ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ВОЙНА НА ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ

С 1824 ПО 1834 г.

В СВЯЗИ С МЮРИДИЗМОМ

X.

Характеристика 1830 года. Воззвание Кази-муллы. Сущность и цели его учения. Общие военные предположения на 1830 год. Вооруженная деятельность Кази-муллы по распространению шариата. Подчинение им своей власти араканцев. Бегство кадия Сеида араканского. Переговоры с Мамед-кадием акушинским. Дальнейшие успехи Кази-муллы. Несговорчивость аварского ханского дома. Наши мероприятия против шариатистов. Подчинение шариату всех горских обществ. Движение скопищ Кази-муллы в Аварию. Поражение их при Хунзахе. Окончательное покорение джарцев и занятие нами их крепости Закаталы. Образование джаро-белаканской области и введение в ней русского управления.

Кази-мулла, холера и землетрясение — вот события, характеризующие собою 1830-й год на восточном Кавказе.

Громадные сборища горцев в Дагестане в конце 1829-го года были отнесены к обыкновенному устарелому явлению, конечный результат которого состоял в [146] нападении на Кахетию вместе с джарскими лезгинами. Никто тогда не знал и не думал, что, благодаря достаточно распространившейся в то время пропаганде Кази-муллы, сборища эти имели другие цели, которые составляли идею этого проповедника. Цели эти лучше всего выразились в воззвании Кази-муллы в 1829 г. к горским народам и в основанных на нем решениях некоторых народных собраний, из которых усматривается настоящий смысл учения "шиха" и его последователей. Воззвание, положившее начало религиозно-политическому перевороту в горах, было такого рода ¹:

«О Боже, соверши сие благополучно и счастливо! В алкоране повелено: «о православные! не дружитесь с тою нациею, на которую падает гнев божий, но сопротивляйтесь тем, которые суть неверные и воюйте против них по самой возможности вашей. Оседлайте лошадей ваших на пути божием, и тем стращайте врагов божиих и ваших, кои суть беззаконники». А повелевает Господь Бог нам: «деритесь и истребляйте тех, кои не веруют в Бога и в будущую жизнь, не удаляются от грехов Богом воспрещенных, не соблюдают истинной веры, явно уничтожающей прочие». Да, конечно, вы предпочитаете на сем свете жизнь и гордитесь ею более, нежели пользою на том свете. Напротив, счастье и жизнь на сем свете кратковременны. Мы не можем себе доставить ничего кроме того, что только один Господь Бог желает для нас. Он есть создатель и защитник, ему предоставляют все православные дела свои. Да разве они надеются на уважение сотоварищей! Но нет, почитается один только Бог — и другой никто; да и не может быть почитаем, если он не Бог! Да, конечно, вы боитесь их, чтобы не получить вреда и оставляете против них [147] войну. Един Бог есть истинный, вы должны его только страшиться; следовательно, вы обязаны против другой нации воевать и не оставлять приказаний божиих без исполнения, если только вы правоверные. Различие дня и ночи и сотворение неба и земли суть твердое доказательство существования Создателя и всемогущего Бога, коего знать необходимо для потомков Адама. В алкоране повелено: «те, кои не имея упования пользоваться зрением моим, остаются довольными вселенным житием, коим обеспечены, и, находясь в заблуждении, не разумеют повеления и знака моего — да подвергнутся вечному адскому огню; а те, которые, будучи православными, сохранят благонравное поведение — будут приняты Богом, если однакож они, исполняя его повеления, удалятся от грехов; таковые конечно могут удостаиваться рая, в котором будут пользоваться блаженством и вечною жизнью». О господа духовные дагестанские! Вы вошли в число невежд, умножили пристрастие и корысть вашу для стяжания мирского имущества, без всякого разбора и различия благодати от греха, и, не внимая наставлениям в алкоране изложенным, не страшитесь всемогущего Бога, которого да молим, да просим, чтобы указал нам вообще путь истины и блага» ².

К владетельным лицам Кази-мулла написал особые собственноручные письма, и, не смотря на отказ Паху-бике, все-таки более других налегал на аварский ханский дом. На этот раз он избрал предметом своих увещаний не хитрую, разумную и вероломную ханшу, а молодого и еще неопытного правителя Султан-Абу-Нуцал-хана. Он писал ему, между прочим:

«Поелику ты в Дагестане главный хан и утешитель, то изъявил бы свое согласие на волю божию и действовал вместе с мусульманами». [148]

На это хан ему отвечал:

«Хотя я нахожусь при своей вере и повинен воле божией, но на предложение никак не могу согласиться совокупно с аварским народом и прочими моими подвластными и удалиться от высокого покровительства и подданства Великого Государя Императора» ³.

Как ни прискорбно было проповеднику еще раз получить подобный отказ, но он не приуныл, уверенный в силе, правоте и важности своего учения, а также и во всеисцеляющем времени, которое, по его соображению, должно раньше или позже рассеять заблуждения хана, в особенности при последующих удачах шариатистов.

Воззвание же Кази-муллы к дагестанским народам вообще сильно повлияло на умы и сердца его читателей. В разных местах начали собираться в конце 1829-го года народные собрания, которые, руководясь поучениями проповедника и правилами шариата, провозглашенными приверженными ему там и сям кадиями, постановили: "стараться избегать или просто отложиться от зависимости русского правительства и дорожить свободою; 2) избегать по возможности или вовсе прекратить всякое сношение с русскими и подвластными России; 3) за всякое смертоубийство виновного наказывать не штрафом, как водилось, но лишением жизни; за воровство же и подобные тому проступки виновных подвергать телесному наказанию. Учинивший то или другое не находит убежища ни в какой деревне, а выдается на суд той деревни, где имеет жительство. 4) За открывшееся прелюбодеяние, если оное произошло с согласия, виновные наказываются лишением жизни; такой же участи подвергается и учинивший насилие в сластолюбии к женщине или мужчине. [149] 5) Употребление горячих напитков вовсе уничтожается. 6) Женский иол не должен показываться мужчинам, при внезапной же встрече закрывать лицо покрывалом" ⁴.

Нельзя крайне не удивляться тому, что все эти явления среди горцев, все фанатическое брожение, происходившее у них около двух лет и готовое вот-вот разразиться страшною бурею, было совершенною тайною не только для главнокомандующего, но даже для ближайших местных начальников в Дагестане и на левом фланге линии — г. м. фон-Краббе и г. м. Энгельгардта 3-го. Все их сведения о готовившемся всеобщем перевороте ограничивались — и то лишь в последнее время — тем, что распространяется новое учение с целью улучшить нравственность мусульман, и создана какая-то секта шихов — и больше ничего. Но в чем состоит сущность этого учения, что это за "шихи", и кто представитель и руководитель всего этого — не знали даже наши ближайшие к месту деятельности Кази-муллы начальники, как например воинский начальник кр. Бурной маиор Ивченко, который в самый разгар деятельности проповедника, когда он уже собирался идти в Аварию, писал начальнику отряда:

«Принятая охотно весьма многими деревнями шамхальского и мехтулинского владений секта, изменяющая многие прежние обычаи, а особенно употребление горячих напитков, к которым вообще горские народы имеют пристрастие, явно показывает, что они хотят образовать что-то особое. Тайну сию трудно и почти невозможно открыть, но наверно можно полагать за настоящую их цель, что введением новой секты поселится в народе единодушие и рвение к защите свободы» ⁵. [150]

Действия и распоряжения графа Паскевича в конце 1829 и в январе 1830 годов шли сообразно его неведению об успехах Кази-муллы. Окончив так счастливо персидскую и турецкую кампании, и удостоившись за последнюю возведения 22-го сентября 1829 года в сан фельдмаршала, главнокомандующий, остановив внимание на прошлых событиях, происшедших на Кавказе, пришел к заключению, что "необходимо принять деятельные меры к усмирению горских народов, частные наказания коих чрез отдельные экспедиции и поиски в их земли доселе столь же мало имели успеха, сколько меры кротости и даже попечительности нашего правительства об улучшении их состояния". Государь Император изволил вполне согласиться с этим мнением и полагал воспользоваться соединением войск на Кавказе и решительным ударом положить конец грабежам и разбоям горцев, принудив их к постоянному повиновению. Для достижения этой цели Его Величество считал полезным "произвести одновременный поиск против всех горских народов, завладеть всеми важнейшими пунктами их земель, а в особенности низменностями, и таким образом, лишив средств к пропитанию, заставить их покориться".

Таков был общий план, начертанный Императором сообразно с мыслями графа Паскевича. Не ворвись Кази-мулла в 1830 году в сферу наших предположений с своими вполне неожиданными для нас контр-соображениями — почем знать, может быть мы раз навсегда достигли бы цели и лишили бы горцев возможности поднять против нас оружие на целые тридцать лет.

Государь Император, выражая свои желания графу Паскевичу, исходил из той мысли, что слава оружия нашего, распространившаяся по всему краю по случаю [151] наших побед, должна убедить горцев в ничтожности их сил и в невозможности нам противиться. На этом основании Его Величество и не мог предполагать слишком упорного с их стороны сопротивления, и чтобы ускорить их усмирением — предоставлял в распоряжение фельдмаршала на время экспедиций 14-ю и 20-ю пехотные дивизии. А чтобы по возможности сблизить первую из них с Россиею, не отвлекая от участия в общем поиске против горцев, Государь находил полезным расположить ее на линии в виде резерва, "на тот случай, если бы горцы, теснимые с противной стороны, отважились бы держаться на линии". 20-я дивизия должна была служить подкреплением свободным войскам 21 и 22 пехотных дивизий и грузинской гренадерской бригаде, и для этого сосредоточиться в окрестностях Тифлиса, или где содействие ее явится нужным. Самый поиск Государь предполагал начать с открытием весны от Каспийского моря. Впрочем, Его Величество в сем последнем случае не стеснял графа Паскевича действовать по обстоятельствам ⁶. Вследствие этого разрешения, фельдмаршал признал необходимым открыть военные действия на восточном Кавказе не от Каспийского моря, где жили преданные нам, по его мнению, шамхальцы и акушинцы, а со стороны джарцев, потом у лезгин (глуходар) и наконец у чеченцев.

Не зная ничего о происходивших в это время в Дагестане событиях ⁷, гр. Паскевич предписал г. м. [152] фон-Краббе собрать только к исходу мая близь Дербента особый отряд, который мог бы двинуться туда, куда потребует надобность. В распоряжении генерала Краббе были тогда апшеронский и куринский полки (в трехбаталионном составе каждый), составлявшие 1-ю бригаду 21 пехотной дивизии, 9-й и 10-й линейные гарнизонные баталионы (в Баку и Дербенте), бакинский артиллерийский гарнизон (117 чел.), донской № 13 Шурупова полк и легкая № 3 рота (капитана Греченевского) 21 артиллерийской бригады. Из числа этих войск, по две роты должны были остаться в Нухе, Шемахе и Бурной и три женатых — при своих штаб-квартирах, а остальные, в числе 3000 человек, с сотнею казаков и шестью орудиями, должны были войти в составь действующего отряда, начальство над которым вверялось командиру апшеронского полка полковнику Мищенко 1-му. Не открывая генералу Краббе настоящих своих целей, главнокомандующий между прочим сделал те распоряжения относительно разыскания дорог и положения Аварии, которые ясно указывали, что он намерен был двинуться к Хунзаху, а оттуда в Чечню, в деревню Андрееву и в Кахетию ⁸. Пока мы комбинировали наши планы и составляли раскладки для одновременного и всеобщего покорения горцев, Кази-мулла энергично работал по приведению в исполнение противоположного нам плана — об освобождении всех этих горцев от нашего владычества. Имея к 1830 году в разных местах своих кадиев, подчинив своему учению почти все шамхальства, значительную часть аварцев, гумбетовцев, салатавцев и кумыков; располагая духовенством в Койсубу, и заручившись полною преданностью черкеевцев, а в особенности их кадия Таймасхана, он организовал при себе толпу [153] приверженцев в числе до 400 человек, посредством которых имел возможность в крайнем случае поддержать свои цели вооруженною рукою. Среди отдельных личностей был единственный человек, которого он опасался, и сильное влияние которого на умы дагестанского духовенства могло составить некоторую преграду его замыслам. Этот человек был Сеид-эфенди араканский. Кази-мулла думал о нем неустанно и признал наконец, что пора уничтожить его обаяние в среде духовенства и народа не нравственным давлением, а силою, освободиться от него и тем подчинить себе послушных и преданных ему араканцев. С этою целью в начале января он отправился, в сопровождении толпы мюридов, к своему бывшему наставнику. Кадий никак не предполагал, чтобы некогда почтительный и прилежный его ученик мог посягнуть на его убежище, поэтому не ограждал себя никакими предосторожностями, и сам в это время был в гостях у Аслан-хана. Приблизившись к Араканам с громким неслыханным еще доселе возгласом "нет Бога, кроме Бога единого" (ля-иль-аллагу, иль-алла), четырхсотенная толпа, облаченная в белые чалмы, остановилась в нескольких десятках саженей от селения. По требованию Кази-муллы жители выслали к нему 30 почетных лиц, и он их тотчас объявил своими аманатами. Войдя затем в селение, он приказал араканцам присягнуть на шариат, грозя в противном случае истреблением их деревни — и араканцы присягнули. Тогда он велел собрать со всех дворов приготовленное для продажи виноградное вино и вылить его на улицу. Войдя в саклю Сеида, и не застав эфендия, он приказал уничтожить всю его посуду с громадным запасом вина и не пощадил даже его сочинения, над которыми ученый трудился в продолжение всей своей [154] жизни. Сеид-эфенди, не зная об этих проделках, спокойно возвращался домой; но когда при приближении его к Араканам ему сказали о похождениях его ученика, он проклял его и удалился в Кизикумух под покровительство Аслан-хана. Кази-мулла утвердился пока в Араканах, избрав их на короткое время центром своих действий. Эти действия он направил прежде всего против своих соплеменников койсубулинцев, на которых с одной стороны весьма благоприятно для целей его повлиял пример гимрынцев и унцукульцев, а с другой — поучения уже приверженного ему духовенства. Среди этих экскурсий он узнал, что некоторые представительные лица у кумыков, а в шамхальских владениях каранайский кадий шейх Магома (Магмед) и немногие эрпелинские старики, преданные адату, колеблют его учение и провозглашают народу, что не должно следовать тому, чему не следовали их отцы и деды. Имам тотчас направился в шамхальство с частью своих приверженцев, взял из лучших фамилий аманатов, арестовал кадия Магому и пятерых главных своих противников обеих деревень, ⁹ затем поступил точно также и с некоторыми кумыкскими князьями и всех их отправил в Гимры и Унцукуль для содержания в ямах, которые заблаговременно устроил для ослушников его учения. Эти ямы были ничто иное, как глубокие, в три сажени, погреба, имевшие от двух до трех саженей в диаметре, с небольшим отверстием вверху, прикрывавшимся дверью, чрез которую опускали и вынимали узников. Вместо кадия Магомы он назначил койсубулинца из с. Ашильты — Абдуллу. В присулакском селении Миатлы проповедник также встретил [155] противоречие местного кадия, но выстрелом из пистолета, прекратившим существование этой духовной особы, разрешил все недоразумения. Посадив на место убитого кадия одного из своих приверженцев, и приведя миатлинцев к присяге на шариат, Кази-мулла вернулся обратно в Араканы.

После Сеида араканского наиглавнейшею и интересною духовною особою для энергичного агитатора был Мамед-кадий акушинский, имевший громадное влияние на все могущественное даргинское общество. Не рискуя однако вломиться к нему так, как это сделал в отношении Сеида, потому что кадий был вместе с тем и правителем народа, Кази-мулла выразил ему свое желание прибыть в Акушу и написал письмо такого рода: "старайтесь восстановить сию упадшую веру, научайте народ двум словам признания (т. е. нет Бога, кроме Бога и Магомета его пророка) с их значением и обязанностью, главным молитвам и условиям оных, истинному православию и большим 467-ми молитвам; разлейте пьяные напитки ваши; прикажите женам покрывать свои лица и приготовьтесь к сражению перед возобновлением веры; сражайтесь с врагами вашими, как против отступников, нелюбящих своей веры; будьте такими, как мы были прежде, до приближения смерти, и одною рукою на поражение врагов божиих, нелюбящих истинной веры". Кадий отвечал ему, что он делает все то, что указано в шариате, а насчет прибытия к нему просил отложить всякое попечение ¹⁰. На первый раз для Кази-муллы было довольно и того, что шариат в Акуше соблюдается.

Успокоив себя насколько было возможно относительно [156] двух важнейших духовных особ в крае, Кази-мулла счел своевременным приступить к окончательному подчинению своей теократической власти все те общества, а в особенности их правителей, которые доселе еще не приняли его учения. Хотя он и имел на своей стороне большую часть духовенства, но этого было недостаточно, чтобы вполне рассчитывать и на податливость вообще всех дагестанцев. Наученный опытом в шамхальстве, он решил повлиять на них подчинением себе одного или двух селений в каждом, которые бы составили заразительный пример для остальных. Эти последние, по его соображению, будут таким образом достаточно подготовлены к уступкам, и если сдадутся не вполне добровольно, то по крайней мере без особенного сопротивления. Первый опыт применения такой тактики он произвел над жителями андийского селения Ансальты, потом в Когуляле, подчиненном аварскому дому, и в некоторых других местах — и везде приобрел желаемый успех. Действуя в этом смысле и роде почти до Хунзаха, Кази-мулла к концу января 1830 года насчитывал под своим знаменем массу последователей, которым объявил, что, в случае его призыва, они должны будут явиться вооруженными на условленный им пункт. Только близь Гагатля он должен был употребить силу против бахлухцев, куядинцев и их немногих соседей, которые были встревожены неожиданным появлением мюридов и, не зная настоящей их цели, выступили к ним на встречу с оружием в руках ¹¹. Но этот небольшой эпизод завершился полным торжеством Кази-муллы во всех отношениях. [157]

После этого проповедник шариата мог вполне сосредоточиться на заветной своей мысли о повсеместном и окончательном обобщении своего учения и о привлечении к себе владетельных особ, подобно тому, как привлек Абу-Муселима, который разделял все его труды по распространению шариата не только в шамхальстве, но даже в Аварии и в Мехтули. Мало того, Абу-Муселим, прибыв к своему шурину в Аймяки, приглашал его присоединиться к нему и следовать вместе с ним в Параул, но Ахмет-хан отвечал: "вы слишком не спешите, а я туда непременно приеду". После от ого Абу-Муселим отправился в верхний и нижний Дженгутай и призвал жителей к содействию Кази-мулле, но и дженгутайцы, не дав ему прямого отказа, ответили, что "пока не приедет Ахмет-хан, они не могут изъявить никакого согласия". Хан же их Ахмет, хорошенько подумав, пришел к заключению, что гораздо благоразумнее выждать результата действий имама и не бросаться пока в омут окрестя голову. Чтобы отклониться также и от Абу-Муселима по законной причине, он явился в Тифлис и просил разрешить ему участие в предпринимавшейся в то время гр. Паскевичем экспедиции против джарцев. Примеру его поспешили последовать Сурхай-хан аварский и Ибрагим-бек карчагский майсум табасаранский, которые таким образом и увернулись от всякого открытого вмешательства в дела Кази-муллы ¹². Не зная ничего об уклонении Ахмет-хана от данного им слова, Абу-Муселим велел приготовить, по поручению имама, три знамени для партий Мамада-Гады, [158] Абдурахмана-Гады и Ибрагима, и под сенью их стал вербовать вооруженные толпы ¹³.

Для разрешения первой своей задачи, то есть повсеместного обобщения своего учения, Кази-мулла поручил приверженным ему кадиям пригласить на общее собрание всех духовных лиц Дагестана, чтобы преподать им окончательные наставления для однообразных повсюду действий, а тем, которые почему-либо не явятся по приглашению — сообщить эти наставления письменно. Кадии в точности исполнили его приказание — и в Гимры прибыла масса духовных представителей с разных концов края, даже из Дербента. Кази-мулла истощил перед ними все свое красноречие, все свои знания и вызвал в среде их восторженные возгласы неподдельной преданности, а также выражение единодушного стремления восстановить приниженную и ослабленную религию, во имя единства и процветания мусульманской нации. Собрание торжественно и на этот раз всенародно провозгласило его имамом. В заключение своей горячей и пространной речи оратор ловко перешел к своим политическим задачам и сказал:

«Мы не обратили внимания на неверного и сильного врага нашего и на его приготовления. Он завладел Акушею, Тарками, Мехтули, Хунзахом, победил Персию и Турцию; теперь мы услышали еще, что он появился уже в чарской провинции. Из всего Дагестана только койсубулинская и кунбутайская ¹⁴ провинции, с их окрестностями, да и аварское ханство с принадлежащими ему землями и народ Гартолу (?) сохранили свою независимость. Правители аварского ханства, бывшие главнейшими [159] владельцами Дагестана, ищут мира с русскими. Нуцал-хан еще молод и не может рассуждать; мать же его Паху-бике умная и рассудительная женщина, и с нею мы поговорим и посоветуемся».

Собрание единогласно решило, что лозунгом народа отныне должна быть война против неверных, и что аварский ханский дом обязан непременно примкнуть к общему делу, а Кази-мулле предлежит употребить к тому все способы. Но этого не нужно было внушать имаму, так как в этом смысле была намечена им его вторая задача, и он знал, что ему делать. Распуская собрание, он предупредил всех присутствовавших, что, по первому его требованию, они должны тотчас же призвать к оружию все население Дагестана. После того немедленно он отправил к упрямой ханше преданного ему более всех других гимрынского кадия для последних и решительных переговоров. Не прошло и двух дней, как этот кадий стоял уже лицом к лицу с матерью Нуцал-хана и говорил ей:

«Ты — дочь покойного владетеля нашего Омар-хана, а потому мы требуем от тебя и от сына твоего Нуцал-хана подать помощь вере и предписаниям корана».

Паху-бике призадумалась и отвечала, что об этом важном вопросе поговорит с народом и со всеми своими подчиненными. Созвав затем собрание из ученых и духовных лиц, она отправила к ним своего сына; но собрание, "выразив ему совершенное доверие и покорность", потребовало однако прибытия самой ханши. Она явилась. Присутствующие заявили ей:

«Хотя мы тебя и боимся, но должны объявить, что имеем на сердце: мы просим тебя вспомоществовать закону, о чем умоляют нас все соседние мусульмане.

— Разве не мусульмане и мы также? возразила им ханша. [160] Мы читаем священный коран, постимся в рамазан, молимся по пяти раз и подаем милостыню. Разве не в этом состоит закон?

«Точно так — отвечали ей; но мы просим тебя соединиться с Кази-муллою и его товарищами, поелику видим в его советах пользу и добро себе. Россия завоевала все сии области; быть может, возымеет и против нас свои намерения. Посему непременно надлежит нам соединиться вместе и приготовиться, и, прервав мир с нею, как желает Кази-мулла и его товарищи, послать к нему с войском нашим сына твоего Омар-хана и сделаться, так сказать, единою рукою владетелю нашему Нуцал-хану».

Произошел перерыв, во время которого Паху-бике, посоветовавшись с духовными лицами, отвечала:

— Не верьте словам Кази-муллы. Вступив в подданство Государя Императора и учинившись верными его слугами, вам неприлично употреблять обман перед могущественным Его престолом, и поэтому не требуйте, чтобы я послала с вашим войском сына моего к сообщникам Кази-муллы.

«Ты веришь неверному врагу нашему — отвечали ей, но не веришь словам Кази-муллы. Какая нам польза в жизни, когда мы обманемся? Клянемся Богом, мы не думали, чтобы ты сказала сие. Сыну твоему Нуцал-хану было бы это извинительно только по малолетству» ¹⁵.

Ханша обещала подумать и распустила собрание. Но она ничего нового не придумала и не имела более никаких переговоров с народом, который, разорвав на этот раз с нею связи, последовал своему убеждению. [161]

Кази-мулла, получив от гимрынского кадия подробные сведения о результате совещания, происшедшего между ханшею и народными представителями, увидел, что на аварцев он может положиться, а с ханским домом, его приверженцами и жителями Хунзаха ему церемониться более нечего, и нужно наконец прибегнуть к силе.

Кази-мулла был вполне уверен в успехе, и поэтому заранее начертал себе и дальнейший план действий, а именно: по овладении Хунзахом, отправиться в деревню Андрееву, произвести всеобщее возмущение у кумыков, присоединить к себе чеченцев и всеми силами действовать против наших крепостей ¹⁶.

Сведения о быстрых и обширных успехах имама, притом сбивчивые и неокончательные, достигли до нашего начальства в Дагестане и на левом фланге только в начале февраля, когда он приготовлялся идти в Аварию. За отсутствием окружного начальника фон-Краббе, командир апшеронского полка полковник Мищенко сделал следующие распоряжения: баталион куринского полка, с двумя легкими орудиями, командировал из Кубы в Дербент и предписал подполковнику фон-Дистерло усилить его по прибытии туда сколь возможно, присоединить к нему еще одно орудие и отправиться во владения шамхала тарковского для охранения их и мехтулинского ханства от вторжения мятежников; оружия без крайней необходимости не употреблять и стараться обойтись внушениями; вызвать к себе сыновей шамхала и наблюдать за их поведением, и если бы действительно оказалось, что Абу-Муселим виновен в предосудительных против нашего [162] правительства предприятиях, то арестовать его и посадить в дербентскую крепость. Дербентскому коменданту предписано собрать конницу и отправить на усиление отряда Дистерло; Аслан-хану сообщено о высылке туда же двухсот конных казикумухцев; акушинскому кадию предложено вооружить народ и рассеять мятежников, если бы они появились в Акуше; начальнику крепости Бурной приказано принять меры к обороне ее; ширванскому коменданту подполковнику фон-Ашебергу дано знать о высылке шести рот по алты-агачской дороге в Кубу. Вслед затем, возвратившийся из поездки по краю г. м. фон-Краббе приказал немедленно собраться и всему отряду, предназначенному с мая месяца для военных операций.

Полковник Мищенко, вступив в командование отрядом, но не имея все-таки окончательных достоверных сведений о деятельности Кази-муллы, сообразно которой мог бы направить свои собственные действия, обратился за известиями к Аслан-хану кюринскому. Последний, подтверждая об успехах проповедника среди аварцев и даже будто бы акушинцев, прибавил, что о злом его намерении он знал и прежде, но не уведомлял Мищенко собственно потому, что ,,русские, не узнавши сами настоящее, не всегда могли поверить, а тем более, что лезгины хотя и часто заблуждаются в подобных случаях, но, прежде чем начнут дело, сами разойдутся'". Сторонниками Кази-муллы в даргинском округе Аслан-хан называл жителей двух селений — Акуши и Цудахара, которые и приняли секту, "выдуманную козием" (газием). Кроме того, он сообщал, что она закралась и в его владения, откуда несколько человек уже бежали к проповеднику, который с передавшимися на его сторону народами имел намерение напасть на его деревни, [163] но не сделал этого по неизвестным причинам. Довольно пространное и небезынтересное письмо свое Аслан-хан дополняет известием, что подвластные ему жители хотя и жалуются на тягость всякого рода повинностей, но, не обращая на них внимания, он приказал непременно выставить назначенное число воинов, "в храбрости которых нельзя сомневаться". Это письмо заключалось словами:

«Торопиться действием против невежд, последовавших намерению кадия Козу, не надобно, ибо я очень уверен в слабоумии сих народов, которые не могут ничего вредного сделать русским; они скоро укротятся и останутся по-прежнему спокойны» ¹⁷.

Но деятельность Кази-муллы и его последователей в это время явно противоречила тому, что думал и говорил по поводу ее этот наиболее компетентный в данном случае человек, мнения и указания которого были принимаемы нами в руководство. По первому призыву Кази-муллы, под знамена его собралось до трех тысяч человек его последователей из сс. Балаханы, Араканы, Кодуха, Гимры, Унцукуля, Эрпели, Караная, Ишкарты, Черкея, Гергебиля и других мест ¹⁸, с которыми он не медля четвертого февраля вступил в Андию, где надеялся присоединить к себе новые тысячи. Жители попутных селений Ирганая и Казатлы попробовали воспротивиться имаму и на угрозу его вздумали даже ответить оружием; но в схватке, происшедшей 5-го февраля, лишились 27 убитых, многих раненых и должны были смириться, раскаяться и выдать 60 аманатов, которые [164] были отправлены в Унцукуль и Гимры ¹⁹. Такой пассаж повлиял весьма поучительно на все ближние и дальние аулы, жители которых толпами начали увеличивать скопище имама. Затем Кази-мулла, имея далее своим проводником Гамзат-бека, никакого противодействия более не встречал. Вступив на безводный путь, он приказал немногим самым преданным своим мюридам зарыть в земле на разных пунктах бурдюки наполненные водою, чтобы тем обеспечить насущную потребность ополчения. Когда оно прибывало на роздых или на ночлег, Кази-мулла велел отрывать землю, под которою таилась приготовленная вода и, распаривая бурдюки взмахом шашки, предоставлял людям и лошадям утолить свою жажду ²⁰. Таким образом он вступил в границы Аварии. Может быть, попутные фокусы имама и не клонились к тому, чтобы явиться в глазах правоверных новым Моисеем, и имели целью просто напоить их водою, но воины его взглянули на это по-своему, и в особе своего предводителя видели не только угодника божия, но уже и чудотворца. Понятно, что под влиянием таких воззрений обаяние Кази-муллы становилось беспредельным, и насколько оно стало велико со вступлением в Аварию, видно опять-таки из слов Аслан-хана, который писал к полковнику Аслан-бек Садыкову:

«Объявляю вам и прошу после получения сего доложить г. полковнику Мищенко, чтобы дела Кази-Магомета, явившегося ныне в Аварии (где и теперь находится и проповедует новую секту), не считать маловажными, ибо последователи его уважают в нем [165] пророка и готовы, в какую бы он сторону не взглянул, исполнить все его желания и повиноваться его знамени. Причем он довел их до той степени, что делает такие же успехи, как и прежние наши пророки, которых и я делать не могу; народ же боится его наказания, как бы самого царя. Не безызвестны вам древние наши обычаи насчет преступников, что тот, который сделает смертоубийство, не выдается в руки правосудия для получения по важности своего преступления достойного наказания. Он отвергает сей обычай и постановил на сей предмет закон; у себя же имел до 70 или 80 человек, которых содержит в тюрьме. Сеид-эфендия выгнал из его дома, а сына его посадил в тюрьму. Сеид-эфенди приехал ко мне, а ныне находится в бегах и, не смея по боязни прибыть в свой дом, желает обратно возвратиться ко мне. Таковых происшествий и дел поныне никто здесь не видал и не помнит. Я сам нахожусь в большом страхе, потому что все акушинцы, цудахарцы и аварцы передались к нему. Молла Джамал ²¹, которого вы знаете, также бежал к нему. Сей возмутитель в такой теперь силе, что кому бы он не предложил что ни есть исполнить, то всякий принимает сие с большим удовольствием. Он назвал себя шихом и законодателем, и как я полагаю, то не иначе успокоится, пока не увидит успеха в своих намерениях. Табасаранцы скрытным образом условились с ним и готовы на исполнение всех его желаний» ²².

По случаю заявления Аслан-хана об акушинцах и цудахарцах, Мамед-кадий акушинский писал полковнику Мищенко:

«Акушинское и даргинское общества с Козуем, не соединились и не будут согласны слушать дурачество, как я, их [166] кадий, не допущу, чтобы послушали его слова. Главнокомандующим сделан я кадием, а потому должен наблюдать, чтобы не допустить их в худые дела и для того буду всегда осторожен» ²³.

Что же касается до Сеид-эфенди, то он действительно скрылся в деревне Шаргаявул и оттуда "просил прощения у Кази-муллы", но тот ему отвечал: "не прощу тебя, пока ты не будешь мною схвачен, арестован и наказан" ²⁴. Устрашенный алим обратился к защите Аслан-хана, и желая ему услужить, между прочим сообщал, что скопище его бывшего ученика простирается до 60 тысяч человек ²⁵, и он намерен придти с ним в кюринское ханство и там вооруженною рукою потребовать присоединения к себе хана и его подвластных. Услуга Сеида была очень некстати, так как он, в связи со всеми предыдущими обстоятельствами, до такой степени перетревожил кюринского владетеля, что воззрения его на ход событий и на Кази-муллу с его последователями мгновенно изменились, и он, вслед за первым письмом, сообщал полковнику Мищенко:

«Нельзя считать дела сего маловажным; надобно поспешить донесением главнокомандующему и уведомить также Ибрагим-бека карчагского о намерениях подвластного ему народа. Если хотите выслать войско против возмутителей, то посылайте сколько можно более, и не велите стоять оному в поле, а советую держаться в крепостях, ибо скопище козиево будет чрезвычайно большое» ²⁶.

Аслан-хан, не смотря на прежние свои миролюбивые [167] отношения к Кази-мулле, действительно имел основание опасаться у себя во владениях всего того, что произошло в шамхальстве, так как, независимо от неудовольствия народа по случаю тягости повинностей и значительной с него подати, сыновья его и некоторые беки видимо выходили из повиновения и на неоднократные его требования даже не являлись к нему. Кроме того, в Аслан-хане явилась уверенность, что если Кази-мулла придет к нему в гости, то никто из подвластных его не поднимет и руки против него. В виду этих обстоятельств и общего пожара, охватившего уже не только шамхальство, но и мехтулинское ханство ²⁷, сюргинское общество, бывшую гамри-эзеньскую провинцию и Кайтаго-Табасарань, полковник Мищенко, "дабы не подвергнуть незначительный отряд войск наших буйству чрезмерного скопища мятежников", предложил подполковнику фон-Дистерло приостановиться выступлением из Дербента, а если он уже оттуда выступил, то ожидать в с. Каякенте присоединения прочих войск, назначенных в состав отряда ²⁸.

О предположениях Кази-муллы относительно кумыков и чеченцев, и о том, что у него готово полчище до шести тысяч человек, командующий левым флангом линии, начальник 14 пехотной дивизии г. л. барон Розен 4-й ²⁹, получил первые сведения от и. д. главного [168] кумыкского пристава полковника князя Мусы Хосаева. Не зная еще о движении этого полчища в Аварию, тем более о результате похода, барон Розен 13-го февраля выступил из Грозной к д. Андреевой с 300 штыков 43 егерского полка и двумя орудиями легкой № 2 роты 22-й артиллерийской бригады; полковнику Ефимовичу он приказал двинуться в Внезапную с 200 казаками моздокского казачьего полка и двумя конными орудиями; командировал из терского казачьего войска и из моздокского казачьего полка по 100 казаков, с двумя конными орудиями, во вновь строящееся казиюртовское укрепление; бутырскому пехотному полку велел выступить форсированным маршем в д. Андрееву, присоединив к себе в ст. Щедринской четыре орудия легкой № 2 роты 22-й артиллерийской бригады, и наконец, московский пехотный полк придвинул из г. Александрова в сел. Александрию, близь Георгиевска.

А Кази-мулла, тем временем, усилив свое скопище в Андии, как сказано, до шести тысяч человек, распоряжался в Аварии. В плеяде его сотрудников насчитывалось много имен, входивших уже в известность среди народа, каковы: Шамиль, Гамзат-бек, Ших-Шабан и другие, не говоря о мулле Магомете ярагском, который был по большей части неразлучен с имамом и своим влиянием, а в особенности красноречием, оказывал ему громадные услуги. Не было только никаких представителей из Чечни. Впрочем, лжепророк Авко, с четырьмя своими приверженцами, выехал в Койсубу, чтобы примкнуть к имаму, но не поспел и с дороги должен был возвратиться домой ³⁰. Аварцы хотя были сторонниками нового учения и в особенности его представителя, но при [169] первом призыве о присоединении к нему с оружием несколько замялись, потому что, по их словам, будучи народом бедным и ведя в русской земле торговлю бурками, составлявшими исключительный их промысел, они боялись лишиться права на выезд в наши владения, а следовательно и утратить самый важный способ к своему пропитанию. Но колебание их продолжалось недолго, и в течение нескольких дней под знамена Кази-муллы стало до десяти деревень. Силы имама выросли свыше шести тысяч человек ³¹. С этим довольно грозным полчищем он двинулся к резиденции ханов, куда давным-давно не подступала ни одна вражеская нога, и расположился биваком у д. Ахальчи, на долине, в конце которой виднелся Хунзах, примыкавший с юго-запада к глубокому оврагу и значительно укрепленный Нуцал-ханом разными сооружениями, главную роль среди которых играли почти неприступные каменные завалы. Селение это вмещало в себе 700 дворов и состояло преимущественно из беглецов всех обществ Кавказа (абреков), которые укрывались от правосудия под крылом Паху-бике. Естественно, что таким людям шариат и с ним Кази-мулла были вовсе не нужны, и весь их расчет состоял в том, чтобы не лишиться своего убежища и покровительства ханши. Коренное, не очень значительное, население аварской столицы, вместе с этими абреками, могло выставить до двух тысяч воинов, и ханша их немедленно призвала к оружию. [170]

Масса неприятеля не могла не встревожить весь ханский дом, вследствие чего благоразумная Паху-бике, прежде чем решиться на отражение ее силою, попыталась войти в переговоры. Она отправила к имаму своего почетного хаджи Казы-Магомета с приглашением прибыть для личных объяснений и условий, а если не угодно — то объявить, что нужно ее врагам. Кази-мулла гордо отверг всякое свидание и прислал категорический ответ: 1) прервать мирные связи с русским правительством, 2) присоединиться к его силам и следовать для разорения Дербента и прочих крепостей. За это Кази-мулла обещал ханше совершеннейшую защиту и полное содействие против России. Подобные требования являлись для ханши невыгодными и неудобоисполнимыми, поэтому она оставила их без внимания и стала раздумывать, как одолеть ей сильное полчище и избавиться от него. Раздумье ее продолжалось только до наступления ночи. Едва густая темная пелена покрыла собою окрестности, Паху-бике призвала двух из своих приверженцев, снабдила их тысячью серебряными рублями и отправила в неприятельский стан для подкупа отдельных предводителей, преимущественно среди гумбетовцев, силы и мужества которых она опасалась более других. Жадные и корыстолюбивые горцы от звонкой монеты не отказались, и посланные ее явились обратно с пустыми руками, но пользы от этого подкупа, которым ханша думала, по ее словам, "разогнать толпу", она не получила. Убедившись в этом на другой день, когда увидела, что скопище нимало не уменьшилось и видимо готовится к бою, Паху-бике еще раз прибегла к приглашению для переговоров упрямого имама, и с этим поручением отправила к нему почетного хунзахца Елхадж-Хурмейн-Газу-Магомеда. Лишь только этот [171] последний предстал перед Кази-муллою, как один из гумбетовцев, получивших ночью деньги, выдал его головою, объявив всенародно, что это один из тех, которые ночью раздавали деньги для "рассеяния войска". Бедного Елхаджа тотчас схватили, избили жесточайшим образом, просверлили ему нос, продели через него веревки, привязали к ним переметные сумы и отправили несчастного в унцукульскую яму. Таким образом, тайна Паху-бике была вскрыта, и гумбетовцам не оставалось ничего более, как драться до последней капли крови, чтобы этим доказать имаму свою добросовестность и безучастность в покушении на измену ³².

12-го февраля, в первый день рамазана, Кази-мулла разделил свое скопище надвое и в 11 часов утра двинул его на штурм укрепленной резиденции аварских ханов. Одною половиною командовал сам имам, имея при себе Гамзат-бека, а другою, состоявшею преимущественно из гумбетовцев — Шамиль. Неспешно, с дикою и слух раздирающею, но торжественною и унылою, как бы предсмертною, песнью "алла акбер! ля-иль-аллагу, алла акбер!» (Бог велик! нет Бога, кроме Бога. Бог велик!) подступили оба отряда к стенам Хунзаха — один со стороны кладбища, а другой с восточной части селения. Никогда ничего подобного грандиозного хунзахские абреки не видели, и руки их невольно опустились; наскоро открытая ими ружейная пальба оборвалась мгновенно. Вдруг, с обнаженною шашкою в руке, с багровым румянцем на лице, с пылающими глазами, как из земли выросла перед ними величественная и ужасная в своем гневе Паху-бике. [172]

«Аварцы! крикнула она — и приковала к себе все взоры. Вы недостойны носить оружие! Если вы струсили — отдайте его нам, женщинам, а сами прикройтесь нашими чадрами»!

Громовою стрелою пронизали эти слова сердца защитников. Пристыженные абреки и оскорбленные аварцы зашевелились, двинулись вперед за юным Нуцал-ханом и его братом Омар-ханом и быстро заняли все завалы. Началась жестокая сеча. Партия Шамиля, бывшая уже почти на завалах, несла ужасную потерю; партия же имама была огорошена таким свинцовым градом, что попятилась назад. Аварцы, бывшие в скопище Кази-муллы, видя этот отпор и неожиданный перевес на стороне хунзахцев, тотчас повернули назад и бежали, значительно ослабив таким образом ряды атакующих. Защитники тотчас воспользовались этим, выскочили из-за завалов и вступили с полчищем в открытый рукопашный бой. Отчаянная драка продолжалась почти три часа, и наконец толпы имама бежали, разбитые, расстроенные, обескураженные, оставив в руках победителей 200 тел, часть своих раненых, 60 пленных, пять значков и множество оружия и имущества. Шамиль, с тридцатью приверженцами, укрылся в доме, одиноко стоявшем вне селения, и тотчас же был блокирован хунзахцами. Остальные гумбетовцы, сгруппировавшись вне выстрелов победителей, сначала старались остановить и ободрить бегущих товарищей, но когда увидели, что задержать массу не могут, и она, как лава, неслась по долине, то озлобились до такой степени, что открыли ей в тыл ружейную пальбу. Это еще более ускорило побег скопища, которое в самое короткое время очистило долину.

Партия гумбетовцев, оторвавшаяся от остального полчища Кази-муллы, предложила хунзахцам мир; он был [173] принят, но на каких условиях — неизвестно. После этого блокада сакли, где заперся Шамиль, была снята, и гумбетовцы отступили без преследования к д. Ахальчи, чтобы привести себя в порядок. Один из миатлинских абреков дал знать Шамилю, что он безбоязненно может выйти из своего убежища, но всегда осторожный и недоверчивый сподвижник Кази-муллы оставил засаду только с наступлением темноты, когда увидел, что кругом все успокоилось. Не без робости вступил он в стан гумбетовцев, которые тотчас окружили его, пристыдили в недостатке мужества и осыпали ругательствами, приписывая ему, как подстрекателю вести газават, свою неудачу и все потери. Разгоряченная толпа дошла до совершенного увлечения, отобрала у Шамиля оружие, сорвала с него чалму, как с лица, недостойного носить ее и быть алимом, и наконец начала бесцеремонно грозить ему смертью. Но на выручку Шамиля стал дервиш кадий Нур-Магомед, а с ним вместе, по загадочной и необъяснимой причине, сын убитого имамом миатлинского кадия — и жизнь Шамиля была пощажена. Спустя некоторое время, Абу-Нуцал отпустил всех пленных, оставив только их оружие ³³.

По словам Абу-Султан-Нуцал-хана, потеря хунзахцев была не малая; между прочим, убиты воспитатели его братьев Омар-хана и Буладж-ага — Итико Махмед-юзбаши-Осман-оглы и Темурхан-юзбаши. Ловкая ханша, пользуясь сим удобным случаем и гордясь перед нашим правительством будто бы своею преданностью и услугою, которую ему оказала, первым долгом высчитала свои расходы и просила их пополнить. [174] Расходы же эти состояли в 1000 рублях, розданных предводителям имамских партий, и еще в двух тысячах рублях на разные надобности: на порох и пули, на холст для убитых, "на вино и водку для возбуждения смелости к сражению" и т. д. Затем, и она, и сын ее Нуцал, обвиняя правителя Сурхай-хана в измене, просили уничтожить существующее разделение власти, если только желательно достигнуть полного спокойствия Койсу-боюна (т. е. всех владений, лежащих по рекам Койсу) и сосредоточить ее в руках одного Нуцала; мать же Сурхая Шух-бике, в свою очередь, сообщала, что сражение 12-го февраля "случилось по наружности будто бы для установления шариата, но на самом деле оно было из-за ее сына и по причине взыскания наследственного его имения с имения Паху-бике". Словом, начались разные происки и сплетни, гнездилищем которых с давних времен служил дом аварских ханов. Деньги, конечно, ханше были возвращены, но вопрос о безраздельности власти оставлен без последствий, а Шух-бике и ханствующему дому преподан совет — прекратить всякие ссоры и жить в мире и согласии. Этим однако не прекратились неуместные домогательства ханов, и не прошло несколько дней, как Абу-Султан-Нуцал обратился с новою просьбою о награждении за храбрость, при отражении нападения Кази-муллы на Хунзах, его родного брата Омар-хана ³⁴ и о пожаловании ему самому золотой медали. Письмо к генералу Эмануелю с изложением последнего ходатайства, по своей наивности и бесцеремонности, заслуживает некоторого внимания. Абу-Нуцал между прочим писал:

«Прежде я находил противным нашему закону носить [175] медаль подобно прочим подвластным мне аварцам, получившим таковые, дабы не поселить ропота в народе; но увидел, что наш первопочетный эфенди кади Магомед вместе с прочими, получившими таковую золотую медаль, стал ее носить. Если бы это было противно вере, то он верно никогда бы сего сделать не согласился,— а потому, надеясь на благорасположение ваше ко мне, я покорнейше прошу, в ознаменование верноподданнической покорности моей с подвластным мне народом, исходатайствовать мне таковую золотую медаль».

Не только, конечно, была уважена эта в сущности скромная, хотя оригинальная просьба, но даже всему аварскому народу было Высочайше пожаловано георгиевское знамя.

Таким образом, мы нока отделались довольно счастливо, и все наши укрепленные пункты, на которые были направлены преднамерения Кази-муллы после ожидаемого им успеха в Аварии, на этот раз уцелели. Такую удачу бесспорно и несомненно нужно приписать менее всего противодействию целям имама со стороны ханши, но нельзя также не отнести и к операциям нашим в то же самое время среди джарцев, которыми мы. отвлекли от участия в грозе не только это фанатическое, воинственное и многочисленное племя, не упускавшее никогда случая присоединиться к нашим врагам, но и смежные с ним общества глуходар, по необходимости остававшиеся в своих домах и тревожно выжидавшие, чем кончится экспедиция гр. Паскевича в Джары.

Причины, заставившие главнокомандующего обратить первый удар на джарцев, состояли в том, чтобы лишить их возможности, при дальнейших наших операциях в горах, или прямо содействовать дагестанским лезгинам, или отвлекать на себя наши силы и внимание [176] тревогами и разными беспокойствами в пределах округа. Целью экспедиции было приведение раз навсегда коварных и вероломных джаро-лезгинских обществ в конечное нам подданство и в покорность, а вместе с тем уничтожение той номинальной их от нас зависимости, которою они постоянно злоупотребляли, доставляя нам массу хлопот и затруднений в течение тридцатилетнего нашего владычества в Закавказьи. Не забыто также и благосостояние Кахетии, относительно которой граф Паскевич всеподданнейше доносил ³⁵:

«Одно безусловное покорение оных водворит спокойствие в Кахетии и оградит безопасность границ сей плодородной провинции от набегов воровских племен, которые, уверясь наконец, что одно милосердие российских Государей и крепость правительства предохранили джарских лезгин от совершенного истребления, сами скорее склонятся к принятию совершенно спокойного образа жизни».

Экспедиция была назначена в феврале, когда глубокие снега в горах не могли допустить к джарцам значительного секурса из глуходарских обществ, а отсутствие листвы на плоскости не позволило бы им скрываться в лесах. В состав экспедиционного отряда были назначены: два баталиона грузинского гренадерского полка, два эриванского, десять рот пехотного графа Паскевича полка, шесть рот 41-го егерского, кавказский саперный баталион, шесть эскадронов нижегородского драгунского полка, три сотни донского № 12 и две № 28 полков, 12 орудий батарейной № 1 роты и 10 легкой № 2 кавказской гренадерской артиллерийской бригады, 12 орудий батарейной № 1, 12 горных и легких резервной № 5 рот 21-й бригады и 12 донской № 3 роты. [177] Начальником этого отряда был назначен начальник 21-й пехотной дивизии генерал-лейтенант князь Эристов, командиром 1-й пехотной бригады генерал-маиор Муравьев, второй — генерал-маиор кн. Бекович-Черкаский, начальником кавалерии походный атаман генерал-маиор Леонов и артиллерии — генерал-маиор Гилленшмидт. 17-го февраля войска собрались в лагере близь монастыря Степан-Цминда на Алазани, и 20-го прибыл к ним главнокомандующий.

Средоточием всех способов и сил заалазанских лезгин было конечно селение Джары, лежавшее в глубоком ущельи, между крутых возвышенностей. Оно простиралось вверх по ущелью на восемь верст и оканчивалось у верховьев его укрепленным убежищем — Закаталами. Заключая до 1200 дворов каменной постройки, окруженных густыми фруктовыми садами и отделенных один от другого крепкими заборами, имевшими направление поперек ущелья, Джары доставляли жителям наивыгоднейшие средства к упорной обороне, так как каждый двор, с своею оградою, садами и жильем, снабженным амбразурами, представлял для атакующего особую небольшую крепостцу. К вершине ущелья заборы становились чаще, а пролегавшая между ними узкая дорожка все теснее. В центре Закатал находился род четыреугольной цитадели, с каменною башнею посередине. Лезгины и грузины считали Закаталы неприступным оплотом, и в этом их еще более убеждало то, что наши войска три раза занимали нижние части с. Джары и ни разу не решались брать Закаталы. Чтобы уничтожить это вековечное мнение, граф Паскевич избрал Закаталы непосредственным пунктом своих действий. В Джары вели три дороги: через брод Урдо и Белаканы, через брод Козлу и Гогами и через муганлинскую переправу — [178] одною ветвью прямо в Джары, а другою через Палдаро, Кондахи, Алиабат и Талы. Главнокомандующий избрал последнюю, как более открытую и населенную, а следовательно и удобную для продовольствия войск. 24-го февраля он переправил войска через Алазань и расположился близь с. Муганло.

Джарцы сильно встревожились и, решившись защищаться, послали за джурмутцами, тебельцами, ташлинцами, анцухцами и капучинцами; но так как у некоторых из этих обществ стада паслись по сю сторону гор, а другие не могли перейти через хребет по случаю большого снега, то все и отказались. Джарцы положили защищаться сами. Из всех обществ они могли выставить в поле десять тысяч человек, но между ними произошли несогласия, вследствие которых белаканцы, мухахцы и дженихцы отделились от них, и они остались с половиною своих сил. Понятно, что с ними они не могли сунуться на встречу нашим войскам, и волей-неволей 25-го февраля прислали старшин для переговоров. Граф Паскевич, объявив им в прокламации все их преступления и нарушение древних договоров, потребовал безусловной покорности и совершенного присоединения всех обществ к русской державе. Единственные условия, которые он им поставил, были: прощение виновных, если изъявят покорность, и истребление противящихся. Старшины, получив прокламацию в переводе на русский язык, отправились для совещаний с народом. Отряд в тот же день подвинулся к Алиабату, а 26-го числа расположился у селения Талы.

В этот день явились вторично старшины от всех обществ, кроме джарского, и, прося о пощаде, принесли совершенную и безусловную покорность. В джарском же джамате, который со времени сбора войск не закрывался [179] день и ночь, шли тем временем горячие прения, среди которых буйная молодежь и бедняки во что бы ни стало требовали войны и обещали защищаться до последней капли крови. Но наконец всю разноголосицу осилил Мамед-Вели чапарельский, который свою длинную речь заключил уверением, что нечего страшиться русского гнева, так как Император, пощадив жизнь и имущество покорившихся безусловно жителей Тавриза и Эрзерума, не откажет и им в помиловании. Все уступили и наконец прислали к графу Паскевичу старшин, а в знак покорности представили ружье и шашку. Таким, образом, до 10-ти тысяч дворов, большая часть которых составляла владельческие, а меньшая — подвластные или энгилойские селения, в один прием, без всякого кровопролития, пали к стопам нашего Государя. 28-го числа две роты сапер, 6 рот 41 егерского полка, два баталиона графа Паскевича Эриванского полка, 6 конных и 4 горных орудия, с тремя сотнями казаков, под командою г. м. кн. Бековича-Черкаскаго, заняли Джары и Закаталы, а прочие войска остались в лагере у Талы. Граф Паскевич, обозрев 1 марта все джарское ущелье, избрал пункт для устройства крепости, чтобы удерживать во всегдашнем повиновении джарцев и жителей всего лезгинского округа, и тотчас велел приступить к постройке ее. На первый случай была устроена ограда из брусьев, полученных от громадных вековых чинар, окружавших местность, и вырубкою этих чинар образована вокруг избранного пункта обширная эспланада. Таким образом, быстро стали возникать Новые Закаталы. Совершив это знаменитое в летописях Кавказа покорение неукротимого дотоле народа, главнокомандующий назначил г. м. князя Бековича-Черкаского начальником ,,джаро-белаканской области" и предписал ему — собрать [180] немедленно всех старшин и объявить прокламацию им о введении в их землях русского управления, а затем привести все население к присяге. Для временного управления преподаны князю Бековичу особые правила и оставлены пока в его распоряжении войска, занявшие Джары и Закаталы, с разрешением ему присоединить к себе еще баталион графа Варшавского полка, батарейную № 1 роту 21 бригады, бывшие на Царских Колодцах, и нижегородский драгунский полк. Вместе с тем приказано элисуйскому султану исполнять все требования кн. Бековича, имеющие целью безопасность лезгинской линии, и оказывать всякое пособие милициею и жизненными припасами. Для наблюдения выходов из гор поручено было кн. Бековичу собрать часть народной лезгинской милиции, которую присоединить к своему отряду, а также вступить в сношение с непокорными соседними племенами, брать от них аманатов и выдавать билеты для свободного входа в русские земли. На топографов было возложено составление подробной и верной карты страны. Обеспечив затем отряд князя Бековича двухмесячным слишком продовольствием, главнокомандующий 3-го марта распустил остальные войска по квартирам ³⁶.

Занятие нами джарских земель привело к изъявлению добровольной нам покорности 1300 семейств анкратльского народа из общества Таш, живших в верховьях Гидатль-чая (Самура), по речкам Жажда-ор, Тар и Мозад, о существовании которых мы не имели до того времени никакого ясного представления ³⁷. Вообще, джарская экспедиция Паскевича, сломившая наконец эти [181] племена, считавшиеся по мнению горцев непобедимыми, а в особенности связанное с нею занятие нами Закатал и заложение там крепости, произвели сильное влияние в горах, и самое событие это считалось там чрезвычайно важным. Почти от всех владетельных лиц граф Паскевич получил или личные, или письменные поздравления, как будто он завоевал другую Эривань. В числе особ, прибывших к нему для поклонения в Тифлис, были, между прочим, Байбала-бек каракайтагский и прапорщик Хаммамед-бек тарковский. Первый из них предложил свои услуги против Кази-муллы и был за это прощен в прежних своих преступлениях ³⁸.

Но все эти поздравления были ничто в сравнении с другими более важными последствиями, которые доставила нам джарская экспедиция. Только спустя некоторое время мы узнали, на основании разведок в горах маиора Корганова, что Кази-мулла потерпел хунзахскую неудачу благодаря частью этой экспедиции. Сначала он не хотел и не думал так рано открыть своих действий против Аварии, потому что считал себя для этого весьма мало подготовленным, но рискнул на них, и притом в самое невыгодное зимнее время в горах, только тогда, когда дошли до него слухи о намерениях наших относительно джарцев, а эти слухи ясно определились в январе, при получении нашими войсками приказания стягиваться к Сигнаху. Чуть только они сделались несомненными, джарские старшины немедленно отправились к Кази-мулле и [182] просили поторопиться походом против хунзахцев, чтобы отвлечь и войска наши, и графа Паскевича от предначертанного плана и в особенности от занятия нами Закатал. Кази-мулла исполнил их просьбу — и поспешность его чуть не погубила навсегда все его замыслы ³⁹. В результате всего этого выходит, что нет худа без добра, потому что если бы граф Паскевич имел сведения о том, что готовится и происходит в горах, то, может быть, и в самом деле он приостановил бы джарскую экспедицию, отдав предпочтение Кази-мулле, — а затем уж неизвестно, когда бы мы справились с джарцами и заняли бы у них главный укрепленный пункт, на который до тех пор не решались ни разу посягнуть.

Н. А. Волконский.

Комментарии

1. Воззвание это, чрезвычайно важное по своей идее, к сожалению переведено с арабского дурно.

2. Приложение к донесению г. л. бар. Розена 4-го от 27-го марта 1830 г. № 99, Арх. окр. шт.

3. Письмо Нуцал-хана к г. м. Энгельгардту 18-го января 1830 года.

4. Рапорт и. д. за отсутствием Краббе полковнику Мищенко воинского начальника кр. Бурной маиора Ивченко 31-го января 1830 г. № 22.

5. Донесение 21-го января 1830 г. №. 22.

6. Отзыв к гр. Паскевичу военного министра г. ад. Чернышева от 21-го сентября 1829 г. № 623.

7. Оттого и сведения об этих событиях за полтора года в официальных источниках весьма ничтожны, отрывочны и сбивчивы. Почти все, что свершалось в горах со второй половины 1828 г. до февраля 1830 года, там же и кануло в вечность.

8. Предписание генералу Краббе от 30-го января 1830 г. № 68.

9. Каранайского владельца Юсупа Масхлова, эрпелинских старшин Ирбаима и Мусу и узденей Улубея Ахмацова и Мустафу Казыханова.

10. Рапорт дербентского коменданта полковника Розенфельда 17-го февраля 1830 г. № 5. Д. арх. окр. шт., 2 отд. ген. шт., 1830 г. № 37.

11. Рапорты главнокомандующему полковника Мищенко 1-го и командующего левым флангом г. л. барона Розена 4-го от 9-го и 13-го февраля 1830 г. №№ 308 и 8.

12. Сурхай-хан, по сообщению Нуцал-хана аварского, дал ему, в знак своей приверженности, пять аманатов из д. Мосули. (Письмо Нуцал-хана к г. м. Энгельгардту 18-го января 1830 г.).

13. Письмо от Бек-Мирзы к сыну шамхала Сулейману. Донесение воинского начальника кр. Бурной 5 февраля № 1.

14. Гумбетовская.

15. Другими словами: это было бы извинительно только малолетнему сыну твоему Нуцал-хану.

Письмо Паху-бике к гр. Паскевичу. Арх. окр. шт., д. 1 отд. ген. шт. 1830 г., № 58.

16. Донесение гр. Паскевичу г. л. барона Розена 4-го от 13-го февраля 1830-го года № 2.

17. Письмо Аслан-хана к полковнику Мищенко от 11-го февраля из Кураха.

18. Рапорт дербентского коменданта от 14-го февраля № 5.

19. Рапорт г. м. Энгельгардту полковника Мусы Хосаева от 10-го февраля № 66.

20. Рапорт маиора Корганова 1-го к графу Паскевичу от 22-го марта № 21.

21. Джемалэддин-Гусейн казикумухский.

22. Письмо это писано Аслан-ханом в начале февраля 1830 г. Д. арх. окр. шт., ген. шт., 1830 г. № 37.

23. Письмо Мамед-кадия к полковнику Мищенко от 16-го февраля.

24. Письмо Бек-Мирзы к шамхалу Сулейману. Д. арх. окр. шт., 2 отд. г. шт., 1830 г. № 37.

25. Вероятно, тут нужно подразумевать, не вооруженную силу Кази-муллы, а число его последователей.

26. Письмо к полковнику Мищенко от 13-го февраля из Кураха,

27. В это время деревни, принявшие шариат в шамхальстве, были следующие: Губдень, Эрпели, Каранай, Шарти, Параул, Гелли, оба Казанище, Темир-Хан-Шура, Муселим-аул, Капчугай, а в Мехтули — Дуранга, Дарогати, Ахкент, Оглы, Кулецма, Аймяки, Чоглы. (Донесение маиора Ивченко подполковнику фон-Дистерло 16-го февраля 1830 г. № 3).

28. Донесение г. м. Краббе гр. Паскевичу 18-го февраля № 23.

29. Барон Розен 4-й вступил в эту должность, по распоряжению гр. Паскевича, в начале февраля, а г. м. Энгельгардт 3-й возвращен к прежним обязанностям кисловодского коменданта.

30. Донесения барона Розена 4-го гр. Паскевичу 13-го и 15-го февраля №№ 12 и 42.

31. Здесь взята самая меньшая и наиболее достоверная цифра, встречающаяся в официальных источниках и основанная, как видно, на сведениях лазутчиков, доставленных впоследствии г. л. барону Розену 4-му. По другим же современным известиям, Кази-мулла имел у себя от восьми до девяти тысяч воинов.

32. Письма — Нуцал-хана к г. м. Энгельгардту от 16-го февраля и Паху-бике к гр. Паскевичу, полученное 24-го апреля. Д. арх. окр. шт., 1 отд. ген. шт., 1830 г. № 58.

33. Дела арх. окр. шт., ген. шт., 1 отд., № 58 и 2 отд. № 37, 1830 г.

34. По власти, предоставленной главнокомандующему, Омар-хан произведен им в прапорщики.

35. 11-го марта 1830 г. № 13.

36. Всеподданнейшее донесение 11-го марта 1830 г. № 13.

37. Рапорт гр. Паскевичу кн. Бековича-Черкаского 11-го марта 1830 г. № 30.

38. Байбала-бек был обвиняем нами в двух убийствах и в покушении на третье. За это он был предан военному суду, но до 1830 года всеми способами укрывался от правосудия. Хаммамед был незаконнорожденный племянник шамхала от брата его Шабаза и родной брат изменника Умалата, убийцы полковника Верховского.

39. Донесение маиора Корганова гр. Паскевичу 10-го апреля 1830 г. № 32.

Текст воспроизведен по изданию: Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник, Том 11. 1887