ВСТРЕЧИ С АЛЕКСАНДРОМ СЕРГЕЕВИЧЕМ ПУШКИНЫМ

в 1824 и 1829 гг.

Воспоминания Н. Б. Потокского. ¹

I.

В 1824 году, Александр Сергеевич, вынужденно оставив и проезжая чрез Малороссию в свое родовое поместье Михайловское мимо деревни известного в то время писателя, Аркадия Гавриловича Родзянки, заехал к нему. Когда к дому быстро подкатила почтовая тележка, с нее спрыгнул незнакомец, странно костюмированный; узнав же от встретившего слуги, что Родзянка дома, поспешно прошел залу в кабинет хозяина. На незнакомце был красный молдаванский плащ, такого же цвета широчайшие шаровары, на ногах желтые мечты (туфли), а на голове турецкая фесс с длинною кистью; длинные волоса касались плеч, в руке же держал длинную палку с крючком на конце, подобную тем, какие носят степные пастухи. В это время зала и весь дом, с раннего утра, были наполнены гостями, съехавшимися на семейный праздник гостеприимного помещика. Спустя не более получаса, хозяин провел своего гостя под руку через залу до самой телеги, ожидавшей у подъезда. Когда же возвратился в покои и начал здороваться с собравшимися посетителями, то они, забыв приветствовать хозяина с его домашним праздником, начали расспрашивать о приезжавшем человеке; когда же узнали, что то был А. С. Пушкин — зала моментально опустела и все общество выбежало за ворота; но там только увидели большой столб пылю от быстро удалявшейся телеги. [576]

Во весь этот день у Родзянки только и было разговоров о А. С. Пушкине: молодые кавалеры, дамы, девицы — упрекали хозяина за то, почему он не удержал у себя на целый день такого интересного гостя, и до того жалел, что многие чуть не плакали; пред именем Пушкина виновник домашний праздника совсем стушевался.

II.

В 1829 году, в начале лета, ровно через пять лет, освободясь от опеки своих родичей, я с большими надеждами поспешал на Кавказ. В Екатериноградской станице, на речке Малке, неожиданно встретил и А. С. Пушкина в, тут же познакомившись с ним, напомнил ему первой встрече с ним у А. Г. Родзянки, и рассказал, как взволновалась тогда вся собравшаяся у него публика, и упрекала за то, что не удержал его у себя подолее.

Пушкин смеялся и говорил: «Верно не я интересовал их, а мой костюм; не мог я остаться у Аркадия, дав слово, при отъезде из Одессы, нигде не останавливаться в дороге, а при том со мной ехал дядька» ². В Екатеринограде оканчивалась в то время почтовая дорога. Здесь сосредоточивалось все, следующее из России в Тифлис и другие места, а также в армию, оперировавшую в Малой Азия; казенные и частные транспорты, почты со всех мест России — до того были велики, что отправлялись отсюда в одно время на пятнадцати и более телегах, по наряду от казаков, за прогоны, до кр. Владикавказа, отстоящего до 105 верст; таким же образом отправлялись и все проезжавшие по собственному желанию, кто верхом, кто на телеге. Пришлось в вышепомянутой станице ожидать отправления оказии ³ несколько дней. Александр Сергеевич очень скучал и, прогуливаясь со мною по станице, любовался прелестными видами гор, убеленных снегом; но когда начали съезжаться сюда гвардейские офицеры, следовавшие в армию, гражданские чиновники, купцы и прочие путешественники, а также прибыло несколько замечательных личностей ⁴, все оживилось; затевались разные развлечения, и, конечно, душою многочисленного общества был А. С. Пушкин. Все потом начало принимать [577] воинственный вид, в ожидании скорого отправления. А. С. Пушкин из первых оделся в черкесский костюм, вооружился шашкой, кинжалом, пистолетом; подражая ему, многие из мирных людей накупили у казаков кавказских нарядов и оружия. Наконец, наступило раннее утро, и, под звуки барабана, все зашевелилось и колонна выступила длинною вереницей; а в виду того, чтобы пехоту не утомлять, двигались очень медленно; но все-таки без привалов дело не обходилось. Палящее солнце днем, тихая езда, все это очень нам надоедало. Александр Сергеевич затевал скачки, другие, тоже подражая ему, далеко удалялись за цепь, но всегда были возвращаемы обратно командовавшим транспортом офицером, предупреждавшим об опасности быть захваченным или подстреленным хищниками. Тогда Пушкин, подъезжая к офицеру, брал под козырек и произносил: «слушаем, отец-командир!». Переходы в длинные летние дни верст 20 и более тоже очень надоедали; в каждом укреплении располагались на ночлег, и таким образом только на четвертый день расстояние 105 верст было пройдено и мы достигли до кр. Владикавказа. На ночлегах начиналось чаепитие, ужины, веселые разговоры, песни, иногда продолжавшиеся до рассвета. Александр Сергеевич очень любил расписывать двери и стены мелом и углем в отводившихся для ночлега казенных домиках. Его рисунки и стихи очень забавляли публику — но вместе с тем возбуждали неудовольствие и ворчание старых инвалидов-сторожей, которые, заметив где нибудь нарисованную каррикатуру или написанное, немедленно стирали все тряпкой; когда же их останавливали, говоря: «братцы, не троньте, ведь это писал Пушкин» — то раз один из старых ветеранов ответил: «Пушкин или Кукушкин — все равно, но зачем же казенные стены пачкать, комендант за это с нашего брата строго взыскивает». Александр Сергеевич, услыхав такую речь старика-инвалида и подойдя к нему, просил не сердиться, потрепал его по плечу и дал на водку серебряную монету. В кр. Владикавказе остановка на целые сутки. Все проезжавшие являлись коменданту, старому кавказскому служаке генералу Скворцову. Многих он пригласил к себе обедать, в том числе и Александра Сергеевича Пушкина.

Во время сытного обеда м доброго кахетинского вина, Александр Сергеевич внимательно слушал рассказы почтенного хозяина об эпизодах из своей кавказской боевой жизни, от души смеялся, подшучивал и делал ему разные вопросы, при которых старик задумывался. «Так по вашему, генерал, Александр Македонский проходил Дарьяльским ущельем в Индию?» Когда же пир окончился и все разошлись по квартирам, А. С. Пушкин, взяв кусок мелу, исписал всю дверь стихами, начало коих приблизительно было следующее: [578]

Не черкес, не узбек,
Седовласый Казбек —
Генерал Скворцов ⁵
Угостил молодцов —
Славно! и т. д.

Теперь же, я должен возвратиться немного назад, ко вчерашнею, только что оконченному, путешествию от Екатериноградской станицы сюда — во Владикавказ. Когда наша кавалькада продолжала медленных шаток подвигаться вперед, я старался всегда примкнуть как можно ближе и Пушкину, дабы слушать его интересные речи. Раз, он выразил как-то очень резко свое неудовольствие на наше черепашье путешествие. Тут я не выдержал и ответил: Александр Сергеевич! будьте терпеливы, мы дождемся, что ваше пророчество сбудется! — и, указав рукой, поднятою вверх, на чудную картину снеговых гор, громко продекламировал его стихи из «Кавказского Пленника»:

... И где гнездились вы, —
Пройдет там путник без боязни,
И возвестят о вашей казни
Преданья темные молвы!

Александр Сергеевич, крикнув браво! браво! быстро оборотился ко мне, схватил руку и крепко сжал в своей, и, немного помолчав, спросил: «откуда это вы знаете?» Тогда я рассказал ему, что все его произведения почти наизусть знаю с самых юных лет. «А ну-те, ну-те, что нибудь скажите», — ответил он. Я начал с поэмы «Цыгане», и скоро всю наизусть прочел до конца, потом первую главу «Евгения Онегина», и наконец начал «Кавказского Пленника»; но Александр Сергеевич остановил меня, сказав: «Вы устали; да, у вас прекрасная память; скажите, когда вы все это успели заучить?» — А вот как, — ответил я. — Еще будучи школьником, часто просиживая ночи, переписывал все появлявшиеся в свет прелестные произведения ваши, потому что они тогда дорого стоили, например, каждая выходившая глава «Евгения Онегина» была в продаже пять рублей, а другие сочинения и дороже; потом, прочитав раз — другой, знал уже наизусть. Вот видите, Александр Сергеевич, что в то время, когда вы проезжая Малороссию и заехали в Аркадию Родзянке, общество, собравшееся у него, было заинтересовано не вашим костюмом, а собственно вами. И, подобно мне, у нас молодые люди, а в особенности дамы и девицы, заучивают ваши произведения и восхищаются ими. — С тех пор до самого Тифлиса, Александр Сергеевич особенно был ко мне внимателен м называл «юным дорожным товарищем». Тогда мне не было еще 20-ти лет.

На другой день мы оставили Владикавказ и все, следовавшие на-легке, [579] и спешившие в армию, были отправлены верхом, на лошадях, а вещи на вьюках, под конвоем полусотни казаков; транспорты же, тяжелые почты, и проч. — с ротой пехоты и артиллериею. Проехав несколько верст, мы вступили в ущелье, а пройдя первую станицу Ларс, вошли в грозную теснину Дарьяльскую; все восхищались нависшими над головою скалами и ревом Терека. За укреплением Дарьяльским и мостом, перекинутым чрез Терек, теснина начинает расширяться; потом, проезжая сел. Казбек, остановились здесь для перемены лошадей, а пока разбрелись по деревушке и любовались на чудный отсюда вид на гору Казбек и древнюю церковь, монастырь на свате одного из отрогов цепи гор; в самом селении Казбек находится также замечательная по архитектуре небольшая церковь; здесь первое грузинское селение. Обходя церковь, мы увидели сидящего на камне, на самом обрыве над рекой, молодого горца красивой наружности, с русыми волосами на голове и голубыми глазами, чисто одетого в черкеску. Пушкин первый подошел к нему и сделал вопрос по русски: чья эта деревня? Тот ответил чистым русским языком: моя — и гордо окинул всех нас своими прекрасными глазами; разговаривая с ним, мы узнали, что этот молодой человек был владелец вышепомянутого селения, князь Михаил Казбек. На вопрос Александра Сергеевича: почему он не едет в армию, где получил бы скоро чин, — князь Казбек ответах ему: «Знаете, господин, умрет и прапорщик, и генерал одинаково, — не лучше-ли сидеть дома и любоваться этою картиной», — указывая рукой на горы. «Да, ваша правда, князь! — добавил Александр Сергеевич. — Еслиб эта деревня была моя, и я бы отсюда никуда не поехал». Впоследствии кн. Казбек вступил в службу и дослужился до генерала. Нередко я напоминал ему о нашей первой встрече. Лошади ждали нас и мы отправились далее к станции Коби. По дороге часто попадались толпы оборванных пленных турок, разработывавших ваш путь и обращавшихся к проезжавшим за подачками денег или табаку. Около заката солнца прибыли в Коби. Постовый начальник, казачий офицер, не советовал рисковать переезжать ночью чрез снежные горы Крестовую и Гут, а остаться до утра. Вся публика тотчас согласилась с умною речью, так как все порядочно устали от долгой верховой езды на неудобных седлах, а главное — проголодались; даже и очень торопившиеся в армию наши гвардейцы, и те предпочли остаться ночевать в Коби. В ожидании приготовления чая и ужина, наше общество разбрелось по окрестностям поста любоваться окружавшими его скалами. Не далее как в двух верстах, находится довольно большой аул, у самого ущелья, из которого берет свое начало р. Терек. Александру Сергеевичу пришла мысль отправиться в этот аул и осмотреть его; все общество, конечно, согласилось и нас человек 20 отправились в путь, пригласив [580] с собою какого-то оборванного туземца вместо переводчика, так как он оказался довольно знающим по русски. Александр Сергеевич набросил на плечи плащ и на голову надел красную турецкую фесс, захватив по дороге толстую суковатую палку, и так выступая впереди публики, открыл шествие. У самого аула толпа мальчишек встретила нас и робко начала отступать, но тут появилось множество горцев взрослых мужчин и женщин с малютками на руках. Началось осматривание внутренности саклей, которые охотно отворялись, но конечно, ничего не было в них привлекательного; разумеется, при этом дарились мелкие серебряные деньги, принимаемые с видимым удовольствием; наконец, мы обошли весь аул и, собравшись вместе, располагали вернуться на пост к чаю. Густая толпа все-таки нас не оставляла. Осетины, обыватели аула, расспрашивали нашего переводчика о красном человеке; тот отвечал им, что это «большой господин». Александр Сергеевич, желая знать о чем переводчик с горцами беседует, вышел вперед и приказал переводчику сказать им, что «красный — не человек, а шайтан (чорт); что его поймали еще маленьким в горах русские; между ними он привык, вырос и теперь живет подобно им». И когда тот передал им все это, толпа начала понемногу отступать, видимо испуганная; в это время, Александр Сергеевич поднял руки вверх, состроил сатирическую гримасу и бросился в толпу. Поднялся страшный шум, визг, писк детей — горцы бросились врассыпную, но, отбежав, начали издали бросать в нас камнями, а потом и приближаться все ближе, так что камни засвистели над нашими головами. Эта шутка Александра Сергеевича могла кончиться для вас очень печально, если бы постовый начальник не поспешил к нам с казаками; к счастию, он увидал густую толпу горцев, окружившую нас с шумом и гамом, и подумал о чем-то недобром. Известно, на сколько суеверный, дикий горец верит в существование злых духов в Кавказских горах. И так, мы отретировались благополучно.

На другой день, рано утром, поднялись на самый верх Крестовой горы. Пушкин первым прискакал к памятнику, сооруженному в 1817 г. в честь А. П. Ермолова, — начальником горских народов, полковником Канановым, — как гласила надпись на каменном кресте. Вся покатость и вершина этой горы была покрыта снегом, я не доезжая Чортовой долины, переехали Ледяной мост. Александр Сергеевич гарцовал на добром коне, и плащ его живописно рисовался на белом фоне долины. Благополучно совершив последний перевал чрез Гуть-гору и переменив лошадей на Кайшаурском посту, спустились по очень крутой квишетской дороге в долину р. Арагвы. Здесь нас встретило жаркое лето юга. Вообще восхитительные виды гор, скаты которых покрыты роскошною [581] растительностию, приводили всех в неописанный восторг. Здесь мы встретили адъютанта главнокомандующего гр. Паскевича, барона Фелькерзама, спешившего в Петербург с донесением Государю Императору и трофеями, о славной победе над турками. Александр Сергеевич крикнул ура! — ему вторили другие спутники, — и потом начал советовать гвардейским офицерам спешить в армию: «война может скоро кончиться и вы, господа, можете остаться ни при чем, на бобах, и так — марш скорее в Тифлис!» крикнул еще ура! и поскакал вперед. В горах, к несчастию, я схватил простуду; молодой организм не выдержал и, не доезжая Тифлиса станции за две, я не в состоянии был держаться верхом. Александр Сергеевич позаботился о тележке, уложили меня на сене, и так доставили полуживого в Тифлис. Он был неотлучно подле меня в дороге и придумывал разные средства к облегчению моих страданий. В Тифлисе все наши спутники разместились в единственной в то время небольшой гостиннице иностранца Матаси, и на другой день уехали в армию; меня, больного, поместили в крошечной комнатке одного, и тотчас же послали искать доктора. К счастию моему, отыскали доктора Ивана Карловича Депнера. Об этом незабвенном человеке расскажу после.

III.

Когда, чрез несколько дней, я пришел в сознание, доктор, часто навещая меня, передавал о том, как Александр Сергеевич нередко приходил в мою комнату и делал вопрос: «что, доктор, будет-ли жив мой юный спутник?» — Всякий раз просил его постараться поднять меня на ноги; когда же за перегородкой поднимался шумный разговор между путешественниками, Александр Сергеевич всегда удерживал их, напоминая, что близко отчаянно-больной, наш юный дорожный товарищ. Эта сердечная доброта его меня трогала до слез и волновала ужасно; тогда доктор предупреждал меня, что болезнь может возобновиться и будет худо. В Тифлисе, Александр Сергеевич, пробыв несколько дней, уехал в армию, находившуюся под Эрзерумом. Спустя недели две после его отъезда, я начал быстро поправляться и получил позволение доктора выходить на прогулки; первое мое посещение было П. С. Санковскому, тогдашнему издателю и редактору интересных в то время «Тифлисских ведомостей», — давнему знакомому А. С. Пушкина ⁶. Я имел к нему письмо от сестер его, живших в Малороссии в небольшой своей деревушке. [582] Павел Степанович просил навещать его чаще, и таим образом, спустя недели три после отъезда А. С. Пушкина в армию, когда я сидел у П. С. Санковского за вечерним чайным столом, разговор, как всегда, и на сей рал коснулся Александра Сергеевича. П. С. Санковский заговорил: «Меня беспокоит неизвестность, что теперь там делает Александр Сергеевич и здоров-ли он?» Вдруг дверь с шумом распахнулась и к нам в комнату неожиданно влетел Пушкин и бросился в объятия Санковскому. На Пушкине был широкий белой материи турецкий плащ, а на голове красная фесс. На вопросы Павла Степановича — что так скоро вернуло из армии? Александр Сергеевич ответил:

— «Ужасно мне надоело вечное хождение на помочах этих опекунов, дядек; мне крайне было жаль расстаться с моими друзьями, но я вынужден был покинуть их. Паскевич надоел мне своими любезностями; я хотел воспеть (?) геройские подвиги наших молодцов кавказцов; это славная часть нашей родной эпопеи, но он не понял меня, и старался выпроводить из армии. Вот я и поспешил к тебе, мой друг Павел Степанович». Затем обратясь ко мне, взял за руку и проговорил: «Очень рад вас видеть, юный товарищ, воскресшим из мертвых. Когда ворочусь в Россию, вышлю вам все мои безделушки доселе напечатанные», — и просил дать мой адрес.

Оставив затем и хозяина и гостя вдвоем, я удалился к себе. Потом, на другой и на третий день, я еще встречался с Пушкиным и Санковским и вместе делал прогулки по городу; между прочить, посетила еще свежую тогда могилу Грибоедова, пред коей Александр Сергеевич преклонял колена и долго стоял наклонив голову, а когда поднялся, на главах были заметны слезы. На четвертый день пребывания своего и Тифлисе, Пушкин уехал в Россию, оставив Санковскому на память своего боевого коня, а мне повторил обещание выслать свои сочинения в замен моих рукописных, при том добавил: «Когда будете в армии, то прошу передать мои поклоны друзьям моим: Вальховскону, Раевскому и другим» ⁷. Это поручение меня очень обрадовало, более потому, что я мог узнать подробности неудовольствия между главнокомандующим гр. Паскевичем-Эриванским и А. С. Пушкиным. [583]

IV.

Совершенно оправившись от тяжкого недуга, я поспешил в армию с письмами к главнокомандующему от его отца, дяди, брата и проч. Разумеется, я стремился туда с большими надеждами. По прибытии в стан армии, из первых посетил Владимира Дмитриевича Вальховского, человека мне очень близкого. От него я узнал некоторые подробности о ссоре Паскевича с Пушкиным. Мне передавали, что когда Александр Сергеевич прибыл в армию, Паскевич принял его очень радушно и даже велел поставить ему палатку возле своей ставки.

Разумеется, Александра Сергеевича более влекла к себе задушевная беседа е товарищем по лицею Вальховсхим и друзьями Раевским и Муравьевым (?). У них-то он проводил все свободное время, и редко посещал свою палатку. До того он рыскал по лагерю, что иногда посланные от главнокомандующего звать Пушкина к обеду не находили его. При всякой же перестрелке с неприятелем, во время движения войск вперед, Пушкина видели всегда впереди скачущих казаков или драгун, прямо под выстрелы. Паскевич неоднократно предупреждал Александра Сергеевича, что ему опасно зарываться так далеко, и советовал находиться во время дела неотлучно при себе, точь-в-точь как будто адъютанту. Это всегда возмущало пылкость характера и нетерпение Александра Сергеевича Пушкина — стоять сложа руки и бездействовать. Он, как будто нарочно, дразнил главнокомандующего и, не слушая его советов, при первой возможности, скрывался от него, и являлся где нибудь впереди в самой свалке сражения. После всего этого, вышла открытая ссора — между И. Ф. Паскевичем и А. С. Пушкиным. Наконец, главнокомандующий, видя, что Александр Сергеевич явно удаляется от него, призвал его к себе в палатку (во время доклада бумаг Вальховским), и резко объявил:

— «Господин Пушкин! мне вас жаль, жизнь ваша дорога для России; вам здесь делать нечего, а потому я советую немедленно уехать из армии обратно, и я уже велел приготовить для вас благонадежный конвой».

Владимир Дмитриевич Вальховский передал мне, что Александр Сергеевич порывисто поклонился Паскевичу и выбежал из палатки, немедленно собрался в путь, попрощавшись с знакомыми и друзьями, и в тот же день уехал. Вальховский передавал мне под секретом еще то, что одною из главных причин неудовольствия главнокомандующего было нередкое свидание Александра Сергеевича с некоторыми из декабристов, находившимися в армии рядовыми. Говорили потом, что некоторые личности шпионили за поведением Пушкина и передавали свои наблюдения Паскевичу, разумеется, с прибавлениями, желая тем выслужиться. [584]

Так окончилась прогулка Александра Сергеевича в азиатскую ту армию. Потом, спустя несколько месяцев, получил я от Александра Сергеевича все его печатные в то время стихотворения, с надписью: «На память юному дорожному товарищу». Эти сочинения Александра Сергеевича я долго хранил как святыню, но они, при одном несчастном случае, погибли бесследно в дороге, со всем моим имуществом.

В 1837 году, я находился на службе в Варшаве и по поручению начальства прибыл в Петербург, где тотчас дошла до меня старшая весть о кончине Александра Сергеевича накануне моего приезда в столицу. Забыв и отдых после ужасной курьерской езды, и переодеванье, я бросился на извощичьи дрожки, и поскакал в квартиру Пушкина. Войдя в залу, я увидел лежащий в гробе бездыханный труп незабвенного поэта. Дьякон, в полумраке, бормотал псалтырь; много каких-то неизвестных мне личностей, одетых в черные костюмы, то входили, то выходили с мрачными и печальными лицами. У меня слезы полились ручьем; не помню, сколько времени стоял я на коленах у гроба и молился, но когда вышел из дому — тоска и грусть о невозвратной потере до того легли на душу своею тяжестию, что выразить этого словами невозможно.

Ныне, при преклонных летах, я счастлив, что дожил до того времени, когда вся Россия чествует память великого своего поэта сооружением ему памятника в Москве — его колыбели.

Н. Б. Потокской.

26 мая 1880 г.

Комментарии

1. В настоящей статье есть некоторые разноречия с показаниями биографов Пушкина, тем не менее, в виду интереса какой вызывает к себе все, что относится хо Пушкина, мы с удовольствием даем место рассказу Н. Б. Потокского. Ред.

2. Намекая этим на сидевшего рядом с ямщиком, на козлах, какого-то полицейского чина.

3. Так назывались в то время огромные обозы, отправляемые далее, под прикрытием роты пехоты, сотни казаков и двух пушек, под начальством офицера.

4. Прибыли из Сибири, в сопровождении жандармов, несколько человек декабристов, назначенных в армию рядовыми, боюсь ошибиться кто именно из них, так как фамилии не упомню. Все были в солдатских шинелях, фуражках, и глядели молодцами. Н. П.

5. У него была белая голова, подобно горе Казбеку, убеленному снегом и тут же ясно видимому. Н. П.

6. Об этом замечательно талантливом человеке, прежде времени скончавшемся чрез любимую женщину, которой желал угодить, расскажу после. Н. П.

7. В. Д. Вальховский, товарищ Александра Сергеевича по Царскосельскому лицею, тогда полковник генерального штаба и обер-квартирмейстер армии; Н. Н. Раевский — генерал-маиор, начальник кавалерии; к нему я имел письмо от отца, жившего в Полтаве, известного героя 1812 года.

Текст воспроизведен по изданию: Встречи с Александром Сергеевичем Пушкиным в 1824 и 1829 гг. Воспоминания Н. Б. Потокского // Русская старина, № 7. 1880