Ф. БЕНВЕНУТИ

(профессор университета Болоньи)

РОССИЯ, ЗАПАД И ЧЕЧНЯ

Образованная Европа узнала о чеченцах в XIX в. Литературные произведения Лермонтова, Пушкина и Толстого о Кавказской войне создали в сознании европейцев романтический образ этих живописных и диких горцев. В те легендарные времена шейха Мансура, прославившегося борьбой с российской экспансией на Северный Кавказ, считали на Западе чуть ли не итальянским авантюристом, принявшим ислам. Но более важно, что в 1786 г. будущий европейский революционер Филиппо Буонаротти назвал Мансура автором программы религиозных и социальных реформ, вдохновленных идеями Просвещения (См. очерк Ф. Вентури (F. Venturi in F. Buonarroti. La riforma dell’Alcorano / A cura di A. Galante Garrone e F. Venturi. Palermo, 1992)). А в прославленном имаме Шамиле, лидере Чечни и Дагестана в войне с Россией, ставшем национальным символом ряда народов Северного Кавказа, романтическая европейская интеллигенция увидела сходство с такими героями национально-освободительных движений, как алжирец Абд-эль-Кадер и даже итальянец Джузеппе Гарибальди (Bradeley J. F. The Russian Conquest of the Caucasus. New York, 1908; Seely R. Russo-Chechen Conflict. 1800-2000. London; Portland, 2001).

Потом о Чечне почти забыли. Лишь после доклада Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС наиболее информированная и политизированная часть западной общественности узнала о трагедии чеченцев, которые вместе с другими малыми народами Северного Кавказа были названы жертвами сталинских репрессий. Но это указание на участь чеченцев терялось в кошмаре прочих сталинских преступлений, перечислявшихся после 1956 г. в обширной западноевропейской и американской литературе по истории СССР (Schapiro L. A History of the Communist Party of the Soviet Union. London, 1960. Эта книга не только является примером достаточно стандартного (неприязненного) подхода к истории Советского Союза, долгое время характерного для влиятельной западной историографии, но и свидетельствует о недостаточном внимании, которое эта историография уделяла интересующей нас теме. Недооценка чеченского/кавказского вопроса является составной частью более общей проблемы — неспособности «старой» западной историографии к национальному «измерению» внутренней политики СССР и его государственной структуры. Исключениями из этого общего правила были работы А. Г. Авторханова (Народоубийство в СССР: Убийство чеченского народа. Мюнхен, 1952; Империя Кремля: Советский тип колониализма. Garmisch-Partenkirchen, 1989), Р. Пайпса (Pipes R. The Formation of the Soviet Union. Cambridge (Mass.); London, 1954) (к сожалению, доведенная автором только до 1924 г.); Дж. А. Армстронга (Armstrong J. A. Ukrainian Nationalism. New York, 1955) и Дж. Б. Данлопа (Dunlop J. В. The Faces of Contemporary Russian Nationalism. New York, 1983). Более подробное описание депортаций народов Северного Кавказа в конце Второй мировой войны было дано Р. А. Медведевым в самиздатовской книге «К суду историй», которая после перевода на английский язык (Medvedev R. Let History Judge: the Origins and Consequences of Stalinism, London; Basingstoke, 1971) органично вписалась в основной поток западной исторической литературы.

Ситуация принципиально изменилась в начале 1990-х гг. См.: Nahailo В., Swoboda V. Soviet Disunion. A History of the Nationalities Problem in the USSR. London, 1990; Werth N. Histoire de Punion sovietique. De l’Empire russe a la Communaute des Etats independants. Paris, 1992; Suny R. G. The Soviet Experiment. Russia, the USSR and the Successor States. Oxford, 1998; Service R. A History of Twentieth-Century Russia. Cambridge (Mass.), 1998; Graziosi A. Dai Balcani agli Urali. L’Europa orientale nella storia contemporanea. Roma, 1999; Benvenuti F. Storia della Russia contemporanea, 1853-1996. Bari, 1999). [16]

Мировая известность вернулась к Чечне в результате двух войн, развернувшихся на ее территории — в 1994-1996 гг. и осенью 1999 г. В боевые действия были вовлечены две российские армии, воевавшие против множества локальных вооруженных формирований, начинавших играть в 1995-1996 гг. роль национально-освободительной армии. Первая война произвела на западное общественное мнение особое впечатление. Из-за тогдашней российской военной тактики, весьма безжалостной, безнадежно ошибочной и в конечном счете безрезультатной, эта война сопровождалась большим количеством жертв среди мирного населения (как чеченцев, так и русских). Российская Федерация понесла в итоге нечто очень похожее на военное поражение, и это — вторая причина повышенного внимания западной общественности к новой Кавказской войне. Российские и международные агентства, как политико-дипломатические, так и неправительственные, пристально следили за боевыми действиями. Ход войны детально освещали западные средства массовой информации. Драматические чеченские события 1990-х гг. дали достаточно пищи для размышлений как о правах человека в новой России, особенно на Северном Кавказе, так и для анализа возможных дестабилизирующих геополитических последствий войны в Чечне на обстановку в Евразии.

Энергичные западные журналисты, писавшие хронику военных действий в основном с колокольни чеченских националистов, впоследствии подробно запечатлели свой специфический опыт (Gall С., De Waal Th. Chechnya. A small Victorious War. London, 1997; Lieven A. Chechnya. Tombstone of Russian Power. New Haven; London, 1998; Smith S. Allah’s Mountains. London; New York, 2001). Многие авторы подобных публикаций стремились дать читателю представление и об исторической подоплеке северокавказской драмы. В своих попытках они опирались на более или менее достоверные научные знания, накопленные западной наукой на протяжении XX в. (Bradeley J. E. Op. cit.; Bennigsen A., Wimbush S. E. Moslems of the Soviet Empire. London, 1985; The North Caucasus Barrier: the Russian Advance towards the Muslim World. London, 1992 (в особенности очерк А. Авторханова и М. Гаммера (Avtorkhanov A., Gammer М. Muslim Resistance to the Czar: Shamil and the Conquest of Chechnya and Dagestan. London, 1994). Наши представления о долговременных факторах присутсвия Российсктй империи на Кавказе существенно расширила работа Андреаса Каппелера (Kappeler A. Russland als Vievoelkerreich: Enstehung, Geschichte, Zerfall. Muenchen, 1992, пер. на фр. См. Kappeler A. La Russie, empire multiethnique, Institut d’utudes slaves. Paris. 1994.)) Как оказалось, западная историография Чечни отнюдь [17] не была исчерпывающей, если не сказать больше. Подробные и основательные описания войн и восстаний ХVIII-ХIХ ст. соседствовали с относительно правдоподобными и относительно краткими реконструкциями истории чеченцев при советской власти (Nekrich A. The Punished Peoples: the Deportation and Fate of Soviet Minorities at the end of the Second World War. New York, 1978; Conquest R. The Nation Killers: the Soviet Deportation of Nationalities. London; Basingstoke, 1970; Dunlop J. B. Russia Confronts Chechnya. Cambridge (UK), 1998. См. также: Naimark N. Fires of Hatred. Ethnic Cleansing in Twentieth Century Europe. Cambridge (Mass.), 2001). Эти работы представляли собой главным образом историю имперских, большевистских и сталинских преследований чеченцев и других национальностей бывшей российской империи. Хронологически западные исследования заканчивались, как правило, историей массовых депортаций с Кавказа чеченцев, ингушей и некоторых других соседних с ними народов. Немало внимания уделялось исламскому фактору, который постоянно поддерживал чеченское сопротивление — от распространения мюридизма до ваххабизма.

Даже принимая во внимание трудности доступа западных историков к имперским и советским архивам вплоть до конца 1980-х — начала 1990-х гг., следует отметить отсутствие оригинальных работ, освещающих другие аспекты чечено-российских отношений, или попыток углубленного исследования чеченского общества (сообщества), его политической, экономической, культурной и особенно религиозной эволюции под постоянным воздействием российского (советского) государства. Практически ничего не знаем мы и об истории чеченской диаспоры. Чеченцы живут не только в российских столицах — Москве и Санкт-Петербурге, но и в районах восточнее Урала, а также на Среднем Востоке, куда тысячи чеченцев (вместе с другими народами Северного Кавказа, например черкесами) были вытеснены царскими войсками после поражения имама Шамиля (Dunlop J. B. Op. cit. P. 29,85). Очевидно, что только адекватный исторический анализ развития чеченского общества может дать нам инструментальное знание, позволяющее объяснить коллективное поведение чеченцев после включения Чечни в состав Российской империи, когда в чеченское сообщество начали проникать социальные и экономические институты, отличные от традиционных. Экономический бум последних двух десятилетий XIX в., бурный рост нефтяной промышленности на территории Чечни сопровождались развитием Грозного как современного города и столицы региона, возникновением местного предпринимательского класса и интеллигенции. Следует все же заметить, что даже в советский период с промышленным производством и массовыми городскими профессиями было связано не больше трети местного населения. Большинство продолжало заниматься сельским хозяйством, [18] кустарными промыслами и мелкой торговлей. Исследователям еще предстоит разобраться в том, как и до какой степени эти особенности социальной и экономической структуры (необычной для СССР, особенно после Второй мировой войны) повлияли как на формирование тенденции к интеграции в советский контекст, так и на противодействие этой интеграции. Подобный анализ может быть продолжен вплоть до времени, последовавшего за распадом СССР, чтобы понять глубинные процессы, благодаря которым круг возможных решений чеченского национального кризиса был предельно сужен активностью локальных политических группировок и традиционалистскими пережитками в массовом сознании чеченцев.

Авторы и составители этой книги представляют читателю не только результаты своих исследований, но и корпус неизвестных и малоизвестных документов по истории взаимоотношений Чечни и Российского государства в Новое и Новейшее время, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации. Документы относятся к истории присоединения Чечни к Российской империи, включения чеченцев в ткань великого евразийского государства. По мере приближения к современности этот процесс приобретал все более драматический и трагический характер. Политические проекты российского государства в отношении Чечни часто оказывались адской смесью из наиболее спорных идей социального прогресса, возникших в европейской общественной мысли XIX в., с одной стороны, и радикальных версий традиционного деспотизма, бюрократизма, великодержавности и имперского экспансионизма, с другой. Документы, собранные в этом томе, так же как и комментарии к ним, не только содержат дополнительные (или более убедительные) факты и аргументы, подтверждающие уже известное историкам, но и предлагают существенное расширение сферы анализа проблем, долгое время находившихся на периферии исторической науки.

Причины растущего интереса мирового научного сообщества к истории Чечни, какими бы эмбриональными ни казались нам современные знания об этом предмете, в принципе несложно определить. История Чечни с конца XVIII в. (по меньшей мере) является частью истории колониализма и европейской экспансии в мире. Она важна для изучения закономерностей развития великих континентальных империй — России, Австро-Венгрии Габсбургов и Оттоманской империи, не имевших явно выраженных границ между метрополиями и новыми территориями. Плодородные равнины северной Чечни были с конца XVII ст. предметом конфликта между местным населением и казаками, ставшими проводниками православия и российской государственности на всем протяжении южных и восточных границ молодой империи. В течение десятилетий, прошедших после начала XVIII в., политическая устойчивость и неохотное согласие местных элит с русским военным присутствием в стратегических точках Кавказа, включая крепости, построенные на подступах к горной части Чечни, стали необходимой предпосылкой русского доминирования в Грузии, Дагестане и на западном побережье Каспийского моря — в районах, открытых для военного вмешательства Оттоманской, Персидской, а позднее и Британской империй. [19]

История Чечни — частный случай в истории сопротивления народов колонизации со стороны великих держав и модернизации европейского типа. Эта многовековая борьба (последнее восстание имело место вскоре после немецкого вторжения в СССР) была не только продолжительной по времени, но и исключительно глубокой по своему воздействию на население. После выхода из череды кавказских войн в начале 1860-х гг. влиятельные группы чеченского общества утвердились в мысли о приемлемости вооруженной борьбы как средства полной или частичной ревизии результатов завоеваний или получения надежных гарантий сохранения или восстановления традиционных форм жизни своего этноса. Частично это было продуктом религиозного пыла, всегда тлеющего в Чечне, а время от времени вспыхивающего в форме джихада. Даже под пятой особенно жесткого режима управления, созданного при советской власти, большая часть чеченского общества стремилась (и часто получала искомое) к увековечению своего традиционного образа жизни под камуфляжем «советизации».

В свое время Шамиль столкнулся с серьезными трудностями, пытаясь распространить среди чеченцев нормы шариата взамен обычного права — адата. В литературе высказываются даже предположения, что сопротивление чеченских кланов навязыванию шариата как единственной нормы жизни было в числе причин, по которым сопротивление чеченцев русской армии во время Кавказской войны в конце концов несколько пошло на убыль. Религия, безусловно, сыграла выдающуюся роль в чеченской истории. И в этом чеченская проблема тесно связана с родственным историческим феноменом — мусульманским возрождением последних десятилетий XX — начала XXI в., равно как и с периодически накатывающими на мир волнами исламского сопротивления и терроризма. Но эта проблема имеет и вполне самостоятельные значение и смысл. Не только и не столько «исламский фактор» (сам по себе) способен объяснить природу длительного и упорного сопротивления чеченцев России и ее экспансии. Не меньшее (по крайней мере) значение имело постоянное и глубокое пренебрежение как царской, так и советской власти — к чеченцам. Страдания и унижения, экономическая отсталость консервировали у каждого чеченца самоощущение воина, с незапамятных времен находящегося в состоянии перманентной войны, сплавляя «антирусскость» с традиционными («архаичными») моральными ценностями и нравами (чеченская «свобода»), исламским сознанием и повышенной национальной чувствительностью.

В противоположность большинству случаев успешного строительства новых государств на территории бывшего СССР (за исключением еще, может быть, Таджикистана) формирование устойчивого государственного образования в Чечне долгое время было заблокировано обстоятельствами, которые можно считать только косвенным последствием военного противостояния России. Дело еще и в исторически сложившейся диспропорции между национальным самосознанием, этнической чувствительностью и продолжительной борьбой за независимость, с одной стороны, и способностью этноса подкрепить свои ожидания и надежды организацией прочного [20] и органичного гражданского общества и стабильных государственных институтов, с другой. Не исключено, что традиционная социальная структура и общественный уклад чеченцев поддерживали себя только благодаря тому, что Чечня упорно сопротивлялась своему включению в российскую (советскую) политическую и социальную систему. При том, что традиционные социальные и культурные формы являлись эффективной основой чеченского сопротивления, они в то же время препятствовали развитию легитимной и прочной чеченской государственности.

В заключение следует сказать, что далекие события — сталинская депортация чеченцев и ингушей в Казахстан и Центральную Азию в 1944 г. — оказались трагически созвучны критическим событиям мировой истории конца XX — начала XXI в. С одной стороны, этот эпизод жестокого и грубого национального и социального управления привлекает наше внимание к истории советской национальной политики, ее основополагающим формам и разнообразным воплощениям в зависимости от времени и места. С другой стороны, встает вопрос об особенностях чечено-ингушской депортации, о месте, которое она занимает в ряду многочисленных этнических чисток, насильственных депортаций, переселений и геноцида, заливавших кровью Европу и Евразию, начиная с конца XIX в. и вплоть до недавней войны в Югославии.