Ф. Ф. Торнау

«Воспоминания кавказского офицера» впервые были опубликованы в 1864 году в «Русском вестнике» за подписью «Т». Для старых кавказцев имя автора не было загадкой. Все безошибочно узнали в нем барона Федора Федоровича Торнау. Впоследствии имя автора было подтверждено в переписке Ф. Ф. Торнау с издателем исторического журнала «Русская старина» М. И. Семевским за 1865-66 гг. Из переписки выяснилась большая роль Семевского в публикации и популяризации сочинений Ф. Ф. Торнау, в частности «Воспоминаний кавказского офицера». Известный кавказовед А. П. Берже в своем «Этнографическом обозрении Кавказа» писал: «В 1864 году Торнау издал свои «Воспоминания кавказского офицера». Представляя живой рассказ... томления автора в плену у горцев, они содержат много новых и любопытных подробностей о домашнем и юридическом быте абхазцев и их соседей черкесов. [6] Как по изложению, так, главным образом, по содержанию своему сочинение Торнау принадлежит, по моему мнению, к лучшим произведениям, вышедшим из-под пера наших отечественных деятелей на Кавказе» («Труды III Международного съезда ориенталистов в С.Петербурге», т. I, СПб., 1879/80, с. 307). Материалы Торнау основательно использованы в многотомном сочинении академика Н. Ф. Дубровина «История войны и владычества русских на Кавказе», исследованиях ботаника и географа Н. М. Альбова, на воспоминания ссылается русский историк литературы академик Н. А. Котляревский. В 1876 году книга Ф. Торнау была переведена на французский язык академиком М. Броссе и напечатана в качестве Приложения к его «Collection d'historiens Armeniens» (t. II, SPb., 1876). Он высоко оценил содержащиеся в ней факты исторического, биографического и этнографического порядка (Из современных исследований, дающих подробную характеристику «Воспоминаниям...» Ф. Ф. Торнау и его многочисленным материалам по истории, этнографии и географии Западного Кавказа, представленных на фоне биографии самого Торнау, заслуживает особого внимания работа известного современного историка, исследователя Кавказа Георгия Алексеевича Дзидзарии. Он же впервые опубликовал список печатных работ Ф. Ф. Торнау, дал ссылки на архивные материалы и документы. (См.: Г.А.Дзидзария. Ф. Ф. Торнау и его кавказские материалы. М., 1978.)).

Помимо «Воспоминаний кавказского офицера» Федор Федорович Торнау опубликовал целую серию воспоминаний, [8] отразивших значительные периоды его жизни и военной службы. Это прежде всего: «Воспоминания о кампании 1829 года в европейской Турции», «Воспоминания о Кавказе и Грузии», «Государь Николай Павлович», «Гергебиль», а также его «Воспоминания...», появившиеся в 1891 году в «Историческом вестнике» уже после его смерти. Все они служат прекрасным материалом для воссоздания его биографии, а также для глубокого и всестороннего понимания исторических событий, живым свидетелем и трезвым аналитиком которых был Торнау.

Следует указать, что «Воспоминания» Торнау писал уже в преклонном возрасте, с учетом не только житейского опыта (а его жизнь была далеко не ординарна и насыщена приключениями и событиями яркой драматической окраски), но и с учетом времени, которое многие спорные вопросы ставит на свое законное место в истинном виде. Эта «ретроспективность» воспоминаний придает им характер аналитического произведения, где каждое событие, лицо или эпизод рассмотрены писателем с разных сторон и снабжены основательными выводами.

Ф. Ф. Торнау прожил долгую, почти восьмидесятилетнюю жизнь, в течение которой судьба переносила его «из конца в конец России, помещая в разных частях огромной русской армии... боровшейся в Турции, в Польше и на Кавказе». [1.1,409] Начав службу 18-летним прапорщиком в Малой Валахии, Торнау все последующие повышения в чине «достались... за отличие — редкая вещь в Русской армии»[5, 238] и закончил ее в чине генерал-лейтенанта, военным агентом в Вене, членом Военно-ученого комитета Главного штаба.

За это время Россия пережила много серьезных потрясений, исторических перемен и войн, во многом изменивших и определивших ее судьбу. Торнау описал многие из этих событий, постарался вспомнить и запечатлеть все существенные эпизоды, людей и общие образы русского солдата, чтобы не дать «предать забвению» их прекрасные черты, геройские поступки:

«Военную историю пишут обыкновенно, по прошествии многих лет, люди, не участвовавшие в описываемых делах, незнакомые с местом и обстоятельствами, не испытывавшие иногда ни военных трудов, ни ощущений, волнующих душу на поле битвы, и почерпающие описание фактов из сухих официальных донесений, редко обнаруживающих нагую [9] истину. Для них участники в былых победах и неудачах имеют значение мертвой цифры, которою искупались известные результаты. Если бы пишущие историю всегда знали, через какие обстоятельства прошли эти деятели былого времени, каким раздирающим впечатлениям они подвергались, какие душевные страдания, какие сверхъестественные труды они перенесли, добиваясь нередко самых ничтожных результатов, как бы иначе судили они о фактах, как бы иначе ценили людей, боровшихся с природой, со смертью, трудившихся всю жизнь и умиравших в каком-нибудь забытом уголку земли с одним помыслом, с одною надеждой — исполнить долг солдата и сберечь народную славу!» — писал Ф. Ф. Торнау.[1.1, 470-471]

Произведения Торнау в этом смысле являются еще одним важным и надежным источником по истории России XIX века от русско-турецкой войны 1828-1829 гг. до событий пореформенной эпохи.

Чтобы познакомить читателя с жизненным путем Ф. Ф. Торнау, предшествовавшим его экспедициям по Западному Кавказу 1835-38 гг., мы кратко пролистаем страницы его воспоминаний, относящихся к предшествующим, а затем к последующим этапам его жизни, и тем самым раскроем перед читателем изумительные, интересные эпизоды его жизни, вовлеченной в бурный водоворот российской военной истории.

* * *

Федор Федорович Торнау родился в 1810 году в старинной дворянской семье, многие поколения которой посвятили себя военной службе. Баронский род Торнау, как утверждает словарь Брокгауза и Ефрона, восходит к XVI веку и ведет свое происхождение из Померании, а в 1639 году получил индигенат (подданство) в Курляндии (Энциклопедический словарь. Издатели: Р. А. Брокгауз и И. А.Ефрон, т.XXXIII, 1903, с.639). Его отец, полковник Федор Григорьевич Торнов, участник Отечественной войны 1812 года, дед — генерал екатерининских времен. Некоторые сведения о семье и обстоятельствах первых лет жизни дает нам сам Торнау в описании встречи с генералом Лошкаревым, давним другом отца, весной 1829 года в Фокшанах на пути в действующую армию:

«Генерал вскочил и бросился меня обнимать, приговаривая: — Вот неожиданная встреча; да я знал вашу матушку, знал батюшку, он был моим приятелем, мы служили вместе под [10] начальством Дорохова. Я гусарский дивизионный командир Лошкарев. Помню, как вы родились в отсутствие вашего отца, кажется, в Полоцке, как он желал хотя раз взглянуть на вас, а ему это не удалось; да, тогда было время серьезное, никто не был в праве располагать и часом своего времени.

«Кстати будет тут пояснить, отчего существует разница в подписи моей со списочною пометкою моей фамилии, происходящей из Померании (Помория) от славянского корня, наравне с другими прусскими фамилиями — «Below, Rantzow, Treskow», — по немецкому выговору, Белау, Ранцау, Трескау. Я остался сиротой с двухлетнего возраста (отец мой, артиллерии полковник, помер от раны в 1813 году), и моя фамилия была исковеркана писарскою милостью разных военных канцелярий; и лишь в 1853 году, получив в мои руки оригинальные документы, по которым отец в конце еще прошедшего столетия был определен в тогда существовавший Петербургский сухопутный шляхетский кадетский корпус, я узнал, каким образом мне следует писать фамилию. Из этих документов было видно, что фамилия «Tornauw» переведена по-русски «Торновъ», как писался и мой отец; потом из Курляндского дворянского депутатского собрания мне была выдана родословная с русским переводом, в котором присяжный переводчик [11] снова перевел «Торновъ», на основании правописания, а не немецкого выговора; Петербургская же Герольдия при утверждении права моего на баронский титул соблаговолила, вопреки очевидности, прописать «Торнау», с прибавлением еще частицы «фон», употребляемой на немецком языке, но по-русски, при титуле, смысла не имеющей. От этого в служебных списках изволят писать: барон фон Торнау; а я считаю правильнее подписываться барон Торнов, как звали моего отца и как следует писать на всех языках».[6, 445]

Ф. Ф. Торнау получил прекрасное по тому времени образование в пансионе при Царскосельском лицее, который в те годы готовил своих учеников для военной и гражданской службы. В 1829 году восемнадцати лет от роду он окончил курс пансиона. В связи с разразившейся тогда войной России против Турции Торнау поступил на военную службу и был определен прапорщиком в 33-й егерский полк. Этот период нашел отражение в «Воспоминаниях о кампании 1829 года в европейской Турции», опубликованных в 1867 году.

Молодой офицер совершил продолжительное путешествие из Петербурга в Малую Валахию, где размещался его полк. В Яссах в марте 1829 года Торнау представился главнокомандующему русской армией на Балканах фельдмаршалу графу И. И. Дибичу, который, будучи в близком родстве с Торнау, дал ему два рекомендательных письма — к полковому командиру Старову и генералу Гейсмару — и отеческое наставление: «служить честно, не пить, не играть, избегать дурных знакомств». [1.1, 419] Письма эти на начальном этапе его жизненного пути помогли закрепиться на служебном поприще, ибо слабый здоровьем и «тщедушный» с виду Федор Федорович вряд ли смог бы остаться в полку и мог быть отчислен по негодности к строевой службе. А служба — была его постоянная и страстная мечта с раннего детства.

В Крайове — главном городе Малой Валахии — Ф. Ф. Торнау передал начальнику отряда генералу Федору Клементьевичу Гейсмару рекомендательное письмо главнокомандующего с просьбой дать возможность Торнау сделаться хорошим фронтовым офицером. Гейсмар, найдя его «по телосложению неспособным выдержать в строю труды кампании» [1.1, 426] и удовлетворенный уровнем ответов на специфические военные вопросы, высказал свое мнение о целесообразности службы Федора Федоровича при генеральном штабе. О чем и было послано донесение главнокомандующему. До окончательного решения о своем назначении Торнау выехал в полк, в местечко Чирой, лежащее в семи верстах от селения Байлешти, [12] знаменитого победой генерала Гейсмара, одержанной 26 сентября 1828 года над армией виддинского сераскира, когда 4,5 тысячи русских, выдержавших ожесточенный натиск в дневном сражении, напали ночью на вражеский лагерь и наголову разбили 27-тысячный турецкий корпус.

По прибытии на место Федор Федорович обратил на себя внимание полкового командира полковника Старова умением метко стрелять из ружья, которому Торнау научился в свое время на волчьей охоте около Петергофа и Ораниенбаума. Он был определен обучать застрельщиков цельной стрельбе в мишень. Результаты не замедлили проявиться: «пули перестали перелетать через мишень», и даже сам Старов, заинтересовавшийся методом торновского обучения, стал приходить на занятия по стрельбе.

Однако это поручение обязывало Федора Федоровича вставать с рассветом, выводить команду в поле перед лагерем, покрытое густой холодной росой, и все раннее утро заниматься учением. Тяжелый климат придунайской низменности с резким перепадом дневных и ночных температур довершил дело: на одном из учений Торнау упал без чувств прямо на глазах у застрельщиков и полкового командира. В бреду нервной горячки он был доставлен в полковой лазарет. Состояние больного резко ухудшилось и дошло до того, что Торнау не имел сил поднять руку. Должный медицинский уход отсутствовал, приставленный к больному фельдшер пьянствовал и появлялся только перед приходом врача и полкового командира.

С вышеназванным фельдшером связан один курьезный случай, заставивший начальство перевести Торнау в крайовский главный госпиталь. Во время одного из обходов полковое начальство пришло поздно вечером и решило лично присутствовать при осмотре. При мерцании сальной свечи обнаружилось почерневшее тело больного. Доктор отскочил к стене, и до Торнау стали долетать отрывочные фразы о чуме, которая, охватив Молдавию и Большую Валахию, быстро приближалась к границам Малой Валахии. Вероятно, они беспокоились увидеть у Торнау первый случай заболевания. И пока длились долгие научные дебаты, полковой адъютант взял полотенце и смело обтер им тело больного. Ко всеобщему удивлению цвет кожи передался полотенцу. После усиленных дознаний выяснилось, что фельдшер, имевший приказание доктора ежедневно натирать больного уксусом, явился в сумерки «с головою, отуманенной винными парами», не смог отыскать кастрюлю, схватил попавшуюся ему жестянку с [13] остатками сапожной ваксы, налил в нее уксус, вскипятил, налакировал больного и довольный работой вышел за двери ожидать начальство. После этого случая Федора Федоровича отправили в Крайову в госпиталь, уведомив Гейсмара о его отчаянном положении.

Главный госпиталь являл вид не лучший, нежели полковая чиройская землянка. Оставленный без сознания на нескладно сколоченной кровати и без врачебного ухода, Торнау провел в таком положении несколько часов. Лишь неподдельное участие Гейсмара, приказавшего перенести больного к себе в дом, уход его жены и денщика вернули угасавшего Федора Торнау к жизни, позволили встать на ноги и продолжить военную службу. Вспоминая период своей болезни и оценивая госпитальное обслуживание войск, Федор Федорович напишет, что в те годы на берегах Дуная каждый мог прибавить к молитве «... и избави нас, Господи, от походного госпиталя». [1.1,443]

В начале мая 1829 года Торнау был оставлен в Крайове при канцелярии штаба и стал работать под руководством Павла Ивановича Прибыткова, исполняя функции офицера генерального штаба. Когда части русской армии перешли через Дунай и 17 мая Дибич возобновил осаду Силистрии, Гейсмару было приказано утвердиться на Дунае в одном из промежуточных пунктов между Виддином и низовыми турецкими крепостями, чтобы отрезать им пути сообщения и доставки провианта и воды. Для этой цели Гейсмар выбрал город Рахов — на правом берегу Дуная против устья реки Жио. Он приказал построить, проконопатить и просмолить около сотни плоскодонных лодок для тайной переправы войск. Прибыткову поручили поискать офицера, сведущего в этом деле. Им оказался Ф. Ф. Торнау, имевший случай познакомиться с этим делом на Балтийском море около Нарвы.

К утру 25 мая лодки были готовы, началась окончательная подготовка к форсированию Дуная и штурму Рахова. Торнау с особым чувством восхищения отмечает, с какой готовностью все солдаты и офицеры на вопрос Гейсмара о добровольцах («охотниках») участвовать в деле ответили единодушным желанием. Пришлось решать дело жребием. Войска и штаб прибыли в Орешаны для начала операции. Здесь ночью в тишине лесной природы, дышавшей испарениями цветущих трав и деревьев, чувствовалась атмосфера военной тревоги и неизбежности: «свечи на алтаре, мерцавшие в темную ночь подобно звездочкам, тихое, сдержанное пение, глубокое чувство смирения, написанное на загорелых солдатских лицах, [14] покорность воле Провидения, с которою они готовились к смерти», вся эта сцена произвела сильный переворот в мыслях Федора Федоровича: «В несколько минут я переродился из ребенка в зрелого человека и постиг высокую обязанность образованного военного человека уравновешивать долг повиновения с чувством сострадания к бедному человечеству, искать в деле не самолюбивого средства отличиться, а способ приложить способности и познания к облегчению зла, вызываемого войной». [1.1, 457]

В торжественный час подготовки к штурму города Торнау не смог остаться при начальнике штаба, как ему было велено Гейсмаром. Он решительно заявил Прибыткову, что пойдет на дело, чего бы то ему ни стоило. В момент размещения по лодкам, головную из которых занимал начальник экспедиции полковник Павел Христофорович Граббе, Торнау тайком забрался в одну из лодок с «охотниками». С рассветом спустившаяся по Жиу флотилия начала переправу через Дунай под прикрытием артиллерии и дымовой завесы. На берегу Торнау в первых рядах бросился на штурм турецких позиций. Несколько раз во время боя жизнь Федора Федоровича оказывалась под угрозой. В самом начале боя седобородый турок занес над его головой смертоносный клинок. Поспешивший на помощь юнкер Горский предотвратил удар, штыком поразив огромного старца. Умирающий турок успел выстрелить и раздробить Горскому оба колена; рана эта оказалась смертельной. Затем возникла угроза гибели всего передового отряда. Расчлененные турками на две части, двести бесстрашных зачинщиков продолжали сражаться в ожидании переправы егерских полков. Загнанные в глухой тупик, товарищи Торнау оказались в безнадежном положении. Тогда, вместе с незнакомым ему юнкером, Торнау взобрался на плетень и, увидев внизу высадившийся батальон егерей, стали махать белыми платками, подавая им сигнал бедствия. Егеря поспешили на помощь и вместе с освобожденной командой бросились выручать Граббе с частью солдат, оборонявшихся в мечети. Затем под его руководством захватили редут, занимавший командное положение, и закрепились в ожидании подкрепления. Положение турок стало безнадежным, и они выставили на цитадели белый флаг.

Сдача города нашим войскам произошла по прибытии Гейсмара. Торнау было поручено переправить на левую сторону Дуная более тысячи женщин и детей, попавших в плен, обеспечить им продовольствие и кров, а также необходимую охрану и защиту. А через неделю после окончания раховского дела было [15] приказано отправиться в ставку главнокомандующего с донесением о ходе боя и наградными представлениями на отличившихся. Подъехав 20 июня к Силистрии, Торнау стал свидетелем осады и штурма крепости генералом Красовским.

По прибытии в ставку, которая находилась в тот момент под Шумлой, Торнау вручил пакеты начальнику главного штаба генералу Толю и вскоре был приглашен на обед к фельдмаршалу Дибичу. Родственные связи с главнокомандующим на сей раз помешали Торнау получить заслуженную награду: Владимира 4-й степени с бантом, к которому Федор Федорович был представлен полковником Граббе. Вспоминая этот эпизод, он писал: «Дибич бросился ко мне, обнял, поцеловал в обе щеки и, не переводя духа, проговорил так скоро, что я успел понять только по старой привычке: "Спасибо, хорошо вел себя в деле, делает тебе честь, меня радует, а Владимира не дам, слишком молод на службе, подумают, что носит Владимира только потому, что двоюродный брат моей жены... Граф, — обратился он к начальнику штаба, — прикажите выдать господину прапорщику Анну 3-й степени с бантом"». [1.1, 478] Но и эта первая награда искренне обрадовала Федора Федоровича.

По возвращении в Рахов Торнау было поручено заниматься топографической съемкой города и окрестностей, обозначением бродов через р. Жиу и т.п. Результатами его работы вскоре пришлось воспользоваться: с появлением в районе Виддина во второй половине июля хорошо вооруженной 40-тысячной армии Мустафы-паши скодринского Гейсмар принял решение об оставлении Рахова и переправе отряда через Дунай для защиты Малой Валахии от возможного вторжения неприятеля. Тогда Мустафа-паша, отказавшись от своих намерений, неожиданно направил войска по софийской дороге в сторону Адрианополя. Для главной русской армии под Адрианополем возникала реальная угроза.

Дибич предписал Гейсмару идти от Рахова по пятам скодринского паши. Без потерь вторично заняв Рахов, отряд Гейсмара выступил по дороге к городу Враца. Ф. Ф. Торнау при отряде Граббе, двигавшемся в авангарде, исполнял две должности — офицера генерального штаба и адъютанта командира отряда. Во время переходов Федору Федоровичу вменялась в обязанность рекогносцировка окрестностей, расстановка пикетов, указание направления ночным разъездам.

Враца была взята практически без выстрела. Преследуя неприятеля, направлявшегося к Татар-Базарджику, гейсмаровский отряд двинулся следом. Торнау поручалось в срок менее суток восстановить испорченную неприятелем дорогу — между селениями [16] Реберково и Новацын, чтобы перейти с основной колонной ущелье реки Искры ранее, чем движение будет раскрыто турками. Имея в своем распоряжении небольшое число казаков и конных пионер, Торнау вынужден был прибегнуть к помощи местного населения: около 700 человек болгар было привлечено к работе по восстановлению дороги и сожженных мостов. Ночью Федор Федорович с 60-ю казаками решил разведать обстановку в Новацыне, располагая сведениями, что в 20 верстах от него в Арнаут-Колессинском укреплении стоит двухтысячный отряд турок. Темнота ночи и счастливый случай помогли ему захватить в Новацыне большую провиантскую колонну, приготовленную турками, и спрятать в горах, оставив под охраной казаков до подхода основных сил. К утру дорога и мосты были восстановлены, отбитый провиант сохранен для отряда.

В Новацыне Гейсмаром было получено известие о заключении 2 сентября 1829 года Адрианопольского мира с Турцией. Чтобы до официального прекращения военных действий избежать кровопролития, в Арнаут-Колесси был отправлен парламентером в сопровождении 25 казаков полковник Золотарев, среди посланных был и Торнау, имевший, между прочим, задание вести рекогносцировку местных укреплений. Торнау удалось осмотреть укрепления, пересчитать орудия и заметить обходную горную тропу, которая позволяла вывести войска в тыл укрепления. Предварительные переговоры с комендантом были вскоре продолжены в русском лагере, куда прибыл курьер от главнокомандующего с официальным известием о заключении мира. Колонна вернулась во Врацу, которая вскоре стала лазаретом для больных лихорадкой и тифом. Федор Федорович не устоял против заразы и «присоединился к числу самых отчаянно больных». Он писал: «Нервною горячкой я начал кампанию, тифозною горячкой мне было определено ее кончить». Течение болезни проходило тяжело, штаб-доктор Тобольского пехотного полка И.И.Савин прогнозировал плохой исход. Однако вскоре в течении болезни наступил кризис, закончившийся благополучным исходом. Федор Федорович в своих воспоминаниях связывал свое выздоровление со свежими персиками, съеденными накануне кризиса: «Я и теперь убежден, что они в этот раз избавили меня от болезни, подобно тому как в польскую войну 1831 года стакан доброго капвейна, выпитый не по докторскому предписанию, спас меня в сильном припадке холеры». [1.2, 43,46]

Из-за болезни Ф. Ф. Торнау не смог принять участия в заключительном деле гейсмаровского отряда. Так как Мустафа-паша не распустил своей армии, отказался в повиновении [17] султану, угрожая русским новыми бойнями, Гейсмару пришлось занять Арнаут-Колесси. Крепость сдалась без боя благодаря использованию для обходного маневра горной тропинки, замеченной в свое время Торнау. После этого Гейсмар с четырехтысячным отрядом дошел до Софии, вынудил пашу к переговорам и находился там до конца ноября, пока скопища Мустафы-паши не стали расходиться по домам. При оставлении Врацы больных под прикрытием батальона отправили в Крайову. Госпитальная повозка, в которой везли больного Торнау, отбилась от основной колонны, так как сопровождающие дожидались отрядного командира, лично желавшего удостовериться в достаточности мер по транспортировке Федора Федоровича. Двигаясь наугад, повозка ночью наткнулась на турецкую деревню, жители которой еще не остыли от гнева и жестокости недавней войны. Выручил в этой ситуации переводчик, намеренно остановившийся у дома деревенского старшины и объявивший, «что везет при-смерти больного русского офицера, которого поручает его гостеприимству во имя пророка». [1.2, 48] Турок воспринял этот случай как благословение Аллаха, принялся ухаживать за больным и, послав на поиск госпитальной колонны одного из своих сыновей, вскоре в их сопровождении доставил туда Торнау.

С возвращением в середине ноября в Крайову Гейсмара отряд был расформирован, сам командир уехал с семьей в Бухарест, а Торнау остался в Крайове ожидать в одном из полков 17-й пехотной дивизии официального перевода в генеральный штаб с повышением чина за «строительные подвиги на дороге в Балканских горах». Вынужденное ожидание грозило Федору Федоровичу новой бедой: в городе свирепствовала чума, а новый строгий полковой командир П*, принуждая штабных офицеров к ежедневной муштре и караулам в чумных госпиталях, «вознаграждал время, потерянное ими в отрядном штабе». Божией милостью Торнау и его другу Веригину удалось избежать повальной заразы — редкий случай для медиков и охраны, работающих в чумных заведениях.

Усилившаяся лихорадка грозила Федору Федоровичу вновь военным лазаретом. Случай и хорошая молва о знаниях им топографии помогли Торнау изменить свое безысходное положение. Им заинтересовался инженер-полковник Баумер и вытребовал Торнау к себе для скрытного составления плана крепостных укреплений турецкой крепости Ада-Кале на дунайском острове. Благоприятные климатические условия этой местности, заботливое отношение нового наставника в короткий срок позволили Федору Федоровичу окончательно [18] восстановить пошатнувшееся здоровье. После возвращения из командировки он поселился у каймакана (правителя) Малой Валахии князя Константина Гики, где имел случай близко познакомиться с порядком судопроизводства и бытом тогдашнего высшего валашского общества.

Лишь в начале февраля 1830 года состоялся приказ по армии о причислении Ф. Ф. Торнау к генеральному штабу и назначении его в геодезический отряд, занимавшийся съемкой Дунайских княжеств. Повышение в чине главнокомандующий Дибич отклонил по причинам, как пишет Торнау: «молод летами, с небольшим год на службе и в родстве с его женой». [1.2, 64]

До начала Польской войны 1830-31 гг. Федор Федорович находился в Яссах при топографическом отделении управления генерал-квартирмейстера действующей армии, занимался сбором различного рода статистических сведений (ЦГВИА, Ф. 400, отд.8, ст.2, оп.177, д.37, л. 15. об. Послужной список Федора Федоровича Торнау). В самом начале кампании генерал Гейсмар, назначенный командиром авангарда русских войск, вызвал Торнау под свое начало. Однако судьба распорядилась иначе: поручение доставить статистические сведения в Бухарест, сорокадневный карантин по холере в Секулянах, временное исполнение квартирмейстерской должности при первой драгунской дивизии генерала Ридигера — существенно задержали Торнау в пути. В село Клешово, где размещалась главная квартира армии, он приехал в день скоропостижной смерти от холеры главнокомандующего армией фельдмаршала Дибича, смененного на этом посту графом И.Ф. Паскевичем-Эриванским. Там же он узнал об отрешении от командования генерала Гейсмара за неудачу, понесенную под Прагой. Гейсмару удалось в дальнейшем загладить вину решительным штурмом Варшавских укреплений, во время которого он был тяжело ранен. В одной из окрестных деревень Торнау навестил своего бывшего командира и объяснил причину длительной задержки. В рядах авангарда графа Вита Торнау в числе прочих участвовал в штурме Варшавы, получил сильную контузию головы, «оставившую мне память на всю жизнь, и — чин подпоручика».[2.1, 7]

После окончания войны Ф. Ф. Торнау перевели в Петербург, где он в департаменте генерального штаба три месяца «прилежно просидел за маршрутным столом, от которого выпросился на Кавказ...», предпочитая «труды боевой жизни праздной службе и блеску паркетных удач...» В начале марта 1832 года молодой подпоручик с погонами 17-го егерского [19] полка покидает шумную столицу и едет в Тифлис в штаб отдельного кавказского корпуса.

Путь лежал через Ставрополь — административный центр «обширной страны, простиравшейся от Черного до Каспийского моря», Екатериноград — главную станицу «горского линейного казачьего полка», Владикавказ — главную крепость в центре Кавказской линии, оборонявшую Военно-Грузинскую дорогу (Описание этих мест по воспоминаниям Ф. Ф. Торнау см. в Приложении, с.418-419). Здесь Торнау впервые ощутил напряженную военную атмосферу: Кази-Мулла (у Торнау Кази-Мегмет или «Шамиль 30-х годов») с тремя тысячами чеченцев, с партией лезгин и др. обложил Назрановское укрепление, и только после его отступления за Сунжу путешествие Торнау в Ларе продолжилось по непроглядному туману и дождливой погоде. Несмотря на превратности погоды, не оставили равнодушным Федора Федоровича ни шумящие воды Терека, ни распахнутые для человека его неукротимым руслом Дарьяльские ворота: «С того времени много народных громад проходили через эти ворота, все они шли на погибель себе и своих собратий по человечеству; одни русские прошли здесь не с мыслью истребления, не за добычей, а на защиту христианского царства, истекавшего кровью под ударами своих лютых мусульманских соседей».[2.1, 28-29]

Дорога шла через Терек, перевал Крестовой горы, далее до Кайтаура. Наиболее опасным оказался переезд через Крестовую гору, где частая метель и непогода заставляла просиживать долгие часы в холодной сакле. Федор Федорович с благодарностью вспомнил «разумного Волчка» — мохнатую и невидную собачонку, выручившую их при спуске с Крестовой горы, которая, несмотря на сильнейшую метель, «не сбиваясь с пути ни на шаг» провела путников вдоль страшной пропасти около Гуд-горы. После Кайтаура весенние запахи Грузии под ясным жгучим солнцем увлекали офицера все ближе и ближе к Тифлису: Пасанаур, Ананур, Душет, Гашискар, развалины Мцхета..., римский мост через Куру, старая крепость Метех... Гарцискарская застава... «Беспрерывно менявшиеся виды, один лучше другого, мелькали... под разным освещением и весело мчался я навстречу моей неведомой будущности, в ожидании от нее всякого добра...».[2.1, 36]

Во второй половине апреля 1832 года Торнау прибыл в Тифлис. Единственным среди знакомых ему людей здесь оказался комендант Тифлиса полковник Ф. С. Кочетов — «в [20] Европейской Турции... он, будучи старшим адъютантом в дежурстве главной армией, снабжал меня курьерскою экспедицией в Варну... Добрый старик не забыл этого мимолетного свидания».[2.2, 404]

По прибытии Торнау представился генералу Владимиру Дмитриевичу Вольховскому, который соединял в своем лице две должности: начальника штаба и обер-квартирмейстера (на последней его должен был сменить полковник барон фон-дер-Ховен). Владимир Дмитриевич назначил Торнау на должность заведующего вторым отделением канцелярии Генерального штаба на место капитана Пикалова. Эту должность уже давно, со времен Персидской войны, занимали артиллерийские офицеры, терпеливо дожидавшиеся достойной (в смысле делопроизводственной компетентности и знаний правил русской грамматики) смены, чтобы продолжить службу в строю. К их числу принадлежал и капитан Пикалов («Он уже более 5 лет занимался в диспозиционном отделении генерального штаба... обладая необыкновенною памятью, служил живой справкой во всех бывалых случаях...»[2.2, 411]). Узнав о назначении в штаб Торнау, он было приуныл, решив, что Торнау — немец, и сильно обрадовался, когда чистым русским языком Федор Федорович представился Вольховскому: «Честь имею...» и т.д. Для облегчения передачи дел он переселился на квартиру к Пикалову, находившуюся на углу Армянского базара и Штабной площади, на втором этаже дома купца-армянина.

Кавказский старожил, Пикалов первым не только ввел Торнау в курс служебных дел, но и ознакомил с событиями Кавказской войны, характеристиками ее деятелей и историей этого края. «Благодаря его объяснениям, — писал Торнау, — мой взгляд на вещи получил более рациональное направление». [2.2, 415]

Углубившись в процесс служебной переписки, Торнау с глубоким сарказмом отзовется о форме «военного письмоводства». Трудно вообразить, писал он, как хитро сплетена фразеология, какие «тонкие оттенки» следовало соблюдать «в сношениях с равными, с зависимыми и независимыми ведомствами, с младшими, высокими и высшими лицами...» «От беспрестанного повторения титулов и от выражений преданности и подчиненности рябило в глазах; настоящий смысл утопал в потоке исковерканных фраз».[2.2, 411-413] [21]

В связи с этим Торнау вспоминает случай, рассказанный Пикаловым. Во время последней Турецкой войны командующий войсками на Кавказе граф И. Ф. Паскевич был приведен в страшный гнев донесением коменданта пограничной крепости Ахалцыха — о «взятии крепости турками», что должно было привести к крушению всех военных планов будущей кампании. На самом деле в донесении говорилось о взятии крепости... в блокаду, но особый письмоводческий стиль поставил слово «в блокаду» в заключении всего многословного и многолистного письма. Только терпеливому Вольховскому удалось, дочитав его до конца, ознакомить Паскевича с истинным смыслом донесения.

Еще более категорично отзывался Федор Федорович о проектах покорения Кавказа, которые, поступая от корпусного командира Григория Владимировича Розена в штаб, проходили через его руки: «Предлагали действовать против горцев подвигаясь не с равнины к горам, а с горы к ровным местам; строить крепости на хребтах и наблюдательные посты на горных шпилях; рвать горы порохом; против хищников растягивать проволочные сети по берегам Терека и Кубани. Мирным путем советовали их усмирять торговлею, водворением между ними роскоши, пьянства — ... и, наконец, музыкой, посредством заведения у горцев музыкальных школ. Этот последний проект, начинавшийся словами: в глубокой древности уже было известно, что музыка, производя приятное впечатление на слух, смягчает человеческие нравы и т.д. — был написан коллежским советником в Петербурге и был прислан к нам на обсуждение в начале 1832 года».[2.2, 417]

Вечерами Торнау знакомится с Тифлисом, его достопримечательностями, бытом, бывает в доме корпусного командира барона Розена. Однако военные будни Кавказской войны уже торопят перелистать новую страницу его судьбы — боевую.

В конце июня 1832 года корпусной командир начинает подготовку галгаевской экспедиции, для чего вызывает во Владикавказ штаб и канцелярию. Цель экспедиции заключалась в наказании небольшого горного общества — галгаевцев, обитавших высоко в горах в верховьях рек Ассы и Фартанги. Присягнувшие на подданство России, они изменили присяге, убили пристава и двух русских священников-миссионеров и, присоединившись к Кази-Мулле, стали совершать разбойные нападения на Военно-Грузинскую дорогу. «Необходимость уничтожить веру горцев в силу их притонов, — отмечал Торнау, — и доказать им примером, что для русского [22] войска нет неприступных мест и непроходимых дорог, была очевидна». Уже 11 июля барон Розен в сопровождении всего штаба и сотни линейцев, казаков Моздокского полка под командой командира полка Григория Христофоровича Засса, выехал по Военно-Грузинской дороге в сторону Балты, где к отряду присоединились «два батальона Эриванского карабинерного полка, батальон Тифлисского пехотного и батальон 41-го егерского полков, двести линейских казаков, пятьсот человек осетинских конных и пеших милиционеров и четыре горные орудия».[2.3, 104]

На пятые сутки похода завязалась перестрелка с неприятелем у селения Зоти. На момент перестрелки Ф. Ф. Торнау находился рядом с полковником Зассом и вместе с его казаками и осетинской милицией преследовал убегающих галгаевцев до снегового хребта. По возвращении в лагерь Торнау едва не погиб, проскользив по наклонным плитам и зависнув над пропастью. Вспоминая этот случай, Федор Федорович писал: «В это мгновение любовь к жизни взяла верх над страхом смерти. С быстротой мысли и силой отчаяния понапружились все мускулы, я уперся руками и коленами, и понять не могу, каким чудом стоймя очутился на камне, за который ухватился в минуту падения ? ». [2.3, 109]

До селения Цори — одного из основных пунктов экспедиции — Торнау следовал с конным авангардом. Ему было поручено контролировать топографа, составлявшего маршрут местности, и выбирать место ночлега для войск главной колонны. При подходе к Цори Зассу с казаками Моздокского полка было приказано занять гору Гай, где закрепились основные силы галгаевцев. Торнау вместе с казаками стал подниматься по одной из горных дорог, указанных проводником-кистином, но галгаевцы, заранее подготовившиеся к защите, устроили мощный камнепад, остановивший всякое продвижение вперед. Шум от него, по словам Торнау, во много раз превышал канонаду сотни орудий, которую он слышал при штурме Варшавы в 1831 году. Штурм горы пришлось отложить до подхода основных сил.

Утром 20 июня оказалось, что аул Гай на вершине горы оставлен жителями, ушедшими вниз по Фартанге вместе со своими стадами. Г.Х.Засс с двумя ротами егерей и сотней линейцев бросился догонять галгаевские стада, так как солдаты уже несколько дней питались одними сухарями. Торнау присоединился к казакам, «совершенно забыв о существовании походной канцелярии». После двадцативерстной «гоньбы» по труднопроходимому ущелью большая часть галгаевского [23] стада, численностью около трехсот коров, нескольких десятков коз и десятка ишаков, была отбита казаками и пригнана в лагерь.

Измученного Торнау начальник штаба встретил неприветливо: «Дело ли офицера генерального штаба гоняться за скотиной и помогать отбивать баранту? Это хорошо для казачьего командира, — говорил он, указывая на кипу бумаг... — Теперь извольте поправить свою необдуманность».[2.3, 121] И Федору Федоровичу пришлось целый день до позднего вечера писать и разбирать различные донесения на заоблачной высоте Гай-горы в самых неподходящих условиях. Вслед за этим началось возвращение экспедиции во Владикавказ. В селении Шуани корпусной командир Г.В.Розен поблагодарил войска и штаб за участие в походе и объявил 28 июля о завершении галгаевской экспедиции.

Вернувшись во Владикавказ, Торнау застал подготовку новой экспедиции — в Чечню, составившей вторую часть военных действий лета 1832 года. Корпусной командир поручил ее руководство генерал-лейтенанту Алексею Александровичу Вельяминову, назначенному в том же году командующим Кавказской линией. Будучи другом и сослуживцем А. П. Ермолова, Вельяминов продолжал тактику наступательных операций и набегов «без цели и без способа удержать за собой пройденное пространство, признавал злою необходимостью для усмирения горцев на короткое время, а для полного покорения Кавказа считал полезным медленно продвигаясь вперед, утверждаться не одною силою оружия, но основательными административными мерами. Во избежание истощительной для государства траты людей и денег, он советовал более предоставлять действию времени, сохраняя притом для русского войска "хорошую практическую военную школу"». [2.3, 129] План Вельяминова заключался в прохождении по чеченской территории, разорении чеченских селений, уничтожении урожая, чтобы хотя бы временно умиротворить жизнь русского линейного населения.

Чеченский разбой усилился после того, как чеченцы в 1831 году примкнули к Кази-Мулле и участвовали в разграблении Кизляра и постоянных набегах на линию. Анализируя историю взаимоотношений с чеченцами, Ф. Ф. Торнау писал: «Враждебные столкновения с ними начались со времени первого поселения казаков на берегу Терека... С тех пор вражда чеченцев к русским возрастала с каждым годом, принимая все более и более характер непримиримой, истребительной войны. Когда между лезгинами распространилось учение, из которого [24] возник мюридизм, и дагестанские нагорные общества признали над собой духовную власть Кази-Мегмета, тогда и чеченцы не замедлили присоединиться к имаму, проповедовавшему «казават», священную войну против русских, их коренных врагов. И как было не идти за таким учителем, который по пути грабежа и беспощадного мщения вел к вратам рая каждого правоверного, посвятившего себя на истребление гяуров». [2.3,128]

Соединенный чеченский отряд, насчитывавший около 9000 человек, выступил из Назрана 6 августа и переправился через Сунжу. В ежедневных перепалках с чеченцами, принявшими характер лесной войны, 17 августа колонна подошла к крепости Грозная. К этому времени служебное положение Ф. Ф. Торнау несколько изменилось. Приехавший из Тифлиса штабс-капитан генерального штаба Норденстам вступил в управление походной канцелярией, приняв в распоряжение и второе отделение, которым заведовал Торнау. Начальник штаба Вольховский, видя рвение Федора Федоровича к участию в боевых операциях, приказал ему чередоваться в авангарде и арьергарде с офицерами генерального штаба, состоявшими при войсках на линии, и посылал с отрядами уничтожать чеченские аулы. Вскоре Торнау обратил на себя внимание командующего Кавказской линией Алексея Александровича Вельяминова, показав стойкость и выносливость в бою, четкость и исполнительность в выполнении сложных поручений, трезвую оценку происходящих событий, способность находить самостоятельное решение в неординарных ситуациях. Вельяминов на время экспедиции взял Торнау под свое начало.

22 августа отряд подошел к крупному селению Герменчугу, где Кази-Мулла собрал более 3000 чеченцев и 800 конных лезгин для защиты аула. Герменчугская битва подробно описана Торнау в его «Воспоминаниях о Кавказе и Грузии», где запечатлены различные эпизоды этого боя и содержатся воспоминания о полководческом таланте А.А.Вельяминова. Выполняя поручения Вельяминова, Торнау во время боя оказывался в самых горячих точках и стал непосредственным свидетелем ее кровавого завершения. Последние 72 защитника аула, отказавшиеся сдаться, заживо сгорели в доме, охваченном огнем: «Разыгрался последний акт кровавой драмы; ночь покрыла сцену. Каждый по совести исполнил свое дело; главные актеры отошли в вечность; прочие действующие лица, и за ними зрители, с камнем на сердце стали расходиться по палаткам; и может статься, не один в глубине души задавал себе вопрос: для чего все это? разве для всех, без разбора языка и веры, нет места на земле?» [2.3, 150] [25]

В то время как русские войска в начале сентября двигались к селению Автури, Кази-Мулла, вовремя сбежавший с поля битвы в Герменчуге, вторгся на линию, где нанес тяжелое поражение гребенским казакам, захватил два конных орудия и увез их в Ичкерию (нагорную Чечню) в селение Беной. Вельяминов принял решение идти в Ичкеры, отнять орудия и разорить вторую резиденцию Кази-Муллы в ауле Дарго.

Все эти задачи были успешно решены на новом этапе чеченской экспедиции, ичкерийском, начавшемся 7 сентября. Вместе с отрядом, прошедшим через Маюртупский лес к Беною, где были возвращены захваченные чеченцами орудия, Торнау шел во главе колонны с проводниками.

После разорения Дарго 12 сентября началось обратное движение вельяминовского отряда не по старой дороге на Маюртуп, которую чеченцы перегородили завалами, а на Центури, Гурдали и вниз по левому берегу Аксая к кумыкскому селению Хош-гелды. Торнау был прикомандирован к полковнику Зандену, командовавшему арьергардом; Торнау вменялось в обязанность проверять наличие противника вдоль всей арьергардной цепи и уведомлять обо всем Вельяминова.

В течение всего дня с боями длилось медленное отступление колонн. Огромные толпы чеченцев, спрятавшихся в лесу, стреляли в «спину» уходящего отряда. Торнау приходилось выбирать с правой стороны дороги «удобные места для застрельщиков и особенно скрытно размещать резервы и ротные колонны, на которые упирались фланги».

Проведя бессонную ночь в палатке с раненным накануне Пикаловым, наутро Торнау отправился с проводниками во главе колонны, чтобы не сбиться с дороги на Хош-гелды. Вспоминая утро в Гурдали, Торнау обратил внимание на изменение характера своего поведения: не любивший рано вставать, на этот раз он был на ногах раньше других и рысью помчался вперед колонны — «неведомая сила меня подгоняла».

Густой туман мешал видимости, а скученность головного батальона на дороге мешала проезду. Федору Федоровичу пришлось пешком протолкаться вперед для встречи с проводниками. Дорога поднималась в гору. Проводники остановили цепь, наблюдая за дорогой, подозревая наличие завала. Торнау поспешил проверить безопасность дороги: время терять было нельзя, предстоял «многоверстный переход». Внезапно вспыхнул ряд дымков из-за сучковатой колоды. Торнау почувствовал удар в бок — он был ранен в пах с правой стороны. [26]

Огонь из лесу и из-за завала не умолкал, застрельщики были вынуждены спрятаться за деревьями, и раненый Торнау остался лежать на опустевшей дороге один с двумя телами убитых солдат. Чеченцы, увидев попытки раненого отползти, сосредоточили на нем свой огонь с целью добить его. И, вероятно, убили бы, если б не самоотверженный поступок адъютанта корпусного командира Александра Евстафьевича Врангеля, столь характерный для человеческих отношений того времени. Подскакавший как можно ближе к раненому, Врангель спешился, под пулями поднял Торнау и потащил за ближайшее дерево: «Ни предостерегательные крики солдат и офицеров, ни очевидная опасность не остановили его подскакать до меня... и потащить за ближашее дерево, подставляя собственное тело под меткие чеченские винтовки не далее сорока шагов от завала...» [2.4, 680]

Из-за скопления артиллерии и войск на дороге Торнау более получаса дожидался корпусного штаб-доктора Ильяшенко для оказания первой помощи. На вопрос полкового доктора Чероцкого, друга Торнау, об опасности раны Ильяшенко ответил: «Vulnus mortale». На что Торнау, немного сведущий в школьной латыни, заметил: «Вы ошибаетесь, я не чувствую никакой перемены в общем состоянии организма, поэтому моя рана не смертельна». Подъехавшие Розен и Вольховский старались сказать что-нибудь утешительное, считая жизнь Торнау в опасности. Один Вельяминов со свойственной ему выдержкой поздравил Федора Федоровича с раной, приказал соорудить носилки и приставил к ним для охраны и переноски восемь линейцев и восемь пехотинцев. Чеченцы, заметив единственные в отряде носилки, вообразили себе, что им удалось подстрелить очень важного человека, и во время перехода не раз пытались докончить Торнау пулями или добраться до него с шашками... При первой угрозе казаки ставили носилки на землю, садились на присошки, солдаты становились вокруг и отстреливались, пока не являлась помощь.

Вельяминов продержал Торнау трое суток под своим надзором. Оставшись довольным состоянием раны, отправил для лечения на линию, попросив командира Гребенского казачьего полка майора Макарова принять раненого у себя дома, а майору Каличевскому, долженствовавшему конвоировать раненых, — все время нести на носилках и из Умахан-юрта отправить на Терек под прикрытием целой роты. «Память о душевной внимательности, которою этот замечательный человек отличил меня во дни моей ранней молодости, всегда [27] служила для меня верным утешением и укрепляла мое терпение, когда я после того встречался с людьми, находившими удовольствие делать мне положительный вред или сорить в глаза шутовским чванством. Впрочем, я давно покончил с ними все свои расчеты: на одних посердился пока от них страдал, над другими насмеялся вдоволь пока они были у меня на глазах, а потом забыл их всех, будто никогда не знавал и не видывал».[2.4, 684] Такова истинно христианская философия жизни Ф. Ф. Торнау.

В доме Макарова при осмотре раны нашли начинавшуюся гангрену. Хозяин дома предложил Торнау воспользоваться услугами азиатского лекаря — кумыкского гакима Чурукая, «который с первого взгляда объявил рану очень «яман», однако обещал, с помощью Аллаха, поправить дело, обложил пах компрессами из холодного рассола, помазал какою-то душистою мазью, когда исчезли появившиеся признаки гангрены, продолжал пользовать своими привычными простыми средствами, медом и свежим коровьим маслом».[2.4, 685] Три недели лечился Торнау в доме у Макарова. Затем его перевезли в Наур к Г. Х. Зассу. В это время Торнау узнал об успешном октябрьском походе отряда Вельяминова в Гимры и гибели Кази-Муллы. После ичкерийского похода весь Дагестан и обе Чечни покорились русской власти... Но не надолго...

В последних числах октября войска распустили на зимние квартиры — то был конец удачной во всех отношениях экспедиции 1832 года.

Более полутора месяцев длилось вынужденное лечение раны. За это время Федор Федорович получил письмо от Вольховского, предложившего остаться под его началом в должности офицера генерального штаба в Тифлисе. Торнау поспешил изъявить согласие. Однако вскоре в Наур прибыл Вельяминов, который в свою очередь сообщил Федору Федоровичу, что хотел бы видеть его под своим началом на линии.

С большим сожалением Торнау вынужден был отказаться от предложения Вельяминова, хотя и душой и мыслями стремился быть при нем и служить под его началом. Впоследствии только раз удалось свидеться Торнау с Вельяминовым, в Пятигорске незадолго перед своим пленением. После освобождения он уже не застал Алексея Александровича в живых.

Возвращение Торнау в Тифлис состоялось в декабре 1832 года, где он и оставался в продолжение всей зимы и весны, вращаясь в кругах тифлисского общества. На балу у корпусного командира Г. В. Розена Торнау был представлен Вольховским [28] семье князя А. Г. Чавчавадзе, его жене Саломе и дочерям Катерине и Нине Грибоедовой, после чего Федор Федорович стал частым гостем в их доме. Бывал в этот период Торнау и на литературных вечерах в доме Николая Павловича Титова, на музыкальных вечерах в доме ординарца корпусного командира графа Девиера. В числе своих друзей он упоминает круг сосланных на Кавказ или переведенных из Сибири декабристов: Корниловича, Павла Нарышкина, Коновницына, Одоевского, Валериана Голицына, Ал. Бестужева-Марлинского. «Наши сношения с этими лицами были самые открытые и безвредные в политическом смысле. Да мало ли из них, попав в беду совершенно молодыми, сами не зная как, были способны к чему угодно, только не к политической агитации».[2.4, 701]

Накануне Пасхи 1833 года вышли награды за экспедицию. Торнау был произведен в поручики и переведен в генеральный штаб. Состояние здоровья потребовало длительного лечения и позволило ему вернуться к активному несению службы не ранее осени 1834 года.

В этот период кавказское командование разрабатывало план сухопутного сообщения вдоль восточного берега Черного моря, включая Абхазию. Учитывая профессиональные достоинства Ф. Ф. Торнау, барон Розен поручает ему сложную задачу «скрытного обзора берегового пространства на север от Гагр». Тайные цели рекогносцировки требовали надежных проводников и особых условий маскировки — Федору Федоровичу приходилось выдавать себя за горца. В этом предприятии он сумел не только выбрать подходящих и опытных людей, но и весьма расположив их к себе, найти среди горцев верных друзей, честь и достоинство которых превзошли все его ожидания. Это способствовало проникновению Ф. Ф. Торнау в самые труднодоступные районы Западного Кавказа, глубокому и всестороннему изучению жизни горских народов. Первая экспедиция была подготовлена к началу июня 1835 года. Небольшой отряд, в который входили абхазский дворянин Соломон Мкамба с двумя слугами, переводчик Муты Шакрыл, охотник Хатхуа и проводник из Псху Багры, прошел по маршруту: сел. Анухва — ущ. Гумисты — истоки Чхалты — перевал в Главном Кавказском хребте между истоками pp. Бзыба и Б. Зеленчука — ущ. Б. Зеленчука — ущ. Кяфира — р.Уруп — р.Кубань — ст.Баталпашинская — Пятигорск.

Результатом первой экспедиции явились записки «Подробное описание проезда через снеговой хребет из Абхазии на р.Кубань в июне 1835 года» и «Описание дороги из с.Акуача в [29] Абхазии через снеговой хребет Кавказских гор до станицы Баталпашинская на р.Кубани», в которых Торнау сделал вывод о невозможности прохождения русских войск указанным маршрутом. Кроме того, Торнау отправил в штаб отдельного Кавказского корпуса большое количество рапортов, писем и записок, содержащих разнообразные сведения по топографии, экономической и исторической географии, военно-стратегическим вопросам районов Западного Кавказа. Добытые им сведения были оценены лично Государем Николаем Павловичем, и вскоре Ф. Ф. Торнау был произведен в чин штабс-капитана.

В начале сентября этого же года был разработан второй маршрут экспедиции: ущ. М.Лабы — Главный Кавказский хребет — аул Ахчипсу — р.Сочи (Саше) — р.Мзымта — мыс Адлер. Здесь Торнау действовал в содружестве с ногайскими князьями Карамурзиными. После шести с половиной недель, проведенных в горах, путешественники вышли к Гагринскому укреплению. Результаты экспедиции были изложены Торнау в ноябрьских отчетах 1835 года — «Описании части восточного берега Черного моря от реки Бзыба до реки Саше», «Описании дороги по берегу Черного моря от укр. Гагры до устья реки Саше» и «Подробном описании поездки с линии через хребет Кавказских гор и по берегу Черного моря от Сочи до р.Бзыба» с приложенной картой части восточного берега Черного моря.

Вторая экспедиция убедила Торнау в слабости небольших укреплений на кавказском побережье, в мирное время блокированных горцами, а в случае европейской войны и появления неприятельского флота неспособных выдержать бомбардировки с моря и попадающих под угрозу полного пленения или уничтожения. Выводы Торнау о ненадежности черноморской береговой линии были полностью подтверждены событиями Крымской войны.

Помимо стратегического материала Федор Федорович собрал богатый этнографический материал. В настоящее время его описания таких народов, как убыхи, садзы-джигеты, и некоторых других, полностью исчезнувших с карты Кавказа в 60-х годах XIX века в связи с участием в мухаджирском движении (переселение в Турцию и в страны Ближнего Востока), являются едва ли не единственным источником изучения их культуры.

В 1836 году «тайное обозрение морского побережья от р. Сочи до Геленджика» снова было поручено Торнау. Федор Федорович разработал маршрут выхода к Геленджику через [30] Главный Кавказский хребет с помощью проверенного в деле Тембулата Карамурзина. Однако план Торнау был отвергнут, инициатива была передана в руки генерала Г. Х. Засса, командовавшего с 1834 года Кубанской кордонной линией, который предложил ему в проводники беглых кабардинцев: князя Аслан-Гирея, хаджи Джансеида и Асланбека Тамбиева. Последние в районе реки Курджипс в ночь с 9 на 10 сентября 1836 года предали его горцам, потребовавшим от русского правительства баснословный выкуп: пять четвериков серебра или столько золота, сколько потянет пленный. Два года и два месяца длились бесплодные переговоры, ибо Ф. Ф. Торнау решительно отказался от условий выкупа, подтвердив репутацию «идейного разведчика», готового «жертвовать собой для государственной пользы». Неудачные попытки побега ухудшили положение Торнау: сильно больной, без теплой одежды, он томился в холодном сыром помещении, прикованный цепью к стене.

Безуспешными и неоправданными оказались набеги русских войск под командованием Засса с целью его освобождения. Наконец, ногайскому князю Тембулату Карамурзину удалось похитить пленника у кабардинцев в ночь с 9-е на 10-е ноября 1838 года.

С. Э. Макарова

Текст воспроизведен по изданию: Ф. Ф. Торнау. Воспоминания кавказского офицера. М. Аиро-ХХ. 2000