ГЕОРГИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ НОВИЦКИЙ

Биографический очерк.

1800-1877

I.

20-го декабря 1877 года, на 77-м году от роду, скончался генерал-от-артиллерии Георгий Васильевич Новицкий.

Потомственный дворянин Киевской губернии, Новицкий окончил курс в Киевской гимназии; в 1819 г. прибыл в Петербург для определения в какое-нибудь военно-учебное заведение. Не имея в столице ни родных, ни знакомых, и всего с пятью рублями, он первый приют нашел у какого-то монаха Александро-Невской лавры, с именем которого Новицкого связывало воспоминание детства, когда тот еще жил в миру. С помощью, кажется, того же монаха, Новицкий скоро успел определиться в Дворянский полк, прием куда в ту пору был не труден, и откуда молодые люди выпускаемы были на службу только что грамотными. Новицкий о последнем мало думал: его всего более утешала мысль, что он на казенном содержании и имеет даровое помещение; но не прошло месяца, как ему представился случай передать письмо, полученное из Малороссии, адъютанту великого князя Михаила Павловича А. А. Кавелину. Кавелин принял юношу любезно, осведомился о его положении, оказал ему участие и доставил случай быть представленным его высочеству.

— “Славный бомбардир!” — сказал Михаил Павлович, взглянув на юношу, и приказал Новицкого зачислить лейб-гвардии во 2-ю учебную роту 2-й артиллерийской бригады.

Это было 30-го декабря 1819 года — день определения Новицкого в службу.

 [276]

II.

В Тифлис подпоручик Новицкий прибыл 23-го марта 1827 года, и был радушно принят в новой семье артиллеристов; но заметил смущение офицеров и сам был удивлен рассказами об удалении Ермолова с Кавказа, к которому он, еще в артиллерийском училище, привязался душою и сердцем, восхищался его умом и заслугами в отечественную войну и на Кавказе, и мечтал о великой чести служить под его начальством. В Тифлисе тогда много говорили, как Дибич, объявляя высочайшее повеление Ермолову об удалении его с Кавказа, со слезами просил Алексея Петровича не отдавать прощального приказа войскам, и что в то время, когда Дибич утирал свои глаза, Ермолов ему сказал:

— “Не плачьте, Иван Иванович, я вас понимаю, ваши слезы — слезы крокодила”.

Тогда же изменен план войны с персиянами, составленный Ермоловым, на другой, составленный при участии Дибича, против которого оскорбленный Алексей Петрович не желал возражать, хотя и не одобрял.

Новицкого назначили в 3-ю легкую гренадерскую роту (ныне батарея) подполковника Аристова, в состав авангарда А. X. Бенкендорфа; батарейный командир и офицеры приняли его не совсем дружелюбно: они также не могли мириться с тем, что он получил чин подпоручика за успехи в науках и обошел многих других старшинством по службе.

Войска начали поход. Дибич осматривал их на марше. 5-го апреля дошла очередь до авангарда, сосредоточенного у Джигай-оглу. Пехота и кавалерия заняли свои места на смотровом поле, артиллерия три часа делала запряжку; лошади ремонта, только что приведенные со степей, в первый раз видят упряжь и орудия. Каждого [277] степного аргамака подводили для запряжки к орудию несколько человек; лошади тряслись, били, но кое-как были запряжены и орудия одно за другим введены в линию. Дибич со свитою подъехал к авангарду, занял место в стороне дороги и приказал отряду проходить мимо него, повзводно вытягиваться на дорогу и продолжать марш. Пехота и кавалерия с их обозами прошли спокойно. Дошла очередь до роты, в которой шестым взводом командовал Новицкий. 1-й взвод, не смотря на команду: “шагом”, понесся в карьер, орудия и ящики рассеялись в разные стороны, врезались в пехоту и опрокидывались. Пехоте приказано было остановиться, составить ружья, поднимать пушки и ящики, ловить передки; прочие взводы батареи были задержаны на все время пока первый взвод приводился к устройству. Новицкий, видевши эту картину и соображая, что то же последует и с другими взводами, так как батарее во всю зиму не было сделано ни одного ученья, приказал прислуге 6-го взвода спешиться, набросить на лошадей недоуздки и сдерживать их под-уздцы и на недоуздках, а сам начал командовать взводу, заставляя его делать различные движения по полю. Почва была растворена, колеса глубоко врезывались в землю, лошади утомились, пошли покойно; затем прислуга отведена прочь, управление лошадьми перешло к ездовым. Пользуясь таким смирением лошадей, Новицкий здесь же, в первый раз, показал прислуге как делать отъезды, подъезды, снимать и надевать на передки, что, до того времени, в батарее вовсе не было практиковано. Введя после этого взвод на место, он имел случай слышать разговор свиты Дибича и слова, сказанные им Бенкендорфу:

— “Вот вам и чудесные войска Алексея Петровича, всеми расхваливаемые! Какого успеха можно ожидать от подобной артиллерии!”

Подозвав прежде того начальника штаба авангарда, полковника Гурко, Дибич приказал поучить батарею снимать и надевать на передки. Гурко, проделав отъезды и подъезды с пятью взводами, подъехал к шестому. Новицкий, встретя его, спросил: что угодно ему приказать? Дибич, услышав это и видя на Новицком конноартиллерийскую форму, обратился к Бенкендорфу со словами:

— “Ручаюсь вам, что этот офицер не здешний”, — и подъехав к Новицкому, сказал: — “ну, покажите нам как русские артиллеристы снимают и надевают на нередки”.

Новицкий скомандовал и взвод выполнил весьма удовлетворительно отъезды и подъезды со сниманием и надеванием на передки.

— “Благодарю вас, г. офицер”, — и обратись к Бенкендорфу, [278] продолжал: “поручите этому офицеру вашу артиллерию и пока вы дойдете до Эчмиадзина, он хоть сколько-нибудь поставит ее на ногу”.

Персидская и турецкая войны 1827-1829 гг. в Азии дали подпоручику Новицкому случай выдвинуться вперед и составили ему репутацию офицера сведущего, сметливого, храброго, способного и разумно-распорядительного. Не останавливаясь на этих войнах, скажем, что Новицкому, в обе войны, пришлось, как значится в его послужном списке, более 50-ти раз участвовать в сражениях и быть в огне, часто отличаться на глазах высших начальников и удостоиться двенадцати наград: Анны 4-й ст. с надписью “за храбрость”, Анны 2-й ст. с бантом (нынешние мечи), Владимира 4-й ст. с бантом, золотой шпаги, двух годовых окладов жалованья, чинов поручичего и штабс-капитанского, и трех монарших благоволений.

С чина поручика на Новицкого уже возлагались довольно важные поручения. 1828 года, в сентябре, фельдмаршал Паскевич поручил ему привести в оборонительное состояние крепость Ардаган и устроить в ней помещение для гарнизона и лазаретов. Поручение было выполнено хорошо, и Новицкий получил благодарность в приказе войскам отдельного Кавказского корпуса.

В распоряжения графа Паскевича после турецкой войны 1828-1829 годов, входили: переселение Дунайского казачьего войска, составившегося из запорожцев, перешедших в Россию под начальством Гладкова в 1828 году из Турции, на левый берег Кубани, на земли в треугольнике между крепостью Анапа, Ольгинским укреплением на левом берегу Кубани и Геленджикской бухтой; открытие связи восточного Черноморского побережья с долиною Кубани посредством военных экспедиций и нескольких перевалов чрез Кавказский хребет гор, на всем его протяжении от Анапы до верховьев Кубани, и покорение черкесских племен, населявших северные и южные склоны того же хребта.

Исполнению таковых предположений должны были предшествовать рекогносцировки страны, собрание возможно полных и точных исторических, этнографических, статистических и топографических данных и подготовка всех тех соображений, которые должны были лечь в основание при построении общего плана. От исполнителя, кроме знаний, требовались: неутомимость, смелость, высокая добросовестность и значительная опытность. При кавказском штабе было несколько старых офицеров генерального штаба, но Паскевич выбрал поручика Новицкого. В данной ему, по этому случаю, инструкций требовалось: сделать общее обозрение края, населенного натухайцами, [279] бесленеевцами и проч., т. е. обоих склонов Кавказского хребта на всем протяжении от истоков Кубани до Анапы; собрать сведения о народах и составить маршруты путям, пролегающим вдоль и поперек хребта; составить карту страны; избрать места в окрестностях крепости Анапы для учреждения станиц, и указать способы защиты от горцев; сделать заключения о выгодах и неудобствах поселения; сделать вывод о том — действительны ли были меры, употреблявшиеся, со времени устройства Кубанской линии (Кубанская линия устроена А. В. Суворовым в 1778 году. Подробности устройства и вооружения линии можно видеть в “Историческом Обзоре деятельности гр. Румянцева-Задунайского, кн. Прозоровского, Суворова и Бринка в 1775 — 1780 годы”. Соч. П. Саковича, напечатанного в “Русской Беседе” 1858 года. А. П. Кошелева. – прим. П. С.), для усмирения горцев, и какие произошли от того последствия, чтоб, соображаясь с ними, приискать вернейшее средство для прочного умиротворения края. Задача, как всякий, по содержанию приведенной программы, может судить, была весьма не легкая.

Ранней весною 1830 года, Новицкий выехал в крепость Анапу и там приступил к собиранию сведений о горцах. Еще в бытность его в Екатеринодаре, он узнал от горцев, живущих в Черномории, в Гривином ауле, что проехать чрез земли непокорных горцев можно только под покровительством немирных черкесов, и при том таких, которые были бы открытыми врагами России и пользовались народным уважением мирных и немирных горцев. Те же самые черкесы Гривина аула, переселившиеся в Черноморию еще в царствование Екатерины II, после Бзиокской битвы в 1793 году, указали ему, что единственные личности, могшие провести его по землям неприязненных горцев, были Аббаты и Шеретлуки, принадлежавшие к враждебным племенам адиге и абадзе. В продолжение апреля и мая месяцев 1829 года, Новицкий готовился к предстоящей поездке. Ему было необходимо испросить разрешение у фельдмаршала и получить от него средства для этого путешествия. Фельдмаршал, на его секретное письмо, ответил словом “спасибо”; но предвидя предстоявшую ему опасность, отказался от официального разрешения, предоставив исполнение предприятия на его волю. Тысяча рублей ассигнациями и несколько часов, с азиатским ниферблатом, были Новицкому высланы для подарков тем лицам, которые возьмутся провести его по указанным им местностям. Расспрашивая у мирных горцев, приезжавших для торговли в Анапу, о том, кто между ними самые знаменитые наездники и враги кавказской линии, он узнал, что это были те же самые личности, о [280] которых Новицкому говорили и черкесы Гривина аула, именно Аббаты-Бесленей и Убых и Шеретлук-Пшемаф.

— “Могу ли увидеть этих удальцов? — спросил Новицкий своих собеседников, — дорого бы я заплатил, чтоб видеть этих головорезов!”

Черкес, к которому он обратился с этим вопросом, улыбнулся и сказал: “Не знаю; можно попробовать пригласить их на свидание с тобою; но так как головы Аббаты оценены вашим начальством кавказской линии, то я не ручаюсь, чтобы они решились приехать в крепость. Впрочем, попробую и дам тебе знать чрез неделю”.

С нетерпением ожидал Новицкий доброй весточки. Спустя неделю, явился к нему посланец с известием, что Аббаты приехали и ожидают его в двух верстах от Анапы; если он, Новицкий, желает видеть их, то должен прибыть к ним без конвоя. Чрез несколько минут Новицкий был готов и, взяв переводчика, с проводником, которого прислали Аббаты, отправился к месту свидания. При его приближении, Аббаты, лежавшие на бурках в поле, поднялись, а с ними поднялось и до 500 вооруженных черкесов. Соскочив с лошади, Новицкий смело подошел к Аббаты-Бесленею, как старейшему, и подал ему руку. Бесленей, взяв ее, обратился к своим спутникам со словами:

— “Бог послал нам клад, и мы, ничем не рискуя, получим за него хороший выкуп”.

Не смущаясь загадочным приветом Аббаты-Бесленея, Новицкий отвечал: “Я — свободный путешественник, без роду и племени — ничего не имею для своего выкупа, но, путешествуя для любопытства, хочу познакомиться с бытом удалых черкесов и с их лучшими наездниками”.

Аббаты-Бесленей улыбнулся, приказал разостлать бурку и пригласил Новицкого, по горскому обычаю, прилечь вместе с ним. Он удивлялся расспросам мнимого путешественника, — расспросам, имевшим характер неограниченного любопытства, и принял его, действительно, за простого путешественника. Бесленей очень обрадовался, когда Новицкий, окончив свои расспросы, попросил его принять от себя часы, в знак дружбы или куначества, и удивился, когда Георгий Васильевич предложил прислать ему в подарок вещи, нужный для его семейства.

— “Если ты не веришь, Бесленей, — сказал Новицкий, — что в крепости ты будешь безопасен, то пришли ко мне своего посланца со списком вещей, нужных для женской половины”. [281]

Затем Новицкий распростился с своими новыми знакомыми и сел на коня, чтоб возвратиться в крепость. Тогда Бесленей подошел к нему, взял его руку и сказал:

— “Благодарю тебя за доверие ко мне; ты поверил моему слову и приехал без прикрытия, — такой поступок я ценю очень высоко”. — С этими словами, они расстались. (Разумеется, беседа Новицкого с Бесленеем происходила при помощи переводчика).

В крепости Новицкий не долго ожидал посланца; тот явился на третий день. Угостив его чаем, Георгий Васильевич повел его в бывшие в то время в Анапе армянские лавки. Посланец набрал множество безделушек, за которые Новицкий заплатил 50 рублей ассигнациями, сказав, чтобы Бесленей всегда, без церемоний, обращался к нему, если понадобится еще что-нибудь из предметов, находившихся в лавке.

Изучив предварительно обычаи черкесов, Новицкий знал, что, передавая постепенно подарки Бесленею, дождется наконец того момента, когда благодарный черкес, в свою очередь, пожелает услужить ему. На это обстоятельство он возлагал все свои надежды. И действительно, в мае месяце явился снова Бесленей, расположился с своими оруженосцами в двух верстах от Анапы, и дал знать Новицкому о своем желании видеться с ним. Без отлагательств, Новицкий, с одним переводчиком, отправился на свидание с Аббаты, и по прежнему они улеглись на бурке, но на этот раз в отдалении от оруженосцев, так чтоб беседа их никем не была бы слышна. Бесленей начал изъявлять Новицкому свою благодарность в самых цветистых выражениях и наконец сказал:

— “Ты непонятный для меня человек, но в высшей степени гостеприимный! Обычай гостеприимства высоко ценится у нас, и я, свято сохраняя его, спрашиваю тебя: чем могу услужить тебе за все твои одолжения? Требуй от меня чего хочешь, я ни в чем не откажу тебе!”

С тревожною душой, Новицкий отвечал: — “Я в восторге от рассказов твоих об удальстве адиге и абадзе, и потому желал бы видеть их патриархальный быт. Прошу тебя, Бесленей, доставь мне удовольствие видеть лично жилища ваши, обычаи ваши, — и потому проводи меня по вашим землям”.

— “Ах! вижу теперь, — воскликнул Бесленей, — я старый дурак, обманутый тобою! Ты — русский офицер, и следовательно, лазутчик; но я дал тебе слово исполнить твою просьбу и сдержу его. Только знаешь ли, во что мне может обойтись исполнение твоей [282] просьбы? — Самое меньшее — жизни! Да, притом, Боже сохрани, если нас поймают! Тебя живого разрежут на куски и выбросят на съедение собакам. Но, повторяю, я дал тебе слово, и оно будет для меня свято”.

Пред своим удалением, Аббаты сказал: “Твоими проводниками будут: мой брат, Аббаты-Убых, и Шеретлук-Пшемаф”.

Новицкий, с своей стороны, сказал, что возьмет с собою одного только проводника. Затем они условились о дне выезда в горы и расстались.

Чтобы обмануть горцев относительно этого дня, Новицкий, чрез доверенного посланца, условился с Аббаты предпринять путешествие не из крепости Анапы, а из Бугаского карантина, существовавшего в то время на правом берегу Кубани, при ее устье. Имея у себя бланки фельдмаршала за его подписью, Новицкий предложил коменданту, по своем удалении из Анапы в Бугаский карантин, прекратить сообщение крепости с мирными черкесами на пятнадцать дней, а сам, под прикрытием отряда, пройдя сорокаверстное расстояние от крепости до устья Кубани, расположился в Бугаском карантине, с целью уверить жителей Анапы, что он, по выдерживании определенного карантинного срока, отправится оттуда в Екатеринодар. Комендант и все живущие в крепости поверили, что Новицкий уехал в Екатеринодар, по своему назначению.

В условленный день, Аббаты-Убых, со своими оруженосцами, ночью, прибыл к устью Кубани и условленным свистком дал знать, что ожидает Новицкого. Во время пребывания Новицкого в карантине, днем и ночью он позволял себе гулять на лодке по кубанскому лиману, который, как известно, прилегает к Джеместейской косе; поэтому карантинной страже и в голову не могло придти, чтобы Новицкий, прогуливаясь по обыкновению с переводчиком на лодке, не мог возвратиться в карантин, а между тем это случилось. Повторенный свисток Аббаты привлек Новицкого, с его проводником, к условленному месту. Лодка была отодвинута от берега на произвол стихии, а он с переводчиком, сев на приведенных Аббаты верховых лошадей, пустился в путь. Надобно прибавить, что, приготовляясь к поездке в горы, Новицкий заблаговременно, как бы в угоду черкесам, выбрил голову, отпустил бороду и оделся по-черкесски. Один из замечательных горских обычаев — при почетном госте не беседовать с его прислугою — обеспечивал некоторым образом его безопасность. Во время поездки Новицкий выдавал себя за прислугу Аббаты-Убыха и безотлучно [283] находился при нем. Если случалось быть в обществе незнакомых горцев и в местах, опасных для самого Аббаты-Убыха, Новицкий называл себя его пленником. Не зная хорошо языка горских племен, он изучил выговор только необходимых при встрече с горцами слов. Новицкому предстояло большое затруднение выбраться из окрестностей Анапы, из которой он, под прикрытием отряда, делал экскурсии по направлению Суджук-кале, и вообще по местности, известной под названием “Шехурейк” (круглая земля); но, благодаря Аббаты-Убыху, они проскользнули чрез обе цепи, не без спора, впрочем, с сторожевыми черкесами, лежавшими при пылавших кострах. Их путь лежал по направлению к перевалу Пчеволез, не доезжая которого они повернули по Баканскому или Атакумскому ущелью.

Первый отдых Новицкого был у колодца “Богаго”, что в переводе означает “колодезь слез”. Первый переезд был громаден: более восьмидесяти верст они сделали в продолжение ночи, до восьми часов утра, по знакомым Новицкому местностям, которые были нанесены на карту еще во время его движения из Анапы, под прикрытием отряда. К полудню они прибыли на речку Абин, в аул Аббаты-Убыха, где Новицкий отдохнул, находясь под кровлею кунака, вне всякой опасности. После отдыха, в день его приезда и на другой день, Новицкий осмотрел: 1) Тоюпсукуе или “Семгорье”, прилегающее к Суджук-кальской бухте; 2) перевал из Абина в Дох, или сторону противоположную Суджук-кальской бухте; перевал из Абина же к Геленджикской бухте. На третий день они пустились в дальнейший путь, по дороге, известной под названием “Гадеготлях”, что в переводе означает “мертвое тело”. Эта дорога, в связи с “колодцем слез”, пробуждает в воображении черкесов целую легенду о давнишней борьбе общества кабардей с крымскими ханами; но здесь не место рассказывать легенду.

Не вдаваясь в подробности каждодневных переездов Новицкого, описание которых заняло бы много места, скажу только, что его путь продолжался по предгорьям, более и менее параллельным главному хребту, и он совершил его в июне и июле месяцах в продолжение тринадцати дней, осмотрев перевалы по рекам Убину и Псекупсу чрез главный хребет к Черному морю. Эти две линии, вместе с Абинской, входили в его соображения при изложении мер к покорению горцев. При проезде Аббаты-Убыха до реки Лабы и до аула бесленеевского узденя и аталыка (воспитателя) Хозретокора-Адемия — Новицкий подвергался большой опасности в двух местах, [284] а именно на реках Шиепше и Пшише. На первой, в то время, устраивалось наказным атаманом Черноморского войска генерал-майором Бескровным — Шепское укрепление. Новицкому предстояло проехать между огромной толпой горцев, окружавших это место и сражавшихся с черноморцами. Аббаты-Убых и Шеретлук-Пшемаф, вынув из чехлов ружья, начали стрелять по направлению к Шепскому укреплению; Новицкий, переводчик и остальные, по примеру их, также сделали по нескольку выстрелов в том же направлении, с целью устранить всякое подозрение к нашим проводникам. На реке Пшише случилось другое происшествие, за которое Новицкий поплатился бы дорого, если бы не был сметлив и решителен его знаменитый проводник Аббаты-Убых. Надобно заметить, что, при проезде по местам, неопасным для проводников, они пользовались гостеприимством горцев. Желая получить ночлег, они обыкновенно подъезжали к сакле по выбору проводников, вызывали хозяина или, за отсутствием его, хозяйку, и просили приюта. Встречавшие их лица, выслушав их желание, тотчас возвращались и выводили прислужников по числу приехавших гостей. Каждый из них подходил к стремени одного из гостей и принимал от него лошадь, а они, отдав коней, следовали за хозяином в кунакские приюты. Гостеприимные хозяева, вымыв у старших ноги и вообще дав им совершить “намаз”, омовение, занимаются беседой со своими гостями, разумеется, со старшими, потому что, по их обычаю, обращаться к прислуге при старших и разговаривать с ней значило бы оскорбить этим почетного гостя, что считается преступлением. Во время такого гостеприимства на реке Пшише, Новицкий, представляя из себя прислугу Аббаты, в продолжение намаза, делаемого Аббаты-Убыхом и Шеретлуком-Пшемафом, и в продолжение их беседы и угощения хозяином, приютился, по черкесскому обычаю, в уголке кунакской на корточках и, изнуренный предшествовавшим путешествием, вздремнул и выдвинул из-под себя ногу. Хотя она была обута в чевяк, но выпуклость изгиба большого пальца свидетельствовала, что она испорчена сапогом. Заметив это, хозяин обратился к почетному гостю со словами:

— “Убых! твои служитель не черкес: у него нога испорчена, сапогом”.

Новицкий проснулся, услышав возвышенный голос Убыха: “Ну да, он не черкес: он мой пленник, а может быть, и гость”. Потом, вынув из кармана Коран, он продолжал: “По [285] присягни на коране, что ты никому не скажешь о своем замечании”. Хозяин присягнул.

— “Если же, — продолжал Убых, — ты меня обманешь, то ты знаешь Аббаты: прежде ты со всею семьей погибнешь, нежели коснешься моего пленника”. В ответ на эти грозные слова, минут чрез пять, хозяин привел стройного молодого человека и сказал: “У меня один сын — вот он на лицо пред тобой; он присоединится к вам в путешествие до назначенного тобою места, и если бы я вздумал изменить тебе, то разрешаю тебе убить его”.

С их выездом от поразившего Новицкого своим гостеприимством черкеса, последовал за ними и его сын. Он постоянно ехал впереди Убыха, как бы представляя собою цель для оружия того человека, которому он был отдан как заложник в сохранении тайны.

В первых числах июля, Новицкий был на реке Лабе, у гостеприимного Бесленеева аталыка Хозретокора-Адемия. Здесь Новицкий был представлен этому почтенному старцу, как почетный гость — как русский офицер. Хозяин был, в полном смысле, мирным горцем; он часто ездил в Ставрополь к командующему войсками и был там принимаем с уважением и почетом. Между Аббаты и Хозретокором-Адемием не существовало тайн, и потому Новицкий был принят и обласкан, как нельзя более. Обед, предложенный ему, состоял из множества блюд; а более всего обрадовал Новицкого чай, которого он не видал в продолжение всего его странствования. Здесь только Новицкий узнал, что Бесленей, простившийся с ним на реке Абине, следовал за ним по Закубанью почти параллельно с его путем. Ему сопутствовали несколько наездников, отличавшихся своим удальством. Они всегда знали, когда и на какой реке Новицкий находился и где имел ночлег, и это делалось на тот конец, чтобы, в случае какой-нибудь опасности, ему угрожавшей, Бесленей со своими удальцами мог явиться на помощь.

День у Хозретокора-Адемия был проведен Новицким с пользой. Он успел привести в порядок свои путевые записки и соображал какое направление принять в остальном путешествии до истоков Кубани. По истокам рек Лабы, Урупа, Большого и Малого Зеленчуков нельзя было и думать подниматься, потому что протяжения по ним до глав наго хребта были громадны и населены обществами, незнакомыми его проводникам; а между тем Новицкого беспокоило тревожное предчувствие, как бы шапсуги не хватились за отсутствие Аббаты и не открыли тайного предприятия. Настал [286] вечер, и все, расположившись по роскошным азиатским диванам, придумывали: как лучше привести дело к концу. Часов в десять вечера, хозяин, заметив у всех наклонность ко сну, удалился, пожелав им доброго сна, и дверь за ним изнутри была заперта. Прошло не более двух часов, как послышался легкий стук в дверь. Тотчас задвижка была отодвинута, и вошел хозяин. Нельзя было не заметить тревоги в его глазах; он сказал полушепотом:

— “Вставайте и одевайтесь! но не в вашу одежду, а в принесенную сюда моим сыном”.

В самом деле, в кунакскую вошел старший сын Хозретокора-Адемия и принес с собою, по числу гостей, черкески, бурки, ноговицы и шапки совсем другого цвета, нежели какой имела их одежда. Хозяин продолжал:

— “Триста конных шапсугов, час тому назад, прибыли и мои аулы на изнуренных лошадях. Из их расспросов я узнал, что они ищут вас, и, следуя по вашей дороге, знают, какой масти ваши лошади и какого цвета ваша одежда. Я не мог сказать, что вы у меня не были, и потому отвечал: “Лица, которых и: ищите, были у меня; я их накормил, напоил и вчерашний день, под вечер, проводил по направлению к Темышбекской станице. Видя усталость шапсугов и изнурение их лошадей, я, по обычаи гостеприимства, также предложил им отдохнуть у себя, подкрепиться пищею, накормить лошадей, и, собравшись со свежими сила ми, разделиться по направлению к станицам, видневшимся на правом берегу Кубани, уверив их, что они, без сомнения, догонят вас”.

Невольно сгрустнулось Новицкому. “Неужели, — думал он, — не удастся мне укрыться от преследующей меня погони и исполнить данное мне поручение!”

Новицкий со своими проводниками скоро оделись в новые, приготовленные для них платья. Старший сын хозяина не захотел отстать от них.

— Я, — сказал он, — знаю все пути отсюда к Кубанской кордонной линии, назначьте мне станицу по вашему произволу, и я сумею проводить вас туда без всякой опасности”.

Поблагодарив искренно хозяина за его радушие и готовность помочь им в беде, Новицкий с своими проводниками, сев на приготовленных им Адемием новых лошадей, совершенно другой масти, нежели какой были их прежние, в потемках, двинулись в путь, гуськом по тропинке, избранной их новым [287] проводником. Эта тропинка, в короткое время, привела их к ручью, русло которого было плоско и наполнено мелкими камушками.

— “Мы не должны оставлять за собою “сакмы” (след от лошадиных копыт), — сказал их проводник, — “след, оставленный нами на короткой тропинке, будет изглажен по приказанию отца; теперь же, я проведу вас версты две по дну этого ручья, и сакма не будет открыта шапсугами”.

Новицкий однако требовал держаться верховьев рек Урупа и Зеленчуков, и тех именно мест, которые были покрыты лесом, чтоб им, в случае опасности, легче можно было бы скрыться от шапсугов. Последний ночлег Новицкого и его проводников состоялся на речке Малом Зеленчуке. Оттуда они проехали к каменному мосту на верховьях Кубани и направились прямо на Баталпашинскую станицу, куда и прибыли в четыре часа по полудни.

При приближении Новицкого с его черкесами к Кубани, заметно было движение казаков между вышками. После переправы через реку, Новицкому представилось занимательное зрелище. Его проводники попросили у него позволение совершить намаз. Маленькою бусолью, бывшей при нем, Новицкий показал направление юга, к которому они обыкновенно обращаются в молитвах. Бросившись на свои бурки, черкесы начали усердно молиться, и молились с полчаса. Окончив молитву, они, по очереди, подходили к Новицкому и, прижимая его к своей груди, говорили: — “До сих пор, ты был нам гость, а теперь мы твои гости!” Новицкий не мог не заметить слез на глазах своих спутников, — их тяготило предчувствие какого-то горя, которое скоро и сбылось.

Подъехав к Кубани, Новицкий обратился к казакам, собравшимся около него на берегу реки, и спросил хоперцев:

— “Дома ли полковой командир?”

— А тебе, что за дело? — отвечали казаки.

— “Я — русский офицер, — продолжал Новицкий. — Мне надобно видет вашего полкового командира”.

— “Какой он офицер! — сказала одна из находившихся тут казачек, — верно он беглый солдат, и привел черкесов, чтоб высмотреть, как лучше напасть на нашу станицу. Что вы стоите, розиня рот? Бейте его, да и этих басурманов! Разве вы не видите, что на лице этого самозванца-офицера шкура линяет!” И с этими словами казачка бросила в Новицкого камень.

Один из казаков, удержав баб от воинственных подвигов, сказал: “Да что же вы, с ума разве спятили! Ведь он [288] хочет видеться с нашим полковым командиром! Он-то лучше нас знает, что делать с этими господами”.

Новицкому немного было стыдно, что казаки так нерадушно встретили его гостей. Замечание же казачки относительно его лица было вполне справедливо: от ветра, в продолжение тринадцатидневного странствования, с лица Новицкого, в самом деле, сходила кожа; отсюда естественно ей было заключить, что он беглый солдат.

Приехав к полковому командиру, Конивальскому, Новицкий быстро вбежал в его дом, где застал гостей. Многие из них были ему коротко знакомы, но ни один не узнал его. Только полковник Конивальский узнал его по голосу, и все пошло своим чередом.

Лошади их были приняты казаками, а им самим предложили несколько комнат в доме полкового командира.

Расспросам не было конца; кроме фельдмаршала графа Паскевича-Эриванского, никто не знал о его пребывании в горах. Новицкий имел возможность успокоить несколько своих проводников, боявшихся оскорблений от казаков, и сам хозяин успокоил их, обещаясь на завтра сопровождать их в Пятигорск, где находился со своим штабом фельдмаршал.

6-го июля они приблизились к Кисловодску и прямо направились к Нарзану. Толпа посетителей, окружавшая знаменитый колодезь, при их приближении к источнику, с намерением напиться богатырской воды, разбежалась в стороны, приняв их за немирных горцев. Но находившийся здесь один из адъютантов фельдмаршала, коротко Новицкому знакомый, узнал его и, бросившись, начал обнимать. Тогда отхлынувшая толпа начала опять сбираться к колодцу и, услыхав — кто он, осыпала его ласками и расспросами.

Новицкий не мог здесь долго оставаться, и потому, сев на лошадей, в сопровождении полковника Конивальского, они пустились в Пятигорск. Там снова ожидала его сцена, поразившая его спутников-горцев. Приблизившись к гостинице, в которой квартировал фельдмаршал, Новицкий остановился у парадного входа. Оставив на улице своих спутников и передав свою лошадь одному из казаков, состоявших при Конивальском, сам быстро взошел по лестнице в залу, между двух часовых, стоявших у наружных дверей. Новицкого встретил дежурный адъютант, гвардии капитан Дик, хорошо и коротко ему знакомый. Взглянув на Новицкого, на его жалкий, оборванный костюм, и видя его в полном вооружении, Дик вскрикнул в ужасе: [289]

— “Часовые! ко мне! Как вы смели пустить этого оборванца? Вытолкайте его отсюда вон!”

Часовые, без церемонии, вышвырнули его на улицу.

Хотя Новицкому было стыдно пред своими спутниками, но делать было нечего. Новицкий попросил Конивальского провести его к начальнику штаба, и он исполнил его просьбу, сопутствуя им до квартиры полковника Гасфорта. Здесь окончились его испытания; им дана была квартира и казаки для присмотра за лошадьми.

Едва они успели расположиться в отведенной им комнате, как явился к Новицкому дежурный адъютант генерал-фельдмаршала, так неласково выпроводивший его из залы.

— “Извини, любезный Новицкий, — сказал он ему, — за мое негостеприимство; фельдмаршал наказал меня за тебя и в заключение сказал: “Пойди, сейчас найди этого черкеса Новицкого и приведи сюда!”

Придя с Диком к фельдмаршалу, Новицкий застал у него генералов Эммануэля и Панкратьева. Взглянув на Новицкого, граф Паскевич расхохотался и произнес:

— “Как тебя Бог пронес?” — Затем, обратясь к генералам, сказал: — “Знакомы ли вы с этою личностью?” Они, пожимая плечами, отвечали отрицательно, хотя, на самом деле, коротко знали Новицкого в офицерском костюме.

— “Вот это служба славная, молодецкая! спасибо тебе за нее, любезный Новицкий”, — продолжал фельдмаршал: — “о твоем подвиге будет знать Государь Император”.

Генералы ахнули от удивления и осыпали его ласками.

Слух о проезде Новицкого по землям непокорных горцев быстро разнесся по Пятигорску. Ему нельзя было показаться на улицу без того, чтобы тотчас же его не окружили посетители минеральных вод обоих полов.

На другой день он представил фельдмаршалу своих проводников. Граф осыпал их ласками и подарками. Аббаты-Бесленею, хотя и не находившемуся при Новицком, но, как главнейшему деятелю в проводе Новицкого чрез жилища неприязненных горцев, даны были: подпоручичий чин, золотая медаль на шею, 2.000 р. сер., соболья шуба, много парчи и бархату для его семейства. Аббаты-Убыху и Шеретлуку-Пшемафу даны были прапорщичьи чины, золотые медали, деньги и подарки наравне с Бесленеем. Два лица из прислуги тоже были награждены приличными их званию подарками.

На третий день, фельдмаршал пригласил Новицкого, с его [290] проводниками, к обеденному столу. Музыка, гремевшая во время обеда, привела в восторг его горцев, а ласки дам, присутствовавших при столе, окончательно очаровали их. Спустя несколько дней, дан был фельдмаршалом бал собственно для горцев. В восторге от такого гостеприимства и привета фельдмаршала, они, со всей откровенностью, сказали Новицкому: “За все то, что мы испытываем здесь, миримся со всеми несчастиями, которые угрожают нам по нашем возврате в собственные аулы”.

Дней десять оставались горцы в Пятигорске, под кровом гостеприимных посетителей минеральных вод. Наконец, они просили у фельдмаршала позволения возвратиться домой. Новицкий сопутствовал им до самой Кубани, и там, со слезами, простился с ними. Горцы сказали:

— “Приготовься, Новицкий, принять нас навсегда под покровительство сердаря (так они называли фельдмаршала): мы уверены, что нам нельзя будет долее оставаться в наших родных аулах; одного просим у Бога и пророка его, чтобы он помог спасти наши семейства... Наше бегство будет направлено на Екатеринодар”

Едва Новицкий успел привести в порядок свои путевые записки и составить маршруты для предстоящих экспедиций против тех горцев, чрез земли которых он проехал, как был получен рапорт наказного атамана Черноморского войска, генерал-майора Бескровного, что Аббаты-Бесленей и Убых вплавь переправились через Кубань и явились через Екатеринодар, спасаясь от преследований шапсугов. Когда проводники возвратились в свои аулы, то на другой день окружены были двумя тысячами всадников. Аулы их были сожжены, обесчещенные семейства взяты в плен; только Бесленей и Убых, как лучшие всадники между шапсугами, спаслись бегством в Черноморию. Фельдмаршал приказал Новицкому отправиться для принятия и упрочения быта бывших его проводников.

— “Никогда, — говорил Новицкий, — не забуду слез старика Бесленея, передававшего мне об оскорблениях, нанесенных его семейству. Напрасны были мои утешения в том смысле, что слабых женщин каждый разбойник может обидеть... После излияния скорби во всевозможных выражениях, он наконец успокоился”.

Прежде нежели прибыл фельдмаршал в Усть-Лабинскую станицу, где назначен был сбор войск для экспедиции, явился к Новицкому в Екатеринодар кисюкюйский князь Болетокор-Джамбулет. Он был дружен с Аббаты, и, узнав об их несчастии, решился предаться, со всем своим народом, русскому [291] правительству. Прийдя к Новицкому в квартиру с Аббаты-Убыхом и Бесленеем, Джамбулет сказал:

— “Твои проводники лучшие мои друзья и наездники, и потому, если они решились есть свинину, то и я намерен разделить с ними это блюдо; об условиях же перехода в зависимость русских я прошу тебя доставить мне возможность говорить с сердарем”.

Передовой отряд наш был сосредоточен на Белой речке, при урочище Мескача или “Длинный лес”. Отправился туда и Новицкий с Аббаты и Джамбулетом. При отряде находились генералы Эммануэль и Панкратьев. Новицкий передал им обоим о намерении Джамбулета. Генерал Эммануэль, как командующий войсками, отвечал:

— “Джамбулет, этот разбойник, сделал много зла в наших границах; он взял в плен целиком Есентукскую станицу, и потому, как только он явится к нам, я прикажу его повесить”.

Напрасно генерал Панкратьев уговаривал Эммануэля отменить такое намерение; он оставался непреклонен до того, что Панкратьев принужден был написать об этом фельдмаршалу, в Усть-Лабинскую станицу, и только полученное предписание остановило намерение Эммануэля. По условию, Джамбулет должен был явиться на Белую речку, чтобы участвовать в нашей экспедиции против шапсугов. Отданы были приказания по отряду, чтобы когда, в назначенный день, прибудет в “Длинный лес” отряд горцев, то цепь войск, стоявшая вокруг русского отряда, не стреляла бы по нем.

С нетерпением ожидал Новицкий назначенного часа; верховая лошадь была готова. Вдруг раздались выстрелы, усилившиеся до батального огня. Новицкий понял в чем дело, вскочил на коня и помчался к месту происшествия. Каково же было его удивление, когда он увидел, что между нашими застрельщиками и рассыпавшимися горцами открыта самая частая перестрелка. Новицкий бросился с белым платком на шапке между сражавшимися, но в разгаре перестрелки несколько пуль попали в голову его лошади и одна в его руку. Лошадь рухнулась со всех ног, и Новицкий очутился под нею, стараясь высвободиться. Джамбулет первый подскакал к нему со своими узденями и высвободил его из-под лошади. Тревога эта подняла на ноги весь отряд. Генерал Эммануэль и Панкратьев явились на место перестрелки и, узнав о происшедшему тотчас донесли фельдмаршалу в Усть-Лабу, куда Човицкий отправился в экипаже, после перевязки раненой руки, сопутствуемый Джамбулетом и несколькими его узденями. Явившись [292] в Уст-Лабу к фельдмаршалу, Новицкий просил графа принят Джамбудета, не обезоруживая его предварительно, чтоб этим способом, по черкесскому обычаю, оказать свое доверие. Фельдмаршал согласился; Джамбулет, обласканный им, дал слово служить верно русскому правительству. Беседа фельдмаршала с Джамбулетом продолжалось более получаса. Этот дикий горец, небольшого роста, широкогрудый, с оселедцем за ухом (отличительный признак почетнейших гостей адиге), при прощании с фельдмаршалом, сказал:

— “Извини меня, сердарь, если я вел себя неприлично пред высоким твоим званием; но знай, сердарь, что я в первый раз в жизни стою перед старшим себя!”

Здесь не место входить в разбор всего, что изложено в отчетной записке (Весьма желательно, чтоб наследники Георгия Васильевича Новицкого напечатали оставшиеся после него разные сведения и записки о Кавказе, составляющие богатый материал для истории края. Особенно же интересна отчетная записка, представленная Новицким фельдмаршалу Паскевичу в 1834 году, когда преемники его проектированный им план замирения Кавказа осудили на забвение. – прим. П. С.) Георгия Васильевича, по исполненному им поручению. Но ознакомить кратко с тем, что Новицким сделано на протяжении 500 верст по прямому направленно от северо-запада к юго-востоку, в стране, населенной враждебными нам дикарями, признаем своим долгом: Новицким осмотрены земли натухайцев шапсугов, абадзехов, махашев, барахаевцев и бесленбеевцев сняты маршруты нижней и верхней дорог, ведущих из Анапы в Кабарду, а также маршруты и следующих перевалов через главный Кавказский хребет с северной покатости на южную, по направлениям речек: Меснала и Цемезы в Суджук-кале (ныне Hовороссийск), по Убину и Атакогну в Геленджик, по Афипсу, Убину и Схостоку до устьев речки Чупсин, по Пикупсу до устьев речки Джугба, по речке Пчега в урочища Саше и Воордане.

Сделавши все эти маршруты, Новицкий не мог, однако, снять последние два перевала из бассейна Кубани к восточному берегу Черного моря, по речкам Сгагваше и Лабе, потому что был узнан; горцы по всем дорогам и тропинкам разослали партии для захвата его с проводниками в плен (Командуя в последствии времени полком, делая инспекторские смотры, Новицкий чуть не поплатился жизнью за путешествие в горах: черкесы, хорошо помня его фамилию, следили за ним. Раз, когда он инспектировал линейные батальоны, они устроили засаду по пути его следования, но благодаря любви солдат его полка, составлявшего конвой в опасных местах, Новицкий был спасен. Аудитор, ехавший с Новицким, при этом сострил: “В-е пр-во, нам, кажется, придется инспектировать не линейные батальоны, а черкес”. – прим. П. С.). Опасность была велика, [293] Новицкий миновал ее только благодаря способности своей снискивать дружбу и привязанность горцев и благодаря своей собственной находчивости, подсказавшей ему не возвращаться назад по прежней дороге, а пробираться к верхней Кубани, где, у станицы Баталпашинской, он переправился на правую сторону реки, за линию, как это уже и было описано выше. Кроме маршрутов, топографического очерка края и статистики черкесских племен, Новицкий представил фельдмаршалу карту, глазомерно снятую и по рассказам дополненную, с показанием границ, составлявших черкесское население, и также историческое исследование о наших мероприятиях к приведению закубанских горцев в покорность России со времени устройства Кубанской линии до 1830 года.

Трезвая критика и правдивый анализ фактов, сделанные Новицким, рисуют нам картину наших промахов, рутины, неустойчивости в идеях и целях и — да не оскорбятся тени кавказских деятелей до тридцатых годов, — поражающей близорукости во взглядах и несообразности действий с политическою жизнью горцев.

Вот, между прочим, что пришлось услышать от Новицкого. Когда, в 1792 г., самые сильные черкесские общества — натухайцы, шапсуги, абадзехи, изгнав роды своих дворян-владельцев, сделались демократическими республиками, начальники кавказской линии не воспользовались этим политическим переворотом и последовавшими за ним смутами, не взяли под свою защиту изгнанных дворян, что облегчило бы и ускорило подавление самых обществ. Вследствие этой ошибки, дворяне обратились искать покровительства и убежища у дворян черкесских обществ, живших на левой стороне Кубани, выше Екатеринодара (Выше Екатеринодара, до истока Кубани к Кубанской линии и левого берега реки, соприкасались общества мирных черкес под разными названиями: черчиней, жане, адамии, гатюкай, темиргай, мохош, бесленей и ногайцы. Общества эти передались нам в 1792 году; дворяне дали обет на верность России, расчитывая, что если их подданные, но примеру Натухая, Шепсуга и др., задумают ввести республику, то они с помощью русского войска будут переселены в наши пределы. – прим. П. С.). Эти же, в свою очередь опасаясь тоже революционного движения, по необходимости искали опоры в России, и, увлекши свои народцы за собою, образовали область мирных черкесов. Между тем, дворяне, изгнанные из своих комель, не успев восстановить себя в прежних правах, по [294] тяготясь зависимостью от покровительствовавших им дворян мирных черкесов, открыли сношение с прежними своими подданными. Удальство, знание местности, богатство и блеск оружия, большая развитость ума и, наконец, жажда к обогащению грабежами — помогли им снова овладеть движениями партий, руководить набегами и возбуждать горцев против России. Параллельно сему, паши Анапы, наставляемые из Константинополя, приняли сторону дворян, и, для восстановления их власти над народом, высылали эмиссаров и мулл с поучениями и проповедями, которые и проповедовали, что никакое общество не может существовать без высшего сословия дворян. Те же анапские паши умнейших из дворян отправляли в Константинополь; там, обласканные султаном и одаренные от него чалмами, дворяне возвращались домой с видимыми доказательствами уважения к ним потомка пророка. Народ, видя это, проникался религиозным энтузиазмом, а дворяне, ради личных интересов, не упускали случаев доказывать Порте свою признательность в ненависти и вражде к России. Ненависть дворян сообщалась народу и выразилась в том факте, что уже в войны наши с Турцией 1778 — 1791, 1806 — 1811 и 1828 — 1829 годов против нас действовали ополчения горцев, вместе с турками, чего прежде не было.

Далее известно, что по всему течению Кубани от ее верховьев до Екатеринодара, где Кубанская линия соприкасалась к мирным черкесам, были устроены меновые дворы. Цель их, безусловно благая — сблизить путем торговли дикарей с русскими и показать немирным черкесам, сколько они теряют от того, что находятся с нами во враждебных отношениях и не участвуют в торговле. Что же на самом деле происходило на меновых дворах? — Смотрителя и переводчики взимали подати с черкесов, выдавали не те предметы, которые они требовали, оставляли предметы, привезенные черкесами, без всякого вознаграждения, оттягивали плату за взятые предметы на годы и десятки лет, а потом вовсе отказывали в ней, ссылаясь на 10-летнюю давность. Проделки эти привели к тому, что немирные черкесы находили более удобным приобретать необходимое оружием и войною, чем обменом и торговлей. Совсем иначе действовала Порта: она открыла торжища — в Анапе. Суджук-кале, Геленджике и в других пунктах по восточному Черноморскому берегу до Сухум-кале: на турецкие товары установила и опубликовала таксу между горцами. Умеренность таксы, честность турецких торговцев, хорошая выручка за пленных, особенно пленниц, привлекли к торговле не только ближайшие, но и отдаленные провинции — Чечню и Дагестан. Горцы, по мере возрастающего запроса [295] турок, учащали набеги за линию, становились предприимчивее и проникали далеко в глубь пограничного русского населения. Трактат Новицкого о реке Кубани, в смысле операционного базиса, с разделением его на две части, замечательно точен и стратегически-неукоризнен. Новицкому даже и возразить нечем на то, что наша кордонная линия могла долго держаться потому только, что горцы — невежды в военном отношении, и действовали против нас порознь, в разброд. Нельзя также приговор Новицкого нашей системе случайных военных экспедиций в горы против черкесов не признать верным, и не отдать должного уважения его гражданскому мужеству за смелость, с которою он разоблачил тщету и бесплодность военных экспедиций на левый берег Кубани, а также осудил произвол начальников линий в употреблении то той, то другой системы управления. И точно, один выдвигался за Кубань укреплениями; другой начальник, его сменивший, отменял все, что было сделано его предшественником, и обращался к горцам с кротостью и ласками, испрашивая пенсионы усерднейшим из них. Не успевали горцы свыкнуться с гуманностью мер, как наехавший новый начальник линии вводил строгость, кары и лишал пенсионов, кто таковые получал. А как эта шаткость в системе действий начальствующих лиц на линии освящалась именем правительства, то горцы, не видя конца изменениям и не уясняя себе цели, а следовательно, и плана для достижения согласия, потеряли доверие к русским до такой степени, что даже и после Адрианопольского мира (1829) не верили, что подпали под зависимость России.

Фельдмаршал Паскевич не легко доверялся, редко кого из обер-офицеров, служивших в штабе, удостаивал вниманием; не менее того, доклад Новицкого произвел на Паскевича сильное впечатление. Оказалось ли совпадение в мыслях, или то, что главнокомандующий также задался идеей нового плана для действий в пространстве между Черноморией и северовосточным побережьем Черва го моря, но тем не менее Паскевич решил лично обозреть местность за Кубанью, поверить исследования Новицкого и составить план для покорения черкес, словом — приступить к тому, что было исполнено 30 лет спустя. Весною 1830 года предпринимается экспедиция за Кубань под личным начальством самого Паскевича. Экспедиционную колонну ведет Новицкий.

Экспедиция вполне удалась и сопровождалась последствиями, каких прелюде не было: шапсуги и натухайцы разуверились в недоступности своих жилищ, черкесы (кабардинцы и нагайцы) [296] первый раз с устройства линии участвовали в войне против черкесов же под русским знаменем; главнокомандующий удостоверился в основательности оценки, сделанной Новицким, предшествовавшим действиям начальников линий, осудил на забвение прежнюю войну и построил план покорения помянутых земель на следующих началах: прекратить сношения черкесов с турками; возобновить и поддержать вражду между народом и дворянами немирных черкесов; избрать и устроить новый операционный базис для наступательных действий в пространстве между Черноморией и берегом моря.

Новицкий в экспедицию 1830 года был тяжело ранен, в локоть правой руки; раненым участвовал в 10-ти перестрелках с горцами и оставался при отряде до окончания экспедиции.

За рекогносцировку окрестностей Анапы и подготовление данных к поселению Дунайских казаков, Новицкому объявлена благодарность в приказе войскам Кавказского корпуса, а за секретный обезд земель натухайцев, шапсугов, абадзехов, черчиней и других черкесских народов, составление карты края и маршрутов для экспедиций — произведен в капитаны и переведен в генеральный штаб, 30-го октября 1830 года. Военной академии в ту пору не было; генеральный штаб комплектовался случайно, переводом офицеров из всех родов оружия. Выбор, конечно, падал на лучших по образованию, способностям и трудолюбию офицеров. Все эти качества с избытком совмещались в Новицком; главнокомандующий знал его лично за отличного офицера уже в 1829 году и приказал прикомандировать к штабу Кавказского корпуса для несения службы офицера генерального штаба; недолго однако он оставался в Тифлисе. Выполнение плана должно было начаться с 1831 года, почему, с раннею весною того года, в Черномории сосредоточено два отряда; один посажен на суда в Анапе и отвезен в Геленджикскую бухту, а другой собран у Екатеринодара, переведен за Кубань в Ольгинское укрепление. Геленджикскому отряду назначено строить форт, а Ольгинскому насыпать тет-де-пон, разработать дороги по р. Абину и Атакагау чрез главный хребет на 75 верст до Геленджика и по дороге устроить промежуточное укрепление, а между ним и крайними укрепленными пунктами башни, одновременно с возведением укреплений и башен, должны были строить казармы и жилые дома. В течение зимы, в Ростове искуплен лес и прочие строительные материалы, наняты плотники и мастеровые, и все это раннею весною перевезено к Геленджику и Ольгинскому тет-де-пону. К экспедиции, по примеру [297] 1830 года, предписано привлечь ополчение, собранное из всех мирных черкесов, и пригласить к участию с нашими войсками дворян трех демократических обществ (натухайцев, шапсугов, абадзехов) с тем, что все пленные, приобретенные ими при содействии наших войск, будут обращены в подданство их на тех же основаниях, как они владели подданными до 1792 года.

Действительно, весною одна бригада 20-й дивизии начала постройку Геленджикского форта, а другая — Ольгинского тет-де-пона; работы кишеди; участие капитана Новицкого в трудах войск было живое и деятельное; но вдруг граф Паскевич отзывается в Польшу; с его отъездом и весь план рушится; а между тем он был глубоко задуман: укрепленною дорогою от Ольгинского тет-де-пона до Геленджика отрезывались натухайцы от шапсугов; дорога эта, протяжением на 75 верст, принималась за операционный базис вместо Кубани; с нового базиса действовали бы три колонны: береговая или левая от Геленджика, правая от Ольгинского тетде-пона, средняя от возведенного на базисе укрепления, — все три в направлении к Анапе; углубляясь в земли натухайцев, колонны сближались, легко могли очищать местность от аулов и истреблять хлеба в стороны на 15 — 20 верст. Если бы, при том, кто-либо из натухайцев и не был замечен, то одно уже впечатление страха побуждало бы скрытно прорываться чрез базис на юго-восток, к шапсугам. Можно утвердительно сказать, что те же колонны, на обратном их следовании от Анапы к базису, не встретили бы неприятеля; таким образом в одну экспедицию натухайцы или покорились бы, или были изгнаны, земли их делались открытыми для колонизации; турецкие суда и торговля лишались притона в двух важных пунктах — Суджук-кале (Новороссийск) и Геленджике; Анапа освобождалась от постоянной блокады горцев, гарнизон ее делался свободным для службы в поле; освобождались также Таманский округ от нападения горцев, а черноморские казаки от службы на нижней Кубанской линии; новая колонизация свободно могла осаживаться на всей площади от Анапы до линии Ольгино-Геленджик. Та же самая линия; как устроенный базис, могла служить основанием к покорению шапсугов и для дальнейшего очищения земель на юго-восток по обеим сторонам хребта, а, при надобности, база могла бы быть перенесена на р. Убин или Афипс, с проложением, само собою, и дороги от Кубани чрез хребет до моря. Продолжая и далее переносить, таким образом, базу и открывать сообщения Кубани с морем, Имеретией и Мингрелией, успели бы в короткое время в землях по обоим [298] склонам северо-восточной части Кавказского хребта надежно упрочить владычество России.

Останавливаю внимание читателя на последствиях экспедиции за Кубань 1830 года, чтоб видеть, что Георгию Васильевичу Новицкому принадлежала в ней значительная доля и участия и вечной доброй памяти. Его честный труд и полезное служение России на Кавказе в свое время оценены по достоинству лично знавшим его и уважавшим князем Варшавским. Инсуррекционные движения в населении по черноморскому побережью в настоящую войну (1877) и затруднения, встреченные нашими войсками в сообщениях чрез Кавказски хребет, по непроложению чрез него дорог, конечно, не имели бы места, инсуррекция не могла бы длиться, а турки свободно выбрасывать свои войска на берег и грабить побережные города, — если б, по отбытии с Кавказа Паскевича, новое начальство продолжало выполнение плана, в котором Новицкому принадлежал весь труд подготовки данных и мужество высказать истину, не смягчая ее и не страшась неудовольствия от сильных лиц той эпохи.

Велика была скорбь Новицкого, когда он увидел, что, с того же 1831 года, все приготовленное прежде с потерею многих жизней, затратою издержек и затруднениями начало рушиться; в течение месяца упразднены укрепления на рр. Шепше, Псенофе, Гсоге, Сагваше и Лабе; патухайцы, шапсуги и абадзехи, устрашенные экспедициею 1830 года и приготовлениями к экспедиции 1831 года, ободрились, стали упорствовать в сопротивлении, и, объясняя последовавшую перемену покровительством Аллаха, сделались дерзкими, отдались фанатизму, вняли пропаганде. Мирные черкесы и дворяне республиканских народцев, в видах восстановления своей чести в глазах их подчиненных и снятия с себя позора двуличия, предались отчаянным набегам; они проникают за линию, грабят русские поселения, увлекают пленных и угоняют скот. В противодействие хищничеству закубанцев, с нашей стороны, в те же годы — 1831, 1832 и 1833, — с верхней линии Кубани также участились экспедиции с целью истребления аулов, даже мирных черкесов, замеченных в общении с немирными; таковы были экспедиции Фролова, Засса, не всегда, правда, удачные, но постоянно блистательные по реляциям и доведшие раздражение горцев до maximum'a. Противоположно тому, со стороны Черноморы, т. е. на нижней части кубанского базиса, в те же годы, все действия ограничивались исключительно пассивною обороною линии; только один раз, Вельяминов дозволил Новицкому с небольшою партией сделать набег [299] на р. Абин для освобождения семейств его проводников — Аббаты, повергнутых с отъездом Паскевича в нищету.

С изменением плана операций с нижней Кубани миновала надобность и в Новицком. Начальник Кавказской области, генерал Вельяминов, откомандировал его в Анапу, в строительный комитет по водворению переселенцев. В это время, вместо Дунайских казаков, около Анапы задумали селить казаков, высылаемых из Малороссии; проживая в Анапе, капитан Новицкий и тут оказал великую услугу колонизации своим участием и смелым протестом. Он представил по начальству рапорт, в котором выставил: что предположение Паскевича приготовить жилища для переселенцев и обеспечить их от горцев — не исполнено, домов не выстроено, окрестности Анапы в настоящем положении подвержены набегам, в крепости нет пресной воды, продуктами она снабжается из Черном мории, — вследствие чего переселение, при таких условиях, малороссиян было бы равносильно поголовному их истреблению. В письме своем командиру войск Кавказского корпуса, барону Розену, он просил уважить его доводы и мольбу о спасении малороссиян от погибели, отменив поселение их в окрестностях Анапы. Настойчивость Новицкого увенчалась полным успехом: вызванным из Малороссии 130-ти семействам приказано остаться в Черномории, а высылка прочих казаков, по сношении с князем Репниным (харьковский генерал-губернатор), прекращена. Заготовленный для построек лес частью сгнил, а частью сожжен натухайцами, которые, зная его назначение, беспрерывно покушались на истребление его огнем. Так завершилось выполнение плана Паскевича в целости; в отрывочном же виде, что из него позаимствовано, то едва ли не было самым худшим: такова постройка фортов, по примеру Гиленджика, по восточному берегу Черного моря. Форты эти между собою не имели берегового сообщения и сообщений с Кубанскою линией; десять лет спустя, горцы истребили гарнизоны и овладели фортами, а еще 10 лет позже — мы и сами уничтожили береговую линию, в 1853 году, при открытии Восточной войны.

Верный долгу, капитан Новицкий, по отъезде Паскевича, продолжал сношения с черкесами, отыскивал и рекомендовал преданных горцев, хлопотал о вознаграждении их содержанием чинами, с помощью одних привлекал других на нашу сторону, устраивал среди немирных русскую партию; преданные нашему делу горцы служили ему шпионами, лазутчиками, доставляли сведения о поведении мирных, о сношениях их с немирными, предваряли о приготовлениях к набегам, а иногда и сами, соединяясь [300] в партии человек по 300, делали вторжения в земли шапсугов и других немирных черкесов. Он же занимался собиранием сведений о черкесах, водворял, где нужно было, согласие, и поднимал дух для совместного действия с нашими войсками в экспедициях; по его же представлению, семейства горцев, преследуемые у себя за преданность и службу русским, переселяемы были в Черноморию.

Одновременно с тем, как Новицкий выручал из беды своих земляков-малороссов, он просил князя Варшавского перевести его к себе на службу. При письме Паскевичу приложена была записка с исследованием отношений закубанских народов к русским; отношения эти не более 40-ка лет назад были если не вполне дружественные, то совершенно мирные; в объяснены причин перерождения их во враждебные, Новицкий, хотя и сам малороссиянин, но запорожцев не щадит, обличая их в том, что они первые начали делать вторжения в земли соседей, предавались хищничеству, грабежам и посеяли семена обмана, вражды, кровомщения и ненависти. В другой записке, Панкратьеву, Новицкий говорит, что построение Геленджика привело черкесов к тому, что они сидят тихо, в 1833 году даже вовсе не предпринимали сборов для вторжения к нам; лишенные пунктов меновой торговли с Турцией и не мало теряя на том, они уже присылали депутатов с просьбою принять их в подданство России, а что бы было, если б план его светлости приведен был в исполнение во всей его полноте?

В 1832 году Новицкий, на вакансию, произведен в подполковники, в 1833 году назначен в главную квартиру действующей армии в Варшаву.

В 1834 году, октября 31-го дня, Георгий Васильевич назначен исправлять должность обер-квартимейстера 3-го пехотного корпуса, а в следующем году, с производством в полковники, утвержден в ней высочайшим приказом.

Г. Киев.

П. М. Сакович.