1826-1827.

Представляемые документы относятся к эпизоду чрезвычайно важному в истории Кавказа, и до сих пор совершенно неисследованному, именно к удалению знаменитого Ермолова с поста командира отдельного Кавказского корпуса. Донесения генерала Паскевича и письма Дибича обрисовывают весьма ярко как эти личности, так и весь ход дела. В конце документов мы приведем мнение исследователя истории Кавказа Н. Ф. Дубровина о значения настоящих материалов. Ред.

После последнего донесения моего вашему императорскому величеству здесь важного ничего не происходило. Продолжавшееся холодное время, и бывшие даже легкие морозы, покрыли вновь горы Безобдала и Баш-абарана снегом, и нет еще никакого признака подножного корма. В Ширване оный уже достаточно показывается, и в последних депешах из Карабаха упоминается тож, что там начинает проявляться трава.

Посему уже и дано повеление войскам, составляющим отряд г.-л. кн. Мадатова, собраться к 5-му числу апреля к Ахугламу. Сам кн. Мадатов отправился вчерашнего числа в Карабах.

Равномерно надеемся, что возможно будет собрать главный авангард под командою генер.-ад. Бенкендорфа 2-го к началу апреля в Джелак-углу (Лоды), дабы быстрым по возможности нечаянным наступлением спасти армянские селения около Эривана и Эчмиадзина от разорения; с тем вместе, будет он стараться достать провиант от Карского паши. Вообще надеюсь, что в провианте, [707] недостатка не будет, но что касается до фуража, то единственная надежда имеется на подножный корм.

Вследствие чего считаю, что собрав теперь главные силы прежде половины апреля месяца к Шулаверам, где я полагаю сделать им смотр, можно прибыть к Эривану в конце апреля, а к Нахичевану к половине мая. Если тогда кн. Мадатов при соединении с авангардом обеспечит доставку провианта из Ахуглана и Гиргос (?), в таком количестве, чтобы вместе с привезенным от главных сил и найденным в земле имелось бы месячное продовольствие, то, по мнению моему, ничто не помешает наступать к Тавризу, ибо транспорт запасов из-под Эривана будет продолжаться, равномерно доставка оного в Нахичеван, и сверх того можно будет надеяться на таковую доставку из Ахуглана, куда хлеб привезен из Баку.

Из полученных от г.-м. Краббе донесений видно, что открывается надежда доставлять часть хлеба и фуража водою вверх по Куре от Сальяна до Зардоб, что самое может иметь успешное влияние на продовольствие войск. Большие снега в Кавказских горах замедлили прибытие г.- интенданта Жуковского, но теперь я ожидаю его ежечасно, и надеюсь, что присутствие его также принесет ощутительную пользу.

Генерал Ермолов не дал мне еще до сего времени никакого объяснения на записки мои по гражданской части, но я не могу по ныне переменить прежнего мнения, что есть упущения довольно значительные, но что доносы о злодействах и преступлениях, основанные только на слухах, ничем не доказанные и весьма часто даже но совершенному недостатку причин к злодейскому поступку невероятные, никакой веры не заслуживают.

Начальник корпусного штаба г.-м. Вельяминов, вступил в исправление должности. Он человек с познаниями и здравыми военными мыслями, но кажется, по весьма холодному характеру и систематическому образу суждений, более склонен к верным, нежели к блистательным действиям. Качество сие было бы полезнейшим при главном начальнике весьма предприимчивом; в нынешнем же положении дел, оно может быть менее выгодно. Взведенный на него поступок, причинивший будто смерть казачьего офицера, здесь никем не подтверждается; я о сем снесусь с атаманом донским, ибо полагаю, что в случае выдумки должно также подвергнуть выдумщиков строжайшему взысканию, особливо в краю, где по несчастию нахожу величайшую склонность к выдумкам, укоризнам и клеветам самым злодейским. [708]

Флиг.-адъют. бар. Фридрикс возвратился из Баку и представил следственное дело; по рассмотрении оного, я буду иметь счастие представить об оном вашему императорскому величеству.

На счет здешних дел, все им мне сказанное подтверждает совершенно прежнее мое мнение.

II.

Милостивый государь Иван Иванович. Из приложенной записки ваше высокопревосходительство изволите увидеть, что оная меня должна была удивить; я, не смея представить простой разговор официальным, не приложил оную при бумагах моих государю императору.

Все сие загадки. Абас-Мирза воспользовался первым случаем, которым мог объясниться с человеком, который государю императору донесет. Амбургер нечаянно в разговоре со мною, говоря о войне и отчего она произошла, сказал такую вещь, которая может объяснить многое. Впрочем, я может быть и ошибаюсь и государевы министры про все это знают: но я свой долг делаю, посылая к вам сию бумагу. Амбургер сам удивляется этому.

Прилагаю также предписания, данные полковнику Реуту, из которых вы увидите в некоторых ордерах противуречия, из которых видно, в каком замешательстве были здешние начальники.

С истинным почтением и проч. Иван Паскевич.

Исправлявший должность российского поверенного в делах при персидском дворе г. Амбургер, разговаривая о причинах нынешней войны, сказал мне, что он находился при свидании Шаха с князем Меншиковым и слышал, как Шах говорил, что он всем собравшимся к нему мулам обещал ничего русским не уступать, и потому не может ничего нам отдать без соответствующего за то вознаграждения.

Я отвечал. Амбургеру: „удивляюсь, что князь Меншиков Шаху сего не предложил; ибо в манифесте объявления войны сказано, что он имел повеление сделать даже некоторые уступки в Талышинском ханстве". На сие г. Амбургер мне объявил, что он присутствовал на всех конференциях кроме двух; но ничего не было [709] о сем говорено; князь Меншиков не предлагал никакой уступки, а только настаивал, чтобы приняты предложения, изъясненные в бумагах генерала Ермолова. При сем г. Амбургер заметил, что хотя он и не был на двух конференциях, но на последней находился, на которой все пункты были повторены; об уступках наших ни слова не было упомянуто.

Г. Амбургер думает, что если бы предложены были с нашей стороны какие-либо уступки, то и война не возгорелась бы.

Не смея сей разговор мой представить официальным, я полагаю однако же, что оный заслуживает внимания.

Паскевич — императору Николаю.

Его императорскому величеству генерал-адъютанта Паскевича рапорт. Я имел счастие получить всемилостивейший рескрипт вашего императорского величества. Не знаю слов как изобразить милости излиянные вами, государь, на меня; жизнь моя для сего мала. В то же время я получил, по повелению вашего императорского величества, от начальника главного штаба генерал-адъютанта Дибича предположение о кампании; оно совершенно сообразно с местными обстоятельствами и точно таково, как я в моих предположениях думал представить вашему императорскому величеству.

Но теперь не знаю когда оный план может быть приведен в исполнение; генерал Ермолов пишет ко мне, что по приезде в Тифлис он займется со мною об оном. Но время уходит, а с ним весьма опасное для здоровья наших войск лето приближается.

План Елизаветпольского сражения имею счастие вашему императорскому величеству всеподданнейше представить. Генерал-адъютант Паскевич.

V.

Его императорскому величеству генерал-адъютанта Паскевича рапорт. Ваше императорское величество простите великодушно, что прежде не писал, но это было по следующим причинам:

1) Я не совершенно знал о всех беспорядках в войсках.

2) Я ничего не знал о здешней политике.

3) Генерал Ермолов хотя и с самого начала показал [710] недоброжелательство, но оное еще не объяснилось; но теперь окончив кампанию я приехал в Тифлис, и могу изложить все дело, то есть: положение войск под литерою А; план кампании, какой генерал Ермолов должен был бы сделать, и чем оная кончилась под литерою Б; политические дела под литерою С. Отношение генерала Ермолова со мною и все неудобства, которые я имел в продолжение кампанию, под литерою Д. Генерал-адъютант Паскевич.

А. Положение войск. При распущении войск действующий отряд составлявших, по предписанию ко мне командира отдельного кавказского корпуса, генерала от инфантерии Ермолова, от 19-го минувшего ноября за № 482-м на зимние квартиры — я, желая узнать внутреннее их положение, дабы мог судить и о других войсках, не бывших в том отряде, ибо известно, что все войска, входящие в состав корпуса, в одинаковом находятся положении, смотрел оные инспекторским смотром; что же при сем случае оказалось, обязанностью поставляю всеподданнейше вашему императорскому величеству донести:

1) Херсонского гренадерского полка нижние чины не получали на сей истекающий год годовых вещей и амуничных денег. Мундиры, состоящие с разных сроков, находятся и с 1822 года, частию с половинным только числом пуговиц — так ветхи, что от многочисленных заплат не только не предохраняют от стужи здоровья людей, но даже отнимают вид солдата. Шинели с 1823 года и многие уже совершенно к носке не годные. Портупей вовсе на людях нету; ранцы изорваны, ремней к ним не было и носят оные на веревках и тесьмах из старого холста устроенных, равно и многие манерки веревками пристегиваются. Выучки нельзя требовать, ибо они ничего не знают.

2) Грузинского гренадерского полка люди на сей год получили но одной паре сапожного товару, но другой пары и прочих вещей, как равно и амуничных денег не получали по сие время. Мундиры большею частию с 1821 года и почти в одном положении с мундирами херсонского полка, как равно и шинели с 1823 года состояния. Перевязи, портупеи, ранцы и ремни к ним, почти к употреблению негодны. Нижние чипы сего же полка объявили, что 1825 года находясь они на работе в городе Тифлисе, не получали следуемых им денег за время с 13-го сентября по 23-е октября того года. [711]

3) 7-го карабинерного полка нижние чины не получали за 1825 и на сей 1826 годы рубашечного холста и фланского полотна на летние панталоны, равно на сей год амуничных денег и по одному сапожному товару. Мундиры, состоящие в сем полку с 1824 года, хотя и прослужили узаконенный срок, но, как видно, старанием ротных командиров сбережены, также и шинели, которые состоят начального срока с 1823 года. Ранцевые ремни большею частию к употреблению негодны, но прочая кожаная амуниция, хотя и не в отличном положении находится, но еще в носке быть может употребляема.

4) Ширванского пехотного полка не получали люди годовых вещей и амуничных денег на сей 1826 год. Мундиры и шинели, за прослужением положенного термина 1-го генваря сего 1826 года, пришли в ветхость и чрез то нимало не способствуют к сбережению здоровья нижних чинов. Вся вообще кожаная амуниция, по совершенной её негодности, не должна быть употребляема в носку.

5) 41-го егерского полка не получали люди амуничных денег на сей 1826 год, а годовых вещей как за сей, равно и за прошлый 1825 годы. Состоящие при сем полку мундиры начального срока с 1822 года, за прослужением двух узаконенных терминов, пришли в совершенную негодность; шинели начального срока с 1823 года, в необходимом случае терпимы еще быть могут, кожаная же амуниция, а особливо ранцевые ремни, приходят уже в негодность.

6) Во всех вышепоименованных полках, за неполучением годовых вещей, как выше объяснено мною, почти все нижние чины более одной рубашки, которую на себе носят, не имеют и чрез то нуждаются крайне в белье.

7) Зимние во всех полках панталоны, как объявили мне нижние чины, выдают им носить только тогда, когда бывают в Тифлисе; в карауле, а в прочее время сберегаются в полковых цейхгаузах; люди же носят разного цвета брюки, покупаемые ими на собственные свои деньги, и из старых казенных панталон переделанные; ко в батальоне Ширванского пехотного полка и таковых не было.

8) Подъемные полковые лошади, по старости оных и по крайней худобе, совершенно к походу не годятся, а конская сбруя по крайней ветхости оной, не должна быть даже употребляема.

9) Патронные ящики старые, давно крашеные и по последнему образцу не переделанные; на место же провиантских фур, [712]которых при полках не было, имеется в каждом полку по нескольку повозок, самого плохого разряда, на которых, для сбережения сухарей от ненастной погоды, брезентов не имеется, — сверх сего, по малому количеству и таковых повозок, возится провиант на солдатских артельных лошадях, которых нижние чины довольствуют фуражом на собственный их деньги покупаемым

10) Нижегородского драгунского полка нижние чины, хотя и не получали на сей год годовых вещей, но по хорошему распоряжению бывшего командира того полка генерал-майора Шабельского, имеют достаточное количество всех годовых вещей; претензий никаких не объявили, но отозвались во всем довольными. Строевые казенные лошади, частию есть слабые к походу, но и то полагаю от бывшего недостатка корму, седла новые, потники хорошие, муштуки и все к седлам принадлежащее, в довольно изрядном положении находится.

11) Донского казачьего полковника Костина полка объявили люди, что они не получали жалованья за майскую треть сего 1826 года, равно за переезд Кавказских гор подлежащих им денег. Положения, что им следует, по разнообразному отпуску каждого года от их начальников, не знают.

12) Донского казачьего подполковника Молчанова полка показали казаки, что они не получали за майскую треть сего 1820 года жалованья, равно и подлежащих им денег за переезд Кавказских гор. Полка же казачьего генерал-лейтенанта Иловайского 3-го, бывшего в моем отряде, по случаю, что оный до распущения войск на квартиры оставлен в Агджабете, я не смотрел.

13) Кавказской гренадерской артиллерийской бригады 1-й батарейной роты, коей командир полковник Долгово-Сабуров, люди претензий никаких не показали; мундиры, равно и кожаная амуниция на людях изрядная; лошади под оружиями и ящиками не отлично хороши, но к походу надежны; состоящие же под ротным обозом лошади к употреблению не годятся. Конская сбруя, хотя и старая, но содержится в исправности, неусыпным старанием командующего сею ротою капитана Линденфельда. Сей же бригады при двух легких нижние чины состоящие не получали на сей 1826 год амуничных денег, по одной рубашке и по одному сапожному товару; мундирная и кожаная амуниция, равно артиллерийские лошади и конская сбруя, соответствуют 1-й батарейной роте. 21-й артиллерийской бригады, 1-й батарейной роты, под командою полковника Зенича состоящей, находящиеся при 4-х орудиях люди объявили, что они за 1825 год не получали амуничных, дровяных и [713] денег, равно на сей 1826 год амуничных же денег и годовых вещей. Лошади артиллерийские в положении весьма незавидном и к походу несовершенно надежны, а подъемные вовсе не годятся, равно как и конская сбруя, в необходимости только быть может употребляема. Той же бригады 5-й резервной батарейной роты, коей командир подполковник Симчевский, нижние чины неудовольствованы на сей 1826 год годовыми вещами и амуничными деньгами; мундиры старые, но изрядные, равно и кожаная амуниция в носке еще быть может употребляема, — лошади артиллерийские совершенно негодные и сбруя конская старая. 22-й артиллерийские бригады, 5-й резервной батарейной роты, коей ротный начальник капитан Берг состоящие при двух орудиях люди не получали за майскую треть сего года жалованья; мундирная и кожаная амуниция в одном качестве с амуницию в вышеозначенных артиллерийских ротах состоящею, — лошади артиллерийские весьма посредственные, а сбруя конская старая.

14) Практическими учениями никогда на квартирах артиллерия занимаема не была, о чем я при бывшем под городом Елизаветополем сражении удостоверился — кроме роты вверенной полковнику Долгово-Сабурову, которая хотя не много училась, то есть по два и четыре орудия, по в деле хорошо действовала.

Ваше императорское величество осмеливаюсь утруждать всеподданническою моею просьбою, не наказывать сих войск начальников — ибо весь корпус в таком положении, — службы их в продолжении сей кампании и храбрость под Елизаветополем заслуживают милостивого внимания вашего императорского величества. Они не виноваты, что им позволяли, и никто за ними не смотрел. Они раскаиваются, что выступили в поход так дурно, ибо им не только было позволено, но даже и приказано выступить как-нибудь, только поскорее; в будущую же кампании они исправятся: начальники одни виноваты, притом же те, которые со мною сей трудный поход сделали. Припадая к стопам вашего императорского величества, прошу взять их раскаяние в милостивое ваше внимание и не отказать в наградах заслуженных в Елизаветополе.

Причем всеподданнейше присовокупляю, что Крымский пехотный 20-й дивизии полк, который смотрел я 30-го минувшего ноября в городе Елизаветополе, найден мною: в одежде опрятным, в обмундировке и пригонке кожаной амуниции по новым образцам хорошим, вещи все в исправности; обоз хорош и лошади надежны, люди выправлены довольно хорошо, в церемониальном марше равняются хорошо, исключая, что шаг немного [714] короток; офицеры довольно хорошо знают свое дело и одеты без малейшего от формы отступления и хорошо. Генерал-майор Тухолка, по приходе в Елизаветополь, целый месяц весьма часто учил их, отчего они весьма поправились, как я слышал, противу прежнего.

При проезде моем город Елизаветополь, я смотрел состоящую там гошпиталь, в которой хотя находится больных нижних чинов до 300 человек, но вещей гошпитальных имеется только на сто человек, а прочие в белье и других вещах терпят недостаток, — хотя гошпиталь сия учреждается около двух месяцев, но кроватей для больных не построено и они лежат на соломенных тюфяках на полу постланных; продовольствие же производится хорошее.

С прибытием моим в Тифлис, занимаясь разводами, я нашел, что и сии войска, стоявшие всегда на квартирах, в таком же почти, как и бывшие в моем отряде, о коих выше изложено мною, находятся положении, выключая 2-х рот 8-го пионерного батальона. Генерал-адъютант Паскевич.

Б. О кампании нынешнего года. Кампания кончена, — кампания испорчена: после Елизаветпольского дела, 17-го сентября я писал к генералу Ермолову, что если я найду продовольствие в Карабахе, то пойду за Аракс, а там Агар и Тавриз близки. Неприятель так разбит, что могли быть важнейшие последствия. Генерал Ермолов знавши, что я найду продовольствие, должен был: купить тысячу арб, наложить 6000 четвертей и ко мне доставить; самому же ему с отрядом, с которым он находился на Гассан-су, идти на Нуху прямою дорогою чрез реку Куру: ибо по Куре, около Гассан-су есть уже броды, хотя он мне писал, что оных нет; но я теперь возвращаясь сюда узнал противное: притом везде можно найти рыбачьи лодки, из которых можно сделать плоты.

Но вместо того генерал Ермолов пошел на Тифлис и оттуда кругом чрез Кахетию, чем потерял три недели, следственно он бы мог быть, по прямой дороге, в Ширване в начале октября — в то самое время, когда полковник Мищенко гнал пред собою Ширванского хана, и появление отряда генерала Ермолова на Ширванских границах заставило бы сего немедленно бежать за Аракс.

Все три отряда вместе составили бы около 12 тысяч под ружьем; подвезенный же на арбах хлеб был бы достаточен для двухмесячного их продовольствия: с этими войсками идти за Аракс — ибо что я предузнал, то и случилось. У Аббас-Мирзы войска разошлись, лично при нем не осталось и 1000 человек [715] конницы, пехота же вся рассеялась. Нам бы со всеми тремя отрядами идти на Агар чрез Мишкин — дорога хорошая: в Агаре мы нашли бы населенный край. Агар неважное, почти развалившееся укрепление — его взять, дабы сделать сообщение короче чрез Худо-Аферинский мост, где гарнизон Шушинский, т.е. пять рот 42-го егерского полка, могли бы стоять для коммуникаций.

Из Агара в Тавриз дорога весьма удобная. Тавриз имеет две стены, наружная с довольно глубоким рвом и башнями, на которых выставляются орудия, внутренняя же стена не имеет ни башен, ни рва: Тавриз блокировать; чрез скорое наше появление там ничего не успели бы приготовить к защищению: ибо войска разошлись по домам, но положим, что успели бы собрать тысяч пять сарбазов; тогда воду отнять — ибо в Тавризе нет реки, а только большие проводные канавы и ручей, и весьма долго, если положить две недели на отвод воды. Тавриз в наших руках есть так сказать сердце военных заготовлений: тут Аббас-Мирза имеет свои арсеналы, говорят до ста орудий, пороховые запасы, множество бомб и ядер, литейный завод, оружейная слесарня, и, по рассказам, до 20 тысяч ружей: взявши сей город, можно было бы с орудиями в оном завоеванными, идти брать Эривань; лафеты можно бы сделать.

Окрестности Тавриза весьма населены, так что сказывали, что около 60 деревень находятся между Агаром и Тавризом; притом в сем последнем около 30 тысяч жителей, они делают свои запасы на всю зиму: нельзя чтобы не нашли продовольствия; но положим, чтобы сие случилось, то к необыкновенному нашему счастию, неприятель не истребил запасу на Куре возле Зардоба, состоящего в восьми тысячах четвертей; итак, вот еще продовольствие на три месяца, а если бы уменьшить дачу хлеба, как это я делал, и прибавить по порции мяса, то можно и четыре месяца жить — выходит, что мы шесть месяцев не нуждались бы в продовольствии, между тем в это время подводы из Астрахани могли бы быть в Баке, от которой до Зардоба 200 верст.

Я уверен, что вскоре по взятии Тавриза неприятель просил бы мира, а особливо когда бы резервы подошли; если бы нет, то весьма легко было бы взбунтовать народ против правительства, которое ненавидимо персиянами и обещавши независимость ханам под нашим покровительством, как это было сделано при Цицианове, который четыре провинции сим приобрел России; но сего последнего нельзя сделать при генерале Ермолове, который выгнал трех ханов, т. е. Ширванского, Карабахского и Нухинского – говорят [716] худым обхождением своим; сии ханы распространили, что нельзя доверять русскому правительству: они обескредитовали русских в Персии.

Во всяком случае мы имели бы большие выгоды на будущую кампанию, а неприятель, потеряв орудия, порох, военные снаряды, арсенал, не мог бы ничего предпринять, теперь же опасно чтоб он не исправился: он не осмелится может быть выйти к нам в поле, но укрепить города, посадить в них большие гарнизоны, свезет туда запасы: притом же к весне все сами съедят, и мы мало продовольствия достанем — главнейшее же, убийственный климат летом погубит нас.

Цицианов в 1805 году пошел в мае месяце под Эривань с тремя тысячью пятистами человек под ружьем, в делах потерял до 700 человек под ружьем, и 1900 больных, прочие померли. В конце ноября я получил повеление стать с отрядом у Куры к Зардобу, дабы войска были для отдохновения; я и думал, что оные останутся до 1-го января или до 1-го февраля, и что оттуда будет движение; но к величайшему моему удивлению я получил ордер распустить войска, потому что продовольствия нету.

Не прошло 3-х дней, получено известие от генерал-лейтенанта, Мадатова, что неприятель сбирается; для сего столь неверного известия, и когда все распоряженья сделаны, вдруг опять новым войскам идти в подкрепление; так что если взять, что распущено, и что опять велено новых войск собрать — выйдет не более 1000 разницы.

Сейчас получено, что пустой страх. Итак, что уже было решено, чтобы деревни впереди Шуши лежащие, и которые находятся между сим местом и Араксом, переселить, или чтобы оставить их на зиму защищать собранною карабахскою кавалерией, было оставлено: а люди наши, которые на зимних бы квартирах должны были бы заняться постройкою годовых и двухгодовых вещей, опять по первым слухам, были тронуты с мест, и может быть это продолжится всю зиму. Генерал-адъютант Паскевич.

С. Политика генерала Ермолова. Честолюбие здешних начальников дорого стоит России: честолюбие Цицианова, который с большими способностями, победами и ухищрениями приобрел под покровительство России четыре провинции — стоило России 10-ти летней войны; честолюбие нынешнего начальника произвело новую войну — в этом все согласны; персияне сие утверждают; Аббас-Мирза, к коему я посылал с согласием на его предложение о размене пленных, это утверждает. В оригинале с переводом имею счастие [717] при сем представить его отношение ко мне и также манифест причины войны. Он как видно рад был случаю объясниться с человеком, который донесет вашему императорскому величеству. Если я смею сказать мое мнение: то здесь вообще согласны в том, что генерал Ермолов причиною войны разными ухищрениями. Угурлу-хан, Хан елизаветпольский, взятый в сем сражении, с большим страхом мне также это сказал, и потом обнадеженный в секрете диктовал сии показания, которые при сем имею счастие представить.

Другие персияне и татары следующим образом объясняют возгоравшуюся войну: это правда, что мы начали войну, но мы 10 лет были к ней приготовляемы, видя нерасположение к нам генерала Ермолова. Нас заставили быть вооруженными — мы боялись нападения; принуждены были содержать войско, страшась беспрестанно вашего нашествия; мудрено ли что мы захотели воспользоваться минутою, когда казалось нам, что мы можем со всеми преимуществами начать войну.

Генерал-адъютант Паскевич.

VI.

Сведения о главных причинах измены в присоединенных областях, доставленные Угурлу-ханом. 1) С 1805 года, по приведении князем Цициановым в российское подданство ханов карабахского, ширванского и шекинского, персидское правительство всегда старалось обольстить помянутых ханов к измене русским и приверженности к персиянам, в чем по родству с первым употреблен был сам Угурлу-хан; но все они как по смерти князя Цицианова, так и в 1812 году остались непоколебимыми в верности к русским и пренебрегли всеми обещаниями персиян в то время, когда их извещали о взятии Москвы (Персияне, получая сведения чрез англичан, всегда извещали о военных действиях Европы) и всегда последние два ханства сами, а первое при маленькой помощи охраняли свои провинции.

2) В 1807-м году генерал-лейтенанта Джафар-Кули-Хана сделали ханом наследственным в Шекинской провинции, за оказанные им в 1804-м году отряду князя Цицианова услугу, кои известны были государю императору и целой Персии.

3) В 1819-м году, по изгнании из Шекинской провинции всех родственников помянутого Джафар-Кули-Хана и свиты его в числе 300 семейств, кои служили во все время бывшей персидской войны верным гарнизоном городи Нухи и целой провинции Шекинской, [718] прибывшие в Персию люди явно говорили, что генерал-майор Измаил-Хан отравлен российским правительством и жалованная государем грамота от наследников умершего отнята силою посредством штыков.

4) Мустафа, хан Ширванский, видя таковой пример соседа своего, Измаил-Хана, не доверял уже себя русским и потеряв всю надежду, ушел в 1820-м году в Персию; и во все время нахождения своего там, ежегодно присылал к знатным бекам Ширванским, чтобы они изменили русским, но до 1824 года всегда получал от них несогласие, а в сем году, когда посажены были в железы все почти главные беки провинции, по жалобе принесенной генералу Ермолову о самоуправстве и обидах, причиняемых им комендантом, начали писать к хану своему, а сей донеся шаху просил об освобождении их от ига.

5) Генерал-майор Мехти-Кули-Хан Карабахский, пребывая всегда в непоколебимой приверженности к России, по назначении начальником в Карабахе князя Мадатова, претерпевал от него многие оскорбления, о коих он говорил публично шаху персидскому: сначала князь Мадатов стращал его ссылкою в Сибирь, за что и дана ему от хана дарственная на имение и крестьян; потом, желая совершенно истребить его, подсылал людей отравить его, и не имевши в сем успеха, приказал Шушинскому татарину Насиру в ночное время сделать выстрел по полковнике Джафар-Кули-Аге, который и был ранен. Поступок сей князь Мадатов приписал хану и приказал приближенным его сказать ему, что он будет схвачен и отправлен в Сибирь; и хотя хан, как и сам говорит, в руках был русских и Мадатов весьма легко мог поймать его, но как видно опасался улики и чтобы хан не вывел все действия его наружу. Мехти-Кули-Хан прибыл к шаху, все вышеписанное рассказал публично и извинялся, что так долго не разумел русское правительство.

6) По уходе своем Мехти-Кули-Хан осведомился, что многие селения, довольно значащие доходы приносящие, по фальшивым документам вышли из казенного ведомства в частные руки и в оных по ныне остаются.

7) Угурлу-Хан в 1821 году присылал к князю Мадатову человека своего Маса Бека, и предлагал, что если он принят будет, то перейдет с 1000 семействами в наши границы; но человек сей прогнан был с словесным ответом, что они не нужны и что и прочих ханов выгоняют.

Генерал-адъютант Паскевич. [719]

О причинах войны. Секретные показания Югурлы-Хана, сына бывшего Елизаветпольского владельца, взятого в плен на реке Тертере, после Елизаветпольского сражения.

1) Все чиновники персидские, бывшие в Грузии и проезжавшие чрез Тифлис, доносили Шах-Задэ (т.-е. наследнику) Аббас-Мирзе, и самому шаху, что генерал Ермолов относится на счет их с весьма дурной стороны и произносит в публике ругательные слова.

2) Эриванский Сардар неоднократно присылал письма, от генерала Ермолова и от полковника князя Севарсемидзева полученные, в коих включены были вышесказанные неприличные выражения, в особенности от последнего, о чем Аббас-Мирза с приложением таковых писем просил генерала Ермолова унять князя Севарсемидзева.

3) Когда начал генерал Ермолов требовать новые границы, с северной стороны озера Гокчи, и несколько раз по сему предмету посланы были к нему чиновники, то и при сих чиновниках употреблял он часто неприличные к особе шаха и всей нации персидской слова; чиновники по возвращении доносили о сем шаху и разглашали в народе, от чего и духовенство персидское восстало и требовало от государя своего войны.

4) В прошлую осень, когда Мазарович в последний раз имел у шаха аудиенцию, то шах отвечал ему, что он государь и имеет дело с государем, по прихотям же генерала Ермолова не даст ни аршина земли, а ежели нужна будет таковая малость русскому государю, то он и более может уступить; потом прислан был к генералу Ермолову в Тифлис знатный чиновник: но он не был отправлен на линию к генералу Ермолову, с генералом же Вельяминовым ему не позволено было вести переговоры.

5) Посланник сей возвратился и вслед за ним выступили из Тифлиса войска к спорному месту, где прогнав жителей, стали зимовать, а весной, когда российский посланник прибыл в Тифлис, то вперед послан был от него полковник Бартоломей. По приезде, сего чиновника в Тавриз Шах-Задэ получает донесение от Эриванского Сардаря, что войска русские перешли границу и на Абаране строят крепость; Шах-Задэ, будучи тронут сим известием, тотчас призывает полковника Бартоломея и говорит ему, что русские с одной стороны посылают посольство, а с другой войска, почему и выслан г. Бартоломей, чтобы остановить работу. Он князя Меншикова встретил на Араксе и по сему предмету взяв от него бумагу к русскому правительству прибыл в Тифлис, и хотя прекращено построение крепости, но все войска оставались у озера Гокчи, [720] и когда началась война, то оные 300 человек с большою потерею отступили. Генерал-адъютант Паскевич.

Перевод письма его высочества наследника персидского престола Аббас-Мирзы. Высокостепенному, высокопочтенному, высоковознесенному, высокоименитому, благоразумному, украшенному честию и дарованиями генералу от инфантерии, генералу-адъютанту Паскевичу с почтением объявляем:

От высокопочтенного Казумбека, помощника полицеймейстера Шушинской крепости, к нам от вашего высокопревосходительства присланного и из письма, к коему приложена печать вашего высокопревосходительства, уразумели мы, что можно будет выменять пленных обеих сторон. Доброе дело — возвратить свободу обоюдным пленным, и мы не только не считаем оное маловажным и не заслуживающим переписки, но напротив признаем обязанностью обеих сторон об освобождении пленных произвести окончательные переговоры, почему и предлагаем вашему высокопревосходительству пленным нашим сделать именной список с обозначением места отечества каждого; каковое распоряжение сделается и с нашей стороны — и чрез то обе стороны могут достигнуть цели своей о вымене пленных. Написано в месяце джамадиль-авал 1242-го года, что по рассчислению соответствует ноябрю 1826 года.

В начале письма на правой стороне приложена печать его высочества.

Оригинал сего письма удержан для могущих быть впредь сношений о вымене пленных. Генерал-адъютант Паскевич.

Перевод объявления, приложенного к письму его высочества наследника персидского престола к его высокопревосходительству генерал-адъютанту Паскевичу. Объявляем: Письмом вашего высокопревосходительства, приездом высокопочтенного Казумбека и объяснением, сделанным о вымене пленных обеих сторон, доказывается вашего высокопревосходительства доброжелательство. Истинно сказать сей войне и беспокойствам и тому, что столько людей с обеих сторон попалось в плен, не было причиною наше правительство, да и то можем признать, что не было на сие согласия и министерства блестящего российского правительства: истинною и главною причиною сему волнению и раздору были главноуправляющий генерал Ермолов и поверенный в делах генерал Мазарович, которых обязанность была сохранять мирные договоры, а не начинать войны; подробности сего дела известны всем бывшим тогда в сем крае. Генерал Меншиков, посол блестящего российского правительства, по приезде своем, их присвоения и несправедливости [721] своими глазами видел и собственными ушами слышал. Из оных вот одно: между тем, как посол от одного великого правительства приехал к другому с грамотою и подарками, управляющий бамбакскою провинцией, по приказанию генерала Ермолова, пришел с пушками и солдатами на миракские воды на землю, принадлежащую Эривани, и начал строить крепость, что на возвратном пути видел сам посол. Упоминаемый посол столько здесь говорил о дружбе, сколько они делами своими подали повод к вражде и чрез то не оберегли чести его величества великого императора, своего государя и самодержца; сверх того среди мира, граница и в других местах была беспрестанно переступаема по приказанию главноуправляющего. Мы и чиновники верховного персидского правительства имели столь дружественное терпение, что подробности того и описать невозможно. Мы и высокое персидское правительство не можем думать или подозревать, чтобы блистательное российское правительство на малейшее присвоение их изъявило свое согласие. Впрочем мы полагаем, что ваше высокопревосходительство, как чиновник от нескольких правительств имеющий знаки благоволения, и в короткое время могли все узнать; объявление же от министров нашего правительства изданное, может послужить всему вышесказанному верным доказательством. Написано месяца джамадиль-авала 1242-го года, что по рассчислению соответствует ноябрю 1826-го года.

В начале письма на правой стороне приложена печать его высочества. Генерал-адъютант Паскевич.

Д. Отношения генерала Ермолова со мною и все неудобства, которые я имел в продолжении кампании. С приезда моего в Тифлис я заметил, что генерал Ермолов не будет ко мне расположен, и что все неприятности, какие он только может сделать, я должен ожидать. Не смея предположения представлять за истину, я удержался писать об этом; притом же имея одну мысль идти противу неприятеля как можно скорее, и дабы не подать ему ни малейшей причины противодействовать, ибо общая польза проиграла бы, я вел себя откровенно с ним, так что он это сказывал своим приближенным; но лишь я выехал из Тифлиса, узнал после, что хитрости и недоброжелательство его ко мне начались. Для лучшего объяснения представляю выписку из журнала.

Генерал-адъютант Паскевич.

10-го сентября. Я пришел с частию отряда в Елизаветополь, где соединился с отрядом генерал-майора князя Мадатова, [722] который уверяет меня о влиянии его над жителями сих провинций. Он говорит мне, что причиною возмущения сих провинций есть дурное управление русских чиновников, и многое не в пользу генерала Ермолова. Посмотрим. Он также говорит, что хочет ехать в Тифлис, ибо не хочет быть провиантмейстером, после я его уговорил этого не делать, какое высокомерие. После я узнал, что это все играно было.

Соединивши весь отряд, я увидел беспорядки в войске; люди весьма дурно одеты, не выучены. Майор 24-го егерского полка командует 6-ю ротами 7-го карабинерного, между тем как полковой командир вместе с батальонным находится при 4-х ротах в другом месте. Артиллерия составлена из разных четырех рот, все это не выучено, кроме батарейной роты Сабурова, которая лучше других; сия артиллерия находится под командою капитана, обозы очень дурно запряжены, лазаретов нет, шестидневный провиант в некоторых батальонах на волах. Я у них спрашивал, кто им сие позволил, они отвечали что приказу не было, но словесное позволение. Люди едят весьма дурно, ибо за сим не смотрят, а порции нет.

Такого роду смешения войск в таком неустройстве меня очень удивило, но не мудрено, ибо я узнал, что войски здесь не знают дивизионных и бригадных командиров; инспекторских смотров у них хотя и бывает, но не настоящими командирами, и в то время, когда люди бывают в большом числе в раскомандировке, на сенокосах и прочее.

11-го сентября. Осматривая Елизаветпольскую крепость, оная очень удобна могла бы быть к защищению, но совершенно брошена, говорят от того, что воды нет, вместо того есть колодезь в крепости, который совершенно брошен. Персияне хотели его очищать, говорят, что вода в нем хотя не весьма хорошая, но в нужде может служить.

Сего числа неприятель, оставив Тертер, перешел на Куракчай. Худое положение войск меня весьма беспокоит; я видел оные на выбранной мною позиции в двух верстах от лагеря, и поставил таким образом, как они после дрались в Елизаветпольском деле. Нельзя себе представить до какой степени они не выучены, ибо многие из них не умели построиться из колонны в каре, и из каре в колонну все, что я от них только требовал.

12-го сентября. Я опять вводил войски на позицию и сегодня уже всем отрядом делал движение вправо, влево, веред и обратно; чем я занимался несколько часов, и наконец они [723] поняли, чего я хотел. Я примечаю, что начальники находят сие ненужным, но я принудил их сие исполнять. Слепое повиновение им не нравится, они к этому не привыкли.

13-го сентября. День сражения; оно происходило точно так, как я в рапорте моем объяснил, прибавляя, что когда неприятель атаковал, я бросился в резерв, дабы заставить его идти и насилу мог его подвинуть. Сохрани Бог быть с такими войсками в первый раз в деле. Оба фланга мои обойдены; я на левом фланге поставил 6 орудий и полубатальон Херсонского полка, и тем взял их атаку во фланг. Увидев, что пехота их пустила батальный огонь, я велел 3-му дивизиону драгун атаковать их во фланг. Войски храбры, но не стойки, 2-я линия не выдержала 20 ядер и смешалась с первою, ибо оная была под крутизною. Ширванский батальон, ударив в штыки, прорвал их линию, другие поддержали. Генерал-майор Вельяминов это приказал. Князь Мадатов на себя взял чего не сделал, а я не знав его, ему поверил. Все сии обстоятельства я гораздо позже узнал и от того в реляции его хвалил. Но тут их все распоряжения кончились, ибо войски гнавшись за неприятелем так разбрелись, что если бы неприятель имел резерв, то мы могли быть разбиты, ибо наш центр, гнавшись, совершенно был рассеян, когда наши фланги еще обойденные дрались с неприятелем.

15-го сентября. Я получил предписание от генерала Ермолова весьма краткое, в котором он от 9-го числа пишет, что если я буду иметь сражение с неприятелем, то оное кончится одним ударом и неприятель будет разбит; итак, тот, который хотел вести оборонительную войну и без повеления государя императора не пошел бы вперед, теперь дает приказание столь смелое: я уверен, что он противное думает и может статься другим иначе пишет.

Тертер, 17-го сентября. Я рапортовал генералу Ермолову, что неприятель совершенно рассеян, и что я пойду на Аракс, а оттуда Агары и Тавриз близки. Тут приведен был ко мне взятый в плен Угурлу-Хан, названный персиянами Елизаветпольским ханом; все, что впоследствии я от него узнал, я имел счастие представить государю императору, кроме секретных пунктов, которые при сем рапорте представляются.

18-го сентября. Войски двигаются вперед по 30 и 35 верст, а мясной порции нет. Князь Мадатов, которому я это говорил, отвечал мне, что нельзя сего достать; я ему сказал, что это меня удивляет, ибо в 15-ти верстах горы и там есть селения. [724]

19-го сентября. Наскучавшись его отказами, я послал от себя в разные стороны двух армянских чиновников; они обещают, что найдут порции для людей.

Лагерь на Кендолане, 21-го сентября. Прибывши на сие место, я занялся продовольствием, ибо только на три дня остается; нашли у жителей нисколько ячменя, а мельницы все испорчены; порции же мясной не имеется.

24-го сентября. Нашли несколько стогов ржи. Люди перемололи оную и тем несколько дней питаются. Посланы команды на мельницы, дабы их поправить; они разбросаны на 25 верст и всего оных только 12, каждая мелет от 4 до 8 четвертей. Князь Мадатов обещает, что продовольствие поправится. Посланный мною один из армян купил сто штук скота, чем пища людей поправилась. Больные начинают прибавляться.

Лагерь при речке Черакене, 25-го сентября. Вода на Кондолане была дурна, что заставило меня переменить лагерь. Мельницы устроились и подвезено несколько зерна.

27-го сентября. Я поехал в крепость Шушу; дорога в продолжении 45 верст весьма дурная и гористая. Большое было счастие, что Аббас-Мирза вышел мне на встречу, ибо если бы он оставался в сих местах, то невозможно было с ним драться по большому количеству его пехоты. Артиллерия же моя не могла бы с такою удачею действовать.

28-го сентября. Крепость Шуша расположена на одной из второстепенных Карабагских гор. Имеет в окружности около 7 верст, из которых пять с половиною неприступных скал. Прочие же места по высотам ограждены каменною стеною в 2 1/2 аршина вышины с башнями, составляющими фланговую защиту. Полковник Реутт имел 4 орудия полевых, одно малое крепостное и два 38-ми фунтовых, весьма старых, которых он поставил, на весьма дурных лафетах, и которыми пугал персиян за 3 версты. Гарнизон был: 6 рот 42-го егерского полка, что составит на лицо около 1300 человек и 1500 армян, из 22 селений, собравшихся для защиты крепости. Два случая спасли Реутта: во-первых, 8-ми дневное перемирие, а во-вторых, переводчик Аббас-Мирзы, Сергей Александров, астраханский уроженец, тот самый, который накануне сражения пришел к нам с известием, что Аббас-Мирза намеревается атаковать. Он в продолжение сей осады был весьма часто посылаем Аббас-Мирзою к полковнику Реутту, и весьма искусно находил время сказать ему, чтобы он не отчаивался, что русские не только не оставили Тифлис, но даже [725] подвигаются вперед, и часто выдумывал сражения в пользу нашу. Когда же сделалось перемирие, то Аббас-Мирза позволил Реутту на мельницах молоть по 10 четвертей, причем Александр сделан был приставом; но он допускал вместо 10 до 50 четвертей, чем впоследствии гарнизон поддержан был. Осматривая крепость, я весьма удивился, что генерал Ермолов не считал оную за важную и оставил ее в дурном состоянии, так, что Реутт принужден был в продолжении осады закладывать каменьями места, совсем развалившиеся, более чем на 50 сажен. Я спрашивал причину, от чего она была в таком дурном положении, мне отвечали, что намерение было строить крепость близ Аракса, ибо Шуша находится в горах. Итак, Елизаветополь брошен оттого, что находится в долине, а Шуша потому что в горах.

Лагерь при Черакене, 30 сентября. Приехавши из Шуши я нашел, что подвозу никакого нет, и что продовольствия доставало только на два дни; я испугался, ибо уезжая из лагеря я полагал, что в продолжении 10 дней моего пребывания в сих местах будут взяты меры для обеспечивания продовольствия, но тут я узнал, что есть недоброхотство или неумение управлять; в соли также начинал чувствоваться недостаток; я посылал во все стороны и нашли несколько ям с хлебом, но пока оное было смолото, несколько дней хлеб ели зерном.

3-го октября. Я писал к генералу Ермолову, что я не предвижу средств ни к какому движению, и прошу его прислать мне на 300 арбах, т.е., двойных больших подводах, 1,800 четвертей, чем могу отогнать неприятеля, который, как говорят, усилился.

В это время я получил рапорт от моего дежурного штаб-офицера, который пишет мне, что он прибыл в Тифлис пять часов после моего отъезда и что генерал Ермолов, к которому она на другой день явился с просьбою, дабы его отправить ко мне, отвечал, что он не может этого сделать потому, что коммуникация неверна, тогда когда известно, что в том месте, где я ночевал 6-го сентября, то есть в 70 верстах от Тифлиса, никакой опасности не было. Подполковник Викинский просил хотя двух казаков и одну казачью лошадь, он отказал ему, говоря, что у него нет казаков. На другой и третий день подполковник Викинский приходил с тою же просьбою к генералу Ермолову, но он совершенно ему отказал. Генералу Ермолову угодно, чтобы я ни одного из чиновников, ко мне назначенных, не имел при себе. Я писал об этом весьма убедительно генералу Ермолову, [726] представляя, что никто не может удержать чиновников, ко мне назначенных, и просил их ко мне отправить, ибо без них не могу обойтиться.

5-го октября. К стыду русских, я сегодня узнал от грузина, армянина-переводчика, поручика Корганова, который со страхом объявил мне, что я окружен шпионами и интриганами; что князь Мадатов в то же самое время, когда мне делает уверения в дружестве и в рвении к общей пользе, что он в то же время бранит меня, окруженный всеми старшими чиновниками в лагере; что, вообще, говорит грузинам, армянам и татарам, что он тут командует ими, а что генерал Паскевич начальник одних войск; что мне не должно ожидать больших пособий в продовольствии; что двум армянам, которые были мною посланы для покупки скота, он делал выговоры, для чего меня послушали. Я оставшегося одного из них в лагере спрашивал и он с большим страхом подтвердил мне это, ибо князь Мадатов известен как человек, которого мнение не имеет преграды. Я бы сейчас принял меры, дабы его остановить; но я не имею никого, я один, совершенно один; и притом нельзя совершенно поверить двум армянам, которые может быть имеют свои виды. В это время Угурлу-Хан, который еще содержался в лагере, помощью того же переводчика Корганова представил мне секретные пункты, которые теперь посылаю.

6-го октября. Прислано письмо от князя Меншикова к английскому поверенному, чтобы я переслал его к персиянам. Генерал Вельяминов советовал мне отдать князю Мадатову для пересылки чрез татарина.

7-го октября. К удивлению моему я уверялся в словах Кроганова, ибо он сам, который был ранен в деле и лошадь под ним убита, также и все армяне, которые были мною употреблены, не представлены князем Мадатовым к награждению, из которых я одного особенно знал оказавшим услугу: когда неприятель был еще на Тертере, то он два раза туда ходил и приносил о неприятеле известия. Князь Мадатов в это время был уже в Шуше, — равномерно и генерал Вельяминов отправился туда же для снятия плана сей крепости.

(Продолжение следует)

Текст воспроизведен по изданию: Ермолов, Дибич и Паскевич. 1826-1827 // Русская старина, № 5. 1872