ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ВОЙНА НА ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ

С 1824 ПО 1834 г.

В СВЯЗИ С МЮРИДИЗМОМ

(Продолжение.) ¹

XV.

1831-й год. Чечня. Зимняя экспедиция. Дагестан. Прибытие туда чеченского отряда. Путаница в делах. Отступление чеченского отряда. Возобновление пропаганды и постепенное развитие мятежа. Неудача при овладении убежищем Кази-муллы. Измена койсубулинцев. Быстрое усиление имама. Вторая неудача в том же предприятии. Измена шамхальцев. Схватка с мятежниками 4-го мая. Отъезд гр. Паскевича и новые назначения. Прибытие в Дагестан подкреплений с левого фланга линии. Бой у Атлы-Боюна. Отступление подкреплений обратно на линию.

Политическая жизненность Кавказа в 1831-м году, в связи с мюридическою пропагандою, охватывает собою пространство от границ Персии за Кубань. Это замечательный год, повторения которому более не встречается. Необыкновенная деятельность Кази-муллы в продолжение его достигает так их обширных размеров, что перед нею становится в тупик всякое соображение.

Хотя Дагестан был кратером, из которого ручьи [153] лавы разливались по всему краю, тем не менее, и даже, несмотря на то, что в предыдущем году там произошла масса разнородных брожений, к началу 1831 года в нем было спокойнее всего. Тишина водворилась также и в Закавказье, где джаро-белаканцы были, наконец, совсем приглушены, и менее всего, по-видимому, было надежды на спокойствие в Чечне. Ших Абдулла, взбудораживший чеченцев в половине минувшего года, а по его следам Мустафа-кадий герменчукский, Хаджи-Ягья и в заключение сам Кази-мулла, заложили в глубине страны так удачно и так много взрывчатого материала, что, как известно уже ², даже сам Паскевич убедился, наконец, в «необузданности нравов народа» и вынужден был приступить к крайней мере — дозволить мирным чеченцам, кумыкам и казакам предпринимать время от времени набеги на непокорных. Но генерал Вельяминов 3-й не разделял этого взгляда и находил, что подобного рода предприятия нужно предоставить исключительно соображению местного начальника, который в этих случаях должен принимать во внимание с своей стороны и известную степень доверия к нему высшей власти. Граф вполне согласился с этим мнением и оставил его действовать пока по собственному усмотрению, но с тем, чтобы при каждой перемене своего образа действий он испрашивал разрешения.

Одною из первых задач Вельяминова, которую он себе начертал еще в ноябре минувшего года, было обуздание карабулакского абрека Астемира, давнего и достойного сподвижника Бейбулата, поселившегося среди чеченцев и возбуждавшего их к разного рода набегам, т.е. другими словами, продолжавшего их волновать, как и в [154] старые годы. Это была лицевая сторона задачи, а изнанка ее заключалась в том, чтобы хорошенько прижать и самих чеченцев, которые, облекшись в чалмы и стекаясь то там, то сям в многолюдные собрания, не обещали ничего для нас благоприятного и благонамеренного. Последняя мысль просвечивает в самом донесении Вельяминова ³, где он говорит о необходимости наказывать чеченцев в их собственных домах, «чтобы успехи их не послужили ободрением к дальнейшим предприятиям». Осуществление ее для начальника левого фланга стало настоятельным в половине декабря, так как, во-первых, чеченцы вновь собрались, под предводительством Астемира, и произвели нападение на покорную нам карабулакскую деревню Шельчихи или Дарбиш, а во-вторых, так как к месту оседлости Астемира присоседился прибывший опять из Дагестана Абдулла, который приступил к устройству на р. Рошне землянок для своих шихов, чтобы вместе с ними распространять из этого логовища учение Кази-муллы ⁴. Предвидели ли чеченцы собиравшуюся над ними грозу, или просто получили о ней от кого-либо сведение — неизвестно; но только еще в начале декабря депутация их, в числе семи человек, была у андийцев для соглашения о решительной защите против русских. Андийцы дали им «святое» обещание содействовать всем их предприятиям и затем отправили от себя, вместе с ними, депутацию к ханше Паху-бике. По словам одного из наших лазутчиков, губденьского жителя Шамхал-Али-оглы, которого посылал в горы майор Ивченко, ханша решила, так: если [155] русские пойдут в Чечню, то аварцы и андийцы должны присоединиться к чеченцам, а если пойдут в Аварию, то чеченцы и андийцы присоединятся к аварцам. Для обеспечения взаимного единодушия этого оборонительного и наступательного союза ханша обещалась по первому требованию выслать войска и отдать в аманаты чеченцам своего сына, а с их стороны взять из лучших семейств четырнадцать человек ⁵. Эти сведения генерал Вельяминов получил вполне своевременно и не счел нужным откладывать более предположенную им экспедицию, начав ее конечно с убежища Астемира.

18-го декабря в кр. Грозной был собран отряд из 3981 человека пехоты (полков Московского, Бутырского, Бородинского, Тарутинского и 43 егерского), 36 орудий (легких рот №№ 2 и 3 14-й арт. бр., по 12 от каждой; 6 орудий легкой № 2 роты 22-й арт. бригады, 6 орудий конно-артиллер. казачьей № 6 роты) и 516 казаков (Моздокского казачьего полка, Гребенского казачьего и терского Семейного войск). В тот же день, в девять часов пополудни, войска выступили, со всеми предосторожностями, к аулу Дзалгай-юрт, местопребыванию Астемира. Чтобы придти к деревне прежде, чем чеченцы узнали бы о движении отряда, Вельяминов приказал казакам следовать с конною артиллериею независимо от пехоты до Алхан-юрта, переправиться там через Сунжу и расставить пикеты так, чтобы из этой деревни никто не мог выехать и уведомить чеченцев о том, что происходит. Казаки исполнили приказание с совершенным успехом.

Пехота пришла на переправу около часа пополуночи, и хотя брод был довольно мелок, но, по непривычке к водяным путешествиям, она переходила чрез Сунжу [156] весьма медленно, несмотря даже на то, что имела еще в пособие мост — впрочем, не очень надежный. Обоз едва начал переправляться в три часа пополуночи, а до предназначенного места оставалось более двадцати верст. Это понудило Вельяминова оставить при обозе весь Тарутинский пехотный полк, с 12-ю орудиями 14-й артиллерийской бригады, а с остальными войсками идти далее. Верстах в трех от сунженской переправы должно было еще перейти вброд реку Гехи и потом два отводных канала, весьма топких, которые пришлось запружать хворостом. Это снова потребовало много времени, так что в пять часов утра успели переправиться только казаки с конною артиллериею и сводный батальон 48-го егерского полка с четырьмя орудиями 22-й артиллерийской бригады. Оставалось еще 18 верст, а между тем рассвет приближался, и нельзя было терять ни минуты. Вельяминов велел казакам следовать с конною артиллериею полным ходом и, подойдя к Дзалгай-юрту, атаковать его немедленно; с егерями же и четырьмя орудиями он пошел по следам казаков, приказав прочим войскам переправляться сколь возможно поспешнее.

Командир терского Семейного войска подполковник Усков, которому поручено было начальство над казаками, никак не мог ранее рассвета достигнуть до Дзалгай-юрта. При приближении его к нему, в окрестных деревнях разнеслась тревога, и в трех верстах от аула он встречен был шестью чеченцами, которые, увидев казаков, бросились назад и известили жителей об опасности. Тогда и Усков пустился с казаками и с конною артиллериею в карьер и мгновенно атаковал аул. Казаки едва дали возможность сделать артиллерии один только залп, как влетели в аул и по трупам десяти защитников, некстати подвернувшихся под руку, [157] ворвались в саклю Астемира. Но не только он сам, а даже большая часть жителей, со свойственными горцам ловкостью и проворством, уже исчезли из аула и засели в примыкавшем к нему лесу. Казаками было захвачено живьем только 39 человек, в числе которых малолетние сын и дочь Астемира, внук его и двоюродная сестра; сверх того, свыше 250 штук рогатого скота и все имущество жителей. Когда, Вельяминов прибыл с егерями, весь аул был уже в наших руках, и казаки вели лишь слабую перестрелку с чеченцами, скрывавшимися в лесу. Он тотчас отозвал их и заменил егерями. Через полтора часа пришел Бутырский полк, который занял ту часть деревни, где был дом Астемира; остальные войска подходили медленно, задерживаемые отчасти артиллериею, а отчасти встречами с неприятелем, и окончательно стянулись у аула только в четыре часа пополудни. Последнюю попытку к нападению чеченцы произвели против обоза, следовавшего под прикрытием Тарутинского полка, с его командиром полковником Степановым; но несколько выстрелов из орудий совершенно рассеяли их. Наша потеря в течение дня состояла из двух убитых и восьми раненых нижних чинов. Отряд, кроме бутырцев, расположился лагерем в поле за деревнею, выставив передовую и боковые цепи. Утром 20-го числа одна из последних была атакована неприятелем, скрывавшимся в соседнем лесу, и потеряла трех раненых. В четыре же часа пополудни, по совершенном уничтожении Дзалгай-юрта, Тарутинский полк, 6 орудий легкой № 3 роты 14-й артиллерийской бригады и часть казаков произвели истребление, при слабом сопротивлении, трех аулов, носивших общее название Галгай-юрт.

21-го декабря, в десять часов утра, Московский и [158] Бородинский полки, вся кавалерия и № 3 рота 14-й артиллерийской бригады, под личным начальством г. л. Вельяминова, тронулись по дороге к деревне Катар-юрт, в расстоянии полторы версты от лагеря. На этот раз чеченцы, по-видимому, ожидали нас в полной готовности и, благодаря лесистой и пересеченной местности, не думали дешево продать свой угол. Но картечь быстро разрешила все недоумения, а вслед за нею Бутырский полк и две роты Московского полка, под командою подполковника Киприянова, молодецкою атакою блистательно завершили поражение неприятеля. У нас ранено шесть казаков, а у неприятеля убито четверо, двое взято в плен и захвачено 50 штук скота. Деревня сожжена дотла. Последствием этого налета в малую Чечню было то, что шихи, начинавшие утверждаться на реке Рошне, мгновенно рассеялись, и лишь весьма немногие из них, во главе с Абдуллою, остались на месте — следить за последующими действиями Вельяминова и помогать чеченцам ⁶.

22-го числа, в восемь часов утра, отряд, испепелив Дзалгай-юрт, двинулся к деревне Пхан-Кичу, на реке Шалаж. По заведенному обыкновению, арьергард подвергся нападению сильной партии, состоявшей из пеших и конных, которая выстрелами 2-й роты 22-й артиллерийской бригады была отброшена. При переправе через Валерик неприятель встретил войска ружейным огнем с фронта и с правого фланга — и опять был рассеян картечью 8-й роты 14-й артиллерийской бригады. Батальон Бутырского и две роты 43-го егерского полков, прикрыв фланги отряда, дали ему возможность беспрепятственно совершить переправу и благополучно достигнуть до Пхан-Кичу, которое без сопротивления было [159] занято бородинцами и бутырцами. Только по овладении деревнею в цепи произошла сильная перестрелка, которая, впрочем, не причинила нам вреда. На, другой день, во время отдыха войск, такая же перестрелка повторилась в цепи Бутырского полка, и на этот раз у нас был контужен один обер-офицер и ранен один рядовой. Вечером Вельяминов получил известие, что значительная партия непокорных горцев скрылась, со всем своим имуществом, в густом лесу близ аула Даут-юрт, в шести верстах от позиции отряда. 24-го числа на рассвете он направил туда один батальон 43-го егерского полка, Тарутинский полк, 6 орудий легкой № 2 роты 14-й бригады, 6 орудий легкой конно-казачьей роты и казаков, под начальством старого, давно испытанного в боях кавказца полковника Сорочана. Ему отдано было единственное лаконическое приказание «разбить», — и он исполнил его в точности: пятнадцать тел осталось на месте, а один чеченец и затем довольно значительное количество рогатого скота доставлены в лагерь.

Едва только забрезжило утро первого дня Рождества Христова, как Пхан-Кичу картинно зарделся пламенем в разных концах. Вскоре густой дым наглядно засвидетельствовал наблюдавшим издали чеченцам об участи еще одного из их приютов — и вслед затем войска двинулись в путь, сопровождаемый перестрелкою. Впрочем, она весьма скоро прекратилась. Вельяминов, задавшись решением не оставлять нетронутым ни одного неприятельского гнезда по пути своего следования, а если возможно то и в стороне от этого пути, отрядил для всесожжения казачий полк в непокорную деревню Един-юрт, а батальон 43-го егерского полка, с шестью орудиями легкой № 2 роты, в Даут-юрт. Оба аула были истреблены без сопротивления. Отряд прибыл к дер. Шельчихи [160] и расположился лагерем на левом берегу Ассы. Пройдя на другой день к Казах-Кичу, и следуя 27-го числа по левому берегу Сунжи, войска незадолго до вечера остановились на ночлег у дер. Алхан-юрта. 28-го декабря они прибыли к Амир-Хан-Кичу, переправились в этом ауле через Сунжу, стали лагерем в одной версте от него и здесь забастовали на шесть дней, вознаграждая пропущенные святки — насколько это в походе оказалось возможным. В течение всего времени по 1-е января общая наша потеря заключалась в двух убитых и 23-х раненых нижних чинах, в трех обер-офицерах и 9-ти рядовых контуженными.

4-го января генерал-лейтенант Вельяминов, окончив расчистку леса от кр. Грозной к сел. Алды, предпринял смелое движение на Аргун, в те места, которые были ознаменованы походом Ермолова при усмирении сподвижников Бейбулата. Через аул Алды он направился к большой Атаге и потом по левому берегу Аргуна к деревне Дачу-Барзой, где впоследствии, в 1858 году, по взятии аргунского ущелья, было возведено укрепление. Но все попытки переправиться через бешеную реку, катившуюся среди высоких отвесных берегов, оказались напрасными, а других подступов к Дачу-Барзою не оказалось. Отступив назад на четыре версты к аулу Чахкери, отряд остановился и передневал. 7-го числа, в три часа пополуночи, Вельяминов, оставив в лагере часть войск, двинулся с Бутырским и Бородинским полками, 6-ю орудиями легкой № 2 роты 14-й арт. бригады, двумя конно-казачьими и двумястами казаков, к с. Мартану. При приближении авангарда, под начальством майора Зубкова, жители скрылись в соседнем лесу, разделявшем аул от другого аула Джарган-юрта, куда, между прочим, с дороги был направлен [161] Бутырский полк, конные орудия и казаки, под начальством командира этого полка подполковника Пирятинского. Мартан и Джарган были заняты почти без сопротивления и сожжены, а затем лес охвачен с двух сторон, и произведена травля укрывшихся в нем чеченцев. Но она не дала обильных результатов, и поиск, после небольшой перестрелки, завершился для неприятеля тремя убитыми, двумя пленными и угоном большого количества рогатого скота; у нас же ранен один рядовой. Продолжая следовать далее, войска уничтожили аул Энгели и в восьмом часу вечера возвратились в лагерь у Чахкери. На другой день они переправились через Аргун у большой Атаги и расположились лагерем на правом берегу реки, возле малой Атаги. 9-го числа, продолжая опустошение малой Чечни, Вельяминов, отделив Московский и Тарутинский пехотные полки, батальон 43-го егерского полка, легкую № 3 роту 14-й арт. бригады и сотню казаков, отправился с ними к деревне Узахан-юрт. Неприятель думал отстаивать ее и встретил колонну довольно бойкою перестрелкою; но, спустя немного, отступил и отдал деревню без дальнейшего сопротивления. Она была сожжена вместе с большими запасами хлеба. Узнав, что жители скрылись в ближайшем лесу, Вельяминов отрядил туда командира 1-й бригады 14-й п. дивизии г. м. Таубе, с Московским и Тарутинским полками и сотнею казаков, который разогнал их, захватил четырех в плен и отбил немного скота. Потеря его заключалась в одном раненом нижнем чине.

Пройдя в течение трех недель по разным направлениям малую Чечню, и дав почувствовать жителям всю невыгоду близких отношений к Кази-мулле и его апостолам, г. л. Вельяминов решил перенести свою деятельность в большую Чечню. В девятом часу утра, 10-го [162] января, он послал г. м. Таубе, с половиною отряда, к деревне Шали и приказал ему остановиться в четырех верстах от нее и ожидать его прибытия, а сам, с Тарутинским и Бородинским полками, с батальоном 43-го егерского полка и сотнею казаков, направился через сожженный накануне Узахан-юрт к аулу Хасы-Ирзау. Едва он отошел версты две от пепелища Узахан-юрта и по узкой тропе вступил в лес, как был встречен ружейным огнем. Цепь, преодолевая всевозможные затруднения и вынося почти на себе одной все натиски неприятеля, в самой середине леса наткнулась на засеку, преграждавшую дальнейший путь. Хотя войска без труда овладели ею, но, потратив для уничтожения ее драгоценное время, доставили тем неприятелю возможность вывезти из Хасы-Ирзау все имущество и оставить его нам на жертву совершенно пустым. Полковник Степанов, с командуемым им Тарутинским полком, был послан для преследования неприятеля, но поиски его остались напрасными. По совершенном разорении аула, колонна направилась к Шали и присоединилась к войскам генерала Таубе. На следующий день приступлено к расчистке леса по дороге к большому Чеченю. 12-го числа, при некотором сопротивлении чеченцев, был уничтожен аул Бесенбер и прилегавшие к нему пять хуторов, а 13-го числа отряд двинулся в глубину б. Чечни и расположился лагерем в виду резиденции многоречивого фанатика Мустафы-кадия. В течение двухдневной стоянки возле этого аула неприятель несколько раз возобновлял из леса ружейную пальбу по нашему лагерю; но она, не принося, по отдаленности, никакого вреда, выражала собою лишь одно недружелюбие хозяев к их непрошенным гостям. Цепь наша даже не отвечала на эти выстрелы. Однако это вялое противодействие чеченцев вовсе не [163] послужило для Вельяминова признаком их дальнейшей апатии — что вскоре и оправдалось.

15-го января, оставив на позиции у Герменчука подполковника Пирятинского, с командуемым им Бутырским полком, шестью орудиями легкой № 2 роты 22-й артиллерийской бригады и со всем обозом, Вельяминов с остальными войсками направился к непокорному и многолюдному селению Автуры. Движение на протяжении четырех с половиною верст по ровной и открытой дороге не ознаменовалось никаким явлением; но лишь только отряд приблизился к густому лесу, который тянулся на две версты до самой деревни, как в цепи моментально затрещала самая оживленная перестрелка. Вельяминов тотчас остановил войска, осадил цепь и приказал орудиям легкой № 2 роты очистить лес картечью. Когда это было исполнено, он велел майору Пантелееву быстро двинуться вперед с батальоном 43-го егерского полка и, в случае надобности, штыками проложить себе дорогу. Оно так и случилось, как ожидал начальник отряда: движение Пантелеева сопровождалось рядом атак с обеих сторон, и в заключение неприятель был опрокинут, а батальон, переправившись, под прикрытием орудий легкой № 2 роты, через р. Хулхулау, прорвался в деревню и овладел левою стороною ее. Части, следовавшие непосредственно за батальоном, не встретили особенного сопротивления, но арьергард, бывший под начальством майора Зубкова, и состоявший из 400 казаков и шести конных орудий, не вступая еще в лес, был вполне неожиданно атакован Бог весть откуда появившеюся кавалериею. Впрочем, она не долго наседала на него, так как беглый картечный огонь живо подавил ее энергию. Когда войска оказались вне всяких покушений со стороны неприятеля, в Автуры был отряжен [164] Московский полк, под командою своего командира полковника Любавского, с легкою № 3 ротою 14-й артил. бригады, чтобы усилить Пантелеева и овладеть правою стороною селения, где находился неприятель, а к Пирятинскому был послан нарочный с приказанием — выступить тотчас же на присоединение к отряду. Для прикрытия же обоза, на дороге, в лесу, был оставлен полковник Степанов, с командуемым им Тарутинским полком и с легкою № 2 ротою. Любавский и Пантелеев соединенными силами очистили и заняли всю деревню, а вагенбург прошел почти без выстрела. В лесном бою мы потеряли ранеными четырнадцать нижних чинов. На другой день, по случаю сильного тумана, войска оставались на месте, время от времени тревожимые безвредными выстрелами чеченцев.

Хотя автурский лес показал, что дело принимает оборот серьезный, тем не менее, нельзя было отказаться от погрома ближайшего соседнего и также весьма людного и важного в стране аула Гельдыгена. Отряд двинулся к нему 17-го января, уничтожив предварительно Автуры. Неприятель ожидал нас в густом лесу, через который проходила дорога, и встретил передовую цепь сильною пальбою, грохот которой доказывал, что он здесь впервые собрался в весьма значительных силах. Увидев это, генерал Вельяминов приостановил цепь и дал полный простор картечи. Выстрелы чеченцев замолкли; но когда цепь вновь открыла движение, они загремели с удвоенною бойкостью. Усматривая, что подавить неприятельскую стрельбу невозможно, начальник отряда не задерживал более войск, а, напротив, повел их ускоренным маршем, содействуя наступлению, где было возможно, орудийным огнем. По мере того, как они втягивались в лесную чащу, с фронта и с флангов [165] начали раздаваться дикие возгласы сотен голосов, и последовала, атака за атакой. Описывая этот бой, Вельяминов выражается следующим образом:

«Около двух с половиною верст по всему протяжению дороги, идущей через лес, чеченцы, защищая места, укрепленные самою натурою, дрались с величайшим ожесточением. Несколько раз кидались они с яростью в шашки; но цепь войск наших, а в особенности Тарутинского полка, отразила их штыками, и только мужество им противопоставленное могло остановить их».

Арьергард, под командою полковника Любавского, состоявший из Московского пехотного полка, 6-ти конно-казачьих и 6-ти орудий легкой № 3 роты 14-й артиллерийской бригады, шел исключительно под прикрытием картечи, и только она одна, при достаточном количестве орудий, могла сдерживать сильные и частые напоры массы горцев. Наконец, лес был пройден, все испытания прекратились, и войска стянулись у оврага, пересекавшего дорогу вблизи аула. Так как это был вновь весьма удобный пункт для нечаянных нападений чеченцев, то начальник отряда приказал шести орудиям легкой № 2 роты быстро переправиться через овраг и занять позицию вправо от деревни; другие шесть орудий легкой № 3 роты расположил впереди оврага, арьергард оставил позади его, а густые цепи спустил на дно, приказав им занять оба фланга. Только с устройством такого ящика обоз получил возможность переправиться через овраг с полною безопасностью и вытянуться на дорогу без всякой торопливости. Когда переправа окончилась, а Вельяминов увидел, что неприятель сосредоточился в ауле, он приказал обстрелять его ядрами и, после нескольких десятков снарядов, двинул на штурм Бородинский пехотный полк и батальон 43-го егерского полка, [166] под начальством подполковника Киприянова, прикрыв их 6-ю орудиями легкой № 2 роты 22-й артиллерийской бригады. Штурм достался нам довольно легко, и вскоре Гельдыген был нашею собственностью. В этот день отряд потерпел первую более или менее чувствительную утрату: убито 4 рядовых, ранены —1 обер-офицер и 86 нижних чинов. У неприятеля одних убитых было 49 человек ⁷.

Упорство, с которым горцы отстаивали в последние дни доступ в глубину б. Чечни, объясняется прибытием сюда шиха Абдуллы, который руководил действиями народа ⁸. Узнав об этом, г. л. Вельяминов имел основание рассчитывать, что и впереди предстоит переход не менее кровавый, поэтому отряду дана была дневка, чтобы привести себя в порядок и собраться в дорогу со свежими силами. Предав сожжению обширный Гельдыген, и уничтожив найденные в нем громадные запасы продовольствия, свидетельствовавшие, что здесь был своего рода провиантский склад, войска 19-го января, в восьмом часу утра, двинулись к Маюртупу. Опять, прежде всего такой же заповедный лес, как и у Гельдыгена, и опять та же быстрая и внезапная встреча. Отряд шаг за шагом пробирался преимущественно на штыках, так как нападения неприятеля были вполне нежданные, и орудиям не всегда и не везде возможно и удобно было развернуться. Исторический и священный для чеченцев маюртупский лес, служивший природною охраною мюридического селения, месторождения всех фанатических бредней, должен был дать нам почувствовать себя слишком тяжело; но, к счастью, изменил нашим ожиданиям — и [167] опять-таки благодаря хорошо рассчитанному и обставленному движению, а также невозмутимому спокойствию и порядку, с которыми отряд пробирался через него. Но, осилив одно препятствие, войска наткнулись на другое: впереди был громадный завал, венчавший собою окраину глубокого оврага, через который пролегала дорога. Овраг этот, примыкая с правой стороны к аулу Кулиш-юрт, а с левой к самому лесу, был наполнен чеченцами и давал им все способы безнаказанно вредить нам. Конечно, Вельяминов не настолько был неосторожен, чтобы удовлетворить желанию неприятеля, и поэтому сперва обстрелял аул огнем 6-ти орудий легкой № 2 роты, а потом отправил для занятия его майора Пантелеева, с вверенным ему батальоном 43 егерского полка; командиру же легкой № 2 роты 22-й артиллерийской бригады капитану Карлгофу он велел следовать непосредственно за батальоном и, по занятии Кулиш-юрта, избрать удобную позицию и действовать из шести орудий вдоль по оврагу. Пантелеев и Карлгоф исполнили свои задачи с отличным успехом, и когда Вельяминов увидел, что цель достигнута, то, для обеспечения войск при следовании через овраг, велел занять его батальону Московского полка, под командою полковника Любавского, которого подкрепил шестью орудиями легкой № 2 роты. На этот раз неприятель выказал необыкновенное проворство и искусство: пользуясь самым коротким промежутком времени, он так быстро вынырнул из всех закрытий, куда загнали его орудия Карлгофа, что лишь только цепь батальона спустилась в овраг и заняла опушку прилежащего леса, как была встречена таким густым ружейным огнем, что поневоле остановилась. Чеченцы подхватили это замешательство и бросились в шашки. Наша цепь приняла удар и отразила его, но [168] когда последовали после того, одна за другою, шесть новых атак, цепь не выдержала, смешалась и беспорядочно подалась назад. Разбушевавшиеся чеченцы на плечах ее оросились к батальону и в мгновение окружили орудия; но московцы одним залпом отнесли их в сторону, а картечь довершила остальное. От Вельяминова не ускользнул этот момент — и он, не допустив цепи до окончательного бегства, бросил в овраг на подкрепление Любавскому 2-й батальон Московского полка и еще шесть орудий легкой № 3 роты 14-й артиллерийской бригады. Только совокупными усилиями всех этих войск удалось отразить и рассеять не в меру одушевившихся чеченцев.

Когда аул Кулиш-юрт был сожжен, войска продолжали свое движение. На протяжении двух верст в лесу неприятель оспаривал каждый их шаг, и цепь буквально не выходила из жаркого огня. Что же касается арьергарда, состоявшего из Бутырского полка и шести конно-казачьих орудий, то он на второй половине лесного перехода выдержал пять атак сосредоточившегося против него неприятеля, «кидавшегося — по словам Вельяминова — с неистовым мужеством». Все эти атаки были отбиты картечью и частью штыками, и, должно быть, сорвались на самих же чеченцах очень невыгодно, так как они их более не возобновляли. Впрочем, мгновенную сдержанность их следует, может быть, отнести и к прибытию в арьергард подкрепления, которое выслал Вельяминов, под командою генерал-майора Таубе, в составе Бородинского полка и шести орудий легкой № 3 роты 14-й артил. бригады. Отряд, выйдя из леса на поляну, расположился лагерем впереди небольшого аула Анто-юрт и вскоре привел в известность свою потерю. Оказалось, что в этот день он лишился убитыми одного обер-офицера и трех рядовых, ранеными двух [169] обер-офицеров и 59-ти нижних чинов; неприятель же, но донесению Вельяминова, потерял 80 человек одними убитыми ⁹.

Длинная зимняя ночь оказалась довольно короткою, потому что едва лишь к девяти часам войска успели порешить дело со своею походного кашицею, а к четырем часам утра были опять на ногах. Оставив в лагере обоз под прикрытием Бородинского полка и легкой № 2 роты 14-й артиллерийской бригады, вверенных подполковнику Киприянову, Вельяминов, с остальными войсками, в пять часов утра предпринял движение в сторону, на расстояние двух верст, к небольшим деревням Моцо-Ирзау и Оздемир, которые, должно быть, обеспокоивали его своим излишним существованием. Не доходя версты до первого из этих аулов, он командировал майора Зубкова, с 400 казаков, в лес, окружавший деревню с левой стороны, и приказал ему отрезать жителям путь бегства, а майора Пантелеева, с батальоном 43-го егерского полка, послал по прямому направлению. Но жителей нам не удалось захватить, так как они были предупреждены выстрелами своих бдительных пикетов и разбежались; кавалерия же запоздала, потому что с большим трудом могла переправиться через овраг, пресекший ей доступ к аулу. Таким образом, и Моцо-Ирзау, и Оздемир достались нам вполне эвакуированными — что, однако, не помешало казакам зажечь их со всех сторон. Чеченцы, спрятавшись в лесу, вымещали оттуда на нас свое неудовольствие ружейным огнем; но вскоре прекратили его вследствие картечных опустошений шести конно-казачьих орудий. При отступлении отряда от аулов они снова напомнили о себе довольно назойливым преследованием [170] арьергарда — и опять остались далеко неудовлетворенными. По возвращении в лагерь и присоединении к себе обоза, с его прикрытием, Вельяминов тронулся к Маюртупу. Цепь не прошла и одной версты, как была неожиданно приветствована пулями из деревни Асхор-юрт, приютившейся невдалеке от дороги. Но огонь шести орудий капитана Карлгофа быстро очистил деревню от беспокойных чеченцев, а батальон майора Пантелеева сравнял ее с землею. Выждав конца этой экзекуции, войска продолжали свой путь и, уничтожив еще один встретившийся им аул, при небольшой перестрелке достигли реки, переправились через нее и через глубокий овраг, под охраною батальона 43 егерского полка и 6-ти орудий легкой № 2 роты, а затем расположились лагерем на маюртупской поляне, в двух верстах от деревни. В этот день потеря наша заключалась в одном обер-офицере и пяти нижних чинах ранеными.

Чеченцы, вместе с шихом Абдуллою, наконец, поняли, что не могут ни остановить нашего опустошительного нашествия, ни причинить нам существенного вреда, который бы отучил нас от посещения их страны, и поэтому сочли за благо не тратить пока понапрасну свои силы. Это было тем более естественно, что популярного распорядителя, в роде Бейбулата, они у себя не имели, а ближайшие сторонники Кази-муллы ратовали в это время на пользу ему в Дагестане или даже отдыхали. Вследствие всего этого, сопротивление которое они выразили нам в остальные дни экспедиции, было далеко не столь значительное, как при движении к Автуры и Гельдыгену. 21-го числа Маюртуп (Храбрый Стан) отдался подполковнику Пирятинскому, с его Бутырским полком и батальоном 43 егерского полка, без особенных с нашей стороны хлопот, и занятие его обошлось нам двумя ранеными, а защитникам — двумя [171] убитыми. Обратив его в груду пепла, генерал-лейтенант Вельяминов на другой день, 22-го января, отрядил генерал-майора барона Таубе, с Московским и Бородинским пехотными полками, при 6-ти орудиях легкой № 2 роты и сотне казаков, к аулу Лачи-юрту. Хотя при приближении к нему в цепи и произошла перестрелка, но наши ядра, очистив аул, прекратили ее, а затем пехота без боя овладела им. По истреблении жилищ и кое-какого имущества, колонна возвратилась в лагерь. Дав ей немного отдохнуть, Вельяминов поднял все войска, прошел пепелище Маюртупа и, переправившись чрез протекавшую в нем речку Искерик, направился к с. Аку-юрту. Без преследования, конечно, не обошлось; но оно лишило нас всего двух убитых и трех раненых нижних чинов. 28-го числа генерал Таубе, с Московским полком и четырьмя орудиями легкой № 2 роты, сжег дома некоторых непокорных акуюртовцев, и после этого отряд, переправившись через р. Мичик, расположился у Даты-юрта. Отсюда Пирятинский был послан, с командуемым им полком и двумя орудиями легкой № 2 роты, истребить соседний с лагерем еще один аул Бата-юрт, где был найден довольно большой запас хлеба, и исполнил это поручение с точностью. 24-го числа такая же участь постигла селение Алесхан-юрт, а 25-го войска, перейдя в брод через Гудермес и через несколько рукавов Шавдона, расположились лагерем в небольшом расстоянии от аула Мискир-юрта, на Джалке. 26-го января экспедиция была закончена переходом через селения Голбоин, Мискир-юрт и Устар-Гордой, переправами через pp. Джалку и Аргун и прибытием к деревне Сунженской. В знак покорности и в обеспечение будущих миролюбивых к нам отношений, Вельяминов получил аманатов от следующих деревень: Джарган-юрта, шалинских хуторов, Саит-юрта, Ахин-аула, хуторов [172] Чалы, деревни Пхан-Кичу, хутора Кизека, Устархан-юрта, Атаба-юрта, Гертмели, Голбоина, Чурич-юрта, Эпгели-юрта и мезоинских хуторов (Мезоин-юрт).

Сквозное движение генерала Вельяминова 8-го через малую и большую Чечню, сопровождавшееся безусловным опустошением страны не только по пути следования отряда, но и в стороне от дорог, весьма резко отличалось от обыкновенных наших набегов тогдашнего и позднейшего времени и, сообразно своей цели, имело особый характер. Цель эта, получившая свое начало в стремлениях Вельяминова наказать чеченцев за нападение с Астемиром в 1830 году на карабулакскую деревню Курий-юрт, обратилась затем в поголовное наказан не населения за участие вообще во враждебных против нас предприятиях Кази-муллы и его ближайших приверженцев, а также в предупреждении всяких дальнейших злонамеренных затей, которые мы имели повод и основание ожидать в ближайшем будущем. Другими словами, вся цель вельяминовской экспедиции состояла в установлении общего спокойствия на всем пространстве большой и малой Чечни, при котором ограниченные по количеству кавказские войска могли бы с удобством и без труда, охранять наши завоевания в крае после того, как, с окончанием персидской кампании, предстояло возвратить в Россию высланные временно на Кавказ подкрепления. Цель эта была достигнута, так как в Чечне, действительно, установилось относительное спокойствие, и если затем жители ее возобновили против нас свои враждебный действия, то уж не по собственному почину, а по подстрекательству шихов и их представителя и, пользуясь случаем удовлетворить лишь своей мести и ненависти к нам, а в особенности прирожденному им хищничеству. В [173] данном случае у них политических целей не существовало, и это заранее предвидел г. л. Вельяминов, когда после экспедиции доносил гр. Паскевичу:

«Во всяком случае, можно, кажется, ручаться, что чеченцы не примут участия в предприятиях горцев на Дагестан или Чарскую область. На некоторое время покушения их должны ограничиваться хищничеством на Тереке или в землях кумыкских. Надеюсь, что они и тут не будут иметь значительных успехов» ¹⁰.

Этим лучше всего объясняется задача, которую имел в виду командующий войсками на левом фланге. Она заключалась, между прочим, также и в стремлении поселить в буйных чеченских головах, после их многолетней разнузданности и распущенности, зачатки благоразумия, при котором они бы поняли возможность доступа нашего без особенного труда и без крайних жертв во все отдаленные уголки страны, а, следовательно, и необходимость ладить и сообразоваться с нашими требованиями. Такое побуждение вело непременно к умиротворению страны или, по меньшей мере, к сознанию необходимости этого умиротворения, — и в данном случае та грандиозная экспедиция, которую предполагал предпринять сам Паскевич, едва ли имела бы более существенные результаты, чем неожиданная для населения домашняя расправа Вельяминова, так скромно и беспретендательно изложенная в его негромких и некрасноречивых, но точных и обстоятельных донесениях. Может быть, Вельяминов, действительно, поддержал бы спокойствие Чечни, благодаря хорошему началу, и в течение лета; но случилось так, что он оставил Кавказ, и обещания его, а наши ожидания не совсем-то оправдались. [174]

Успехом своей экспедиции начальник левого фланга был значительно обязан услугам многих мирных чеченцев, также и мулл, бывших у нас на жалованье, которых он не замедлил представить к наградам. По поводу этого представления со стороны корпусного штаба возник вопрос и о Бейбулате, который, считаясь преданным нам человеком, не был у помянут в реляциях. Вельяминов отвечал, что он не мог, по справедливости, просить ему какой-либо награды, потому что когда был на Аргуне, то получил известие, что Бейбулат опять принялся за старое ремесло, рассылал в горы разные воззвания и созывал горцев на защиту деревень, ожидавших нашего нападения. Впрочем, Вельяминов не ручался за правдивость этих сведений, хотя и имел их с двух разных сторон; но он удостоверял, что, во всяком случае, если Бейбулат не старался вредить нам, то и полезного для нас ничего не сделал.

Войскам левого фланга крайне необходимо было отдохнуть и оправиться после сорокадневного тяжелого зимнего похода; они готовы были уже торжествовать свои успехи в мирном быту старого времени, так редко выпадавшем на долю прошлого Кавказа — как вдруг, тревожный оборот наших дел в Дагестане не допустил их до необходимой, вполне заслуженной и, так сказать, законной передышки.

Хотя в конце 1830-го года, как замечено выше, в Дагестане было тихо и спокойно, и никаких явных неудовольствий в присмиревшем народе не проявлялось, а Кази-мулла по-видимому все только молился Богу, вследствие чего граф Паскевич послал ему разные подарки, надеясь этим окончательно умирволить его и сделать нашим приверженцем; но, несмотря на все это, на самом деле было иное, и плоды, порожденные насаждением майора [175] Корганова, продолжали зреть и расти. Койсубулинцы, ханша Паху-бике, Абу-Муселим, наконец Кази-мулла и его приверженцы — вот главные факторы того брожения, которое мы только заглушили, но не задушили, и которые лишь зимовали в подпольях, чтобы при первом удобном случае вынырнуть на свет божий. Расположение и отношения к нам ханши уже известны из того тройственного союза, который она установила между ею самою, чеченцами и андийцами. Койсубулинцы, по словам г. л. барона Розена 4-го ¹¹, хотя и решили придерживаться обрядов Сеида араканского, потому что приглашенный ими на религиозное состязание с ним Кази-мулла не явился и тем дал повод быть уверенными в неустойчивости его воззрений; но в то же время выражали к нам полное неудовольствие за невозвращение им всех баранов и положили возместить свой убыток угоном наших собственных стад или же шамхальских и мехтулинских. Барон Розен 4-й и рад был удовлетворить претендателей, да не из чего было, потому что большая часть баранты от сильных жаров пала, а появившаяся в прошлом году в кумыкском владении холера лишила его совершенной возможности возвратить оставшийся от падежа койсубулинцам скот. Так, по крайней мере, выражался барон Розен, предоставляя догадываться, что вина холеры состояла в прекращении сообщения между нами и горцами. Таким образом, неудовольствие против нас койсубулинцев все продолжало тлеть, а в последних числах декабря 1830 г. стало даже понемногу вырываться наружу, судя по донесению шамхала Сулейман-паши, в такой форме:

«Койсубоюнцы, в особенности же Кази-мулла и [176] унцукульский старшина Али-Султан, со всем зависящим от них народом, имеют между собою тайный совет и намерение. Сей Али-Султан, поставив над своим домом знамя и отнесясь ко многим, приглашает их на войну, в поход, но неизвестно к какой именно стороне они возьмут направление».

Командир же Апшеронского полка полковник Остроухов, со слов командовавшего отрядом в сел. Казанище майора Ивченко, доносил 9-го января 1831 года ¹², что все койсубулинцы, исключая араканцев, находятся в волнении и намерены в начале февраля сделать нападение, под начальством Кази-муллы и Али-Султана, на наш небольшой казанищенский отряд; что ханша имеет тайные переговоры с Кази-муллою, а сей последний «возобновляет вводимую им секту, и по настоянию его у многих унцукульцев вылиты на землю водка и вино». Сын покойного шамхала продолжал все содержаться под арестом в кр. Бурной и, возмущаемый ежеминутно этою несправедливостью, уверял свою тещу ханшу Паху-бике, что лишь только будет освобожден, как тотчас же «решительно примется за окончание своих намерений, надеясь также, что и ханша дело свое приведет к концу» ¹³. Словом, было видимо и ясно, что опять что-то такое зарождалось, и принятие в данном случае своевременных мер было столько же полезно, сколько и необходимо. Гр. Паскевич понимал это хорошо и поспешил предписать барону Розену, чтобы, по стоимости баранов, удовлетворить койсубулинцев деньгами, а от Абу-Муселима потребовать объяснение. В случае же опасности со стороны Кази-муллы и Али-Султана, он разрешил Розену усилить отряд майора Ивченко, находившийся [177] в сел. Казанище, по его усмотрению, двумя или четырьмя орудиями 21-й бригады и батальоном Апшеронского пехотного полка. Барон Розен, конечно, тотчас принял меры к исполнению воли графа Паскевича относительно удовлетворения койсубулинцев, и даже известил их об этом особым воззванием. Но пока он рассылал в разные концы предписания об оценке баранов, ханша и койсубулинцы продолжали свое дело: первая вызвала, в Цатаных на совещание из каждой койсубулинской деревни по два жителя — будто бы для примирения по случаю прошлогоднего участия народа в скопище Кази-муллы под Хунзахом, а последние поставили на очередь своему народному собранию вопрос о том, быть ли покорными русскому правительству, или поднять против него оружие ¹⁴. Приглашение ханши не состоялось по случаю наступления уразы, и она назначила вторичный срок после байрама, а койсубулинцы пока еще не остановились ни на чем, но все же до окончательного решения своего острого вопроса согласились, по внушению Кази-муллы и Али-Султана, послать подкрепление чеченцам. Пока оно снаряжалось и затем пробиралось в большую Чечню, преодолевая все трудности горного зимнего похода, Вельяминов уже был на Мичике, и в их содействии чеченцам надобность миновала, вследствие чего они возвратились назад без дела ¹⁵. По поводу всего этого граф Паскевич не счел нужным более тратить время на выжидания и дал знать одновременно: 1) военно-окружному начальнику в Дагестане г. м. Каханову, чтобы тот сейчас командировал в Казанище, на усиление отряда Ивченко, состоявшего из шести рот Куринского пехотного полка, четырех орудий 3-й легкой роты 21-й артиллерийской бригады и сотни [178] донского № 13 полка — батальон апшеронцев и 4 орудия той же роты; 2) генерал-лейтенанту Вельяминову 3-му — что если он получит достоверные известия о сборе койсубулинцев, то следовал бы немедленно с тремя или четырьмя батальонами и восемью или двенадцатью орудиями на помощь к майору Ивченко ¹⁶. Это приказание и решило дальнейшее положение чеченского отряда.

Вельяминов получил предписание гр. Паскевича 27-го января в полдень, в то время как закончил свою экспедицию и находился в деревне Сунженской. Рассчитав, что до уразы остается только пять дней, и неблагоразумно терять время в разведках о том, точно ли койсубулинцы намерены напасть на казанищенский отряд, он решил двинуться немедленно, так как находил, что «лучше сделать даже ненужное движение, чем подвергать опасности войска, находящиеся в Казанище». Но, не располагая все-таки прибыть в Казанище своевременно, он дал знать майору Ивченко, чтобы тот с отрядом отошел немедленно к кр. Бурной, где будет в полной безопасности ¹⁷. Затем он подхватил Московский и Бутырский полки, легкую № 2 роту 14-й артил. бригады, два конных орудия и сотню казаков и 28-го января повел их форсированным маршем на Новый-юрт. Первый ночлег его был в Старом-юрте, второй, по переправе через Сунжу у деревни Брагуны — в Таш-Кичу, и наконец, 30-го января в д. Андреевой. Здесь генерал Вельяминов получил донесение майора Ивченко, наделавшего столько тревоги разными известиями, почерпнутыми им у лазутчиков, что «в северном Дагестане все обстоит благополучно, и собрание у горцев для нападения [179] на отряд, по несогласию их, не может состояться»; но если бы сборище в 1500 или 2500 человек и решилось произвести нападение, то эти силы для него столь незначительны, что он и сам может с ними справиться ¹⁸. В донесении же графу Паскевичу он на этот раз вполне выгораживал Абу-Муселима, делая его агнцем отпущения; подкупал дальнейшее усердие Сеида араканского просьбою у фельдмаршала высылать ему периодически в награду по 200 рублей; наконец, в противоречие самому себе, присовокуплял, что аварцы, сюргинцы, койсубулинцы собирают свое войско для движения в Джары, и из них сюргинцы уже выступили, а прочие только собираются. О Кази-мулле он писал, что тот хотя и продолжает читать свой Коран, и даже будто бы отказал в содействии против нас жителям северного Дагестана, которые приходили к нему с этою просьбою, но выражает полное негодование против русских.

... «и при всяком слове, где упоминается о них, приходит в волнение и не хочет продолжать и слышать сего разговора. А потому — присовокуплял Ивченко — с отсылкою мне врученных для него подарков я удержался, потому более, что таковых, по мнению моему, он не заслуживает» ¹⁹.

Словом, Ивченко путал как только мог лучше, сбивая всех с толку, и видимо не давал себе труда проверить ни одного сведения, хотя имел на это полную возможность. Вследствие всех этих слухов и г. м. Каханов остановил отправление в Казанище апшеронцев и артиллерии; но Вельяминов все-таки продолжал подвигаться вперед, хотя и медленнее, с тем расчетом, что когда дагестанцы увидят такое быстрое прибытие подкреплений, [180] то ни они сами, «ни ханша не покусятся ни на какое против нас злое предприятие». 31-го января он ночевал в Чир-юрте, а 2-го февраля прибыл в Казанище. Отсюда, согласно своим соображениям, он повернул на Тарки и там остановился в ожидании дальнейших событий в крае. Прибытие его не могло не повлиять на ослабление злонамерений всех наших противников; но в то же время оно затянуло вопрос о примирении нашем с койсубулинцами, так как они не решились придти в наши укрепления, согласно требованию Розена, для бараньего расчета, боясь быть арестованными, и вследствие этого оставили самый вопрос и свои отношения к нам в прежнем положении.

События между тем шли своим чередом и доказывали, что не все обстоит благополучно, как думал Ивченко, и что мы сами постепенно запутывались в массе разнородных и разнохарактерных сведений, не умея выбраться из них на торную дорогу — что нужно было несомненно приписать недостатку нашего внимания ко всем явлениям и ловкости, с которою опутывали нас горцы. 2-го февраля Кази-мулла и Али-Султан, вновь утвердив в Гимрах на одной из сакль призывное знамя, разослали повсюду воззвания, приглашая народ присоединиться к ним для разных предприятий. В чем состояли эти предприятия, они не объясняли, и лишь сборным пунктом для своих приверженцев назначали таинственный и недоступный чумкескентский (маткинский) лес, в двенадцати верстах от Эрпели и в 10-ти от Казанище, в котором, как слышно было, Кази-мулла вознамерился укрепиться со всевозможными свойственными его уму измышлениями. Несмотря на старания гимрынцев добиться откровенности от Кази-муллы и от Али-Султана, они так и остались неудовлетворенными, вследствие чего, заподозрив их в желании произвести лишь новые беспорядки, [181] невыгодные для жителей, они понудили их снять знамя, а кроме того, Али-Султана выехать из Гимры — за что впоследствии получили благодарность Паскевича. О происшествиях в сел. Гимры, не торопясь, сообщал нам Сулейман-паша, препровождая подлинное письмо к нему старшины Доудил-Магомы, почему-то отложившегося от Кази-муллы и принявшего присягу на верность нашему Государю. Извещая о столь важном для нас обстоятельстве, кадий Доудил-Магома, между прочим, писал шамхалу, что «не видно никого вновь покорившегося Кази-мулле, кроме старых его сообщников» — как будто и в самом деле этого было мало, чтобы в руках такой личности, как Кази-мулла, предприятие его не могло получить полного и грандиозного осуществления. Успокаивая шамхала, Доудил-Магома не знал одного важного обстоятельства, — что, кроме старых сообщников, у Кази-муллы явился один новый и весьма опасный для нас, который стоил сотни всех других, и своим сближением с имамом доказывал, что последний умеет ценить, выбирать людей и пользоваться ими. Этот новый был никто иной, как преданнейший нам доселе князь эрпелинский Уллубей, измена которого была для нас неожиданным и чувствительным ударом. Он разошелся с нами вследствие интриг и козней своих завистников, и преимущественно каранайского кадия, которые оклеветали его перед шамхалом и заставили этого нищего духом человека лишить его должности правителя Эрпели. Далее кадий Магома, вкрадываясь в доверие Сулеймана и ублажая его, старался в то же время польстить и нашему могуществу, и с авторитетом уверял, что жалкий и заброшенный имам

... «никакого действия произвести не в состоянии, кроме того, что всегда будет побежден постыдным образом. Я, во всяком случае, стараюсь отвлекать наставлением своим на его [182] сторону склоняющихся людей. Я слышал, что он хочет открыть движение 5-го марта а, потому спешу сим письмом вас уведомить, дабы вы не полагали меня человеком неверным и от вас скрывающим таковые известия. Намерение Кази-муллы между умными людьми есть самое ничтожное и, просто сказать, шуточное дело».

Но насколько это было шуточное дело — показали последствия. Вместе с тем вскрылась для нас и интрига ханши, которая, как оказалось, вызывала к себе койсубулинцев вовсе не для примирения, а для того, чтобы убедить их не выдавать нам аманатов и ограничиваться лишь словесными уверениями нас в своей покорности, поселяя в то же время в народе страх, что

... «если выданы будут аманаты, то русские свободно войдут в их пределы и, утвердившись в оных, отяготят жителей разными налогами и будут брать в солдаты».

Вообще же, интриги против нас в аварском ханском доме г. м. Каханов приписывал исключительно обеим ханшам — Паху-бике и Гигили, говоря, что они «имеют участие во всех переговорах в Дагестане». В этом не было, конечно, ничего странного, если обратиться к действительному душевному настроению к нам обеих дам; но странны были два обстоятельства, которые нас ставили совершенно в тупик: 1) что ханша Паху-бике, несмотря на сильную вражду к Кази-мулле, принимала его у себя, по достоверным сведениям, вместе с Али-Султаном, и 2) что во всем этом сумбуре являлось весьма подозрительным поведение даже Аслан-хана. Оно выразилось тайными переговорами его с близким родственником Гамзат-бека Чобан-беком, который для этого приезжал к нему в гости, и заседанием у него в доме целого сонма заговорщиков, состоявшего из курахских и койсубулинских старшин, хунзахского старшины Алибека, ограбившего в прошлом году имение в Табасарани у преданного нам [183] подпоручика Ибрагим-бека, и других подобных лиц. Все они, как достоверно оказалось, совещались с ним о том, как им поступить в случае нашего движения в горы. Если в посещении Чобан-бека можно оправдать Аслан-хана неприязнью его и интригами против аварской ханши, то посещение остальных лиц, нам недружелюбных, во всяком случае, навлекало сомнение в добрых намерениях к нам хана, давно известного своим коварством и двуличностью. Подливал масла в огонь также и Абу-Муселим, советуя ханше не посылать к нам своего сына, во избежание его задержания, и ни в каком случае также не давать аманатов. Об этих новых замешательствах майор Ивченко и частью начальники, креп. Бурной майор Цыклауров довели до сведения г. л. Вельяминова, который продолжал отсиживаться в Тарках, а Ахмет-хан, кроме того, сообщал ему, что Кази-мулла назначил сбор койсубулинцам на третий или на четвертый день после байрама. Все три лица вполне надеялись, что Вельяминов примет меры рассеять зарождающееся сборище; но, к сожалению, ошиблись: он не поверил ни одному из сообщений, так как имел сведения совершенно противные. В заключение он даже находил, что если бы койсубулинцы и в самом деле нагрянули на шамхальство или на Мехтули, то это не только не причинило бы большого вреда, а отчасти могло бы быть полезно, так как дало бы нам основательную причину действовать против них решительно. Исходя из этого воззрения и дав Ивченко, с видимым неудовольствием, надлежащие наставления, Вельяминов, согласно разрешению гр. Паскевича, поднял свой отряд и 4-го марта выступил с ним из Тарки на линию. Но лишь только он достиг деревни Андреевой, как прискакал к нему нарочный от Сулейман-паши, извещавшего, подобно Ахмет-хану, что Кази-мулла, [184] действительно, призывает койсубулинцев к новому собранию. На этот раз Вельяминов приостановил войска и отправил нарочного за справками к майору Ивченко, а лазутчика — в самое местопребывание имама. Ивченко, на запрос генерала Вельяминова, сделал донесение вполне успокоительное — будто на призыв Кази-муллы одни общества послали ему решительный отказ, а другие уклонились под благовидными предлогами, и вследствие этого имам, с несколькими десятками (от 50 до 100 человек — достоверно неизвестно) с трудом набранной им «сволочи», оставил Гимры; 9-го марта занял возле этого селения урочище Кака и, расположившись там в скотных сараях, выставил два значка, «служащие маяком для собрания его единомышленников»; эрпелинцы же, каранайцы и казанищенцы обязались еще раз своею нам преданностью и даже добровольно выслали по шести аманатов от своих обществ. Этого было достаточно, чтобы Вельяминов всецело убедился в благоприятном для нас положении дел и продолжал дальнейшее движение на линию. 15-го марта он прибыл в Старый-юрт и на другой день распустил войска по квартирам ²⁰.

Несмотря, однако, на все будто бы пока благоприятное положение дел, генерал-лейтенант барон Розен 4-й счел необходимым потребовать от обеих аварских ханш, а также от Нуцал-хана и от Аслан-хана, разъяснения их подозрительного поведения. Первые три лица ему отвечали тождественно, что «почтеннейшее письмо его им доставило полное удовольствие», и они спешат его уверить в своей преданности и верноподданстве русскому [185] престолу, которого «суть усердные рабы вместе со всем народом» — чему доказательством служит отправление к Государю ханшею родного своего сына, а к главнокомандующему, для переговоров, сына умершего на службе майора Аджи-Мусы Ахмеда; Аслан-хан же уведомлял, что он не имел никаких неблаговидных переговоров со своими гостями, и они являлись к нему лишь для того, чтобы «стращать» его. Но что это было за «стращанье», по поводу чего и с какою целью оно было произведено — так и осталось не разъясненным, несмотря даже на вторичное истребование объяснения от Аслан-хана. В виду этого гр. Паскевич ограничился только тем, что предупредил ханшу на счет ответственности, если и в самом деле ее намерения окажутся недобропорядочными. Имели ли все эти обстоятельства близкую связь с последующими событиями — неизвестно; но довольно того, что эти события вполне незаметно для нас и быстро слагались далеко не в нашу пользу. Если бы мы были внимательнее, осторожнее и дальновиднее, а, главное — поменьше верили бы разным ханшам и ханам, то, может быть, предупредили бы, или, по крайней мере, задержали разлитие той лавы, о которой сказано вначале; но, к сожалению, политических и дипломатических деятелей у нас на этой окраине не было, а славные боевые офицеры, наполнявшие ряды дагестанских войск, для экстренных в то время подобных надобностей были непригодны.

В тот день, как Вельяминов распускал свои войска, т.е. в половине марта, партия Кази-муллы, продолжавшая проживать в скотных хлевах, увеличилась еще двадцатью его приверженцами. У нас это, конечно, было известно, но оставлено без всякого внимания, тем более, что подробных сведений о намерениях имама мы не получали, «ибо в стан его имели вход те только люди, кто изъявит [186] желание участвовать во враждебных предприятиях» ²¹. Вследствие этой замкнутости, майор Ивченко мог только издали наблюдать за двумя призывными значками, для чего истребовал от Сулейман-паши 90 человек милиционеров, прибавил к ним еще несколько десятков людей из Казанищ, Эрпели и Караная и расположил их пикетами по дороге из Койсубу в шамхальство. Не взирая на то, 26-го марта стан Кази-муллы украсился еще тремя новыми значками, и хотя Ивченко уверял, что под сенью их «прибыло к нему не более 40 человек из деревень Игали, Кодуха и Ашильты» ²², но весьма сомнительно, чтобы каждый из этих значков принадлежал всего лишь 18-14 воинам. Самый близкий свидетель всех этих явлений тот же Ивченко опять не придал никакого значения этому усилению враждебной нам толпы, тем более, что получил сведение о готовности некоторых койсубулинских селений войти в приязненные сношения с шамхалом и, в лице своих депутатов, принести ему в Каранае даже присягу. Но граф Паскевич уже начал терять доверие к кажущемуся в стране спокойствию и 1-го апреля предписал генералу Каханову собрать в шамхальстве милицию и подкрепить ею казанищенский отряд, а Уллубея, проживавшего в Гимрах, непременно привлечь к нам обратно ²³. Каханов ранее того и сам догадался приласкать Уллубея, а последний не заставил себя долго уговаривать: 31-го марта, по вызову его, он приехал к нему в Кубу для участия в действиях нашего отряда против изменника Мир-Гасан-хана талышинского. За такой «похвальный поступок» генерал Каханов просил соизволения графа Паскевича наградить Уллубея пятидесятью [187] голландскими червонцами и сукном, которые были высланы в подарок Кази-мулле, на этот раз уже более «не заслуживавшему малейшего внимания начальства». Уважив эту просьбу, главнокомандующий, кроме того, предписал Каханову войти в сношение с Сулейман-пашею о непременном возвращении Уллубею прежнего достоинства правителя Эрпели ²⁴. Что же касается сведения о соглашении койсубулинцев с шамхалом, то хотя оно, действительно, отчасти осуществилось, потому что несколько депутатов, прибыв в Каранай, признали его своим ханом и принесли ему присягу, даже обещали возвратить Кази-муллу в Гимры и заставить его жить спокойно или же уйти туда, откуда пришел к ним его отец, т.е. в с. Таяки; но все это ни мало не влияло на дела имама, который в три-четыре дня усилился до 300 человек ²⁵ и, не ожидая, пока его прогонят в родной аул его отца, сам направился на встречу нашему отряду. 5-го апреля он расположился на урочище Чумкескент-Кель (Джум-Гескен), принявшись сейчас же за приведение его в оборонительное состояние. Приступив к этому перемещению своей партии, Кази-мулла отправил письмо в Табасарань, к проживавшему там мулле Магомету ярагскому, своему учителю, прося его поднять на ноги табасаранцев и с ними поспешить к нему на помощь. Хотя генерал Каханов уверял гр. Паскевича, что жители Табасарани отказались от приглашения ²⁶ и даже грозили выгнать от себя муллу Магомета, но это опять не ослабило успехов имама, потому что едва он расположился окончательно на избранном им пункте, как толпы его в один день возросли до 500 [188] человек ²⁷ и, к удивлению, почти из одних койсубулинцев — как бы в насмешку всем тем их соплеменникам, у которых на устах не остыла, еще присяга, данная шамхалу. Теперь майор Ивченко начал убеждаться, что дело является не столь шуточным, как уверял Сулейман-пашу Доудил-Магома. Он быстро вывел свой отряд с квартир в поле, еще быстрее собрал из ближайших деревень милицию и 6-го апреля решил двинуться против Кази-муллы, чтобы «разбить появившегося в шамхальском владении возмутителя народов» ²⁸. Но, к сожалению, теперь это было уже не так легко, как думал начальник казанищенского отряда.

Известившись об этих жгучих явлениях, г. м. князь Бекович-Черкаский, находившийся с Сулейман-пашею в Каранае, быстро прибыл в селение Казанище. Остановив намерения Ивченко, он усилил войска еще мехтулинскою и шамхальскою милициями, под предводительством их владетелей, и 7-го апреля сам выступил с ними к Чумкескенту, а Ивченко приказал сделать туда диверсию с батальоном Куринского пехотного полка, с двумя полевыми орудиями и небольшою командою казаков. Приблизившись к позиции неприятеля, «называемой Кончуке», Бекович увидел, что она со всех сторон окружена глубокими и крутыми оврагами, а за ними с трех сторон горами, покрытыми лесом. Самая поляна среди этих оврагов, где расположен был неприятельский стан, кроме того, была кругом опоясана окопами и положительно заткана заповедными деревьями. Для атаки этой позиции кн. Бекович выдвинул часть шамхальской милиции к оврагу, находившемуся прямо против дороги из Казанищ, [189] и велел ей отвлекать горцев ружейным огнем, а мехтулинцев, поддержанных остальными шамхальцами, расположил правее, приказав им перейти овраг и атаковать скопище во фланг. Но шамхальцы, подойдя к оврагу и будучи встречены ружейным огнем, бросили мехтулинцев на произвол судьбы, повернули назад и объявили, что переехать на противоположную сторону нельзя; мехтулинцы же, «будучи более усердны, сделали сильный натиск» и открыли бойкую перестрелку. Но это не послужило ни к чему.

«Койсубулинцы, имея выгодную для себя защиту — овраги, и будучи в лесу, упорно обороняли свое место, где убито и ранено 16 человек мехтулинцев ²⁹. Не ожидая ни малейшего успеха в перестрелке жителей, и видя явно, что шамхальцы не оказывают никакого усердия, кн. Бекович приказал возвратиться батальону в Казанище, а жителям в свои деревни» ³⁰.

Пехота и артиллерия участия в деле не принимали. Понятно, насколько наша, неудачная попытка, должна была ободрить имама и его сподвижников. Описывая ее весьма кратко генералу Вельяминову и вовсе умалчивая о перестрелке, кн. Бекович-Черкаский сообщал, между прочим, что милиция едва ли, без особенной приверженности к нашему правительству и своим владельцам, может выгнать Кази-муллу из Чумкескента; пребывание же его в шамхальстве, «ежедневно умножая его партию, будет вредно и для умов местного населения». В виду этого, и, не имея у себя достаточно средств, он просил Вельяминова ³¹ прислать ему подкрепление; но тот отвечал, что он уже приготовил полки 14-й п. дивизии к выступлению в Россию и без разрешения фельдмаршала двинуть их в противную сторону не вправе, а если [190] казанищенский отряд не может прогнать Кази-муллу и его сборище, то лучше всего отступить ему к кр. Бурной и «там ожидать подкрепления от войск, находящихся в Кубинской провинции, или от главнокомандующего» ³². В донесении же своем графу Паскевичу кн. Бекович высказал очень важное замечание по поводу отношений шамхала к своим подвластным, которое, с одной стороны, ярко характеризует личность Сулейман-паши, а с другой — указывает на корень народного брожения в шамхальстве, которого, наконец, мы таким образом доискались как бы вполне нечаянно. Князь Бекович доносил так:

«Сей случай ясно доказывает, что шамхал хотя и рад бы оказать усердие свое правительству нашему; но, не пользуясь расположением к себе своих подвластных и не имея при себе людей, имеющих доверенность в народе, которые могли бы ему (народу) указать пользу приверженности его к нашему правительству в подобных случаях, исполнить желаний своих не может. Подвластные его, будучи удерживаемы, кроме немногих из них, одним только страхом от нашего правительства, оказывают ему некоторое наружное повиновение. Ни на шамхальских подвластных, ни на уверение койсубулинцев совершенно положиться нельзя» ³³.

Замечание это оправдалось на деле очень скоро и в этот раз вполне соответствовало намерениям Кази-муллы, который, стремясь вовлечь в свое скопище шамхальцев, послал для этого в разные их деревни находившихся при нем чеченцев. Кн. Бекович, для противодействия ему, отправил к шамхальцам акушинского кадия и старшин, чтобы они предостерегли их на счет всяких сношений с «бунтовщиком»; кроме того, он сам разъяснил [191] их сельским представителям всю невыгоду этого сближения и даже убедил их выставить по дорогам обывательские караулы, которые бы преградили жителям все способы к сообщению с ними имама. Но в результате он увидел, что это не приносит никакой пользы, так как Кази-мулла очень исправно находил для себя вполне удобные лазейки. Представляя это на благоусмотрение графа Паскевича, он излагал ему такого рода разумное заключение:

«Не наказавши Кази-муллу, нельзя ожидать никакого порядка во владениях шамхала. Для наказания Кази-муллы нельзя найти удобнее места, как теперь им занимаемое: как ни укреплено оно самою природою, но от позиции его предлежащая сторона почти до самых завалов есть чистая поляна. Отлагательство времени может усилить его партию» ³⁴.

По этому представлению кн. Бековича, который между тем оставил шамхала и уехал в Дербент, фельдмаршал не замедлил сделать распоряжение об усилении казанищенского отряда батальоном апшеронцев, кубинскою конницею, двумя орудиями резервной батарейной № 5 роты 22-й артил. бригады и четырьмя орудиями 8-й легкой роты 21-й бригады, приказав вместе с тем вступить в командование отрядом генерал-майору Каханову; мало того, он, не желая тревожить Вельяминова по случаю предстоявшего выступления его с 2-ю и 3-ю бригадами в Россию, непосредственно предписал командиру 1-й бригады 14-й дивизии г. м. Таубе, задержанному им временно на линии, чтобы тот, если узнает от ген. Каханова, что скопище неприятеля значительно увеличилось, следовал бы с бригадою немедленно в сел. Казанище. Вместе с тем, чтобы не оставить левый фланг без должной обороны, он приказал командующему войсками на линии ген. от [192] кавалерии Емануелю «сколь можно поспешнее» командировать на Терек три батальона 40-го егерского полка, под начальством полковника Шумского, бывшие на зимних квартирах в селениях Ставропольской губернии, а команды 39-го и 40-го егерских полков, находившиеся на военно-грузинском тракте, присоединить к своим полкам, заменив их командами или от линейных батальонов, или от Кабардинского пехотного полка ³⁵. Но энергичный имам упреждал нас во всем, и пока мы развили в Дагестане наши боевые силы, жители Эрпели, Казанищ, Караная, Кафыр-Кумыка и других деревень уже были вполне наготове присоединиться к нему, и если только пока удерживались от того, то благодаря лишь пребыванию возле них нашего отряда. Усиливаясь ежедневно приходившими к нему койсубулинцами и людьми «других горских народов и отчасти чеченцев», Кази-мулла не стеснялся захватывать шамхальцев на дорогах даже силою и к 12-му апреля включил их в свое скопище таким образом до 85-ти человек. Сулейман-паша, напуганный всеми этими явлениями, и зная мирные отношения к Кази-мулле своего брата, обратился к нему с просьбою отвратить от его владений все враждебные посягательства имама. Абу-Муселим согласился, несмотря [193] даже на нерасположение к брату, и запросил Кази-муллу — зачем он перехватывает людей подвластных шамхалу. На это последовал ответ такого рода:

« Шамхал не долго будет в незнании, для чего я это делаю. Скоро или я буду у него в Тарках, или он ко мне прибудет» ³⁶.

Этого было достаточно, чтобы окончательно переполошить слабого шамхала. Весьма естественно, он сейчас же бросился с просьбою к графу Паскевичу о защите его и о присылке побольше войск; но на это получил наставление следующего содержания:

«Вам, как владетелю ³⁷, нужно стараться привязать к себе подвластных и утвердить ваше над ними влияние, особенно над койсубулинцами. Ваш покойный родитель успел в том своими средствами, и я ожидаю, что и вы, следуя его примеру, употребите все, что только от вас зависит, для ограждения вверенных вам владений от вредных народных волнений».

В эти минуты, когда несчастный шамхал был вне всякого сомнения, что его отдают на жертву Кази-мулле, последний, увеличивая не по дням, а по часам свое скопище, приступил у него под боком к постройке «довольно пространного укрепления, которое обносил палисадом и выкладывал с внутренней стороны положенными плашмя несколькими бревнами»; усердно заготовлял продовольствие, пока неизвестно откуда ему доставляемое, и даже не упустил из вида всякого рода посуду для варки пищи ³⁸. Все это, однако, не смущало нас, так как вслед затем лазутчики, посланные майором Ивченко в стан имама и в Койсубу, принесли самые утешительные вести, что скопище неприятеля нимало не усиливается, хотя и [194] ожидает к себе чеченцев, а главное — что «все почти койсубулинцы не намерены поддерживать Кази-муллу», а некоторые даже предложили ему оставить всякие затеи и мирно возвратиться восвояси ³⁹ . Но все это было сущею ложью, которая не замедлила обнаружиться не далее как через день. Действительные и громадные успехи Кази-муллы, равно положение его дел к половине апреля представлялись совсем в ином виде: койсубулинцы сразу демаскировались перед нами и, собрав народную сходку на горе Дюз-тау, порешили отправить к Кази-мулле, по словам Ахмет-хана, «людей из всех койсубулинских селений» — и немедля привели это в исполнение ⁴⁰. Шамхальцы же сперва уклонялись и на призыв имама отвечали, что присоединятся к нему тогда, когда число его войск будет превышать их собственные силы, чтобы при этом условии иметь у себя предлог к оправданию перед нашим правительством, будто уступили необходимости; но имам понял их уловку, а вместе с тем и осведомился, что главное препятствие ему составляют эрпелинцы или, лучше сказать, их Уллубей. Вследствие этого он отправил к ним и к их кадию Мустафе весьма интересные и внушительные послания. Первым он писал:

«Я извещаю вас, что мусульманская вера есть истинная, а христианская ложная. Постарайтесь быть настоящими мусульманами и не соединяйтесь с неверными, не служите русским и удалитесь от них сколько возможно — отчего и будет вам хорошо на том свете».

«Вы знаете, что ныне дела русских берут худой оборот; умы их вовсе ослабли, и все их притворства обратятся против [195] них. Если вы в этом не уверены, то подождите один или два месяца, и тогда вы узнаете, что их и наши дела примут другой оборот. А если вы не верите и будете помогать неверному народу, то вы вскоре раскаетесь и будете преданы муке на том свете. Вам известно, что наша мусульманская вера есть справедливая, и милость божия пребывает с нами, и что воинство Его сильнее воинства неверных, хотя бы оно и превозмогало. Если же вы не примете сего моего наставления, то ожидайте конца. Мы удивляемся вам, по каким причинам вы от нас удалились. Не будьте, как прочие».

Мустафе же он сообщал:

«Мы полагали, что у тебя хорошие мысли, а однако ж теперь видим, что ты занят глупым делом. Ты думаешь, что тот, кто старается о духовных делах, будет обижен? Так знай же, что мы стараемся о том для приобретения себе милости божией, а не богатства на сем свете. Ты видишь русские силы и оттого им повинуешься по наущению дьявольскому; но ты должен знать, что Господь Бог всегда с верными мусульманами. Если ты раскаешься во всех своих делах, то это будет для тебя полезно, и не будешь в этом отвечать перед Богом; а если ты не раскаешься, тогда Бог тебя накажет или посредством нас, или сам собою».

Намекая в письме к эрпелинцам на перемену обстоятельств, Кази-мулла подразумевал при этом новый разрыв наш с Персиею, о котором, по словам кн. Бековича-Черкаского ⁴¹, в то время все гласно говорили в Дагестане и положительно утверждали, что «персияне имеют частую переписку с Кази-муллою». Вследствие последнего обстоятельства, предсказанию имама верили вполне, и он, пользуясь этим, расшатывал умы и быстро группировал вокруг себя приверженцев. Приведенные два письма вывели шамхальцев из всяких затруднений [196] и решили для них вопрос быть или не быть: они последовали примеру койсубулинцев. Мало того, благодаря обильным воззваниям имама во все концы Дагестана, заколебались, наконец, и мехтулинцы; даже сам их владетель Ахмет-хан был уверен, что «если Кази-мулла останется долее в шамхальских владениях, то и они пристанут к нему». Все это подтвердилось на деле в последовавшем тотчас же с нашей стороны пассаже, который был настолько благоприятен для Кази-муллы и так неблагополучен для нашего влияния в стране, что и в самом деле можно было подумать, будто на этот раз Бог покровительствует мусульманами. Этим пассажем мы обязаны майору Ивченко, уже неоднократно доказавшему свою мало способность во всех отношениях — разве кроме личной храбрости.

Когда генерал-майор Каханов получил сведение о занятии Кази-муллою Кончуке и Чумкескента, а затем узнал о неудачном деле 7-го апреля князя Бековича, и о постепенном, тогда еще впрочем слабом, распространении пожара, то предписал майору Ивченко собрать шамхальцев и мехтулинцев, присоединить их к отряду и совокупными силами разогнать неприятельское сборище. Предписание это последовало 10-го апреля и, конечно, требовало безотлагательного исполнения, пока скопище было в зародыше; но Ивченко собирался целую неделю и только 19-го апреля назначил выступление. Ахмет-хан, по его приглашению, явился к нему с милициею в числе более тысячи человек, но от Сулейман-паши до последнего дня не было никакого известия, и никто из шамхальцев не прибыл. Не обратив внимания на это загадочное явление, так как не знал настоящего положения дел среди шамхальцев и койсубулинцев и воображал их вполне нам преданными, майор Ивченко 18-го апреля наскоро [197] набрал из окрестных деревень до 400 человек и на другой день с этим ополчением, с пятью ротами куринцев, тремя орудиями легкой № 3 роты 21-й артиллерийской бригады и 50 казаками донского № 13 полка, двинулся к Чумкескенту. Диспозиция была такого рода, чтобы повести атаку с трех сторон одновременно: Ахмет-хан, со своею милициею, должен был следовать по верхней дороге, пролегавшей по лесистым горам, обойти стан неприятеля и, переправившись в тылу у него через овраг, пересекающий дорогу, выйти на поляну впереди убежища Кази-муллы и содействовать майору Ивченко в атаке завалов, во множестве преграждавших доступ к фронтальному оврагу; Айдамир-бек муселимский, с двумястами шамхальцев, должен был охватить глубокий и обрывистый овраг на правом фланге неприятеля и, в случае если окраины его не оборваны, переправиться на противоположную его сторону. Когда оба эти лица достигнут цели, тогда только Ивченко положил себе переправиться через овраг, ограждавший левый фланг позиции имама. Сделав эти распоряжения и предоставив засим Ахмет-хана и Айдамира их личному усмотрению, Ивченко, с колонною, в которую вошли и остальные шамхальцы, прибыл на поляну к соединению оврагов, пролегавших по обе стороны позиции неприятеля, и остановился в ожидании, пока Ахмет-хан начнет спускаться с горы. Он прождал очень долго — а движения Ахмет-хана не было даже и признаков. Встревоженный этим обстоятельством и видя, что день клонится к концу, Ивченко решил со своей стороны на этот раз ничего не предпринимать, отступить, переночевать и только на утро атаковать горцев. Он послал сказать Ахмет-хану, чтобы тот присоединился к нему — и после этого повернул свою колонну назад. Но едва он отошел сажень [198] сорок, как вдруг из леса, облегавшего дорогу, градом посыпались ружейные пули. Часть шамхальцев, шедших на фланге, опрометью бросилась к ротам, а другая, не задумываясь долго, кинулась в лес, присоединилась к неприятелю и открыла оттуда огонь по нашему арьергарду, который состоял из взвода стрелков. Ивченко остановил колонну, выслал от всех рот застрельщиков и некоторое время поддерживал огонь, в ожидании, что оставшиеся при нем шамхальцы также вступят в дело; но они, собравшись вдали на возвышенном месте, с полным равнодушием взирали на развернувшуюся перед ними картину. Все понуждения Ивченко остались напрасными, и шамхальцы словно издевались над ним.

«Видя явное уклонение жителей от обязанностей на них возложенных, и сомневаясь, чтобы при наступлении ночи большая часть оных не могла присоединиться к неприятелю для нанесения нам вреда, я — пишет Ивченко — нашел полезным следовать в место расположения лагеря».

Неприятель провожал его на протяжении пяти верст густым огнем, который, как оказалось впоследствии, все усиливался по случаю постепенного присоединения к Кази-мулле прибывавших эрпелинцев. Только наступившая ночь прекратила это курьезное сражение и дала нам возможность уйти или, попросту сказать, убежать с потерею лишь двух раненых, в числе которых был Куринского полка прапорщик Аглинцов. В донесении об этом деле графу Паскевичу ⁴², Ивченко, в простоте души, испрашивал даже награды наиболее отличившимся, уверенный, что они «будут осчастливлены милостивым на сие вниманием». [199]

Такова была наша вторая неудачная попытка одолеть Кази-муллу, приверженцы которого не могли не торжествовать ее в ущерб нашему самолюбию.

На другой день Ахмет-хан явился к майору Ивченко с объяснением, что, при всем своем старании и усердии, он не мог перейти через овраг, пересекавший дорогу, так как противоположный край его был срыт почти перпендикулярно. Что же касается до Сулейман-паши, то наивное оправдание его невольно вызывало улыбку. По его словам, он до последнего дня все собирал своих подвластных, и когда увидел, что собрал их очень достаточно, то объявил цель призыва и поставил им вопрос такого рода: «с охотою ли они пойдут, или имеют какие-либо причины, не дозволяющие им сего сделать»? На это они отвечали, что, пожалуй, пойдут, но драться с неприятелем не будут, потому что позиция его очень сильна. В утешение ему они заключили, что лучше подождут, когда он выйдет на более открытое и удобное место. Сулейман, по его словам,

... «слыша таковые отзывы и не видя ни малейшей расположенности от подвластных ему к российскому правительству и к нему, нашел за лучшее, не понуждая их к исполнению назначенного предприятия, оставить при их мнении».

Майор Ивченко, усматривая, что его ближайшие пособники и сподвижники также остались каждый при мнении, не находил возможным держаться более у Казанище и также «почел за лучшее» 24-го апреля отступить с отрядом еще на восемь верст назад. Он расположился ниже Кафыр-Кумыка, «на открытом месте, имея в виду наблюдение за поведением жителей Казанищ, Шуры и Кафыр-Кумыка» ⁴³. Но за жителями первого из этих [200] селений не нужно было наблюдения, потому что, увидев удаление отряда, все они поспешили собрать свое имущество и вознамерились двинуться вслед за ним — как вдруг нагрянул Кази-мулла, задал им маленькую экзекуцию, арестовал имущество и велел сидеть пока на месте ⁴⁴. Делать нечего — казанищенцы вернулись в свои дома. Этот случай, конечно, в два дня разнесся по Дагестану, и когда вслед за ним повсюду появились новые прокламации имама — народ стал к нему стекаться беспрекословно; даже из Чечни прибыл в стан его, со свитою из 30 человек, известный и влиятельный Рази-бек, сын тогда уже умершего казанищенского князя Хаспулата. Одна из главных побудительных причин такой податливости народа состояла в том, что Кази-мулла, достаточно укрепившись в своих силах и средствах, уже не стеснялся с ним, и для примера казнил четырех шамхальцев, которые, по словам майора Ивченко, «не совершенно верили его лживым предсказаниям». Благодаря всем своим мероприятиям, Кази-мулла в четыре дня насчитывал уже в своем полчище до трех тысяч человек. Князь Бекович начал убеждаться, наконец, что

... «он скоро произведет общий бунт в Дагестане, так как все горские народы каждое даже ложное известие на счет успеха его предприятия принимают с большою радостью, и даже акушинцы на усиление его партий смотрят хладнокровно» ⁴⁵.

Это предсказание Бековича стало оправдываться без малейшего замедления. Начало его осуществлению положили все жители Темир-Хан-Шуры, которые, при содействии койсубулинцев, присланных имамом, собрали свое имущество и 28-го апреля открыто передались неприятелю. [201] Караул, находившийся у селения в числе 40 человек, не только не мог воспрепятствовать их побегу, но и сам поплатился частью оружия и лошадей, которые были отняты у него отложившимися соплеменниками и койсубулинцами. Партия сих последних, с Али-Султаном и Рази-беком, не ограничиваясь этим успехом, направилась в Кум-Теркале, захватила его врасплох, отобрала у жителей их жен и дочерей и отправила в горы, а мужчин, в числе которых был и племянник шамхала, присоединила к себе. Пленники не особенно противились этому захвату, так как, «питая нерасположение к русскому правительству и решительно отказавшись поднять оружие против своих единоверцев», рады были отделаться в то же время и от своего владетеля. Одновременно с сс. Шурою и Кум-Теркале добровольно отдалось имаму, наконец, Эрпели, а за ним тотчас же покорились ему: Параул, Карабу-дахкент, Гели и Губден; остальные ждали только первого случая, чтобы последовать их примеру ⁴⁶.

Случай этот представился прежде всего казанищенцам, которые, после своей неудавшейся попытки выселиться к Кафыр-Кумыку вслед за нашим отрядом, терпеливо сидели на месте и ожидали приказания. Они дождались его, наконец, 4-го мая, когда увидели перед собою сильную партию, пригласившую их отправиться, под ее прикрытием, на Кончуке. Казанищенцы быстро собрались, не замедлили частью уже последовать за койсубулинцами, как вдруг невдали от их селения появился наш казачий разъезд в числе пятидесяти человек. Неприятель, полагаясь на свое превосходство, смело встретил эту команду и, после непродолжительной перестрелки, атаковал ее. Казаки спешились и стали отступать. [202] По выстрелам, майор Ивченко тотчас же двинулся из лагеря с полутора ротою пехоты и одним орудием легкой № 3 роты. Увидев приближение войск, неприятель отступил в лес; но так как казанищенцы не прекращали своего передвижения, то небольшая часть его, для прикрытия их, спряталась в овраге, мимо которого пролегала дорога. Усмотрев эту засаду, майор Ивченко рассыпал в цепь целую роту застрельщиков, двинул ее вперед, атаковал горцев и заставил их очистить овраг. Но в это самое время вся толпа, скрывавшаяся в лесу и ежеминутно усиливавшаяся вновь прибывавшими людьми, спустилась с другой стороны в овраг, к реке, с намерением скрытно обойти колонну и ударить ей в тыл. Этот маневр был замечен вовремя, и наперерез неприятелю направлен был один взвод пехоты, а рассыпанная рота, с орудием, имея в резерве другой взвод, повернула в пол-оборота направо и, примкнув к речке, прикрыла людей, спускавшихся в овраг. Горцы попробовали атаковать последних холодным оружием, но были встречены их штыками и беглым огнем застрельщиков. Тем временем, из лагеря спешили на выручку скрытными путями еще две роты куринцев, которые на всякий случай ранее были поставлены в ружье. Приблизившись незаметно к месту боя, они, с криком «ура», бросились прямо в овраг, потом в лес, выбили неприятеля из всех пунктов и гнали его на протяжении четырех верст. Только отсутствие у нас кавалерии не допустило перерезать ему дорогу, и он успел скрыться, оставив по пути бегства двенадцать тел. Из числа их четверо были привезены в лагерь для предъявления жителям Кафыр-Кумыка, которые опознали в двух из них казанищенцев, в одном койсубулинца и в одном каранайца. Это было лучшим свидетельством [203] отношения к нам шамхальцев. В деле 4-го мая у нас ранено четыре и контужено два нижних чина. В наших рядах сражался, между прочим, и Уллубей эрпелинский, которого майор Ивченко представлял к награде в числе отличившихся; но вместо ожидаемых наград Ивченко получил через генерал-майора Каханова замечание за нарушение основных тактических приемов, не допускающих рассыпать в цепь большую часть наличных сил, оставляя их почти без резерва — так как из двух взводов один находился в прикрытии орудия, т.е. в пассивном состоянии, а другой нельзя было и назвать резервом ⁴⁷.

В таком положении были наши дела в Дагестане, когда граф Паскевич оставил край, будучи отозван Государем Императором для начальствования армиею в Царстве Польском. Приказом 28-го апреля он назначил по себе для командования войсками в Закавказье и в Дагестане начальника штаба корпуса генерал-лейтенанта Панкратьева, а на кавказской линии, в Черномории и Астрахани — генерал-от-кавалерии Емануеля, которым велел сноситься друг с другом и «во всем согласовать свои действия». По случаю выступления в конце апреля в Россию 2-й и 3-й бригад 14-й пехотной дивизии, он возложил временное начальствование левым флангом линии на командира 1-й бригады той же дивизии г. м. Таубе. Одновременно с этим генерал-майор Каханов назначил вместо майора Ивченко командира, Куринского полка подполковника фон-Дистерло, вступившего в свою новую обязанность 4-го мая.

Первым делом Панкратьева было распоряжение об усилении отряда в северном Дагестане возможным [204] числом войск со всех сторон, а затем — напоминание генералу Таубе предписания гр. Паскевича. Благодаря усмирению в это время г. м. Жуковским талышинского ханства, он отозвал оттуда через Кубу в шамхальство батальон апшеронцев, 4 орудия резервной батарейной № 5 роты 22-й артиллерийской бригады, донской казачий полковника Басова полк, кубинскую и бакинскую милиции. Генерал -майор Каханов, в свою очередь, приказал поспешно собраться в шамхальстве конной милиции из владений Аслан-хана и Ибрагим-бека карчагского, и 12-го мая сам выступил из Дербента с 5-ою и 6-ою мушкетерскими ротами Куринского полка ⁴⁸, двумя орудиями легкой № 3 роты 21-й артиллерийской бригады и 700 человек табасаранской и кубинской конной милиции.

Генерал-майор Таубе хотя не получил еще предписания Панкратьева и даже не знал, что он вступил в командование войсками, но от верных лазутчиков известился, что дела наши в Дагестане довольно плохи, а Кази-мулла усиливается неимоверно быстро. Этого было ему достаточно, чтобы сняться с места, и двинуться в поход, не дождавшись даже прибытия на линию 40-го егерского полка. Он выступил 3-го мая с Бутырским пехотным полком (808 шт.), четырьмя орудиями конноартиллерийской казачьей № 4 роты и двумя сотнями Моздокского (125 ч.) и Гребенского (84 ч.) полков; Московский же пехотный полк оставлен им в дистанции гребенского казачьего войска с тем, чтобы он следовал за ним в Дагестан тогда, когда прибудет и сменит его 40-й егерский полк. Последний однако не долго заставил себя ждать и [205] 11-го мая был уже в станице Червленной. Командование левым флангом, до возвращения своего, Таубе передал командиру 43-го егерского полка полковнику Сорочану 1-му. Отряд шел форсированным маршем и 6-го мая был уже в Костеке. Здесь г. м. Таубе получил известие от Сулейман-паши, что Кази-мулла, с 500-ми человек, 4-го числа передвинулся из Чумкескента к деревне Атлы-Боюн, отстоящей от резиденции шамхала в 8-ми верстах, и намерен, по присоединении к себе жителей этой деревни, накинуться на Тарки. «Дабы не допустить мошенников исполнить свои замыслы», он сейчас же сообщил майору Ивченко (не зная еще, что его сменил Дистерло), чтобы тот, пригласив Ахмет-хана с милициею, двинулся к позиции неприятеля и преградил бы «зловредному скопищу путь отступления». 7-го же мая генерал Таубе, уведомляя шамхала с поста Озени, что на утро намерен атаковать горцев, просил его собрать милицию и занять позицию в тылу неприятеля, а также высоты по дороге к селению Атлы-Боюн в оба пути; затем, не начиная дела, ожидать прибытия отряда, «чтобы общими силами напасть на мошенников». На рассвете 8-го мая он получил уведомление от шамхала, что ночью высоты будут им заняты, вследствие чего, оставив вагенбург в Озени, Таубе двинулся к Атлы-Боюну. В двух верстах от этой деревни он был встречен сильным огнем неприятеля, который укрепился за завалами вправо от дороги, у подошвы горы. Чтобы вытеснить его оттуда, Таубе поставил одно конное орудие, под прикрытием роты, правее завалов и приказал действовать из него во фланг горцам, а сам, с двумя другими орудиями и батальоном, приняв влево, подвинулся к ущелью, находившемуся с правой стороны деревни, из которого неприятель вел оживленную перестрелку, и, в свою [206] очередь, открыл огонь гранатами. После нескольких удачных снарядов толпы очистили завалы и потянулись вверх к деревне. Таубе, оставив одно орудие с ротою пехоты вправо от завалов, с остальными войсками двинулся к ущелью, которое вело прямо в Атлы-Боюн. Приблизившись к нему на картечный выстрел, и будучи встречен сильным огнем с обеих боковых высот, он остановил отряд и расположил всю артиллерию, под прикрытием шести рот, таким образом, чтобы она могла действовать «направо, налево, по покатостям гор и в середину ущелья», а одну роту передвинул влево на двести сажень от колонны. Обоз и тыл были прикрыты казаками.

После нашего сильного артиллерийского огня неприятель оставил покатости гор, а кавалерия шамхала тарковского в это время обошла по высотам и стала у него в тылу. Таубе, полагая, что шамхал введет в дело свою милицию и тем отвлечет часть неприятельских сил, который к этому времени, как обнаружилось впоследствии, возросли уже до двух тысяч человек, счел этот момент наиболее удобным, чтобы пробиться к деревне прямо по ущелью, и задачу эту возложил на 1-й батальон Бутырского полка. Но лишь только этот батальон дошел до входа в тесное ущелье, как увидел перед собою высокий завал, преграждавший всю дорогу, который невозможно было обойти. Пока передовые люди, под прикрытием ружейного огня остальных, разбрасывали завал, горцы опять заняли покатости гор с обеих сторон ущелья и, притаившись за камнями и кустарниками, сыпали на бутырцев град пуль. Но молодецкий батальон одолел, наконец, каменную преграду, пробился через нее и быстро двинулся вперед. Вдруг, он почти в упор нарезался на другой завал, за которым [207] красовались еще два новые, и сразу окунулся в перекрестном огне с трех сторон — с фронта и с флангов. Бутырцы не дрогнули, не отступили, но усилия их овладеть передовым завалом были бесплодны, и они гибли безнаказанно. Шамхал в это время оставался со своею милициею в полном бездействии, в одной версте от деревни, а отряда подполковника Дистерло не было и признаков. Не желая отдавать на жертву храбрые войска, которые в короткое время понесли сильные потери, Таубе подкрепил первый батальон сотнею спешенных казаков и кое-как вывел его из жаркого дела. Отступив из ущелья и став вне выстрела, г. м. Таубе приказал собрать убитых, перевязать раненых, а затем двинулся назад и остановился в семи верстах от места боя, у шамхальских мельниц. Потеря наша была весьма чувствительная: убиты — один обер-офицер ⁴⁹ и десять рядовых; ранены — пять обер-офицеров и 68 нижних чинов; контужены — 1 обер-офицер и 14 нижних чинов. О потере горцев носились только слухи, будто они имели до 80-ти убитых и до 100 раненых, но верных сведений собрать было невозможно ⁵⁰. Подполковник фон-Дистерло, как оказалось в тот же день, не мог прибыть к месту боя потому, «что получил предписание о выступлении только в шесть часов утра 8-го числа и, при расстоянии в 80 верст, отделявшем его от Таубе, ни в каком случае не поспел бы своевременно». Оправдание это было, конечно, не вполне уважительное, но с ним необходимо было примириться.

Несмотря на нашу крупную неудачу, г. м. Таубе не [208] оставлял своего намерения выгнать Кази-муллу из Атлы-Боюна и в тот же день сделал для этого соответственные распоряжения. Он предписал подполковнику фон-Дистерло — на рассвете 10-го мая непременно стать на высотах в тылу неприятеля, затем по сигнальному пушечному выстрелу открыть действия и как можно поспешнее занять Атлы-Боюн; шамхалу же тарковскому поручил, со всею его милициею, присоединиться к нему и, при пособии отряда, «напасть вторично с того же места», откуда поведено было наступление 8-го мая. Но шамхал, явившись к Таубе, объявил, что у него нет более милиции, так как она ушла к Кази-мулле, а если и можно набрать сколько-нибудь из числа жителей, то на них положиться опасно, потому что наверное изменят; даже 30-40 человек его приближенных не подавали ему полной надежды на приверженность и верность нам. Этим он лучше всего обрисовал положение шамхальства и успехи Кази-муллы. Находя невозможным возобновить действия без помощи шамхальской милиции, а в то же время, признавая положение маленького отряда в Кафыр-Кумыке не вполне безопасным, и видя, что Кази-мулла угрожает резиденции шамхала, Таубе отказался от своего предприятия и отозвал Дистерло в Тарки, куда вслед затем выступил и сам со всем отрядом. 10-го мая Дистерло присоединился к нему с шестью ротами Куринского полка, четырьмя орудиями легкой № 3 роты 21 артиллерийской бригады и сотнею донского казачьего № 13 полка. Численность войск соединенных отрядов доходила, таким образом, до 2300 строевых нижних чинов, при восьми орудиях. Таубе, находя эти силы весьма недостаточными, чтобы предпринять против неприятеля какое-либо наступление, решил, по его словам, «вести войну оборонительную до прибытия значительного числа войск и только [209] наносить вред взбунтовавшимся деревням». Но он даже и этого не делал, а оставался исключительно в одном лишь созерцании целую неделю, собирая только разные сведения. Сущность их состояла в том, во-первых, что Кази-мулла отправил в Чечню за усилением для себя бывшего при нем Андреевского беглеца Кякя-муллу и сына Учара-Гаджи, убийцы Грекова и Лисаневича, которые сразу завербовали и послали ему пока 60 человек; а во-вторых, что вслед за ними поднимается значительное число чеченцев, и имам намеревается произвести нападение на наши владения в глубине Чечни. Устрашенный этим последним обстоятельством, г. м. Таубе поспешил донести г. от к. Емануелю, что считает крайне необходимым иметь отряд у кр. Внезапной; но так как для этого на левом фланге линии нет свободных войск, то и выступает туда сам, тем более, что по полученным им сведениям, на смену его отряда в Тарки идет с войсками г. м. Каханов. От слова Таубе немедленно перешел к делу, и 16-го мая, по прибытии г. м. Каханова, действительно, выступил из Тарки обратно на линию ⁵¹. Генерал-лейтенант Панкратьев не крепко огорчался отбытием Таубе, так как, по его мнению, «он привел дела в Дагестане в худшее положение, чем они были дотоле» ⁵².

Комментарии

1. См. «Кавказский Сборник» т. XII.

2. «Кавк. Сб.», т. XII, стр. 78.

3. 3-го декабря 1830 г.

4. Донесение г. л. Вельяминова гр. Паскевичу 21-го февраля 1831 г.

5. Донесение гр. Паскевичу г. л. бар. Розена 4-го от 30-го декабря 1830 г. № 15.

6. Донесение 21-го февраля № 22.

7. Донесение Вельяминова 21-го февраля № 22.

8. Дело арх. окр. шт. 2 отд. ген. шт. 1831 г. № 79.

9. Там же, журнал в. д.

10. Донесение 21-го февраля № 22.

11. Донесение 21 февраля № 21.

12. Рапорт г. м. Сергееву № 16.

13. Донесение гр. Паскевичу г. л. бар. Розена 30-го декабря 1830 года № 15. Д. 1830 г., 2 отд. г. шт. № 16.

14. Донесение майора Ивченко 8-го февраля № 36.

15. Донесение г. м. Каханова 9-го марта № 57

16. Предписание 21-го января № 74.

17. Донесение гр. Паскевичу 27-го января № 8.

18. Донесения полк. Остроухова и г. л. Вельяминова гр. Паскевичу 20-го января № 23 и 2-го февраля № 12.

19. Донесение 16-го февраля № 51.

20. Донесения: гр. Паскевичу г. л. Вельяминова 3 и 15 марта 1831 г., №№ 36 и 40, г. м. Каханова 22 февраля № 21 и 14 марта № 62, майора Ивченко 22 февраля № 55; г. л. Вельяминову — майора Ивченко 10 марта № 23.

21. Донесение гр. Паскевичу м. Ивченко 15-го марта № 92.

22. Донесение гр. Паскевичу 29-го марта № 106.

23. Предписание № 282.

24. Предписание 18-го апреля № 384.

25. Донесение Ивченко Вельяминову 5-го апреля.

26. Донесение 14-го апреля № 139.

27. Донесение кн. Бековича Вельяминову 7-го апреля № 15.

28. Донесение Вельяминову 8-го апреля № 123.

29. У шамхальцев было также два раненых.

30. Там же.

31. Рапорт м. Ивченко 7-го апреля № 15.

32. Отзыв Вельяминова кн. Бековичу 11-го апреля № 55.

33. Донесение 7-го апреля № 16.

34. Донесение 12 апреля № 20.

35. Предписание Емануелю 2-го апреля № 298. — Высочайшее повеление о возвращении в Россию 14-й пехотной дивизии, «по происшествиям, случившимся в Царстве Польском и вообще по политическим обстоятельствам Европы», последовало еще 12 декабря 1830 года. Исполнение его замедлилось потому, что гр. Паскевич всеми силами стремился отстоять ее пребывание на Кавказе. Не успев в этом, он в конце марта сделал распоряжение об отправлении 2-й и 3-й бригад и с ними двух легких ар. рот, а 1-ю бригаду оставил и расположил в станицах по Тереку, войдя с представлением об оставлении ему хоть ее одной. Вместо двух легких рот 14-й артил. бригады, на левый фланг была назначена батарейная № 1 рота 20-й арт. бр., восемь батарейных орудий которой заменены двенадцатью легкими, выданными ей из георгиевского арсенала.

36. Донесение г. л. Вельяминову майора Ивченко 12 апреля № 126.

37. Сулейман утвержден шамхалом по просьбе своего покойного отца, Высочайшим указом 17-го апреля 1830 г., с пожалованием чина полковника. (Д. № 16, 2 отд. г. шт., ч. I).

38. Там же.

39. Донесение Ивченко гр. Паскевичу 18 апреля № 75.

40. Донесение его же 20 апреля № 145 и письмо Ахмет-хана к кн. Бековичу.

41. Донесение гр. Паскевичу 2-го мая № 37.

42. 20 апреля № 142.

43. Донесение гр. Паскевичу м. Ивченко 25 апреля № 139.

44. Донесение кн. Бековича 2-го мая № 37.

45. Донесение гр. Паскевичу 24-го апреля № 33.

46. Донесение м. Ивченко 16 мая № 16.

47. Донесение майора Ивченко гр. Паскевичу 4-го мая № 192 и предписание г. л. Панкратьева 18-го мая № 510.

48. Последняя была под начальством шт. капитана Козловского, будущего командира Кабардинского пехотного полка и затем командующего войсками на правом фланге кавказской линии.

49. (Должно думать, что шт. к. Орловский, так как он был прострелен семью пулями.

50. Дневник (секретный журнал) г. м. Таубе. Дело арх. шт. к. в. окр., 1831 г., 2 отд. ген. шт. № 16.)

51. Там же.

52. Донесение гр. Паскевичу 28-го мая № 585.

Текст воспроизведен по изданию: Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник, Том 13. 1889