МУРАВЬЕВ-КАРСКИЙ Н. Н.

ЗАПИСКИ

Прилагаю здесь в копии продолжение реляции, выше помещенной: «Означенною перестрелкою заняв неприятеля и отклонив его от настоящего нашего намерения, г. корпусный командир приказал в сию ночь построить батарею на 4 орудия, для действия против вышеписанного нeприятельского укрепленного лагеря. Батарея cия была окончена к разсвету, и на оной поставлены Кавказской гренадерской артилерийской бригады 4 орудия. [332] 22-го числа из сих орудий открыта была пальба; неприятельская пехота усилилась на высотах, предлежащих городу и поставила там б орудий, из коих безпрерывно производила пальбу ядрами и гранатами по нашей батарее. Ввечеру г. корпусный командир довершил обозрение сей стороны и назначил места для трех ближайших батарей».

«Начальником траншей назначен был на все время осады Карса Мингрельского пехотного полка полковник Бурцов».

Паскевич и не думал развлекать неприятеля перестрелкою, как сказано в сей реляции, дабы отклонить его от настоящего нашего намерения. Самая перестрелка и взятие укреплений на высоте были вынуждены почти против воли главнокомандующего, который, стоя на одном месте, смотрел, ничего не видав, и не в состоянии был приказывать что-либо; ибо его, как кажется, изумило неожиданное крепкое положение Карса.

21-го перед вечером было, как написано в реляции, точно произведено частное обозрение. Я оставался еще несколько времени около редута, построенного близ реки, уже после возвращения моей пехоты в лагерь; не помню, приезжал ли туда сам Паскевич, но я видел, как пионерный прапорщик Пущин подвинулся один по правому берегу реки весьма далеко вперед, приблизился к крепости и, не взирая на угрожавшую ему опасность от Турецких всадников, выезжавших из крепости по одному и по два, перестреливавшихся с нашими застрельщиками, засевшими в огородах, осмотрел место для главной батареи в 215 саженях от крепости и разбил даже оную колышками. Такой смелый поступок Пущина заслужил бы и отличия, тем более, что он, и при взятии Карса и в других случаях, был всегда употребляем под начальством Бурцова в самых опасных местах, вел себя всегда отлично и наконец был жестоко ранен на штурме Ахалцыха. За отличие, оказанное Пущиным под Карсом, я представил его к Георгиевскому кресту; все начальники за него ходатайствовали во всех случаях; но старания сии имели мало успеха: ибо Пущин, допреж сего служивший в гвардии капитаном, был разжалован в рядовые и прислан на службу в Грузию еще в Персидскую войну, после коей он выслужился в офицеры. Пущин пользовался всеобщим уважением, как по добрым качествам его, так и по достоинствам, по знанию и усердию, с коим он всегда исполнял возлагаемыя на него обязанности.

Теперь приступаю к описанию действий наших в течение ночи с 21-го на 22-е число и самого неожиданного взятия Карса приступом. Начинаю с изложения реляции, коей начало довольно справедливо, но в последствии приложено старание, дабы скрыть, что в нечаянном взятии Карса не было участия самого корпусного командира; при сем приложу и свои замечания с объяснением сей длинной реляции по частям.

Реляция

«22-го числа, для успешного расположения предназначенных батарей по обеим берегам реки Карс, кои должны были образовать первую паралель, признано нужным развлечь внимание неприятеля на обоих наших флангах, почему г. корпусный командир приказал полковнику Раевскому с Ниже-городским драгунским, сводным уланским и одним Донским казачьим полками и 4 орудиями Донской артилерии сделать фальшивое нападение на [333] нашем правом фланге со стороны Карадага, а полковнику Бородину cиe же произвести с батальоном Ширванского пехотного полка и 2 легкими орудиями на левом фланге против неприятельской цитадели. Между тем генерал-майоpy Королькову с полками 39 и 42 егерскими и Крымским пехотным поручено производить и прикрывать постройку батарей № 2 и 3 на левом берегу реки Карс; а генерал-майopy Муравьеву с Грузинским гренадерским и Эриванским карабинерным при 4-х орудиях 2-й легкой роты Кавказской гренадерской бригады производить и прикрывать постройку 1 паралели и батареи № 4 на правом берегу реки, против бастионов форштата Орта-капи и во фланг укрепленного неприятельского лагеря. При движении полковника Раевского, неприятель выслал часть кавалерии, которую он опрокинул и в ночь исполнил данное ему поручение; приближась на 400 саженей к крепости, открыл по оной пушечный огонь и тем занимал неприятеля. Движение же полковника Бородина еще более обмануло Турок и заставило всю ночь производить ружейную и пушечную пальбу. Они несколько раз покушались атаковать отряд сей, но искусным распоряжением полковника Бородина были наводимы на батарею, состоящую из 2 орудий и выстрелами оной всегда опрокидываемы».

С вечера мне приказано было взять по 800 человек с каждого полка моей бригады и приступить ночью к построению главной батареи, осмотренной и намеченной Пущиным еще засветло, на правом берегу реки, в 215 саженях от крепости, против бастиона Орта-капи. Мы взяли все осторожности, дабы движение наше было скрыто в темноте ночи и сняли с Фуражек белые чехлы, которые поделаны были во всех полках для предохранения людей от солнечных лучей и которые ночью могли быть издалека замечены неприятелем. Одна половина людей была назначена для работ, а другая в прикрытие рабочих, к коим присоединены еще 2 легких орудия.

Я подвинулся со всевозможною осторожностию к назначенному месту, но по темноте ночи, мы нечаянно сбили колышки, разставленные Пущиным. Бурцов и Пущин были со мною; они немедленно отыскали места, и мы приступили к работе. Левый фланг сей батареи приходился неподалеку от реки, на каменной возвышенности, что и было причиною, что в течение всей ночи успеха на сем фланге в работах было очень мало. Ломали камень кирками, но работа мало подвигалась, и наконец стали прикрываться холщевыми мешками, насыпанными землею; но cиe средство было безполезно, потому что у нас не было и достаточного количества мешков, и фланг сей остался почти совершенно открытый. Надобно сказать, что окрестности Карса не производят ни одного дерева, а потому мы и не могли иметь ни фашин, ни туров. Далее, направо работа ретраншамента подвигалась, но в летнюю короткую ночь едва успели несколько только закрыться, и то не во весь рост, дурно наброшенным бруствером, в коем амбразуры были выложены досками и мешками с землею. Правый фланг батареи кончался небольшим для пехоты ложементом, который загибался снаружи, прикрывая два орудия, которыя могли действовать во фланг неприятельскому укреплению, находившемуся за рекою, о коем я выше упоминал.

С прибытием на назначенное место, я разставил часть людей по работам, другую же поставил несколько позади за каменьями, на коих строили левый фланг батареи, для прикрытия оной. [334] Впереди рабочих я положил густую застрельщичью цепь, дабы охранить рабочих в случае нечаянной вылазки из крепости, с строгим приказанием отнюдь не стрелять без приказания, дабы скрыть работы наши от Турок. Не менее того стук инструментов о камни или разговор, который нельзя было совершенно удержать, возбудил внимание неприятеля. Сперва они пустили по нас несколько ружейных выстрелов, которые на большое разстояние ничего не произвели, хотя пули и перелетали через нас; после того выстрелили несколько раз картечью. Картечь также легла между застрельщиками, но никого не задела. На сии выстрелы не было дано никакого ответа, и безпечный неприятель наш убедился, что перед ним никого не было и оставил нас в покое продолжать нашу работу, коей шум еще был более прикрыт необыкновенным ревом, который Турки поднимали во всей крепости, вероятно для возбуждения своей бдительности. Кто служил в войнах против Турок, тот должен иметь понятие о сем необыкновенном реве их, схожем с ржанием лошадей и в полном смысле слова страшном и странном по дикости и разнообразию голосов, производящих оный безостановочно. Внимание Турок было кроме того еще развлечено двумя фальшивыми атаками, произведенными на флангах Раевским и Бородиным, как сказано в реляции, с тою разницею, что пальба, произведенная сими двумя отрядами, не была ни на кого направлена и что Бородин не имел случая показать ни искусства, ни распорядительности своих, что было ему приписано единственно по распоряжению и пристрастию к нему Паскевича.

Работы на моей батарее продолжались с необыкновенною деятельностию; я не отходил ни одной минуты во всю ночь от рабочих, надеясь до восхождения луны сколько-нибудь прикрыться; ибо я не мог полагать, чтобы тогда Турки не открыли меня, тем более, что шум с нашей стороны все усиливался, особенно когда привезли из лагеря орудия и мортиры для вооружения батареи, которая еще не была готова.

Луна взошла, осветила нас и все-таки нас не заметили перед светом, Турки в крепости успокоились, рев их прекратился, и я тем более опасался их внимания; но они, по видимому, безпечно заснули, и я успел к свету 22-го числа поставить все свои орудия, коих было, помнится мне, до 14 разного калибра, кроме двух мортир. Вот что о действиях в течение сей ночи на моей батарее было сказано в продолжении реляции.

«Отвлеченное сими действиями внимание неприятеля предоставило возможность заложить все батареи на ближнем oт города разстоянии, а именно: № 3 и 5 на 300 и № 4 на 230 саженях. Однакоже, неприятель несколько заметил наши работы и неоднократно тревожил оныя ружейною пальбою из своего укрепленного лагеря и картечью с угловых бастионов форштата; но прикрытие не ответствовало на выстрелы, и темнота ночи, сокрывая работавших людей, сделала сию пальбу безвредною. Трудность предпринятых работ превосходила всякое ожидание. Почва земли, повсюду каменистая и утесистая, и неимение леса для возки фашин и туров, представляли чрезвычайныя препятствия; оставалось употребить единое средство для возвышения бруствера - насыпать мешки землею и приносить оные на место работы. Не взирая на все cии препятствия, неусыпная деятельность [335]начальников и примерное усердие нижних чинов дозволили окончить работы к свету и поставить на батареях № 2 и 3 по 4 орудия, а в траншее, на батарее № 4 орудий 12 и 4 мортиры. В сей последней батарее сделан был один перелом, расположенный на продолжении фланга укрепленного неприятельского лагеря, отстоящий от оного в 150 саженях».

Мне неизвестны работы, произведенныя на левом берегу реки, а потому и не могу о них ничего сказать; но помнится мне, что перелом, о коем здесь упоминается, на моей батарее, коей дан был № 4, отстоял несколько далее 150 сажен от неприятельского лагеря; впрочем, мы не подвергались внезапному нападению из того лагеря, от коего были отделены рекою, непроходимою в сем месте. Ружейныя же пули ночью до нас долетали; но без всякого вреда.

Теперь предстоит самая занимательная минута, решившая взятие Карса, коего никто не ожидал в сей день и, кажется, еще не знали, откуда и каким образом возмется cия сильная крепость.

Я не пишу военную историю Турецкой войны, а записки о происшествиях оной, а потому изложу здесь все происшедшее на моей батарее, куда приехал напоследок и сам главнокомандующий.

Едва вышина бруствера начинала прикрывать рабочих на моей батарей в тех местах, где почва была удобнее для работы, как стал показываться свет, 23-го числа (июня 1828), и неприятель, заметив нас, открыл по нас огонь из орудий. Мы отвечали, и через четверть часа все орудия крепости и цитадели были обращены на нас. Я действовал равно из всей своей артилерии по Турецким укреплениям, и обоюдный огонь сей продолжался более четырех часов сряду. Вряд ли мне, случалось во всю свою службу быть когда-либо в сильнейшем огне, как в сей день, и мы бы не выдержали оного еще более двух часов: ибо бруствер и амбразуры во многих местах были почти совершенно разрушены неприятельскими ядрами, которыя начинали уже подбивать нашу артилерию и бить людей, но неожиданным образом обстоятельства переменились. Князь Вадбольский, которого солдаты называли Николаем-Чудотворцем, как по сходству его с сим угодником, так и по военным доблестям души его, находился в то время на батареях, устроенных на левом берегу реки, несколько отдаленных от крепости; с ним был и Бурцов. Желая что-либо предпринять, они послали полковника Миклашевского с двумя ротами егерей занять кладбище, находившееся неподалеку от неприятельского лагеря, что и было исполнено безпрепятственно; но егеря не удовольствовались сим и почти безостановочно бросились с Миклашевским на самый укрепленный лагерь, в коем было два орудия и из коего прикрытие удалилось в предместье от флангового по оному действия нескольких орудий моей батареи.

Атака cия удалась, орудия и лагерь взяты приступом, но в след за сим Турки сделали сильную вылазку из предместья выслав до 2000 пехоты, которая неслась, с холодным оружием в руках и с ужасным криком, вперед. Я действовал по ним гранатами и картечами через реку во фланг, но не мог остановить их стремления; они опрокинули левый фланг наших застрельщиков и погнали их назад к кладбищу, нанося им значительный урон. Правый же фланг, при коем находился Миклашевский, удержал свое место в Турецком укрепленном лагере или близ оного, [336]или, лучше сказать, был окружен и оборонялся. Наших было тут, как мне говорил сам Миклашевский, не более 30 человек, но в тоже время Вадбольский отрядил 42-й егерский полк, который встретил сперва бегущих и остановил неприятеля. 42-ые егеря, подходя колоною быстрым шегом, несколько растянулись и открыли батальонный огонь из колоны, стреляя вверх без всякого вреда неприятелю, как то обыкновенно делают наши войска, когда теряется в строю присутствие духа — верный признак неустройства, прикрытого наружным блеском тишины во фронте в мирное время. Один батальон егерский 42-го полка принял вправо по реке, вместо того, чтобы идти прямо на поддержание сражавшихся в Турецком укреплении. Не полагаю, чтобы движение cиe было намеренное, ибо оно не имело никакой цели; но думаю, что направление cиe было последствием нерешимости людей или батальонного командира, которые, подвигаясь вперед, прикрывались крутым, скалистым левым берегом реки; но когда они уже стали подходить к тому месту, над коим Миклашевский держался, то Турки, преследовавшиe бежавших, были уже на берегу скалы, к коей прижали наших. С неимоверною храбростью егеря, повернув налево, полезли на скалы, на которыя очень трудно было взбираться, кроме того, что их встречал над головами разъяренный и победоносный неприятель. Но ничего их не остановило; они вступили на верхнем краю скалы в рукопашный бой с Турками. Все cиe дело было очень хорошо видно с моей батареи, и я был свидетелем сего боя, уже давно вышедшего из обыкновения в войсках. Люди смешались толпами, как на картинах рисуют; наши кололи штыками, Турки саблями рубились; cиe продолжалось несколько минут; наши одолели, Турки бежали опять через свою батарею в предместье, и Миклашевский был выручен. Но вместе с Турками ворвались и наши в предместье, ибо успешное действие cиe, нечаянно случившееся, было немедленно поддержано Вадбольским, пославшим артилерию во взятый Турецкий лагерь, которая начала действовать по предместью. Бурцов взял часть пехоты, вошел в предместье, из коего повернул налево и атаковал башню Темир-пашу, которую вскоре и взял; в самом же предместье открылось сильное стрелковое дело, ибо Турки защищались на улицах и в домах, но были везде опрокинуты сильным натиском нашей пехоты. Первая атака Миклашевского на кладбище началась около половины одиннадцатого часа утра. Паскевич еще был все в лагере и слушал канонаду. Дело Миклашевского не продолжалось более получаса, и когда уже наши вступили за рекою, на берегу скалы, в рукопашный бой с Турками, тогда главнокомандующий приехал ко мне на батарею, где еще продолжался весьма сильный огонь. Он слез с лошади, остановился нa левом фланге батареи, на самом открытом месте (там каменная почва земли не позволила нам возвысить бруствера) и увидел за рекою опрокинутый левый фланг Миклашевского и происходящий бой на берегу скалы. Паскевич обдавало ядрами; он не робел, но пробыл некоторое время в обыкновенном своем, в таких случаях, положении, то есть, как человек, изумленный нечаянностью, не знающий, что предпринять и ожидающий чьего-бы ни было совета пли предложения, чтобы поправить дело и вывести его из такого затруднительного положения, в коем он находился, не умея сам ничего ни придумать, ни приказать. [337] Я подошел к нему в эту минуту. Вместо ожидаемой мною благодарности начальства за успешное построение и удержание бата-реи в течении 4 часов под самым сильным огнем, он разразил на меня гнев свой и с самым оскорбительным возвышением голоса, показывая на бой, спрашивал меня: «Что это значит? Кто это приказал? С какого повода cиe сделалось без приказания его? Как смели?» Mне нечего было отвечать, ибо я знал только свою батарею с прикрытием и не имел никакого участия в молодецкой атаке, произведенной за рекою по распоряжению князя Вадбольского и Бурцова, решившей в сей день, против всякого гадания, взятие Карса.

Я отошел от него несколько шагов, дабы отдать какое-то приказание через офицера, находившегося у меня на ординарцах, Эриванского карабинерного полка прапорщика князя Ратиева, и в то самое время, как я с ним говорил, неприятельское ядро, пролетавшее мимо меня, оторвало левую руку у сего офицера.

Я видел самый выстрел из орудия, стоявшего на угловой башне, и слышал весь полет ядра, от коего, казалось, можно бы даже уклониться и с тех пор перестал верить общему сказанию, существующему в войсках, что виденный и слышанный выстрел из орудия идет уже мимо. Ратиев схватил левую размозженную руку свою правою и произнес только слова: «Николай Николаевич, не оставьте меня!» — «Кто тебя оставит!» отвечал я ему и приказал его отвести к перевязочному месту. Он шел сам, поддерживаемый товарищем своим Потебнею, и лекаря, вместо того, чтобы ему немедленно отрезать руку, положили его в госпиталь. Ратиев уже имел на третий день горячку, когда ему отрезали руку, и он умер вскоре после того. Лекаря в оправдание свое говорили, что он умер от чумной заразы, но ни лечение их, ни cия глупая отговорка, не были простительны. Ратиев был молодец, здоровый малый, и с духом. Я присутствовал во время операции; он просил меня только, чтобы я ему дал руку свою пожать во время оной; он схватил мою руку и в продолжение операции крепко жал ее правою рукою, силился смеяться, дабы ответствовать моим ободрениям, но слезы прокрадывались у него сквозь смех; он скрежетал зубами и повторял только, что родился несчастным.

Ратиев был из Грузин, служил хорошо и показал себя весьма хорошо 20-го числа ввечеру, на приступе неприятельского укрепленного лагеря на высоте. Желая сколько нибудь усладить его в последние дни или часы его жизни, ему дали, солдатский Георгиевский крест, который он заслужил допреж сего не за долго, кажется, в Персидскую войну, еще в юнкерском чине. Он брал крест сей в руку, разсматривал его внимательно, положил к себе на грудь и вскоре умер.

Прежде, чем продолжать описание Карса и действий Паскевича, я приложу здесь копии с реляции, которая была послана о вышеизложенных происшествиях.

«Едва только начало разсветать, как все три вновь заложенныя батареи открыли сильнейший перекрестный огонь частию по укрепленному лагерю, частию по двум угловым бастионам форштата Орта-капи. Неожиданность сия примерным образом изумила неприятеля. Орудия, бывшие на высоте укрепленного лагеря, немедленно прекратили пальбу, и войско, их защищавшее, пришло в смятение. Но в тоже время с верхних башен крепости и с [338] неприступной цитадели, имеющей батареи в несколько ярусов, направлены были все выстрелы на главную траншею и начинали производить в оной сильное раззорение, тем более, что брустверы, из мешков сложенные, не будучи довольно прочны, разваливались уже от наших выстрелов».

«Следуя накануне сделанному распоряжению, надлежало при первом удобном случае овладеть высотою неприятельского укрепленного лагеря для заложения на оной рикошетной батареи. По сему замеченное в неприятеле смятение не позволяло отлагать далее исполнение означенного намерения, и командующий всею пехотою, генерал-лейтенант князь Вадбольский, немедленно, по приказанию г. корпусного командира, отрядил 42-го егерского полка полковника Миклашевского, с 2-мя ротами оного полка и с одною ротою 39-го егерского, взять кладбище, которое лежало на полугоре. Он исполнил cиe с отличною быстротою, не взирая на сильный ружейный огонь и на картечи, коими был встречен. Но как от кладбища до неприятельских шанцев оставалось немного пространства, и оное было усеяно каменниками, то полковник Миклашевский, увидев возможность овладеть всею высотою, бросился в штыки и вытеснил неприятеля из шанцев, взяв на оных два орудия и четыре знамя. Между тем ген.-лейтенант князь Вадбольский поспешно двинул в подкрепление к сражавшимся войскам батальон 42-го егерского полка под командою полковника Реута. Сей батальон взял направление несколько вправо, встретив крутой утес, на который нельзя было взойти без особенной трудности. Неприятель же, выгнанный из шанцев, умножив силы свои, стремительно ударил с правой стороны на высоты и потеснил весь левый фланг наших войск».

«Здесь произошел самый отчаянный рукопашный бой. Турецкая толпа смешалась с нашими войсками, и не только ружейная пальба и сабельная рубка, но даже взаимное поражение каменьями происходило около 1/4 часа. Одно только отличное мужество начальников и всех наших офицеров могло возстановить порядок. Наконец неприятель был опрокинут; но, оставив укрепленную высоту, засел в домах форштата, лежащего на левом берегу реки. Генерал-лейтенант князь Вадбольский повел вперед войска, под командою полковника Реута и полковника Миклашевского бывшие. подкрепивши оныя остальными ротами 42-го и 39-го егерских полков и очистил форштат до верхнего моста, не смотря на самое сильное сопротивление весьма многочисленного неприятеля, поддержанного ружейным и картечным огнем с противной стороны реки. При сем отбито у неприятеля 9 знамен. Убийство было столь велико, что одна улица была совершенно завалена грудами трупов. Неприятель в оной был с обеих сторон захвачен и поднятъ на штыки. При сем случае у нас убито и ранено 13 офицеров. На занятой высоте укрепленного лагеря тотчас поставлена была генерал-майором Гилленшмитом батарея из 2-х Донских конных и 4-х батарейных Кавказской гренадерской бригады орудий, и полковник Бурцов, с ротой 36-го егерского полка, двинулся влево для овладения башнею Темир-пашею, которая превышает все предместья и даже стены самой крепости, равняясь со стенами цитадели. Встреченный ружейным огнем из-за камней на самом близком разстоянии, он ударил в штыки, выгнал оттуда неприятеля и овладел сею важною точкою, на которую немедленно поставил 2 орудия 2-й легкой роты 20-й артиллерийской бригады. Батарея сия, как равно и та, которая генерал-майором Гилленшмитом устроена была на высоте укрепленного лагеря, обратив свое действие на башни и стены противулежащего города, меткими выстрелами, производила ужасное поражение».

Хотя в реляции сей и сказано, что с разсветом батареи наши открыли огонь; но cиe несправедливо: первые выстрелы были [339] сделаны из крепости; без оных мы бы повременили еще около получаса, дабы лучше видеть, куда нам направлять свои выстрелы.

В сей же реляции сказано, что и полковник Миклашевский был послан атаковать Турок вследствие сделанного накануне распоряжения, что также ложно, ибо все cиe случилось нечаянно, без воли и без ведома Паскевича, за что он и сердился и что он приписывал к нашим интригам.

Здесь были взяты у Турок первыя знамена, коих в течение войны набрали столь великое множество. Не надобно себе воображать, чтобы знамена сии были так важны и редки у Турок как у нас; в нерегулярных войсках у них имеются знамена во всех сотнях, при каждом начальнике. Знамена cии суть ни что иное как сборные знаки, отличающие сотни. Под знаменем ставятся обыкновенно храбрейшие люди, которые всегда бывают впереди и за коими следуют толпы; к сохранению же оных не прилагают обыкновенно особенного старания и в потере, не полагают большой важности. Знамена, принадлежащая собственно главным начальникам, довольно редки, и полотно их бывает украшено искусно написанными молитвами из Корана; обыкновенныя же войсковыя знамена просты и бедны.

Убийство, описанное в сей реляции, относится, по ошибке или незнанию писавшего оную, не к занятию сего форштата, где, впрочем, огонь был довольно силен, но cиe взято со сказаний Раевского, который после взятия Карса утверждал, что он видел на Армянском предместье (что в луговой или низменной части города) груду тел сваленных вместе и что он не понимал, каким образом cиe случиться могло. Я не видал сего и не помню, видел ли и говорил ли о сем кто - либо другой; но знаю, что cиe было говорено Раевским о поражении, случившемся в другом предместье, которое я еще не описывал и где действовал Фридрикс, атаковавший город с моей батареи, обойдя оный с правой стороны.

Теперь обращусь снова к происшествиям, случившимся на моей батарее, где я оставил Паскевича в бешенстве и в недоумении — что предпринять.

Симонич, видя дело завязавшимся у 42-х егерей зa рекою, подошел к Паскевичу и убедительно просил его позволить ему с частью полка своего (Грузинского гренадерского) поддержать cию атаку. Я сам был свидетелем сего великодушного и настоятельного предложения Симонича, в коем ему несколько раз отказывали и наконец позволили идти с двумя или тремя ротами. Симонич поспешно спустился влево к реке и пошел было правым берегом оной; но, не найдя переправы, дабы соединиться с егерями, возвратился назад к реке, и перешел оную через мост, вошел в предместье вместе с егерями и соединился в оном с полковником Бородиным, спустившимся с горы. Действия на сем фланге довольно верно описаны в следующем отрывке реляции, как равно и действия атаки, произведенной с правого фланга на Армянское предместье или Орта-капи, а потому для избежания повторений, я приведу здесь прежде копию с сего отрывка, коего недостатки исправлю своими замечаниями. Паскевич начинал уже проясняться, видя, что на левом фланге атаки удавались; он начинал уже улыбаться и говорить нечеловечески, и атака правого фланга была уже направлена им по настоянию Сакена без брани и подозрения на интриги. [340]

«Для обороны башни Темир-паша прибыла еще одна рота Крымского пехотного полка, которая оттуда ружейным огнем наносила большой вред неприятелю. Роты же 42-го егерского полка встретили снова большое сопротивление, стараясь далее проникнуть. Необходимо было подкрепить сей фланг, дабы удержать приобретенные успехи, и господин корпусный командир послал для сего три роты Грузинского гренадерского полка под начальством полковника графа Симонича; полковник же Бородин для произведения фальшивой атаки, с вечера еще занявший противулежащие цитадели высоты, в cиe время подвинулся вперед и выстроил против оной батарею; между тем с ним соединился полковник граф Симонич, быстро обошедший высоты, спустившись с пехотою под гору; они довершили занятие форштата, по той стороне реки находящегося. Батарея, устроенная на высоте полковником Бородиным, осталась под прикрытием Крымского пехотного полка, который генерал-майор Корольков привел в cиe время из резерва для облегчения левого фланга нашего».

«Сим действием оканчивалось предприятие овладеть высотою укрепленного неприятельского лагеря и на оной заложить вторую паралель против крепости; но, усмотрев, что быстрое и удачное нападение и выгодно поставленныя нами батареи поселили общее смятение в предместьях и в городе и заставили часть гарнизона перебираться к Карадагу, менее подверженному нашей пальбе, господин корпусный командир признал возможным получить решительные успехи от усиленного натиска, почему и приказал исправляющему должность начальника штаба генерал-майору барону Остен-Сакену с одним батальоном карабинерного полка, под начальством полковника барона Фридрикса, 2-мя ротами Грузинского гренадерского полка под начальством полковника Свеховского и 2-мя легкими орудиями, взять предместье Орта-капи; командующего сборным линейным полком, мaйopa Верзилина послал для наблюдения за неприятельскою конницею, под Карадагом показавшеюся. Колона генерал-мaйopa барона Остен-Сакена под картечным огнем из угловых бастионов с примерною отважностью бросилась в предместье и на левый бастион и вырвала оные из рук изумленного неприятеля, овладев 4-мя орудиями и 5-ю знаменами; но правый бастион, называемый Юсуф-паша, вооруженный 4-мя орудиями, не переставал еще производить картечный огонь, почему подвезено на самое близкое разстояние два наших орудия и сделано по оному несколько картечных выстрелов. Генерал-майор барон Остен-Сакен поручил обер-квартирмейстру полковнику Вальховскому с 20-ю гренадерами овладеть сим бастионом, который исполнил cиe с примерною решительностью и немедленно обратил неприятельские орудия во фланг 3-х соседственных башен крепости. Генерал-майор барон Остен-Сакен под прикрытием сих орудий направил роту Грузинского гренадерского полка к предместью Байрам-паше, в котором неприятель начал колебаться».

Я не мог более видеть, что происходило на левом фланге в, предместье и полагаю, что описанное в реляции справедливо, по тому что оно схоже с изустными сведениями, которые я имел о том, но в реляции напрасно названы паралели, которых ни у кого ни в мыслях и на самом деле не было и даже сходства с паралелями нигде ни существовало.

Паскевич послал точно Сакена занимать предместье с правой стороны; но он к сему был побужден настояниями самого Сакена, и сам, может быть, еще не скоро решился бы на cиe. Но в сем случае батальон карабинерный вел себя отлично, ибо он приступом под огнем перелез через стену, защищавшую [341] предместье, между угловыми башнями или, как их называют, бастионами и обращенную к низу с той стороны, с которой мы подходили к крепости 19-го числа и, взяв знамена на самой стене, карабинеры ворвались в предместье, где жители упорно защищались еще несколько времени в домах и где понесен сим бастионом главный урон.

Свеховский с двумя ротами Грузинского гренадерского полка несколько после уже следовал за карабинерами; все движение cиe и атака были совершены смело и быстро; Сакен управлял оною.

Вот продолжение той же реляции.

«Дабы воспользоваться сими успехами, господин корпусный командир отправил в подкрепление генерал-мaйopy барону Остен-Сакену и для взятия Карадага генерал-мaйopa Муравьева с ротою Грузинского гренадерского и батальоном Эриванского карабинерного полков. Для обезпечения же сего смелого движения, которое должно было производиться на открытом пространстве под картечными выстрелами всей крепости и отдельного укрепления горы Карадаг, велено было вывести из траншей всю батарейную артилерию из 12 орудий состоявшую и поставить правее занятого предместья Орта-капи, дабы отвечать оною неприятелю. Центр атаки в сем предместье усилен был двумя ротами Ширванского пехотного полка под начальством полковника Юдина. Между тем выстрелы полковника Вальховского с бастиона Юсуф-паши, с содействием двух наших орудий, близ оного расположенных генерал-майором бароном Остен-Сакеном, произвели необыкновенный успех. Неприятель хотя и открыл сильный картечный огонь по войскам, шедшим к форштату Байрам-паше и к Карадагу, но выстрелы его были не столь верны и урон с нашей стороны незначителен. Рота Грузинского гренадерского полка с отважностью бросилась на предместье Байрам-паша и овладела оным, взяв одно знамя; другая же рота сего полка и батальон Эриванского карабинерного полка, под начальством генерал-мaйopa Муравьева, почти по неприступным тропинкам взошли на высокую скалистую гору Карадаг и, не смотря на перекрестный огонь построенного на оной редута, шанцов и крепостных бастионов, вытеснили неприятеля, при чем взято 4 орудия и 2 знамя».

Вот как все cиe случилось.

Паскевич послал меня с батареи с тремя ротами карабинер на подкрепление Сакену. При сем случилось, что казак, который держал мою лошадь на батарее, испугавшийся сильного огня, под коим мы находились, заблаговременно уклонился с нею и спрятался за резервами в каменнике с лошадью моею. Получив приказание двинуться вперед, я разослал искать казака своего с лошадью, но его не нашли, и дабы не остановить движения нашего, я пустился с батальоном пешком и добежал с оным до нижних ворот предместья Орта-капи, где сел уже на предложенную мне батальонным командиром Хомутским лошадь. Я вошел в предместье, где бой уже был прекращен, а продолжался только грабеж, подошел довольно близко к стенам самой крепости, из коей было пущено по нас несколько неудачных ядер и, получив приказание присоединиться немедленно к Сакену, и повернул направо и вышел из предместья в другие ворота и нашел Сакена еще в поле. Он только что послал роту Грузинского полка для занятия предместья Байрам-паши и приказал мне следовать за оною и, присоединив к себе, идти далее с барабанным боем. Я хотел несколько собрать людей своих, которые [342] с самой батареи шли бегом, запыхались и растянулись, дабы ударить в порядке на Карадагские укрепления; но Сакен просил меня не останавливаться и идти в том виде, в коем находился шедший со мною батальон. Люди мои были разсыпаны на разстоянии 1/4 версты; но мы пустились вперед с криком ура и барабанным боем. Предместье Байрам-паша, лежащее на полугоре, было занято без сопротивления; но пока мы до оного добежали, Турки провожали нас в левый фланг со всех башен крепости картечью, которая, к счастию, через нас перелетала и не нанесла нам большего вреда. В Байрам-паше я оставил одну карабинерную роту с поручиком Ляшевским, приказав ему удерживать предместье в случае вылазки из крепости и наблюдать за крепостными воротами, в сию сторону обращенными, а сам, с остальными двумя карабинерными и одною гренадерскою ротою, пошел далее к Карадагу. О действиях оставленной мною роты будет ниже упомянуто.

От предместья Байрам-паша я быстро поднимался в гору без дороги по крутому подъему и стал подходить к Карадагскому укреплению. Во все время Турки провожали нас по прежнему картечью и ядрами во фланг; но урон наш не простирался более 3-х человек раненых. Карадагское укрепление уже было неприятелем оставлено: его изумило наше смелое или безразсудное нападение, ибо в сем редуте 300 человек могли бы легко оборониться от 6000 наступающих; притом же, сделав из оного вылазку, они бы неминуемо опрокинули разсыпанный строй наших усталых и запыхавшихся, людей, которые, взбираясь на высокую и крутую гору, совсем из сил выбились; но Турки равно дерзки при первом нападении и теряют присутствие духа при первой неудаче. Карадаг нам очистили: на бруствере редута развевалось оставленное ими знамя; орудия, прежде столь сильно на нас действовавшие, уже молчали, и мы надеялись взять их. Находясь уже на хребте горы, наравне с цитаделью, между крепостью и Карадагом, мы собрали последния силы свои, дабы взбежать еще к редуту на последнее возвышение с вершины Карадагского сосца и для сего повернули направо. Тогда из большой угловой башни крепостной, составлявшей как бы особенную цитадель, вооруженную четырьмя или шестью огромными opyдиями, открыли по нас в весьма близком разстоянии огонь в тыл, и мы взбежали с криком ура в оставленный редут; к знамю уже подъехал и взял его казак полковника Рененкампфа, который прежде нас въехал с Рененкампфом.

Вбегая в редут, мы должны были проходить через оставленный небольшой неприятельский лагерь. Палатки стояли на самой дороге, колья и веревки переплетались на самом пути нашем, так что мы должны были перелезать через оныя; но гренадеры наши так были заняты овладением орудий и знамени, что ни один не зашел в палатки за добычею, пока не заняли редута и не получили на то позволения, — отличительная черта войск Кавказского корпуса, в коих славолюбие превышает чувство корысти в простом солдате.

Редут нами взятый был поставлен на самой вершине Карадага, которая была скопана площадкою; редут был срублен из сосновых деревьев; стены cии были двойныя и связаны поперечными простенками, а пространство между срубами насыпано землею [343] и камнем. Мы часто встречали такого рода укрепления у Турок, и они оказывались весьма прочными и удобными в местах, изобилующих лесом. Укрепления эти превосходны и заменяют долговременныя в случае скорой надобности оных. Укрепления сего рода, при Карсе и всех Турецких городах или крепостях были построены за несколько месяцев до начатия войны, а может быть и еще прежде. Средство cиe, не преподаваемое в фортификации, не должно бы оставлять без внимания.

В амбразурах сего укрепления стояло четыре орудия: два полевых и два крепостных, и среди оного большая палатка, вероятно начальника сего отдельного поста. Пороховой погреб был под редутом, и вход в оный открыт со стороны крепости. Heпpиятель продолжал пальбу свою по редуту сему из крепости, и кажется старался попасть в отверстие погреба, дабы взорвать оный и поднять нас на воздух; но не попал в цель; однакоже мы были почти совершенно открыты со стороны крепости, и неприятельские ядра, перелетавшие через нас, могли нам нанести большой вред. А потому я немедленно велел выстроить еполемент с той стороны, употребив на то бревна начатого укрепления, продолжавшегося от редута до крепости. Люди принялись деятельно, и стена в миг сложилась и насыпалась камнями по Турецкому обряду. Между тем с прибытием моим в редут, не теряя времени, я приставил приученных в мирное время к артилерийской службе людей к Турецким орудиям, назначил к ним офицера и немедленно открыл огонь из Турецких орудий по крепости, направляя выстрелы в амбразуры большой башни, более всех нас безпокоившей. Действие ли сих орудий или успехи наших войск с противуположной стороны крепости были тому причиною, но башня замолчала, и мы увидали при больших орудиях оной только приставленные к амбразурам банники: пушкари уже скрылись.

В сиe время я заметил, что на горах, по левому берегу реки Карс-чая, показалась наша колона пехоты, которая подвигалась к обрыву нас разделяющему; а жители, выходя из калитки, проделанной в стене, соединяющей большую башню с цитаделью, спускались в яр и уходили низом ущелья, в коем течет река, почему я и отрядил мaйopa Хомутского с двумя ротами для преследования их. Колона, с противулежащего берега следовавшая, составлялась из Ширванского пехотного полка. Мне до сих пор непонятно, как они тут случились, если участвовали в занятии предместья и штурме самой крепости; ибо к сему месту можно было только пройти горою, нисколько не касаясь ни крепости, ни предместья. Хомутский, подошел к крутому берегу реки, пустил несколько ружейных выстрелов вниз по бегущим, но видя, что там не было войск, а только одни старики и женщины, оставил их в покое. Я сам пошел к большой башне, на которую перестал стрелять, в намерении пройти по берегу скалы до калитки; но стена и башня были поставлены на самом краю скалы, имевшей 60 сажен вышины, и не было никакой возможности тут пройти, на башне же показался Турок, который сказал мне, что го-род и крепость уже сдались и военныя действия прекращены. И в самом деле, пальба, сделавшаяся общею со всех сторон крепости, совершенно прекратилась, и хотя я, по возвращении, мог из редута своего видеть, что на площадях города еще толпились [344] Турецкие войска, но не было слышно более ни одного ружейного выстрела, и я мог заключить, что крепость Карс была уже в наших руках. Конницы нашей часть прошла между редутом и крепостью для преследования той части гарнизона, которая заблаговременно уклонилась и которую не настигли; кроме того наблюдали еще за движением Кесе-Мегмед-паши, которого Турки ожидали в сей день из Эрзрума с многочисленным вспомогательным войском. Я слышал, что он действительно был уже близко крепости во время нашего приступа и, опоздавши несколькими часами, вернулся назад. Без сего случая обстоятельства могли бы принять совершенно иной вид.

В записках моих не имеется более подробных реляций о взятии крепости Карса, а потому я и буду дополнивать описание оного, основываясь единственно на памяти своей; но я приложу здесь копию с грамоты, данной мне при пожаловании Георгиевского креста 4-й степени, в которой описаны с довольною верностью мои действия, что доказывает, что представление было справедливо написано, — справедливость, которая часто утаивается в реляциях, требующих более гласности для подвигов главных начальников, коих скрываются ошибки.

Божиею милостию
Мы, Николай Первый,
Император и Самодержец
Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая.

Нашему генерал-майору, командиру резервной гренадерской бригады отдельного Кавказского корпуса, Муравьеву 1-му.

В воздаяние ревностной службы вашей и отличия, оказанного в сражениях противу Турок при осаде и взятии крепости Карса 1828-го года с 20-го на 21-е число июня, где вы, при занятии высот на левом фланге нашего лагеря, быв посланы с тремя ротами Эриванского карабинерного полка для вытеснения неприятеля из укрепленных - утесов, исполнили поручение cиe с примерным мужеством и хладнокровием, так что Турки, державшиеся весьма упорно и производившие более часа непрерывный батальный огонь (Увеличено), были вытеснены и несколько раз, при новых покушениях завладеть тою высотою, опрокинуты с уроном. С 22-го по 23-е число со вверенной вам бригадою производя и прикрывая постройку первой паралели и батареи 4-й на правом берегу Карс-чая, не смотря на чрезвычайный трудности и неудобства, успели окончить все работы до разсвета и открыть огонь по не-приятельским батареям; а в день приступа, при занятии предместья, быв посланы с батальоном Эриванского карабинерного полка, для подкрепления исправляющего должность начальника штаба отдельного Кавказского корпуса, генерал-мaйopa барона Остен-Сакена, во время овладения предместьем Байрам-паша и Карадагом под сильным картечным огнем с отважностью бросились на неприятеля и овладели батареею из четырех орудий, которыя и обратили противу его бастиона (Высокой и большой башни в роде цитадели): всемилостивейше пожаловали мы вас указом в 16-й день Ноября 1828-года, Капитулу данным, кавалером ордена святого Георгия четвертого класса. Грамоту сию во свидетельство [345] подписать, орденною печатью укрепить и знаки орденские препроводить к вам, повелели мы Капитулу Российских Императорских орденов.

Дана в С.-Петербурге в 10-й день Апреля 1829-го года.

№ 1499.

Силы мои, поддерживавшиеся еще безпрерывною деятельностью и движением по прекращении пальбы, совершенно утомились. Предшествовавшие день и ночь я уже был в безпрерывных трудах; во всю прошлую ночь я не смыкал глаз, занимаясь постройкою батареи, так что едва даже успел присесть на несколько минут на барабане; в течение дня, с самого разсвета, я был в сражении, в действии и все время был на ногах. День был жаркий, воды на вершине Карадага ни капли. При всеобщей тишине, последовавшей после сильного грома орудий, крика и шума, я почувствовал усталость и, зашел в большую Турецкую палатку, разбитую среди укрепления, лег, не взирая на солнечные лучи, которые сильно пропекали тонкое полотно оной, и заснул. Я спал несколько часов и был пробужден полковником Леоновым, который заезжал ко мне из любопытства, имея поручение отыскивать с казачьими полками бежавшего неприятеля. По отъезде его я снова заснул и спал крепким сном, пока не разбудил меня адъютант от Паскевича, который объявил мне, что крепость уже взята и что главнокомандующий требует меня к себе.

Теперь я изложу каким образом крепость была взята. Как выше сказано, предместия уже все были взяты. Симонич с Бородиным оставались перед стенами самой крепости с Эрзрумской стороны или со стороны реки, Фридрикс - со стороны поля, а со стороны Карадага предместье было занято оставленным мною с карабинерной ротою поручиком Ляшевским.

Единодушно, как бы по общему знаку, войска сии, не видевшие одно другое за большим разстоянием, за самой крепостью и строениями, которыя их разделяли и не знавшие одно о положении другого, приступили к высоким стенам Карса. Турки уже почти более не держались, и на стенах было видно очень мало народа, так что со стороны Симонича Армяне, показавшиеся на стенах, подали Грузинским гренадерам средства к перелезанию чрез стену; несколько гренадер взбралось на верх и, обошедши с внутренней стороны к воротам, несколько отвалила камни, коими ворота были завалены и отперли оныя столько, что по одному человеку могли проходить, в город. Поступок сей был отважный, ибо Турецкие войска, оставившие стены, были еще в городе.

Фридрикс, с своей стороны, также подступил к стенам крепости, с коих еще кое-где стреляли из ружей. Несколько карабинера, бросились вперед и, помогая друг другу, влезли на стену; но Турки обратили тогда свои выстрелы вдоль стены по банкету и первого из карабинер, вошедшего на стену ранили смертельно. Карабинер, обратившись к своим, находившимся еще под стеною, сказал им: «братцы, умираю! только крепость возмите». И вскоре умер. Люди перелезли через стену уже оставленную Турками, коих изумила дерзость наших солдат, и ворота в сей стороне были также отперты. [346] С третьей стороны, оставленный мною с ротою поручик Ляшевский также подошел к самой стене, и был встречен ружейным огнем от нескольких Турок, остававшихся еще на стене; но cиe не остановило храбрых солдат: два унтер-офицера подбежали к воротам и стали вламываться в оныя; но в то самое время, граната, пущенная, вероятно, из нашей батареи, на коей находился Сакен или Вальховский, поразила обоих в головы, и они пали на месте; но вместо того другие перелезли через стену и также отперли ворота.

Когда же наша пехота, с трех сторон ворвавшаяся в крепость, разсыпалась по городу, то Турки, обробевшие от внезапности нападения, без боя уступили город и заперлись в цитадели, где они в безпорядке, без цели и намерения, кроме личного спасения, толпились на площадях, стенах и под оными. Сам паша укрылся в цитадели.

Не знаю наверное, паша ли первый просил пощады или Паскевич послал к нему предложение, дабы он сдался; только вступили в переговоры. Цитадель была в таком состоянии, что она могла бы еще долго держаться, ибо имела закрытый ход к воде и множество орудий; но по безпечности Турок, магазины, как продовольственные, так отчасти пороховые, были в крепости; притом же толпа, наполнившая оную в совершенном безпорядке с женами и детьми, не позволяла что либо предпринять; паша, как человеке невоенный, был в ужасном перепуге и соглашался сдаться. Для переговоров сих был употреблен Сакен, который смело отправился через весь город, еще не совершенно нами занятый, к цитадели, в сопровождении только нескольких офицеров и казаков. Харитон Потебня, карабинерного полка, мой воспитанник в том полку, находился при Сакене. Решительный офицер сей слез с лошади и, подошел к воротам цитадели, стал стучаться в оныя, требуя, чтобы их отворили, не взирая на то, что стены были унизаны вооруженными Турками; но их изумила дерзость сего поступка. Никто не выстрелил, и ворота отперли. Он объявил о прибытии Сакена (визиря сардарского), и Сакен, вошел в цитадель, отправился прямо к паше, которого застал в маленьком домике на возвышении построенном. Его окружали главнейшие сановники городские, и хотя он сам готов был сдать и себя и город свой, но окружавшие его сановники вероятно бойчее его и одушевленные гордостью, свойственною Туркам, не соглашались еще на сдачу, шумели в негодовании своем на пашу и намерения его и волновали толпу.

Сакен был в опасном положении; но он имел душу неробкую и изложил с победоносным видом предлагаемую пощаду. Слова его имели действие, и он склонил Турок к сдаче. Мы получили 151 пушек и мортир, находившихся в крепости и 33 знамени; остававшийся же гарнизон, сколько мне помнится, отпущен в свои дома, что составляло, может быть, еще до 2000 человек. Паша остался в плену; ему бы и трудно было возвратиться: он мог через cиe потерять голову свою; притом же он сам был местный житель, и семейство его и все имущество было в Карсе, и человек сей вовсе невоенный, как я выше сказал, испуганный криком, шумом, громом орудий, коих он, может быть, никогда не слыхал в такой степени, а еще более взрывом зарядного [347] ящика на самом дворе своего дома (что, как кажется, всего более понудило его уклониться в цитадель) был слишком доволен сдаться военнопленным, дабы избавиться окружавших его подчинненных, коих он опасался.

Таким образом была взята нечаянным и неожиданным образом Карская крепость, которую можно было назвать неприступною по местоположению, особливо по многочисленности сил и недостатку средств наших к овладению оной; но неимоверное coглaсиe и рвение всех начальников и нижних чинов было причиною сей знаменитой победы, с коею мы поздравили своего главного начальника, осеняемого множеством неприятельских разноцветных знамен, которыя к нему привозили со всех сторон. Он был в восхищении и отправился в цитадель, минуя шумныя толпы Турецких войск, выходящих из города и, въехав в цитадель, став на самой высокой батарее оной, приказал водрузить подле себя знамя Грузинского гренадерского полка. В сем положении я застал Паскевича, когда оставил Карадаг; я по зову его прибыл в цитадель, подошел к нему и поздравил его с победою, но он предупредил меня, обнял, сам поздравил и благодарил меня за участие, которое я принял в сем успехе и с радостью спросил меня: хорош ли вид Русского знамени, развевающегося на вершине Карских стен? И в след за сим, указывая на мою батарею, с коей началось все дело и коей маловозвышенные брустверы, кроме того еще разбитые ядрами и пальбою, едва показывали вдали вид небольшой черной полоски: «кто бы подумал и могло ли Туркам вообразиться, что от сей черной полоски решится участь сих твердынь»? Приветствиe его было для меня весьма лестно...

Между реляциями, у меня собранными, я нашел еще первое объявление о взятии Карса, без подробностей, которое здесь в копии прилагаю; оно было напечатано в «Тифлисских Ведомостях».

"Тифлис, 28 июня" (1828).

«Поспешаем сообщить сейчас полученное известие о взятии крепости Карс штурмом. 1250 человек достались в плен во время приступа; цитадель и 5000 человек сдались после. В числе пленных находится двух-бунчужный Магмед-Эмин паша, начальник кавалерии Вали-ага и много других чиновников. Убитыми и раненными Турки потеряли до 2000 человек. В крепости и на батареях неприятельских взято пушек и мортир 151, отбито 33 знамя, также приобретено значительное количество артилерийских снарядов, множество разного рода оружия и большой хлебный магазин».

«С нашей стороны убито: обер-офицеров 1 и нижних чинов 33; ранено: штаб-офицеров 1, нижних чинов 216».

«Подробности о сем штурме будут помещены в первом № «Тифлисских Ведомостей».

В реляции сей не сказано, каким образом сдались пленные, взятые не во время штурма; мне помнится, что они были отпущены. Потеря Турок убитыми и раненными увеличена; что же касается до нашего урона, то он показан справедливо; в том числе в моей бригаде урон состоял: убитыми — в 3-х рядовых; от ран умерших: обер-офицеров — 1, унтер-офицеров — 2, рядовых — 2; [348] раненых: обер-офицеров — 1, унтер-офицеров — 5, рядовых — 32; контуженных: унтер-офицеров — 4, музыкантов — 2, рядовых — 10; всего убитыми и ранеными: обер-офицеров — 2, нижних чинов — 60.

Паскевич долго любовался своею победою и наконец поехал в город на квартиру свою, которая ему была отведена в пашинском доме. Я любопытствовал несколько осмотрением цитадели. Строение оной было в совершенной исправности и большой чистоте; ход к воде запирался вверху толстою, глухою, железною дверью; ступени, по коим надобно было спущаться в темное подземелье, были в хорошем состоянии; я не имел времени спуститься вниз, ибо надобно было приискать и бывалого проводника, и фонарь. Ход сей весьма узок, так что больше двух человек не могут в оном разойтись; он продолжается на 60 сажен почти отвесной вышины до самого Карс-чая. Вышину сию измерил впоследствии времени артилерийский подполковник Кузнецов, который, оставаясь в крепости Карса в гарнизоне, занимался устроением веревочной машины для подъема в цитадель муки с мельницы, находящейся у подошвы скалы, в избежание затруднительной перевозки оной кругом всей крепости. Протянув два каната сверху до низу, он устроил санки, которыя должны были с грузом ходить взад и вперед по сим канатам и сам захотел испытать cиe путешествие. По несчастию, веревка, которою спущали санки, порвалась на половине сей вышины, и Кузнецов полетел с санками вниз; ему бы следовало разбиться в дребезги, но так случилось, что он переломил только ногу и ушиб голову и прочие части весьма сильно. Непонятно, как он остался живым после подобного скачка; но надобно полагать, что он был уже не далеко от низу, когда веревка оборвалась.

Из цитадели я зашел еще на квартиру к главнокомандующему. Дом пашинской был неопрятен; кривой, косой, вонючий в покоях, с самыми грубыми украшениями, с неровным полом, дверьми, которых никакой крестьянин не навесил бы в своей избе; в сем отношении. Азиятские Турки, коих я видел жилища, не могут похвалиться, ни сравнить себя в образе жизни с Персиянами, у коих заметно гораздо более вкуса и опрятности в жилищах.

В городе продолжался грабеж, который и в следующие дни с трудом могли унять; всего более участвовали в нем деныцики, маркитанты, Татары и наши уланы, коим всех менее было следа находиться в городе, но дисциплина никогда не была отличительною чертою кавалерии и в особенности нашего сводного уланского полка. Моя бригада была более прочих войск в сборе, а потому, не взирая на усталость людей и нас всех, мне назначено было занять на cию ночь караулы в Карсе. Я не успел объехать всего, ибо становилось уже поздно, и я не знал даже, где находились все роты моих полков, действовавших на приступе отдельно и вошедших в город и крепость с разных сторон, а потому я и не мог в сей день всех отыскать. Всякий примостился ночевать, где удалось и караулил то место, где находился; а я, собрав несколько рот Грузинского гренадерского полка, спустился к предместью и остановился в мясных рядах, где была нестерпимая вонь от бойни, тут же находившейся и где, по обыкновенной безпечности Турок и нечистоте, им свойственной, стаи собак [349] делили брошенные потроха, головы и ноги битого скота. Цитадель была занята особенным караулом, и мне казалось, что нужнее было собрать войска внизу, где находилось много жителей и всего более происходило; притом же я мог всегда оттуда выдти в порядке в поле и встретить Турецкое войско, еслиб со стороны оного было извне какое либо покушение на крепость и поддержать лагерь, как оставшийся с обозами на прежнем месте по Эрзрумской дороге с малым прикрытием.

Я занял для своего ночлега какую-то лавку, в которой жил столарь и, разчистив стружки, расположился ночевать на какой-то скамье, похожей на верстак; есть было нечего, ибо тогда продолжался еще Петровский пост, и кроме куска сухого хлеба у меня ничего не было; но вскоре пришел какой-то Армянин, который навещал свой угол и который достал мне несколько луку, чем и составился мой ужин. Отдохнувши и выспавшись в течении ночи, я проснулся рано и сидел у своей конуры, ожидая для моей бри-гады смены, в которую был наряжен Ширванский пехотный полк. Вскоре увидел я ожидаемую смену, с коей шел полковник Бородин. Увидев меня, он стал спрашивать о постах; но заметив, что я давал ему ответы весьма cyxиe, он спросил меня, не происшествие ли предшествовавшей ночи причинило перемену, которую он находил во мне относительно к нему, и когда я ему отвечал, что он не ошибается, то он хотел шутками изворотиться; говоря: тут не за что было сердиться. Я отвечал ему с холодностию, что не имею надобности в подобных объяснениях, продолжая ему указывать посты. Тогда, видя, что я дело cиe иначе принимаю, он стал просить у меня прощения в самых покорных выражениях, и я согласился оставить ему проступок его.

22-го числа, ввечеру прибыла рота Грузинского гренадерского полка, командированная с начала компании в Башкечет для конвоирования подвижного госпиталя до селения Гумров.

Представления к наградам за взятие Карса были общие; никого не исключили по обычаю, водворившемуся в нашей армии, и все были равно награждены орденами и крестами; но Георгиевскому кресту придавалось более цены: их не более роздали как 4 или 5 за сию победу, в числе коих был полковник Фридрикс, помнится мне, Вальховский и капитан Черноглазов 42-го егерского полка, который был поутру на первом приступе укрепленного. лагеря и жестоко ранен тремя пулями, что ему не попрепятствовало однакоже опять находиться вскоре во фронте, т. е. два месяца после того. Я был представлен к Анне 1-й степени, но получил вместо того 4-го Георгия, который никогда не носил, ибо прежде сего ордена я получил 2-го класса.

24-го числа я возвратился в лагерь; войска отдыхали. Я навещал Паскевича в его вонючем пашинском доме, где он провел день в совершенном бездействии, радуясь еще неожиданной победе своей. Он сидел на грязной софе с Греком Влангалем, который разбирал найденныя Турецкие бумаги и сказывал ему, что по оным видно было, что Мегмед-Кеесе-пашу ожидали ежедневно из Эрзрума со вспомогательным войском. Ceй Грек Влангали, игравший в Пepcии самую несчастную роль, во времена Грибоедова, начинал опериваться и хотя он еще долгое время [350] служил всеобщим посмеялищем и поруганием, но он всё вытерпел и вынес и при конце войны оказался, посредством наушничества, богатым, награжденным и доверенною особою Паскевича, хотя он и не приобрел ничего, кроме всеобщего презрения.

Лагерь наш был перенесен ближе к городу, ибо Паскевич хотел непременно жить в городе, что весьма много препятствовало отправлению службы, ибо штаб был размещен по разбросанным в тесных улицах домам. Сего бы надобно было в особенности остерегаться, ибо с первого дня взятия Карса мы узнали от жителей, что в городе была чума; притом же надобно было удалиться от города, дабы совершенно прекратить грабеж, но на cиe не обратили внимания. Мы заразились, и грабеж продолжался в городе, хотя гораздо слабее прежнего.

25-го числа было благодарственное молебствие за одержанную победу, на коем собраны были все войска, в лагере находившиеся. Всеми замечено было, что орел опять парил в воздухе над местом служения. Вспомнили орла, показавшегося в подобном же случае в Гумрах; но заметили, что их летало несколько, и весьма справедливо заключили многие, что хищныя птицы сии, привлеченныя падалью и убитыми лошадьми и людьми, из коих еще не все были похоронены, ожидали с нетерпением нашего удаления в лагерь, дабы опять приняться за свой пир.

Пленные Турки были отправлены в Грузию с 3 ротами 39-го егерского полка, 3 сотнями казаков и 2 легкими орудиями. Между ними оказались первые признаки чумы, и по прибытии в Гумры их много померло; болезнь пристала к нашим; у нас умер из первых артилерийский офицер Отрада, который купил какую-то вещь у пленных Турок. Смертность показалась в Гумрах в войсках, распространилась между жителями, и самый карантин оказался в чуме; от дурных мер, предпринятых смотрителями оного, здоровые, приходившие в карантин, заражались и умирали чумою. В войсках у нас были взяты различныя меры осторожности; приказано было всем сшить холстинныя рукавички, потому что болезнь cия передается в особенности прикосновением тела; стали отделять сомнительных; но вообще еще мало верили в существование заразы, как то всегда случается при первоначальном появлении сего чуждого бедствия, от чего оно на первых порах распространяется; сообщения с жителями Карса были воспрещены, но не менее того, наша корпусная квартира находилась в городе, и всякий имел надобность там быть. За сим последовали распоряжения для управления Карскою областью.

Исправляющим должность начальника Карского пашалыка, председателем правления и начальствующим войсками в крепости Карсе был назначен полковник Херсонского гренадерского полка князь Бекович - Черкасский; исправляющим должность Карского коменданта, полициймейстером и членом правления майор Крымского пехотного полка Зеленский; членом правления Нотебурского пехотного полка майор Жилинский; начальником крепостной артилepии 21-й артилерийской бригады штабс-капитан Горячко; начальником инженеров подпоручик инженерного корпуса Лихачев. Подобное же сему управление было учреждено в Эривани; оно во многих отношениях оказывалось порочным: первое, не было одной власти, которая необходима в военном управлении; второе, [351] управление комитетом непривычно Азиятцам, которые не постигают оного и привыкли уважать только одно лицо; третье, производство дел должно было быть письменное, со всею медленностию, происходящею от журналов и различных мнений членов, к чему Азиятцы также не привычны; четвертое, сего рода управление не было соответственно даже принятым в Русском царстве обычаям; пятое, оно могло произвести раздоры между членами и отнять деятельность старшего члена, к коему бы уже надобно было иметь полную доверенность; шестое, старший член не мог уже распоряжаться сим присутствием, как просто исполнительным, ибо он сам заседал в оном; седьмое, если он, по бойкости своей и дарованиям, успел бы себя поставить в такого рода сношения с присутствием, то он естественно нарушил бы распоряжение начальства, что большею частию и случалось.

Бекович, о коем я в сих записках несколько раз упоминал, был человек умный и одарен от природы отличными способностями, и он не замедлил обратить присутствие cиe в исполнительное. Он пользовался особенною доверенностию народа по знанию его Азиятских языков, Корана, суда Азиятцев, обычаев их и даже по вере своей, ибо его полагают Мусульманином.

Текст воспроизведен по изданию: Первое взятие русскими войсками города Карса. (Июнь 1828 года). Из памятных записок Н. Н. Муравьева-Карского // Русский архив, № 3. 1877