ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ВОЙНА НА ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ

С 1824 ПО 1834 г.

В СВЯЗИ С МЮРИДИЗМОМ

XIII.

Мятежная деятельность Шабана у глуходар и среди джарцев. Сборы неприятеля. Меры противодействия ему. Движение скопища к селению Белаканы. Неудачная для нас стычка. Поражение горцев 21-го июня. Открытие джаро-белаканского областного управления. Изъявление покорности некоторыми обществами. Виновники возмущения. Новые волнения в области. Сборы Гамзат-бека. Нападение на шт. р. кн. Андроникова. Состояние населения. Вступление Гамзат-бека со скопищем в пределы области. Уловка обществ Бохнады и Ухнады. Наше положение. План Гамзат-бека. Нападение на пост у сел. Бежаньяны. Открытие неприятелем военных действий. Бой 13-го октября. Нападение на драгун на урдонской переправе. Поражение наших войск 15-го октября и отнятие у нас четырех орудий. Предусмотрительность графа Паскевича и его распоряжения. Неудовольствие Государя. Обвинение фельдмаршалом генерала Стрекалова. Милостивая резолюция Императора ¹.

"Святой" Шабан — как называли его в горах — после непродолжительной отлучки в Дагестан снова возвратился к глуходарам, где положил такое удачное и прочное начало "козиевой" пропаганде. Лучшего сподвижника и помощника имаму трудно было найти, поэтому он вверился ему безусловно и предоставил действовать самостоятельно. Шабан не только оправдал, но и превзошел все надежды своего патрона; он делал поистине чудеса не только среди немирных лезгин, но даже и джаро-белаканцев, где, впрочем, почва для него была вполне благодарная и с избытком вознаграждала всякое зерно, занесенное на нее невзначай даже ветром. Почва эта, как замечено выше, была — потеря джарцами старых Закатал, с которою они [107] никак не могли примириться. Объявив нам наружно свою покорность, они тотчас же возбудили у управляющего джарскою и белаканскою провинциями князя Бековича-Черкаского опасное для нас подозрение тем, что медлили возвращаться в свои дома и приняться за обычные мирные занятия. Князь Бекович должен был собрать старшин и объявить им свое решительное желание, чтобы население немедля возвратилось в свои места, иначе ослушание его будет принято за недоверие к нашему правительству. Старшины, как и всегда, обещали тотчас привести в исполнение это приказание. Действительно, они по возможности понуждали в тому жителей, и те понемногу стекались к своим очагам — но, как показали нам последующие обстоятельства, не для мирной и спокойной жизни, а для обсуждения вредных для нас мероприятий, частью для мелких разбоев, и в особенности для составления против нас нового заговора — преимущественно под давлением шиха Шабана.

Князь Бекович хотя пока ничего не знал положительного о настоящем настроении джаро-белаканцев, но, как генерал опытный, осторожный и разумный, не доверял этому опасному, мятежному, твердому и мужественному народу, составлявшему совершенную противуположность с чеченцами. Первая мера, которую он считал необходимою для ограждения спокойствия в провинциях, заключалась в соответственном распределении состоявших в его распоряжении войск: двух действующих баталионов пехотного генерал-фельдмаршала графа Паскевича-Эриванского полка (2518 человек), шести рот 41-го егерского полка (1717 человек), шести орудий донской конно-артиллерийской № 3 роты, четырех орудий 5-й резервной батар. роты 21-й арт. бригады, части донского казачьего № 28 полка (170 человек), двух рот кавказского саперного баталиона и [108] милиции (50 казахцев, 50 тушин, 56 человек дворян Телавского и Сигнахского уездов). Руководясь частью своими соображениями, а частью указаниями фельдмаршала, он расположил в с. Белаканы одну роту пехоты (4-ю егерскую 41-го егерского полка), с небольшою конною командою и с двумя конным орудиями; у переправы через р. Алазань близь сел. Муганло — одну роту с несколькими казаками и пионерною командою, а все остальные затем войска стянул невдали от с. Джары, на высоте, избранной для постройки крепости. Здесь же, в селении Джары, предназначен был склад всех военных и продовольственных запасов. В случае каких-либо беспорядков в области князю Бековичу было предоставлено требовать подкреплений из царско-колодскоге лагеря. Для наблюдения за разбойничьим белаканским населением была учреждена должность пристава, на которую назначен войсковой старшина Мещеряков. Последующие затем мероприятия князя Бековича состояли в следующем: он заставил джарских старшин написать письменные предложения в селения большой Кусур, Карах и в общество Тленсерух, через которые проходили важнейшие караванные и стратегические пути, чтобы они склонились к покорности нам; занял караулами из джарцев все выходы с гор на плоскость и из 150 человек конных учредил разъезды от сел. Джары до речки Лагодехки; пригласил покорных нам тогда джурмутцев и изъявивших желание покориться ташлинцев к охранению пространства и горных проходов от речки Лагодехки до с. Гавазы — на что джурмутцы выразили согласие, а ташлинцы обещали с открытием дорог в горах прислать для переговоров своих старшин; воспретил появление без билетов на левой стороне Алазани жителей Телавского и Сигнахского уездов; испросил разрешение Паскевича на водворение среди [109] покорных нам глуходар наших приставов и предназначил на эти должности в общества Анцух и Капучу прапорщика князя Иосифа Вачнадзе, а в Джурмут прапорщика Сосия Андроникова, отправление которых к местам их назначения, впрочем, замедлилось.

Но как ни были необходимы и рациональны все эти мероприятия, они, к сожалению, не могли оправдать наших ожиданий, потому что бессильны были составить преграду слову и идее, которые свободно перелетали от Шабана во все намеченные им углы; кроме того, они влияли на джаро-белаканцев вполне отрицательно, потому что раздражали их, представляя затруднения к осуществлению их заветного замысла — отнять у нас Закаталы и не допустить нас к устройству там крепости, Шабан отлично знал эту тайну джарцев,— и не успели мы еще в апреле привести в исполнение большую часть наших преднамерений, как он поставил нам первую запятую в образе посланного в Джары и в другие общества воззвания такого рода:

"О любезные братья и друзья нагая, начальники исламизма! Не бойтесь и не печальтесь. Всевышний объявил в Коране, что после трудов следует великая радость. Потерпите до тех пор, пока снег сойдет с гор, и тогда, если Богу угодно будет, я приду с большим войском и с старейшинами, которые не оставляют богатство неверных на земле и младенцев в колыбели, не взирают на положение неверных и не смотрят на сопротивление, по словам Бога, что "если из вас будет двадцать терпящих, то победите двести человек; если вас будет сто, то победите тысячу неверных, ибо вы боитесь Бога, а Бог помогает терпящим. Терпение есть ключ рая, и нет силы и крепости токмо от Бога". Я прошу всевышнего Творца, дабы он прислал ко мне одного из нас для назначения месяца и дня, в который должны выступить войска. С божиею волею, я ничего не упущу для сего: войско уже готово и смотрит на дорогу, как кошка на добычу. Вы, чорельцы — начальники [110] исламизма, и шествуйте по пути истины. Проклятие же и гнев божий да будут над дженгило, берущим взятки, и над прочими, явившими себя неверными. О вы, одаренные благоразумием! помните, что вы правоверные; прилепитесь к религии вашей: нет чести тому, кто не имеет веры, Уже приближается время долгого похода".

Прокламация эта была доставлена джарскому казию неизвестным глуходаром в то время, когда он заседал в совете старшин. Человек этот был нам предан и, кроме того, опасался всякого постороннего совместничества и влияния, которые могли бы умалить его власть и значение в народе переходом их в чужие руки. Поэтому он тут же отнесся к этому воззванию очень недружелюбно; но, вместо того, чтобы его уничтожить или скрыть от населения, он сделал непростительную ошибку, приказав собраться всем жителям и прочитав им депешу Шабана всенародно. Правда, он его обозвал лже-святым, порицал его, разорвал прокламацию в куски и с сердцем швырнул ее под ноги; но поведение его в этом случае далеко не всеми было одобрено, и он вскоре в этом убедился на деле. Некоторые лица подняли с земли куски разорванной бумаги, склеили их и прислали князю Бековичу чрез белаканского старшину Мамеда Муртузали-оглы.

Это случилось почти в то самое время, когда, по словам маиора Корганова ²:

"Джарцы прислали койсубулинцам и прочил вольным горским обществам присягу, что они, с наступлением лета, если получат из гор подкрепления, приступят к неприязненным действиям и дадут помощь и им (т. е. койсубулинцам и прочим), если русские сделают натиск на обитаемые ими места".

Степень противодействия, которое ших Шабан поставлял мероприятиям князя Бековича-Черкаского, очень скоро [111] стала для последнего ясною и вполне видимою. Дождавшись открытия в горах дорог, и не дождавшись ташлинских старшин, которые обещали явиться для переговоров об охранении ведущих в их общество горных проходов и даже о принесении нам покорности, командующий войсками отправил к ним прапорщика Сосия Андроникова и белаканского старшину Мамеда Муртузали-оглы. Они посетили не только Тебель и Таш, но даже и другие глуходарские общества и были приняты везде радушно, так как попали в счастливую минуту, когда Шабан выехал на короткое время в Дагестан для свидания с Кази-муллою. Возвратясь, они доставили и интересные, и неприятные для нас новости. Первые состояли в следующем: тебельский старшина Хочерой-Магома, который до прибытия к глуходарам Шабана присылал к нам сына с изъявлением покорности, успел убедить свое общество, что полезнее примкнуть к России, чем заблуждаться вместе с Шабаном. Тебельцы послушались и доверили ему прибыть к нам с выражением покорности, а вслед затем, и выдать аманатов. Действительно, Хочарой-Магома вскоре после того явился в Белаканы. Ташлинский старшина Захал-Махды-Магомет-оглы обещал также придти с аманатами. Жители большого Кусура, Караха и Тленсеруха дали подобный же ответ по поводу письма к ним джарцев, говоря, что явятся на горные границы джарских владений для переговоров, а до того времени обязуются не пропускать через свои земли и через мост на Самуре никаких партий, идущих на разбой в Грузию. Вторые же новости, не совсем благоприятные для наших домогательств в горах, изображали собою ту силу и влияние, которые успел завоевать себе над глуходарами "святой Шабан хунадинский". Тебельские и ташлинские старшины заявили нашим парламентерам, что они и прежде готовы были явиться к нам [112] с покорностью, но ших проклял даже их помысел о том и старался восстановить против них буйные толпы, увлеченные его фанатизмом. Он успел уверить своих последователей, что наступило время побеждать магометанам неверных, и что он сам первый поведет народ на поражение их. На громадное общество Анкратль он повлиял еще сильнее: большинство населения надело чалмы, перестало курить табак и употреблять хмельные напитки, с доверчивостью и благоговением передало дела свои на разбирательство духовного суда, т. е. шариата, и перестало следовать адату. Для поднятия оружия против русских назначен был Шабаном курбан-байрам, который и начался в тот день, когда посланные возвратились от глуходар, а именно 21-го мая.

К сожалению, князь Бекович не придал особенного значения последним известиям. Шабан же, возвратившись к глуходарам тотчас по отъезде Сосия Андроникова и Мамеда Муртузали, одним взмахом порешил все данные нам ташлинцами, тебельцами и прочими жителями заявления и обещания и постарался нам доказать, что во-первых, они не более, как миф, а во-вторых, что глуходары и преданнее, и послушнее ему, чем нам.

Граф Паскевич в это время собирался к отъезду в Петербург и делал прощальные распоряжения по краю. Уверенный, что в Джаро-белаканской области дела поставлены хорошо, и спокойствие не будет нарушено никаким крупным событием, он счел только необходимою одну последнюю меру — оградить и самое население от случайных грабежей и разбоев. Для этого он командировал туда своего адъютанта, лейб-гвардии казачьего полка штабс-ротмистра князя Яссе Андроникова, которому поручил охранение границ Сигнахского уезда и джарских владений от покушений хищнических партий. Признавая [113] в то же время, что задача и самая роль князя Бековича в области окончены, а Дагестан нуждается в разумном начальнике и распорядителе — тем более, что в это время койсубулинский вопрос не был еще разрешен и, кроме того, "открылись беспорядки, допущенные генералом Краббе и полковником Мищенко" — главнокомандующий приказал князю Бековичу выехать в Дагестан "для восстановления там спокойствия", а управление джарскою и белаканскою провинциями поручил войска донского генерал-маиору Сергееву 1-му; тифлисскому же военному губернатору генерал-адъютанту Стрекалову, которого оставил по себе в Грузии и за Кавказом, он поручил немедля открыть экспедицию против осетин. 27-го мая Стрекалов сделал первые распоряжения о движении войск в Осетию, над которыми сам принял главное начальство, а Сергеев в этот же день прибыл в Закаталы и вступил в управление джарскою и белаканскою провинциями и в командование войсками.

Вновь строющуюся закатальскую крепость он нашел в следующем виде: с северо-восточной стороны был вырыть ров и возведена стена от двух до двух с половиною аршин, а с северо-западной, от оврага, только был заложен фундамент и выведена стена в некоторых местах не свыше полутора аршина; орудия для вооружения крепости еще не прибыли ³. Из этого было видно, что мы не торопились упрочиваться на занятом пункте, уверенные, что для этого время не уйдет. При отсутствии, таким образом, всякой обороны в новых Закаталах, у нас, кроме того, и вся Кахетия была открыта вторжению партий, так как к устройству предположенной [114] кордонной линии от с. Мухахи до с. Бежаньяны, о которой гр. Паскевич предписал князю Бековичу еще 20-го марта, не было даже и приступлено. Между тем с 1-го июня стали носиться повсюду зловещие предзнаменования, выражавшиеся, главным образом, в неповиновении джарцев, в их подозрительных сходках, в мелких происшествиях и т. д. Пока Сергеев соображал, чему все это приписать, и какие меры предпринять для поддержания, в случае надобности, спокойствия, он получил 3-го июня, во время поездки своей в Белаканы, известие о том, что в Дагестане, по приглашению джарцев, собирается сильное скопище, цель которого — во что бы ни стало помешать нашему утверждению в новых Закаталах. Это сведение заставило Сергеева тотчас возвратиться в Закаталы для распоряжений по обороне области. С прибытием его, к нему со всех сторон стали стекаться новые вести из верных источников, что джарцы и закатальцы приготовились к открытому восстанию и ожидают только гостей, чтобы немедленно присоединиться к ним, а главное — что эти гости, в огромном скопище, уже находятся в Джурмуте, во главе с шихом Шабаном, и намерены двинуться прямо на Белаканы. Тогда для усиления этого последнего пункта, командующий войсками отправил 9-го июня еще одну роту графа Паскевича-Эриванского полка, с одним орудием, под командою маиора Бучкиева, приказав ему укрепиться там наскоро и быть готовым встретить неприятеля. Бучкиев живо приступил к возведению редута, который представлял собою хотя маленькое и тесное, но, по положению своему, весьма важное укрепление, потому что к нему сходились дороги из гор. Редут состоял из двух бастионов с ломаною куртиною, а прочими частями примыкал к речке Белакан-чай. Так как на левом фланге линии, в Кварели, и в других местах находились [115] три роты Грузинского гренадерского полка, которые были разбросаны на весьма большом пространстве, то Сергеев вытребовал из Мухровани в Кварели еще одну роту гренадер, а для прикрытия муганлинской переправы, которую, по сведениям, джарцы намерены были занять при вторжении дагестанцев и тем прекратить всякое сообщение с Грузиею, выслал роту графа Паскевича-Эриванского полка и два орудия; на Царские Колодцы же дал знать, чтобы два дивизиона драгун и четыре орудия немедля прибыли в Закаталы. Драгуны не заставили себя долго ждать и 11-го июня уже стояли на назначенном месте, видимо озадачив джарцев своим внезапным появлением.

11-го июня часть сил Шабана заняла урочище Рогно-ор, в 25-ти верстах от Белаканы и в 40 от Джары. Он сам проживал пока в джурмутском селении Салта и набирал вооруженные толпы из Анкратля, Анцуха, Капучи, большей части Ханали, Хидв, Бохнады, Таш, Канадаля (Канады), Ухвады и Анцросо и в заключение даже самого Джурмута. Паника, распространившаяся по линии, определяла числительность этого скопища от десяти и даже до тридцати тысяч человек, независимо от тех, которых, по словам белаканского старшины Мамеда Муртузали-оглы, Кази-мулла быстро набирал в Тленсерухе, Карахе и Андалале для присоединения их к Шабану в течение трех дней ⁴. Хотя эти слухи были явно преувеличены и верить им не представлялось возможности, генерал Сергеев все же счел необходимым прибегнуть к противодействию свободному движению неприятеля на плоскость, которое состояло в том, что он устроил впереди белаканского [116] форта, для придания ему большей твердости, укрепленный лагерь и усилил Бучкиева еще одною ротою графцев и ста человеками обывательской конницы. Это не было не кстати, потому что 12-го июня разъезды лезгин показались уже в 15-ти верстах от сел. Белаканы, на горе Моуров-даг, откуда шла особая дорога и на с. Джары. Но сам ших Шабан еще не трогался с места. Считая нужным поддержать энергию белаканцев, которые несколько приуныли с прибытием к нам подкрепления из Царских Колодцев, он послал к ним из Джурмута следующего рода воззвание:

"Свидетельствуем наше почтение и желаем вам божией милости. Наше желание состоит в следующем: 1) дабы все общество осталось по прежнему обыкновению в законе мусульманском, а не руководилось неверными русскими законами; 2) объявляем вам, что мы двинулись к вам по милости всевышнего Бога, дабы русских удалить от вас и от семейств ваших — чего мы надеемся, по достаточному числу людей, могущих противостать русским; 3) просим, чтобы старшины ваши в наискорейшем времени пришли к нам для совещания, дабы успеть в предполагаемом нами деле".

Воззвание это, как видно, ободрило белаканцев, потому что они смело выразили неповиновение своему приставу войсковому старшине Мещерякову, когда он приказал им выслать 30 человек для разъездов и 25 арб для перевозки провианта от новых Закатал до Белаканы, а старшина Мамед Муртузали, на требование маиора Бучкиева о доставлении вернейших сведений о скопище шиха, отвечал, что "неприятель идет не на них, а на русских". Донося об этом графу Паскевичу, генерал-адъютант Стрекалов заметил, со слов генерала Сергеева, что "белаканские жители явно обнаруживают свое неповиновение". При этом, решительных распоряжений он никаких не сделал, потому что "не знал правил, которые даны [117] Сергееву сообразно с местностью для руководства в подобных обстоятельствах", и все, чем он ограничился, состояло в том, что подтвердил Сергееву об особенном внимании к бдительности кордонов и снабдил его некоторыми тактическими наставлениями.

После отказа, данного белаканским старшиною Мамедом маиору Бучкиеву, последний, а также и Сергеев должны были изыскать другие средства для получения сведения о силах противника, которые составляли для нас самый жгучий вопрос. Сергеев нашел среди джарцев двух лазутчиков, которые за хорошие деньги взялись побывать в гостях у шиха. Они были снабжены письмом от "чарских ученых старшин и общества", к обществам сомнительного поведения и к самому Шабану. В письме этом ученые и старшины просили, для общей пользы, оставаться в покое и не приходить в область, так как пред сим — заявляла они — "мы получили обиды и потерпели большие убытки, которых вы были единственною причиною". Но в этом письме было одно выражение, которое указывало самому недальновидному человеку, что оно составлено не по убеждению, и исключает в себе всякую искренность. Это выражение заключалось в словах: "мы за долг поставили, по приказанию управляющего нами генерала, писать это письмо". Нет сомнения, что Шабан проник всю эту мистификацию и послал ответ, который далеко не был им противен, следующего рода:

"Свидетельствуем вам наше почтение и вместе с сии просим всевышнего Бога, чтобы вы были победителями неверных. Желание наше, равно и большого войска, состоит в том, чтобы предприятие ваше исполнилось. Повинуясь законам пророка нашего, мы идем к вам, любезные братья и друзья наши. Не бойтесь и не думайте ни о чем: русские имеют в виду другую цель. Вы знаете, что закон нам велит помогать и поддерживать друг друга, и потому, [118] призываю всевышнего Бога во свидетели, что вы не будете раскаиваться в предпринимаемом нами деле. Бог поможет тому, кто поддерживает свои законы; известно вам, что Он крепок и велик. Каждый татарин обязан теперь идти для исполнения закона нашего и пожертвовать своею жизнью. Пусть придут старшины ваши и ученые люди для совещания в наш лагерь"... И т. д.

На другое длиннейшее письмо, писанное джарскими старшинами в предыдущем же роде и тоне, Шабан отвечал:

"Сколько на небе звезд, столько раз я преклоняю главу мою перед вами. Желаю, чтобы божия милость излилась на вас столько же обильно, как бывает велико число капель в проливном дожде. Если вы не придете к нам для совета и не примите слов наших, а будете заодно с русскими, то для нас никакого вреда не принесете, и сбудется сказанное Богом, что от неверных не произойдет ни блага, ни зла. Надеюсь, что неверные будут нами побеждены, и что, по милости Его, мы будем от них в покое"... И прочая.

Нет ничего удивительного, что Сергеев, которому были доставлены на редакцию письма джарцев, а потом и ответы на них, убедился, что Шабан слишком тверд в своем решении; но удивительно то, что на самые письма джарцев он взглянул очень доверчиво и пришел к заключению, что население раскаивается, и что "объявление от печальных старшин, ученых людей и прочих жителей джарского общества" соседям их и самому Шабану вполне искреннее — о чем и не замедлил донести Стрекалову. Лазутчики, возившие письма и получившие ответы, застали шиха в первый раз в селении Салта, всего лишь с пятью стами вооруженных воинов; остальные партии находились в близлежащих деревнях. Шабан объявил посланным, что он не замедлит и сам лично прибыть на Рогно-ор, где назначил сборный пункт дли всего скопища. Бучкиев также приискал двух лазутчиков, которые [119] доставили ему сведения более серьезные и обстоятельные: они встретили двухтысячную партию лезгин, которая спешила уже занять Моуров-даг; по ее сказаниям, вслед за нею должен был двинуться сам ших, общее число войск которого будет достигать до десяти тысяч человек и возьмет направление через ущелье Кафисдара к селению Катехи. В виду этого последнего обстоятельства Сергеев приказал катехцам, чтобы они при первом появлении лезгин отразили бы их оружием; но старшина Ибрагим-Цодар-оглы отвечал ему, что жители бессильны оказать Шабану свое противодействие. Настоящий смысл этих слов Сергеев понял очень скоро и хорошо, так как одновременно с ответом Цодар-оглы получил достоверное известие, что катехцы не только держат себя в стороне, но даже снабжают неприятеля продовольствием. Чтобы нагляднее убедиться в настроении катехцев, он 17-го июня послал к их главному селению разведочную конную партию. В двух верстах от Катехи она наткнулась на двести человек глуходар, захвативших, между прочим, выставленный в ущельи Кафисдара обывательский караул. К ночи часть неприятельских сил заняла ближайшие к сел. Белаканы высоты, предоставив возможность отряду Бучкиева издали полюбоваться многочисленными своими кострами. Генерал Сергеев думал сперва идти навстречу Шабану к урочищу Рогно-ор, но тотчас же и отказался от этого, так как пришел к заключению, что подобное движение по непроходимому лесу было бы по меньшей мере несообразностью. Он решил ожидать противника на плоскости и тем временем употребил самые энергические меры для приведения крепости новых Закатал в такое оборонительное положение, чтобы она при наступательном нашем действии могла соответствовать покушению, "которого надобно было ожидать от покорных [120] нам жителей чрез производимое возмущение шихом, и держать их в полном повиновении".

Этот ших не заставил нас долго ждать себя. 19-го июня, с толпами в две тысячи человек, он спустился с гор и остановился в ущельи при урочище Кафисдара, против селения Катехи. Навстречу ему были посланы казаки и часть местной конницы, под начальством подполковника Платонова, а два дивизиона драгун поставлены у с. Катехи в резерве. При входе в ущелье Платонов встретил передовой отряд шиха в числе двухсот слишком человек. Глуходары открыли по нем таков сильный ружейный огонь, что он не устоял и должен был повернуть обратно. Ободренные этою первою нашею неудачею, катехцы тотчас же выразили нам полную враждебность, отказав наотрез в высылке затребованных у них в тот день подвод для перевозки материалов к строившейся крепости. Пример их подействовал и на жителей всех других деревень, находившихся у новых Закатал с их подводами: они тотчас же разбежались — и постройка крепости остановилась. Чтобы удержать катехцев в повиновении и не допустить до явного возмущения остальные селения, генерал Сергеев приказал вооружить крепость орудиями, прибывшими с драгунами из Царских Колодцев, и думал на другой день с частью войск предпринять наступление к Катехам. Маиору Бучкиеву он велел также на следующее утро отправить из форта в сел. Белаканы, к в. ст. Мещерякову, одну роту с двумя орудиями, а самому, с двумя ротами и горным единорогом, следовать за ним в Катехи для восстановления порядка и наказания возмутителей.

Но этим распоряжениям не суждено было осуществиться, так как Шабан поспешил предупредить их. По словам Сергеева, можно думать, что это предупреждение [121] явилось вполне нечаянным для самого Шабана; но на самом деле это трудно сказать, и Сергеев едва ли мог знать истину, так как действия шиха с того дня, как он получил письма от джарцев через наших лазутчиков, вообще носят отпечаток скрытности и некоторой загадочности, доказывающих всю ловкость и проницательность его. Сергеев говорит, что Шабан, будто бы не надеясь на успех своего предприятия, в ночь на 21-е июня прислал к нему джурмутского старшину Дабир-Магомета с выражением своего желания передаться нам и вступить в подданство России, если только наше правительство дает ему средства к жизни. Кроме того, посланный заявил Сергееву от имени шиха, что последний призван самими джарцами и закатальцами, которые просили его выгнать русских и не позволить им строить крепость. Сергеев не мог не обрадоваться такому неожиданному обороту дел, обласкал старшину, одарил его и велел сказать шиху, что он готов ходатайствовать за него у фельдмаршала, если он обещает быть усердным и верным слугою. Мало того, доверчивость Сергеева к предложению Шабана была настолько велика, что он на другой день обещал сам прибыть — впрочем, с отрядом, в Катехи. чтобы видеться с ним в ущельи Кафисдара и лично услышать от него все желания.

"Но до возвращения сего посланного старшины Дибир-Магомета — пишет в своем донесении Сергеев — белаканцы прибежали к шиху с донесением, что русские оставляют Белаканы: драгуны ушли, пехота с маиором Бучкиевым также уходит, и для поднятия тяжестей уже вытребованы арбы. Они просили его, чтобы он поспешил идти навстречу Бучкиеву, захватил бы его в лесах и вырезал, уверяя, что все белаканцы готовы примкнуть к нему".

На этом основании Шабан, отказавшись, по словам Сергеева, от свидания и переговоров с ним, с [122] рассветом 21-го июня бросился по дороге на Белаканы и, действительно, на пути присоединил к себе толпы ожидавших его джарцев, катехцев, мацехцев и закатальцев. Проходя леса, он нигде не нашел маиора Бучкиева, который, получив весьма поздно распоряжение Сергеева, не успел выступить из форта к селению Катехи. Прибыв к селение Белаканы, Шабан также не встретил там наших войск, а между тем и здесь усилился всеми жителями, которые увеличили и без того громадное его скопище до восьми тысяч человек ⁵, и просили его тотчас же атаковать редут. Бучкиев поспешил заключиться в редуте, имея под ружьем 719 человек, при трех орудиях ⁶, и будучи совершенно приготовлен к бою. Не мало удивился генерал Сергеев, когда в десять часов утра получил известие, что ших Шабан, вместо того, чтобы выждать ответ на предложенную им покорность, показался на плоскости и следует к селению Белаканы. Подхватив тотчас две роты графа Паскевича-Эриванского полка (450 штыков), под командою полковника Кошкарова, приготовленные для сопровождения его в Катехи на свидание с шихом, два дивизиона Нижегородских драгун, три орудия, две кегорновых мортиры и часть казаков подполковника Платонова полка, командующий войсками в три часа пополудни двинулся о ними форсированным маршем по следам неприятеля.

В этот самый момент все скопище Шабана, с девятнадцатью разноцветными значками, развернулось перед [123] белаканским редутом. Унылая песня мюридов огласила собою окрестности, за нею последовал отчаянный гик — и вся масса, во главе с своим предводителем, понеслась на укрепление. Шабан, выхватив из рук следовавшего рядом с ним мюрида свой значок, подлетел ко рву на двадцать саженей и с размаха всадил его в землю. Моментально зареяли возле него и все остальные значки. Загремела бешеная ружейная пальба, пронесся визг картечи — и небольшой редут окунулся в густом пороховом дыму. Не смотря на град пуль, нашего гарнизона и на учащенные картечные выстрелы орудий, которые поражали атакующих в упор, вырывая из их густой толпы разом десятки жертв, глуходары, большею частью спешившиеся, лезли в ров и на бруствер в полном смысле слова закрывши глаза. Но ничего они поделать не могли и только напрасно истощили запас своей энергии. Опомнившись после данного им отпора, они быстро отступили, заняли позицию вне нашего орудийного выстрела и приступили к устройству завалов. В самое непродолжительное время в лагере их появилось огромное число арб, на которых услужливые жители спешили доставить им бревна, хворост, камни и тому подобный материал, необходимый для укрепления их лагеря и для осады редута. Закипела самая оживленная работа, и туры, подвижные щиты, фашинник рождались один за другим и укладывались на арбы так проворно, как будто они изготовлялись на заводе паровою машиною. С наступлением ночи начались новые атаки горцев, но, благодаря мужеству гарнизона и распорядительности Бучкиева, все оне были отражены. Так продолжалось до рассвета, когда, по приказанию отважного Шабана, новый всеобщий штурм должен был, наконец, решить участь защитников, при пособии для неприятеля устроенных им за ночь вспомогательных осадных средств. [124]

Сергеев следовал безостановочно, без привала. С наступлением вечера он получил на половине дороги записку от маиора Бучкиева, писанную в три часа пополудни, в которой тот доносил, что скопище находится перед редутом, и гарнизон приготовился к бою. Сергеев и рад был бы усилить марш, но на беду хлынул проливной дождь, окрестности скрылись в глубоком мраке, речонки разлились, и вскоре по дороге образовалась густая грязь на четверть аршина. Однако отряд, не взирая на все препятствия, встречавшиеся на каждом шагу, подвигался с необыкновенною энергиею. На бродах, где невозможно было перейти пехоте, ее размещали на драгунских лошадях — и речка за речкою быстро исчезали позади. Наконец, к четырем часам утра, когда Шабан приготовился нанести решительный удар злополучному редуту и уже двинул ко рву на арбах щиты, намереваясь забросать его фашинником, гарнизон услышал впереди раскат сигнального выстрела. Впечатление, произведенное этою неожиданностью на горцев, было так велико, что они, не дождавшись приказании своего предводителя, рассыпались в одно мгновение в разные стороны и бросились частью к горам, а частью и по дорогам на плоскость. Генерал Сергеев тотчас отрядил роту егерей, с горным единорогом, дивизион драгун, казаков и часть обывательской милиции, под командою подполковника Платонова, и приказал ему гнать неприятеля до пределов возможности. Настойчивое и назойливое преследование продолжалось на протяжении двенадцати верст, "до самых неприступных гор".

В своем донесении Сергеев говорит:

"Потеря с нашей стороны в течение двенадцати часов штурма весьма незначительная ⁷; неприятель же потерял при неоднократных [125] своих покушениях взять редут более шестисот человек убитыми и ранеными. Находившиеся в сем деле две роты г. фельдм. графа Паскевича-Эриванского полка и одна рота 41-го егерского полка в течение двенадцати часов дрались с неимоверною храбростью и присутствием духа, в чем я, при осмотре редута и войск, защищавших оный, лично удостоверился, поелику земля противу двух фасов, на которые неприятель несколько раз с азартом бросался, вея покрыта была неприятельскою кровью и еще дымящеюся".

Вслед за этим г. м. Сергеев доносил, что потеря неприятеля гораздо значительнее шестисот человек, потому что, кроме этого числа, в селении Белаканах и в окрестности, в густых лесах, открыты были ямы, наполненные каждая 5-10 убитыми глуходарами, которых Шабан успел схоронить в течение ночи. Вероятность этого донесения может и не подлежать сомнению, если взять во внимание, что наш гарнизон бил лезгин по большей части в упор, действуя в массу, и израсходовал 13412 патронов и 113 артиллерийских зарядов, из которых 47 картечей.

Ших Шабан, как оказалось, не в меру поторопился, и этим, к сожалению для себя, испортил все дело: приятель его Гамзат-бек стоял у него в тылу с трехтысячным скопищем дагестанцев, столь нетерпеливо жданным, и готов уже был подкрепить его; но узнав, что его сотрудник потерпел постыднейшую неудачу, тотчас распустил свои толпы и ускакал в Аварию. Когда тих Шабан, с своими двумя братьями и с четырьмя приближенными к нему мюридами, прискакал в с. Кашелуг (джурмутского общества), где должен был встретить гоцатлинского бека, то там, к прискорбию, не застал уже никого. Запершись наглухо в одной из сакль преданного ему глуходара, он отказался от всякого общения с живым миром — не потому, впрочем, что обрек себя [126] молитве, а потому, что опасался пасть под кинжалом какого-нибудь огорченного отца, не остывшего еще от негодования и раздражения по случаю бесцельной потери своего единственного сына.

Поражение скопища 21-го июня тотчас произвело свое действие на джаро-белаканцев: они притихли и на другой же день обратились к послушанию нам. Опять пригнали они свои арбы к строющейся крепости, стали усердно подвозить материал и не прекословили нашим требованиям и распоряжениям ни единым словом. Это доказывало, что спокойствие установлялось. Сергеев однако думал, что скорое нарушение его возможно, почему оставил в селении Белаканы две роты и два орудия; два дивизиона драгун он отпустил на Царские Колодцы, а сам, с остальными войсками, 23-го июня возвратился в новые Закаталы.

Водворившееся затишье было лучшим моментом для Сергеева, чтобы привести в исполнение распоряжение гр. Паскевича, последовавшее еще в марте месяце, об открытии джарского областного временного управления. Желая обставить этот случай особенною торжественностью, которая бы выгодным для нас образом подействовала на воображение местного населения, командующий войсками назначил для этого 25-е число июня — день рождения Государя Императора, заблаговременно известив о том джамат и пригласив к празднику старшин всех селений. К объявленному часу масса народа наполнила собою недостроенную крепость и ее окрестности. Две тысячи наших солдат стояли в параде под ружьем. После литургии отслужено было молебствие о здравии Государя и Августейшего Дома, и во время исполнения священной песни "Тебе Бога хвалим" ежеминутно производился из орудий один выстрел. Затем, из церкви последовал церемониальный крестный ход к приготовленному для правления дому. По прибытии на [127] место, где возле аналоя красовались портреты Государя, Государыни и графа Паскевича, была провозглашена, среди благоговейной тишины, сперва на русском, а потом на татарском языке, речь, с изложением в ней цели учреждаемого гражданского правления, и отслужено вновь благодарственное молебствие с коленопреклонением и водосвятием. После всего этого лица, заранее избранные в члены правления из русских чинов и туземных старшин, были приведены к присяге на должность при непрерывном беглом ружейном огне, нарочно открытом для большей торжественности, и при громе ста одного салютационного пушечного выстрела. Сергеев говорит:

"Благоговение и удивление попеременно изображались на лицах здешних обывателей; место, украшенное портретами, и умилительный вид русских чиновников располагали сердца к чувствам доселе ими неиспытанным".

С этой минуты началось фактическое существование Джаро-белаканской области.

Как ни был Сергеев мало знаком с населением, вступившим в гражданское его управление, но последние события и поучение предшествовавших им обстоятельств дали ему возможность составить о нем довольно интересное мнение, из которого истекали дальнейшие затем его распоряжения. Он отзывается о джаро-белаканцах следующим образом:

"Узнав короче горцев, которые смотрела неравнодушно на построение крепости в Закаталах, я пришел к убеждению, что от них должно было всегда ожидать, что сей подлый народ, сверх меры от фельдмаршала облагодетельствованный, будучи вольный, привыкнув к разбоям и грабежам, имея большое влияние по богатству своему. в. Дагестане, и почти не занимавшийся никогда домашними и полевыми своими работами, которые обрабатывали у него приходящие из Дагестана глуходары за ничтожную плату, не будет никогда [128] покойный и верный к нам, кроне как будет всегда поджигать дагестанцев, готовых по бедности своей ко всем возмущениям и набегам в наши границы".

Действительность и верность этого взгляда сказалась в особенности в 1830 году.

"По обстоятельствам сим", Сергеев предположил как можно поспешнее привести к окончанию крепостные работы и тем временем сблизить с нами пограничные дагестанские общества, которым было бы выгодно находиться всегда под нашим покровительством. Орудием для достижения этой последней цели Сергеев избрал белаканского старшину Мамеда Муртузали-оглы, который имел с джарцами вечную вражду, по происхождению его из тухума Тебель, принадлежавшего джарцам, а с дагестанцами большое родство и связи. В последних числах июня он отправил его в Дагестан, приказав навестить Гамзат-бека и Шабана и осведомиться об их намерениях и желаниях. Мамед со всем усердием взялся за возложенное на него поручение, тем более, что оно было для него весьма выгодно в денежном отношении,— и нельзя сказать, чтобы он не имел значительного влияния на заявления о покорности, сделанные нам некоторыми обществами.

Прежде всего явились к маиору Бучкиеву старшины Канады и, принеся раскаяние в том, что увлеклись обманщиком Шабаном, просили прощения и предложили в знак будущей верности своих аманатов. Бучкиев обратил их к высшему начальству. После них родной брат Шабана, бохнадальский старшина Мамед-Гасан, прислал к Сергееву уполномоченного своего, джурмутского старшину Дибир-Магомета, с тем же предложением от себя и от Пяти горных магалов: Анцуха, Капучи, Таш, Тебель и Джурмута. Сергеев обласкал посланного и снабдил его условиями, на основании которых могла быть [129] принята покорность Гасана и магалов. Генерал-адъютант Стрекалов одобрил эти условия, приказал генералу Сергееву держаться их на будущее время при изъявлении покорности новыми обществами и сим последним объявлять, что "злодейства, содеянные ими прежде сего, предаются совершенному забвению". Это послужило к руководству начальнику области в самом непродолжительном времени, когда прежде всех других прибыли с просьбою о прощении старшины из Джурмута, а с ними вместе, с выражением вторично желания покориться нам — и представители Таш и Тебель. Сергеев объявил первым, что прощает им присоединение их к Шабану и неприятельские действия против нас при Белаканах, а последним, что принимает их навсегда под покровительство России. Общества, в числе 33 деревень ташлинского и 8 тебельского магалов, принесли присягу, и к ним, а также к джурмутцам, отправлен был наконец приставом прапорщик Сосий Андроников. Ему не замедлили представиться все старшины джурмутских деревень, за исключением Кашелуга, Кешеурха и Гоноколо (Ченекело), отказавшихся от всяких сношений с нами и с нашим приставом. Гамзат-бек, узнав об этом перевороте среди глуходар, хотел воспрепятствовать ему. Набрав наскоро до тысячи человек из Кусура, Караха и Мукраха, он в первых числах июля явился с ними в Джурмут, но увидев, что опоздал, повернул назад. Мамед Муртузали уверил начальника области, что скоро явится к нему и сам Шабан с братьями, и что будто бы джарцы, желая показать свое усердие, готовятся сблизить с нами Кусур, Карах, Мукрах и даже самого Гамзат-бека — что, впрочем, являлось мало вероятным.

Когда граф Паскевич получил донесение об этих событиях, то прежде всего сделал Сергееву выговор за [130] то, что он простил джурмутцам их преступления, на том основании, что "никто из частных начальников, кроме главнокомандующего, не имеет права прощать бунтовщиков". Когда же вскоре явились к Сергееву с изъявлением покорности и с предложением аманатов жители Анцуха и Капучи, то он отклонил их заявление, "не имея на сей предмет никакого разрешения от начальства". За это он вновь получил замечание главнокомандующего, который. указав ему на сделанную ошибку, велел тотчас вытребовать аманатов. Приказание это было исполнено, и к анцухо-капучинцам отправлен был приставом прапорщик князь Иосиф Вачнадзе.

Наконец, в первых числах сентября явились два брата Шабана, с выражением желания не только от Мамед-Гасана, но даже и от самого шиха вступить в наше подданство и с извинением, что запоздали — хотя не по раздумью своих верителей, а по случаю господствовавшей в горах холеры. Приняв от Сергеева весьма выгодные для Гасана и Шабана условия, они объявили, что сами просители явятся через десять дней. Вслед за ними прибыли и депутаты от обществ Ухнады, Бохнады, Анцросо и Канады, которые подкрепили свои заверения о преданности нам, выраженные маиору Бучкиеву уже два месяца назад. На этом и остановилось всякое миролюбивое движение в горах, прерванное в своем течении новою неожиданного бурею, повернувшею назад всю нашу подготовительную для сближения с горцами механику.

Между прочим, мы много были обязаны Мамеду Муртузали также за обнаружение им главных виновников бывшего возмущения. Всех их оказалось свыше пятидесяти человек, и среди них до десяти собственно джарских старшин, которые были в непосредственных сношениях с шихом, посылали к нему письма, уговаривали народ [131] присоединиться к нему и т. п. Против каждого из этих лиц сделано было Сергеевым то или другое замечание, в роде "сей подлец главный разбойник в Дагестане" (бохнадальский старшина Фирдас-Магомет) или "возил письма к шиху", "был при шихе во время нападения на Белаканы". Эти замечания давали возможность Стрекалову, а за ним и гр. Паскевичу, судить о степени вины их и о мере заслуженного ими наказания. Преданности к нам, по донесению Сергеева, не изменили только джарские старшины: Гаджи-Махмуд, Магомет-Али-Оцо-оглы, Хошов-Цетов-мулла-Али-оглы, мулла Магомет и белаканский Мамед Муртузали, которых он даже просил наградить за это медалями. Первоначальное распоряжение графа Паскевича о бунтовщиках, которое он сделал в Пятигорске 5-го августа, по пути из Петербурга, получив донесение о событии 21-го июня, состояло в том, чтобы предать их военному суду, а проживавших в Тифлисе аманатов верхних дагестанских обществ, которые участвовали в нападении Шабана, арестовать. Но Стрекалов, на основании представления Сергеева, находил, что эта мера может еще более восстановить против нас население, которое опять начало вести себя скромно, послушно, старается загладить свой поступок, само нарубило в два дня 500 саженей дров и доставило в новые Закаталы для выжигания извести, и пр., и пр. Вследствие всего этого он просил, чтобы назначенное им наказание за проступки только объявить — чтобы они знали, чему подвергаются при будущих подобных случаях, а потом "поступить с ними великодушно", и наказать их лишь в крайности, отложив, впрочем, это наказание до января месяца, как по случаю холеры, так и потому, чтобы, при арестовании, не дать им возможности уйти в Дагестан и там вновь волновать умы. Граф Паскевич, соглашаясь на отсрочку, тем не менее обязывал [132] Стрекалова непременно привести в исполнение его распоряжение к 1-му января, так как джарцы не в первый раз изменяют своей клятве, и если будут вновь прощены, то опять поднимут против нас оружие. При этом гр. Паскевич велел объявить Сергееву, что так как вся область не в состоянии выставить более двух тысяч вооруженных людей, а отряд его состоит из трех тысяч человек, то он не только не должен ничего опасаться, но, напротив, может действовать гораздо решительнее. Снисходительность Сергеева относительно народа, которого он так дурно, но вполне верно охарактеризовал, будучи явною непоследовательностью в среде его распоряжений, принесла нам один только вред. В то время, когда он так милостиво относился к открытым нашим врагам, в кругу которых многие давно были у нас на счету отъявленных разбойников, они быстро и энергично приготовлялись к новому возмущению, взывая о помощи к глуходарам, к дагестанским обществам и к Шабану. Всем анкратльским обществам они писали:

"Просим вас идти на русских на общий бунт, для истребления их, которые противны нашей вере. На этот раз выходите без всякой отговорки и в ту же минуту с получения сего, в понедельник 17-го числа, в день, назначенный к бунту, а мы, начиная от Конны-Кабы до Белакан, все готовы к сему числу, в чем дали друг другу присягу. Вы не смотрите на тех людей, которые хотят с ними мириться, почему лучше и полезнее исполнить божию волю, нежели мириться с неверными, если вы верите Богу и Пророку нашему. Ура, ура, ура! Остальные наши слова скажет вам податель сего".

К канадальскому и джурмутскому обществам они послали такого рода воззвание:

"Почтенные братья! Наша просьба к вам состоит в том, чтобы вы с получением сего вышли в действие на бунт с [133] русскими. Не отговаривайтесь и не занимайтесь другими вашими делами и хозяйством. Бог даст, будет вам здесь большая добыча и имущество. Ура, ура, ура! Если вы имеете душу и правосудие, исполните нашу просьбу".

Один из джурмутских старшин Усуль-Омар первый отозвался на эту просьбу и даже от себя лично тотчас же сообщил призыв в Дагестан.

Но интереснее всех было письмо "от старшин джарской области и елисуйского владения" к дагестанцам:

"Мы плачем от божьего наказания, что к нам привел русских и посылал солдат к нашим женам. Вы нам помогите. Мы перед Богом создателем нашим клянемся, что для нас и имущество наше ничего не значит — только жены и дети. Вы не оставьте нас, ради Бога и пророка, по сей бумаге, Многие из нас оставили имущество свое ради отечества и ушли от неверных. Ты, ших Шабан, выходи с своим войском! Теперь мы зубы свои во рту грызем, и нам это не стыдно, а, напротив, почитаем за долг, потому что мы обиженные люди. Остальные наши поручения вам передает податель сего. Только делайте сие для Бога, для Бога и для Бога".

С письмами этими были отправлены десять надежных депутатов, на ловкость которых возмутители полагались вполне. Они, действительно, очень скоро сумели повлиять на дагестанцев, и в то самое время, когда Сергеев утешался поведением кающихся глуходар, ближайших к нашим границам, в Дагестане в конце июля опять происходили оживленные сборы в пользу джарцев, а старый наш знакомец белад Бегай, созвав в верхних глуходарских обществах до 1000 человек, намеревался произвести нападение на кистин, с которыми имел какие-то счеты. Хотя собственно кистины, будучи нам непокорными, нас не интересовали с точки зрения их поражения и разорения Бегаем, и мы сами даже готовились открыть против них экспедицию, но сборище белада было для нас не [134] совсем приятно, потому что оно не могло не иметь связи и с новыми затеями дагестанцев. Это оправдалось вполне, так как Ахмет-хан, Аслан-хан и Сосий Андроников сообщили нам тотчас же о действительности этого факта и о том, что Гамзат-бек, в расстоянии одного дня езды от Джурмута, в районе действий Бегая, стоит с двумя тысячами дагестанцев, намереваясь низринуться в Джаро-белаканскую область и оттуда пройти в Кахетию; кроме того, будто бы независимо от него, жители Тленсеруха, Караха, Мукраха и Бохнады дали взаимную присягу, чтобы и с своей стороны произвести такое же нападение по миновании жаров и по уборке хлеба. Скопище Гамзата должно было значительно усилиться аварцами. которых он ожидал со дня на день. Но, к счастью для нас, все это предприятие расстроила весьма благодетельная на этот раз холера. Она живо охладила все порывы аварцев и заставила их разойтись по домам; а так как без них Гамзат-бек не решился открыть свои действия, чтобы не восчувствовать и на себе всех невыгод, испытанных Шабаном 21-го июня, то последовал примеру своих соплеменников и убрался в Аварию, распустив свои толпы и объявив им, что соберет их в непродолжительное и более удобное время.

Между тем "холера-морбус" стала поражать и наши войска. В виду сильной смертности Сергеев расположил их на высотах и крепостные работы прекратил. Джарцы, узнав, что наш отряд, вследствие массы больных и частью умерших, уменьшился (по словам Сергеева) наполовину, послали в Дагестан новых своих агентов с неотступною просьбою к разным обществам и к Гамзат-беку поспешить к ним на помощь и с обещанием подарить им за это своих подвластных энгилойцев и енисельцев, населявших алазанскую долину; сами же, [135] между тем, стали собираться в Закаталах дли решения, как им поступить в виду столь выгодных для них обстоятельств. Одни советовали, не упуская времени и не ожидая дагестанцев, ночью напасть на наш ослабленный отряд и вырезать его, другие требовали непременно подождать дагестанцев. Три раза собирались они в мечети, а также в доме старшины Чанко-оглы и в других местах для решительного нападения и каждый раз, по разногласию, оставляли свое намерение. Сергеев, узнав об этих замыслах, поспешил свести отряд к одному пункту, а больных расположил в домах, находившихся внизу крепости, и в балаганах, которые оградил завалами. Гамзат-бек обещал джарцам исполнить их просьбу, но велел немного подождать и в то же время еще раз подтвердил дагестанцам, что они должны будут явиться на тот пункт, где он будет сам, когда пошлет к ним приказ о немедленном выступлении. Об этих треволнениях Сеид-кадий араканский сообщил генералу Краббе, а сей последний генералу Стрекалову, с присовокуплением, между прочим, что Гамзату усердно содействует мулла Магомет ярагский, который, забравшись в Курах, "наставляет всех приходящих к нему восстанию против русских". Но генерал Стрекалов взглянул на эти сведения с полною беспечностью и относительно собственно Гамзата и его приготовлений донес графу Паскевичу, что "известие сие не может иметь ничего важного". Подобного же мнения был и Сергеев, так как видел, что время уходит, сентябрь в разгаре, джарцы ни к чему решительному не приступают, а Гамзата с дагестанцами не видно и не слышно. Но вдруг, он получил донесения от наших приставов князя Иосифа Вачнадзе и Сосия Андроникова, что, вследствие призыва джарцев, Гамзат-бек 12-го сентября выехал с конвоем из ста дагестанцев и 13-го числа [136] прибыл в сел. Мукрах, и что здесь к нему должны собраться до истечения десяти дней несколько тысяч человек для движения в Джары. На этот раз факт, действительно, не подлежал сомнению, вследствие чего некоторые преданные нам джурмутские старшины советовали Андроникову поскорее выбраться из гор по добру, по здорову. Хотя Сергеев дал знать ему, чтобы он оставался в Джурмуте до крайней опасности, но оставаться было нельзя: опасность оказывалась уже вполне крайнею, потому что Гамзат-бек вознамерился захватить и самого Андроникова. Последний поспешил ретироваться на плоскость, и если только доехал благополучно, то этим обязан джурмутцам и тебельцам, которые в числе 350-ти человек сопровождали его до селения Белаканы. Приезду Андроникова предшествовали сведения, полученные от лазутчиков и подтвержденные затем и самим Андрониковым, что скопище Гамзат-бека достигло уже двух тысяч человек, устроилось и не замедлит открыт свои прогулки на плоскость сперва отдельными партиями, чтобы поближе ознакомиться с положением наших дел, а потом низвергнется с гор и всею своею массою. Джарцы подняли головы и явно, видимо заговорили с нами другим языком.

По первым сведениям об этих новых тревогах и беспорядках в области, генерал-адъютант Стрекалов выехал в Закаталы для личного во всем убеждения и для необходимых распоряжений. Там он застал следующие войска: шесть рот графа Паскевича-Эриванского полка, баталион 41-го егерского, роту сапер, две мортирки и два горных единорога резервной батарейной № 5 роты, 4 батарейных орудия 1-й батарейной роты 21-й артил. бригады и две сотни донского казачьего Платонова полка. Будучи в новых Закаталах, Стрекалов нашел возможность лично убедиться, что гроза недалека, так как почти на глазах [137] у него штабс-ротмистр князь Яссе Андроников 9-го сентября, во время ночлега в селении Мацехи с десятью казаками и шестидесятью конвойными лезгинами, был атакован партиею глуходар, состоявшею из ста человек. Нет сомнения, что лезгинский конвой тотчас же убежал, и казакам пришлось отстаивать себя одним. Благодаря домохозяину, который спрятал Андроникова на потолке, последний сберег свою жизнь, но все имущество его было ограблено и захвачены в плен: бывший с ним князь Заал Баратов, один урядник, четыре казака и его слуга. Из числа глуходар двое были убиты. Стрекалов поспешил из новых Закатал к месту происшествия в селение Мацехи и после этой поездки обрисовал графу Паскевичу, в донесении из Тифлиса от 19-го сентября, следующим образом состояние и настроение населения:

"Вообще, все люди, встретившиеся нам, были в полном вооружении и казались совершенно чего-то ожидающими. Даже можно было заметить, по мере приближения к вышеозначенному месту (т. е. к с. Мацехи), что некоторые из жителей уже были собраны партиями. По всем обстоятельствам видна неблагонамеренность к нам жителей означенного селения. На другой день, во время сбора джамата, также видны были толпы рассеянные по всей долине".

Ко всему этому нужно прибавить, что бывший уже у нас в подозрении, по случаю его сомнительного поведения, катехский старшина Рамазан-Тунуч-Мусали-оглы одновременно с этим бежал со всем своим семейством в Дагестан. Побег его, между прочим, был поводом к пространной переписке с местными и дагестанскими властями, которой в сущности не стоили — ни он сам, ни все его семейство. В виду такого явно враждебного и подозрительного поведения народа, Стрекалов сделал замечание старшинам о неуместности поголовного вооружения, приказал прибыть из Кара-Агача в Катехи одному [138] дивизиону драгун и двум орудиям, а из Мухровани двум ротам Грузинского гренадерского полка и поручил ген. Сергееву арестовать и отправить в Царские Колодцы всех тех, наказание которых было отсрочено до 1-го января; сам же 14-го числа возвратился в Тифлис. Сергеев, приступив к исполнению его распоряжения, предписал 16-го сентября командующему Нижегородским драгунским полком подполковнику Доброву, чтобы он придвинул на ковалевскую переправу, устроенную на Алазани при первых сведениях о сборах Гамзат-бека в конце июля месяца, одну роту графского полка с двумя орудиями, а на урдовскую переправу — дивизион драгун также с одним орудием.

Едва были сделаны эти распоряжения, как Сергеев получил от начальника белаканского редута маиора Лашкевича рапорт, что в ночь с 15-го на 16-е сентября триста глуходар ворвались в селение Белаканы и ограбили торгующих армян. На следующий день тот же Лашкевич донес, что войска Гамзат-бека уже прибыли на речку Рогно-ор-чай, в 40 верстах от Белаканы, а передовой отряд занял гору Ахки-Молдах, в 18 верстах от селения. Последствием этого нового шага Гамзат-бека было предписание Стрекалова командиру 20-й арт. бригады полковнику Семчевскому, чтобы на ур. Царских Колодцах орудия донской казачьей № 3 роты были в ежеминутной готовности к выступлению; генерал-маиору Карпову велено направить к монастырю Степан-Цминда (в 12 верстах от Кара-Агача) донской казачий Александрова полк, а Сергееву дано знать, что если силы неприятеля будут так велики, что этих войск окажется недостаточно, то чтобы он немедленно донес для составления особого отряда, который Стрекалов намеревался привести сам. При этом последний снабдил Сергеева наставлениями на тот [139] случай, если бы неприятель вторично подступил к белаканскому редуту.

Но Гамзат-бек пока не торопился, потому что ему нужно было заручиться для успеха дела и для благополучного обратного отступления из области доверием и содействием ближайших к нам глуходарских обществ, а также и самых джарцев. Достигнув первого условия привлечением опять на свою сторону большей части покорившихся нам тебельцев, ташлинцев и анцухо-капучинцев, он 28-го сентября двинулся вперед и остановился в десяти верстах от селения Катехи. Отсюда он заявил джарцам, что не спустится с гор, пока они явно не восстанут против нас и не выдадут ему аманатов, для того, чтобы он мог убедить дагестанцев в единодушии с ним населения и в присоединении его к нему и этим способом понудить их прислать ему новые подкрепления. Задача была немного трудная, и джаро-белаканцы призадумались. Немногие старшины, остававшиеся, как и прежде, преданными нам, пользуясь замешательством народа, попытались образумить его и заставить обратить оружие вместе с нами против дагестанцев; но это им не удалось, потому что как ни тяжелы были для бунтовщиков предложения Гамзата, а все же они казались им удобоисполнимее, чем сближение с нами и восстание против своих единоверцев, которых они сами призвали. Усматривая из этого, что джарцы, передумав основательно, непременно сдадутся на требование Гамзата, генерал Сергеев просил Стрекалова образовать особый отряд на Царских Колодцах или у монастыря Степан-Цминда. который, в случае надобности, мог бы быстро подкрепить его. Вместе с тем, для поддержания белаканского гарнизона он сблизил к редуту находившиеся на переправе под командою Доброва: дивизион драгун, два орудия и роту пехоты, а против [140] селения Катехи, для наблюдений за неприятелем и за поведением джаро-белаканцев, поставил четыре роты пехота, из коих две прибыли из Мухровани 23-го сентября, три орудия и части, казаков, поручив эта войска подполковнику Платонову.

Внимание Сергеева и даже самого Стрекалова в этот последний период времени до такой степени было поглощено массою разнородных и разнообразных явлений в области, что они не уразумели несообразность одного случая, который при спокойном наблюдении за текущими событиями мог бы навести их на полезные для нас выводы. В те минуты, когда Гамзат-бек, обеспечив свой тыл, не мог не полагаться на сочувствие к нему глуходарских обществ, вдруг явилась депутация от Ухпады и Бохнады с предложением еще раз своей покорности. Не нужно было особенной дальновидности, чтобы понять настоящую цель депутатов, которые имели в виду выгородить свое население в том случае, если бы Гамзат-бек, подобно Шабану, потерпел поражение, и если бы оказалось впоследствии, что в его толпах участвовали жители этих обществ. Но Сергеев и Стрекалов взглянули на этот факт с полным доверием и упустили совсем из вида донесение Сосия Андроникова о том, что второе из этих обществ дало присягу анкратльскому союзу совсем в противуположном роде й духе. Депутация была принята, обласкана и обязалась, по предложению Сергеева, выслать из каждой деревни по три почетных лица, а с ними вместе и аманатов, но конечно не выслала. Эта мистификация не могла не иметь своего усыпляющего влияния на Сергеева, который почему-то вообразил, что "не допустит Гамзат-бека произвести между жителями бунт", и полагал, "что он не решится спуститься в долину". В виду этого он изменил свои недавние намерения и не считал нужным сближать с его [141] отрядом войска из Грузии, "находя достаточным своих собственных средств к отражению Гамзата, если бы он осмелился спуститься с гор, и к удержанию жителей в полном повиновении". Но самонадеянность его разом рухнула не далее как через два дня, когда он узнал, что Гамзат усилился уже до четырех тысяч, и жители Джары, Закаталы, Катехи и Мацехи, надумавшись прежде других, решили отложиться от нас и выдать Гамзату шесть аманатов. А когда, вследствие этого обещания, Гамзат-бек подвинулся еще немного вперед и объявил населению, что намерен устроиться у него на зиму и укрепить свой лагерь близь мечети, в том месте, где некогда был убит генерал Гуляков, тогда тон Сергеева совсем переменился, и он писал Стрекалову, что "вторжения неприятеля и удержания жителей от общего возмущения по местным обстоятельствам предварить не было возможности". Граф Паскевич не разделял этого мнения. По его заключению, восстание жителей можно было бы предотвратить заблаговременным арестом и преданием суду всех заподозренных и изобличенных в измене, и он требовал, чтобы Стрекалов это немедленно исполнил; но последний получил это приказание тогда, когда мятеж был в полном разгаре, и осуществить приказание фельдмаршала было уже невозможно, и когда, по его словам, требовались меры более решительные и серьезные. Сергеев же тем временем вновь просил прибавить ему войск и доставить побольше провианта, "поелику подвоз оного из Пиразов и других мест неверен". В виду столь неожиданного его разочарования, Стрекалов тотчас же заключил в тюрьму проживавших в Тифлисе аманатов всех четырех отложившихся селений, а Сергееву велел вызвать и удержать при себе двух старшин из возмутившихся селений (что было не так легко, как казалось) и объявить им, что, в [142] случае измены их обществ, "мы будем в необходимости приступить к жестоким мерам, и первыми жертвами будут сии старшины". Наконец, он двинул из Тифлиса к монастырю Степан-Цминда два баталиона Эриванского карабинерного полка, с четырьмя орудиями легкой № 2-го роты кавказской гренадерской артил. бригады, и сам обещал прибыть на Алазань к 10-му октября.

В эти минуты Гамзат-бек с большею частью своего скопища занимал гору Месельдегер; другую же часть, с своим братом Мурат-беком, спустил в Катехи, жители которых приняли ее тотчас на свое продовольствие. Первыми союзниками неприятеля явились конечно джарцы, вооруженные толпы которых не замедлили присоединиться к скопищу. По настоянию их, за ними, к удивлению нашему, последовали и елисуйцы из цохурского магала, измена которых была до сих пор для нас весьма гадательною. В Катехи Гамзат-бек принял аманатов от всех отложившихся от нас селений и затем отправил их в Дагестан. Джарцы с тем вместе разослали своих агентов не только к жителям тальского магала, остававшимся пока спокойными, но даже в Алиабат, Муганло, Падар и в другие селения, находившиеся на равнине, и требовали, чтобы все они последовали их примеру. Сергеев не на шутку стал опасаться всеобщего, поголовного возмущения. Он поспешил отправить на алазанскую долину, в виде громоотвода, пространнейшую прокламацию, в которой, не щадя слов для достойного чествования изменивших нам обществ, приглашал энгилойцев и енисельцев остаться верными нашему правительству и вооружиться для отражения бунтовщиков и их союзников. Ответ был получен от них весьма утешительный, и Сергеев значительно успокоился; а когда, кроме того, он узнал от подполковника Доброва, что белаканцы поклялись на алкоране не нарушать присяги и [143] действовать вместе с нами против неприятеля, и что джурмутцы удостоверили его через своих депутатов, якобы "ни один из них не пристал и не пристанет к неприятелю'', тогда и подавно он повернул вновь к прежнему заключению, что окружающая нас обстановка не совсем страшная и не крепко грозная. В противуположность Сергееву, Гамзат-бек действовал спокойнее и увереннее. Усевшись на Меседельгере и в Катехах, он построил там для себя план такого рода: выждать из Дагестана новые толпы, которые должны были усилить его весьма выразительно. (Это усиление сторонники его определяли в семнадцать тысяч человек — но, конечно, тут было мало вероятия). Подкрепившись таким образом, он затем намеревался частью войск задержать наш отряд у новых Закатал, а главною массою броситься на Белаканы; если же бы Сергеев в это время послал редуту подкрепление, то последнее приостановить в пути и, "полагая его (Сергеева) отделением сих войск ослабленным", ударить на новые Закаталы.

В ожидании, пока судьба приведет его осуществить этот смелый и разумный план, Гамзат, чтобы облегчить катехцев относительно продовольствия его скопища и не дать засидеться своим нетерпеливым воинам, разрешил им производить частные нападения на плоскость. Они не заставили его повторять это разрешение и, выделившись в числе пятисот человек, ночью 3-го октября спустились с гор и бросились на заманчивую алазанскую долину. Но, к счастью на этот раз мирных алазанских жителей, их выручили предусмотрительность и распорядительность командовавшего в Кахетии тремя ротами Грузинского гренадерского полка капитана Скуратова. Еще в последних числах сентября он имел сведение от хороших лазутчиков, что с прибытием Гамзата опасность для [144] Кахетии не будет подлежать сомнению, так как он не упустит ее из вида, заблаговременно подстрекаемый, между прочим, к тому и анцухцами. Вследствие этого капитан Скуратов, для охранения ближайших к выходу из гор селений Гавазы, Чеканы и Кучетавы, 23-го сентября командировал на урочище Бежаньяны, в подкрепление находившемуся там обывательскому караулу из 100 человек, сорок рядовых, с одним горным орудием. под командою прапорщика Салтыкова. Команда эта расположилась в лагере милиционеров.

Ночь 3-го октября было чрезвычайно темная и туманная, и партия спустилась по бежаньянскому ущелью совершенно незамеченною. Подступив к лагерю Салтыкова и, обойдя его без всяких препятствий, она бросилась на него с тыла. Но здесь она неожиданно нарезалась на секрет, которым и была обнаружена. Сделав по нем залп и отбросив его, она кинулась в кинжалы прямо к пирамидам, надеясь захватить солдатские ружья; но грузинцы предупредили ее и встретили штыками. Немногие смельчаки, отделившись от прочих, метнулись к единорогу, но опять неудачно, потому что из этой горсти храбрых никто не увидел более сближавшегося уже рассвета. Бой продолжался около получаса, пока наша картечь и молодецкие отпоры грузинцев совершенно рассеяли неприятеля. Он оставил внутри лагеря одиннадцать тел и в руках милиционера Григория Хорулишвили — один значок. По сведениям, полученным от некоего аварца Махмед-Али-Абас-оглы, который, проходя в это время в Кахетию по торговым делам, встретил партию на обратном пути в бежаньянском ущельи, лезгины увезли с собою более тридцати человек тяжело раненых и в том числе анцухского белада Гаджи и его сына, которые нам, таким образом, доказали, насколько крепка и надежна покорность, [145] изъявленная нам анцухо-капучинцами. У нас убито рядовых 3, ранено 3 и контужено 2; из милиционеров убито 5 и ранено 10. Кроме того хищники захватили в плен на кучетанском пикете одного спящего грузина.

Неудача эта несколько охладила охотников Гамзат-бека, и они не повторяли своей попытки, тем более, что на алазанской долине были приняты меры, при которых неприятельские партии не всегда удобно могли тайком пробираться в селения. Меры эти заключались в том, что в каждом селении был учрежден денной и ночной караул из десяти человек пеших и трех конных, и на переправах поставлены милиционеры: на ковалевской 84 пеших и 40 конных, на урдовской 55 пеших и 28 конных, на муганлинской 70 пеших и 33 конных и на пейкарской 35 пеших и 20 конных. Кроме того, ингилойцы, вследствие прокламации Сергеева, собрали для караулов 400 человек пеших, а для разъездов 30 конных и поставили одну половину у сел. Алиабата, а другую у Карачан; тальский магал также выставил для охраны своих границ сто человек. Для подкрепления этих небольших отрядов в Сигнахе находился резерв из ста милиционеров. 5-го октября к муганлинской переправе прибыл из Башкичета донской казачий Леонова полк, который тотчас был вытребован в новые Закаталы и занял там лагерь с войсками, отозванными из Катех. в составе шести рот гр. Паскевича-Эриванского полка, двух рот Грузинского гренадерского полка, одного взвода драгун и части донского подполковника Уткина полка; баталион же 41-го егерского полка занимал гарнизон крепости.

Гамзат-беку не предстояло более надобности испытывать счастье своих отдельных партий, так как наступила пора приняться за осуществление главной цели, тем более, что силы его возросли до пяти тысяч человек. 8-го [146] октября он занял позицию у старых Закатал и отсюда открыл свои действия. Вечером раздались из леса по нашей крепости первые неприятельские ружейные выстрелы, которые поддерживались понемногу всю ночь. Вместе с глуходарами и дагестанцами не щадили своих патронов джарцы и закатальцы, которые, рассеявшись в лесах, окружающих крепость, очень усердно напоминали нам о своей измене. 9-го октября стрельба по крепости продолжалась, и произведено даже нападение на наши пикеты; но, конечно, оно было отбито. У нас убит один казак. Дерзость лезгин все возрастала, и 10-го числа они решились повторить вчерашнее нападение в более широких размерах: они накинулись на нашу целую роту, прикрывавшую рабочих у кирпичных сараев. Хотя атака была отбита и даже с чувствительного потерею, но и мы лишились одного убитого и четырех раненых нижних чинов.

Обстоятельства становились довольно серьезны и требовали настоятельно личного присутствия генерал-адъютанта Стрекалова, поэтому он не стал более медлить и 10-го числа выехал на Царские Колодцы. С дороги он направил в Закаталы прибывшие накануне в Кара-Агач два баталиона Эриванского карабинерного полка и четыре орудия, а также предписал прибыть туда трем ротам Грузинского гренадерского полка, находившимся в Мухровани, и ротам того же полка, расположенным в Тифлисе. Об этом он дал знать командующему кавказскою гренадерскою бригадою генерал-маиору графу Симоничу и велел прибыть также и ему самому.

В Закаталах Стрекалов прежде всего осмотрел строившуюся крепость, чтобы узнать, насколько она может служить твердым для нас оплотом. Крепость возводилась при соединении двух дорог, проходивших в Джары, и прикрывала сообщение с Царскими Колодцами и Белаканами, [147] так что вообще представляла весьма важный стратегический пункт. Она имела три фронта. Один из них, бастионного расположения, состоял из одного бастиона и двух полубастионов, обращенных к с. Закаталам, и других бастионов, приноровленных к местности; левый фронт состоял из нескольких теналей, а правый был кремальерирован. Крепостная стена стожена была из камня на извести, и высота ее простиралась от девяти до девятнадцати фут, а толщина от трех с половиною до четырех фут и более; банкет по большей части был деревянный, с перилами, и только в некоторых местах земляной; под ним внизу были устроены бойницы для обстреливания рва бастионного расположения крепости. Пушечная оборона состояла из четырнадцати орудий, которые все почти стреляли через банк. Сторона, расположенная по тенальной системе, имела против себя высоту, командующую частями левого полубастиона и частью внутренностью крепости. Для прикрытия первых устраивался траверз, а внутренность предполагалось закрыть сильными строениями. Вообще, постройка произвела на Стрекалова выгодное впечатление, и он вынес заключение, что крепость может противустать большим силам неприятеля, если он не будет располагать хорошею артилериею.

Первоначальное намерение генерала Стрекалова состояло в том, чтобы преградить неприятелю все дороги в заалазанские места и, построив для этого укрепления по пути от кр. Закатал к сс. Белаканы и Талы, как бы держать его в блокаде. Этою мерою он думал стеснить его скопище в продовольствии и вызвать его к покорности или по меньшей мере заставить разойтись. Но, прибыв в новые Закаталы, он убедился, что нужно поступить более решительно и строго. Случай. указавший ему эту надобность, произошел 13-го октября. [148]

В этот день для прикрытия фуражиров были посланы двести человек пехоты графа Эриванского полка, с одним орудием донской казачьей конно-артиллерийской № 3 роты, под общею командою капитана Фокина. Едва он занял возможно удобную позицию на поляне и выслал стрелков, как они мгновенно были атакованы сильною неприятельскою партиею в восемьсот человек. Ружейная перестрелка продолжалась недолго, так как горцы живо опрокинули цепь и приблизились к резерву, прикрывавшему орудия. Не смотря на одиннадцать картечных выстрелов, сделанных по ним под прикрытием ружейного огня, они не отступили ни на шаг и, наконец, с шашками наголо и с кинжалами, прикрепленными к древкам, схватились с резервом в рукопашном бою. Но в эту минуту на выручку графцев уже летел подполковник Платонов с частью казаков своего и Леонова полков и с двумя конными орудиями донской № 3 роты, а по пятам его следовал подполковник Овечкин о двумя ротами пехоты. Удалая атака Платонова хотя и вывела из затруднения Фокина, а подоспевшее сильное подкрепление и вовсе отбросило горцев, но они не думали уступать нам своей позиции и продолжали бой, по выражению Сергеева, "с бешенством". Впрочем, это сопротивление было последним вздохом отходящего в вечность: через четверть часа они отступили поневоле и ушли в лес, потому что двести убитых и раненых, устилавших собою небольшую площадь, где происходила битва, весьма назидательно доказали им, что удачи ждать трудно. Наша потеря также была не малая: убито 14-ть нижних чинов, без вести пропало 3 и ранено 49; контужено обер-офицеров два и нижних чинов два; лошадей убито 10 и ранено 9. Все были изумлены тем ожесточением, с которым в этот день дрались лезгины. Но разгадка последовала очень [149] скоро, так как оказалось, что большая часть партии, сделавшей нападение на нашу фуражирную колонну, состояла из джарцев, катехцев и закатальцев, которые сразу хотели сорвать и облегчить свое наболевшее сердце.

Не прошло после того и шести часов, как другая партия, в числе трехсот человек, налетела на урдовскую переправу, где стояли драгуны, и преимущественно атаковала их лесную команду, состоявшую из тридцати человек. Но и здесь пожива оказалась не так-то легка, и хотя нижегородцы лишились двух пленных, трех убитых и одного раненого, но отступили в лагерь счастливо.

О 8-го по 13-е октября было достаточно времени, чтобы слухи о решительных действиях Гамзата и его скопища распространились среди подвластных джарцам энгилойцев и енисельцев. Хотя они обещали нам в подмогу свою вооруженную руку и выставили даже караулы, но теперь призадумались и перешли в положение нейтральное. Вследствие этого "все работы — пишет Стрекалов — приостановились; мы же должны были каждую потребность свою омывать кровью". Рассыпанные по лесам, лезгины препятствовали всем нашим действиям, и мы не могли безопасно и безнаказанно срубить даже одного дерева; "на всяком шагу они с ожесточением встречались с нами". Ослепление их было так велико, что, по полученным Стрекаловым сведениям, они были вполне уверены в отнятии у нас крепости и в изгнании нас за Алазань. Для того, чтобы разубедить их в этом и наказать за постоянное нарушение присяги, а с тем вместе оградить наши интересы в этой земле на будущее время. Стрекалов признал единственным средством — во что бы ни стало уничтожить их разбойничье гнездо старые Закаталы.

К старым Закаталам, находившимся в трех верстах от крепости, вели две дороги: главная и прямая шла [150] среди самого населения, а другая выходила на катехскую дорогу, преграждение которой было вполне необходимо, потому что по ней доставлялось неприятелю продовольствие из с. Катехи. Стрекалов решил так: оставить часть войск в крепости и внизу у нее, в укрепленном лагере — для охранения наших строительных заведений и для удержания за собою воды, так как лезгины и без того отвели все другие источники — частью остальных войск двинуться вперед таким образом, чтобы показать вид, будто мы направляемся по первой дороге; но в то же самое время главными силами пойти по второй, занять выгодную позицию, укрепить ее и расчистить от леса на картечный выстрел. На следующий день так же точно подвинуть другой эшелон по прямой дороге, устроив между ними сообщение посредством милиции и нестроевых команд, вырубить все сады и уничтожить каменные стены, составляющие их ограду, а потом продолжать далее такие же подступы до самого неприятельского лагеря. Но этого оказывалось недостаточно: нужно было лишить джарцев не только одних естественных для них закрытий, но и более существенных для нас преград, заключавшихся в их нравственной силе, в той живой стене, которую они имели в подвластных им энгилойцах и енисельцах, становившихся уже для нас подозрительными вследствие своего безмолвия и неподвижности. Для этого Стрекалов послал к ним прокламацию еще длиннее, чем то сделал Сергеев, предлагал ополчиться против своих утеснителей и, на худой конец, ограничиться хотя защитою своих собственных домов. Он им объявил, что всякий, поднявший против нас оружие, будет предан суду, сослан в Сибирь и лишен права на свое достояние, а все лица, которые пребудут нам верными, будут освобождены от рабства. То же самое он послал сказать и мятежникам, но они, [151] уверенные в своих силах и в святости своего народного призвания, ответили ему на это, так оказать, "улыбкой гордого презренья".

Стрекалов не счел нужным надолго откладывать свое намерение относительно взятия и уничтожения старых Закатал и 14-го октября вечером объявил войскам диспозицию (приложение IX). 15-го числа, в девять часов утра, по выстрелу из крепостного орудия, направленному в селение, по прямой дороге к нему двинулась сперва демонстративная колонна командира графа Эриванского полка полковника Кошкарова, состоявшая из баталиона этого же полка, с двумя орудиями донской № 3 роты, которая, свернув на катехскую дорогу, должна была ввести неприятеля в заблуждение и дать время главной колонне продвинуться вперед. Эта же последняя, из двух баталионов Эриванского карабинерного полка, четырех орудий легкой № 2 роты кавк. гр. артил. бригады, команды сапер с шанцевым инструментом и двух сотен донского казачьего Платонова полка, под командою командира Эриванского полка флигель-адъютанта полковника князя Дадиани, двинулась вслед за нею. Начальствование всеми войсками Стрекалов возложил на ген. Сергеева, под личным своим наблюдением. По вступлении войск на высоту, находившуюся с северо-западной стороны крепости, Сергеев считал нужным остановить их здесь, укрепиться лагерем, и отсюда вырубкою леса подвигаться вперед, находя, что занятие этой важной позиции стеснит неприятеля в селении и отнимет у него продовольствие. Но Стрекалов, признавая это место весьма близким к крепости, и желая лично обозреть окрестности и самые Закаталы, оставил здесь две роты 1-го баталиона Эриванского полка с одним орудием, для прикрытия тыла, а с остальными шестью ротами эриванцев продолжал следовать вперед еще версты две. Здесь он велел генералу Сергееву [152] занять цепью стрелков высоту влево от дороги. Вслед затем на эту же высоту были введены две роты 1-го и две 2-го баталионов, с двумя орудиями, а остальным двум ротам 2-го баталиона и одному орудию приказано занять кладбище вправо от высоты, не в дальнем расстоянии, с цепью стрелков впереди. Стрекалов находил, что занятая им позиция, "по крепости своей и в других отношениях", не заставляла желать ничего лучшего. Она, по его мнению, дефилировала всею окрестною местностью, не подвержена была ни с какой стороны ружейным выстрелам и окружена крутыми, обросшими густым лесом, обрывами; под выстрелами ее проходили две дороги из закатальской башни и от мечети; при соединении этих дорог была площадка, занятая двумя ротами 2-го баталиона карабинер, на картечный выстрел от кладбища, почти с готовым природным укреплением; она также была обеспечена от ружейных выстрелов и, с помощью первой позиции, т. е. высоты, занятой нами влево от дороги, "являлась недоступною". Тут оставалось только уменьшить с боков густоту леса, чтобы видеть неприятеля на более далекое расстояние. Вскоре прибыли две роты с орудием, оставленные в тылу, которых заменили там графцы; оне присоединились к ротам своего баталиона, а две роты 2-го баталиона, с орудием, отправлены к своему другому полубаталиону, на кладбище. Таким образом, второй баталион Эриванского карабинерного полка занял правый фланг позиции, на кладбище, против закатальской мечети, под командою своего командира полковника князя Дадиани, а первый баталион, с Сергеевым — левый фланг. Оба баталиона были в расстоянии один от другого не более 35-ти саженей и имели между собою свободное сообщение через неглубокую балку. При занятии позиции на кладбище, цепь стрелков, под командою подпоручика [153] Корсуна, прошла вперед на усмотренную ею там площадку, которая. впрочем, по словам Стрекалова, по отдаленности своей не представляла для нас никакой пользы. Едва стрелки заняли ее, как были атакованы сильною партиею, которая открыла беспощадный огонь. Услышав ату трескотню, князь Дадиани подскакал к цепи, и когда увидел ее затруднительное положение и усиливавшегося постепенно неприятеля, а также возможность быть ей отрезанною от кладбища, то послал к генералу Сергееву попросить в подкрепление один взвод. Но взвод этот почему-то замедлил, а неприятель, ободренный незначительностью стрелков, бросился на них в шашки и тотчас же опрокинул их. В эту минуту подоспело подкрепление, которое приняло на себя отступавших и навело наседавших горцев прямо на баталион, где они были встречены картечными выстрелами и тотчас же отброшены назад в сады. Схватка продолжалась недолго, но в ней мы лишились убитыми подпоручика Корсуна и восьми рядовых и ранеными двенадцать нижних чинов. Сам Дадиани едва не сделался жертвою своей отваги. Цепь более не занимала роковой площадки и отведена ближе к баталиону.

После этого наступило затишье, и войска занялись устройством батареи, укреплением занятого места и вырубкою леса. Работы производились очень энергично. Скоро на левом фланге, где находился Сергеев, батарея на два орудия была окончена, и занятое место большею частью укреплено, а правый был только очищен от густого леса, и часть баталиона продолжала дальнейшие работы. Но командовавший цепью усмотрел. что неприятель собирается впереди ее. Он послал об этом доложить князю Дадиани. Последний, приказав баталионному командиру подполковнику Клюки собрать немедленно рабочих и быть готовым встретить неприятеля, сам отправился к Стрекалову, [154] находившемуся на высоте, занятой 1-м баталионом, и просил позволить ему с одним баталионом двинуться вперед и оттеснить неприятеля, пока он еще не крепко усилился; но Стрекалов не согласился на это и приказал продолжать работы. Спустя еще один час, Стрекалов послал разъезды для открытия неприятеля, но они, возвратясь, донесли ему (как и он, в свою очередь, доносил графу Паскевичу), что неприятеля нигде не видно. Тогда Стрекалов поручил войска Сергееву, и сам уехал для осмотра позиции полковника Кошкарова. Прибыв сюда, он поставил две роты графцев на высоте, противулежащей восточному фасу крепости; две роты, с одним орудием, и команду драгун, под начальством маиора Бучкиева, для прикрытия тыла расположения войск, а, в случае надобности, и для подкрепления их, и вслед затем уехал в крепость.

В три часа пополудни, когда работы на правом фланге не были еще окончены, и второй баталион был совершенно открыт на кладбище, где была выведена только одна каменная стенка, не прикрытая с флангов, три тысячи лезгин, обойдя позицию баталиона густым лесом, перерезанным многими оврагами, бросились на карабинер с фронта и с фланга. Смешав сильным ружейным огнем нашу цепь, они мгновенно отрезали ее от баталиона. Орудия едва успели сделать три картечных выстрела и больше стрелять не могли, потому что командовавший ими подпоручик Опочинин был ранен пулею в грудь, и вся прислуга перебита и переранена. Рабочие все были также сбиты и перемешались с неприятелем, бросившимся на них в шашки и кинжалы. Видя отчаянное положение второго баталиона, Сергеев двинул ему на подкрепление две роты 1-го баталиона с полковником Кошутиным, приказав ему действовать во фланг неприятеля и, если возможно, [155] восстановить орудийный огонь. Но последнего исполнить было нельзя. Тем временем ужаснейший ружейный огонь лезгин жестоко поражал эриванцев со всех сторон и в несколько мгновений вынес из строя обоих баталионных командиров и почти всех ротных. Эриванцы однако продолжали мужественно и счастливо отражать атаки неприятеля; но когда последний быстро усилился и всею своею массою в третий раз ударил на них в шашки и в кинжалы — они не устояли, дрогнули и обратились в беспорядочное бегство. Увидев это, генерал Сергеев приказал последним двум ротам, остававшимся в резерве под командою капитана Житинского, вступить в бой под прикрытием его батареи и стараться удержать неприятеля хоть на несколько минут, чтобы собрать бегущие роты и построить их; но остановить их не было никакой возможности, а Житинский скоро был ранен. Тогда и его обе роты, лишенные своего командира и подавляемые массою, кинулись за предыдущими шестью, не сообразив, что "могли бы найти спасение у Сергеева на батарее, с двух сторон природою и работами укрепленной". Оне пронеслись по дороге в нескольких саженях от батареи, оставив Сергеева только с сорока саперами, которые, конечно, защищаться не могли: лезгины атаковали батарею, в две минуты перебили и переранили всю прислугу и оставили при Сергееве только восемнадцать защитников. Отстаивать с этого горстью людей мертвую батарею было невозможно, тем более, что сам Сергеев был контужен в ногу и ранен в пятку — хотя и легко; поэтому она была брошена на произвол судьбы. Нагнав эриванцев, Сергеев, вместе с Дадиани, употребили все усилия, чтобы остановить их, но ничего не могли сделать; к несчастью, еще и лесистая местность, с узкою и тесною дорогою, была такова, что не позволяла собрать и устроить даже одной роты. [156] Только в полуторы версте от поля битвы князь Дадиани наконец остановил оба баталиона, дал им опомниться, устроил и с барабанным боем повел обратно. Но едва прошел он саженей двести, как получил приказание Стрекалова остановиться и подождать подкрепление, с которым он шел из крепости. Когда подкрепление прибыло, князь Дадиани два раза просил Стрекалова позволить ему двинуться вперед и возвратить орудия, но в это время неприятель показался на противуположной стороне крепости, и Стрекалов не согласился. Повернув войска назад, он приказал им отправляться в лагерь.

Так кончилось это несчастное событие, которое далеко не поправило наши дела, как думал накануне Стрекалов. Потеря наша, сообразно числительности войск, находившихся в бою, была громадная: убито шесть офицеров ⁸ и ранено десять ⁹; нижних чинов убито 243, ранено 139, контужено 2; лошадей убито 36 и ранено 3.

Граф Паскевич предвидел эту неудачу и, будучи хорошо уже знаком с джарцами и с местностью, на которой действовал Стрекалов, он пророчески предсказал ему сомнительность успеха, когда тот донес о своих соображениях накануне битвы. К сожалению, фельдмаршал раскрыл глаза ему уже после понесенного нами поражения, так как целый месяц понадобился для того, чтобы получить от него ответ на донесение, [157] предшествовавшее постигшему нас погрому. Предписание гр. Паскевича слишком важно для того, чтобы обойти его молчанием.

Прежде всего он заметил, что всеобщее восстание в области могло произойти не иначе, как от дурного управления народом и от непринятия своевременно мер к предупреждению беспорядков — и в этом была значительная доля справедливости. По поводу же направления действий против старых Закатал фельдмаршал дал Стрекалову следующее, к сожалению, позднее наставление:

"При движении туда нужно оставить в крепости до 1500 человек, а с прочими войсками действовать на один из флангов неприятеля. Подобный маневр весьма скоро заставит его оставить свою неприступную позицию. Подходить же вперед по лощине и рубить лес, как в. пр. намерены делать, есть способ гораздо опаснейший, ибо в таком случае представятся неприятелю все средства не только действовать вам во фланг на половину ружейного выстрела, но даже и обойти отряд ваш в тыл, Точно так и построение укреплений на дорогах, ведущих от Закатал в Белаканы и Талы, как вы сие полагали, не принесло бы никакой пользы, ибо нельзя преградить путь людям, кои, не имея никаких тягостей, могут везде проходить свободно. Напротив, гораздо лучше бы было, по оставлении 1500 человек в новых Закаталах, с остальными занять с. Катехи или Белаканы, чрез что у неприятеля отнимутся средства к продовольствию, и он неминуемо принужден будет рассеяться. Оттуда равномерно можно действовать и во фланг старым Закаталам".

Находя, что при тогдашних обстоятельствах не следовало более щадить лезгин, граф Паскевич приказал Стрекалову срыть до основания все дома жителей, которые подняли против нас оружие: скот и имущество отдать на разграбление энгилойцам, энисельцам и милиционерам, которых собрать немедленно и занять ими все лезгинские селения; самих же лезгин, их жен и детей брать в плен и отправлять в Тифлис арестованными. Разорению и [158] уничтожению, впрочем, должны были подвергаться только те жилища, которые препятствовали свободному и безопасному сообщению наших войск через джаро-лезгинские селения, а остальные велено было отдать в собственность грузинам, обязав их защищать эти дома как свое достояние. Главнейших виновников возмущения приказано было предать военному суду и, по окончании его, расстрелять в 24 часа до двадцати пяти человек, для примера прочим, а остальных содержать в Тифлисе закованными в железо. Кроме всего этого, фельдмаршал распорядился, чтобы из энгилойцев и енисельцев сформировать ополчение, разделив его на сотни, и если наберется их до 1000 человек, то образовать из них два полка ¹⁰, и чтобы лезгинам, не участвовавшим в возмущении, воспретить ношение оружия, кроме одного кинжала, а для отличия их от мятежников, позволить иметь при себе оружие не иначе, как по печатным билетам. В заключение, главнокомандующий давал знать Стрекалову, что если, по его усмотрению, Сергеев не может соответствовать всей важности его назначения, то заменить его генерал-маиором графом Симоничем.

Нет сомнения, что если бы все эти решительные на этот раз распоряжения последовали вовремя, то поражение, понесенное нами 15-го октября, легко бы могло быть предотвращено. Насколько оно было принято близко к сердцу Императором Николаем, видно из рапорта графа Чернышева к фельдмаршалу, где было сказано:

"Государь Император с крайним прискорбием и неудовольствием усмотреть изволил, что Эриванский карабинерный полк, столь отличавшийся в последние кампании под личным предводительством вашего сиятельства, ныне, в деле 15 октября против лезгин, оставил вверенные ему орудия в руках неприятеля и, не внимая гласу [159] начальников своих, обратился в бегство, будучи преследуем незначительным числом горцев; почему Высочайше мне повелеть соизволил: известить ваше сиятельство, что Его Величество, не постигая, какие обстоятельства могли побудить русских солдат к столь постыдному бегству, желает, чтобы в. с. сделали подробнейшее исследование сего происшествия и о всем донесли бы Его Величеству".

По поводу этого генерал-адъютант Стрекалов потребовал объяснений от Сергеева и князя Дадиани. Каждый из последних, видя, что скрывать истину неудобно, изложил в своем рапорте ход боя, как он происходил в действительности, не считая возможным скрыть тех ошибок Стрекалова, которые были причиною нашего поражения. Сергеев действовал в этом случае более или менее деликатно, но князь Дадиани довольно бесцеремонно, хотя и вежливо — что видимо доставило Стрекалову большое неудовольствие. Представляя эти объяснения в подлиннике и оправдывая себя довольно слабо и не совсем основательно перед главнокомандующим, Стрекалов заявил, что не находит нужным говорить что-либо против некоторых объяснений Дадиани, "ибо они совершенно фальшиво поняты и не согласовались с тем предназначением, для которого от него требовались".

Как ни старался Стрекалов свалить всю нашу неудачу 15-го октября на своих подчиненных, но гр. Паскевич не мог не признать его одного виновником ее, и в письме к графу Чернышеву 31-го декабря 1830 года сообщил для всеподданнейшего доклада:

"Главнейшею причиною сего несчастья генерал-адъютант Стрекалов, тем, что слишком раздробил отряд и завел малыми частями и такое место, где невозможно было действовать. Малочисленная команда, будучи рассыпана в стрелках и для срубки дерев, внезапно была окружена со всех сторон многочисленным неприятелем, и при сем случае не была в свое время подана им помощь". [160]

Когда граф Чернышев получил все эти сведения, обстоятельства уже переменились к лучшему: мы успели загладить наши промахи, и вопрос о 15-м числе октября утратил спою жгучесть. Вследствие этого Государю Императору угодно было на донесение фельдмаршала ограничиться милостивою резолюциею: "принять к сведению".

Комментарии

1. Материалом для составления всего последующего описания о возмущениях в 1830 г. в Джаро-белаканской области послужили дела архива штаба кавк. в. округа: 1) 2 отд. ген. шт. №№ 13 и 39, 2) 1 отд. ген. шт. № 72 и 3) всеподданнейшие донесения.

2. Донесение графу Паскевичу 2-го мая 1830 г. № 64.

3. Оне были высланы из Тифлиса только 12-го июня, когда скопище Шабана почти сидело у нас на плечах.

4. Это сведение белаканского старшины о Кази-мулле, конечно, неверно, потому что имам в это время сидел по большей части в с. Гимры и мог содействовать Шабалу только пером. Вернее, что все эти толпы набирал Гамзат-бек.

5. В первом донесении ген. ад. Стрекалову г. м. Сергеев определяет числительность скопища в пять тысяч человек, а во втором, после полученных им достоверных сведений, в восемь тысяч.

6. Три роты пехоты, команда донского казачьего подполк. Платонова полка, волонтеры и казаки терского семейного войска, 2 орудия донской конно-арт. № 3 роты и один горный единорог 5-й резер. батар. роты 21-й арт. бригады.

7. Убит 1, ранено 6 и контужено 6 нижних чинов.

8. Эриванского полка: шт. капит. Потебня 2-й, подпоручики — Литвинов, Шребер, Секлестионов, Корсун и саперного баталиона 1-й пионерной роты прапорщик Попов.

9. Полковник Кошутин, подполковник Клюки, капитаны Антонов и Житинский, штабс-капитан князь Гурамов, подпоручики Гулах и Бережной (последний камнем; от сильного удара он упал и через него переехал патронный ящик, раздавив ему грудь и ноги); прапорщик Шматов и 2-й легкой роты кавк. гренад. артил. бригады подпоручик Опочинин.

10. Это послужило контингентом для Грузинского пешего полка джар, переименованного потом в Грузинскую пешую дружину.

Текст воспроизведен по изданию: Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник, Том 12. 1888