Из воспоминаний 80-го Кабардинского полка подполковника Севриянова о персидской кампании 1827 года.

Перед выступлением в поход из действовавшего корпуса численностью до пятнадцати тысяч воинов был составлен отряд из полков Крымского пехотного — 1-го и 2-го баталионов, 39-го егерского (ныне 80-й Кабардинский пехотный) генерал-фельдмаршала князя Барятинского — 1-го и 2-го баталионов и 40-го егерского (ныне 79-й пехотный Куринский) — 1-го и 2 го баталионов; пешей артиллерии: батарейной батареи 12 оруд. орудий и легкой одной батареи 6-ти и 4-х фунтовых орудий, ракетных 4-х станков и команды линейных казаков, всего силою до 4-х тысяч воинов, под начальством генерал-лейтенанта Красовского для охранения армянского монастыря Эчмиадзин, добровольно сдавшегося еще по открытии весною кампании и наступления в пределы Персии наших передовых авангардных войск, под начальством генерал-маиора графа Бенкендорфа.

В июле месяце, одновременно с движением от Эривани корпуса войск по направлению к городу Нахичевани, отряд генерала Красовского выступил к монастырю Эчмиадзин, где, по прибытии, простоял в лагере на биваках трое суток; но по случаю нестерпимой жары, отчего умножилось число заболевших людей, и по неимению в окрестностях на дальнее расстояние фуража на продовольствие состоящих в отряде лошадей, оставил для охранения Эчмиадзина, в коем находился армянский патриарх Нерсес с монашествующими лицами, 39-го егерского полка второй баталион [2] пехоты и два взвода артиллерии с двумя ракетными станками; станки эти установлены были на бастионных платформах, тогда же пристроенных к стенной ограде вокруг монастыря; с остальными войсками, в составе пяти баталионов пехоты, числительностью на лицо до 600 воинских чинов в каждом, артиллерией в 16 орудий и с 4-мя ракетными станками, с значительным числом состоящих больных в полевом госпитале, генерал Красовский выступил на избранную позицию, так называемое урочище «Баран поле», близ протекающей горной речки, где по свойству климата удобно было людям добывать травяной фураж, доставляемый на вьюках в лагерь.

Главный действовавший корпус, под личным предводительством корпусного командира, генерал-от-инфантерии Паскевича, по выступлении от бывшей персидской крепости Эривани в том же июле месяце, занял город Нахичевань и крепость Абасс-Абад; потом, переправившись по устроенным понтонным мостам через р. Аракс, быстро атаковал персидскую армию, которая после непродолжительного сражения была рассеяна и отступила в горные места, где снова собралась, усилившись войсками пехотного легиона из эмигрантов, и кратчайшим путем близ горы Арарат в первых числах августа прибыла к монастырю Эчмиадзину, который обложен был кругом тесною блокадою.

По прошествии нескольких суток от времени прибытия отряда на урочище «Баран поле» патриарх Нерсес сообщил генералу Красовскому чрез нарочно посланного с запискою о предстоявшей опасности монастырю, о приближении к Эчмиадзину для взятия оного многочисленной персидской армии.

Генерал Красовский в то время ожидал прибытия следовавшего с Кавказской линии на присоединение к его [3] отряду Кабардинского пехотного полка в полном комплекте воинских чинов в составе 3-х баталионов.

В первых числах августа партия персидской кавалерии первоначально нападала на наш малочисленный конный казачий разъезд и фуражиров, бывших под прикрытием пехотной роты, но действием ее совокупно с фуражирами нападавшие были отражены с потерею. Также было в следующие дни — колонны персидской конницы пытались атаковать и лагерное укрепление, но каждый раз были отражаемы нашими стрелками, выходившими из лагерного укрепления пехотных рот, и действием перекидных выстрелов артиллерии.

10 и 11 августа неприятельская конница заняла места против нашего лагеря, на противоположной стороне за речкою.

С 15-го на 16-е августа генерал Красовский через туземного лазутчика армянина получил от патриарха Нерсеса решительное письменное извещение, что: «если войска им начальствуемые не прибудут через сутки времени для освобождения их от блокады персидской армии, то монастырь, огражденный земляными стенами с малочисленным гарнизоном, будет занят силою персиян».

По таковому донесению генерал Красовский вынужден был, не ожидая долженствовавшего чрез два дня прибыть к отряду следовавшего форсированным маршем Кабардинского пехотного полка, отдал приказание командирам полков: немедленно приготовиться к походу, оставив один баталион Крымского полка, 4 орудия артиллерии и команду казаков для прикрытия лагерного укрепления, в котором находились: полевой лазарет, полковые тяжести и запас сухарей с заготовленным фуражом овса и сена.

В отряде состояло: пехоты 4 баталиона, артиллерии батарейных и легких полевых 12 орудий и конных казаков несколько человек, всего до трех тысяч воинских [4] чинов с полным двойным комплектом патронов и пушечных боевых зарядов, с продовольствием у людей на четверо, и в полковых полуфурках в обозе на шесть суток. В числе людей при полках находились и продовольствующие маркитанты с запасом на нескольких арбах разной провизии, вина кахетинского и крепкого.

16-го числа, пополудни в 3 часа, назначенные к выступлению в поход войска были выстроены вне лагерного укрепления, а по отслужении полковым священником 39-го егерского полка Господу Богу молебствия с водоосвящением и по окроплении св. водою людей и знамен начальник дивизии, генерал-лейтенант Красовский, поздравлял воинских чинов с походом и непременною встречею в битве с персиянами, высказав свою полную уверенность, что «каждый воин неустрашимо, с самоотвержением, не щадя своей жизни, исполнит священный свой долг Царю и Отечеству». Войска бодро, с радостным восторгом отвечали на это приветствие громким «ура». Этот возглас, эхо коего раздалось далеко за рекою грохотом по ущельям гор, был слышен персидскими ведетами.

По выступлению отряда персидские ведеты, расположенные пикетами на противоположной стороне реки в виду укрепленного лагеря, тотчас же послали конных гонцов к своей армии с извещением о выступлении в большом числе наших войск к монастырю Эчмиадзину.

По получении этого известия вся персидская армия сняла осаду, спешно двинулась, отступив от монастыря, и заняла безопасную позицию на полпути между Эчмиадзином и урочищем «Баран поле», близ дороги, по которой неизбежно должен был проходить следовавший из означенного урочища наш отряд. Пройдя до пяти верст по затруднительно проходимой каменистой дороге, отряд, достигнув возвышенного плато, вследствие темноты ночи, вынужден был [5] остановиться на ночлег. В ту же ночь по выстрелу в секрете в отряде произошла тревога.

17-го августа с рассветом наш отряд выступил с ночлега по дороге к Эчмиадзину. Едва авангардная колонна прошла около 2-х верст, как с восхождением солнца из-за горизонта показались впереди, с правой стороны колонны, толпы персидской кавалерии, переходившей через дорогу в обход с левой стороны кругом нашего отряда до арьергарда. В одну из таковых ближайших колонн пущены были из ракетных станков два снаряда, удачно попавших в самый центр колонны, которая поспешно уклонилась далее за дорогу вне пушечного выстрела, оставив возле самой дороги убитою одну лошадь, а сбрую с нее сняли; всадника и других таковых же убитых и раненых увезли в колонне.

Вместе с тем по сигналу на марше вызваны были в рассыпной строй с резервами стрелки, которые немедленно и сначала с правой стороны открыли ружейную перестрелку против приближавшихся таковых пехотных персиян и наездников, имевших за собою резервы; они готовились к общей атаке нашего отряда, сопровождая сильно учащенною перестрелкою наше движение.

Следуя далее, вскоре открыта была с обеих сторон, на левом и арьергардном наших фасах, ружейная пальба, а по временам в разных местах густые колонны кавалерии персиян, нападая, бросались в атаку на наши стрелковые цепи, которые с резервами собирались в полукруглые и круглые кучки и действием ружейного огня, пушечными выстрелами многократно отбивали нападение атакующих; по отражении стрелковые цепи вновь рассыпались, продолжая движение по сигналам горнистов.

Так прошли более десяти верст с незначительною потерею выбывших из нашего отряда людей. В 12-м часу дня наш отряд подошел на ближайший пушечный выстрел, [6] к самому центру позиции, занимаемой неприятелем с правой стороны за рекой, близ берега оной, где за холмистой местностью скрывалась вся остальная персидская армия, а на высокой горе устроены были батареи из 25-ти полевых и крепостных орудий, из которых как только открыли пальбу, то первыми выстрелами одною из гранат подбит был у нашей артиллерии лафет под батарейным орудием.

Бывший тогда начальник артиллерии полковник (впоследствии генерал-от-артиллерии, генерал-адъютант, Гиленшмидт, подъехав верхом на лошади к подбитому орудию, немедленно послал за находящимся в обозе запасным лафетом, лег на оную и сказал, что “он не пойдет с места, покуда доставлен будет новый лафет и положено на оный тело орудия". Так спасено было батарейной батареи 12-ти фунтовое орудие и все бывшие в отряде двенадцать орудий самоотвержением и особою распорядительностью начальника артиллерии.

По вышесказанной причине (разбитого лафета) отряд был остановлен дивизионными и баталионными колоннами; стрелковые цепи с резервами остановились на низменной равнине и против центра всех персидских батарей, которые беспрерывно действовали, посылая свои снаряды. Гранаты и ядра падали в середину наших густых колонн и по бокам вблизи, ударялись о землю и пролетали далее рикошетами чрез всю линию боевого порядка и за левую цепь стрелков.

В то же время многочисленные колонны кавалерии бросались в атаку на авангард, левый фас и арьергард — на стрелков с резервами, но при этом артиллерия наша действовала со всех позиций своего расположения крестообразно так, что стоявшие орудия в средних частях отряда и авангардные навесно бросали свои снаряды через весь отряд в атакующих арьергард и боевые фасы. Неприятельские [7] массы намеревались также произвести общую атаку на авангардные колонны, но каждый раз были отражаемы с значительною потерею людей и лошадей.

По доставлении, исправлении и поднятии батарейного орудия на новый лафет, отряд двинулся вперед под усиленною канонадою пушечных выстрелов, а когда мы вышли из-под выстрелов, тогда вся персидская армия с выдвинутою артиллериею из батарейных позиций на дорогу в тыл и по сторонам нашего отряда преследовали наш арьергард и боковые фасы, желая все истребить, но действиями нашей артиллерии и пехоты были отбиваемы.

В бывших незабвенного того дня сражениях участвовали и нестроевые нижние чины, денщики и вольнонаемные маркитанты из грузин, армян, тушин и других наций христианских; в особенности они горячо принялись за оружие и совокупное действие в стрелковой цепи с застрельщиками, а когда большая часть отрядного обоза разного наименования и арбы с продуктами продовольственных припасов и для питья вина горячего, кахетинского и других названий была подбита неприятельскими гранатами, то все было брошено в разных местах по дороге в добычу преследовавших; убитых же и раненых воинских чинов с подбитых подвод снимали и перекладывали на оставшиеся в целости полковые и ротные полуфурки.

Так следовал малочисленный наш отряд с боем, продолжавшимся от восхождения солнца, т. е. с 5 часов утра до 5 часов пополудни, проходя по горному плато, холмисто неровной местности, по временам останавливаясь для перестроения боевого фронта, для приведения в порядок обоза и для принесения на подводы выбывших из строя людей.

Когда же наши войска дошли до спуска гор и начали сходить по длинной, покатой дороге к низменной равнине Эчмиадзинской, то вся преследовавшая персидская армия, во [8] главе коей находился наследник престола принц Абасс-Мирза, с распущенными знаменами и многочисленными полками, в колоннах и рассыпным строем, заняла весь горный хребет на значительное пространство по обеим сторонам дороги, поставив в удобных местах батареи в тылу нашего арьергарда; действием из 25-ти полевых и крепостных орудий подбила весь наш колесный обоз и вьючных лошадей, исключая орудий и нескольких снарядных без зарядов ящиков, которые остались в целости только благодаря тому, что находились при авангардной колонне; колонна эта прошла на равнину, где тогда протекал через дорогу ручей, искусственно проведенный от горной речки до Эчмиадзинского монастыря. У ручья в том месте, где через оный проходила дорога, остановлен был весь отряд, и так как неприятельская кавалерия сильно наседала на авангардную стрелковую цепь, то генерал Красовский приказал назначить из колонны в арьергард баталион 40-го егерского полка, одно легкое орудие при одном, единственно только остававшемся, заряде; кроме того, посланы в арьергард же на смену две роты (1-я и 2-я) — 39-го егерского полка, под командой командира 2-й роты (в коей и я состоял в чине портупей-юнкера) капитана К. З. Селихановича. Все шесть рот пехоты и орудие вверены начальству генерал-маиору Тухолке.

По смене арьергарда и присоединения тех людей к главной колонне, колонна эта с 11-ю орудиями без зарядов и с малым числом остававшихся у нижних чинов ружейных патронов двинулась вперед, без общего сигнала, к Эчмиадзину.

Когда отряд прошел значительное расстояние по дороге вперед, колонна г. м. Тухолки отдыхала у ручья, а две роты 39-го егерского полка, рассыпанные в арьергардные стрелковые цепи, вели учащенную перестрелку с неприятельскою [9] кавалериею. Тогда, по сигналу из главного центра, скрывавшаяся в засадах за стенами оград монастырских садов, колонна кавалерии из трех полков и пехоты до двух тысяч человек волонтеров, сформированных в г. Тавризе при принце Абасс-Мирзе, одновременно произвели атаку на колонну Тухолки. Генерал Тухолка приказал: «взять орудие на передок резвым шагом», и желал присоединиться к отряду, но был окружен конницею и пехотою неприятеля. В те минуты по данному у неприятеля сигналу масса кавалерии с гиком бросилась в атаку на арьергардных стрелков (в числе которых находился и я), резервы коих и ближайшие в боковой цепи люди успели присоединиться к баталионной колонне, а остальных людей, бывших в рассыпном строю, скоро обхватили, рубили и увозили в плен; в том числе в рукопашном бою нанесли и мне пять сабельных ударов: в голову и шею с обеих сторон; я был повален на землю и, находясь в бессознательном положении, поднят двумя спешенными всадниками; других раненых солдат, лежавших около меня, также разбирали; с убитых отрубали головы и увозили в стан.

В тот момент подъехали еще до 20 или более всадников; из них несколько спешились, быстро подбежали, желая отнять меня у прежних двух, чтобы убить и отрубить голову; но поднявшие меня всадники крикнули громко на вновь подошедших. Затем один из всадников, державший меня за мундир у груди, стоя спереди, обнял меня обеими руками вокруг шеи и прикрыл своею головою мою голову, а другой защищал меня сзади; желавший же меня отнять ударил меня полосою сабли в левое бедро, освободил мою руку, быстро подбежал к своей толпе и все спешенные сели на лошадей и поскакали к баталионной колонне. Всадник же, который меня спас, усадил на лошадь сзади седла и вместе с товарищем своим увезли меня в плен. [10]

Только что мы тронулось в путь, как я услышал душу раздирающие крики раненых, которым саблями или кинжалами рубили голову для трофея. Проехав поле сражения, мои всадники остановились на отдых, слезли с лошадей, сбросили и меня у ручья. Там у ручья тогда находилось уже много всадников, стоявших и проезжавших по воде, освежая своих разгоряченных и утомленных от зноя коней. Я лежа дополз к берегу и между ног лошадей пил сгущено-мутную воду, но не мог утолить жажду — душа и тело горели. Мне приходила мысль, что все те, которые мученически прекратили свою жизнь, когда им отрубали головы, были счастливее меня и всех тех, которые оставались живыми пленными на продолжительное мучение. Оба взявшие меня всадника подошли ко мне, подняли и начали снимать с меня верхнее платье, мундир, галстук, сапоги и нижнее белье, оставили на мне одну рубаху. Я равнодушно наклонился лицом к земле, воображая, что моя голова будет отнята также, как были отрублены у многих раненых и с мыслью в уме к Всевышнему Создателю вселенной твердил только: «Господи, спаси мою отроческую душу». Но державшие меня подняли и в это время я увидел на левой стороне ручья как вели пленного и раненого сабельным ударом в голову и всего облитого кровью товарища моего, юнкера Михаила Сахина, сына высокоблагородного помещика Екатеринославской губернии.

После того один из всадников подошел ко мне с волосяным арканом, взял мою руку, обвязал ее у кисти одним концом аркан, другим привязал к седлу лошади. Все сели на коней, а меня заставили идти пешком; тянувший меня аркан понуждал двигаться; я ступал босыми ногами на острые камни и колючие растения; ехавшие же сзади всадники понуждали меня идти скорее, ударяли меня ремневыми плетьми, приговаривая: «и урус киназ», (русский [11] князь); пехотные же сарбазы подгоняли ружейными прикладами; один из солдат пронзил меня штыком, глубоко прошедшим в ягодицу левой ляшки. Я упал в изнеможении; тогда мой всадник остановился, поднял и посадил меня верхом на лошадь и таким образом довезли меня вечером того дня в свой стан, расположенный в 15-ти верстах от монастыря Эчмиадзин.

18-го августа, т. е. в следующий день, все пленные были собраны вместе близ ставки Абасс-Мирзы; всего нас оказалось 236 человек. Также по исчислению при сдаче и приеме оказалось до 800 голов, отрубленных с убитых и раненых на поле сражения. Головы эти заставляли и меня переносить с приемного на другое место; я узнавал некоторых со мною одного полка воинских чинов.

Того же 18-го числа все собранные пленные были представлены на смотр лично принцу Абасс-Мирзе. Его высочество через переводчика сказал нам: «я очень сожалею, что ваших храбрых русских воинов много изрубили, а мало взяли в плен живыми; мою орду ничем нельзя было удержать. Я приказал об удовлетворении вас всем необходимым и чтобы никто не обижал бы вас. У нас в Персии вам будет хорошо».

19-го и 20-го числа пленным дан был отдых. В те два дня им производили туземным врачом операции, вырезывали из тел пули и перевязывали раны. При пленных находился пехотный бдительный караул из эмигрантов.

21-го числа всех пленных из лагерного стана отправили в Персию — раненых верхами на лошадях, мулах и верблюдах, на которых навьючены были в больших тюках и кожи, снятые с голов убитых и раненых; кожи эти были набиты саманом, чтобы все это доставить в столицу Персии Тегеран на показ народу и как трофеи. Мы [12] были под начальством юзбаша (сотенного командира), чиновника из эмигрантов, основательно знавшего русский язык. Того же числа команда прибыла в укрепление на р. Араксе. 22-го числа, переправившись через р. Аракс, проследовали далее по северной стороне подошвы горы Арарат, через города Хой, Тавриз, резиденции принца Абасс-Мирзы.

В течение 24-х суток маршевого следования днем и ночью отдых давали изредка: в селении по 2-3 часа, в в поле — по 1 и 1 1/2 часа и только один суточный роздых в Тавризе. На 25-е сутки 15-го октября прибыли в лагерь 60-ти тысячной армии близ г. Казбин, где находился и государь Фет-Али-шах.

По прибытии пленных, не доходя около двух верст к лагерю, команда наша с конвоем была остановлена, чтобы приготовиться следовать в лагерь церемониально. Тогда прибыл к пленным пехотный дивизион сарбаз в парадной форме с заряженными ружьями с примкнутыми штыками и патронташами через правые плечи; они были подпоясаны белыми бумажной ткани кушаками; одеты в темно-синие куртки, в широкие шаровары, обтянутые внизу ноги на четверть от подошвы сапога; острые концы сапог торчали к верху; на голове круглые, меховые, кверху суженные с белым холщевым дном и на одной стороне заломанные черного барашкового курпея папахи; за поясами кинжалы. Дивизион пришел под начальством штаб-офицера с орденом Льва и Солнца в петлице на груди и до десяти лиц обер-офицеров; были также музыканты из барабанщиков и флейтщиков.

Приступили перевязывать пленных, каждого за правую руку одним концом натянутого шнурка. Офицеры (персидские) привязывали офицеров; унтер-офицеры — унтер-офицеров; музыканты — музыкантов; рядовые сарбазы — рядовых солдат. Нас предупредили, чтобы не опасались, ибо [13] так у них всегда пленных представляют шахам-государям. Кавалерия, конвоировавшая пленных, разобрала из вьюков снятые с голов убитых и раненых кожи наполненные саманом, подняла их к верху на рапиры, которые имел каждый всадник. Потом все были построены в две шеренги; впереди музыканты, за ними парадный взвод, от него на дистанции 10-ти шагов следовали пешими пленные, каждый обвязанный за правую руку шнурком и удерживаемый персиянином; далее конница, имевшая означенные головы на пиках; за конницею обоз верблюдов и лошадей, на коих сидели пленные люди не могшие идти пешими, наконец шествие замыкал взвод конных всадников.

В таком порядке и виде все означенные части по команде «марш» выступили к лагерю под звуки барабанного боя и флейт. В лагерь прибыли в 5 часу пополудни и были остановлены в ста саженях перед открытою палаткою, в коей сидел Фет-Али-шах. По обеим сторонам от шахской палатки, до самого фронта пленных, находились высшие придворные и от всех частей армии сановники, стоявшие шпалерами в две линии, а по сторонам оных многочисленные толпы народа.

Вопросительные слова Фет-Али-шаха передавались через назначенных чиновников, по разным местам стоявшим в линиях, до заведывавшего пленными. Ответы были передаваемы громко на персидском диалекте несколько раз в продолжение четверти часа.

После переговоров пленных отвели в особо приготовленные для них палатки, в которых не успели расположиться еще для отдыха, как прискакал заведующий командою с мирзами (секретарями) и объявил торопливо: «скорее выходить всем людям и становиться во фронт перед палатками, что шах-государь подарил из вас трех офицеров и сто человек нижних чинов своему [14] зятю Сападару (областному владетелю) Кули Гуссейн-хану и что его светлость сейчас приедет и сам лично будет назначать к себе по выбору людей».

Вскоре затем приехал Сападар-хан с своего свитою; проехал по фронту, слез с лошади, подойдя к правому флангу, приказал выйти вперед из офицеров: мне, М. Сахину и Ф. Королькову; приказал своему офицеру султану (чиновнику) отвести нас к его ханской ставке, где уже была приготовлена особая нам палатка вместе с султаном, который постоянно находился при нас до самого прибытия в резиденцию Сападаря, город Султан-Абад. Сападар-хан оставался при фронте и сам лично назначал по выбору сто человек нижних чинов, которые при нем были записаны в именные списки. Эти люди оставались вместе со всеми другими, коих было более 200 человек, предназначенных к отправлению в столицу Тегеран, а оттуда уже в город Султан-Абад.

По изменившимся обстоятельствам — по получении из заграницы извещения о взятии нашими войсками крепости Эривани, Сардар-Абада и занятии других местностей персидских владений, все вышеозначенные пленные были отправлены из Тегерана в Испагань. Там они несли гарнизонную службу — такое всегда было в персидских пределах среди административных и начальствующих, равно и частных лиц, особенно радушно оказываемое доверие к русским, как самовернейшим хранителям их жизни и имущества.

Ибрагим-султан (чиновник) при нас состоявший, спросил наши имена и по переводу на персидский язык наименовал меня Ивана Севриянова — Айвас-ханом, Михаила Сахина Исмаил-ханом, Федора Королькова — Фет-ханом; так постоянно в Персии нас именовали, а рядового Крымского [15] полка Алексеева «Алби нукером», назначенного из команды в услужение к нам по его желанию.

Того же дня 15 сентября вечером один из министров Сардар-хан приглашал нас в свой стан вместе с Ибрагим-султаном, основательно владевшим русским языком. Когда мы вошли в палатин, Сардар-хан важно сидел по персидскому обыкновению на коленах, на большом во всю палатку разостланном ковре, опираясь спиною на круглые, шелковою материею обтянутые по концам, ватою набитые подушки; по обеим сторонам его сидели также на коленах три сановника — все были в меховых, черного барашкового курпея папахах на голове, покрытою длинными ниспадавшими до плеч черными волосами; одеты в длинных халатах тонкого черного сукна, подпоясанными шелковыми красно-желто-пестрыми кушаками и имевшими за поясами кинжалы в золотой и серебряно-позолоченной оправах, а на ногах надеты разноцветные шерстяные носки, обувь же их - башмаки, лежала у входа в палатку.

Сардар приветливо встретил нас, сказал «бияр-отур» (прошу садитесь), указав рукою вблизи себя.

Мы и переводчик Ибрагим также сели на коленках на ковер. Сардар-хан начал разговор вопросами.

а) «Кто был начальником отряда и какое было число войск?»

«Начальник дивизии генерал-лейтенант Красовский; состояло войск до трех тысяч при 12-ти орудиях артиллерии и 2-х ракетных станках».

б) «Сколько времени происходила битва»?

«В течение дня: с восхождением до захождения солнца, на пройденном пространстве до 25-ти верст».

в) «Кто был главнокомандующим, где находился с главными силами, в каком числе войск была его армия?»

«Корпусный командир генерал-от-инфантерии [16] Паскевич». Хан быстро повторил вопросительно: «Масковуч-Пасковуч!?» Я разъяснил: Па-ске-вич!... «находился с корпусом до 15-ти тысяч войск на р. Араксе, далее Нахичевани и укр. Абасс-Абада от монастыря Эчмиадзина на расстоянии более ста верст»

г) «В России какое число содержится постоянных войск в армии, какое пространство занимает Россия и сколько в ней больших городов?».

«Постоянно две армии, кроме отдельных корпусов, в числе до восьмисот тысяч. В военное время до 2-х миллионов и более, а пространство России до 12 тысяч верст. Столичных два и больших сотни городов».

После объясненных нам и о многих других вопросах Сардар-хан немного призадумался, вероятно соображал число своей армии в битве с нашим отрядом и о других сведениях, потом приказал подать чай. Тотчас всем им, а также и нам, был подан в больших китайских чашках крепкий хорошего вкуса чай с сахаром. Затем Сардар приветливо благодарил нас за сведения; мы встали на ноги, откланялись им и вышли от них в приготовленную нам палатку. Скоро потом от Сардар-хана был принесен для нас чай и ужин.

В следующий день 16-го сентября команда пленных более 200 человек отправлена была по маршруту в Тегеран.

Того же дня утром Сападар-Кули-Гуссейн-хан приглашал нас к себе в его палатин; он по виду был молодой, не более 23-х лет, среднего роста, приятной наружности, лицо круглое, белое, чистое, глаза открытые, выразительные, черные, блестящие и такие же волоса, на висках головы, ниспадавшие локонами по плечам и короткие но густые в бороде; одет в длинном, парадном черного сукна халате и на голове остроконечная папаха с [17] белым на правой стороне загнутым верхом дне, без оружия. Его высочество по входе нашем к нему приветствовал нас и после немногих вопросов он объявил переводчику при нас состоявшему, что ему будут выданы денег шесть туманов; каждому из нас по два, на которые чтобы были куплены необходимые нам вещи и что в следующий день будем отправлены к его высочества резиденцию, в город Султан-Абад. Ибрагим-султан того же дня водил нас недалеко от нашей ставки на рынок или ярмарку, где было много лавок с товарами. Поименованный переводчик для каждого из нас купил: папаху, суконный чекмень, башмаки, шерстяные вязанные носки и особо просимые нами носовые платки. При том сообщил нам, что во время сбора войск в лагерь со всех ближайших, даже отдаленных городов, купечество привозит свои товары на продажу, что и во многих областных городах нельзя найти того, что можно видеть и купить в лагере персидского шаха.

17-го сентября утром Ибрагим-султан объявил нам, что по повелению шаха 30-ти тысячный корпус назначен к выступлению на границу для усиления армии Абасс-Мирзы, а оставшиеся в таком же числе и все в лагере распущены, а через 2-3 дня окончательно разъедутся по своим местам и шах выедет в Тегеран.

Того же дня 17 сентября Сападар-хан с своею свитою выехал в свою резиденцию по известному прямому шестидневному пути, а нас пленных 4-х лиц с переводчиком Ибрагимом-султаном отдельно отправил туда же по чрезвычайно гористым местам, по которым над страшными пропастями должны были проходить высокие хребты гор пешими, а временами ползком, ведя лошадь в поводу, проезжая до 70 верст в сутки от селения до селения, в которых, как при проезжих, так и ночлежчых [18] везде старшины и народонаселение принимали нас радушно, с приветствием человеколюбия, усердно угощали своими национальными яствами и приютом.

И так, в 11-й день путешествия нашего из шахского лагеря мы приехали благополучно в г. Султан-Абад, резиденцию Сападар-хана.

В тот же день, 27 сентября, прибытия нашего в означенный город, где особо нам отведен был дом для квартирования, вместо Ибрагим-султана назначен переводчиком из казанских уроженцев эмигрант Али и выданы нам каждому по одной паре нижнего белья, постели, круглой подушке, ситцем обтянутой и набитой ватой, одеялу из верблюжьей шерсти, а верхние национальные костюмы и бешметы стеганные на вате особо заказаны были портному, которым в третьи сутки изготовлены по меркам и доставлены нам; тоже выдано три кальяна и достаточное количество для 4-х лиц курительного табаку; продовольствие же доставляемо было: по утрам и вечерам чай, а в полдень обед из многих царских блюд, приносимых на двух больших металлических подносах в течение всего времени до ноября месяца от ханского двора.

По прибытии нашем в г. Султан-Абад в первый же базарный день приезжие из окрестных местностей и городских жителей приходили к нам днем несколько лиц и сообщили нам как вновь полученную ими весть, что «принц Абасс-Мирза своею армиею на границе разбил все русские войска .. взяли Тифлис... пошли в Москву... скоро будет взят Петербург»...

Сведению этому, смехоподобному, переводчик Али с нами только улыбался... он им отвечал: «они теперь наши», и конечно не имели в том ни малейшего доверия, а полагали сказанное нам для того вероятно, чтобы мы уже более не думали о возврате на свою родину, чего без [19] сомнения надеялись, если будем живы по заключении мира, что и состоялось в следующем 1828 году.

По прошествии недели после прибытия нашего в Султан-Абад Сападар-хан приглашал нас к себе во дворец в салям (пригласительный его светлости присутственный зал), в котором лично решал все дела; в нем он был с левой, старшины и муллы города с правой его стороны сидели вдоль стены, поднятой вверх до половины ее разноцветных стенок рамы, все по грудь открыто видными со двора, на средине коего бассейн с четырьмя по фасам и на средине фонтанами, извергавших вверх воду, ниспадавшую из среднего брызгами, а с боковых дугообразно в бассейн, по обеим сторонам коего были цветники растущих разноцветных астр, густо покрывавших грунт цветами.

Двор весь выслан каменными квадратно-тесанными камнями. В тот-то двор саляма нас трех и переводчика ввели и остановили на шесть шагов перед Сападарем и присутствующими. По близости хана у стены стоял казнадар с денежною сумою золотой и серебряной монеты. С правой стороны вдоль бассейна стояла в парадной форме вооруженная, состоявшая при Сападаре гвардейская пехотная рота с офицером на фланге. На левой же стороне бассейна стояли ожидавшие решения просители по своим делам.

Сападар-хан сначала спросил нас о здоровьи и хорошо ли нам было по пути во время следования из лагеря падишаха. Мы ответили утвердительно. Потом предлагал нам принять их вероисповедание. На это предложение ответили, что мы не знаем ни персидского языка, ни обрядов их богослужения, а потому не желаем быть прозелитами, т. е. мнимыми христианами или магометанами Сападар воскликнул: «да, они правду сказали!» и приказал [20] переводчику Али учить нас «завон-фарси (персидскому языку) и «намаз-керим» (главным молитвам).

Затем Сападар-хан приказал казнадару выдать жалованье находящимся там воинским чинам, которые постепенно и поодиночке подходили с правой стороны к казначею, а по получении денег отходили по левую сторону, строясь во фронт рядами в две шеренги.

По окончании раздачи жалованья Сападар-хан желал определить по чинам и нам трем пленным, но по совещанию со всеми присутствовавшими было решено назначить к выдаче жалованье по прибытии из Тегерана ста пленных нижних чинов и после общего сформирования баталиона по примеру, как был организован такой баталион в Тавризе при наследном принце Абасса-Мирзе.

По прошествии нескольких дней после первой аудиенции приехал в Султан-Абад брат супруги Сападар-хана и тогда нас вторично пригласили во дворец саляма. Приехавший принц осмотрел нас и, остановившись передо мной, советовал Сападар-хану сделать меня евнухом к его сестре. Сападар-хан ответил, что им уже я предназначен командиром баталиона. Нужно сказать, что и отец Сападар-хана был из числа пленников, захваченных на Кавказе еще юношей; при шахском дворе за отличную службу он достиг высоких наград, получил титул Сападара и владетеля ханства, а после отца все это наследовал он. Вероятно, Сападар-хан и мне сулил блестящую будущность. Обо всем этом на обратном пути из саляма говорил мне переводчик при моих товарищах М. Сахине и Ф. Королькове.

В первой половине ноября Сападар-хан со своей свитой выехал из Султан-Абада в поход; нам сообщили, что по повелению Фетх-Али-шаха Сападар-хан выступил во главе 20-титысячного корпуса кавалерии, собранной в его ханстве, на присоединение 100 тысячной армии, [21] долженствовавшей собраться близ сел. Туркменчая для решительных действий против русских войск совместно с армией Абасс-Мирзы.

По день выезда хана нам приносили, как я выше говорил, чай и пищу от двора; перед выездом же его светлость поручил нас попечению градоначальника-хана и приказал определить для продовольствия достаточное количество съестных припасов; при этом прибавил, что если бы мы чего и более пожелали, то нам выдадут. Таково было внимание к нам Сападара

В том же ноябре нам сообщили, что русские войска уже перешли границу и идут на Тавриз; а в декабре — что русские заняли этот город; в феврале 1828 года — что наши выступили из Тавриза и идут на Тегеран, что скоро придут и в Султан-Абад и что тогда они будут просить нас о защите их перед нашим военным начальством от могущих произойти обид народу.

По всем признакам персидский народ тогда находился в брожении и паническом страхе, согласен был покориться в самых даже отдаленных провинциальных областях и ханствах.

Что касается нас, то мы уверяли всех и каждого, что, по повелению нашего Всемилостивейшего Государя, русское начальство не допускает никого к обидам, оставляет жителей на своих местах мирно работать, все продукты приобретает от обществ и частных лиц покупкою на наличные деньги — «изил-туман и сапкаран» (золотом и серебром).

В феврале 1828 года нам сообщили радостную весть, что 10-го числа в сел. Туркменчае заключен мир и что всех пленных желающих возвратиться на родину освободят. [22]

16-го марта хан, градоначальник города Султан-Абада, передал нам через своего племянника, чтобы мы приготовились в путь, так как от Сападар-хана получено извещение об отправлении нас к нему в столицу Тегеран. Весть эта чрезвычайно обрадовала нас и удостоверила в том, что мы будем отправлены в свое отечество.

18-го числа, в воскресенье, градоначальник-хан всех нас четверых без переводчика отправил верхами, в сопровождении его племянника и трех всадников, с которыми я объяснялся и вел разговоры на персидском диалекте. Проезжали мы в день до 75 верст, имея ежедневно ночлеги в селениях; на седьмые же сутки, в субботу 24-го, прибыли в Тегеран, где были помещены в квартире Сападар-хана.

25-го марта был воскресный день, но мы, не имея календаря, не знали когда Пасха? мы спрашивали где живут христиане из армян и, увидевшись с ними, узнали, что этот день был праздником Благовещения и вместе с тем Светлым Христовым Воскресением.

27-го числа случайно до нас дошли слухи, что в столице тогда находился присланный для принятия русских пленных; в тот же день мы разыскали его квартиру и представились генерального штаба штабс-капитану графу Н Е. Коцебу, впоследствии начальника штаба отдельного Кавказского корпуса и генерал-губернатора Варшавского округа.

Его сиятельство принял нас приветливо и подробно расспрашивал о нашем пребывании в плену, когда приехали в Тегеран, от кого узнали о прибытии его? После наших ответов Павел Евстафьевич записал наши чины, имена и фамилии и сказал, что он на днях выедет в Испагань, что, по принятии там пленных и отправлении их, он приедет обратно в столицу и тогда нас всех также отправят. [23]

1-го апреля Сападар-хан пригласил нас к себе и спросил: «желаем ли мы возвратиться в Россию или же остаться в Персии?» Не колеблясь мы выразили желание возвратиться в свое отечество.

Справедливость требует сказать, что во все время пребывания у Сападар-хана нам было очень хорошо и мы обязаны ему искреннейшею глубокою благодарностью ибо и после выезда Его Высочества все сановники в Султан-Абаде питали к нам уважение и почтительность, не причиняли нам ни малейшей обиды, а, напротив, принимали, и чтили нас как своих знакомых гостей. Знатные ханы и духовные особы согласны были выдать своих дочерей-девиц в замужество за каждого из нас по принятии мусульманской религии. До такой высокой степени доверия признаваемы были там русские офицеры!

По распоряжению графа Коцебу персидское правительство собрало всех бывших в Тегеране военнопленных, коих оказалось всего 23 человека, которые 25 го апреля отправлены были в путь для присоединения к следовавшим из Испагани; с ними мы соединились близ границы, которую перешли все вместе, переправясь на пароме через р. Аракс близ укр. Абасс-Абада в первых числах мая.

Следуя далее, мы проходили через укр. Абасс-Абад, кр. Эривань, монастырь Эчмиадзин, укр. Гимры (ныне кр. Александрополь), оттуда за границу в Азиатскую Турцию к крепости Карсу, где находился отдельный действующий корпус под начальством графа Паскевича-Эриванского.

По прибытии моем в полк 9-го июля 1828 года офицеры говорили мне, что после сражения 17-го августа у монастыря Эчмиадзина, когда по поверке меня не оказалось на лицо, то все считали меня убитым; что на третий день, т. е. 19-го числа, назначена была команда от всех полков для погребения близ монастыря воинских чинов оставшихся на [24] поле сражения; что все собранные тела оказались без голов, так что невозможно было узнать кого-либо, но что, однако, одного убитого признали за меня и похоронили в особой могиле рядом с братской; что по возвращении в Эчмиадзин принадлежавшие мне вещи продали с аукциона и на вырученные деньги просили полкового священника служить панихиду за упокой моей души на брани убиенного.

Текст воспроизведен по изданию: Из воспоминаний 80-го Кабардинского полка подполковника Севриянова о персидской кампании 1827 года // Кавказский сборник, Том 28. 1908