1827 г.

В «Русской Старине» изд. 1872 (изд. второе) томы V и VI, помещены весьма драгоценные материалы, относящиеся до несогласий, возникнувших на Кавказе между генерал-от-инфантерии Ермоловым и генерал-адъютантом Паскевичем (1826-1827); но в этом собрании документов первостепенной важности не доставало до сих пор писем императора Николая Павловича к генерал-адъютанту барону И. И. Дибичу во время командировки этого генерала в 1827 г. на Кавказ. В настоящее время редакция, пользуясь находящимся в распоряжении ее богатым архивом покойного генерал-адъютанта Константина Владимировича Чевкина, может восполнить этот пробел и представляет сохранившиеся в завещанном ей архиве К. В. Чевкина копии с помянутых документов ¹.

В этих письмах яркими красками обрисовывается нерасположение императора Николая к генералу Ермолову, говоря о котором Государь употребляет эпитет «Cet homme», прибавляя: «это человек, который ложь признает добродетелью, если она может принести ему пользу».

Да простит Бог тем лицам, которые выставили героя и даровитого полководца в глазах Государя в дурном свете и тем навсегда лишили отечество просвещенного, истинно русского государственного деятеля! Ред. [618]

Император Николай — барону Дибичу.

С.-Петербург, 27-го февраля 1827 г.

Письмо ваше, любезный Иван Иванович, получил я третьего дня и весьма благодарен за поспешность, с которою едете и за сообщенные известия. Дай Бог, чтобы я скоро получил уведомление о счастливом прибытии в Тифлис и что все не так плохо, как, к несчастию, кажется по сведениям, которые оттуда доходят; я уже не знаю чему верить и жду, чтоб окончательно судить, вашего донесения. Здесь все, слава Богу, в порядке; я весьма доволен графом Толстым и графом Чернышевым; мы ладим очень хорошо, и сколько я заметить могу, и они между собою очень дружны. Граф помолодел и уверяет, что я его этим спас от тяжелой болезни.

Вот письмо к вам от графа Аракчеева; оно вас изумит не менее всех нас; я получил целых два, одно в другом, в котором он меня уверяет, что это кто нибудь из злоумышленников изобрел дело на него, я что я погрешу если сему верить буду! — Je vous abandonne les reflexions.

Рапорты Паскевича на счет состояния кавалерии и артиллерии меня беспокоят, и я любопытен слышат твое мнение.

Смотря на карту, мне пришло в голову, что если, по причине продовольствия, трудно будет держаться постоянного плана кампании на Тавриз, не хорошо ли б было сделать из Баку или Дербента на Инзили, с тем чтобы прочной ногой им завладеть как пунктом весьма важным для нас на всегда. Сие исполнить может быть возможным как употребя всю флотилию и суда, кои привезут провиант. C’est une idee que je yous soumets, decidez comme Vous le trouverez possible ou preferable.

Дай Бог вам полного успеха и да благословит наши добрые намерения. Прощайте, любезный Иван Иванович, верьте искреннему уважению и дружбе моей, вам искренно доброжелательный Николай.

Паскевичу и Адлербергу мой поклон.

Император Николай — барону Дибичу.

Петергоф. 8-го марта 1827 г.

(Перевод с французского). 4-го числа этого месяца, я получил ваше первое письмо из Тифлиса, любезный друг, я вы легко можете представить себе, с каким нетерпением и удовольствием [619] я читал его. Признаюсь вам, я весьма рад при мысли, что вы на месте и своими главами можете все обсудить среди этого лабиринта интриг; я надеюсь, что вы не позволите обольстить себя этому человеку, для которого ложь составляет добродетель, если он может извлечь из нее пользу, и который пренебрегает получаемыми приказаниями. Наконец, да поможет вам Господь и да вразумит он вас, чтобы быть справедливым. Я с нетерпением ожидаю обещанных вами известий.

Здесь все в порядке и я доволен ходом дел. Толстой справляется наилучшим образом, а Чернышев хорош, хотя выходки ему свойственные, прорываются часто.

Военный министр не дал удовлетворительного ответа на требования комитета и, кажется, дело идет плохо. Толстой крепко стоит на своем и говорит категорически; надо ждать развязки.

С.-Петербург, 10-го числа.

Я еще не имею известий от вас, хотя рапорт Паскевича от 23-го дошел до меня. Может быть получу завтра, так как почта запаздывает. Г. Бенкендорф говорит в письме об ужасе, который произвел ваш приезд и о радости многих честных людей видеть вас там; он, невидимому, сильно убежден в дурных намерениях Ермолова, прошлых и настоящих; было бы весьма существенно постараться разузнать, в особенности, кто руководители зла в этом гнезде интриг и непременно удалить их, дабы ведали, что подобные люди не могут быть терпимы, раз они обличены

12-го числа.

В тот самый вечер, когда я писал вам, я получил, любезный друг, ваше письмо от 23-го и ваш журнал, а вчера вечером приехал курьер с вашим интересным письмом от 28-го. Что вы хотите, чтобы я сказал вам после подобного чтения? Если вы, будучи на месте, не сочли еще возможным принять решение, как же мне это сделать на таком расстоянии и после всего того, что сообщено вами. Я ясно вижу, что дела не могут так продолжаться, если вы и Паскевич уедете; человек этот, предоставленный самому себе, поставит вас в такое же положение, по отношению знания дел и уверенности, что он будет действовать согласно нашему направлению, как это было до отъезда Паскевича [620] в Москву, — я не могу взять на себя этой ответственности. И так, зрело обсудив все и в ожидании второго курьера от вас, если он не привезет мне других данных кроме тех, которые вы уже дали мне понять, я не вижу другого средства, как предоставить вам воспользоваться данным полномочием для удаления Ермолова. — Я предназначаю Паскевича на его место, так как а не усматриваю из ваших донесений, что он в чем либо нарушил обязанности, налагаемые самой строгой дисциплиной. Обесчестить же этого человека, отозвав его при таких обстоятельствах, было бы против моей совести. Вы замените тогда Мадатова кем признаете за лучшее, потому что оставить его там нельзя; может быть Иловайский был бы хорош для этого. Для управления краем я пришлю Сипягина, по прибытии курьера с решительными известиями, которого я ожидаю от вас. — И так, повторяю, если следующий курьер не привезет новых разъяснений к сообщенным уже обстоятельствам, то приступите немедленно к исполнению моих указаний и тотчас же известите меня. Необходимо вам сперва устроить Паскевича надлежащим образом и разъяснить ему всю важность назначения, к которому я призываю его при настоящих обстоятельствах и всю цену моего к нему доверия; как честный человек и как бывший мой начальник, он съумеет, я отвечаю за него, исполнить мои желания. Крайне необходимо дать ему хорошего начальника штаба, будет ли это Гурко или Ренненкампф, это мне все равно; сделайте только так, чтобы быть уверенным, что назначаемое лицо в состоянии поддерживать порядок в деталях; что касается до остального, он съумеет все сделать. Может быть Красовский оказался бы лучше всех, короче, предоставляю вам полную свободу выбора, лишь бы он был хорош.

Вот, любовный друг, мое последнее слово и повторяю вам еще, что оно остается в силе на тот случай, если ваш курьер, которого я ожидаю, не привезет мне других известий, как последние, полученные вчера.

Слух о войне с турками, если он верен, очень важен, но я предполагаю, что он вымышленный.

Да наставит вас Бог в ваших начинаниях и приймите мою благодарность за ваше усердие и заботы в столь трудном деле. Да поможет вам Бог и да устроит все к лучшему. Ваш на веки Николай. [622]

Император Николай — Барону Дибичу.

С.-Петербург. 27-го марта 1827 г.

(Перевод с французского). Курьер ваш прибыл ко мне вчера, любовный друг; я читал и перечитывал ваши интересные письма и, вникнув в их смысл, я поздравлял себя, что заранее предначертал вам то, что должен бы был сообщить вам как [623] окончательный результат всего привезенного последним курьером. Я снова убедился в полной невозможности оставить дела в прежнем положении, т. е. видеть вас и Паскевича вне этого края, а следовательно себя отданного на жертву недоумениям, беспокойствам и т. д., как это имело место до командировки вашей и Паскевича. Я радуюсь, что дал назначение Паскевичу, ибо я вижу из вашего письма, что в случае, если кой выбор на нем остановится, вы не считаете необходимым продлить ваше отсутствие. Вы усмотрели из моего последнего письма, что я предоставлял вам оставаться столько времени, сколько вы признаете нужным для надлежащего водворения на месте Паскевича и установления нового порядка; повторяю вам это еще, и предупреждаю, что я послал вчера приказание Сипягину отправиться немедленно в Тифлис для исполнения должности военного губернатора Грузии в отсутствии Паскевича, которого я приказом завтрашнего дня назначаю вместо Ермолова, со всеми его правами. Бог да благословит этот важный шаг и дарует вам силу разума и достоинство, необходимые в столь знаменательную минуту. Да поможет вам Бог, любезный друг, точно также как и всем находящимся там честным людям. Тотчас же по получении этого приказания известите меня, равно как и об его исполнении; сообщите мне все возможные подробности о том, каким образом все совершилось; только без шума и скандала; я воспрещаю всякое оскорбление самым положительным образом и делаю вас всех в том ответственными, но отстраните всякую комедию и неуместные слезы; пусть все совершится в порядке, с достоинством и согласно точному порядку службы.

Я уполномочиваю вас удалить Мадатова, Вельяминова, одним словом всех лиц, коих вы признаете вредными. Обратите все ваше внимание на то, чтобы с самого приезда Сипягина между ним и Паскевичем установились бы должные отношения, основанные на полном доверии; я рассчитываю на ваше усердие, любезный друг, и на ваше умение при устройстве в самом начале этой важной отрасли службы так, чтобы не нужно было иметь в будущем какие либо опасения. Подтвердите Сипягину, что я надеюсь, интриги не будут более в ходу у тамошнего начальства, и что я рассчитываю на него для предупреждения последствий столь вредного направления.

Я со вниманием прочел предположение кампании. Я полагаю возможным совершить переход через Аракс, с целью идти на Тавриз, это лето, только в таком случае, если были бы уверены не встретить неприятельской армии или же удалось разбить ее при открытии кампании; вместе с тем следует быть уверенным [624] в продовольственных средствах. По этому решение этой части кампании я предоставляю вам и Паскевичу.

Что касается до осенней кампании, если персияне окажутся не сговорчивыми, то во всяком случае необходимо начать ее взятием Тавриза. Оттуда можно действовать согласно предложенному плану. Я очень стою за экспедицию на Инзили, но я сомневаюсь в возможности перевозки предполагаемого числа войск; может быть, было бы достаточно овладеть этим пунктом с тою целью, чтобы удержать его как почти верный залог для получения желаемых условий мира. Во всяком случае, я воспрещаю по той стороне Аракса принятие всякого заявления подданства России; мы можем призвать независимость ханств, но не присоединение их в нашей империи; нам достаточно Эриваня и комп. Удовольствуемся этим и не зайдем далее в наших расчетах.

Если оказалось бы необходимым отменить кивера, я уполномочиваю вас заменить их персидской барашковой шапкой, прикрепив к ней наш отличительный знак или бляху; это будет лучше предлагаемых шапок, которые слишком уродливы.

Посылаю вам, на всякий случай, морскую фуражку, которая, по своей чрезвычайной легкости, может быть, как мне кажется, пригодною, в особенности будучи покрыта чехлом из белого холста. Я согласен на введевие предложенных суконных белых башлыков, равно как и жилетов из белого сукна.

Здесь все идет хорошо; я очень доволен. Толстой действует хорошо, и мы весьма довольны Чернышевым. Дело комисариата идет как нельзя хуже и вскоре надо будет резко высказать мнение министру и Путяте, что очень беспокоит меня; я, впрочем, знаю это только частным образом от Толстого.

Нашим всем поклон и в особенности вашему частному секретарю. Я с нетерпением буду ожидать от вас известий. Прощайте, любезный друг, да наставит вас Бог и возвратит скорее. Ваш на веки Николай.

Жена вам кланяется. Предупреждаю вас, что Сипягина заменяет Вольф. Я делаю смотр 2-му корпусу в Вязьме и я рассчитываю быть там около 15-го мая.

[Копии из бумаг K. В. Чевкина].

Комментарии

1. Император Николай написал тогда три собственноручных письма барону Дибичу: 1) из С.-Петербурга, на русском языке, от 27-го февраля 1827 г. 2) из Петергофа и С.-Петербурга, на французском языке, от 8-го и 12-го марта 1827 г. и 3) из С.-Петербурга, на французском языке, от 27-го марта 1827 года.

Текст воспроизведен по изданию: Ермолов, Дибич и Паскевич. 1827 г. // Русская старина, № 11. 1880