду, но ее было так недостаточно, что на каждого пришлось не более полкрышки. Офицеры и солдаты братски, поровну, поделились этим достоянием, но зато животным не досталось ни капли.

В ночь с 16-го на 17-е число явился Кази-мулла и привел с собою еще до четырех тысяч человек, так что к этому времени толпы неприятеля, усиливавшиеся чуть не ежечасно, простирались уже до 12-ти тысяч. Поселившись в Андреевой, имам гласно объявил мюридам свои намерения, который состояли в том, чтобы уничтожить последовательно Внезапную, Казиюрт, Таш-Кичу и Кизляр, в сторону которого он сейчас же отправил [226] несколько сот человек, чтобы прервать всякие с ним сообщения, а также притянуть к себе по пути многочисленные ногайские юрты. Кази-муллу встретили все восторженно, — и увлечение народа было невероятное; находившиеся же у него в скопище герменчуковцы убедительно упрашивали его поскорее двинуться к крепости Грозной, чтобы, лишив нас этого главного опорного пункта в Чечне, освободить ее от всякого русского влияния. Из числа доселе покорных нам чеченских аулов мы могли кое-как положиться только на аул Бейбулата, который продолжал считаться нашим большим приятелем, да на Аксай; остальные или вовсе отпали, или были вполне неблагонадежны. Деятельность же у крепости Внезапной оживилась: огонь неприятеля, преимущественно с блокгауза и из старого укрепления, не прекращался ни на минуту и давал себя чувствовать гарнизону иной раз весьма внушительно.

17-го числа, с зарею, по распоряжению имама, горцы стали закладывать шанцы в семидесяти саженях с левой стороны крепости. Для воспрепятствования их работам Шумский выслал сильный батальон, с четырьмя орудиями и, после непродолжительного боя, разогнал толпы. Потеря наша состояла из шести раненых нижних чинов. 18-го и 19-го июня толпы горцев производили вокруг крепости разные передвижения, видимо отыскивая более удобные подступы для штурма; но артиллерия постоянно их разгоняла. С 19-го июня положение гарнизона стало невыносимым и, по словам Шумского «ужасным». К счастью, в течение пяти-шести дней раза два перепал небольшой дождь, но тем не менее люди томились сильною жаждою. Чтобы облегчить их страдания, полковник Шумский решил еще раз произвести отчаянную попытку для возвращения воды и 20-го июня, в три часа утра, опять произвел вылазку из 800 человек. С горячим [227] рвением ринулся этот сводный батальон на неприятеля прямо в штыки и атаковал его у блокгауза и обрывистого берега. Но по мере того, как длилась рукопашная схватка, толпы горцев прибывали и плотною массою облегали солдат, которые с явным равнодушием, а иные даже как бы с охотою, погибали под ударами мюридов. Офицеры, по словам полковника Шумского, превзошли всякий героизм; отвага и распорядительность их были необыкновенны. Но ничто не помогало, и бой с каждой минутой клонился все более и более на сторону неприятеля. Наконец, пришлось прекратить это бесполезное состязание. Шумский с трудом отозвал изнуренных людей и отступил в крепость, не достигнув цели ни на волос. Мы понесли ужасную потерю: из строя выбыла почти половина охотников. Убиты: 40-го егерского полка прапорщик Тарасевич и обоих полков, с артиллеристами, 88 нижних чинов; ранены: 40-го полка кап. Бирзуль, шт. кап. Остаповский, пор. Шангирей, прапорщики Майборода и Болотников; 43-го полка шт. кап. Быков, пор. Ярцов, подпор. Калиш-оглы; 22-й арт. бриг, подпор. Редутский и 264 нижних чина; контужено 15. Гарнизон обессилел и пал духом. «Терпение его к перенесению недостатков и мужество к защите крепости поддерживались — пишет Шумский — только увещаниями моими и гг. офицеров». В особенности страдали несчастные больные и раненые, которых набралось в крепости свыше 400 человек. По донесению Шумского, «они терпели неизъяснимую нужду не только в продовольствии, но и в лечении, потому что все средства были пресечены». А тут, на беду, снарядов оставалось очень мало, и приходилось скоро вовсе прекратить действие артиллерии. «Выше поясненные причины, по заявлению Шумского, были к продолжительному охранению крепости ненадежны». Колодцы, однако, продолжали рыть, но [228] бесполезно, и единственное утешение для гарнизона в этот и на другой день заключалось в благодати божией, доставившей запас дождевой воды дня на четыре, так что пришлось крепко пожалеть о кровавой и бесплодной вылазке. Толпы неприятеля все прибывали, и 22-го числа разом прихлынула их еще тысяча человек; но на это уже мало обращали внимания.

В ночь на 23-е число неприятель успел провести шанцы от крутизны Акташа и от блокгауза, правее старого укрепления, к нижней части крепости, также с левой стороны ее и вверх, параллельно левому фасу, укрепив их фашинами. Таким образом, крепость почти кругом была обведена траншеями; кроме того, в трех местах возникли крепкие засеки, в которых находились главные силы Кази-муллы. В течение дня и потом 24-го числа он усердно изощрялся в воспроизведении принадлежностей для штурма и, между прочим, устроил 140 катов, назначавшихся для закидывания рвов, каждый в 2 аршина ширины и в 1 1/2 длины, из бревен, помещенных между двумя колесами. На следующий день, в два часа пополуночи, масса неприятельской пехоты незаметно приблизилась оврагом против люнета к самому гласису и бросилась на штурм; но егеря этого ожидали давно и встретили ее беглым огнем, а картечь им помогла. Скопище было отброшено, не причинив гарнизону никакого вреда. К вечеру люди значительно ожили и укрепились духом, потому что вновь пошел дождь, и они, с разными ухищрениями, еще сделали хороший запас воды.

Генерал-майор князь Бекович-Черкаский узнал о блокаде Внезапной из письма к нему полковника князя Мусы Хасаева только 17-го июня. Одновременно с этим он получил через барона Розена 4-го предписание графа Паскевича, из г. Александрова, от 3-го мая — [229] вступить в начальствование левым флангом линии и в командование войсками. Прибыв 19-го числа в крепость Грозную, он взял из шести рот ее гарнизона 400 человек 43-го егерского полка, присоединил к ним 600 казаков Моздокского полка, Гребенского и Семейного войск, восемь орудий конноартиллерийской казачьей № 6 роты, и 21-го июня выступил в Таш-Кичу. Для обороны Грозной, которая находилась в крайне дурном состоянии, осталось всего 600 человек пехоты. Кизляр не имел почти никакой защиты, поэтому кн. Бекович предписал командиру Семейного войска подполковнику Ускову, чтобы он, как знает, собрал сколько окажется возможным казаков и, присоединив к ним три орудия легкой № 2 роты 22-й артиллерийской бригады, защищал бы город и его окрестности. Резервов не осталось нигде, так как в этот момент все войска левого фланга были раздроблены по укреплениям, очутившимся, к слову сказать, среди мятежников. Сильный разлив Терека не допустил кн. Бековича прибыть в Амир-Аджи-юрт ранее 23-го июня. Здесь, в виду опасности, угрожавшей Кизляру, кн. Бекович отправил назад, в распоряжение подполковника Ускова, сто человек казаков терского Семейного войска и часть артиллерии, а взамен последней взял из укрепления три орудия 1-й батарейной роты 20-й артиллерийской бригады и 24-го июня прибыл со своим отрядом в Таш-Кичу. Появление наших солдат чрезвычайно обрадовало жителей Аксая, которые, не будучи в состоянии удерживаться против понуждений Кази-муллы, уже готовы были к нему присоединиться, и если этого не сделали, то благодаря лишь князю Мусе Хасаеву, который постоянно ободрял их скорым прибытием наших войск. Аксаевские князья, желая поскорее развязаться со своим положением, в котором они стояли между двух огней, уверяли кн. Бековича, что [230] его отряд, несомненно, может пробиться к Внезапной; но он, не поддаваясь их уверениям, и зная, что для малочисленных войск весьма неудобно пробиваться через неприятельский район на протяжении двадцати семи верст, где были четыре глубоких перекопа, устроенные Кази-муллою, не уступил их убеждениям и остался в укреплении Таш-Кичу. Генералу же Емануелю по поводу этого он донес:

«Имея в виду весьма сильного неприятеля, в деле с которым неминуемо должно потерять много людей, и пришедши с незначительным числом войск в крепость, я, не сделав достаточного подкрепления гарнизону, должен быть и сам без воды. А потому, дабы, по крайней мере, удержать от мятежа деревню Аксай и спасти гарнизон укрепления Таш-Кичу, я остаюсь в теперешнем моем расположении, откуда всячески буду стараться, ежели найду возможным, наносить вред неприятелю».

Вместе с тем он просил его поспешить на левый фланг линии с достаточным числом войск, так как малейшее замедление легко могло нам сделать, писал он, величайший вред. Но Емануель, наконец, сам распорядился о движении войск из центра и с некоторых пунктов левого фланга форсированным маршем к Амир-Аджи-юрту, а затем и лично выехал туда. Кази-мулла, узнав о прибытии князя Бековича и, вероятно, прослышав о сборе еще другого отряда, 26-го июня расположил часть своих сил, до пяти тысяч человек, на половине дороги от Таш-Кичу к Внезапной, в деревне Хасав-юрте. Партия же, направленная им к Кизляру, состоявшая преимущественно из аксаевских, костековских и тарковских ногайцев, не имея у себя, как видно, хорошего руководителя, произвела лишь несколько хищнических проделок и не сделала ничего особенно важного, хотя перетревожила город, с окрестным населением, и [231] могла бы причинить, по своей многочисленности, существенный вред. О приближении ее кизлярский комендант подполковник Широков узнал 18-го июня, после нападения, произведенного ею на ватаги в Кузнецовом рынке, которые она сожгла, перерезав всех находившихся там ловцов и рыбопромышленников. Тотчас он послал на разведку плац-майора Ходжаева, с единственною находившеюся у него командою казаков, в числе 20 человек, и имел возможность окончательно удостовериться, что Кизляр не в безопасности, так как Ходжаев был атакован скопищем свыше шестисот человек и должен был с казаками искать спасения в море. Погрузившись в воду по самые плечи, они все кое-как добрались камышами до рыбачьих лодок и там укрылись. В городе произошел переполох; все жители заперлись в крепости, а подполковник Широков обратился за помощью к Сорочану. 19-го числа мятежники сожгли дрюковскую ватагу и намеревались переправиться через Терек для нападения на Кизляр; но высокая вода спасла на этот раз город. После денных и ночных тревог кизлярцы впервые перевели дух только 21-го числа, когда к ним прибыла на защиту передовая команда казаков, в числе 25-ти человек, а 24-го июня почти успокоились, потому что явился подполковник Усков, с двумя сотнями и с пятью орудиями. Это, однако, не помешало неприятелю, в ночь под 25-е число, сжечь пост Долобинский и возле него станицу Александрию, в 45 верстах от Кизляра, из которой, впрочем, жители были выведены заблаговременно. Усков, примкнув к себе из кизлярского гарнизона 150 человек линейного № 8 батальона, с 26-го июня стал теснить неприятельские партии вниз по Тереку к Каспийскому морю и расположился в окрестностях Александрии. Этим маневром он отрезал партии от кизлярского района. 28-го июня население [232] города оставило крепость, возвратилось в свои дома и там зажило по-прежнему — хотя не без страха и опасения.

У Внезапной в течение трех суток, по 29-е июня включительно, продолжались атаки последовательно на все фасы крепости. Гарнизон, хотя крайне ослабленный, держался в полном смысле геройски, так как кн. Бекович нашел возможность, через надежного и весьма дорого стоившего нам лазутчика, ободрить его известием, что на выручку не замедлит прибыть сильный отряд с генералом Емануелем. Благодаря в высшей степени усердному содействию артиллерии и необыкновенной распорядительности Шумского, егеря за все эти дни потеряли всего лишь 12 раненых нижних чинов и одного контуженого обер-офицера. Безуспешность неприятельских штурмов следует, конечно, отнести отчасти также к тому, что при осадных войсках не было Кази-муллы, который, обеспечив свои замыслы у крепости, и поручив осаду Абдулле, продолжал находиться в Хасав-юрте, уверенный в непременном и неизбежном следовании прямо к нему в руки слабого отряда князя Бековича. Но последний держался крепко раз взятого решения и не давался в ловушку. 26-го же числа он послал подполковника Засса, со всею кавалериею, с тремястами егерей и четырьмя орудиями, под видом фуражировки, на рекогносцировку впереди Аксая, к стороне дер. Андреевой, и в результате получил точные сведения, что в этот день и накануне передалась Кази-мулле еще новая весьма значительная часть аксаевских ногайцев. Вечером же, кроме того, ему доставлено несколько запоздалое известие от подполковника Широкова о явной опасности, грозящей Кизляру, и о беспомощном его положении. По поводу этих двух обстоятельств кн. Бекович тотчас же, в семь часов, выступил на урочище Хасалай. Здесь он узнал, что отдавшиеся имаму ногайцы в этот день утром [233] бросили свои аулы и направились с ним к Урчаковскому посту, находящемуся ниже Кизляра, чтобы там переправиться через Терек и, конечно, напасть на город. Таким образом, кизлярцы, немного успокоившиеся по случаю прибытия подполковника Ускова, никак не подозревали, что им готовится нежданное посещение. Только выступление из Таш-Кичу князя Бековича отвело от них грозу, потому что Кази-мулла, узнав о его движении, повернул обратно к Хасав-юрту степью, раздробив свои толпы на отдельные партии и разослав их по разным дорогам. Но одна из этих партий была усмотрена зоркими казаками кн. Бековича, которые бросились ей наперерез, атаковали, рассеяли, семерых положили на месте и одного взяли в плен. Бекович повернул назад и ночевал в 25-ти верстах от Таш-Кичу, так как, за утомлением своего отряда, сделавшего в восемнадцать часов более ста верст, далее следовать не мог. 27-го июня он возвратился в укрепление.

Тем временем войска, поднятые генерал-от-кавалерии Емануелем из центра и частью с левого фланга линии, следовали без устали днем и ночью, делая переходы в сто верст — пехота на подводах, с шестичасовым роздыхом, а казаки и артиллерия — с восьмичасовым привалом раз в сутки. 27-го июня они стянулись в Амир-Аджи-юрте ². В этот же день приехал к ним из Ставрополя генерал Емануель, тотчас выступил с ними далее и к 10 часам пополудни прибыл в Таш-Кичу. В полночь, присоединив к себе отряд кн. Бековича, он двинулся к Внезапной двумя колоннами в следующем порядке: [234] в первой — в авангарде освещали путь сто казаков терского Семейного войска; потом шли: рота 7-го линейного батальона, рота кабардинцев, одно пешее орудие, две роты крымцев, одно пешее орудие, две роты севастопольцев, одно конное орудие, гребенцы, одно конное орудие, казаки Горского полка, два конных орудия, казаки Волгского полка; вторая колонна — 43 егерского полка две роты, два пеших орудия, рота егерей, одно пешее и одно конное орудия, рота егерей, два конных орудия и 500 казаков. Емануель решил зайти скопищам Кази-муллы во фланг и в тыл, для чего взял кружное направление на аулы: Сала, Бата-юрт, Байрам и Моцал. Он имел возможность лично убедиться в бесконечно враждебном к нам настроении всех жителей, так как ни одного из этих аулов не пришлось пройти иначе, как при содействии штыков, а Байрам защищался даже весьма упорно. Он был взят штурмом, с потерею, впрочем, для нас одного только убитого и нескольких раненых нижних чинов. В этих четырех аулах захвачено в плен 69 человек и отбито до 800 штук рогатого скота. Кази-мулла положил себе сначала выждать наш отряд в поле, не снимая осады; но когда узнал, что его скопищу готовится удар в тыл, то в десять часов утра, 29-го июня, мгновенно отозвал его от крепости и отступил на правую сторону Андреевой. Здесь он стоял до четырех часов пополудни, а вслед затем, руководимый какими-то соображениями, разделил свои толпы на две неравные части, двинулся еще далее, по направлению к ауховским деревням, и занял первоначальную и крепкую позицию Абдуллы на урочище Чумлы. Таким образом, злополучный гарнизон, выдержав шестнадцатидневную тяжкую осаду, получил наконец возможность отпраздновать свое освобождение. С пятнадцатого июня, когда он имел под ружьем 1365 [235] человек, он лишился, отбиваясь от неприятельского скопища в четырнадцать тысяч человек, убитыми, ранеными и заболевшими 474, кроме тех, которые отягощали его своим пребыванием в крепости после полевых дел 31-го мая, 6-го и 15-го июня. Общая же потеря его, включая и эти дела, одними только убитыми и ранеными, без заболевших, простиралось до 576 человек. С освобождением Внезапной окончательно очистились от неприятеля окрестности Кизляра.

Блокада крепости Внезапной показала все несоответствие последней ее назначению. Емануель велел тотчас же снести блокгауз, находившийся в ста саженях от крепости, послуживший неприятелю твердым опорным пунктом, затруднявший действие нашей артиллерии и вообще служивший нам помехою. Вместо него он приступил к устройству передового укрепления и прикрытого пути, чтобы, в случае нового нападения, по крайней мере, обеспечить гарнизон водою. В июле того же года Государю Императору угодно было повелеть — или усовершенствовать оборону Внезапной, или избрать для крепости другой более выгодный пункт. Кавказское начальство остановилось на первом из этих распоряжений и приступило к составлению, через инженеров, соображений и сметы. Дело это тянулось долго, и только в 1835-м г. Государь утвердил проект исправления и улучшения обороны Внезапной, а к концу 1837-го года были окончательно произведены и все работы.

До освобождения от осады кр. Внезапной, ни князь Бекович, ни Емануель не имели никаких сведений об участи казиюртовского укрепления, потому что никто из лазутчиков не мог туда пробраться, под опасением лишиться головы — и это конечно немало всех беспокоило. Однако оказалось, что, несмотря на разные попытки Кази-муллы, укрепление осталось целым и невредимым и отделалось [236] от неприятеля, при постоянных денных и ночных тревогах, без всякого для себя ущерба. Начиная с 20-го июня и переходя в июль месяц, партии, подъезжавшие к укреплению или для рекогносцировки его, или с хищническою целью, при особенной бдительности гарнизона и распорядительности воинского начальника штабс-капитана Тарасевича, были разгоняемы и не воспользовались ни одним бараном; жители же селения Казиюрта, передавшиеся Кази-мулле и оставившие свою деревню, не смели появиться в ней ни для какой нужды, так как их тотчас приветствовали наши орудия и заставляли убираться вон. С освобождением Внезапной значительно облегчилось и положение казиюртовского гарнизона.

Емануель не мог удовлетвориться одним отступлением Кази-муллы. Нужно было или вовсе удалить его из кумыкских владений, или, по меньшей мере, разбить его скопище, дав мятежникам чувствительный урок. Для этого 1-го июля, в два часа пополуночи, войска выступили из лагеря при крепости Внезапной к ур. Чумлы двумя колоннами в следующем порядке: 1) сотня казаков, два конных орудия, рота Крымского полка, два пеших орудия, рота кавказского линейного № 7 батальона, две роты Севастопольского полка, четыре сотни казаков; 2) две роты егерей, два пеших орудия, рота егерей, пешее орудие, конное орудие, рота егерей, два конных орудия, триста казаков. На рассвете, в четырех верстах от крепости авангард был встречен засевшим в лесу неприятелем, который сразу осыпал его массою пуль. Загорелась бойкая перестрелка, среди которой стрелки наши, переходя время от времени в штыки, последовательно вытесняли горцев из лесной чащи. Но движение это происходило чрезвычайно медленно, потому что личное присутствие Кази-муллы, одушевляя его толпы, придавало [237] им особенное упорство. Чтобы ускорить следование авангарда, Емануель выехал вперед и сейчас же был ранен пулею в грудь навылет. Князь Бекович, приняв начальствование над войсками и подвинув к стрелкам резервы, выслал вперед часть орудий, в поддержку цепей, и, при содействии их картечи, пошел на штыках. Он достиг цели очень скоро: лес был очищен; завалы, устроенные при выходе из него, взяты один за другим; урочище Чумлы поступило в наше распоряжение, и оставался только впереди сильно укрепленный аул Акташ-Аух, в котором заседал самый цвет скопища имама. Обстреляв его густым орудийным огнем, князь Бекович направил к нему тех самых егерей, которые уже трижды пролагали себе дорогу сквозь толпы Абдуллы в кр. Внезапную — и Акташ был также взят после десятиминутного, но жестокого рукопашного боя.

Пока войска опустошали селение, а потом, заложив в разных местах горючие снадобья, давали ему время разгореться, и сами отдыхали — Кази-мулла повернул свои толпы назад, опять овладел лесом, с необыкновенною поспешностью перегородил дорогу засеками и перерезал ее глубокими рвами. Князь Бекович, узнав о том, взял другое направление; но, к удивлению, Кази-мулла и здесь его предупредил тем же порядком, так что едва вытянулись войска, как были схвачены огнем по всему пути их движения. Тяжело досталось им это отступление, в особенности с той минуты, как они втянулись в дефиле, пролегавшее между горами, покрытыми непроходимым лесом. Здесь, чтобы задержать нас на каждом шагу и ознаменовать его новою жертвою, Кази-мулла не упускал из вида ни одного сколько-нибудь объемистого дерева, не оставлял без внимания ни одной густой верхушки его и, благодаря своей четырнадцатитысячной [238] массе, поражал нас жестоко. Мы не знали, куда нам удобнее отстреливаться, потому что град пуль несся и с высот, и с отлогостей, и как бы откуда-то снизу — что доказывало стрельбу лежмя или на коленях. Под таким адским огнем устоять было трудно даже кавказским солдатам — и они, наконец, смешались и пришли в беспорядок. Князь Бекович употреблял все усилия, чтобы возвратить войскам присутствие духа: сам, как простой солдат, бросался вперед с обнаженною шашкою и переменил под собою две убитых лошади; наскоро собирая то там, то сям расстроенные роты, он успевал их ободрять, водил в штыки — и все-таки не мог добиться того, чтобы дать решительный отпор неприятелю. Наконец, оставшись в арьергарде с последнею частью, и приняв на себя непосредственное командование ею, он здесь достиг кое-какого порядка и по возможности восстановил равновесие боя, — как вдруг получил донесение, что авангард атакован и далее следовать не может. Передав начальство над арьергардом командиру Волгского казачьего полка полковнику Ушакову, он поскакал вперед, вскоре и здесь устроил войска, а затем открыл им дальнейшее движение. Пользуясь его отбытием, Кази-мулла стянул назад несколько тысяч человек и с необыкновенною решимостью опять ударил на арьергард, бросившись в то же время на орудие батарейной № 1 роты 20-й артиллерийской бригады. Полковник Ушаков был убит; артиллерийские лошади и вся прислуга мгновенно пали; вдобавок к этому, по какому-то несчастному случаю переломилась под одним орудием ось — и оно очутилось в руках у горцев. Напрасно офицеры истощали все силы, чтобы возвратить нижним чинам их стойкость. По словам Емануеля ³: [239]

«Они ободряли их беспрестанно, приводя в возможный порядок и заступая нередко место простых солдат — отчего мало кто из них не был ранен или контужен, и почти у каждого были побиты или лошади, или прострелены платья».

Но все-таки мы не могли возвратить орудие, которое осталось предметом торжества Кази-муллы, вместе с зарядным ящиком и двумя патронными. Что было бы далее — трудно сказать; но на счастье подоспел из Байрам-аула резерв, в составе батальона 40-го егерского полка, двух рот Севастопольского и двух орудий — и обстоятельства переменились. Оградив усталые войска густою цепью, и в этом построении опрокидывая все атаки неприятеля, прибывшее подкрепление дало возможность отряду вырваться, наконец, из рокового дефиле и устроиться. В пять часов вечера он прибыл в лагерь. В этом жарком деле мы лишились убитыми одного штаб, двух обер-офицеров и 111 нижних чинов; ранеными — одного генерала, трех штаб-офицеров, восьми обер-офицеров и 249 нижних чинов; контужеными — семи нижних чинов. Рана Емануеля была хотя и сильна, но не опасна, и он в скором времени рассчитывал получить «совершенное исцеление».

Виновником злополучного исхода сражения Емануель считал кн. Бековича; но последний, в свое оправдание, донес ему, что с изнуренными солдатами, которые без воды сражались 12 часов, он не нашел возможным выручить орудие и ящики, тем более, что все остальные орудия солдаты во время дела тащили на себе. Обиженный упреком, кн. Бекович просил расследования, так как обвинение считал для чести своей оскорбительным, и, в случае действительной его виновности, требовал предания его суду. Но дело улеглось без последствий, и разве только послужило новым материалом [240] для обострения отношений между двумя генералами, которые и без того были достаточно натянуты.

После 1-го июля Кази-мулла стал укрепляться у деревни Болтугай, возле старой канавы, на правом берегу Акташа. Кумыки убедительно просили его, чтобы он выдвинулся в поле и этим предоставил бы им возможность убрать с полей хлеб; но имам, не будучи в состоянии исполнить это потому, что значительная часть чеченцев выбыла из его скопища для полевых работ, обещал удовлетворить их требование лишь тогда, когда из Дагестана прибудут к нему ожидаемые подкрепления в числе будто бы 20 тысяч человек. Кумыки теперь только увидели, что сами себя поставили между двух огней: им нельзя было возвратиться к прежней покорности, потому что они допустили Кази-муллу выслать все их семейства в Салатавию и, в случае ослушания ему, рисковали их потерять; также нельзя было позаботиться о прокормлении себя и этих семейств в будущем. После некоторого размышления они, наконец, решили приняться за уборку хлеба и без покровительства Кази-муллы; но Емануель, узнав об этом, направил к Костеку летучую колонну кн. Бековича. Последний 8-го июля, действительно, захватил жителей в поле на работе, рассеял их, положил на месте до десяти человек, 17 взял в плен и отбил 78 штук рогатого скота. Тогда кумыки совсем пришли в отчаяние, а Емануель, пользуясь этим случаем, послал им прокламацию такого рода:

« Кумыки! Будучи издревле покорными России, вы оставили ныне свои жилища и свои поля, содержащие ваше пропитание. Увлеченные обманщиком и изменниками владельцами вашими в горы, вы забыли данную вами присягу. Внимая к причине вашего заблуждения и постигшего вас несчастья, Высочайшим именем великого Императора я объявляю вам всепрощение, если [241] только вы тотчас же возвратитесь в дома свои с чистосердечным раскаянием и беспрекословно исполните требования российского правительства; в противном случае страшитесь всех предстоящих вам бедственных несчастий».

Чтобы эта прокламация возымела свое действие — нужно было время и толчки извне; но этих толчков, для нас благоприятных, пока не было. Между тем Кази-мулла, отказав кумыкам в пособии, сейчас спохватился — так как нельзя, в самом деле, бросать на волю судьбы народ покорный — и велел своим сподвижникам оказывать им содействие; поэтому кумыки, за исключением немногих, примирились с ним и не дали значения воззванию Емануеля. Видя это, кн. Бекович просил Панкратьева, чтобы он приказал Каханову произвести диверсию к Янгиюрту, в надежде, что рассеявшиеся жители Андреевой, Костека и Казиюрта оставят жатву хлеба и, будучи затруднены приисканием себе надежного приюта за Сулаком, возвратятся к нашему покровительству и подчинению. Это, легко статься, могло бы послужить одним из тех толчков, которые нам были нужны; но дело в том, что, при событиях в Дагестане, подобная диверсия была не совсем возможна, а зоркое наблюдение Кази-муллы за кумыками, и в особенности за андреевцами, не давало надежды на успех предприятия. Партии, которые он привел из Дагестана, то и дело рыскали по кумыкской плоскости и в особенности вблизи деревни Андреевой; но, приветствуемые нашими крепостными орудиями, быстро удалялись. Наконец, около половины июля Емануель узнал из верного источника, что Кази-мулла намерен даже прервать наши сообщения с Тереком. Для противодействия ему он разделил отряд на две колонны: первая, при которой находился он сам, состоявшая из восьми рот 40-го егерского, двух сотен Волгского казачьего полков, двух [242] терского Семейного войска, трех Гребенского, полусотни Кизлярского, двух орудий № 1 батарейной роты 20-й артиллерийской бригады и семи конно-казачьей № 6 роты, была расположена при укр. Таш-Кичу для охраны наших сообщений с Тереком и наблюдения за окрестными аулами; вторая же, под начальством князя Бековича, из роты Севастопольского, двух рот 40-го егерского, четырех рот 43-го егерского полков, трех сотен Моздокского, двух сотен Горского казачьих полков, трех орудий батарейной № 1 роты 20-й артиллерийской бригады и пяти орудий конно-казачьих №№ 5 и 6 рот, оставлена в лагере у Внезапной, где, угрожая неприятельским сообщениям, должна была удерживать за собою деревню Андрееву и препятствовать возмутившимся жителям убирать хлеб.

16-го июля полковник Шумский, с частью первой колонны, произвел усиленную рекогносцировку к слиянию Гудермеса с Сунжою, но неприятеля нигде не нашел. Так как вслед затем он показался в значительных силах возле Хасав-юрта, то 17-го числа вечером была поспешно командирована туда вся вторая колонна, с князем Бековичем, а из первой колонны батальон 40-го егерского полка, 400 казаков и пять орудий, вновь под командою Шумского. Последний пошел в обход правого фланга неприятеля, а князь Бекович ему в тыл. Обе колонны должны были соединиться на рассвете 18-го июля и произвести внезапное нападение на Кази-муллу; но когда они явились, он успел бежать. Емануель, видя, что его воззвание действует на кумыков весьма слабо, передвинул первую колонну на Ямансу, к Баташ-юрту, для содержания сообщения с крепостью Внезапною и для более удобного противодействия кумыкам в уборке хлеба; вместе с тем он изыскивал и всякие другие способы, чтобы оторвать от Кази-муллы передавшееся ему население и возвратить его [243] к прежней покорности. Хотя все его деяния были бледны и представляли собою меры палиятивные, но во второй половине июля казиюртовские князья прислали к шт. кап. Тарасевичу переговорщика, прося позволения возвратиться в свои дома и уведомляя, что половина жителей селения Казиюрта переправилась уже на правый берег Койсу, в уповании на известное давно и испытанное милосердие и всепрощение русского правительства. Тарасевич, без сомнения, не мог удовлетворить просьбу князей и предоставил это усмотрению кн. Бековича; со стороны же последнего своевременных распоряжений последовать не могло, так как Кази-мулла продолжал перехватывать всех и каждого, а с лазутчиков снимал головы. При таком условии трудно было даже за несколько червонцев найти надежного человека для сообщений с ближайшими к нашим войскам пунктами на кумыкской плоскости. В особенности в осадном положении был левый берег Сулака, как нормальная пограничная черта левого фланга кавказской линии, за которою Кази-мулла считал уже себя вполне обеспеченным. Берег этот поручен был охране костековских ногайцев, которые, нужно отдать им справедливость, с полною добросовестностью исполняли это назначение и не пощадили даже своих тарковских соплеменников, когда они, 14-го июля, под предводительством Сулейман-паши, перегоняли его баранту на правый берег реки ⁴. Перехватив весь конвой оробевшего шамхала, едва спасшегося бегством, они доставили его своему имаму, а последний не замедлил воспользоваться этим случаем, чтобы казнить пленников и, повлияв таким террором на [244] тарковских ногайцев вообще, заставить их преклониться перед собою. К удивлению, он достиг своей цели этим странным путем.

Следуя данной Емануелем инструкции, кн. Бекович 21-го июля в полночь отправил на рекогносцировку к р. Сулаку подполковника Засса с 250 казаков, 200 егерей и тремя орудиями. Засс прямою дорогою прибыл на рассвете к Темир-аулу и обнаружил там весьма значительные толпы неприятеля, которые, засев в густых садах и вокруг деревни за плетнем, прикрывали полевые работы жителей Костека и Казиюрта. В виду явного неравенства сил, подполковник Засс не решился завязывать дела и возвратился в лагерь. Но князь Бекович не думал оставить безнаказанным покровительство, выраженное мюридами кумыкам, и на другой день двинулся по вчерашним следам Засса.

23-го июля, на рассвете, он подступил к Темир-аулу. Горцы, увидев колонну, снялись с места и потянулись в горы к Болтугаю. Бекович послал 200 казаков, под начальством Засса, чтобы выманить их в поле и навести на нашу пехоту, скрытую в засаде с двумя орудиями и сотнею казаков. Маневр удался как нельзя лучше, и в то время, как пехота и артиллерия встретили неприятеля жестоким беглым огнем, Засс с казаками ударил на него во фланг. Поражение было полное, и партия, расстроенная и разбросанная, бежала в горы. Колонна направилась вверх по берегу Сулака и, не доходя двух верст до ущелья, расположилась у реки лагерем.

В два часа пополудни мятежники снова начали выходить из ущелья и, собравшись толпами на покатостях гор перед Болтугаем, потянулись к деревне Андреевой, с намерением пресечь колонне возвратный путь. [245] Бекович, однако, не думал пока об отступлении. Оставив на месте вагенбург с достаточным прикрытием, он с остальными войсками, при шести орудиях, направился вслед за неприятелем и скоро нашел его в попутном овраге. Построив пехоту в дивизионные колонны, он двинулся вперед и, подойдя на близкий ружейный выстрел, открыл картечный огонь. После кратковременной беглой пальбы он бросил пехоту с фронта, моментально выбил толпы из оврага и пустил на них кавалерию с флангов. Они бежали без оглядки, оставляя на поле битвы тела своих убитых и десятками бросаясь в бурный Сулак. Мы обошлись без всякой потери, а горцам причинили между тем весьма чувствительный урон. Бекович решил остаться пока на избранном им месте у р. Сулака, чтобы прекратить неприятелю выход из ущелья к Костеку и на поля. Эта угроза подействовала и на кумыков, убиравших жатву по правому берегу реки, и они, оставив работы, стали уходить к салатавцам. Князь Бекович донес Емануелю, что пока салатавцы не будут возвращены к покорности, они не позволят жителям Андреевой, Костека и других деревень выходить из гор, и мы не увидим их на плоскости. Последствия показали, что такое заключение вполне справедливо, и мы, действительно, бились с кумыками без результатов до октября месяца, пока не заглянули в Салатавию.

Кази-мулла, стремясь удержать при себе кумыков, измыслил для этого весьма странный прием: уничтожать их аулы, чтобы, лишив жилищ, принудить поселиться в горах. 24-го июля он, в виду наших войск, произвел первый опыт на деревне Андреевой и испепелил третью часть этого громадного населенного пункта. Князь Бекович в это время сжигал хлеб кумыков на покатостях гор и увидел пожар только тогда, когда, [246] повернув обратно, прибыл на реку Акташ и тронулся к переправе. Конечно, никакой помощи Андреевой он оказать не мог — что крайне возмутило генерала Емануеля, который выразил ему свое неудовольствие в довольно жестком упреке, последовавшем уже не в первый раз. Он велел ему немедленно возвратиться к Внезапной и оберегать д. Андрееву, как важнейший пункт, от которого зависит покорность кумыков. Вследствие этого, вторая колонна, 25-го числа, тотчас по получении этого приказания, повернула обратно и в полночь прибыла на место своего прежнего лагеря. По поводу этого обстоятельства между кн. Бековичем и генералом Емануелем возникло крупное пререкание, при котором, как бывает обыкновенно, личные счеты пошли в ущерб делу. Князь Бекович доносил, что не имеет возможности отстаивать Андрееву на ее трехверстном протяжении, не занимая ее войсками к стороне неприятеля, и «одною военного хитростью» спасать ее не может.

«Из сего же повеления вашего вскпр. — писал он — к совершенному моему прискорбию, вижу, что вы недовольны моими действиями. Когда действия мои не оправдывают меня перед в. высокопр., я нахожу бесполезным снова оными занимать вас. Не может быть более неприятности для чиновника, движимого усердием к пользе службы, когда он не может оправдать доверенность своего начальства. Как я вижу, опытность и дальновидный гений вашего вскпр. требуют при теперешних обстоятельствах генерала для командования отрядом с высшими способностями, чем я одарен; но дабы по части мне вверенной служба не могла упустить что-либо из вида и из предположений в. в., неугодно ли будет командуемый мною отряд поручить другому» ⁵.

В то время, когда мы всеми способами старались отторгнуть кумыков от Кази-муллы, он, наоборот, [247] стремился вновь поднять жителей большой Чечни, значительная часть которых, по снятии осады кр. Внезапной, возвратилась домой для полевых работ. Вместе с тем он употреблял все меры, чтобы отвлечь от нас на свою сторону население малой Чечни и Качкалыковского хребта, которое впрочем оставалось нам лишь наружно преданным, и именно потому, что не хотело, подобно кумыкам, попасть среди двух давлений. Разница между нашими усилиями и стараниями нашего противника состояла в том, что мы ни в чем не успевали, а он, наоборот, в непродолжительное время достиг весьма многого.

Кази-мулла по необходимости отпустил чеченцев по домам, так как иначе они сами разбежались бы для обеспечения своих семейств на зиму. Он это понимал хорошо. Но толпы, оставившие его, были ему крайне необходимы — во-первых, в виду сравнительного бессилия нашего отряда и возможности, вследствие этого, устроить нам какую-нибудь весьма невыгодную проделку; а во-вторых, для того, чтобы ими придерживать ненадежных кумыков, которые без подобного влияния легко могли отпасть. В силу последнего обстоятельства, считая свое личное присутствие на кумыкской плоскости крайне необходимым, Кази-мулла в половине июля возложил новый призыв чеченцев на своих шихов и других помощников, которых было теперь довольно: Мустафа-кадий герменчукский, Абдулла, Авко, Иса гельдыгенский, мулла Алхадур мамакай-юртовский, Аджи-Енджи и др. В особенности он много рассчитывал на эту последнюю личность, которая оказалась завзятым мюридом, преданнейшим своему имаму, и притом усердным, решительным и ловким агитатором. Все эти ревностные пособники его разъезжали по деревням с приказанием, чтобы каждые десять человек выставили от себя одного хорошо вооруженного и [248] направили бы составленную таким образом партию к старому Аксаю, для отвлечения нас от Андреевой. Мустафа-кадий герменчукский и приближенные к нему его односельцы в особенности поджигали легковерное население, чтобы не им одним отвечать перед нами за измену, а Аджи-Енджи, между прочим, начертал заранее чеченцам диспозицию такого рода: он приведет к ним беглых кабардинцев и карабулаков, к которым тотчас отправляется; когда они прибудут, то все вооруженные люди зааргунских деревень должны идти в кумыкские владения, а остальные, с явившимся к ним подкреплением — на Грозную; если же кабардинцы и карабулаки не прибудут, то чеченцы могут обойтись и без них — не нарушая, однако, предначертанного плана.

Жители малой Чечни не совсем единодушно приняли это предложение, но и вполне игнорировать его также не могли, тем более, что Кази-мулла прислал к ним небольшую партию гумбетовцев, во главе с преданным ему мюридом Энглик-Гака, и обещал еще выслать до 500 человек будто бы для усиления их и содействия им, а в сущности для надзора и угрозы — прием, который впоследствии практиковал часто и Шамиль, зная легковерность и непостоянство чеченцев. Малочеченские старшины, под влиянием Мустафы-кадия и Аджи-Енджи, назначили народу место для общего собрания между сс. б. Атага и б. Чечень — и к указанному времени обширная равнина закипела массою пеших и конных. Но, как обыкновенно бывает в такой громадной сходке, мнения разделились, и окончательного, категорического решения не последовало. Хитрые чеченцы положили так, чтобы никому не было обидно, а именно: прекратить с нами сношения и допустить поездку в Грозную только одним аманатским хозяевам; всякого же другого штрафовать за это [249] пятидесятью рублями; Кази-мулле они просили доложить, что готовы взяться за оружие, но лишь тогда, когда к ним явится солидная партия, к которой бы они могли присоединиться и иметь перед нами оправдание, что принуждены были к тому необходимостью и силою. Но Кази-муллу не легко было усладить или усыпить разными обиняками: он приказал Мустафе-кадию собрать герменчуковцев и других большечеченцев, явиться с ними к аулу малый Чечень и прочитать населению его решительную рекламу. Мустафа, с партиею до шестисот человек, 24-го июля прибыл по назначению и в точности исполнил волю имама. В воззвании к малочеченцам было сказано, что им предлагается в третий и последний раз исполнить требование имама, с тем, что если они уклонятся, то лишатся всего имущества, а более виновные и старшие среди них — и своих голов. Рассуждать далее было нечего и на другой же день от покорности нам отказались шестнадцать аулов, преимущественно малочеченских. Аджи-Енджи тем временем весьма успешно повлиял на кабардинских абреков и на ингуш, а именно — цоринцев, карабулаков и галгаев. Первые из них собрались в деревне Катар-юрте и, пристроив к себе часть герменчуковцев, атагинцев и других чеченцев, пустились в землю ингуш для соединения с ними, образовали партию свыше пятисот человек и открыли свои похождения вдоль всей военно-грузинской дороги от Екатеринограда до Дарьяла, с целью, между прочим, напасть на имения кн. Бековича-Черкаского и других кабардинских владельцев ⁶. Хотя их экскурсии были неудачны, потому что все они нами предупреждены, но цель Кази-муллы оказалась достигнутою, потому что мятеж разгорелся с новою силою. Более существенным [250] проявлением его было сожжение близ Грозной наших нефтяных колодцев и всех при них строений.

Генерал Емануель, в виду этих явлений, приказал колонне полковника Шумского двинуться к Гудермесу, чтобы оттуда действовать на Старый-юрт и на наши терские аулы, если бы пламя бунта перекинулось на Терек; при Баташ-юрте он велел оставить только две роты пехоты, сотню казаков и два орудия, поручив князю Бековичу поддержать их, если Кази-мулла направится к старому Аксаю. 28-го июля Шумский прибыл к Гудермесу и расположился лагерем по дороге в кр. Грозную. В тот же день Аджи-Енджи узнал из верных источников, что состав вновь прибывшего отряда Шумского ограничивается в общей сложности пятьюстами человек пехоты и казаков, и живо разослал гонцов собрать партию в окрестностях, чтобы произвести нападение на эти войска. В девять часов утра, 29-го июля, партия человек в 400- 500 была уже готова и показалась вдали на хребте гор, в виду нашего лагеря. Полковник Шумский, не надеясь, в случае нападения, отстоять свою позицию с столь незначительным числом войск, тотчас снял лагерь и двинулся к укреплению Амир-Аджи-юрту, куда прибыл в час пополудни. Таким образом, Аджи-Енджи без боя вытеснил нас из мест, занятие которых нами считал для своих видов неудобным. Последствием этого было удаление в горы более половины жителей Гудермеса, а также и Умахан-юрта, под предлогом, что они боятся прибытия к ним Кази-муллы. По следам же Шумского разнесся слух, что Кази-мулла приблизился от Акташ-Ауха к старому Аксаю; но наша рекогносцировка опровергла это известие. В действительности, имам соображал нечто иное: направив опять дела в Чечне на надлежащую дорогу, и не опасаясь пока за отпадение от него кумыков, он 1-го [251] августа взял с собою все тяжести и орудие, отбитое у нас 1-го июля, и отправился в Черкей — как говорили, для того, чтобы набрать там партию, которую салатавцы, не взирая на его требования, будто бы ему не высылали. Садясь на коня, он получил письмо от Умалат-бека кум-теркаленского, чтобы непременно прибыть в Дагестан, так как отсутствие его вредно влияет на преданных ему жителей, которые, думая, что он более не вернется, стремятся к прежней нам покорности. Тем не менее, Кази-мулла не изменил своего маршрута, обещав вернуться через 3-4 дня. Абдулле он приказал привлечь к тому времени наши мирные качкалыковские деревни и действовать в этом же духе на аулы по Гудермесу; жителям д. Андреевой велел селиться и строиться на указанных им местах, под опасением жестокого наказания за ослушание; в заключение, избрав четырех надежных мюридов, он их отправил, с одним из шихов во главе, с воззванием к закубанским горцам.

По отъезде имама партия малочеченцев, кабардинцев и ингуш, имевшая свое местопребывание, в ожидании усиления ее для нападения на Грозную, в пятидесяти верстах от этой крепости, в горах, расстроилась, и жители Атаги, Чах-кери, Мартана, четырех аулов по р. Рошне и некоторых других оставили ее; атагинцы, кроме того, прислали в Грозную своих представителей с извинением за нефтянский набег и с просьбою о прощении. Из жителей большой Чечни также многие опять ушли в дома доканчивать прерванные работы, и если бы не Мустафа-кадий и не Аджи-Енджи, то, пожалуй, и все бы они разошлись; но эти два лица придержали все-таки значительную часть из них, в ожидании приезда имама и его дальнейших распоряжений. Кумыки, претерпевая страшную нужду, также готовы были все возвратиться к нам; но, будучи рассеяны повсюду, [252] они не имели распорядителя, который бы исполнил для них роль Моисея и вывел бы из тяжкого плена мюридов. Зато главнейшее желание Кази-муллы осуществилось весьма удачно: качкалыковцы не отказались от предложения усердного шиха Абдуллы, но объявили ему вновь то же, что говорили и прежде, а именно — что примкнут к имаму тогда, когда он приведет с собою лезгин. Абдулла удостоверял, что это будет непременно — и не обманул, так как 4-го августа Кази-мулла, действительно, прибыл из Черкея с старшиною Джамалом и с муллою Чаловым и привел с собою 400 конных салатавцев, которых поставил в Аухе для наблюдения за андреевцами, обязанными там устраиваться. Качкалыковцы сдались. Едва имам думал приняться за дальнейшие распоряжения, как опять получил письмо из Дагестана, на этот раз, по догадкам нашим, от муллы Магомета ярагского, чтобы скорее приехать, иначе отложившийся от нас народ не в силах сопротивляться нам и должен будет смириться. Настояние было настолько решительное, что Кази-мулла тотчас же выехал, оставив своим представителем в Чечне Абдуллу, а у ауховцев Джамала. Последний немедля потребовал у населения аманатов, чтобы обеспечить его верность своему имаму на случай неблагоприятного для него оборота дел; но они ему отказали, и вышло маленькое недоразумение, заронившее между двумя народами семя выгодного для нас неудовольствия. Благодаря пребыванию Джамала на нашей почве, мы узнали степень отношения и доверия салатавцев к Кази-мулле. Джамал говорил андреевскому первостепенному узденю Сотову Кандавурову, что привязанность дагестанцев к имаму далеко не та, что прежде, и многие понимают, что вовлечены в заблуждение; но пока он силен — все стараются угодить ему и держатся его власти из опасения жестоких наказаний, [253] которыми он вообще не стесняется. За Кубанью, однако, где горцы не были еще близко знакомы с Кази-муллою, и куда доходили о нем разные сведения в увлекательном и фантастическом виде, как о каком-нибудь сказочном герое, он сразу нашел отголосок. Не прошло и десяти дней после отправленного им туда воззвания, как абадзехи с восторгом ответили ему на призыв, стали быстро вооружаться и составлять значительные сборища против центра кавказской линии; к ним начали присоединяться и прочие народы. По поводу этого Емануель доносил управляющему главным штабом графу Чернышеву:

«Общее волнение колеблет покорные нам народы — что особенно заметно между бесленеевцами, которые, впрочем, до сих пор не изменили нам».

Быстро подходила 1-я бригада 14-й пехотной дивизии. 11-го июля г. м. Таубе 1-й повернул из Егорлыка, назад и следовал на линию с сокращением десяти дней против прежнего своего маршрута. Генералу-от-кавалерии Емануелю было также послано очень лестное предписание ⁷, что Государь Император, «желая преподать ему все средства к скорейшему исцелению от раны», соизволил освободить его от всех служебных обязанностей и назначил командующим войсками на линии генерал-лейтенанта Вельяминова, которому об этом и предписано. Но до прибытия Вельяминова и вступления в должность, Емануель продолжал оставаться на своем посту, значительно успокоенный оборотом дел в Чечне, которые он находил вполне удовлетворительными. Тем не менее он не оставлял своего решения относительно набегов на поля для понуждения кумыков возвратиться к прежней покорности и, как в силу этого, так равно и по случаю приближения бригады Таубе, на 4-е [254] августа преподал войскам особую диспозицию (приложение IX). На основании ее все войска левого крыла, вместе с прибывающими, разделялись на два отряда — генералов барона Таубе и кн. Бековича, и из них последний, кроме того, на две колонны; каждому из отрядов указаны район и даже направление действий.

В силу подтверждения о производстве набегов, подполковник Засс, которому пока была вверена, во втором отряде вторая колонна, в полночь на 4-е августа, с пятьюстами казаков и четырьмя конными орудиями, предпринял поиск к Темир-аулу. Хотя колонна была открыта неприятельским пикетом за две версты до деревни, и тотчас выстрелом сообщена тревога; но это не спасло укрывавшуюся в ауле партию, которую Засс все-таки успел атаковать и рассеять. У нас потери не было, а у неприятеля убито 5, взят в плен 1 и захвачено свыше 40 штук скота. Через сутки, в ночь на 5-е число, набег был повторен к аулу Костек, с пятьюстами казаков, тремя конными и одним пешим орудием, и с двумястами человек пехоты. Подойдя к деревне, Засс приказал двум сотням казаков ее обскакать и преградить выход мятежникам к Сулаку. Когда же он услышал за деревнею перестрелку, то двинулся на помощь казакам еще с одною сотнею и с двумя конными орудиями, окончательно рассеял партию, взял в плен двух человек и захватил 16 штук скота. У нас ранен 1 казак; неприятель оставил три тела. Переправившись затем на правый берег Сулака, Засс разыскал там другую, более значительную, толпу, которую тотчас разбросал беглым картечным огнем.

Первым вступил в кр. Грозную 7-го августа Московский пехотный полк. Прибытие на линию бригады, отсутствие Кази-муллы, ослабление неприятельских сил, [255] тяжкое положение кумыков и охлаждение чеченцев обещали нам возможность приведения в порядок дел на левом фланге линии. Оставалось только энергично идти к цели и, так сказать, добивать ее до конца, пока дела Кази-муллы не поправились вновь. Емануель решил начать с костековских ногайцев, которые как бы подали сигнал другим народам к возмущению и первые изменили нам, примкнув вместе с кумыками к партии Кази-муллы. Расположившись между Тереком и Сунжею, они занимали дорогу от Кизляра в северный Дагестан и тем прервали наши сообщения с Дербентом. Бековичу было поручено двумя скрытными ночными переходами достигнуть места их расположения, и если они добровольно не сдадутся, то принудить их к тому силою оружия.

Князь Бекович выступил из Таш-Кичу к с. Костек 9-го августа с двумя батальонами 40 егерского полка и пятью орудиями батарейной № 1 роты 20-й артил. бригады. В Костеке он присоединил к себе кавалерийскую колонну подполковника Засса, прибывшую из Внезапной, в составе донского казачьего Шурупова № 8 полка, 250 казаков Моздокского полка, 200 Горского и трех орудий конно-казачьей № 6 роты. С рассветом 12-го августа отряд был против маяка; но так как неприятеля здесь не оказалось, то он обратился к урочищу Ашимайлы. Здесь, на равнине, открылись перед ним кибитки костековских, тарковских и аксаевских ногайцев. Князь Бекович бросился к ним с казаками и конными орудиями, приказав полковнику Шуйскому следовать за ним с пехотою и пешею артиллериею. В кибитках, впрочем, почти никого не было, а все ногайцы, со своими стадами, находились при Учинской ватаге. Несмотря на их громадную численность, Бекович открыл бой, пустив несколько орудийных зарядов. [256] Ногайцы массою бросились в шашки на наших казаков, не сделав ни одного выстрела.

«Борьба произошла с остервенением с обеих сторон — доносил начальник отряда. Наконец, казаки, хотя с трудом, но превозмогли их усилия, причем подполковник Засс личною храбростью ободрял и подавал собою пример нижним чинам».

Атаки мятежников не прекращались в течение целого часа, несмотря на то, что были отражаемы преимущественно картечью. Когда же они увидели подходившую пехоту, то обратились в бегство, оставив нам в добычу до 15000 штук рогатого скота. Потеря их, вследствие положительной бестолковости атак, была чрезвычайная; у нас же убит казак 1 и ранено 7 нижних чинов. Спустя несколько часов, к князю Бековичу прибыли старшины костековских ногайцев и принесли совершенную покорность, предав себя русскому милосердию. Тогда имущество им было возвращено, но с тем, чтобы они в течение 24-х часов, с семействами, перешли бы к Лащурину и присоединились к тамошним ногайцам. Большая часть из них тотчас же двинулась по указанию ⁸. Сообщение с северным Дагестаном было открыто.

Преследование неприятельских партий производилось деятельно везде, где было возможно. В этот же день, т.е. 12-го августа, по сведениям о том, что одна из них, очень большая, собралась в сел. Кошкельды, туда выступила в два часа пополуночи из лагеря при Таш-Кичу колонна полковника Пирятинского, из батальона Бутырского полка, 250 казаков Семейного войска и четырех конных орудий №№ 5 и 6 рот. Дело, впрочем, обошлось без боя, потому что с приближением наших [257] войск партия бежала. Но так как все же этот случай показал нам, что селение Кошкельды, в неблагонамеренности которого не было доселе признаков, явно сочувствует Кази-мулле, а затем мы узнали, что Абдулла присоединил к себе и старый Аксай, то, чтобы предотвратить новое распространение мятежа, Емануель с 13-го на 14-е августа командировал полковника Пирятинского, с батальоном бутырцев, 350 казаков и тремя конными орудиями, опять к селению Кошкельды.

На этот раз предприятие наше было несколько удачнее. Прибыв к деревне на рассвете, Пирятинский захватил там в полном сборе громадную партию, состоявшую из салатавцев, кумыков и чеченцев. Теперь она уж более не побежала, а при приближении нашем завязала жаркую перестрелку, по которой сейчас же можно было догадаться, что предводительствует войсками сам ших Абдулла. Загоревшийся бой привлек скоро подкрепления к горцам из разных мест, и когда они таким образом усилились, то с отвагою и дерзостью открыли свои атаки. После трех попыток, отбитых штыками и картечью, они, наконец, отступили, устлав поле своими трупами и оставив в наших руках 22 пленных и до 1500 штук рогатого скота. Немного отдохнув и приведя колонну в порядок, полковник Пирятинский направился обратно в Таш-Кичу. Абдулла не думал ему простить урона и обиды и поспешил заранее занять лес, через который пролегал наш путь. Едва войска втянулись в него, как горцы окружили их со всех сторон — и началось повторение боя 1-го июля, хотя с перипетиями для нас несколько более благоприятными. Скопище истощало все свои силы в беспрестанных атаках, несло огромные потери от наших штыков и артиллерийского огня, но не унималось в течение четырех [258] часов, до выхода колонны из леса, и с каждым разом становилось назойливее и ожесточеннее. По достоверным сведениям, дошедшим до нас на другой день, оно потеряло более 200 убитыми и около 500 ранеными ⁹. У нас убито 17 нижних чинов, ранены 4 обер-офицера и 91 рядовой, контужены три офицера и 8 нижних чинов.

«Сборище горцев после этого расстроилось — доносил генерал Емануель. Мятежники положили до возвращения Кази-муллы ничего не предпринимать против нас. Чечня осталась спокойною; одни кумыки были на стороне неприятеля, по причине рассеяния их в салатавских владениях. Покорение их не может быть совершено прежде глубокой осени, когда они будут принуждены от свирепствующих холодов в горах выгонять стада свои на равнины».

Уверенный в безошибочности своего убеждения, Емануель 16-го августа выехал на правый фланг, передав войска и дела в исключительное распоряжение кн. Бековича и предписав ему продолжать действия против кумыков в прежнем духе и направлении.

Однако же, не все обстояло в таком благополучии, как думал Емануель, и Чечня вовсе не была спокойною в тесном смысле этого слова. Партии рыскали по Тереку нередко в довольно солидных силах, и мы имели о них сведения, что они выделялись из одного большого скопища. Это доказывало, что сборище горцев вовсе не расстроилось. Они блуждали преимущественно вокруг станиц, но добычи имели мало. 20-го августа было произведено дерзкое нападение шестьюстами конных чеченцев на батальон 40-го егерского полка, прикрывавший при Амир-Аджи-юрте переправу скота, отбитого у ногайцев на Учинской ватаге. Так как пожива была довольно важная и [259] интересная, то партия несколько раз бросалась в шашки, думая расстроить батальон, но покушения ее были бесплодны. Потеряв довольно людей и видя невозможность кавалерийскими атаками одолеть пехоту, она, наконец, удалилась в горы, ограничившись двенадцатью кое-как отбитыми волами и двумя лошадьми. Наша потеря в этом деле состояла из 18-ми убитых и 7-ти раненых нижних чинов.

Враждебное для нас настроение чеченцев усиленно поддерживалось, как и прежде, герменчуковцами, а затем и маюртупцами. Упорство их было до такой степени велико, что, например, несмотря на всевозможные ласковые, выгодные и уступчивые предложения, которые делал последним из них полковник Сорочан, они и знать не хотели никакого примирения — конечно, независимо от личных побуждений, вследствие влияния Абдуллы. Отложившиеся от нас маюртупцы пробавлялись в лесах за Сунжею и оттуда предпринимали против нас и свои похождения. 22-го августа Сорочан узнал, что часть из них вышла на левый берег реки для уборки хлеба. Он тотчас подхватил триста человек Московского полка, сотню егерей, 150 казаков и два орудия и отправился на поиск. Благодаря быстрому и удачному наскоку с казаками чеченского пристава есаула Золотарева, маюртупцы были накрыты в балках и оврагах в трех верстах от дороги. Предприятие их расстроено, и они разбежались, лишившись 17-ти пленных и 12-ти штук скота.

Наконец, 1-го сентября Абдулла, по вызову имама, убрался в Дагестан, где присутствие его считалось крайне необходимым. Уезжая, он обещал скоро возвратиться назад вместе с Кази-муллою, а до того времени поручил салатавцам строго следить за андреевцами, охранять их на полевых работах и в точности исполнять [260] веления имама. Тогда только стало тише, обширные собрания прекратились, и ни о каких важных предприятиях пока сведений до нас не доходило. Только Авко сидел в верховьях Мартана с шайкою герменчуковцев, человек в сорок, и там, выжидая событий, влиял понемногу на малочеченцев, не давая им остыть до приезда Кази-муллы. Выставив в разных местах караулы, он в то же время внимательно следил за нашими движениями, чтобы в случае опасности дать возможность жителям, ежечасно ожидавшим нашего возмездия, укрыться от наказания и спасти свои семейства. Сорочан, желая проверить это, 4-го сентября двинулся с небольшим отрядом в 450 человек пехоты, с двумя орудиями и 50 казаками, на рекогносцировку в ханкальское ущелье, и, действительно, убедился, что караулы есть, и даже очень исправные. При приближении его они дали сигнал, и жители ближайших мелких деревень тотчас разбежались в леса, где было скрыто их имущество. Но тут, между прочим, он увидел и веяние иное, доказывавшее, что и самое присутствие Авко не безусловно влияло на удержание в порядке дел имама: жители сел. Бердыкеля явились к нему с повинною, и, по получении обещания о пощаде, представили аманата, а также, по требованию нашему, и значительное количество строевого леса для крепостных построек в Грозной.

В начале сентября в командование войсками па кавказской линии и в Черномории вступил, наконец, генерал-лейтенант Вельяминов 3-й. Твердою и опытною рукою он взял в свое управление половину кавказского края, но не мог не изумиться положению, в котором застал ее. Он осторожно обрисовал его, спустя немного, в письме своем к корпусному командиру, где также слегка охарактеризовал и своего предместника: [261]

«Не хочу описывать официально бедственное состояние, в котором принял кавказскую линию; но почитаю себя обязанным сказать, что оно произошло от ошибочных распоряжений, продолжавшихся более четырех лет, и теперь без значительного прибавления войск дела не могут быть восстановлены. Долго и бесполезно было бы разбирать все действия генерала Емануеля во все время его командования ¹⁰. Но взгляните на распоряжения его в последнее время: мятеж Кази-муллы мог бы немедленно быть прекращен, если бы без потери времени приняты были против оного меры. Но ему дали усилиться, а потом неудачными военными действиями еще более ободрили народ к участию в сем мятеже. Сначала участвовали в оном несколько человек из деревень койсубулинских и салатавских; но как при сем начале не были употреблены приличные к прекращению мятежа средства, то в оном принял участие почти весь Дагестан, все салатавцы, кумыки и чеченцы. Теперь при появлении Кази-муллы готовы присоединиться к нему почти все кабардинцы и все закубанские народы, с которыми находится он почти в беспрестанных сношениях. Средства, которые в прежнее время достаточны были для сохранения спокойствия по всей кавказской линии, теперь должны быть, по крайней мере, удвоены. После сего в. вскпр. не удивитесь, если я нахожу нужным по теперешним обстоятельствам требовать на кавказскую линию от двенадцати до пятнадцати тысяч пехоты и, по крайней мере, десять казачьих полков, из коих самая большая часть нужна на правом фланге. Сими средствами можно было бы скоро восстановить спокойствие. Что же касается до решительного покорения горцев, то на оное нужны еще другие способы», — о которых Вельяминов обещал донести впоследствии.

С тем вместе новый начальник линии приступил тотчас же к приготовлениям для утверждения полного спокойствия пока с теми средствами, которые оказались у него под рукою. Весть об этом быстро облетела весь [262] левый фланг, центр линии и Салатавию и еще быстрее достигла Кази-муллы. Тотчас же энергичный имам, со своей стороны, приступил к новым решительным распоряжениям по сбору войск и главное внимание обратил прежде всего на ногайцев, чтобы обратно привлечь их к себе. По его поручению, бежавший из деревни Костек отставной поручик Хан-Амызов стал собирать близ селения Миатлы толпы салатавцев, чтобы с ними направиться к ногайцам, переселить их на указанное имамом место и получить от них контрибуцию в числе 200 арб хлеба; если же бы ногайцы на это не согласились, то ему велено угнать у них скот и этим способом невольно заставить их идти туда, где будет укрыто все их достояние и средства к прокормлению. Мустафа-кадий выслал Хан-Амызову еще и сто человек чеченцев, а затем производил дальнейший сбор, направляя формируемые им партии в селение Болтугай. К 19-му сентября явился в Черкей и сам Кази-мулла, так как конечно для него уже не могло быть секретом, что первый удар за все неудовольствия, доставленные нам в недавнем прошлом, должны будут понести салатавцы.

Таким образом, брожение на левом фланге началось вновь и заняло собою все время, без выдающихся происшествий, до половины октября.

Комментарии

1. Дела: ставр. арх. 1831 г. № 96 и журн. в. происшествий на кавказской линии; военно-ученого архива главного штаба, отд. 2, №№ 3990, 3991, 3995, 3997.

2. 3-й батальон Севастопольского, две роты 3-го батал. Крымского, рота Кабардинского полков, рота 7-го линейного батальона, 250 казаков Волгского, 200 Горского, 50 Моздокского, 200 Гребенского казачьих полков, 3 орудия батарейной № 1 роты 20-й арт. бр., два № 5-го и два № 6-го конно-казачьих артиллерийских рот.

3. Донесение гр. Чернышеву 6-го июля 1831 г. № 597.

4. Тарковских ногайцев считалось 12 юртов; они кочевали на землях, принадлежащих шамхалу, по обеим сторонам р. Сулака. Южной границей кочевья можно считать устье р. Шура-Озень, а северной Аграханский залив и косу Уч.

5. Продолжение этой, в своем роде интересной, переписки внесено в приложение VIII.

6. Донесения Сорочана 26-го июля №№ 984, 985.

7. 21-го июля № 923.

8. Набег этот, между прочим, ознаменовался тем, что во время переходов у казаков пало от какой-то ядовитой травы 23 лошади.

9. Журн. в. д. Дело воен. уч. арх. гл. шт., 2 отд. № 3995.

10. Генерал Емануель был начальником линии ровно пять лет.

Текст воспроизведен по изданию: Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник, Том 13. 1889