ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ВОЙНА НА ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ

С 1824 ПО 1834 г.

В СВЯЗИ С МЮРИДИЗМОМ

(Продолжение ¹).

XI.

Мнение гр. Паскевича о целях нового учения. Командирование маиора Корганова в Дагестан. Положение имама и дагестанских горцев после хунзахской битвы. Новые происки Кази-муллы. Землетрясение. Переговоры с имамом. Изъявление преданности нам горскими обществами. Арестование муллы Магомета ярагского и побег его. Явное нерасположение к нам Аварии. Возрождение успехов Кази-муллы среди кумыков и их соседей. Распространение шариата в Чечне. Движение наших отрядов. Безуспешность наших стремлений относительно имама. Его новые фанатические победы среди дагестанцев и привлечение их вторично к своей власти. Волнение в шамхальстве. Койсубулинский вопрос. Выступление шиха Шабана на религиозно-политическое поприще в качестве сподвижника Кази-муллы. Услуга имаму Мустафы кадия герменчукского и бывшего лжепророка Авко. Распоряжения генерала Розена. Восстание эрпелинцев и казанищенцев. Движение наших отрядов в шамхальство. Покушение на жизнь Кази-муллы. Неуступчивость койсубулинцев. Наша нерешительность. Соединение отрядов для движения в Гимры и состав их.

Только после хунзахского дела главнокомандующий составил себе представление о целях Кази-муллы, которые обрисовал графу Чернышеву следующим образом ²: [2]

"Фанатический характер сего возмущения весьма споспешествует тайным политическим замыслам лжепророка Казы-Магомета, коих несомнительная цель есть отложить все дагестанские племена от повиновения российскому правительству соединением всех магометанских горцев под одно общее теократическое правление".

Сознаваясь даже и в это время, что "не имеет достоверных сведений о настоящем положении дел в середине Дагестана", граф Паскевич командировал туда состоящего при нем маиора Корганова и поручил ему: осведомиться о всех обстоятельствах и об успехах имама; постараться внушить каждому владельцу, что цель мятежника — соединение всех в общую республику под влиянием духовенства, при чем они должны будут лишиться своих преимуществ и самых владений; иметь за поведением этих владельцев тайный надзор и вообще собрать на месте всякие полезные сведения о горских обществах и их владетелях. Вместе с тем, уверенный в преданности к нам Сурхай-хана аварского, Ахмет-хана мехтулинского, Махмет-хана каракайтагского и Ибрагим-бека карчагского, он отправил их тотчас после джарской экспедиции ³ в свои владения с особою инструкциею для действий против возмутителей и для захвата Кази-муллы, а Аслан-хану, Нуцал-хану, Сулейман-паше и акушинскому кадию в том же смысле послал письма с маиором Коргановым.

Но пока никакие репрессивные меры были не нужны — разве только усилия к поимке Кази-муллы, если бы она оказалась возможною. Край мгновенно успокоился, хотя это неожиданное спокойствие после такого сильного напряжения и взрыва представлялось чем-то неестественным, [3] странным. Кази-мулла, брошенный своими последователями под Хунзахом, отправился в Гимры только с немногими приближенными, в числе которых были: Шамиль и эрпелинский кадий Доудил-Магома; он поселился с этими двумя лицами в одинокой землянке, в стороне от селения, и стал проводить время в посте и молитве. Вместе с тем он освободил всех, содержавшихся у него в ямах, кроме гумбетовского кадия. Жители с. Араканы, возвратясь в свои дома, призвали к себе Сеида-эфенди и, раскаиваясь перед ним, что не послушали его советов, обещали прекратить всякие сношения с Кази-муллою и не внимать его поучениям и приказаниям. Кази-мулла это знал, как и все прочее, что творилось вокруг, потому что чутко прислушивался к малейшему движению в воздухе и получал сведения от своих сподвижников, охранявших его в "святом" убежище и время от времени выходивших для разведок. Но он ничем не смущался, и своей высокой, по его убеждению, цели не упускал из вида, уверенный, что только при настойчивости и усиленной энергии может ее достигнуть. Он проник давно сердца своих соплеменников и пришел к убеждению, что хунзахская его неудача обратится в ничто при первом успехе, который удалось бы ему стяжать среди дальнейшей деятельности. Исходя из этой мысли и оправившись немного душою и телом после своего фиаско, имам послал несколько своих верных учеников и некоторых унцукульских жителей во все общества, приглашая духовных и светских представителей их на общее собрание к 27-му февраля в Унцукуль. Как думал сердцеведец, так оно и случилось: приглашенные, хотя и не все, тотчас отозвались на его голос и усердно стали прибывать к назначенному времени. Безусловно не прибыли только гости из Эрпели, Караная и Ишкарты; они предпочли отправиться с извинениями к [4] полковнику Мищенко, отряд которого, стоявший у Карабудахкента, представлял для этого достаточное понуждение.

Эти обстоятельства и личная уверенность генерала Краббе, что Кази-мулла не скоро соберется с силами, чтобы составить новое скопище, заставили командующего войсками распустить отряд до мая месяца. Барон Розен, приняв, в свою очередь, раскаяние и аманатов от салатавского общества и в особенности от черкеевцев, думал то же самое, и поэтому, поручив свой отряд полковнику Ефимовичу, уехал в Грозную. На Ефимовича он возложил привлечение к прежней покорности главнее всего гумбетовцев, а командующего войсками на линии генерал-от-кавалерии Емануеля просил даровать прощение всем жителям, бывшим в скопище Кази-муллы, кроме тех опаснейших лиц, которые были им уже арестованы. Ефимович довольно скоро достиг цели, и гумбетовцы действительно прислали письмо, в котором обещались служить верою и правдою русскому правительству и штрафовать пятидесятью рублями каждого, кто осмелится вступить в сообщество с имамом. Они бесцеремонно уверяли, что он взял у них всего только пятнадцать человек — и притом силою, а остальные все сидели в своих домах и издали услаждались текущими событиями. Как ни бессовестна была такая явная ложь, но барону Розену пришлось по необходимости показать вид, что он ей верит, и поэтому от гумбетовцев более ничего не потребовалось. После этого барон Розен отпустил на Терек линейных казаков, бывших в отряде Ефимовича, и отодвинул туда же Московский и Бутырский полки ⁴. [5]

Кази-мулла тем временем неустанно продолжал работать, в особенности при помощи своего ближайшего друга и наставника муллы Магомета ярагского, который опять появился в Табасарани и стал сеять на этой восприимчивой почве быстро растущие старые злаки. Не смотря на то, что ко дню собрания представители трех главных шамхальских селений не явились, Кази-мулла нимало этим не огорчился, во-первых потому, что знал действительную причину этого уклонения, и был уверен, что с отступлением наших войск эрпелинцы и каранайцы по-прежнему станут у его сердца, а во-вторых потому, что и без них гостей было довольно. Его гораздо более смущало то, что главное общество, интересовавшее его по преимуществу, именно койсубулинское, прислало весьма мало своих поверенных; но и при этой неудаче он успел хорошо овладеть собою. Прибыв в мечеть, где собрались все приглашенные, имам спокойно и величественно вступил на кафедру — и речь его полилась красно, убедительно. Он между прочим обратился к прежним своим поучениям, напомнил слушателям главную цель своей высокой задачи и не счел нужным обойти даже хунзахскую неудачу. До поводу ее он сказал:

"Наша неудача под Хунзахом произошла оттого, что мы хотя принадлежим к последователям истинного тариката, но не только о нем, но даже о шариате таится в нас сомнение. Народ! кто хочет идти как повелевает истинный тарикат, тому не должно бояться смерти: каждого из нас ожидает рай и в нем прелестные гурии. Примите теба и умоляйте Бога о прощении ваших грехов".

Обаяние было сильное, и проповедник с удовольствием его усмотрел на всех лицах. Он ясно прочитал на них, что ему поверили, как верили и прежде, и что звезде его далеко еще до заката. Оставляя собрание, он вынес убеждение, что пошатнувшееся в народе его [6] положение легко может вступить вновь в свои прежние границы. И действительно, в первых числах марта, именно в то время, когда мы распускали наши отряды, уверенные, что "мятежник" не скоро соберется с силами, Кази-мулла насчитывал в числе своих последователей до двадцати тысяч семейств ⁵! Заручившись в собрании сговорчивостью народных представителей, он, следуя своей неизменной тактике, тотчас же перешел к особам владетельных домов, и первую свою стрелу направил в семейство Аслан-хана, где уже прежде расшатал связь и повиновение детей к своему отцу. Важнее всех других чад Аслан-хана был для него второй сын его Магомет-Мирза, так как он управлял казикумухским ханством, и к нему умный и ловкий имам послал в половине марта самое дружеское и льстивое воззвание такого рода:

"По засвидетельствовании почтения, мы слышали, что ты — любимец магометанской веры, и не в пример лучше прочих ханов придерживался, а также придерживаешься ее в полной точности поныне. Сверх сего, знай, что мы все верные тебе слуги, потому что ты и отец твой удерживаете дорогу между русскими и Дагестаном. Если бы вы были подобны другим ханам, то тогда наверное бы русские везде распространились, подобно как и в других местах. А потому, буде ты хочешь — приезжай, и мы условимся, что никогда как в прибыли, так и в убытке один другому не изменим. Извещаю притом, что мы с русскими никакой драки не имеем, а с теми собственно, кои в соседстве нашем обнаруживают нехотение магометанской веры. Мы имели с ними дело, покоряли несколько раз, а нас победили они однажды. Вероятно, Богу так было угодно. Ты знаешь характер араканского жителя Сеида; ты его прогони от себя. Я узнал, что Джемал-Эддин из лучших людей, но слышал и то, что он некоторых боится, а потому дружбу с ним я прекратил. [7] Наконец, знай, что я тебя люблю, и что мы с тобою. В случае встретится какая-либо надобность в нас — дай нам знать: мы с помощью божиею выполним" ⁶.

Вероятно, это письмо не осталось без некоторого сочувствия со стороны Магомет-Мирзы, так как непосредственно за сим Кази-мулла очутился в Цудахаре, подвластном казикумухскому хану, и силился склонить на свою сторону акушинцев, без которых, как сообщал ранее о том маиор Корганов, на основании добытых им сведений, будто бы не мог сделать ничего важного ⁷. В Цудахаре он застал проживавшего там в это время Джемал-Эддина и, как видно, восстановил с ним дружбу, потому что оба вместе разослали оттуда массу воззваний во все концы Дагестана, в которых Кази-мулла именовал себя "мох-идынь" ⁸. Воззваниями этими имам "большое получил влияние на умы горских народов" ⁹, К довершению всех его удач, в конце февраля случилось такое сильное землетрясение, которого еще никто никогда не помнил на Кавказе. Оно продолжалось, с более или менее значительными перерывами, более месяца и все время повторялось по направлению от Хунзаха к деревне Андреевой, образовав по пути громадную трещину, разрушив много домов и повлекши за собою значительное число гибельных случаев. Землетрясение это навело на всех горцев решительную панику. Имам тотчас воспользовался столь счастливым для него геологическим явлением и, обратив его в своих воззваниях в знамение божие, приписывал его гневу Бога на противников магометанства. Кроме того, при помощи одного из преданных себе [8] учеников, он стал измышлять разные чудеса и влиять ими на умы тех, которые склонны были им поверить. Маиор Корганов, следивший за его действиями, хотел разоблачить его и употребил все усилия, чтобы привлечь на свою сторону того ученика, которому вверился Кази-мулла, и выпытать у него секреты его мюршида, но это ему не удалось. Сам имам также не поддавался ни на какую удочку и был неуловим и неуязвим. Тогда Корганов написал к нему письмо, историческая важность которого состоит в том, что оно было выражением тех мыслей и распоряжений графа Паскевича, которыми он уполномочил своего агента — что весьма естественно, так как Корганов не посмел и не сумел бы написать такую прокламацию. Поясняя прежде всего в этом письме, что передает слова главнокомандующего, Корганов между прочим сообщал имаму:

"Свободное вероисповедание подданных российского Престола известно всему свету. Великий Монарх наш требует от народа, Богом ему вверенного, усердия, мирного жития и повиновения; он в дело вечности не позволяет себе вмешиваться. Целые губернии, Казань, Крым и прочие миллионы мусульман, кочующих татар, более ста лет неприкосновенно сохраняя свое вероисповедание, находятся под скипетром России. Уже двадцать лет, как соседи ваши и вы находитесь под влиянием могущественной десницы российского Монарха. В духовные ваши законы никто не вмешивался и вмешиваться не может, ибо это будет против воли Государя нашего. Коль скоро земной обладатель края сего не хочет вмешиваться в дела духовные, то дозволит ли вам ходить вооруженною рукою по местам его подданных? Правда, у вас в алкоране написано, чтобы христианам не служить; но тут же пророк вам повелевает сильному покориться, а вы со мною согласитесь, что вы много слабее Государя российского".

После этого сравнения Корганов переходить к [9] разным разъяснениям о силе и могуществе России, исчисляет наши громкие победы, поражает имама нашим милосердием, стращает и в то же время обольщает властью гр. Паскевича и ста тысячами русских войск, и в заключение говорит:

"За поступок ваш, он мог приказать войскам у кр. Андрей (Внезапная) — и койсубулинцы были бы истреблены; но фельдмаршал, признавая истинного единого Бога, пожалел рабов его и, послав меня в Аварию, велел прежде сделать вам предложение, что поступок ваш будет предан совершенному забвению, если вы явитесь с покорностью к нему, и вам будет оказано уважение и приличные от Государя милости. Духовная часть шариата будет отдана совершенно духовенству, но с тем, чтобы в дела правительства отнюдь оно не вмешивалось. Что вы будете прощены — в том будьте уверены. Впрочем, я вам дам в аманаты родного брата моего" ¹⁰.

Письма главнокомандующего, которые повез Корганов к разным особам, были встречены с чрезвычайным вниманием и предупредительностью. Цудахарцы, составлявшие собою единственное из тех пяти акушинских обществ, которое пошатнулось в преданности нам, принесли свое раскаяние. Джемал-Эддин по призыву Корганова явился к нему в Акушу, в дом кадия Магомета, и развел целую филиппику о том, что он "не изменник Императору, не имеет никаких сведений о войсках Гази-Мохаммеда и не обнаруживал никогда никакого худого поступка; что он человек слабый, хворый и не может идти к войску, а оклеветали его злоязычники".

"Клянусь Богом", писал после того Джемал-Эддин графу Паскевичу, "что я не из числа изменников и вредных на земле людей; я никогда не был согласен на поступки Гази-Мохаммеда; я не желаю в сем мире ни богатства, ни степеней, ни почестей, ничего [10] кроме жилища и спокойного поклонения Творцу вселенной. Касательно Гази-Мохаммеда я слышал, что он выступил с войском, но я не только не пошел к нему и не вмешался в дела его, ибо не имею нужды до них, но даже запрещал ему начинать оные, советывал и приказывал сидеть спокойно дома и заниматься учением. Но он не только не обратил внимания на слова мои и не принял моего совета, но еще начал порицать и поносить меня, написав ко мне письмо в самых гнусных выражениях".

Корганов, уже раздобывший сведение, что цель триумвирата в лице Кази-муллы, Джемал-Эддина и Магомета ярагского состояла в том, чтобы, по уничтожении в Дагестане ханского достоинства и предоставлении ханам во владение по одной деревне, сделаться самим правителями в Аварии, Казикумухе и Кюре, нимало, конечно, не верил заявлениям Джемал-Эддина и признавал даже полезным арестовать его, но не сделал этого и отпустил его восвояси, с тем обманчивым расчетом, что он может оказать нам услугу в поимке имама. Абу-Муселим также явился по вызову, и хотя пожелал оправдываться, но получил замечание, что "правительство знает о ого неблагонадежности", и должен был замолчать. Корганов щедро одарял избранных или нужных нам лиц разными подарками, и эта мера усиливала прибытие к нему корыстных лезгин. Пригласив в дом Ахмет-хана мехтулинского Сеида араканского, он склонил его тотчас написать и отправить письма в койсубулинские общества, в которых кадий предлагал населению "отстать от своих предприятий и от пути порока, ведущего за собою возмущение и раскаяние". Письма подействовали, и 30-го марта койсубулинские старшины, во главе с Аллаем и Ханбутаем, а также унцукульский кадий Казил-Махомма, явились к Корганову в Казанище и предали себя великодушию русского правительства. Но при этом они предъявили немного странную просьбу — [10]подчинить их сыну шамхала Абу-Муселиму, как благоразумнейшему человеку и способнейшему правителю. Корганов предложил им обратиться с этим к главнокомандующему через своих депутатов, и конечно при этом понял, что преданность койсубулинцев ненадежная, так как приязненные отношения между Абу-Муселимом и Кази-муллою были плохим доказательством искренности старшин и весьма слабым ее ручательством ¹¹. Вообще, койсубулинцы не внушали Корганову доверия, и он писал о них главнокомандующему следующее:

"Неспокойный нрав и всегдашнее упражнение в разбое и похищении гнусного сего народа доказано им многими опытами. Чарская область, со временя покорения ее и по нынешний 1830 год, наполнена была всегда койсубулинскими разбойниками, которые, производя грабежи в Кахетии, уводили пленных и принимали беглых наших солдат, каковых н ныне имеется в Унцукуле и в прочих селениях несколько сот человек. При всяком возмущении в здешних местах или во время войны они ополчались и готовы были соединиться с неприятелем нашим. Одним словом, народ сей никогда не может быть покойным до крайнего его угнетения, чему способствует бесплодное и тесное его жилище, так что едва ли обитаемая им земля может удовлетворить полугодовое бедное его продовольствие" ¹².

По поводу благоволения, высказанного гр. Паскевичем в письме к акушинскому кадию, последний прислал непосредственно фельдмаршалу ответ, в котором, выражая всегдашнюю свою преданность и усердие, и говоря о поддерживаемом им порядке и о влиянии своем на Дагестан вообще, между прочим изложил и свой взгляд на Кази-муллу и на его учение. Высказался ли он относительно своей преданности притворно, заинтересованный нашими [12] отношениями к нему в дальнейшем будущем, или же писал то, что чувствовал — свидетельствуют его деяния, и этот предмет в сущности является второстепенным. Но самое важное в письме этого ученого и в своем роде замечательного человека заключается в его личных воззрениях на Кази-муллу и его учение. Будучи сам последователем тариката и признавая вполне шариат, этот знаменитый кадий определил потомству в драгоценном документе свои взгляды следующим образом:

"Что касается веры Гази-Мохаммеда, то она у нас не принята. Это — вера, которой украшение есть сам дьявол. Он (т. е. Кази-мулла) удалил ее от истины и посредством ее приводит народ в заблуждение. Мы удивляемся, как может только народ прилепляться к нему, не взирая на его глупость, очевидную для всех, имеющих разум, слух и зрение. Мы имеем древний закон и знаем, что предписывается в нем пророком, а потому не должны следовать примеру людей, подобных Гази-Мохаммеду: оным не позволяется народу, не имеющему царства и могущества, сражаться с сильными войсками российского Государя Императора".

Акушинцы, в свою очередь, писали гр. Паскевичу:

"Предписание вашего сиятельства мы получили, прочитали и, поняв его содержание, были крайне обрадованы. Мы сохраним и впредь повиновение наше Государю Императору, никогда не изменим и не последуем словам Гази-Мохамеда; он есть человек неизвестный между нами, и мы не переменимся от слова его и поступков. Мы не забудем содеянное нам Государем Императором: Он оказал нам прощение и отклонил руку от следуемых с нас налогов, а потому пребудем верными, занимаясь спокойно в областях его торговлею. Мы не желаем более ничего, как только наслаждаться тишиною и безопасностью под всемилостивейшим покровительством Его Императорского Величества" ¹³.

Из всех влиятельных лиц и представителей [13] разных обществ, принесших изъявление покорности и дружественного к нам расположения, один только мулла Магомет ярагский с гордым молчанием переживал период наших разведок в горах. Странствуя по разным местам, начиная от Табасарани, он продолжал поддерживать в народе тарикатские верования, в смысле поучений Кази-муллы, и явно уклонялся от встречи с Коргановым и с разными лицами, посредством которых тот хотел повлиять на него. По донесению об этом графу Паскевичу, последний в апреле месяце просил письмом "благоприятеля своего, высокостепенного и высокопочтенного Аслан-хана казикумухского", чтобы он поймал муллу ярагского, "имевшего намерение сделаться правителем в Курахе", и прислал его немедленно в Тифлис чрез посредство ген. маиора фон-Краббе. Как ни затруднительна была в этом случае роль Аслан-хана, но делать было нечего, и он, разыскав тарикатского шейха, отправил его к генералу Краббе с своим племянником Гарун-беком (Арун-беком) и курахским жителем Джемал-Асаном. Одновременно с этим он послал к генерал-адъютанту Стрекалову письмо, в котором высказал свое сочувствие и покровительство этой духовной особе. Он писал:

"Отправляя при сем в Тифлис молла-Мамеда с верным слугою моим Асан-агою, извещаю ваше превосходительство, что он человек духовный, скромный, хорошего поведения и не из тех людей, о которых его сиятельство известен. И как между христианами есть люди, удалившиеся от света и находящиеся в пустынях, в таком же положении и сей молла Мамед, не желающий светских почестей. Покорнейше прошу в. пр. быть милостивым к нему и донести главнокомандующему о скромности его и хорошем поведении и, во уважение ко мне, найти средство к возвращению его на родину, ибо я уверен, что он не приносит вреда правительству. Да я сам людей злонамеренных и ослушных правительству не оставил бы на месте". [14]

Главнокомандующему он доносил в льстивых выражениях, что если во время вторжения персиян поднялся против нас целый Дагестан и не мог принести нам вреда, то что может сделать "бедный мужик" в роде муллы Магомета? На этом основании он и здесь покорнейше просил "воззреть на его бедность милостиво и приказать отпустить домой". Но мулла Магомет думал о себе вероятно иначе и, мало рассчитывая на милосердие главнокомандующего, благоразумно бежал от "верного слуги" и своего телохранителя Джемал-Асана и его спутника Гарун-бека. Аслан-хан, поспешая уведомить генерала Краббе об этом "печальном происшествии", выразил свое соболезнование и заключение, что "гораздо лучше было бы, если бы он не бежал, а приехал бы к вам и таким образом получил увольнение". Вместе с тем ловкий хан предоставлял генералу Краббе избрать наказание неисправным конвойным по его личному усмотрению.

Граф Паскевич по-видимому принял уверение хана за чистую монету, а побег муллы приписал случайности, не зависящей от его конвойных, и все это дело оставил без последствий, поручив Аслан-хану не упускать из вида поведения этого муллы, а если окажутся за ним какие-нибудь проступки, то "наказать его примерно" ¹⁴. Таким образом вся эта история канула в вечность бесследно и безвозвратно,

Вообще, нельзя не заметить, что хотя мы в это время отовсюду принимали выражение покорности и выслушивали заявления в раскаянии и преданности, во все это сопровождалось какою-то тревогою, боязнью и не отличалось искренностью — может быть, еще и потому, что не исходило из убеждения горцев, а было вызываемо нашим давлением [15] и понуждением, т. е. деликатным насилием. Под маскою этой мнимой преданности, нерасположение горцев к нашему правительству, по словам Корганова, не подлежало сомнению. В особенности оно было уж чересчур заметно в Аварии, как между народом, так и между членами ханского дома, и естественно не должно было угаснуть до тех пор, пока благоденствовала жена нашего заклятого врага Султан-Ахмет-хана, его наперсники и приближенные, а следовательно вместе с сими дух, мысль и сердце злополучного хана, нами изгнанного и лишенного владений. Одним из этих приверженцев и наперсников был дядька Нуцал-хана — Али-бек-Гусейн-оглы, имевший громадное влияние на этого юношу, и сообщница Али-бека ханша Гигили. Недоброжелательство их к нашему правительству вообще выразилось в самой недружелюбной встрече, которую Али-бек оказал агентам нашего главнокомандующего — Корганову и сопровождавшему его Ибрагим-беку карчагскому, остановившимся, между прочим, у него же в доме. По прибытии их Али-бек прежде всего разгласил в народе, что русские намерены идти в Аварию вооруженною рукою, и после этого, пренебрегши всякими обычаями гостеприимства, столь свято поддерживаемыми у горцев, велел отобрать лошадей и оружие у Ибрагим-бека карчагского и арестовал его. Корганову же объявил, что хотя он приехал благополучно, но еще неизвестно, как выедет из Аварии. Ибрагим-бек получил свободу только по настоятельной просьбе Паху-бике, которая, пользуясь этим случаем, писала графу Паскевичу, что если до сих пор явно не изъявила своей покорности, то этим обязана тому же самому Али-беку.

Внутренние раздоры и несогласия в Аварии также не прекращались и, конечно, главным поводом к ним было пребывание в ханстве Сурхая, от которого Паху-бике не [16] могла никак избавиться. Ненависть ее к этому человеку дошла до того. что она приказала ограбить и убить одного из его приближенных, некоего Али, которого он отправил в путь с каким-то поручением. Чтобы оправдать себя в этом гнусном поступке, она уведомила Паскевича, что сделала это из преданности к русскому правительству, так как Али будто бы был отправлен Сурхаем с поручением к Кази-мулле. Главнокомандующий, конечно, не похвалил ее за это, но и преследовать также не мог, и это зверство так и осталось безнаказанным. Сам Сурхай, о котором мы до сих пор имели хорошее мнение, но крайней мере относительно его преданности к нам, был разоблачен Коргановым и оказался не лучше всех остальных: не имея никакого влияния не только в Аварии, но даже в своем селении Токеде, он в то же время, желая заискать в нашем правительстве, отличиться и усыпить его, по словам Корганова, не затруднялся для достижения этого в довольно унизительных средствах. Из привлечения к покорности нам разных обществ и деревень он сделал себе аферу, промысел, обманывая нас весьма бесцеремонным образом. Часть обществ, изъявивших, по его мнимому усердию, желание признать нашу власть, он выдавал за целые общества, брал у них аманатов из числа самых бедных и ничтожных людей, и получал при этом с общества 50 р. в год за каждого аманата; присланные же им в Тифлис аманаты вовсе не были жителями того общества, которое он наименовал, и т. д. Что касается Нуцал-хана, то, вследствие наших разведок, он выразился юношею слабым, вполне безвластным, немощным, не имевшим не только влияния в народе, но даже и "умеренного от него почтения". Естественно, что при всех этих условиях хунзахская победа не принесла ханскому дому никакой существенной пользы: [17] шариат продолжал распространяться, закрался даже среди хунзахцев, где главнейшим его сторонником и последователем был Гамзат-бек гоцатлинский, и Кази-мулла на этой плодотворной для него почве не переставал ежедневно стяжать новые успехи ¹⁵.

Во время пребывания Корганова в Хунзахе он получил от Кази-муллы ответ на свое письмо. Имам писал ему, что не понимает, в чем могут обвинять его русские, которым он не принес никакого вреда и нимало не чувствует себя перед ними виновным. Он соглашался приехать ни свидание с Коргановым, с тем однако, чтобы безопасность и неприкосновенность его была обеспечена выданными ему аманатами, и в заключение объявлял, что намерен отправиться в Мекку с несколькими своими последователями и испрашивает для этого заранее свободный пропуск. Корганов не мог не порадоваться этой податливости и поспешил выехать из Хунзаха в Дженгутай, чтобы там, при помощи хана мехтулинского, увенчать переговоры с Кази-муллою полнейшим успехом. Едва он проехал Гоцатль, как убедился, что Али-бек пригрозил ему не попусту и слово свое сдержал: невдали от этого селения поезд Корганова был встречен партией аварцев в триста человек, под предводительством Гамзат-бека, которая частою перестрелкою преследовала его до переправы через Койсу. Только удобный брод, избранный Коргановым по предварительному наставлению Ахмет-хана мехтулинского, спас его и конвой, быть может, от совершенного истребления. В Дженгутае Корганов убедился, что ошибся в расчете, и что Кази-мулла его обманул, чтобы только затянуть время, а с тем вместе довершить свое возрождающееся влияние в горах и также [18] сблизиться с Чечнею, которая сама пошла к нему на встречу после новых его воззваний, разосланных вслед за землетрясением.

Податливые на всякую глупость чеченцы, а с ними и кумыки, прежде всех других уверовали, что землетрясение было наказанием божиим, испрошенным Кази-муллою за несоблюдение ими шариата, и поспешили покаяться в своем заблуждении. Жители деревни Андреевой даже заблаговременно разорвали всякую связь с нашим господством и начали выселяться — не давая себе самим пока отчета, куда и зачем стремятся ¹⁶. Хотя главнокомандующий и приказал генералу Розену 4-му распространять в народе совершенно противоположные слухи, а именно, что землетрясение ниспослано Богом горским народам за неблагонамеренные их поступки против русского правительства, и надеялся этим путем отторгнут от Кази-муллы его последователей ¹⁷, но такая песня не дала никакого отголоска, и командующий войсками на левом фланге должен был обратиться к другим мерам. Он составил отряд из 800 человек Московского и Бутырского полков, 300 линейных казаков, с двумя конными орудиями и четырьмя легкой № 2 роты 22-й артиллерийской бригады, поручил его полковнику Ефимовичу и велел ему появляться с ним, сообразно обстоятельствам, от кр. Внезапной к укреплению Казиюртовскому и Таш-Кичу, показывая этим жителям, что войска наши всегда готовы подавить малейшее смятение. Вместе с тем он возложил на Ефимовича наблюдение за тем, какое влияние произведено на народ землетрясением и воззваниями Кази-муллы. Для усиления отряда барон Розен 4-й держал наготове остальных людей [19] Московского и Бутырского полков, до 300 линейных казаков и легкую .№ 3 роту 14-й артиллерийской бригады.

Ефимович начал свои экскурсии и во всех пунктах нашел положение дел не совсем для нас выгодным. Владельцы в деревне Андреевой, находясь под страхом все еще продолжавшегося (в последних числах марта) землетрясения, поголовно и явно обратились к шариату — кроме поручика князя Чопана, наружно показавшего себя противником этого учения. Они строго исполняли установленные Кази-муллою правила и секретно принуждали к тому своих подвластных, которые, следуя их наставлениям, уничтожили виноградное вино, перестали курить табак, запретили женщинам выходить на рынок для торговли и проч. Расположив отряд у Хасавюрта, на реке Ярык-су, полковник Ефимович собрал андреевских владельцев и старшин и выяснил им нелепость предвзятых ими предрассудков, а также и весь вред от них. Они выслушали, поддакнули и разошлись. Среди аксаевских владельцев он нашел то же самое, что и у андреевских. Только подполковник князь Биераслан и четыре брата Гамышевы, жившие в деревне Муса-Аджи, оставались по-видимому в нейтральном состоянии; все же прочие были явно под влиянием внушений Кази-муллы. Прискорбнее всего было то, что и. д. кумыкского пристава полковник князь Муса Хасаев оказался более всех других зараженным страхом, суеверием и шариатизмом. Он то и дело сообщал народу свои сновидения, предсказывая по ним светопреставление, собирал мулл, разводил с ними разные бредни и уговаривал народ руководиться шариатом. Ему не противоречили, но на собрании, бывшем 21 марта, которое созвал Хасаев, большинство заявило свое требование, чтобы пристав, если следует шариату, не освобождал бы от повинности людей богатых, а если по шариату этих [20] повинностей отбывать не следует, то избавил бы от них и всех остальных. Положение Хасаева стало довольно затруднительным. Чтобы выйти из среды двух огней, он сложил с себя официальные обязанности, передал их салатавскому приставу отставному подпоручику Каниалову и сам уехал домой в Аксай. Донося об этом Ефимовичу, он оправдывал крайнюю необходимость такой меры страданиями, причиненными ему во время землетрясения обрушившеюся на него саклею. Барон Розен был вполне доволен отказом от должности ненадежного на этот раз Хасаева и назначил на его место 43-го егерского полка штабс-капитана Арешева. В костековском владении хотя жители ничего не предпринимали, но все были под страхом. У качкалыков явного брожения не было, но шариат процветал, и происходили постоянные сношения с чеченцами. Ауховцы все приняли шариат и определили штраф за нарушение его.

Полковник Ефимович узнал, что аксаевцы, качкалыковцы и ауховцы обязаны установлением у них шариата усердию герменчукского кадия Мустафы, почитаемого умнейшим человеком. Он призвал к себе этого кадия и потребовал от него объяснения. Мустафа заявил, что горцы, стекаясь к нему из разных мест, требовали от него наставлений, как им соблюдать шариат, и он написал во все соседние общества об этом письма, но ничего вредного для правительства в них не высказывал. Удовлетворившись пока этим ответом, Ефимович отпустил Мустафу домой, но велел достать одно из его писем и иметь за ним особое наблюдение ¹⁸. Письмо почтенного кадия было вовсе не такое безгрешное (приложение VII), как он объяснял его полковнику Ефимовичу. В смысле разъяснений [21] правил шариата оно было весьма важно и кроме того до такой степени внушительно, что в самом непродолжительном времени привлекло к новому учению большинство чеченцев. Противустать такому общему брожению можно было не иначе, как разрушив основательно и доказательно все положения Мустафы, начертанные им в его воззвании, и генерал-лейтенант барон Розен 4-й попробовал это сделать посредством своего контр-воззвания к чеченскому народу (приложение VIII); Мустафе же сообщил, что если он желает доказать преданность нашему правительству, то чтобы распространил в народе другое воззвание, в котором опровергнул бы все то, что сказал в первом, и внушил бы населению, что оно должно быть верно данной присяге, исполнять приказания начальства, не слушать Кази-муллу и его сообщников (т. е. другими словами, самого Мустафы), и если оно этого не исполнит, то будет сочтено вне русского закона и покровительства ¹⁹. Как взглянул на это требование умный Мустафа — сведений нет, и о том можно только догадываться; а что касается чеченцев, то они поступили совершенно противно тому, что нам желалось и нами от них требовалось. Бейбулат Таймазов, живший в это время в Чечне под нашим покровительством, сообщал об этом барону Розену так:

"Многие чеченцы приходили ко мне и уговаривали сделаться шариатистом, согласно приглашению Кази-муллы в письме его, писанном к горским народам; но я отказался. Тогда чеченцы послали и имаму трех депутатов: из. Герменчука — Авко Унгаева, объявившего себя в прежних годах имамом и прощенного Ермоловым в 1826 году, и из среды мичиковцев — Абду Шанаева и муллу Таги Ашфитова. Депутаты эти просили Кази-муллу прибыть со своими последователями в Чечню и ввести в ней шариат, а тех, которые бы не [22] хотели сделаться шариатистами, равно всех приверженных русскому правительству — разорить".

Дальше Бейбулат оказался ничего незнающим и уверял, что те жители, за которых он поручился, пока еще не приняли шариат, но легко может быть, что примут его, чуть только Кази-мулла покажется в Чечне, так как их нельзя будет ему удержать в послушании по случаю болезни, не позволяющей ему отлучиться из дома ²⁰.

Чтобы получить дополнительные сведения о свидании и разговоре чеченской депутации с Кази-муллою, барон Розен отправил в Гимры одного из весьма преданных нам аксаевцев Аташа. Последний без труда добился аудиенции имама, выдумав для этого предлог, что имеет дело, по которому неправильно пострадал, и желает услышать заключение о нем от святого угодника, основанное на шариате, а затем получить письмо к аксаевскому кадию. Кази-мулла тотчас проник замыслы Аташа, но принял его ласково и удовлетворил. Когда же собеседник его коснулся проповедания им шариата, сущности этого учения и всего прочего, а потом перешел к чеченцам, то умный и хитрый имам объяснил ему, что он действительно принимал чеченских депутатов в десяти верстах от Гимры, которые приглашали его в Чечню и просили уговорить койсубулинцев содействовать взаимно друг другу в случае движения в их края русских войск, но он отказал им и в том, и в другом на том основании, что чеченцы непостоянны, нет никакой пользы иметь с ними дело, и никакого толку от того не выйдет. Он прибавил, между прочим, что Авко показывал ему фирман султана, которым чеченцы в 1824 году были призываемы к [23] нападению на русских и к низвержению их власти ²¹. В заключение имам жаловался на мусульман, что они забыли закон, не слушают его советов и не умели его понять, хотя он он сулил свободу. Находившийся тут же во время разговора его родственник ²² подтвердил все, что говорил "праведник", прибавив, что, разочарованный всеми неудачами, эфенди намерен уехать в Турцию. Аташ ухватился за эту мысль и просил в тот же день родственника довести до сведения Кази-муллы, что он предлагает ему себя в проводники, надеется благополучно проехать с ним по краю при помощи своих кунаков и за счастье сочтет, если в этом случае удостоится доверенности святого человека. Ответ он получил на другой день, и в нем было выражено, что имам подумает, а Аташ может явиться за решением в другой раз.

Понятно, что Кази-мулла не сказал Аташу ни одного слова правды, и это лучше всего подтвердилось действиями Авко. Когда он возвратился в Чечню после свидания с имамом, то тотчас послал повсюду призыв для прибытия жителей в Маюртуп. 4-го апреля, после того, как чеченцы единогласно приняли основные правила шариата из-под пера Мустафы герменчукского, в Маюртупе собралась масса народа даже из отдаленнейших углов страны. Среди благоговейной тишины мулла прочитал письмо имама, привезенное чеченцам их депутатами, в котором тот объяснял, что теперь пока не может приехать по случаю большого снега и пребывания русских войск у деревни Андреевой, но когда соберет свое собственное полчище, то [24] двинется к р. Койсу и о времени выступления уведомит чеченцев, которые должны будут тогда к нему присоединиться. По словам Кази-муллы, войск у него наберется столько, что "начало их будет у р. Койсу, а конец на месте". Затем, чеченцы приглашались, в виду близкой кончины света, строго следовать шариату, приготовиться и запастись оружием и лошадьми. Они не заставили себя ждать, и тотчас начали снаряжаться, даже устраивать значки для отдельных сотен. Все они единогласно толковали о шариате, о дружелюбном житье мусульман вообще и о беспрепятственном пользовании повсюду выгодами земли. В последнем случае ичкеринцы прежде других применили разговоры к делу и допустили на свои пастбищные места безвозмездно массы андийских баранов. Авко, не щадя сил, день и ночь разъезжал по деревням, в десятый раз перечитывал слушателям письмо Кази-муллы и торопил их, объявляя, что на днях они должны будут собраться и двинуться навстречу имаму. В виду всех этих тревожных сведений, генерал-от-кавалерии Емануель приказал барону Розену составить отряды из войск левого крыла и полков 1-й бригады 14-й дивизии при крепостях Грозной и Внезапной, иметь в резерве на Тереке полки 2-й бригады с легкой № 2 ротой, но никаких неприязненных действий не предпринимать, если крайняя нужда того не потребует.

Сообщение Кази-муллы в письме к чеченцам, что он выдвинется на Койсу, ясно указывало на то, что он ожидает присоединения к нему койсубулинцев, которые интересовали не мало и нас самих. Сообразив эти известия, а вместе с ними и другие о вновь выказавшейся неблагонадежности эрпелинцев и каранайцев, и усматривая, что койсубулинцы до сих пор не высылают своих старшин с изъявлением нам преданности, г. л. барон Розен [25] пришел к заключению, что Кази-мулла разглашением своим о поездке в Турцию лишь морочит нас, отводит наши глаза от настоящих своих целей, а койсубулинцы видимо с ним в сношениях и ожидают наступления весны и корма в горах для скота, чтобы перегнать их туда с плоскости, а затем, так сказать, откланяться нам. На этом основании он приказал полковнику Ефимовичу, усилив отряд Тенгинским полком, прибывшим в д. Андрееву, двинуться к Сарыкамышу и Тишикли, отстоявшим в 35 верстах от Андреевой и верстах в 9 и 15 от Шуры, захватать пасшихся там койсубулинских баранов и отогнать их в безопасное место, а койсубулинцам дать знать, что если они будут покойны и откажутся от Кази-муллы, то бараны им будут возвращены; в противном же случае они их никогда более не увидят. ²³.

Наконец, и Корганов также убедился, что хитрый имам только дурачил его. Обещав сначала приехать к нему на свидание, он оттягивал его под предлогом, что не получил окончательного решения по вопросу о поездке в Мекку, а когда это решение последовало в благоприятном для него смысле, стал выдумывать новые отговорки. В то же время он приступил к укреплению завалами селения Гимры, оттуда направился в глубину Койсубу и рассчитывал проехать в Анкратль — но не прежде, как попытавшись по пути еще раз склонить на свою сторону ханшу Паху-бике. Попытку эту она описывает в письме к Корганову следующим образом:

"Послушный мой сын маиор Корганов! Я советуюсь с тобою насчет Кази-муллы. После отъезда твоего я получила письмо от него, в коем изъясняет, что я значительная особа нынешнего времени, и ежели я не буду противоборствовать ему в предприятиях касательно [26] религии магометанской, то кроме меня никто не будет из владельцев Дагестана препятствовать ему. Я божусь пред тобою алкораном (писал имам), что ни в чем не буду изменять тебе, буду служить. Ты не дружись коротко с кафорами (неверными); за выгоды мирских благ не изменяй вере. Я послала к Кази-мулле одного из ученых и приказала сказать, что я принимаю его предложение и даю слово в дела религии не вмешиваться и по мере возможности этому способствовать; а если ты точно желаешь сдержать свое слово — приезжай ко мне секретно, мы здесь посоветуемся. А буде ты меня боишься и не веришь мне, то приезжай с своими учениками к подошве Арахтау, я же с моими служанками и слугами приеду туда к селению Цатаных. Желание Кази-муллы есть примириться, а если я успею уговорить его на свидание со мною, то, угостив его, надеюсь кончить его жребий. Когда же не успею я в сем предприятии, то есть у меня в Унцукуле 10 человек мне приверженных и 5 человек в Балаканы, на которых я могу положиться. Они несколько раз приезжали ко мне, предлагали свои услуги и брались исполнить все предложения, какие только будут мною им сделаны — даже если бы они были сопряжены с опасностью жизни. Да ведомо тебе будет, сын мой, что койсубулинцы в неприязненных своих предприятиях ко мне и к российскому правительству несомненно тверды, и потому желательно бы было мне, чтобы, в случае примирения с ними или заключения каких-либо условий, предварительно снеслись бы со мною — в чем вас уверить могу, что вы ничего не потеряете, ибо Абу-Муселим, Сулейман-паша, Аслан-хан, Сурхай и сын его Абу-Султан еще не испытали бедствия неприятеля. Строго запретите жителям Казанищ, Эрпели, Караная и прочим, чтобы койсубулинцев не принимали в местах своих; равно нужно созвать в Андрееву салатавских старшин, чтобы и они не принимали к себе койсубулинцев".

Донося об этом графу Паскевичу, Корганов спешил уверить, его "что между горскими владельцами нет для правительства нашего полезнее Паху-бике аварской, когда она не в связи с прочими вольными обществами, и [27] нет вреднее, когда она в согласии с ними". Поэтому, согласно предначертанию фельдмаршала, Корганов просил его послать к ней благосклонный отдав и 500 червонцев ²⁴. Что же касается до своих сношений с Кази-муллою, то об этом он писал:

"Домогательства мои по предначертаниям вашего сиятельства насчет добровольной явки Кази-муллы в Тифлис сделались уже тщетными".

И далее:

"Сын шамхальский Абу-Муселим получил письмо от койсубулинцев, что у них общее собрание и к 1-му числу сего месяца ²⁵ прибудут ко мне в Казанище депутаты. Полагать должно, что все сие делается умышленно, чтобы, выиграв переговорами время, успеть угнать скот и стада, пасущиеся на плоскостях тарковской и андреевской, и потом действовать по желанию. Почему, согласно распоряжению ген. лейтенанта барона Розена, я намерен чрез мехтулинцев отогнать стада их к Торкали ²⁶), задержать депутатов и требовать от них в совершенной покорности обеспечения".

Не только койсубулинцы, но даже и мехтулинцы становились подозрительными. Корганов писал:

"Ахмет-хан мехтулинский, по отважному духу и приверженности к нашему правительству, хотя храбрится, но сомнению подлежат и его подвластные".

Потеряв всякую надежду заманить хитростью Кази-муллу в расставленные ему тенета, Корганов перешел к более решительным приемам. По просьбе его, Ахмет-хан отправился в Чечню к казанищенскому наследному владельцу Рази-бею Хаспулату, с которым, "по [28] ненависти его к русским, имам был в сношениях и питал к нему доверие" — чтобы уговорить его или доставить нам Кази-муллу живого, или хоть его голову. Прибыв к Рази-бею, он именем главнокомандующего обещал ему за это крупные почести и всевозможные награды. Рази-бей согласился на предложение, и тотчас выехал в Гимры, но что он там сделал — выдал ли Кази-мулле Ахмет-хана, ила просто потерпел неудачу — покрыто мраком неизвестности и составляет тайну одного Рази-бея.

В то самое время, когда Кази-мулла восстановлял свою прежнюю силу, власть и влияние в народе, и когда генералы Емануель, Розен и маиор Корганов доносили о явном нерасположении к нам горцев, об уклонении их от покорности и о сомнительном поведении, обещавшем близкое новое восстание, генерал-маиор фон-Краббе сообщал сведения диаметрально противоположные, основанные, между прочим, преимущественно на письмах к нему Аслан-хана, Сулейман-паши, акушинского Магомет-кадия, а также на донесениях дербентского коменданта полковника Розенфельда и воинского начальника кр. Бурной маиора Ивченко. Эти сведения даже и теперь, спустя слишком 50 лет, могут ввести в решительное заблуждение самого холодного и спокойного исследователя старины, а в то время они и подавно могли сбить с толку всякое лицо, заинтересованное в событиях и в особенности ответственное за положение края.

Краббе доносил в половине апреля ²⁷:

"Кази-Магомет имеет ныне пребывание в кутане, лежащем в 9-ти верстах от деревни Гимры, а товарищ его мирза Джемал-Улубдин ²⁸ проживает в Цудахаре; но тот и другой никаких предприятий против правительства не имеют. Учение Кази-Магомета, [29] охотно принятое многими деревнями, начинает изменяться, и слепое доверие к нему народа почти превратилось в ненависть; многие из жителей явно оказывают негодование за потерю родственников, убитых аварцами.

Хотя и не решаюсь я полагаться на жителей дагестанских и считать прочным как водворенное спокойствие, так и ослабление влияния в народе от учения Кази-Магомета, но, по вышеизложенным сведениям, подтверждаемым посылаемыми в разные места лазутчиками, распоряжение мое ограничивается содержанием на своих местах в совершенной готовности отряда, предназначенного вашим сиятельством".

Сущность замечательных в своем роде документов, на которые опирается фон-Краббе, состоит в следующем:

"Кази-Махмед — пишет Аслан-хан — склонил на свою сторону человек около 2000 по совету Паху-бике и хотел завладеть Хунзахом, а потом выгнать меня из моего владения и сделать сына Паху-бике в Хунзахе владетелем на моем месте, и здесь, приумножив еще более число своих партизанов, занять Дербент и Табасарань. О таковом предприятии вышеозначенного Кази-Махмеда два человека, по имени Гаджиол и Шамиль, ближайшие к моей матери люди, узнавши, собрали всех хунзахских жителей, поразили и рассеяли все войско его. В сем сражении было несколько собственных моих людей, отправленных туда по своим делам, кои, участвуя в оном против неприятеля, привезли мне сие известие... Уверяю в. пр., что никто из его сообщников не находится уже в моем владении, хотя пред сим было их несколько... Если получу от в. пр. дозволение, предпишу всем аварским старшинам, чтобы не слушали бунтовщиков и не занимались бы никогда подобною глупостью... По разбитии Кази-Махмеда даже его собственные сообщники вооружились против него. Слух носится, что будто бы сам Кази-Махмед убит. 18-го числа месяца рамазана".

Сулейман извещал: [30]

"Недавно произошли между народом смятения, и немногого не доставало, чтобы возгореться сильному возмущению. С прибытием войск все успокоилось, почему будьте спокойны" ²⁹.

Магомет-кадий акушинский уведомлял, на основании сведений, доставленных ему каким-то лазутчиком, а также и Сеидом араканским:

"Газа-Могамед, кажется, обратился к раскаянию; народ ему не повинуется, и всякий, одаренный малейшим рассудком, усмотрел его глупость. Мы с самого начала, когда только услышали о ней, не приняли его сторону; равно ни один из жителей Дерке ³⁰ не последовал глупой и обманчивой его вере, ведущей за собою возмущение между народом и нарушающей спокойствие и безопасность в деревнях. Удивительно чрезмерно, как может народ последовать его примеру; он будет тогда глуп подобно ему. 25 числа рамазана".

Письмо это переведено с арабского 27 апреля.

Нет основательного повода сказать, чтобы все эти три письма представляли из себя какую-то мистификацию; скорее должно думать, что, по миновании грозы, Аслан-хан, Сеид и пр. успокоились и к дальнейшим явлениям уже относились безучастно и крайне беспечно. В то же время, считая Кази-муллу простым авантюристом и глупцом (как уверял Магомет-кадий), весьма мало им интересовались, вследствие чего сообщили Краббе первые попавшиеся под руку сведения, даже совершенную чепуху (как Аслан-хан), лишь бы отделаться от него и исполнить его требование. Притом, все эти письма видимо запоздалые, и генерал Краббе, представляя их 16 апреля, этим только доказал, что совершенно был незнаком с течением событий в крае, вверенном его наблюдению и управлению.

Между тем, в весьма недальнем расстояния от [31] этого края и от самого генерала фон-Краббе в это время происходило следующее: в виду затягивания койсубулинцами переговоров, а также сведений доставленных Коргановым об их скрытных целях, полковник Ефимович 18-го апреля выступил с отрядом ³¹ из д. Андреевой. Переправившись при с. Костек через р. Сулак, он получил от маиора Корганова известие, что тот пошлет Ахмет-хана успокоить эрпелинцев насчет движения наших войск и поэтому просит до времени остановиться. 19 числа Корганов уведомил Ефимовича, что стада койсубулинцев находятся уже близь Ах-Тюбе и Кара-Тюбе, в одном большом переходе от правого берега Койсу, где расположился отряд. Ефимович тотчас выступил к ущелью Исы-су, открывающему путь через хребет гор, простирающийся от Чир-юрта в Тарки, и узнав тут, что стада пасутся в равнинных местах, отправил князя Чопана и прибывшего от маиора Корганова князя Умалата, с 70 кумыками, к гумбетовским кошам, а казаков — в Кара-Тюбе и Ах-Тюбе. В шесть часов пополудни, 20 числа, отряд прибыл к с. Капчугай, сделав в один переход почти семьдесят верст. Если бы Ефимович не шагнул так молодецки и опоздал на один только день, он не увидел бы вовсе баранов. При всей поспешности движения, Ефимовичу даже и в данную минуту удалось захватить только 3000 штук баранты, сто лошадей, немного рогатого скота и при них десятка два пастухов. Остальной же скот и люди, благодаря любезной предупредительности Абу-Муселима и его содействию, оказанному койсубулинцам вместе с эрпелинцами и каранайцами, были уже в глубине гор. [32] Корганов, узнав об этой изменнической проделке шамхальского сына, и желая поселить явную вражду между мехтулинцами и койсубулинцами, поручил Ахмет-хану двинуться по следам угнанных стад и задержать их. Это распоряжение увенчалось отнятием у койсубулинцев еще пяти тысяч баранов, до 20-ти голов рогатого скота и с ними 25-ти пастухов. В числе их, между прочим, были стада, принадлежавшие аварцам и гергебильцам. Весь трофей разделен надвое: одна половина его сдана на сбережение маиору Ивченко, а другая — Ахмет-хану.

По случаю вновь выразившейся измены Абу-Муселима, полковник Ефимович, по требованию Корганова, послал к нему в Кафыр-Кумык, для охранения спокойствия, 100 егерей, 2 орудия и 150 казаков, а с остальными войсками двинулся в Казанище, чтобы удержать жителей этого селения, равно эрпелинцев и каранайцев, от присоединения к койсубулинцам. Прибытие наших войск предупредило намерение "послушных подданных" Абу-Муселима, и, по вызову Ефимовича, эрпелинцы и каранайцы явились на этот раз с повинною и дали подписку, в лице кадиев и старшин, что прекратят всякие сношения с койсубулинцами, не примут от них никаких продуктов и с своей стороны не будут снабжать их хлебом и солью. После этого Ефимович с отрядом возвратился в д. Андрееву ³².

Обо всех этих событиях маиор Корганов донес г. м. фон-Краббе и выразил свое мнение, что если покорности со стороны койсубулинцев не последует, то необходимо иметь в сборе часть войск на границе их владений. Разделяя это мнение, Краббе предписал полковнику Мищенко и подполковнику фон-Дистерло выступить с шестью [33] ротами и тремя орудиями в с. Параул, а Мищенко, кроме того, присоединить к себе сотню казаков и 50 табасаранцев из деревни Ибрагим-бека карчагского, с племянником его Али-Султан-беком. По принятии обоих отрядов в свое ведение, Мищенко должен был всеми мерами содействовать Корганову в привлечении койсубулинцев к покорности.

Если до сих пор отношения к нам койсубулинцев были подозрительны и натянуты, то после бараньего пассажа они стали явно недружелюбны и породили с ними у нас целую возню. Эрпелинцы не замедлили сообщить койсубулинцам о последних событиях, а также о необходимости склониться перед русскими и, по настоянию одного из своих владельцев, князя Улубея, советовали, чтобы и они дали нам аманатов. Койсубулинцы созвали тотчас поголовное собрание и поставили вопрос о том, как им поступить. После шумных прений, среди которых большинство стояло за неприязненные против нас действия, они наконец решили одобрить поведение эрпелинцев, так как иначе они поступить не могли, и вопрос о борьбе с русскими разрешить в утвердительном смысле только тогда, когда присоединятся к ним аварцы, с которыми у них заключен был оборонительный союз на случай движения в их земли русских войск. Гонцы немедля поскакали в Аварию, где, в свою очередь, собрался народ и опять-таки при постановке решения разделился надвое: одна половина, меньшая, с Нуцал-ханом во главе, совсем отказалась от участия в делах койсубулинцев, а большинство решило этот вопрос условно, а именно: посоветовать им выдать нам аманатов и содействовать к взаимному примирению, а, в случае нашего отказа или и особенности дальнейших неприязненных действий, примкнуть к койсубулинцам и помочь им. Ханша Паху-бике не замедлила [34] сообщить Корганову, для донесения главнокомандующему, о происходившем собрании, но о решении большинства умолчала, и уведомила только о заключении, принятом ее сыном и его приближенными, приписав его всему народу. Сообразив все это, койсубулинцы, за исключением лишь жителей селений Гимры и Ашильты (Ишальты), дали знать маиору Корганову через Абу-Муселима, что отрекаются от Кази-муллы, соглашаются выдать аманатов и изъявить покорность, но не иначе, как на тех условиях, которые ими были выговорены когда-то через Мехти-шамхала. Корганов, по его словам, "зная характер их и желая понизить спесь гордого и ничтожного сего народа", поручил самому Абу-Муселиму вести переговоры на следующих условиях: 1) искренняя преданность и верность русскому правительству; 2) прекращение разбоев и хищничества, а также разных сборищ и ополчений, которые доселе часто существовали; 3) отречение от Кази-муллы и ему подобных; 4) доставление в аманаты лиц взрослых, женатых и почетных — из Унцукуля четырех человек, из Балаканы двух, из Араканы двух, из Гимры двух, а из остальных по одному ³³.

Койсубулинцы задумались. Замедление их подало повод генералу барону Розену 4-му предполагать, что они намерены сделать нападение на ближайшие к Таркам деревни и угнать тамошний скот, чтобы этим поквитаться с нами и вознаградить себя. Для предотвращения такого случая он составил отряд из 400 чел. пехоты, с двумя пешими и двумя горными орудиями, 300 казаков и ста кумыкских всадников и, поручив его командиру Моздокского казачьего полка подполковнику Скалону, направил его 28 апреля [35] из д. Андреевой в с. Торкали, отстоявшее в 18 верстах от резиденции шамхала Тарки, приказав находиться там до прибытия в Параул или Казанище отряда полковника Мищенко; маиору же Ивченко он велел командировать на усиление войск Скалона еще 300 человек пехоты, с двумя орудиями.

Оставив койсубулинцев состязаться с русскими на поприще переговоров, и обеспеченный относительно их посредничеством своего приятеля и сообщника Абу-Муселима, Кази-мулла, окружив себя двадцатью преданными ему муталимами, продолжал свое дело среди ближайших горских обществ, которые, примирившись с хунзахскою неудачею, опять принимали его сочувственно. Одного же из своих друзей, удостоенного некогда званием шиха, Шабана, он отправил в Анкратль для удержания от выдачи нам аманатов обществ Таип, Тебель и других, которые изъявили покорность через белаканского старшину Мамеда Муртузали-оглы и обещали выслать их по открытии в горах дорог. Шабан был уроженец общества Бохнады, из деревни Хунада, и имя его уже пользовалось среди глуходар достаточною известностью, поэтому он быстро успел уладить дело имама среди своих ближайших соплеменников. Утвердившись на время в своей родной деревне Хунада, он послал прежде всего воззвание к джарцам, приглашая их присоединиться к святому делу и быть готовыми явиться по первому зову под знамя Кази-муллы, а затем обратился к анкратльцам. Он скоро убедил последних в том, что всякое повиновение русским составляет преступление против веры, и они, "дав ему обещание восстать против неверных, когда от них это потребуется", отменили свое обещание о высылке нам аманатов. Таким образом, побуждение их к покорности исчезло так же быстро, как неожиданно родилось. Джарская же молодежь, [36] увлеченная ожиданием всяких выгод, предвозвещенных Шабаном, в особенности огорченная февральским событием — отнятием нами у джарцев твердыни и заложением крепости, весьма охотно протянула руку проповеднику, и если только незаметно было пока нигде явного нарушения порядка, то потому, что он продолжал охраняться некоторыми старшинами и опытными в обществах людьми, изведавшими уже всю горечь разных неудач своего народа. Для общего соединения Шабан назначил курбан-байрам (праздник жертвоприношения Авраама), припадавший около 25-го мая. Исполнив свою задачу, он отправился к Кази-мулле, "чтобы вместе о ним начать решительные действия. Г. м. кн. Бекович-Черкаский, тотчас по получении сведений о похождениях Шабана, отправил к анкратльцам Мамеда Муртузали-оглы и прапорщика Сосия Андроникова и поручил им возвратить отложившиеся общества на точку прежнего их благонамеренного решения ³⁴.

Одновременно с этим на противуположном горизонте в духе Шабана усердно содействовали целям имама некоторые другие его приверженцы, среди которых преимущественно и в особенности продолжал подвизаться затмевавший их всех своею ученостью и популярностью мулла Мустафа герменчукский. Не ограничиваясь первым своим воззванием, он разослал по всем углам Чечни и частью в Дагестан еще одно, хотя во всем тожественное с предыдущим, но более сильное, убедительное и грозное. Рядом с ним изощрялся и Авко — но в усилиях своеобразного и противуположного свойства. Желая испытать прочность произведенной им подготовки в народе с политической точки зрения, он в конце апреля кликнул ему тревогу и объявил выступление навстречу Кази-мулле, [37] будто бы придвигавшемуся к Чечне. По этой тревоге в один день собралось четыреста человек, которые, осенив себя значками, двинулись в поход. По мере их следования, к ним приставали десятки других почитателей шариата, и скопище быстро увеличилось до весьма солидных размеров. Видя такой успех и сообразив, что можно им воспользоваться для наживы и хорошей добыча, а также для укрепления своей власти и приобретения неограниченного доверия среди соплеменников, Авко предпочел, вместо объявленного, им будто бы присоединения к имаму, разграбить деревню Андрееву или отбить у кумыков стада. Остановив свое войско у старого Аксая, он объявил ему это намерение. Но в толпе нашлось не мало людей гораздо более его благоразумных, которые отказались от подобного сумасшедшего предприятия, так как сочли вполне нелепым бесполезно отдавать себя на расправу русского отряда, стоявшего у Андреевой. С ними согласились все прочие — и разбойничьи наклонности Авко на этот раз остались неудовлетворенными. Так как известие о приближении имама к Чечне было им конечно вымышлено, то ничего не оставалось более, как объявить, что имам неожиданно прислал ему приказание присоединением к нему повременить. Так Авко и сделал, а затем распустил свое скопище по домам, приказав ему быть готовым к новому сбору с наступлением курбан-байрама, так как имам прибудет именно в это время и должен быть встречен населением со всеми подобающими ему почестями. Противоречия ни от кого не последовало.

Когда эти сведения дошли до ген. лейтенанта барона Розена, он тотчас составил один отряд при кр. Грозной, под своим личным начальством, из 800 чел. Московского и 400 чел. Тарутинского пехотных полков, шести орудий легкой № 8 роты 14-й артил. бригады и 200 [38] казаков, с двумя конными орудиями, и другой при кр. Внезапной, под командою командира Бутырского пехотного полка полковника Дурова, из частей вверенного ему полка, шести орудий легкой № 2 роты 22-й артил. бригады и 250 казаков, с двумя конными орудиями. Полки 2-й бригады 14-й дивизии и артиллерию подвинул он на места полков 1-й бригады и расположил по станицам от Моздока до сел. Паробачевского, сформировав из них таким образом третий отряд, который вверил генерал-маиору Каханову 2-му. В самой же крепости Грозной образован был еще небольшой отряд из остальной части Московского пехотного полка и четырех орудий, под командою командира 43 егерского полка полковника Сорочана, который должен был предупреждать набеги чеченцев в этой стороне. Для подкрепления, в случае надобности, этого отряда назначен Бородинский пехотный полк, расположенный в ст. Наурской. Не думая предпринимать никаких боевых действий без крайней необходимости, барон Розен приказал Дурову и Каханову, в случае появления в Чечне Кази-муллы, выдвинуться к немирным аулам и придержать население на местах его жительства ³⁵.

Но Кази-мулла не торопился пока ехать в Чечню, приверженностью которой был обеспечен весьма достаточно, а выжидал в Дагестане разрешения койсубулинского вопроса. Последний же, благодаря нашей нерешительности и деликатности, а также противодействию нашим видам Абу-Муселима, складывался пока для него к лучшему. Не проходило дня, чтобы Абу-Муселим не устраивал в казанищенских мечетях поголовные собрания для суждения о текущих делах. Результатом этих совещаний било возвращение эрпелинцев и казанищенцев к прежнему образу их [39] действий, который ясно доказывал нам уже в сотый раз, как ничтожны для этих людей всякие присяги, явка с поданною и т. д., и как скоро оне забываются. Чтобы в действиях своих развязать себе руки, жители этих двух деревень, а за ними шуринцы и некоторые другие, вывезли свое имущество в Эрпели и погнали все свои стада, равно и абу-муселимовские, в койсубулинские трущобы. Вместе с тем Абу-Муселим отправил 1-го мая к Скалону, будто бы для приветствия, чанку Айдемира, поручив ему собрать сведения о численности отряда. Когда подполковник Скалон узнал о столь рановременной перекочевке стад, то не мог не придти к заключению о скрытных и неблаговидных против нас намерениях шамхальцев, и пятого мая перевел отряд в Казанище. Расположив его у переправы через реку Озен (Эзень), он этим удержал от перегона в горы те стада, которые еще паслись на плоскости; одновременно с тем он послал предложение Ахмет-хану занять с мехтулинцами хребет, через который казанищенцы могли иметь сношения с койсубулинцами. Все это еще более возмутило жителей селений обоих Казанищ, и они дошли до такой дерзости, что даже решили произвести 7-го мая нападение на лагерь Скалона. Узнав об этом, Ахмет-хан поспешил предупредить его и посоветовал перейти к Параулу, куда сам не замедлил прибыть с Сулейман-пашою, в сопровождении таркинской и табасаранской конной милиции. Таким образом, нападение было предотвращено. 8-го мая прибыл в Параул и отряд подполковника фон-Дистерло. Присоединив к себе войска Скалона, Дистерло выступил с ними в Казанище. Когда он поравнялся с этим селением, жители подхватили свои семейства и стали уходить по койсубулинской дороге. Остановив соединенные отряды между Эрпели и Казанище, Дистерло отправил кавалерию возвратить бегущих и потребовал к себе [40] двух кадиев и четырех старшин. Уличив их в неблагонамеренности казанищенцев, которою они постоянно отличались в течение десяти лет, он задержал вызванных им лиц у себя аманатами и потребовал еще десять семейств по назначению Сулейман-паши.

Эрпелинцы, приняв в свои объятия казанищенцев, тотчас приступили к укреплению селения завалами. Владетельный князь эрпелинский Улубей, не будучи в состоянии успокоить их, бежал под покровительство наших штыков, оставив в селении детей и имущество, которых ему не позволили взять с собою. 11-го мая эрпелинцы отправили в наш лагерь лазутчика для разведок, замаскировав его миссию предложением порции для солдат. Дистерло, проникнув их замыслы, приказал им ответить, что "русские солдаты не нуждаются в пособии мужиков и получают от своего Государя все, что им нужно; правительство же требует от эрпелинцев не порций, а безусловную покорность и усердие". В заключение он приказал лазутчику передать эрпелинцам, что знает о их приготовлениях и намерениях и дает 24 часа срока для явки к нему кадия и старшин; если же они в назначенное время не прибудут, то с жителями будет поступлено как с непокорными.

Затруднения, встреченные нами среди казанищенцев и эрпелинцев, были последовательно сообщаемы Скалоном и Коргановым генерал-лейтенанту барону Розену, который, по первым от них сведениям предписал полковнику Дурову двинуться с отрядом из Внезапной к с. Торкали и по прибытии туда отправить обратно баталион Московского полка, с двумя пешими орудиями, обеспечив заранее переправу через р. Сулак высылкою из Казиюрта к д. Костек ста человек егерей и 50 кумыков. Колонна эта должна была присоединить к себе одно орудие из числа [41] двух, назначенных к баталиону Московского полка, и. охранять стада, отнятые у койсубулинцев и находившиеся на костековских полях. Кроме того, Дурову было велено — в случае надобности присоединиться к отряду полковника Мищенко, а если бы обстоятельства того не потребовали, то оставаться в Торкали до распоряжения Мищенко и вообще до улажения всех дел с койсубулинцами. Получив эту инструкцию, Дуров немедленно двинулся по назначению и 12-го мая прибыл в лагерь подполковника фон-Дистерло. Так как суточный срок, назначенный эрпелинцам для высылки кадия и старшин, уже истек, то решено было двинуться к Эрпели, чтобы не дать времени жителям окончательно укрепить селение и получить секурс от койсубулинцев. Но предположение это не состоялось, так как старшины, во главе с кадием Гасаним-Магома, которого прислала Паху-бике в Эрпели после хунзахского дела, прибыли в лагерь и еще раз принесли повинную, представив также и четырех аманатов. Каранайцы, с своей стороны, прислали письменное заявление о покорности, объявляя, что они отрекаются от эрпелинцев и готовы исполнить все наши требования ³⁶.

Но эти уверения были сущею ложью, и Кази-мулла далеко уже перевешивал нас в доверии и искренности к нему наших затаенных недоброжелателей. В то самое время, когда эрпелинцы и каранайцы уверяли нас в своей покорности, они были в постоянных и весьма подозрительных сношениях с койсубулинцами, а именно с гимрынцами, унцукульцами и ашильтинцами, приготовившимися поголовно "к поднятию знамени бунта", и обязались снабжать их всяким продовольствием. Надежды Кази-муллы росли очень быстро,— и действительно, каждый день [42] доставлял ему приращение его единомышленников, "приходивших к нему толпами и обещавших умереть или истребить русские войска". Эрпелинцы и каранайцы не действовали пока открыто только потому, что не видели к тому предлога, но "положили под присягою защищаться до последней крайности", если бы нога хоть одного нашего солдата показалась в их селениях. Сам Улубей, в письме к г. л. барону Розену, удостоверял, что "на эрпелинцев нельзя иметь надежды, и они всегда готовы изменить нашему правительству". В доказательство их явного расположения к Кази-мулле он приводил тот факт, что когда имам прислал в Эрпели своего агента, и Улубей его арестовал — жители собрались поголовно, освободили его и отпустили домой ³⁷. И зная все это, мы однако продолжали, так сказать, любезничать с этим народом, вымогая у него бесполезную, мнимую и вовсе ненужную нам преданность. Понятно, что при таких обстоятельствах койсубулинцы продолжали затягивать с нами переговоры и этим, может быть, даже невольно давали возможность Кази-мулле воспользоваться временем и постепенно привлечь к себе вновь старых своих последователей. Грустнее всего, что в этом случае помог ему совсем нечаянно один из преданнейших нам людей — все тот же эрпелинский Улубей. Желая исполнить главнейшее стремление нашего начальства, оказать нам громадную услугу и тем отличиться перед нами, он ,,с большим трудом подкупил двух гимрынцев, чтобы они убили Кази-муллу". 4-го мая они подстерегли его при выходе из Гимры и сделали по нем дружный залп. Но увы! ни одна пуля не зацепила угодника. Конечно, эти оба неудачника скрылись с своими семействами под защиту и покровительство князя Улубея и [43] вознаграждения никакого не получили, а Кази-мулла, по распространившемуся тотчас известию о чудесном спасении его от смерти, вырос в глазах правоверных на целый аршин сразу и в несколько дней приобрел себе последователей даже и в среде тех, которые до сих пор громогласно отвергали в нем избранника божия. Таким образом, медвежья услуга Улубея и его сообщников принесла нам столько же ущерба, сколько пользы и славы нашему опасному противнику ³⁸.

Наконец, главнокомандующий увидел, что такой порядок вещей к добру не поведет, и приказал г. л. барону Розену и г. м. фон-Краббе открыть наступательные действия в земли койсубулинцев, арестовать Кази-муллу и наказать гимрынцев и унцукульцев. Для этого назначались, кроме действовавших уже отрядов, и войска вверенные полковнику Мищенко, который должен был выступить с ними 15-го мая и к 20-му числу, т. е. незадолго до праздника курбан-байрама, в соединении с другими отрядами, под общим начальством г. л. бар. Розена, подступить к убежищу имама и предупредить его поездку в Чечню, где он должен был окончательно устроить свое дело. Но и при этом бесповоротном решении не обошлось без всякого рода оттяжек и без того снисхождения и уступок, которые не раз на деле доказали нам всю их бесполезность. Прибыв в крен. Внезапную, генерал-лейтенант барон Розен вызвал к себе — должно быть, согласно совету Паху-бике — салатавских и гумбетовских старшин, и навел справки об отношениях их обществ к Кази-мулле. Старшины объявили, что он присылал к ним воззвание, в котором предлагал восстать и присоединиться к койсубулинцам, но они благоразумно ему в том [44] отказали. Чтобы фактом подтвердить свою преданность, старшины просили разрешения остаться им при начальнике отряда и содействовать покорности койсубулинцев. Барон Розен, не анализируя всесторонне эту просьбу, которая могла иметь целью наблюдение за ходом дел и умытие рук, если бы гумбетовцы и салатавцы в отсутствие своих представителей примкнули к имаму, не только изъявил на желание старшин согласие, но даже находил, что их присутствие при войсках обеспечивает ему спокойствие Гумбета и Салатавии. Мало того, предпринимая движение для решительных и окончательных расчетов наших с гимрынцами, командующий войсками, следуя повелению графа Паскевича, поставил однако себе в обязанность,— по соединении всех отрядов употребить возможные средства к покорению гимрынцев и заарестованию возмутителя Кази-муллы без неприязненных действий и прибегнуть к оружию только в случае неуспеха ³⁹.

Не забыты были в общем ходе дел и непосредственные соседи койсубулинцев — акушинцы, имевшие с ними постоянные мирные сношения. В интересах наших необходимо было знать, как посмотрят они на наш разрыв с койсубулинцами, и можем ли мы и на этот раз быть покойны насчет Акуши. Для этой цели в лагерь полковника Дурова был вызван Магомет-кадий и ему объявлено, "чтобы койсубулинцев считать неприятелями и прекратить с ними всякого рода сообщения". Кадий послушно принял это предложение, но при этом попросил дозволить ему войти в сношение с столь близкими для акушинцев соседями и посоветовать им прислать аманатов и исполнить наши требования. И тут, как во всех других случаях, не найдено ничего предосудительного: кадий уехал с полным [45] согласием Дурова и повез с собою условия, объявленные уже Коргановым ⁴⁰. В заключение барон Розен поставил себе еще один вопрос: что будет тогда, если при движении отрядов в Гимры к койсубулинцам присоединятся эрпелинцы, каранайцы, в особенности казанищенцы и все другие соседние горцы? Вопрос этот он сам же и разрешил следующим образом: тогда придется уж действовать против всех восставших обществ, и конечно встретить разные неудобства, которые и затруднят успех в предприятиях. А чтобы знать, будут ли действительно эти неудобства, он сообщил свое мнение маиору Корганову и потребовал от него заключения. Ответ Корганова был успокоительный, и барон Розен двинулся наконец 15-го мая с отрядом, стоявшим у Внезапной, в шамхальские владения ⁴¹. На другой день он прибыл к с. Эрпели и, пройдя его, соединился с отрядом полковника Дурова и расположился лагерем. Этот соединенный отряд состоял из рот полков 14-й пехотной дивизии — Московского, Бутырского, Тарутинского и 21-й дивизии Куринского (до 4 т. штыков), сотен Моздокского, Гребенского и Семейного казачьих полков (свыше 500 шашек), 6-ти орудий легкой № 3 р. 14 артил. бригады, 4-х легкой № 3 роты 21-й артил. бригады, 6-ти леткой № 2 роты 22-й артил. бригады, 4-х конно-артиллерийской казачьей № 6 роты, шести кегорновых мортирок, 350 дагестанских, преимущественно шамхальских, и 64 кумыкских всадников, с Сулейман-пашою, полковником Сурхай-ханом и другими владельцами. 21-го мая к этим войскам присоединился и отряд полковника Мищенко, из 1200 штыков Апшеронского полка, ста коней донского казачьего № 13 полка и трех орудий [46] легкой № 3 роты 21-й артиллерийской бригады, увеличивший собою силы генерал-лейтенанта барона Розена до шести тысяч человек.

Комментарии

1. См. "Кавказский Сборник" т. XI.

2. Отзыв гр. Паскевича к гр. Чернышеву 7 марта № 140,

3. За эту экспедицию Сурхай-хан и Ахмет-хан получили ордена св. Анны 2 ст., а Махмет-хан чин поручика.

4. Рапорты гр. Паскевичу ген. лейтенанта барона Розена 25 февраля и 7 марта №№ 42 и 53.

5. Донесение маиора Корганова 17-го марта № 17.

6. Д. арх. окр. шт., 1 отд. ген. шт., 1830 г., № 37.

7. Донесение Корганова 5-го марта № 10.

8. Донесение барона Розена гр. Паскевичу 27-го марта № 99.

9. Там же.

10. Донесение Корганова гр. Паскевичу 18-го марта, № 21, из Акуши.

11. Донесения Корганова 28-го марта и 1-го апреля №№ 25 и 29.

12. Из донесения Карганова гр. Паскевичу 26-го мая 1830 г. № 100.

13. Д. арх. окр. шт., 2 отд. ген. шт., 1830 г., № 30.

14. Д. арх. окр. шт., 1 отд. г. шт., 1830 г. № 68.

15. Донесение маиора Корганова 10-го апреля 1830 г. № 32 и отзыв гр. Паскевича к ген. адъют. гр. Чернышеву 7-го мая № 252.

16. Донесение гр. Паскевичу г. от к. Эмануеля 28-го марта 1830 г., № 289.

17. Предписание б. Розену 27-го марта, № 169.

18. Донесение гр. Паскевичу барона Розена 27 марта 1830 г. № 97.

19. Донесение барона Розена 31 марта № 110.

20. Рапорт барона Розена гр. Паскевичу 27 марта № 99.

21. Должно быть, тот самый фирман, который поднял на ноги Бейбулата и был читан им в Чечне при собрании народа.

22. Вероятно, это был гимрынец Доудил-Магома, бывший эрпелинский кадий, а, может быть, и Шамиль, который в это время постоянно и неотлучно при нем находился.

23. Донесения гр. Паскевичу 7 и 24 апреля №№ 117 и 139.

24. Донесение 2-го мая № 64.

25. Донесение писано 15-ге апреля № 38.

26. Кум-Тер-Кале или правильнее Кум-Торкали — селение в шамхальстве. Кум — значит лесок, а Торкали — название нескольких селений; значение слова неизвестно. (Сб. стат. свед. о Кавказе, т. 1).

27. Рапорт гр. Паскевичу 16-го апреля № 70.

28. Т. е. Джемал-Эддин.

29. Месяца и числа под этим письмом в переводе не означено.

30. Деревня в даргинском обществе, где Кази-мулла склонял жителей к принятию своего учения.

31. Часть Московского, Бутырского и Тенгинского пехотных полков и 100 человек 43-го егерского (всего 1297 чел.), казаки моздокского казачьего, гребенского и семейного войск (285 ч.), орудия легкой № 2 роты 22-й арт. бриг. и конно-казачьей № 6 роты (всего 6 орудий).

32. Донесения гр. Паскевичу маиора Корганова и г. л. барона Розена 22-го и 24 апреля №№ 139 и 49.

33. Донесения гр. Паскевичу г. л. б. Розена 27-го апреля № 133 и маиора Корганова 26-го и 30-го апреля №№ 54 и 57.

34. Донесение г. м. кн. Бековича гр. Паскевичу 3 мая 1830 г. № 7.

35. Донесение гр. Паскевичу г. л. б. Розена 4 мая 1830 г. № 149.

36. Донесения г. л. бар. Розена 8 мая № 187 и м. Корганова 12 мая № 81.

37. Донесение гр. Паскевичу г. л. бар. Розена 15-го мая № 225.

38. Донесение маиора Корганова 12 мая 1830 г. № 82.

39. Донесение г. л. барона Розена 15-го мая № 225.

40. Донесение гр. Паскевичу м. Корганова 12-го мая № 81.

41. Донесение барона Розена 15-го мая № 225.

Текст воспроизведен по изданию: Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник, Том 12. 1888