ВОСПОМИНАНИЕ О КАВКАЗЕ 1837 ГОДА

I.

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ КУБАНЬ. — СОСТАВ ОТРЯДА. — ПРОЩАНИЕ. — ВЫСТУПЛЕНИЕ В ПОХОД. — НОЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ. — ПЕРВАЯ СТЫЧКА.

В Черномории, верстах в пятнадцати от Кубани, в станице М. расположена была батарея, где я служил. Командир батарей был старый Кавказский ветеран, капитан Ш. Георгиевский крест на груди и голова убеленная сединами, заставляли уважать заслуги маститого воина столько же, как и прямые честные правила его.

С нетерпением ждали мы похода за Кубань, [4] и двадцать-первого апреля, на третий день Пасхи, после молебна, выступили в путь. Я помню те минуты благоговения, когда священник, благословляя нас, окроплял святою водою; когда пение святых гимнов разносилось торжественно по воздуху, и солнце так радостно сияло, и орлы так высоко вились над нами!

Помню, как на черных лицах Кавказских воинов, закаленных и солнцем востока и огнем бивуаков, отражалось полное умиление Христианина, и торжественное спокойствие воина, идущего на битву!..

К вечеру того же дня мы переправились через Кубань по мосту из лашкоутов, обороняемому Ольгинским укреплением; там на другом берегу расположились мы лагерем, куда скоро собрался и весь отряд, назначенный для экспедиции.

Этот отряд был не велик: три регулярных полка пехоты, и, помнится полков шесть пеших Черноморских казаков; шестнадцать орудий легкой артиллерии, восемь горных единорогов и столько же маленьких (когорновых) мортирок; так что весь отряд простирался тысяч до девяти. Из кавалерии была только сотня линейных казаков, составлявших охранную стражу начальника нашего, генерал-лейтенанта Вельяминова.

До девятого Мая отряд стоял лагерем, [5] занимаясь ученьями и изредка конвоируя транспорты съестных припасов, отправляемых в наши два укрепления, Абинское и Николаевское, построенные в горах, — первое в двадцати-пяти, а второе верстах в сорока от Кубани.

Наконец девятого мая, в шесть часов утра, мы выступили в экспедицию. Я находился в арьергарде, и потому был свидетелем самых трогательных картин прощания: множество семейств провожало нас; женщины и дети плакали, благословляли мужей своих, отцов и братьев; благословляли их образами, святою водою, молитвами и горькими слезами! Конечно, многие из них предчувствовали, что это было последнее прощание их, последние объятия!..

Какой-то седой старик поднес и ко мне образ Николая Чудотворца, благословил им, и дал приложиться; с благоговением поцеловал я святую икону, и отблагодарив доброго старца, пустился в опасный путь.

Мы не имели с собой повозок, кроме транспортных, назначенных остаться в Геленджике, мимо которого должно было проходить; все же наши припасы помещались на вьюках, собрание которых представляло забавное зрелище: навьюченные лошади, с привязанными на них крикливыми курами и петухами; огромные верблюды, как-будто с целыми домами на спинах; наконец даже смирные коровы, с вьюками, [6] достоянием солдат и денщиков, потом стада разного скота для продовольствия отряда, и все это перемешивалось, шумело, мычало, разбегалось в стороны, словом беспорядок был ужасный, пока все не устроилось по правилам военной дисциплины.

День выступления нашего был прекрасен: небо чисто, солнце в полном блеске, и воздух напитан благовонием. Отряд шел по широкой степи, где волновалась густая трава, пестрели цветы, и радостно порхало множество птиц и насекомых.

Мы взяли направление прямо к Абинскому укреплению; но на половине пути свернули налево, обогнули густой лес, обитаемый воинственным племенем Шапсугов, которые всегда нападают на наши отряды, проходящие мимо, и пошли вдоль леса к горам.

Прекрасное зрелище представили нам Кавказские горы! Высоко возносились они к небесам, и длинным поясом рисовались на горизонте; а далее, в бледной перспективе, едва заметно оттенялись как будто розовою тенью ледяные великаны! Мы любовались и шли вперед. На этот раз, кажется, Шапсуги обманулись в предположении своем, ожидая нас, как всегда, с другой стороны леса: ни одного выстрела не было из лесу, и только смешанный шум отряда глухо отдавался в нем. [7]

Уже смеркалось; мы были жестоко утомлены и голодом и зноем, и с величайшим удовольствием получили наконец приказание занять показанные позиции для ночлега. Но едва бивуак раскинулся по долине, и запылали огромные костры, как получено приказание быть тотчас готовым к выступлению, двум батальонам пехоты и четырем орудиям артиллерии.

Наш сбор не долог; через четверть часа небольшой отряд был уже в походе, но мы не знали куда идем; командовал нами полковник А. Было ужасно темно; майские ночи востока не схожи с нашими, северными. Отряд шел скоро, но с величайшею осторожностью; нелепо было сохранять совершенную тишину. Этот мрак, эта скрытность, заставляли ожидать чего-то необыкновенного; глубокая тишина в отряде и вокруг, придавала нашему походу какой-то таинственный характер. Наконец мы увидели, что подвигаемся к лесу, мимо которого шли днем; впереди нас ехали проводник Черкес с двумя линейными казаками и начальником отряда. Чем ближе мы подходили к лесу, тем были осторожнее, и тем шли тише. Вдруг далеко в лесу раздался лай собак; это было признаком близкого жилья, и теперь мы ежеминутно ожидали нападения неприятеля. Впереди шло два взвода стрелков и два орудия; и [8] все это молча, тихо; но тут мы как-то наткнулись на стадо скота, который пасся у опушки леса; в темноте мы его не заметили. Испуганные животные рассыпались во все стороны, кинулись в середину нашей колонны, между орудий, и произвели не надолго большой беспорядок в отряде.

Едва мы подошли к опушке леса, и готовились занять ее, как вдруг раздались выстрелы, засвистели пули, и пронзительные «гики» разнеслись по густому лесу, повторяясь во всех направлениях.

С криком «ура!» стрелки бросились в лес и рассыпавшись по опушке, заняли ее.

Тут все замолкло; неприятель не осмелился нападать, не зная сил наших; а мы подвинулись вперед по дороге к реке, через которую нужно было сделать мост для переправы на другой день утром главного отряда, что и было целью нашего ночного похода. Мы стояли спокойно; а едва забрезжилась заря, рота саперов занялась работою, и скоро переправа была совершена.

Рассвело, а неприятель не покушался атаковать нас; изредка только, кое-где, дробился выстрел, и потом эхо снова умолкало, укрываясь вместе с горцами в чаще густого леса.

Между-тем, с рассветом, главный отряд [9] снялся с бивуака и пошел для соединения с нами.

Тут надобно заметить особенность порядка, в котором войска обыкновенно двигаются и сражаются на Кавказе: небольшой авангард (обыкновенно батальон пехоты и два орудия артиллерии) впереди; за ним в известном расстоянии, то есть, на ружейный выстрел, идет главная колонна; потом обоз или вьюки, и наконец арьергард, состоящий также из батальона пехоты и двух орудий артиллерии; все это окружается четырьмя густыми цепями стрелков, переднею, заднею и двумя боковыми: они подкрепляются резервами, идущими возле них, а каждая цепь отстоит от главной колонны на полтора ружейных выстрела.

В таком порядке отряд всегда двигается между гор; и если, (как это почти всегда случается), ущелье так узко, что боковые цепи стрелков, идя по краям его, сближаются с колонною менее чем на полтора ружейных выстрела, тогда они занимают ближайшие горы, чтобы неприятель с них не мог вредить колонне своими выстрелами. Для усиления цепей придаются им трех-фунтовые единороги и маленькие мортирки, а иногда и легкие орудие, если местность дозволяет.

В таком-то порядке и теперь отряд [10] двигался к лесу. Множество Черкесов верхами гарцевало вокруг; но дело не завязывалось, потому, что горцы не охотники меряться с нами на открытом месте; горы и овраги — вот стихии для храбрости их; там они имеют все преимущество над нами в знании местности и в своем умении пользоваться ею.

Скоро однако же колонна начала подходить к лесу, уже занятому нами накануне, и едва авангард приблизился к нему, как сильные залпы из множества ружей дружно встретили его. Надо было выдвинуть отряд артиллерии, и после нескольких картечных выстрелов, засверкал наш штык, грянуло «ура!» и лес был занят вторично.

По мере того, как отряд подвигался, перестрелка усиливалась и скоро сделалась общею в левой цепи и в арьергарде. Ружейные выстрелы дробились по лесу, картечь сыпалась, ядра гудели, деревья с треском валились, и беспрерывное «ура!» смешивалось с пронзительными гиками Черкесов, беспрестанно отвсюду бросавшихся в шашки!

Пять часов сряду огонь не прекращался; едва он утихал в одном месте, как усиливался в другом. Пять часов мы проходили лес, наполненный аулами, которые Черкесы защищали отчаянно. [11]

Между тем зной и дальний переход утомили людей, и потому мы сделали небольшой привал, после которого отряд двинулся к Абинскому укреплению, куда мы пришли уже поздно вечером, и расположились бивуаком.

II.

АБИНСКОЕ УКРЕПЛЕНИЕ. — ПЕРЕХОД ДО УКРЕПЛЕНИЯ НИКОЛАЕВСКОГО. — ПОХОД В ГЕЛЕНДЖИК. — БИВУАК У ГОРЫ НИКО. — ВИД ЧЕРНОГО МОРЯ. — АЛЕКСАНДРИЯ. — ГЕЛЕНДЖИК.

Абинское укрепление стоит у входа в горы, на речке Абине. Это одно из значительнейших, построенных нами в неприятельской стране Кавказа.

Высокие земляные брустверы, увенчанные турами, промежутки которых образуют бойницы, глубокие рвы вокруг, и фасы, хорошо обороненные крепостною артиллериею, стоящею на барбетах и в амбразурах, делают это укрепление неодолимым для горцев, не имеющих здесь артиллерии, и незнакомых с нашими правилами военного искусства.

Быстрая река Абин, протекающая возле самой крепости, снабжает гарнизон вкусною и здоровою водою. Вокруг, на небольшом пространстве, разведены огороды, доставляющие необходимую зелень гарнизону, который не может [12] безопасно удаляться от крепости далее полуверсты; впрочем, эти хозяйственные заведения очень не велики. Гарнизон состоит из одного батальона пехоты, имеющего здесь постоянное пребывание. Казармы для гарнизона деревянные, удобные для помещения.

Эта оседлость показалась нам скучною. В продолжении целого года, изредка только гарнизон видится со своими, Русскими, когда отряд проходит мимо, в экспедицию, или приводит под своим конвоем транспорт со съестными припасами для войск укрепления. Но тамошний гарнизон привык к уединению своему столько же, как и к неприятелю, беспрерывно окружающему крепостные валы.

Здесь вблизи мы видели несколько колодцев черной нефти; а потому можно думать, что между многими предполагаемыми богатствами Кавказских гор, есть и каменный уголь.

Оставя раненых в госпитале укрепления, на другой день рано утром, весь отряд двинулся далее в горы, к другому нашему укреплению, Николаевскому. Узкое ущелье и частые нападения неприятеля на левую цепь нашу, принуждали занимать стрелками все близлежащие боковые горы. Справа они высоки и зелены; обрывы их круты и каменисты: на отлогости же раскинулась серебряною лентою дорога, проложенная нашими войсками для удобности движения. Эта дорога, [13] пролегая по известковому грунту, блестит на солнце, и опушаясь зеленью, придает чрезвычайно красивый вид горе, по которой теперь тянулась цепь стрелков и тихо двигались орудия, отзываясь изредка громкими выстрелами. Слева высилась цепь гор с лесистыми вершинами и с пологостями светлой зелени, где сверкали штыки и блестели орудия. Горцы часто, из засад встречали нас метким ружейным огнем, и бросались в шашки; но штыки и картечь давали всегда перевес нашей силе, и к вечеру отряд остановился на площадке в ущелье, возле небольшого укрепления Николаевского.

Это укрепление еще менее Абинского; здесь всего две роты гарнизона, а вокруг враги еще более хищные, также из племени Шапсугов. Построено оно как и первое, и подобно ему обороняется артиллериею.

Двенадцатого Мая отряд двинулся далее к Черному Морю, куда надо было достигнуть через высокий хребет горы Нако. Здесь природа была прекрасна, величественна. Смотрите на эти горы: одна выше другой, одна великолепнее другой, и как разнообразны!.. Вот самая высокая, с открытым, ясным челом, с важною осанкой; она царствует над всеми; она как будто ближе всех к прекраснейшему небу, [14] как будто радуется, весело красуясь в своей роскошной, светло зеленой одежде! Вот другая... как мрачен ее вид! Она покрыта густым лесом ветхих дубов, и как бы пробуждаясь иногда от дремоты, лениво колышет своими зелеными кудрями. Это вечная, тайная дума на мрачном челе! А это длинное ущелье? С одной стороны крутой обрыв, где картинно извиваются выдавшиеся корни деревьев, растущих на горе, и дико чернеют камни. С другой, высится отлогая гора; на ней, то темно-зеленые купы деревьев, то светлеющие нужной зеленью красивые поляны! Внизу ущелья шумно бежит по камням быстрая речка.

Бивуак наш у подошвы горы Нако был прекрасен. Солнце уже закатывалось и скоро одни лишь самые высокие вершины гор были освещены его лучом.

Они горели золотом, как бы святые кресты на храмах, воздвигнутых рукою Всевышнего в стране, где во мраке ущелий гнездится язычество, с варварством!.. Скоро потухло это величественное сияние, и глубокая тень, раскинувшись по горам, мраком спустилась в ущелья, и какою-то грустью залегла в душу. Тогда на небе замерцали звезды, и явилась новая, таинственная картина.

На площадке, где раскинулся наш бивуак, [15] разбросаны были роскошные дубовые рощи, в тени которых образовались разнообразные группы усталых воинов. Когда смерклось, разлились зарева костров, и темные, высокие горы, занятые нашими войсками, осветились огнями в несколько ярусов! Пламя придавало зелени их прекрасный цвет; ярко печатлелись красивые купы деревьев на мрачных горах, резко рисовавшихся на небе, ясном и величественном.

Смешанный, однообразный гул носился над станом нашим, вместе со столбами густого дыма, вместе с миллионами искр. Изредка только треск свалившегося, подрубленного дерева, и громкий хохот весельчаков солдатов, мгновенно раздавался, и умирал в общем гуле! На высоте одной из гор была поставлена заревая ракета, и когда настал урочный час, высоко взвилась она, ярким огненным столбом блеснула на черной горе, погасла, и стало еще мрачнее! Пушечный выстрел загрохотал, эхо отозвалось ему в далеких ущельях и смолкло. Огни погасли, песни затихли, и только кое-где по горам высоко мелькали молнии ружейных выстрелов.

На утро, с зарею мы выступит в дальнейший путь. Отряд стал подниматься на гору Нако, по узкой, неудобной дороге. Цепи стрелков занимали боковые крутые горы, на которые они должны были беспрерывно взбираться, [16] чтобы спустившись с них, подниматься на другие.

Гора, на которую всходила главная колонна, высилась над бездною, где глубоко шумел ручей, пенясь каскадами, и подмывая ветхие, нависшие над ним дубы; с боков с шумом валились камни, и зацепляясь за деревья, вырывали их и увлекали в бездну. Огромные корни, иссохшие пни и обгорелые, раздробленные дубы, перемешавшись грудами, придавали дикий вид глубокому ущелью, над которым по узкой тропинке тянулся наш отряд.

Наконец мы выбрались на прекрасную дорогу, проделанную нашими войсками вдоль покатости горы; поднялись по ней высоко, и вдруг перед нами развернулось Черное Море. Далеко синело оно, а еще дальше блестящею полосой сливалось с ясным небом. По зеркалу его солнце роскошно сыпало золотые лучи свои!.. Тут не было конца: и взор и мысль терялись в беспредельности, исчезавшей в каком-то необычайном свете и моря и неба...

Отважно над морем высились крутые горы, отражая каменною бронею набеги его волн; отважно неслись над пучиной окриленные корабли и глубоко бороздили взволнованную поверхность моря. То были Русские корабли, и Русский же штык грозно сверкал теперь на вершинах [17] гор, опоясывавших восточный берег Черного моря.

С этой стороны море чаровало душу; с другой, не менее прекрасны были горы: широким амфитеатром разнообразно высились они, красуясь друг перед другом! И тут было как-бы море, на котором горы казались громадными волнами! Удаляясь постепенно, они терялись в светло-розовой дали, едва рисуясь на очаровательной синеве неба. А вблизи, внизу, чернели глубокие ущелья и шумели мрачные дебри!..

Отдохнув на горе, отряд стал спускаться к морю. Левая сторона дороги составляла каменную стену, вышиною сажени в полторы. Этот камень — глинистый шифер: он принадлежит к второзданным породам, и расположен правильными наклонными слоями: поверхность его прикрыта землею, не более как на один фут. Таково образование этой западной отрасли хребта Кавказских Гор.

Таким образом скрытая, на некоторую глубину, покатость горы Нако образовала прекрасную дорогу, как-бы природное шоссе, имеющее с одной стороны стеною самую гору, а с другой камни, сложенные также в виде стены, вышиною фута в два с половиною и толщиною в три.

Из нашего укрепления Александрии, [18] построенного под горою на берегу Черного Моря, куда мы теперь спускались, часто видают Горцев, приходящих толпами дивиться этой горе.

Три четверти часа спускались мы к укреплению Александрии.

Черное Море величественно издали, и великолепно здесь вблизи: поверхность его прекрасного синего цвета, с легким зеленым отливом; от берега на несколько сажен вдаль, при блеске солнца, разливаются и играют в воде все яркие цвета радуги. Когда же легкий ветерок бороздит поверхность ее, то мелкие, разноцветные волны покрывают море ослепительным бриллиянтовым блеском.

Игра цветов на поверхности воды у берега происходит, вероятно, от того, что дно моря, виднеющееся сквозь прозрачную воду, усеяно на некоторое расстояние небольшими разноцветными камнями, из которых иные поросли зеленью (что согласно и с объяснением Араго о различном цвете морской воды).

Едва отряд остановился для отдыха, как уже множество охотников купалось в море, освежая усталые члены.

Еще при спуске с горы виднелось у самого моря укрепление наше — Александрия; теперь мы расположились бивуаком возле него.

Это одно из самых малых укреплений [19] наших на берегу Черного Моря; в нем гарнизон состоит из роты пехоты и нескольких пехотных орудий. Открытая местность вокруг на расстоянии двух верст, обеспечивает гарнизон от нечаянных, скрытных нападений Горцев. И здесь вокруг крепости виднеются мирные труды жильцов ее, следы оседлости, — разведены небольшие огороды. Мелкая речка, текущая возле крепости, доставляет ей здоровую воду.

Александрийская бухта чрезвычайно обширна, вдается широким овалом в берег; но не довольно защищена со стороны моря. Укрепление построено на левой стороне ее.

Хотя климат у Черного моря вообще хорош, но и к нему надо привыкнуть и беречься, потому что временно, то есть осенью, здесь свирепствуют желчные, истребительные лихорадки.

При переходе нашем от последнего бивуака за горою Нако до укрепления Александринского, потеря наша ранеными и убитыми была очень незначительна; потому что на этой дороге вовсе нет аулов, которые обыкновенно защищаются Горцами с большим упорством; притом же этот путь уже очень знаком нашим войскам.

Дорога от Александрии до Геленджика лежит между двух хребтов гор; один из них тянется вдоль по самому берегу, заслоняя море [20] отвесною стеной; изредка раздвинувшись, он позволяет взглянуть на раздольное море, которое тут выказывается чудною картиной в раме гор и неба!

По левую сторону высится другой хребет. От Александрии он начинает расти и против Геленджика высота его весьма значительна, так что часто вершины скрываются в облаках. Эти высокие голые горы, куда упирается взор, составляют чудную противоположность с безграничною гладью моря!

Осьмнадцать верст, отделяющие Александрию от Геленджика, мы прошли в несколько часов и, четырнадцатого Мая, в полдень были уже на месте.

Крепость Геленджик есть складочное место провианта и военных припасов, как для отряда, делающего экспедиции, так и для других укреплений построенных на берегу моря.

Обширная бухта, далеко вдающаяся в берег, и замкнутая в море двумя высокими мысами, дающими ей очертание лиры, глубока и безопасна от сильных бурь, часто волнующих Черное море; потому-то эта бухта любима моряками и посещаема ими столько же, как и купеческими судами, доставляющими гарнизону все нужное для жизни, а иногда и для роскоши. Эти посещения оживляют общество отчужденных жителей крепости. [21]

В самом укреплении, кроме казарм, комендантского дома, и нескольких лавок с товарами, есть нечто в роде запасного Адмиралтейства, где хранятся канаты, снасти, паруса, и другие потребности флота. Укрепление построено на левой стороне бухты (смотря с берега); на берегу видна деятельность небольшого приморского города.

Здесь вы встретите и Русского и Турка, и Армянина и Итальянца; сюда приезжают они торговать и запасаться чистою, прохладною водою, из ключей вокруг крепости, и здесь же часто ищут спасения от ужасных бурь на Черном море.

Кругом Геленджика разведены большие огороды, красуются веселые рощи с маленькими садами, пасутся стада, и все как-то заставляет забывать что живешь в стране неприятельской; только вечером, когда поднимается мост, на цепях перекинутый через ров, запрутся ворота, и удвоится стража, вспомнишь, что здесь безопасность и удобства мирной жизни покупаются ценою бдительной осторожности.

Среди громадных гор с одной стороны, и в виду беспредельного моря с другой, Геленджик кажется крошечным гнездом муравьев, толкущихся у берега моря. Дивишься, как бурные волны не зальют его? Как буйные ветры гор не сбросят его в море! Силен человек и среди могучей природы! [22]

III.

ПОХОД. — РЕМОНТИРОВКА. — ЗАНЯТИЕ НОВОГО МЕСТА НА БЕРЕГУ ЧЕРНОГО МОРЯ. — КАРТИНЫ ПРИРОДЫ. — ХАРАКТЕР ВОЙНЫ. — ГОРЦЫ. — ЗАЛОЖЕНИЕ УКРЕПЛЕНИЯ. — ФУРАЖИРОВКА. — ВЫСАДКА. — БИВУАЧНАЯ ЖИЗНЬ.

Запасшись провиантом и зарядами, отряд выступил на другой день утром в дальнейший поход.

Теперь предполагалось занять и укрепить новое удобное место на берегу моря, у речки Пшады.

Берегом моря, как я выше говорил, по причине глубоких обрывов, отряду нельзя идти, и потому должно было углубиться в горы, и пробраться к морю через высокий хребет; места, по которым нам должно было проходить теперь, никому еще не были знакомы и потому, не полагаясь на проводника Черкеса, генерал Вельяминов; для предосторожности, пошел сам с небольшим отрядом вперед, осмотреть дорогу, и узнать, может ли артиллерия пройти через хребет гор? Прочие войска остались бивуакировать на небольшой площадке в ущелье, верстах в двенадцати за Геленджиком. Горцы, сбираясь часто на вершинах гор, оставались пока спокойными зрителями нашего бивуака, который был для них еще нов, но скоро и они ознакомились с ним покороче.

Через сутки, после небольших стычек с неприятелем, Генерал Вельяминов возвратился [23] из своей рекогносцировки, и как дорога для движения артиллерии оказалась неудобною, то большая часть орудий была отправлена обратно в Геленджик, для доставления морем к месту, которое предполагалось занять.

Двадцатого Мая весь отряд выступил в дальнейший путь.

Тут Горцы стали почти беспрерывно провожать нас внезапными нападениями. Искусно пользуясь местностью, вовсе нам незнакомою, она часто из засад встречали нас меткими залпами ружейного огня, или бросалась с шашками в руках на цепи стрелков, с величайшим трудом взбиравшихся на горы. Местность часто не дозволяла действовать артиллерии, которая здесь есть лучшее средство для отражения дерзких нападений Горцев. Но потеря наша была незначительна, когда мы уже добрались до высокой горы Вуордови, через которую должно было переправиться. Позднее время дня и потребность отдыха заставили нас остановиться здесь на ночлег.

С рассветом другого дня отправлен был небольшой отряд, под командою артиллерии полковника Б–ра, для разработки дороги, по которой бы можно было подняться на гору. Знание дела и распорядительность храброго полковника увенчались полным успехом, несмотря на сильное сопротивление Горцев, собравшихся уже в [24] большом числе для защиты своих аулов, во множестве рассеянных по ущелью за горой.

Часов в восемь утра и главный отряд наш двинулся вперед.

До сих пор нам не встречались еще такие дикие и вместе прекрасные места. Здесь рука человека не прикасалась еще к тому, что так дивно устроила сама природа. Здесь природа не игрива, но могущественна, угрюма и величава. Высокие горы или опоясывались густым лесом, или упирались крутыми скалами в ущелье, где шумели быстрые горные ручьи, стремясь то под сводами огромных камней, поросших мхом, то подмывая мохнатые корни дубов. Местами громоздились обломки скал, деревья, раздробленные молнией, и чернели обгорелые пни. Иногда на поляне встречался густой лавр, и взор покоился на его роскошной зелени. То пышною гирляндою вилась эта зелень вокруг молодого стебля своего, то возвышалась стройною, высокою колонной; а подле иссыхал свалившийся от дряхлости вековой дуб, и по нем игриво вился молодой зеленый плющ. Две картины природы являлись здесь: картина разрушения или смерти, и картина полной, сильной, развившейся жизни. Горы высились разнообразно и дико; часто они сдвигались, и мы шли между двух крутых, [25] высоких стен, над которыми взвивались нагорные птицы, плавали облака, или проглядывала голубая узкая полоса неба. Из густых рощ иногда показывались аулы, и на небольших полянах встречались довольно красивые памятники Горцев: крашенные, деревянные навесы на четырех столбах, с резьбою и решетками.

Иногда попадались нам какие-то древние памятники из серого камня, с изображениями, которых нельзя было разобрать: так они почернели и заросли мхом; — это были фигуры то в роде полуразрушенных сфинксов, то похожие на каменных истуканов, так часто встречающихся в степях южных областей России; иногда же встречались гроты, сложенные из огромных камней; но все это ужасно ветхо, все покрыто мхом, из под которого проглядывают века старины. Быть может это памятники Греков или Римлян, которым Кавказ с его Железными Воротами когда-то был очень знаком.

Спустившись с крутой горы в узкое ущелье, отряд остановился ночевать. Горы тотчас были заняты войсками, а вдоль ущелий направлены орудия артиллерии.

По этой дороге мы видели немного аулов и немного обработанных полей; потому что площадки в ущельях были очень малы, а [26] покатости гор или закрывались густым лесом, или подымались слишком круто, не представляя возможности обрабатывать их даже заступами или кирками, которые употребляются Черкесами на горах вместо сохи и плуга. Иногда на зеленых пологостях высоких безлесных гор, виднелись спасавшиеся от нас жены Черкесов, дети и стада; но все это, было так далеко, что не приманивало нас. Двадцать третьего Мая, после жарких стычек с неприятелем, мы заняли место у моря, при впадении в него речки Пшады.

Местоположение Пшадского ущелья очаровательно. Трудно описывать его: можно сказать только вместе с поэтом:

«Вблизи гора,
Вдали гора,
И за горой
Гора с горой!»

Все это только горы, ущелья, рощи и речки; но это однообразие в предметах, очаровательно разнообразится в природе! Здесь все ущелья и отлогости гор обработаны и засеяны ячменем, пшеницей и кукурузой. По обширным засевам можно было судить о большом населении этих мест, и упорное сопротивление Горцев при занятии ущелья, убедило нас в том. Одна из самых высоких и крутых гор, в Пшадском ущелье, была сильно обороняема толпою Горцев, [27] которые собравшись на ней вредили нам метким ружейным огнем. Надо было взять эту гору приступом. Генерал Вельяминов приказал выдвинуть вперед несколько орудий артиллерии и когда меткие выстрелы ее рассеяли неприятеля, батальон Навагинского полка, под командою начальника П–на, с криком «ура!» бросился на штурм горы. Ужасная крутизна и вышина ее чрезвычайно затрудняли пехоту, а Горцы, собравшись опять на вершине и прикрываясь лесом, наносили штурмующим сильное поражение. Несмотря на это, батальон мужественно следовал примеру своего храброго начальника, и скоро на вершине засверкали штыки, и раздалось громкое «ура!» Штыками Горцы были выбиты из лесу на вершине горы, и отряд остановился отдыхать. Гора же, в честь славного штурма, названа по имени полка «Навагинскою Горою».

Нельзя было, не радоваться смотря на местоположение, которое мы заняли! Это была прелестная картина для кисти живописца: здесь опять долина, опять с трех сторон ее высокие горы, с четвертой море, а в самой долине быстрая река, густые рощи, из которых выглядывали аулы, под навесом виноградных лоз и роскошной тени дубов и буков, увитых плющом.

Надо сознаться, что Черкесы умеют выбирать места для своих жилищ; это всегда или [28] красивейшие долины, или самые дикие леса. И то и другое имеет свою прелесть.

Стоило взглянуть на долину с вершины одной из гор: зеленые шалаши, белые палатки, толпы людей, лошадей, и резвые стада живописно пестрили ее! На ней кипела жизнь, вблизи ее волновалось море, дыша какою-то таинственною, своею жизнию; вокруг же стояли безмолвные, громадные горы!..

На другой день разбивался уже лагерь, и скоро выстроились стройные ряды палаток. Окружные горы были заняты войсками, для безопасности от беспрерывных нападений Черкесов, которые и днем и ночью подкрадывались к нам, тревожа ружейными, а иногда и фальконетными выстрелами.

Надо заметить, что у Горцев вообще ружья — винтовки, которые бьют чрезвычайно далеко и так метко, что на расстоянии, где выстрелы наших ружей уже недействительны, — винтовки Горцев наносят еще сильный вред; огонь их бывает убийствен, когда Горцы, засев в закрытом месте, стреляют положив ружья свои на так-называемые подсохи ; но при отступлении выстрелы их также не верны, и потому тут они часто заменяют их шашками, которыми дерутся отчаянно.

Горец не сдается в плен пока жив, а тело убитого всегда обороняют товарищи; но с [29] Русскими штыком не так легко справиться, и потому тела Черкесов нередко попадаются к нам в руки, и тогда, по окончании дела, являются обыкновенно несколько человек парламентеров от Горцев, выкупать тела своих убитых товарищей, предлагая за них или наших пленных или несколько штук рогатого скота... Впрочем, кажется, не одно это благородное чувство причиною такого попечения; вот что еще нам рассказывали: Горец идет на войну с товарищем; они взаимно клянутся защищать друг друга, до последней минуты жизни, и тогда, ежели один из них будет убит, другой доставит тело непременно, или хоть голову убитого к его родне, как доказательство, что он точно погиб; в противном случае оставшийся в живых обязан взять на себя пропитание семейства убитого товарища. Так говорят, не знаю правда ли? Впрочем, у каждого племени Горцев свои обычаи.

Трудна горная война на Кавказе; кроме-того, что войска во время переходов должны беспрерывно взбираться на ужасные крутизны гор, беспрерывно спускаться с них, они должны в то же время обороняться от неприятеля, атакующего отвсюду, и который между-тем бывает часто вовсе невидим. Слышишь беспрерывный свист пуль, видишь убитых и раненых, бросаешься в одну сторону, думая найти там неприятеля и [30] вдруг он поражает тебя совершенно с противной стороны! Такова здесь местность! Не надобно думать также, что тут, как в Европейской войне, места, через которые мы раз прошли, принадлежат уже нам; совсем нет: только то наше, где блестит наш штык; но едва мы сошли с места, как оно опять уже собственность неприятеля, окружающего нас всегда и отвсюду! Точно то же и в местах, занимаемых нашими укреплениями; клочок земли между валов, — наш; но горе тому, кто вздумает выйти из укрепления один, или с малым числом товарищей: не напевы горных птиц будут приветствовать его в этой чудной природе, но свист горских пуль! Черкесы всегда окружают укрепления наши, скрываясь в ближайших рощах, оврагах и ущельях, и стерегут нас как свою добычу. Стада, принадлежащие гарнизону, пасутся всегда под прикрытием пехоты и артиллерии, которые часто имеют сильные стычки с Горцами, пытающимися отбивать стада. Хотя это бывает так же часто, как и нападения на самые укрепления, однако до-сих-пор не было примера, чтобы набеги вполне удавались Черкесам; Горцы всегда терпят сильное поражение от артиллерии, а потому боятся ее более всякого другого оружия, называя пушку длинным ружьем.

Горец легок как серна, и трудно угоняться [31] за ним по гористой местности; он быстро взбирается на гору, еще быстрее сбегает с нее, прыгает через рвы, заряжает в то же время ружье, стреляет, опять бежит; солдат теряет его из виду, и вдруг падает от его пули!

Любопытно видеть ловкость, с которою Горцы обирают тела наших убитых; одна секунда, и на трупе нет ни нитки! В горах Черкесы сражаются пешие; оружие у них отлично хорошо, потому что лошадь, шашка и ружье составляют все желания Горца; все приобретенное им употребляет он на них; и когда раз желание его сбылось, он сгорает нетерпением померяться своею шашкою, похвастать меткостью пули своей и прыткостью коня!

Иногда являются между Горцами и панцырники; они сражаются конные, на голове их шишак с забралом, а на груди стальной панцырь под чекменем. Беспрерывные раздоры между многочисленными племенами Кавказа причиною, что Горцы не могут единодушно сопротивляться нам, и выставить против нас большие силы. Прошли те времена, о которых Плутарх говорит, что «народы Кавказа могли выставлять до шестидесяти тысяч пехоты и до двенадцати тысяч конницы, хотя и худо устроенной. Тогда вооружение их состояло из дротиков и стрел, а латы, щиты и каски из звериной кожи.»

Черкес дорожит каждым выстрелом; [32] порох и свинец трудно достаются ему: большую часть снарядов и оружие, они выменивают от Турков; частью же добывают это и в горах от Чеченцев. Впрочем, кажется некоторые военные припасы переходят к ним и от нас, через Армян торгующих в горах, и вероятно через так называемых «мирных Черкесов», но конечно не в большом количестве (Все это писано в 1837 году.).

Горцы до того дорожат свинцом, что после каждого дела ищут в деревьях пуль, попавших в них, и вырезывают из пней ножами. На обратном пути нашем к Кубани, мы часто встречали в лесах, растущих по горам, обильные следы такой операции. Пули винтовок их вдвое менее наших ружейных пуль.

Горцы чрезвычайно сильны: все они высоки, стройны, красивы, имеют гордую осанку, и какой-то дико-воинственный взгляд. Когда они, бывало, получали от нас тела своих убитых товарищей, то перевязывали их веревками, перекидывали на лошадь, и легко увозили с собой.

Таков характер войны нашей на Кавказе, и характер неприятеля, с которым мы имеем дело. [33]

Теперь возвращаюсь к дальнейшим действиям отряда.

Тотчас по занятии места на берегу моря, близ устья речки Пшады, Генерал Вельяминов приступил к разбивке укрепления. Для этого первоначально истреблены были все окружные леса, на расстоянии пушечного выстрела, чтобы тем лишить горцев возможности скрытно приближаться к крепости. Жаль было смотреть на эти могучие дубы, которых сама железная рука времени щадила целые столетия, и которые теперь падали под нашею железною секирой! Жаль было уничтожать красивые рощи серебристой пальмы, роскошные купы виноградных лоз, и этот приветливый плющ, который так ласково обвивал своими молодыми, свежими стеблями ветхие корни буков и вязов! Но такова участь войны — в ней гибнет жизнь для новой жизни! Разбивку укрепления производил сам Генерал Вельяминов, применяясь к местности, которая заставляла часто давать земляным валам вышину в шестнадцать футов и более, чтобы тем дефилировать укрепление от близлежащих высот; но когда случалось, что и это не обеспечивало гарнизоны от ружейных выстрелов с соседних гор, то строили внутри укрепления высокие кирпичные брандмауэры.

Июня шестого, когда разбивка укрепления была окончена, праздновали заложение его, под [34] именем Новотроицкого укрепления. Шумно пировали мы этот день в стане нашем: прежде всего отслужили молебствие, и в первый еще раз имя Спасителя огласилось здесь в горах, и эхо освятилось им. Гром пушек, разнес далеко в ущелья весть, что Русский здесь, и что победоносный орел его осенил широким крылом своим новое царство.

До десятого Июля мы занимались постройкою укрепления. Работу эту исполняли войска под надзором саперов, которых при отряде было две роты.

Материалы для укрепления получались частью на самом месте, как например: строевой лес и солома для кирпичей; последние делались из соломы вместе с глиною, и употреблялись на разные постройки внутри крепости, на внутреннюю одежду брустверов, и на бойницы на брустверах; прочие материалы, как например доски, доставлялись морем из России.

В то время когда, поочередно, одна часть войска занималась построением крепости, другая содержала караулы на окружающих горах, перестреливаясь беспрерывно с горцами, пытавшимися отвсюду нападать на нас; третья должна была фуражировать.

Фуражировка заключалась в том, что небольшой отряд, — обыкновенно два батальона пехоты и четыре орудия артиллерии, иногда и [35] больше, — отправлялся в горы, забрав с собою половинную часть лошадей всего отряда; там накашивали травы, или засеянного хлеба, и на вьюках привозили в лагерь.

Это было единственное средство к продовольствию лошадей, кроме артиллерийских, которым доставляли морем овес, а иногда и сено. Фуражировка обходилась нам не дешево, потому что горцы, видя уничтожение своих роскошных нив, обработка которых стоила им больших трудов, в особенности по покатостям крутых гор, дрались отчаянно. Не знаю, что после нас осталось горцам для зимнего пропитания. Все хлеба были выкашиваемы, и все плоды обираемы нами; только стада, угнанные заблаговременно дальше в горы, уцелели от разрушений войны. Невзирая на это, воинственные горцы не хотят покориться! Впрочем многие из них, приезжавшие к нам в лагерь, говорили, что они и рады бы передаться нам, но что если другие племена узнают это, то всех их истребят! Этому можно поверить, судя по беспрерывной вражде их между собою, и по воинственности этих племен. Нам случалось проходить по ущельям, занятым аулами и где однакож не было ни души, где нас не встречал ни один выстрел, и только на вершинах самых высоких гор виднелись многочисленные толпы Черкесов, хладнокровно смотревших на нас; [36] разумеется, что и мы были тогда милостивы к жилищам их, и не трогали ничего. Но случалось также, что каждый шаг был упорно оспариваем у нас, и клочок завоеванной земли обходился дорого.

Между-тем как строилось укрепление и производилась фуражировка, получено было известие, что два купеческих Турецких судна с военными припасами пристали десятого Июля к Черкесским берегам; один батальон Тенгинского пехотного полка был посажен на пароход и на корабль и отправлен к показанному месту. Этот небольшой отряд, под командою полковника С–а, сделал удачную высадку, сжег Турецкие купеческие суда; но при отступления потерпел большую потерю. Черкесы собрались в гораздо большем числе чем наш отряд, и с ожесточением преследовали отступавших. Солдаты отстреливались, стоя по пояс в воде, пока не подъехали бомбардирские лодки для перевозки их на пароход. С нашей стороны не было никакого местного прикрытия, а со стороны неприятеля был лес и курганы, из-за которых Черкесы метко пятнали отступавших. Но где же война без потери?

Весела военная бивуачная жизнь! одно только грустно: прощаться с товарищем, который убит в глазах ваших, слышать последние [37] погребальные напевы над его могилою, и не видеть родного, который пришел бы поплакать над ней!

Смерть не страшна, страшна мысль разлуки. Явления смерти величественны, обряды похорон трогательны; тут не одно настоящее чувство горести стесняет душу, — нет, здесь соединяются все горькие воспоминания прошедшего, и как-будто все скорбные предчувствия, которые когда-нибудь должны осуществиться... Смотрите, как все благовеют перед смертью. Смотрите на тела убитых воинов: — это простые солдаты, но как величественно молчание вокруг них! Какое благоговение во всех окружающих, и какое чудное спокойствие на лицах умерших!.. Не то же ли торжественное благоговение является здесь, перед прахом почти последнего из людей мира, как и в чертогах, перед прахом владыки?.. Люди спускаются одинаково на последнюю степень вещественного мира, и разности мирского значения сравниваются в духовном.

Такие мысли часто приходят в голову, когда над головой открытое небо, а под ногами раскрытая могила, и в нее опущен гроб; но грустные мысли скоро и исчезают. В беспечной прелести военной жизни мы забываем все, и счастливы судьбой своей. Любо вспомнить былое: наши вечерние пиры на Кавказе, после дневных трудов; наши мирные беседы, в прохладе очаровательных ночей востока, когда месяц [38] чудным своим светом озаряет небо, море, горы и небольшой наш стан, и небольшое наше общество, небрежно раскинувшееся на бивуаках на берегу игриво зыблющего моря. Приятно вспомнить, как звуки наших вечерних песен бывало, сливались с ленивыми плесками спокойного моря, ласкавшего берега свои, и разносясь по дали его, исчезали, погнавшись за далеким эхом. Много чувств волновало тогда душу: ум искрился множеством мыслей и взаимная передача их друг другу разнообразила, веселила вечерние беседы наши.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминание о Кавказе 1837 года // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 67. № 265. 1847