1826-1827.

VI. ¹

(Продолжение)

12-го октября. Более 12-ти дней, как я велел выдать деньги генералу Мадатову для покупки 200 скотин; он меня уверял, что их нельзя достать ближе как за 60 верст, и которые вне не доставлены до сих пор. Между тем как нечаянным образом я послал ширванского пехотного полка с маиором Юдиным партию казаков, которая открыла, не более как в 15 верстах от лагеря, до 25 тысяч овец и до двух тысяч рога, того скота; я тотчас послал купить столько, что мог давать по фунту в день мяса людям, убавив фунт хлеба. Таким образом, в продолжении всего времени, я уже не нуждался в скотине, а посланный от князя Мадатова для покупки оного возвратился назад, после 15 дней, пригнав только сто штук скота и сказавши мне, что более не мог найдти. Хотя продовольствие несколько и поправилось, но все я не имел оного в муке и на 4 дня. Я уговорил переводчика Корганова ехать в дальние деревни, дабы согласить армянских жителей продать продовольствие.

14-го октября. Корганов возвратился с весьма хорошим известием, что он уговорил жителей разделиться с нуждающимися русскими войсками, и что закупил около 600 четвертей, также и нужное количество соли. Они с удивлением отвечали, что они не знали, что русские нуждаются, иначе бы они последнее отдали. Я получил также рапорт от моих адъютантов и квартирмейстерских офицеров, что они остановлены в Тифлисе генерал-лейтенантом Вельяминовым.

15-го октября. Посланный в аванпостам персидским [40] татарин проехал мимо моих в стороне моего лагеря в Шушу, где князь Мадатов тогда находился; о чем посторонним образом узнав, вытребовал его в себе. Он сначала отвечал мне, что он не имеет никакого поручения от Аббас-Мирзы, у которого в лагере несколько дней был, и хотя я стращал, что если он не скажет правду, а я после узнаю, то сковав его пошлю в Тифлис, но он остался в запирательстве, да на другой день, видно побоясь моих угроз, пришел ко мне и объявил, что Аббас-Мирза поручил ему словесно скакать, что он хотел бы размен пленных сделать. Я это писал в генералу Ермолову, говоря что он вероятно это знает, ибо князь Мадатов держал его более 4-х дней в Шуше, также жаловался на таковые поступки его и на дурное управление.

21-го октября. Наконец, весь мой штаб приехал; они уведомили меня, что хотя другие чиновники и были посылаемы в отряд генерала Ермолова, расположенный на Гассан-су, они же остановлены были в Тифлисе под предлогом неверности дорог. Генерал Ермолов также отвечал в письме, что посылает мне мой штаб, но что прежде не мог сего сделать, потому что сообщения были весьма затруднительны, хотя я в продолжение всего времени получал письма и пакеты.

26-го октября. В походе моем чрез Аракс и обратно ничего замечательного не случилось, выключая что я заметил, что войска наши не привыкли драться в горах.

2-го ноября. Я получил от генерал-лейтенанта Вельяминова рапорт, что по моим представлениям генерал Ермолов приказал ему послать провиант и повозок, и что он отправляет 62 пароволовых подводы и 248 четвертей на них положенной муки — говоря, что более не мог собрать. Это ровно на три дня продовольствия на войска. Какая малость, это на смех сделано, чтобы остановить совершенно мои предприятия. Можно ли думать, чтобы нельзя более достать повозок в Грузии и то небольших арб сей земли, которые подымают до 8 четвертей в четыре вола, а маленькие повозки, которые совершенно никуда негодны, что я знаю по Молдавии, и которые генерал Ермолов возобновил здесь — я теперь узнал, что более 1000 арб весьма легко можно купить в Грузии.

Я, боясь наскучить повторениями об одном и том же предмете, многое не поместил здесь. Словом, недоброе желание к общему благу я встречал на каждом шагу. Генерал-адъютант Паскевич. [41]

VII.

Паскевич—Дибичу.

(буквально).

Милостивый государь, Иван Иванович. Я получил письмо вашего высокопревосходительства от 25-го числа октября; будучи на походе от Куры когда распущены были вовеки: и также предположение на щет кампании; и записки полковника Друвиля. Не отвечали ибо ехали в Тифлис, где тот час занялся соображением всех бумаг и сведений которых я зделал в продолжении кампании. Я не мог прежде писать ибо письма и донесения были отдаваемы в Шуше и Тифлисе; где я весьма подозревал чтобы не были в скриты: при том-же я немог еще верных сведений: получил при том же в конце моего пребывания в Лагере, письма Аббас-Мирзы получил три дни тому назад. Я здесь все подозреваю после манери с которым со мною обходились. Я был окружен шпионами: нерасположение главного начальника распространилось на его подчиненных. По приезде моем к Отряду, я увидел, что я окружен Людьми преданными генералу Ермолову, и что они не с охотою будут мои приказания исполнять; но я их заставил.

Более всех Лживее и обманчивее ето генерал-лейтенант князь Мадатов; я уверен, что продовольствие я мог лутше иметь естли бы усилия употребил: но всегда Мешал. При том же он весьма дурной Управляющий: и в распоряжениях своих способностей не имеет, а только храбрый Гусар. Он ненавидим в Провинции; они вообще ему приписывают удаление Ханов, самыми непростительными средствами. Прочтите Урлуханова показания: я со многими говорил они подтверждают. Я писал к генерал Ермолову, что он неспособен, Ермолов отвечал, что никто не знает так хорошо етого края как он: и не только не хотел об нем объясниться: но раз пустивши мой отряд его назначил командиром и к войскам оставшимся прибавил другие. Генерал-маиор Вельяминов его потдерживал они все друг друга потдерживают: и ничего нет труднее как узнать истинну. В продолжении Компании я не мог получить довольное число повозок, отчего дальше не пошел: в протчем все ястно объяснил в рапорте моем Государю императору. Прошу Вашего Высокопревосходительства: не взять в дурное, что есть некоторые противуречия между моим поведением с некоторыми людьми, и что после я про них говорю, но ето от того, что я об них не знал и после уже получил об них сведения. Я боюсь что урок нынешней компания о системе [42] раздроблений не остался и на будущего: но крайней мере я не вижу приказаний озборе войск по полкам или артиллерийским ротам: но вместо того все по прежнему остаеться, и вместо того чтобы при распущении моего отряда соединить елико возможно полк в полку: он оставил с трех полков по баталионам, а на две роты оных полков и 1 бат. Херсонского отпустил на квартиры, также и с артиллериею зделал; вместо того чтобы оставить целую батарею 12 орудий он оставил по два и по четыре орудия других рот; когда же оные успеют получить Амуницию в которой они до того нуждаются, что совершенно в самом дурном положении находятся; вообразите компания начнется; а им должно будет двигаться без сапог, рубашек и шинели, у многих четвертый год донашивают. Я предписал начальникам им доставить: но как прежде не подумало, что ето нужно будет.

По всем сим причинам ваше высокопревосходительство видите, что мне нельзя остаться с генералом Ермоловым. Я и так вделался болен будучи беспрестанно им огорчаем. Но и для самой пользы службы мне нельзя остаться: он будет мешать всем моим операциям, подвозу жизненных припасов во время не будет, как то было нынешней Компании; от чего все военные действия могут остановиться. Уловки ухищрения меня приведут в положение, что я не в состоянии буду действовать; для пользы самой службы я не могу здесь остаться; заклинаю вашего высокопревосходительства пользою службы Государя Императора меня от сюда вызвать. Как Ермолов может терпеть кого при себе которой ему мешает; он лутчи все нарушит. Государь Император найдет другова который угодит Генералу Ермолову: но я не могу; я думаю, что самое лутшее средство меня взять от сюда, ибо он совершенно объявил противу меня; и даже в Самых реляциях хочет затмить мое имя; не упоминает его; я имею дело с самым злым и хитрым человеком. Не думайте чтобы я играл комедию: кто здесь останется будет в весьма трудных обстоятельствах: нужда в провианте будет велика; оной уже в здорожал в двое: ячменю более 10,000 четвертей нет во всей Грузии. Ето месячная пропорция только для 8,000 лошадей, словом ничего не приготовлено; а лето должно ужасать всякого кто в этом краю будет. Мы теряем золотое время; и по отношении Аббас-Мирзе во мне; доказывает что он не хочет с Ермоловым иметь дела: ето большой знак его желания к миру. Но ето все потеряно нашим недействием.

Примите уверение и проч. Иван Паскевич.

VIII.

Милостивый государь Иван Иванович. Я имел честь писать к вашему высокопревосходительству с адъютантом моим порутчиком Оперман, о моем здесь положении; вчера я отправил через почту донесение мое государю императору обо всем, что только до моего сведения дошло о положении здешних дел.

Из рапорта моего ваше высокопревосходительство усмотреть можете, как здесь дела идут; и что командование здесь так разделено, что многие указывают: но никто не отвечает.

О себе имею честь сказать, что остаться мне здесь, вместе с генералом Ермоловым, для самой службы вредно, ибо я уверен, что все средства будут употреблены для остановки во всех моих предприятиях. Ваше высокопревосходительство сами знаете, что можно ли служить с начальником, который всяким случаем пользуется, чтобы сделать неприятное подчиненному. Одно его удерживает от прямых неприятностей, это то, что я имею счастие репортовать государю императору. С истинным и проч. Иван Паскевич.

IX.

Ермолов — Дибичу.

Милостивый государь барон Иван Иванович. В коротких словах дам себя выразуметь вашему высокопревосходительству: рад душевно, что вы едете сюда и знаю сколько облегчены будут мои действия. Имею честь быть, и проч. Алексей Ермолов.

X.

Паскевич — императору Николаю.

Всемилостивейший Государь! Ваше императорское величество из приложенной при сем записки изволите усмотреть дознанное мною в первый день моего пребывания в Тифлисе; чувствуя всю важность возложенного на меня препоручения я не ускорю решительный шаг без точного убеждения, не останавливая ход мер, могущих служить приготовлением к будущим действиям.

Я надеюсь, что возможно будет занять еще в марте месяце окружности Эривана достаточным авангардом и тем спасти тамошних армян и способы к продовольствию; что в первых числах апреля могут начаться действия со стороны Карабаха и [44] движение главных сил на поддержание авангарда и для совершенного занятия ханств Эриванского и Нахичеванского; а естли в оном найдется несколько способов, то полагаю возможным еще до знойного времени овладеть Марантом, где равно как в Хое находится много армян — а может и Тавризом. Если показываемая генералом Ермоловым доверенность имеет малейшее основание, то может быть будет полезно для службы, чтобы я остался до начатия кампании; в таком случае, на который не смею еще надеяться, полезно будет, чтобы первый блистательный успех дал бы ему с званием главнокомандующего (не прибавлю великие преимущества положения большой действующей армии до точного исполнения всего предписанного), некоторое поощрение. Если-же он ныне старается только обманывать, то сие верно откроется весьма скоро перед откровенностию моих поступков.

Армянский архимандрит Нарзес принял высочайший рескрипт с глубочайшею благодарностию, рескрипт будет читан в церквах и публикован на армянском языке; он ручается за верность и усердие армянского народа, и надеется при благовременном вторжении в Эриванское ханство найти у тамошних армян еще довольно запасов, в чем и я уверен.

Посланцу персидскому, приехавшему сюда с письмом министра их иностранных дел, в графу Нессельроду, и уверяющего нас, что уполномочен на заключение перемирия, полагал я неловким отказать в свидании, которое он просил. Он начал говорить о истинном желании шаха заключить мир — я ему отвечал в уверенности моей, что ваше величество всегда готовы согласиться на условия отвечающим наглому нарушению мира обеспечением наших границ от побочных действий с должным вознаграждением за понесенные убытки.

Когда он старался оправдать их действия поступками наших пограничных начальников, по словам письма Аббас-Мирзы, при начатии войны, то я уверял его, что конечно ваше величество не изволите даже принимать предположение о мире, когда он не признает совершенную вину Персии в наглом нарушении оного; что, впрочем, письменные сношения по сему предмету не должны остановить ход военных действий, и что перемирие заключать я не в праве, разве дадут в залог искреннего желания к миру, и в основание оного, крепости и пространство земли, которое почту нужным потребовать. Он сказал, что на сие не имеет уполномочия, а я ему повторил, что после того не о чем и говорить. Сим кончилось и свидание наше, которое, впрочем, может быть будет еще иметь [45] последствия, судя по беспрестанным уверениям его в миролюбивых видах шаха и о согласии посланца, что уполномоченные могли бы трактовать и о лучшем устройстве границ, и о могущих быть претензиях за убытки.

Замечания мои от Ставрополя я сегодня не успел привести в порядок для представления их вашему императорскому величеству, во могу сказать, что вообще состояние кабардинского пехотного полка, владикавказского гарнизона и в особенности линейных казачьих полков весьма удовлетворительно, а дух войск и усердие их отвечает совершенно желанию вашего величества. С экстрапочтою, которая отправится в четверг 24-го февраля, буду иметь счастие представить продолжение моих донесений, ибо они здесь в совершенной независимости, а конверт вложу на имя князя Александра Николаевича Голицина. Простите государь ошибку, вкравшуюся в последней записке моей: при Ставрополе, где я командующего 22-й артиллерийской бригадою назвал Ладыжинским, когда фамилия его Радожицкой. С верноподданнейшею преданностью, и проч. Иван Паскевич.

XI. ²

Дибич — императору Николаю.

После довольно трудного переезда чрез кавказские горы я приехал сюда, в Тифлис, вчерашнего числа в два часа пополудни. Генерал Ермолов, в ответ на письмо мое из Владикавказа, прислал мне при сем письмо в Ананур; вскоре после оного [46] приехал и адъютант его штаб-ротмистр Талызин, тот самый, который был в Москве, с экипажем своего генерала. Я приехал прямо в нему на квартиру, находящуюся ближе моей у въезда, и был встречен им дружески с уверением в совершенной своей откровенности и с требованием таковой же от меня. Он притом изъяснялся, что он не знает, почему полагают меня с ним неприятелями, ибо мы нигде не встречались в коротких сношениях и не могли иметь к тому причин; но что он уверен в моей справедливости и желал бы иметь меня своим судьею даже и тогда, когда бы я не был начальником главного штаба. Я со своей стороны уверил его, что и я столько же не постигаю, почему бы могли считать нас неприятелями, и что руководствуясь всегда по службе одною лишь справедливостию и откровенностию, я с сими же правилами буду действовать в деле порученном мне высочайшею волею. После сих первых объяснений я объявил ему в нескольких словах главные причины, по коим ваше величество должны по прежним действиям сомневаться, чтобы успехи могли быть столь быстры и решительны, как сего требует воля ваша и важность общих дел. На сие генерал Ермолов отвечал, что он признает себя ныне виновным, что после елизаветпольского сражения не решился идти к Таврису; но не видя в персидских войсках весьма значительной потери ни в людях, ни в артиллерии, он не мог полагать, чтобы их расстройство было столь велико и ожидал, что Шах подкрепит на Араке Аббас-Мирзу, и посему не считал выгодным переправиться чрез Аракс до прибытия новых подкреплений, не усмирив прежде Ширвана, Щеки и Чарцов. На счет же приутотовления продовольствия, нашел он большие затруднения в совершенном расстройстве Карабаха и Ширвана, и что по сему и по недостатку подножного корма для кавалерии в зимнее время, не мог решиться на зимнюю кампанию, когда уже удостоверился в совершенном расстройстве Персии; но признается, что он ошибся в первоначальных суждениях своих о состоянии персидской армии; что он к первым числам апреля надеется иметь на два месяца провианта и достаточные способы к подвозу (о чем покажет мне подробные ведомости, как и вообще о всех своих приуготовлениях и распоряжениях); что к тому же времени подвинет передовые войска в границам, поддерживая их главными силами; и что он ручается головою, что сходно повелениям вашего величества займет все пространство ханств Эриванского и Нахичеванского до Аракса прежде знойного времени; регулярную же кавалерию, по невозможности иметь в вдевшем крае овса и даже ячменя, [47] полагает держать более в резерве и придвинуть оную только в мае месяце, когда уже наступит хорошее травяное продовольствие. Я ему представил, что по позднему сбору войск неприятель не только соберет больше сил, но, что всего важнее, разорит все способы, находящиеся до сих пор в селениях армянских и прочих Эриванского ханства; что посему я полагал бы занять сардарство Эриванское хотя частию войск, с открытием травы которая вероятно покажется даже в первых числах марта (ибо здесь до сих пор ни малейшей нет еще зелени при весьма жарких днях); и что я не предложил бы таковой меры частного действия против другого неприятеля, но что опыты всех кампаний против персиян и в особенности последней, должны нас вести в заключению, что опасаться нам должно не от их оружия, но от голода. Генерал Ермолов на сие согласился, но просил меня обо всем решительно условиться, когда мне покажет все средства, какие он имеет и полагает иметь.

Говоря на счет сношений с генералом Паскевичем, генерал Ермолов старался отклонить сей предмет, но наконец говорил, что Паскевич кажется ему характера не довольно твердого и под влиянием других, ибо не всегда ровно с ним обходится; что он, как полагает г. Ермолов, надеялся после него командовать; но он, г. Ермолов, привыкнув исполнять высочайшую волю, не мог решиться при приезде г. Паскевича сказаться больным, как бы может быть сделали на его месте другие; что после генерал Паскевич стал требовать от него все бумаги и приказы, которые он отдает, и отвергнул предложение его, чтобы сообщать оные от дежурства Ермолова дежурному штаб-офицеру Паскевича; и что он, Ермолов, не почел себя в обязанности давать ему отчет в бумагах по управительной части. Я ему на сие сказал, что ваше величество зная г. Паскевича еще более, нежели мне он известен, изводили препоручить мне ручаться за него, что при деликатном обхождении он будет вернейшим помощником. Генерал Ермолов отвечал, что он повторяет, что рад моему приезду, надеясь, что я разграничу отношения долженствующие быть между ними с учреждением новых штабов, и уверен, что устрою так, что будет безобидно для звания его.

После сего предварительного с генералом Ермоловым (разговора), отправился я в свою квартиру, где нашел караул лейб-гвардии гренадерского полка в отличном порядке; тут же были Иван Федорович Паскевич и весь генералитет с штаб и обер-офицерами здешнего гарнизона. После первых приветствий с собранными [48] офицерами, в коих я нашел, сколько по виду судить можно, лица довольные и совершенное приличие, отпустив их и потом прочих собравшихся, остался наедине с генералом Паскевичем. Объявив ему препорученное вашим величеством, что он принял с известивши вам чувствами, он повторил мне, при вопросе о получении последнего моего письма, о невозможности ему служить с генералом Ермоловым; что повтора при дружеских моих вопросах о действительности всех причин, сначала ими огорчился, но потом с благородностию уважил мои резоны, оставаясь однакоже непоколебимым и уверяя меня, что я точно чрез неделю разделю непременно его мнение на счет фальшивости генерала Ермолова и неспособности, которую он показывал и показывает как при военных действиях, так и при управлении войсками и в крае здешнем.

Генерал-адъютант Бенкендорф 2-й говорил мне в том же смысле, однакож полагает, что генерал Ермолов теперь может действовать по предписанному плану, но что общее мнение против его никак не позволяет оставить его начальником здешнего края.

Флигель-адъютант полковник князь Долгорукий, неоправдывая бездействия генерала Ермолова после Елисаветпольского дела, уверяет, что он убежден, что примирение между генералами Ермоловым и Паскевичем невозможно; но что в сем не причиною вражда первого против последнего, но более чрезвычайная чувствительность генерала Паскевича и хитрое действие одного поручика из армян, служащего у г. Паскевича переводчиком, по личной вражде сего армянина к генерал-лейтенанту князю Мадатову. Я спрашивал у князя Долгорукого (который отдает полную справедливость достоинствам генерала Паскевича и, как мне казалось, судит о вещах беспристрастно) о злоупотреблениях здешнего края. Он полагает их существующими, но увеличенными; также спрашивал насчет неосторожных разговоров генерала Ермолова, о коих бывали слухи. О сем последнем он решительно уверяет, что не только таковых никогда не слыхал, но напротив заметил, что генерал Ермолов старается рассказывать доходящие здесь часто ив Санктпетербурга выгодные слухи и анекдоты.

Флигель-адъютант полковник барон Фридрихс находится еще в Баку, но я надеюсь, что он в скором времени воротится по окончания следствия, в котором он полковника Розена нашел совершенно невинным.

Я ныне еще не могу насчет здешних дел никакого сделать заключения; но соберу со всевозможною поспешностию и точностию [49] все сведения к сим предметам, касающиеся от лиц, несколько доверие заслуживающих по военной и гражданской части; с тем месте всякий день буду работать с генералом Ермоловым, дабы удостовериться как в способах заготовлений всякого рода, так и в собственных его видах и распоряжениях, и надеюсь чрез неделю, а может быть и скорее, несколько решительнее донести вашему императорскому величеству; когда же получу точное убеждение с какой бы то стороны ни было, неумедлю действовать по точной силе данной мне инструкции, с тем прибавлением, в случае удаления генерала Ермолова, которое ваше величество изволили мне предоставить но письму генерала графа Толстого, полученному мною сего числа от 8-го февраля. Генерал-адъютант Дибич.

ХII.

Дибич — императору Николаю.

Всемилостивейший Государь! Не желая пропустить нынешнюю экстра-почту имею счастие представить вашему императорскому величеству при сем замечания мои по дороге из Ставрополя сюда.

Здешние обстоятельства для меня до сего времени не довольно ясны, чтобы сделать решительное заключение.

Нельзя не признаться, что генерал Ермолов сделал в прошедшую кампанию ошибки весьма значительные, но до сего времени никак не могу еще увериться, чтобы они были умышлены.

Он показывает желание действовать в будущей кампании усердно по данному плану, но я столько же не смею еще удостовериться в истине сих уверений после всего того, что мне говорил генерал Паскевич.

Когда по подробным ведомостям всех заготовлений всякого рода и способов перевоза, кои генерал Ермолов мне обещает завтра и по поверке оных, могу удостовериться в истине или не в истине всего того, что он мне объяснил на словах, тогда только могу я сделать решительное заключение о действиях его по военной части; но труднее будет раскрыть всю истину по внутреннему устройству войск и еще более по управлению здешнего края.

Нет никакого сомнения, что строгое обхождение генерала Ермолова с здешними грузинами и армянами, и в особенности с дворянством, восстановило многих против его, тоже как и в мусульманских провинциях прогнание ханов и строгость, против беков; но вопрос: не имеет ли сие выгодного влияния на состояние [50] нижнего работающего класса, весьма различно разрешается лицами здешними, смотря по тому к какой они принадлежат партии.

Удержание низких цен на продукты для пользы казны равномерно восстановило против него голос помещиков и купцов, и иногда кажется были приняты меры слишком своевольные, но всегда в пользу казны.

Прежняя строгость его (о жестокостях до сего временя не мог еще получить ни одного доказанного примера) имела без сомнения хорошее влияние на скорое покорение взбунтовавшихся, и действует и теперь с пользою на умы беспокойных.

Гораздо непростительнее снисхождение генерала Ермолова против лиц, управляющих разными гражданскими дедами, которое по многим имеющимся у меня сведениям оказывается весьма неограниченно.

Равномерно заслуживает строгое порицание послабление его по экономической части полков и по употреблению в работу нижних воинских чинов, хотя нельзя сказать, чтобы приметно было малейшее дурное влияние на дисциплину и на дух войск, которые, по всему что я до сего времени видел, кажутся ни мало не упущенными (я тут не говорю о фронтовой и гарнизонной службе, которые конечно требует прилежное занятие).

Собрав важнейшие из подобных сведений с некоторыми доказательствами, я объяснюсь об оном с генералом Ермоловым со всею откровенностию, руководствуясь моею инструкциею.

Необыкновенно сухое время дает здесь некоторое опасение на счет будущей жатвы и в особенности подножного корма; дай Бог, чтобы после перемены луны имелось бы несколько дней теплого дождя; до сего времени нет ни малейшей травки. С верноподданнической преданностью, и проч. Иван Дибич.

XIII.

Всемилостивейший Государь. Ваше императорское величество из приложенной при сем записки в подробности изволите усмотреть мнение мое насчет положения здешнего края и причины, по которым я остановился решиться на перемену в здешнем главном начальстве. Я считаю долгом повторить здесь, что медленность в исполнении здесь происходящая, по истинному моему убеждению, не от дурной воли, но от привычки к особенному ходу дел, равно как некоторое фальшивое понятие о силе неприятеля, основанное на излишней осторожности при действиях, не обещает мне наверно [51] весьма деятельную и решительную кампанию, равно как внутреннее убеждение о способностях генерала Ермолова, но что по тому же убеждению и по принятым и принимающимся мерам и имеющимся средствам я наверно надеюсь, что займет до жаркого времени пространства до Аракса и с начала осени овладеет Таврисом. Генерал же Ермолов мне сказал, что за сие ручается головою.

Упомянутая медленность и значительные упущения и послабление во гражданской части, о коих буду иметь счастие донести вашему императорскому величеству, когда соберу и сличу все сведения и объяснюсь об оных с генералом Ермоловым, были бы достаточными поводами принять решение и пользоваться разговором генерала Ермолова о положении своем, дабы объявить ему увольнение; но меня удержало, сверх причин в записке представленных, также собственное сомнение в выборе заменяющего.

Интриги и дух партий в здешнем краю между жителями, особенно армянскими, превышает прежнее ожидание мое. Перемена в начальнике откроет им полную надежду, ибо те самые причины, коя служат основанием разных злоупотреблений от властолюбия генерала Ермолова и неограниченное законным ходом послабление против чиновников русских, удержали тем вместе всех здешних в повиновении и страхе.

Генерал Паскевич с характером благородным, но чрезвычайно чувствительным, соединяет недоверчивость страстную с большим доверием к тем, кои представляются ему водимыми подобными собственным его благородными чувствами. С сим характером, по мнению моему, может подвергаться действиям сих интриг, кои завалят его доносами и делами тем более, что нынешнее положение обратило на него взоры всех справедливых и несправедливых не? приятелей генерала Ермолова, и что он никогда не управлял гражданскою частию. По военной части имеет он качества отличные, я хотя еще никогда не командовал отдельно большими силами, но я полагаю, что в сем отношении, особливо при одержанных им в сем краю выгодах, он исполнит по желанию вашего величества, если только предубеждение его против всех тех, кои служили ближе у генерала Ермолова, не может иметь вредное влияние и на военное управление.

Ваше императорское величество, зная гораздо ближе меня генерала Паскевича, лучше изволите решить о справедливости опасений моих, равно и о том, свойственна ли будет ему, как главному начальнику, та же предприимчивость, которая его отличала и отличает под начальством других. [52]

Генерал-фельдмаршал граф Витгенштейн нашел бы в крае, ему совершенно неизвестном, по управлению гражданскому подобные затруднения, как и генерал Паскевич, и имел бы еще ту же невыгоду в отношении военных здешних действий.

Впрочем я уверен, что генерал Паскевич, — хотя ему назначение другого начальника будет чувствительно, ибо он полагал себя, по прежде данному ему препоручению, заступающим место Ермолова, но будет служить с усердием под командою графа Витгенштейна; желательно только, чтобы сношения генералов Паскевича и Киселева не могли бы вредить доброму согласию.

По всем сим уважениям, всемилостивейший государь, не решился я и не считал себя в праве решиться переменить посредственное положение дел без верной надежды лучшего.

При сем осмеливаюсь доложить, что в случае, когда ваше императорское величество, по вашему благоусмотрению всего вышеописанного, нашли бы нужным назначить вместо генерала Ермолова сюда генерал-фельдмаршала графа Витгенштейна, то, по мнению моему, во избежание неудобств по гражданской части, назначение особенного главноуправляющего Грузиею под главным начальством его могло бы быть весьма полезно, когда выбор будет из сенаторов самых твердых и справедливых.

Генералу Паскевичу можно бы в таком случае предложить остаться командиром корпуса; но я повторяю опасения мои насчет сношений с генералом Киселевым.

Если напротив вашему величеству угодно будет, в случае удаления генерала Ермолова, оставить здесь генерала Паскевича главным начальником, то подобное же отдельное назначение главноуправляющего Грузией под начальством корпусного командира не могло быть соответственно важности первого звания, и нужно будет тогда назначить сюда губернатора весьма отличного.

Предавая все сие, основанное на истинном убеждении ноем, на высочайшее благоусмотрение, имею счастие присовокупить, что сходно с повелением вашего императорского величества оставаясь здесь в ожидании решения высочайшего и до смотров войск, хотя частию при будущем их сборе, не упущу устроить все в возможно лучшему ходу дел сколько моих сил станет. Между тем в продолжении некоторого времени надеюсь донести вашему императорскому величеству, какой ход приймут дела после объяснений моих с генералом Ермоловым, ибо если бы я заметил в оных против нынешнего убеждения моего дурное направление, то ни мало не остановлюсь исполнить по высочайше мне вверенному полномочию [53] с принятием в таком случае, до высочайшего разрешения, управления дел, почему и осмеливаюсь просить в случае, что ваше величество по сежу письму изволите оставить здесь генерала Ермолова, ее объявить еще сию монаршую волю до получения второго донесения моего, в котором надеюсь представить также более подробностей о состоянии гражданских дел.

Позвольте, всемилостивейший государь, подвергать всемилостивейшему снисхождению затруднительное мое положение в крае мне вовсе неизвестном, по которому я не ног исполнить высочайшее мне вверенное препоручение так, как сего истинно желаю. С глубочайшею верноподданнейшею преданностию имею счастие пребывать, верноподданный Иван Дибич.

XIV.

Дибич — императору Николаю.

Я уже в прежних донесениях моих докладывал вашему императорскому величеству о содержании объяснений моих с генералом Ермоловым, о признании его в ошибках, им сделанных, особливо в мнении его о силах неприятеля и о распространении бунт между горскими народами, равномерно о сказанном мне генерал-адъютантами Паскевичем и Бенкендорфом. Стараясь, во все время пребывания моего здесь, доходить до истины, сколько возможно с должным наружным уважением к главному начальству, я до сего времени сохраняю убеждение, что по военной части ошибки в значительные упущения генерала Ермолова происходили сначала от неточных сведений о силе и свойствах неприятеля, а потом от излишней боязни распространения бунта в горских народах; я что неустройства и беспорядки по хозяйственной части войск происходили частью от послабления по сей важной части, увеличивающегося оттого, что инспекторские смотры были сделаны, по рассеянному положению полков, одним бригадным командиром, и то конечно не с должною строгостию; частию же сии неустройства были последствием беспрестанного употребления войск на работы для разных строений по частям и без должного надзора, выступления части оных прямо с работ, в поход против неприятеля. Сей же образ занятия войск увеличил еще существующее, и то уже по фронтовой части, на которую, однако-ж, с прибытия генерала Паскевича, обращается приметным образом более внимания. Упущения же дисциплины я нигде не заметил. Объяснив обо всем [54] оном генералу Ермолову со всею откровенностию, я не мог заметить ни в чем, с его стороны, упорства или нежелания выполнить в точности волю вашего императорского величества. При объяснении о том, что отказался впоследствии сообщить все сведения генералу Паскевичу, он отвечал мне, что слова рескрипта вашего величества, «что генерал Паскевич донесет вам», что он ему сообщит, служили ему руководством объяснить ему о всем случающемся, но не полагал, что в сем заключается приказание сообщать ему о всех предположениях своих, и требовать его совета. Он впрочем отдавал справедливость способности и добрым намерениям генерала Паскевича; но убежден, что сей генерал, получив подозрение на поступки его, никогда не может быть с ним в прежнем отношении.

Уверясь в тщетности убеждений моих по сему предмету, осталось мне еще рассмотреть меры, принятые для будущей кампании. Я потребовал, как главное основание оных, подробный отчет о способах продовольствия и перевозки. Как в Карабахской и Ширванской провинциях хлеб доставляется большею частью от жителей, то получил до сего времени достаточные сведения по одной Грузии. Они показывают, что генерал Ермолов с возвращения в Тифлис обратил на сей предмет прилежное внимание, сколько обстоятельства и хлебородие здешнего края сие позволяет. В магазинах, в Грузии, находится и доставляется до 80 т. четвертей провианта, из коих до 50 т. находится и доставится в продолжение марта и апреля в три главные магазина правого фланга: Шулавери, Лори и Тифлис: что составит 5-ти-мисячное продовольствие войск, в сей стране действующих; в фураже, напротив, есть чувствительный недостаток, ибо запас для правого фланга не превышает 16 т. четвертей ячменя, но способы здешнего края не могут снабжать достаточным количеством, и необходимость принуждает довольствоваться, большею частию, подножным кормом. Я предложил употребить, по примеру линейных казачьих полков, вместо ячменя просо, коего можно достать здесь еще от 8 до 10 т. четвертей. О сем положено сделать предварительную пробу. Впрочем, регулярная кавалерия теперь исправно продовольствуется, а до наступления необильного подножного корма полагается оставить таковую в резерве, по невероятности встречи значительных неприятельских сил с Аракса. Равномерно склонил я генерала Ермолова отменить предположение, доставить большую часть ожидаемого из Астрахани провианта и овса на Шундруховскую пристань, откуда перевоз по линии и чрез кавказские горы чрезвычайно [55] затруднителен и дорог, а положено большую часть оного обратить в Баку, кань пункт, ближайший к летним нашим квартирам, между Шушею и Нахичеваном, и к будущим действиям на Таврис. Равно дано приказание о всевозможном старании перемолоть пшеницу в муку и перепечь муку в сухари. О сем последнем я объявлю высочайшую волю и в Астрахань. Для перевозки продовольственных потребностей заготовлено до 2,000 арб, из коих каждая поднимает до 50 пуд; волы к оным будут куплены с заступлением подножного корма. В Карабахе устроится подвижной магазин из 400 верблюдов. Запасы артиллерийские весьма достаточны даже для деятельнейшей кампании. Коммиссариатские вещи доставляются из Ставрополя; но об оных ожидаю еще от генерал-лейтенанта Эммануэля подробнейшего донесения.

Соображая все сие с данным мне от вашего императорского величества наставлением, я обратился в генералу Ермолову вторично со всеми замечаниями, как по прежнему, так и по нынешнему состоянию дел. Он принял, сколько я приметить мог, с полною готовностию исполнить высочайшую волю; почему мы положили общее предначертание действий военной кампании, которое генерал Ермолов, с сим же фельдъегерем, представляет вашему императорскому величеству. Если по оному довольно поздное начатие кампании (по причине не показывающегося до сего времени подножного корму), не позволит идти до Тавриса, то генерал Ермолов предполагает начать осеннюю кампанию с сентября, наступлением всеми силами от Нахичевана прямо на Таврис, и надеюсь, что взятие сего города покорит нам весь Аджарбежан, и тем принудятся персияне к миру.

При разговорах о всех сих предположениях, и при настаивании, чтобы генерал Ермолов объяснил со всею откровенностию, уверен-ли он, что точно оные исполнит, я ему, между прочим, говорил о дошедших до меня слухах, что он, жалуясь на затруднительное свое положение, говорил, что чувствует себя менее против прежнего способным; при чем я присовокупил, что дело сие слишком важно, что он и я, отвечаем вашему величеству, если примет он дело, коего не чувствует себя в состоянии выполнить с тою благородною уверенностию в себе, которая единственно может служить основанием военных успехов. Он мне на сие отвечал, что чувствует себя еще при прежних своих силах и способности, но признается, что мысль, что он лишился высочайшей доверенности — приводит его иногда в нерешимость, и что чувствует, что присутствие генерала Паскевича, унижая его в [56] глазах подчиненных, ослабляет дух и способности его. Я ему на сие сказал, что удивляюсь, почему он, если полагал себя подвергнутым высочайшей недоверчивости, не адресовался в вам, всемилостивейший государь, с верноподданническою доверенностию. Касательно же генерала Паскевича, я повторил ему убеждение мое, что существующее несогласие никогда бы не могло иметь места, если бы он был , против него откровенным. Генерал Ермолов отвечал, что положение с самого начала было такое, что подчиненные должны были видеть генерала Паскевича наставником его, и что при нынешнем положении он уверен, что совместное служение их может быть только вредно, коль скоро выеду я из Грузии; что он повинуется высочайшей воле, будет служить с генералом Паскевичем и даже под начальством его, когда указано будет, но считает долгом объяснить, что сие отнимает у него дух и способности; что он предвидит самые вредные последствия, когда я отлучусь отсюда, и что он не смеет просить увольнения во время войны, но полагает, таковое полезнейшим, и подвергаясь оному с верноподданническою покорностию, надеется доказать истинные чувства свои и в покорной гражданской жизни, о чем и просил меня довести до высочайшего сведения.

По сему объяснению я не полагал себя вправе принять окончательное решение по следующим причинам:

1) По смыслу данной мне инструкции, отрешение генерала Ермолова должно было последовать от меня по совершенном уверении в неспособности или в дурной воле его, и хотя я с откровенностию доношу вашему императорскому величеству, что я не уверен, чтобы генерал Ермолов обещал блистательный успех, но полагаю, что выполнит предначертанный план; и сколь ни значительны ошибки его по военной части, я вероятно большие упущения по гражданской, но не менее того, имя его страшно для горских народов, что в нынешнее время, мне кажется, столько же уважительно, как и 10-тилетнее сношение с разными особами в Персии.

2) Генерал Ермолов, по настоятельному моему вопросу, не чувствует ли он и без того, может быть, некоторое уменьшение сил в исполнении своих обязанностей, повторил мне, что он единственно поражен мыслию недоверчивости к нену вашего величества, и уверен, что присутствие генерала Паскевича вредно для службы. Сие родило во мне опасение, чтобы удаление генерала Ермолова не могло быть выставлено в виде, противном правилам службы, ибо секретная инструкция моя остается не всегда секретною, когда, напротив того, причина, по которой генерал Ермолов [57] просил удаления, сделалась бы со временем известна. Посему решился я сказать генералу Ермолову, что повторяю удивление мое, по он подобные убеждения своя не представляет вашему императорскому величеству, когда вы изволили удостаивать его неоднократно своими рескриптами, что, впрочем, я донесу обо всем вашему величеству; что вместе с ним буду заниматься всеми приготовлениями, надеясь на совершенную откровенность наших сношений; и что я должен требовать, чтобы он непременно сообщал генералу Паскевичу, как назначенному вашим величеством под из командовать корпусом, по первоначальному, ныне прерванному порядку, о всяком распоряжении, о котором для скорейшего исполнения нужно дать прямое приказание. Генерал Ермолов сказал, по сие в точности исполнит; повторял, что не опасается никакого неприличия, пока я здесь, и объявил мне, что напишет письмо нашему величеству с объяснением своих чувств, не касаясь однако генерала Паскевича.

Что касается до сего генерала, то я должен отдать совершенную справедливость насчет откровенности и справедливости его видов; и хотя не могу разделить мнение его о причинах действий генерала Ермолова, кои он полагает зловредными и упрямыми, но весьма понимаю, что в положении генерала Паскевича оные могли ему представиться в таком виде. Генерал Паскевич неоднократно мне повторял и просит довести до сведения вашего императорского величества, что он никак не может служить вместе с генералом Ермоловым и просит решительно удалить его, когда к отъеду, и сей генерал останется командующим.

Представляя обо всем оном на высочайшее вашего императорского величества благоразрешение, повторяю, что в ожидании оного я буду наблюдать за всеми главными распоряжениями, до будущей кампании касающимися, и между тем буду также стараться более и более узнать положение здешнего края, о котором, к сожалению, немкой день получаю весьма неудовлетворительные сведения. Генерал-адъютант Дибич.

XV.

Паскевич — императору Николаю.

Его императорскому величеству генерал-адъютанта Паскевича рапорт. Имею счастие всеподданнейше представить вашему императорскому величеству поданные мною генерал-адъютанту Дибичу [58] записки о двух вопросах, сделанных вашим императорским величеством, черев меня, генералу-от-инфантерии Ермолову, его ответ, и то, что я впоследствии открыл. Генерал-адъютант Паскевич.

О 42-м егерском полку, полковнике Реутте, и отчего Шуша не снабжена припасами?

(Объяснения Ермолова). 42-й егерский полк расположен был на границе в Карабаге, три роты влево, в горах, для прикрытия в горах кочевых народов; ему предписано было отходить по у знании сил, которые против его идут: полковник Реутт, вместо того, чтобы собрать весь полк вместе, не дал приказания; отчего три роты были окружены не только взбунтовавшимися карабахскими татарами, по подстреканию их хана, приехавшего из Персии, но с ним пришло и несколько персидской конницы; баталионный же командир, которому было приказано присоединиться к полку, обманутый ложными известиями о малочисленности неприятеля, пошел вперед аттаковать и опрокинул их, чем потерял два дня; потом неприятель получил подкрепление, они дрались с неимоверною храбростию, отбили первые аттаки; но наконец персияне получили еще несколько в подкрепление: были окружены и сдались, будучи сутки без воды, потому что баталионный командир не решился бросить два орудия. Есть слухи, что бывшая с ним татарская конница во время действия ему изменила и обратилась на нас Подполковник Назимов командовал сими ротами.

(Замечания Паскевича). 1) 42-й егерский полк, долженствующий быть непременно расположенным в самой крепости Шуше, находился Карабахской провинции, в Чинахчи. Причиною сему имение генерал-лейтенанта князя Мадатова, ибо стоявшие там солдаты строили ему дом, и посему в сем месте поставлены.

2) Полковнику Реутту не дано было настоящих приказаний отходить; но сказано было таким образом, что во всяком случае ответственность должна была пасть на Реутта.

3) Баталионному командиру присоединиться к полку не отдано было сначала решительного приказания, но когда подполковник Назимов получил приказание отступать, то ему бросить орудия не сказано было, хотя и знали, что по той дороге нельзя провезти артиллерии; штаб-офицер, не смея оставить те орудия, был чрез то в горах отрезан. [59]

Отчего крепость Шуша не была снабжена провиантом?

(Объяснения Ермолова). Крепость Шуша никогда не входила в операционный план, оная всегда была оставлена, ее не считали постом, в котором держаться должно. 42-й егерский полк поставлен был более для содержания в повиновении тот край, и для своего продовольствия. Если бы и входило в рассчет сию крепость держать, то и тогда бы трудно ее снабжать запасным провиантом, ибо в сем краю зерно более года не держится.

Полковник Реутт, по общему соображению генерала Ермолова, должен был отступить, но никак не входить в сию крепость; он потерял несколько дней, узнавая о числе неприятеля. Сие обстоятельство заставляет генерала Ермолова, вопреки его желания, делать в нынешнее время экспедицию, дабы дать помощь оной крепости.

(Замечания Паскевича). 1) Крепость Шуша всегда составляла важный пункт для военных операций, и если взять с самых времен отдаленных, то она служила оплотом Карабага, и несколько раз персидские шахи сею крепостию остановлены были, во время браней их с ханом; она также соединяла бы много удобств если бы только сделаны были три дороги: к Елисаветополю, к Араксу и к Герюсам, и когда бы восстановили развалившиеся стены, то крепость сия была бы одна из непреодолимых пунктов. 10-ть лет мира достаточно для сего было, но генерал Ермолов теперь только посылал начальника корпусного штаба для снятия плана сей крепости.

2) Хлеб в зерне весьма бы легко было сохранить: ибо в ямах лежит оный два года, а в магазинах 10-ть лет.

3) Полковник Реутт, вступлением в Шушинскую крепость, хорошо сделал, но если бы решился отступать, как ему от генерала Ермолова наконец предписано было, то пострадал бы совершенно. Генерал Ермолов не знал числа войск неприятельских, хотя и было наше посольство в Персии; известно также, что там легко иметь можно шпионов, но генерал Ермолов, имея их на каждом шагу в городе Тифлисе, не заблагорассудил иметь в Таврисе и Тегеране. Какое дурное последствие было бы, если-б неприятель занял Шушу.

4) Настоящей причины, отчего полковник Реутт не нашел магазинов, генерал Ермолов не хотел объяснить государю императору по следующим обстоятельствам: генерал-лейтенант князь Махатов, взявшийся продовольствовать полк в 1825 году, доставляя провиант в полковую штаб-квартиру, в Чинахчи, и [60] получивший вперед деньги, не выставил оный и в 1826 году, отчего полковник Реутт принужден был для продовольствия полка перевезти тушинский магазин в Чинахчи. Генерал-адъютант Паскевич.

Каким образом сдал ее каспийский баталион в Ленкоране, и как вверили команду пограничной крепости ненадежному офицеру, майору Ильинскому? и государь император высочайше повелеть соизволил отдать его под суд.

(Объяснения Ермолова). О каспийском баталионе верного известия нет: оный, как думает генерал Ермолов, перевезен на остров Сарру, находящийся в весьма близком расстоянии от Ленкорани, а оттуда в Баку; военные суда всегда у острова Сарру находятся; из Астрахани есть известия, что оный пост увеличен судами.

Крепости в Ленкорани не существовало, а ретраншемент был разрушен наводнением, так что не только укрепления снесены, но и самые солдатские дома. По представлению генерала Ермолова солдаты были вознаграждены, за потерю их вещей, покойным государем императором.

Проход к Ленкорану со стороны Персии невозможен; майор Ильинский потерял несколько постов, будучи аттакован тамошними возмутившимися жителями, которых хан талышинский взбунтовал. Маиор Ильинский ошибся в том, что ему бы собрать вместе баталион и держаться до приходу судов, ибо в ретраншементе он не мог долго быть.

Майор Ильинский казался весьма хороший офицер. Он служил в гвардии и с большим состоянием приехал сюда, чтобы здесь служить.

(Замечания Паскевича). Грузинского гренадерского полка майор Ильинский назначен был телавским окружным начальником, где он делал разные поборы; наконец поступила жалоба от жителей Велисцих, что они через переводчика Энаколопова отдали ему, Ильинскому, за спорную землю в лихву 1,000 рублей серебром, в чем он при генерале-от-инфантерии Ермолове изобличен самим тем переводчиком; деньги сии, по приказанию генерала Ермолова, возвращены жителям, и он, Ильинский, сменен, а чрез некоторое время вверен ему каспийский морской баталион, и сделан начальником талышинского ханства, где он, подобными поступками, довел хана талышинского до того, что тот, в июне месяце, бежал в Персию и потом первый начал возмущение. Отец его, Мустафа и сам он, в 1812 году, укрепясь от персиян [61] в горах, ели лошадей и верблюдов, но не сдались персиянам; потом были они выручены генералом Котляревским. Сие служит доказательством тогдашней их приверженности.

Майор Ильинский, хотя государь император высочайше повелел отдать его под суд и о таковой его императорского величества воле объявлено мною генералу Ермолову, и по сие время не отдан. Генерал-адъютант Паскевич.

XVI.

Ермолов — императору Николаю.

Его императорскому величеству командира отдельного кавказского корпуса генерала-от-инфантерии Ермолова рапорт. По соображении местных способов и обстоятельств, вместе с начальником главного штаба вашего императорского величества господином генерал-адъютантом бароном Дибичем, составленное общее предположение действий имею счастие всеподданнейше представить на высочайшее вашего императорского величества усмотрение.

При первой возможности прохода гор, отделяющих Эриванское ханство от Грузии, полагаю, 5-го числа апреля, занять передовым отрядом войск армянской Эчмадзинской монастырь и начать устройство оного, как главного этапного пункта до взятия Эривана. Отряд сей будет состоять из 6-ти баталионов пехоты, 12-ти орудий артиллерии и части казаков.

По возможности иметь подножный корм; полагаю, что между 10-м и 15-м чисел апреля войска главного корпуса соберутся в Шурагели. Отряд левого фланга в Карабаге соберется к Ахуглану в первых числах апреля.

2-ая уланская дивизия и нижегородский драгунский полк остаются в нынешнем их расположении и соберутся, когда будет достаточный подножный корм.

О некоторых переменах в казначействе, последовавших по утверждению г-на начальника главного штаба вашего императорского величества, буду иметь счастие всеподданнейше донести.

Продовольствие для главного отряда будет доставляться из дорийского магазина на подводах и вьючных быках, в Грузии собираемых, и к 1 числу апреля составится 1/4 подвижного казенного транспорта.

Отряд левого фланга, собравшийся у Ахуглана, избирает удобнейшую, чрез Аракс, переправу на пространстве между [62] Худаперинским мостом и Асландузем; по усмотрению начальствующего оным, переходит весь или посылает авангард по направлению к Агару, дабы узнать, сколько возможно, о силе и намерениях персиян и о способах продовольствия того края. Войска должны отдаляться от Аракса на такое расстояние, чтобы обратная их переправа не была подвержена опасности и продовольствие было верно. Одни обстоятельства особенно выгодные и непредвиденные, как-то внутренние беспокойства, явное неповиновение и благонадежные представления начальствующих провинциями, могут решить дальнейшее наступление на Агар и до Тавриза. Продовольствие отряда будет производиться из тушинского и ахугланского магазинов посредством небольшого подвижного магазина. Все способы от земли за Араксом, кои можно достать без разорения жителей, реквизициею или покупкою, будут собираемы в укрепление, устроенное при переправе на левом берегу Аракса.

Если неприятель между Тавризом и Араксом будет иметь значительные силы, тогда отряд левого фланга устроит только мостовое укрепление на Араксе и посылает за реку одни легкие отряды, дабы беспокоить неприятеля и отвлечь внимание его от стороны Нахичевани.

Если бы часть неприятельских войск хотела перейти Аракс, тогда аттаковать и разбить их. Если же бы, против всякой вероятности, главные неприятельские силы переправились чрез Аракс, то отряд левого фланга, подкрепленный 1-й бригадой 2-й уланской дивизии, довольно усилится, чтобы удержаться между Шушею и Елисаветполем до решительного действия главных сил в тыл неприятеля.

Главные силы, при первой возможности подножного корма, переходят границу в двух колоннах по Талынской дороге и через Башабарань, и при благополучной дороге могут быть под Эриваном около 5-го мая. При сей крепости, в команде генерал-лейтенанта Красовского, останется 8-мь баталионов 20-й пехотной дивизии, пионеры, 20-й артиллерийской бригады рота батарейная № 1-го, и все единороги прочих батарейных рот и нужное число казаков. Небольшой из сих же войск отряд останется в Талыни для прикрытия транспортов хлеба и обеспечения подвоза оного из Карса, где можно надеяться произвести покупку.

Главные силы, не останавливаясь, продолжают быстро марш к Нахичевану, куда могут прибыть к концу мая, и если что не воспрепятствует, не более как в 30-ть дней от перехода чрез границу. 2-я бригада 2-й уланской дивизии, нижегородский драгунский [63] полк и конно-артиллерийская рота № 13-й следуют сему движению, когда достаточно будет травяного продовольствия. 1-я же бригада 2-й уланской дивизии следует чрез Карабаг к Нахичевану, единственно в ток случае, когда предпринято будет движение на Тавриз.

Если неприятель находиться будет пряно против отряда левого фланга не в том положении, чтобы можно было ожидать наступления главных сил его на Карябаг, то оставляя для прикрытия оного 12-й егерской полк, часть казаков и всю иррегулярную конницу, прочие войска, состоящие из 2-й бригады 20-й пехотной дивизии, 41-го егерского полка, 8-ми орудий и полка казаков, идут чрез Герюсы и Карабагу к Нахичевану, рассчитывая прибытие туда в одно время с авангардом главных сил, но отнюдь не прежде. По соединении в Нахичеване, тотчас приступлено будет к изысканию и собранию всех способов для устроения переправы чрез Аракс.

Главные силы, дошедши до Нахичевани, смотря по удобности времени, буде зной еще не слишком велик, подножный корм достаточен и продовольствие может быть исправным, идут на Тавриз, которым овладев и расположа в нем сильный гарнизон, прочие войска располагают в местах, менее подверженных зною и для продовольствия удобнейших.

Но если, напротив, знойное время, точное известие о недостатке подножного корма и продовольствия могли бы движение на Тавриз сделать неудобным, то главные силы, учредив тотчас укрепленные посты на Араксе и заняв достаточно Нахичевань, расположатся в горах между Нахичеваном и Шушею, а отряд левого фланга, или в Агаре, буде оный до того занят будет, или же на левом фланге главных сил на левом же берегу Аракса, смотря по обстоятельствам. Генерал-от-инфантерии Ермолов.

XVII.

Ермолов — Потапову.

Командира кавказского отдельного корпуса в Тифлисе, 3-го марта 1827 г. № 1,579. Дежурному генералу главного штаба его императорского величества господину генерал-адъютанту и кавалеру Потапову. Имею честь препроводить при сем к вашему превосходительству всеподданнейшее мое письмо на имя государя императора; покорнейше прошу представить оное его императорскому величеству, по получении почтить меня уведомлением. Генерал-от-инфантерии Ермолов. [64]

XVIII.

Ермолов — императору Николаю.

Ваше императорское величество. Не имев счастия заслужить доверенность вашего императорского величества, должен я чувствовать, сколько может беспокоить ваше величество мысль, что при теперешних обстоятельствах дела здешнего края поручены человеку, не имеющему ни довольно способности, ни деятельности, ни доброй воли. Сей недостаток доверенности вашего императорского величества поставил и меня в положение чрезвычайно затруднительное. Не могу я иметь нужной в военных делах решительности, хотя природа и не совсем отказала мне в оной. Деятельность моя охлаждается той мыслию, что не буду я уметь исполнить волю вашу, всемилостивейший государь!

В сем положении, не видя возможности быть полезным для службы, не смею однако же просить об увольнении меня от командования кавказским корпусом, ибо в теперешних обстоятельствах может быть приписано желанию уклониться от трудностей войны, которых я совсем не почитаю непреодолимыми; но устраняя все виды личных выгод, всеподданнейше осмеливаюсь представить вашему императорскому величеству меру сию, как согласную с пользою общею, которая всегда была главною целию моих действий. Вашего императорского величества верноподданный генерал-от-инфантерии Ермолов.

XIX.

Дибич — императору Николаю.

Всемилостивейше государь. Из приложенной при сем записки ваше императорское величество изволите усмотреть последние объяснения мои с генералом Ермоловым; они не могут служить ни к какой перемене мнения моего, представленного вашему величеству 28-го февраля чрез фельдъегеря Иностранцева.

Я в самом непродолжительном времени надеюсь представить вашему императорскому величеству, чрез нарочного, соображения мои о предположении для действий после овладения края до Аракса и также на тот случай, если после взятия Тавриса персияне не согласились бы на предполагаемые вашим величеством условия. Я сие соображение буду иметь счастие представить с мнением генерала Ермолова по тому же предмету. С тем же нарочным надеюсь [65] представят вашему императорскому величеству хотя частию ответы генерала Ермолова на отданные ему сегодня записки.

Прибытие флигель-адъютанта Адлерберга дает мне, наконец, по военной части помощника верного и совершенно беспристрастного, в чем до сего времени имел я истинную надобность. С истинною и проч. верноподданный Иван Дибич.

XX.

Дибич — императору Николаю.

После отправления донесения моего от 28-го февраля, погода продолжается здесь все сухая и надежда на скорое появление подножного корма достаточного, делается, может быть, еще до начала будущего месяца сомнительною; впрочем и теперь небо обложено облавами и погода теплая.

Из последнего письма моего к графу Толстому, ваше императорское величество изволили увидеть, что я при отправлении последней экстра-почты сомневался в том, что генерал Ермолов отправил письмо к вашему величеству и что в сем подозревал явное нечистосердечие. Он мне после сказал, что отправил письмо по той же почте, вложив оное в конверт на имя дежурного генерала.

При объяснении по сему случаю, он повторил, что ни ему с генералом Паскевичем, ни генералу Паскевичу с ним служить нельзя. Объяснение касалось вновь до причин неудовольствия между ими. Я просил его сказать мне откровенно, в чем считает себя виновным и правым, и еще раз повторил ему пункты, по которым генерал Паскевич полагал личное недоброжелательство к нему генерала Ермолова, не касаясь до военных действий. Генерал Ермолов хотя принял сие с приметным огорчением, не менее того просил о продолжении объяснений и дал мне следующие ответы:

1) Что удержание дежурного штаб-офицера и адъютантов генерала Паскевича в Тифлисе, которое он полагает личностью и намерением лишить его всякого верного помощника, было простое последствие затруднения в конвое, которое в то время, по употреблении всех войск и по общему бунту татарских дистанций, было столь велико, что даже адъютант генерал-лейтенанта князя Мадатова, посыланный с известием о елисаветпольском сражении, не мог проехать прямою дорогою, а в сопровождении одного только [66] мусульманского чиновника проехал чрез горы проселочный дорогами.

2) Что недостаток в продовольствии после елисаветпольского дела был последствием разграбления всего Карабага при нашествии персиян; что все количество, доставленное мимо князя Мадатова армянским переводчиком, простиралось только до 70-ти четвертей, и что впрочем он сделал замечание генералу Мадатову по представлению генерала Паскевича; но уверен в невозможности тогда устроить исправное продовольствие.

3) Что не призвал он генерала Паскевича в Ширван потому, что сей генерал никогда не показывал ему подобного желания, а напротив того, просился уже прежде за болезнию в Тифлис, почему он решился дать ему сие позволение и временно распустить отряд, будучи уверен с своей стороны, что нельзя действовать большими силами за Аракс, во-первых, покорить прежде мусульманские провинции и горские народы; во-вторых, по невозможности, по тем же причинам, иметь тогда достаточного продовольствия для столь решительного наступления в провинции, уже разоренные двукратным проходом неприятельской армия, чрез которые, сверх того, пролегают самые затруднительные и для артиллерии почти непроходимые дороги; и в-третьих, что продовольствие подножным кормом в зимнее время возможно только весьма в малых местах, и то с совершенным изнурением лошадей.

4) Экспедицию на Муганскую степь не полагав он никогда важным военным действием, в каковом виде представлял об оной и вашему императорскому величеству; и посему никак не полагал, чтобы таковое препоручение, князю Мадатову сделанное, могло казаться для генерала Паскевича неприятным.

5) На счет несообщения всех бумаг генералу Паскевичу повторил, что сначала приказано им было сообщать ему все бумаги, до военной части касающиеся; но что он не считал себя в обязанности доставлять ему такие бумаги, кои касались до распоряжений по вверенному ему краю, какового мнения своего не переменил и тоща, когда генерал Паскевич требовал оных для составления своих донесений вашему величеству, будучи уверен, что пока ваше величество оставляете его главным начальником, то конечно требуете сих донесений от него, и не изволите препоручать требовать таковые от него оффициально подчиненному, хотя весьма разумеет, что при некоторой недоверчивости могут доставляться таковые доверенною особою секретно. Генерал Ермолов при сем последнем объяснении был чрезвычайно тронут, и прибавил, что уже [67] доходили до сведения его открыто отзывы против него генерала Паскевича, хотя он должен был почитать в нем непосредственного своего начальника, пока его не переменит высочайшая воля его императорского величества. Наиболее же огорчил его отзыв генерала Паскевича против генерал-лейтенанта Эристова и нескольких полковых командиров, что хотя по беспорядкам, найденных им в обмундировании полков (в коих генерал Ермолов уверен, что подробное исследование откроет только некоторое упущение по части коммиссариата и последствия чрезвычайного и совершенно неожиданного сбора войск при вторжении неприятеля), следовало бы предать их суду, но что он представляет вашему величеству о прощении их; каковым отзывом генерал Паскевич, по мнению его, явно показал, что уже не считает генерала Ермолова их начальником, ибо в противном случае таковое представление должно бы идти чрез него.

Я о сем говорил с генералом Паскевичем, который мне сказал, что подобные слова он сказал некоторым полковым командирам гораздо позже, что впрочем, видя беспорядки, мог легко сие сказать в огорчении, в чем и я согласен. На другой же день подал мне генерал Паскевич записку, прилагаемую при сем в оригинале. Представляя таковую вашему императорскому величеству, я с моей стороны остаюсь при мнении моем, что всякий инспектор имеет право сказать подчиненному, что он о беспорядках представит вашему императорскому величеству, но что лучше бы было не говорить, что представит о прощении, хотя весьма понимаю, что подобные слова были сказаны совершенно не в том виде, чтобы тем уверить в ничтожестве нынешнего начальства.

После последнего моего донесения ход дел продолжается здесь попрежнему. Генерал Ермолов показывает совершенную готовность исполнить в точности волю вашего императорского величества. Позднее явление подножного корма внушает ему несколько опасения, но он надеется наверное, что сие не может переменить предначертанного плана, в котором он сие также принял в соображение.

По собрании сведений о нескольких довольно важных злоупотреблениях, в коих винят здешнее начальство в явном послаблении против подчиненных, я, составив краткую записку о таковых, сегодня отдал оную генералу Ермолову, после обыкновенных соглашений по военной части, прося его при первом свидании объясниться об оных. При сем говорил ему о слухе, дошедшем до меня, что будто генерал-майор Вельяминов, в экспедиции [68] в Имеретии, выдержал казачьего офицера, связанного, на солнце так, что сей умер после от горячки, и что дело сие было утаено. Генерал Ермолов, приняв сие с негодованием, сказал, что ни малейшее, даже подобное, никогда не доходило до сведения его, и просил женя подробнее узнать о времени и о посте, где говорят, что сие случилось; я полагая подобное исследование совершенно нужным, приступлю к оному и постараюсь открыть истину, еще во время пребывания моего здесь.

Вслед за сим я отдал генералу Ермолову мое оффициальное уведомление о высочайшем выговоре за бесчеловечное наказание татарина, объявя ему словесно содержание оного; он мне отвечал: «Я принимаю высочайшую волю с покорностью я чувствую себя виновным, но был увлечен злодейством преступника» (здесь говорят про него точно ужасы, что будто умерщвлял самым зверским образом беременных женщин, и тому подобное); я ему сказал, что никакие зверства не могут оправдать наказание равно неистовое; он с сим согласился, и прибавил, что сей случай один, и что хотя его винят в злодействе и варварстве, но что можно взять справку по делам и сравнить число вообще смертных казней во время управления генерала Тормасова и его. Я постараюсь собрать подобные сведения.

По мере как получу объяснения от генерала Ермолова на записку мою, буду иметь счастие доносить об оных вашему императорскому величеству, и частью уже чрез фельдъегеря, которого надеюсь отправить в самом непродолжительном времени.

Войска занимаются здесь тщательно обмундированием.

По возможности ускоряется перемол пшеницы в муку и перепечение муки в сухари, особливо по магазинам в Лорах и Шулаверах. Надеюсь, что по сей важной части прибытие интенданта Жуковского, который уже 26-го февраля проехал Черкасск, принесет ощутительную пользу.

Набеги персиян на нижнем Араксе малозначительны; о больших сборах их еще нет никакого известия.

Равномерно не подтверждаются до сего времени слухи о военных приуготовлениях турок против персиян. Генерал-адъютант Дибич.

XXI.

Паскевич — Дибичу.

Генерал Ермолов упрекает меня, что я говорил полковникам, государю напишу. Это слово заставило все делать. Ваше высокопревосходительство.

1. Одевающуюся, (?)

2. люди удовлетворены,

3. несколько выучены,

все это приписать надобно этому магическому слову.

Слово: к Ермолову напишу, не имело бы никакого смысла, и значения, заставило бы их смеяться, ибо генерал Ермолов:

1. Опустил оную армию;

2. Недопуски были большие;

3. Позволил ходить в лохмотьях;

то каким образом можно было мне грозить тем человеком, который всем беспорядкам причиною.

Надобно было выше власти генерала Ермолова, которая бы заставила все это сделать.

Я думал, что я имел эту власть, не написать, но сказать на словах; слова, которые сделали важнейшую услугу, ибо армия готова будет к походу. Генерал-адъютант Паскевич.

(Окончание следует).

Комментарии

1. См. «Русскую Старину», т. V, стр. 706-726.

2. Важность и интерес настоящих документов как для истории России в царствование имп. Николая Павловича, так в особенности для история Кавказа и жизнеописания трех видных деятелей того времени (Ермолов, Дибич и Паскевич) — несомненны. Для полноты укажем, что донесения Ермолова, за эта годы тревог и оскорблений для него, помещены в II части Приложений к его запискам, помещенным в Чтениях Моск. Общ. Истории 1867 г., кн. ІV, стр. 250-358. Паскевич отправлен к Ермолову 11 авг. 1826 г. О приезде его Ермолов доносил государю 4 сентября 1826 г.; Дибич явился в Тифлис 22 февраля 1827 г. с обширными полномочиями, посредником между Ермоловым и Паскевичем, но явным недоброжелателем первого: с 25 февраля начинается сообщение ему обширных письменных объяснений со стороны Ермолова относительно планов войны, заготовки запасов и проч. Они напечатаны в «Чтениях» 1867 г., где помещены и письма императора Николая к Ермолову с 16 декабря 1825 г., по февраль 1827 г. Увольнение Ермолова последовало 29 марта 1827 г. — оно было объявлено Дибичем. Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Ермолов, Дибич и Паскевич. 1826-1827 // Русская старина, № 7. 1872