МИЛЮТИН Д. А. ВОСПОМИНАНИЯ ГОД НА КАВКАЗЕ 1839-1840. DrevLit.Ru

МИЛЮТИН Д. А.

ВОСПОМИНАНИЯ

ГОД НА КАВКАЗЕ

1839-1840 ¹

В дороге

23 апреля, в воскресенье, утром, выехали мы с Вревским из Пятигорска. Вдоль всей дороги тянулась линия казачьих постов; ибо в те времена даже в ближайших окрестностях Пятигорска и Георгиевска случались «происшествия». Шайки «хищников» пробирались незаметно через несколько кордонных линий, нападали на проезжих, на безоружных жителей, убивали или уводили в плен, угоняли скот или забирали другую добычу. В Екатериноградской станице мы переночевали, а 24-го числа, выехав очень рано, прибыли около 9 часов утра в Моздок, где ожидали меня приготовленные Россильоном лошади. Гостеприимный комендант, майор граф Бельфорт, пригласил нас к обеду и сделал все распоряжения об отправке моих лошадей в крепость Внезапную. Для провода их назначен был казак Моздокского полка Макар Швецов, который должен был оставаться при мне на всю экспедицию.

После обеда мы успели проехать засветло еще одну станцию и остановились ночевать в станице Галюгаевской. По ночам езда вдоль линии не допускалась. На всем пути от Георгиевска, с правой стороны, виднелся снеговой хребет. Блестящее, серебристое очертание гор, казавшееся полосою светлых облаков, было для меня картиною совершенно новой и восхитительной. В то же время интересовало меня все встречавшееся на пути: казачьи станицы, кордонные посты, ногайские арбы, сами казаки линейные, необыкновенно ловкие, развязные, смышленые, красивой наружности, всегда в щегольском наряде с оружием, тщательно оберегаемом. Меня приводил в недоумение вопрос: как могло поддерживаться то хозяйственное довольство, которое [199] замечалось в каждой казачьей хате. Откуда брались материальные средства, необходимые для боевого снаряжения казака в таком блестящем виде? При той тягостной, почти непрерывной службе, которая в то время лежала на линейных казаках, особенно же на полках, растянутых узкою лентою по Тереку (Горском, Моздокском, Гребенском и Кизлярском), многое в экономическом существовании этого населения представлялось мне загадочным в первое время знакомства моего с краем.

25 апреля, около 9 часов утра, доехали мы до станицы Наурской. Здесь прекращалась почтовая езда и приходилось далее ехать на обывательских подводах. Пока приготовлялись лошади и телега, мы отобедали у командира Моздокского казачьего полка майора Власова и в тот же день доехали до станицы Червленной — штаб-квартиры Гребенского полка, имевшей тогда громкую известность; она славилась красотой женского пола и легкостью нравов. Командир полка, граф Штенбок, принял нас с обычным кавказским гостеприимством. Мы нашли здесь многих из опередивших нас товарищей, ехавших также в Чеченский отряд. Спутник мой, барон Вревский, остался на некоторое время в Червленной; а я, переночевав там, продолжал на другой день, 26-го числа, путь верхом; имущество же мое с денщиком Поповым везлось на арбе. До станицы Щедринской ехал я один, а там съехался с Хрущевым и графом Тизенгаузеном, с которыми и продолжал путь, уже с небольшим конвоем. Во всех станицах на пути заставали мы проводы отправлявшихся в поход казаков; все почти население станицы выходило в поле для прощания с отъезжавшими.

К вечеру 26-го числа доехали мы до переправы на Терек у Амир-Аджиюрта. Ночевали мы в небольшой слободке на левом берегу реки; на противоположной стороне находилось укрепленьице, весьма жалкого вида, возобновленное в 1825 году, после нападения горцев, которые тогда перерезали весь гарнизон. 27-го числа, рано утром, переправились мы через Терек в большой лодке. Погода была прекрасная; вид снеговых гор, освещенных восходящим солнцем, был истинно великолепен. От переправы наш путь пролегал по равнине Кумыкской. Конвой наш состоял всего из десяти казаков. К обществу нашему присоединился новый спутник — майор Арбеньев, маленький человечек, щеголявший отборными фразами, с притязанием на остроумие. Он ехал в отряде в качестве дежурного штаб-офицера. На половине перехода случайно съехались мы с одним знакомым мне офицером Генерального штаба, капитаном Шульцем (выпущенным из Академии годом после меня); он разъезжал с группою кумыков для каких-то рекогносцировок. Обменявшись с ним несколькими словами, мы снова разъехались в разные стороны.

К полудню доехали мы до укрепления Таш-Кичу, в 18 верстах от Амир-Аджиюрта. Комендант объявил нам, что ехать далее в тот день мы не можем, а должны ждать до следующего дня, чтобы ехать с [200] «оказией», под прикрытием пехотного конвоя. Нам отвели помещение в солдатской слободке или форштате, в плохой мазанке с земляным полом. Слободка, так же как и укрепление, находилась на левом берегу реки Аксай, текущей в высоких, крутых берегах. На противоположной стороне расположен кумыкский аул — Новый Аксай, и близ него, отдельно, замок кумыкского князя Муссы Хасаева. Пообедав чем Бог послал, мы пошли втроем, с Арбеньевым и Хрущовым, на ту сторону реки, чтобы взглянуть на кумыкский аул, а потом посетить князя Муссу Хасаева. Замок его состоял из нескольких одноэтажных домиков татарского типа, расположенных среди обширного квадратного двора, обнесенного высокою стеною из необожженного кирпича с такими же четырехугольными башнями по углам. Хозяин — благообразный старик высокого роста, с длинными белыми усами, в черном архалуке и белой папахе на голове — принял нас любезно, но с азиатским достоинством, сидя на ковре и с длинным чубуком в губах. Для нас, гостей, поставлены были низенькие скамеечки, употребляемые у азиатцев вместо столиков. Князь понимал по-русски; но разговор вел с нами через переводчика. Он угощал нас плохим чаем и трубками. Мы провели у него часа два, так что солнце уже садилось, когда вышли из замка Муссы Хасаева. Он предложил нам верховых лошадей, с тем, чтобы мы могли вернуться в нашу слободу кратчайшим путем, переехав через реку вброд, вместо кружного пути через аул и по зыбкому мосту. Возвратились мы на ночлег вполне довольные своим первым знакомством с одной из множества разновидностей кавказского населения.

На другой день, 28-го числа, двинулись мы из Таш-Кичу к крепости Внезапной вместе с большим транспортом из кумыкских и ногайских арб под прикрытием роты Куринского егерского полка и кумыкской милиции. С той же «оказией» ехали в отряд многие кумыкские князья и уздени, щеголевато одетые, на прекрасных конях, с нарядной сбруей. Нам предстоял в этот день переход свыше 30 верст. Двигались мы ужасно медленно. Вереница повозок с пехотным конвоем, распределенным спереди, с боков и сзади, растянулась непомерно и следовала в большом беспорядке, без всяких предосторожностей. Казалось, что конвоирующие войска даны были не для охранения колонны от неприятельского нападения, а только для соблюдения установленной формальности. Дорога была однообразна и пустынна; в некоторых местах она шла кустарниками; большею же частью по открытой и ровной местности. Только вдали, с правой стороны, на горизонте, приковывал к себе наше зрение величественный снеговой хребет гор; а прямо спереди виднелся невысокий, лесистый гребень Гебеккала, составляющий грань между Кумыкскою равниною и нагорною Салатавиею. После продолжительного привала на половине перехода, на берегу реки Яман-су (где сменились конвоирующие войска), мы переправились вброд через эту реку, а потом вторично через Ярык-су и засветло [201] добрались наконец до цели нашего путешествия — крепости Внезапной.

Крепость эта и рядом с нею главный кумыкский аул Андреев (Эндрэ) расположены на правом берегу реки Акташ, вблизи от выхода ее из горной долины. В самом близком расстоянии, над крепостью, господствуют лесистые высоты. Акташ, как все другие реки на Кумыкской равнине, везде проходим вброд. По приезде в крепость отправились мы прямо к коменданту, майору Моравскому (он же и командир расположенного тут линейного 11-го батальона). Он отвел нам помещение в одной из пустых казарм, без всякой мебели. Не без труда достали мы стол, несколько скамеек, сена вместо кроватей; денщики промыслили в слободке кое-какие припасы и напитали нас. На другой же день 29-го числа отправились мы сами в аул и закупили там всякой всячины. Немедленно образовалась у нас артель; к приехавшим вместе со мною (Арбеньеву, Тизенгаузену, Хрущову) присоединились бывшие уже там подполковник жандармский Викторов, капитан Сердаковский и штабс-капитан гвардии Бибиков. 30-го уже числа, в воскресенье, надели мы эполеты, шарфы и явились к генералу-майору Галафееву, командиру 2-й бригады 20-й пехотной дивизии. На него было возложено непосредственное начальство собиравшимися при крепости Внезапной войсками Чеченского отряда. Он принял нас любезно и пригласил пройтись вместе с ним по крепости. В тот же день привели моих лошадей из Моздока; к великому моему горю, лучшая из них оказалась зараженною сапом и пришлось мне искать другого верхового коня.

1 мая прибыл в Внезапную и сам генерал Граббе.

Набег в Ичкерию

Собравшиеся под крепостью Внезапной войска Чеченского отряда расположились лагерем в нескольких верстах к северу от крепости, за аулом Андреевым, на правом берегу Акташа и тылом к реке. В то время в отряде состояло всего 6 батальонов пехоты (2 батальона Кабардинского егерского полка и 4 батальона — Куринского), рота саперов, 12 орудий (в том числе 4 казачьих), 5 сотен казаков (в том числе 3 сотни пеших) и несколько сотен туземной милиции. Численность этих войск едва достигала 6500 человек, собственно же в строю было не более 5800 человек.

Ко времени приезда генерала Граббе не были еще окончены все приготовления к экспедиции. Еще подвозились запасы продовольственные и боевые. Даже не съехались все лица отрядного штаба; не было налицо ни одного офицера Генерального штаба, кроме меня. Генерал Граббе вынужден был поручить исправление обязанностей [202] начальника штаба командиру Куринского егерского полка полковнику Пулло, а на меня, приезжего молодого офицера, возложить временно обязанности обер-квартирмейстера. Поэтому я должен был 2 мая объехать лагерь и окрестности его на большом пространстве, чтобы выбрать место для пастьбы отрядного табуна и указать размещение передовых постов для охранения как этого табуна, так и самого лагеря. Вследствие произведенной мною рекогносцировки, под прикрытием полусотни туземной милиции, в тот же день выставлены были наблюдательные посты от конницы. Меры эти оказались очень не лишними: в предшествовавшую ночь угнано было до 30 отрядных лошадей, можно сказать, на глазах отрядного начальства.

3 мая генерал Граббе произвел смотр собранным войскам впереди лагерного их расположения. Конечно, тут не было никакого подобия тех блестящих парадов, к которым привык наш глаз в Петербурге. Не было ни щеголеватости в одежде, ни выправки, ни равнения; даже не всегда солдаты попадали в ногу. Нас, гвардейских офицеров, с первого взгляда поражали в кавказских войсках видимая распущенность, неряшество в одежде, даже казавшееся отсутствие дисциплины и точного отправления службы. Но вместе с тем не могли мы не подметить во взгляде каждого солдата какой-то отваги и самоуверенности, чего-то особого, отличавшего эти войска от всех других. Видимо, это были войска боевые, а не парадные.

С 3 мая начали съезжаться чины отрядного штаба. Обязанности обер-квартирмейстера принял барон Вревский, пока был старшим в чине, а несколько дней спустя капитан Вольф до прибытия полковника Норденстама, который все еще находился в Темир-Хан-Шуре, чтобы торопить снаряжение и отправление из Северного Дагестана предназначенных в состав Чеченского отряда частей войск и транспортов. Полковник Пулло остался начальником штаба. Это был хитрый грек, опытный в Кавказской войне, но вовсе незнакомый со штабными делами и не славившийся добродетелями Катона ³. Вообще нельзя признать удачными как личный состав нашего отрядного штаба, так и самую организацию его. Временный обер-квартирмейстер капитан Вольф был человек умный, развитой, письменный, но вовсе не боевой, притом желчный и сухой. Из троих офицеров Генерального штаба, штабс-капитан барон Вревский, друг Вольфа, был, наоборот, вовсе не письменный, но с воинственными наклонностями и сильно развитым честолюбием; штаб-капитан Эдельгейм — честный, работящий финляндец, добросовестно исполнявший свои обязанности, и, наконец, штабс-капитан Шульц — замечательный оригинал, истый немецкий бурш ², безгранично воинственный, рвавшийся на самые опасные подвиги. Таков был состав «квартирмейстерской» части отрядного штаба. Другая часть, известная названием «дежурства», имела какую-то странную организацию; она была разделена между несколькими лицами: должность «походного дежурного штаб-офицера» исполнял [203] сперва майор Арбеньев, о котором было уже упоминаемо, а потом жандармский подполковник Викторов; «дежурством» же управлял штабс-капитан (считавшийся по гвардии) Бибиков — человек дельный, письменный. Кроме того, в состав штаба входили: капитан Сердаковский в звании казначея, инженер-подполковник Энбрехт, заведовавший инженерной частью, отрядный вагенмейстер капитан Домбровский и старший доктор Земский; затем немалое число адъютантов, постоянных ординарцев и т.д. Из гвардейских офицеров собственно при командующем отрядом, в качестве постоянных ординарцев, состояли поручик Перовский (кавалергард), подпоручик Булгаков (Финляндского полка) и корнет Тизенгаузен (Гродненский гусар); прочие были прикомандированы к разным частям войск: Преображенского полка — Потулов, Семеновского — Рылеев, Егерского — Ридигер, Лейб-Гренадерского — Муратов, саперного батальона — граф Нирод, Конной гвардии — Хрущов, Кирасирского Его Высочества — Мартынов, Конногренадерского — Маслов, Лейб-Уланского — Солодовников, Лейб-Гусарского — Никитин, Драгунского — Стромберг, Уланского Его Высочества — Воронов, гвардейской артиллерии — Жуковский, Вилькен и Зыбин.

Командовали частями в отряде: батальонами Кабардинского егерского полка — полковник Лабынцев, командир этого полка; Куринскими — полковник Витторт; саперною ротою — капитан Вильде, казаками — майор Власов, командир Моздокского казачьего полка; артиллерией — полковник Ярошевский. Генерал-майор Галафеев остался непосредственным начальником всех пехотных частей отряда.

Отряд оставался в сборе под Внезапной, в ожидании окончания подвоза запасов и приезда корпусного командира, генерала от инфантерии Головина, который пожелал посетить Чеченский отряд прежде, чем принять лично начальство над Дагестанским отрядом, назначенным для действий в Южном Дагестане, именно в верховьях Самура. Генерал Головин прибыл 8 мая; для встречи его генерал Граббе со всем своим штабом и свитой выехал верхом за ворота крепости. На другой день, 9-го, представлялись ему все лица штаба Чеченского отряда; потом происходили в лагере напутственное молебствие и смотр войскам, а после обед у генерала Граббе. Корпусной командир уехал в Темир-Хан-Шуру.

В ту же ночь, с 9 на 10 мая, назначено было выступление отряда. Главною целью действий Чеченского отряда было нанести поражение Шамилю в главном его убежище Ахульго. Эта укрепленная скала, на правом берегу Андийского Койсу, близ слияния его с Аварским Койсу, считалась, в понятии горцев, совершенно неприступною. Достигнуть этого пункта можно было двумя путями: или с севера, от крепости Внезапной, через всю Салатавию и Гумбет ⁴, или с востока, от Темир-Хан-Шуры, обычным путем сообщения с Хунзахом. Второй этой путь охранялся укреплениями: Бурундухкале (при спуске с [204] возвышенной плоскости Тарковских или Шамхальских владений в ущелье Аварского Койсу), Зыраны (на переправе через эту реку) и Цатаных (при выходе дороги на возвышенную плоскость Аварскую). От последнего этого пункта отделяется дорога к северу, на Бетлетскую гору, с которой спускаются несколько тропинок в котловину Койсубу, где утвердился в то время Шамиль. Эта дорога была кратчайшим путем, по которому отряд не встретил бы значительного противодействия до самого Ахульго, тогда как на первом пути, гораздо более длинном, надобно было непременно ожидать сопротивления непокорных племен на многих пунктах трудной местности и, сверх того, предстояла переправа через Андийское Койсу. Несмотря на все это, в высочайше утвержденном общем плане действий дано было предпочтение наступательному движению с северной стороны. Чеченский отряд, составленный преимущественно из войск левого фланга Кавказской линии, наступая от крепости Внезапной, через Салатавию и Гумбет, не оставлял без прикрытия самую линию и затеречное мирное население. Решительное поражение, нанесенное неприятелю на этом пути, доставляло ту выгоду, что Шамиль, замкнувшись в своем гнезде, не мог уже рассчитывать на подмогу горских племен левой стороны Андийского Койсу.

В помощь Чеченскому отряду назначались некоторые войска Северного Дагестана, именно Апшеронский пехотный полк с 6 орудиями. Часть этих войск должна была присоединиться к отряду при движении его через Салатавию (через Миатлинскую переправу на Сулаке), а другая — назначалась для конвоирования транспортов, которые предполагалось отправлять из Темир-Хан-Шуры через Зыраны, для снабжения Чеченского отряда в тот период кампании, когда этот отряд подступит к Ахульго и откроет сообщение с Северным Дагестаном через Цатаных.

Но прежде вторжения в глубину гор Чеченскому отряду необходимо было обеспечить линию от угрожавшей ей опасности со стороны враждебных скопищ, собиравшихся в соседних с Кумыкскою равниною Черных горах Чечни, под покровительством Шамилева наиба Ташав-Хаджи; а для этого предстояло прежде всего нанести удар этому вожаку в устроенных им убежищах, среди лесов Ауха и Ичкерии. В особенности же признавалось нужным уничтожить возведенное им передовое укрепление, в ближайшем соседстве с Кумыкскою равниною, всего в 30 верстах от крепости Внезапной, среди глухого леса, на урочище Ахмет-Тала.

Предположено было произвести на это укрепление внезапное нападение, посредством ночного движения. Все распоряжения к выступлению отряда в ночь с 9 на 10 мая делались в глубокой тайне. Перед самым выступлением отдан был по войскам приказ, написанный самим генералом Граббе, который щеголял своим пером и всегда сам редактировал подобные приказы войскам или прокламации к [205] населению. Ночное движение должно было совершиться налегке, с уменьшенным до крайности обозом. Главная колонна была направлена вдоль подошв гор до самой реки Аксай и далее вверх по долине ее до аула Мискит, близ которого и находилось означенное укрепление Ташав-Хаджи; передовой же отряд из двух батальонов Кабардинского егерского полка, при двух горных орудиях, под начальством полковника Лабынцева, должен был следовать кратчайшею тропинкою, по указанию одного туземца, так, чтобы к рассвету появиться перед неприятельским укреплением с той стороны, откуда нельзя было ожидать нападения. К этой колонне надобно было назначить одного из офицеров Генерального штаба; на это назначение напрашивались барон Вревский и я, так что пришлось кинуть жребий. Судьба решила в пользу Вревского.

Лишь только смерклось, войска начали переходить через реку Акташ и двинулись далее в глубокой тишине. Движение это, при свете месяца, было необыкновенно эффектно; особенно в тех местах, где дорога пролегала лесом, пропитанным в ночную пору чудесным ароматом. Перейдя вброд реки Ярык-су и Яман-су и дойдя до развалин старого Аксая, отряд остановился тут на привал; а перед рассветом вступил в самую долину реки Аксай. В голове колонны, при проводниках из туземцев и нескольких десятках конных милиционеров, ехали мы молча, Шульц и я. Лишь только начало светать, слева послышались пушечные выстрелы. Они возбудили в нас обоих крайнее нетерпение. Нам хотелось скорее попасть в дело. Прибавив шагу, мы опередили проводников; когда же увидели над лесом взвивавшиеся клубы дыма — признак, что неприятельское укрепление уже взято передовым отрядом, мы оба так увлеклись, что поскакали вперед одни, рискуя быть подстреленными из лесной чащи. В ту минуту не приходило нам в голову, что, покидая самовольно колонну, мы позволяли себе поступок, противный порядку службы; с моей стороны это было необдуманное увлечение неопытной молодости; но Шульц — офицер зрелых лет, уже не первый раз попадавший в огонь, не имел такого оправдания. Впоследствии он сам признавался, что не хотелось ему пустить меня вперед одного.

Итак, мы оба, как обезумевшие, направляясь прямо на выстрелы, прискакали на поляну, среди которой дымились остатки разрушенного и зажженного укрепления неприятельского, а по сторонам его, за пнями срубленных деревьев, лежали кучки наших егерей и перестреливались с горцами, скрывавшимися в опушке окружавшего леса. Посередине позиции нашего отряда, на холме, стояли два горных орудия, осыпавших опушку леса картечью. Мы с Шульцем понеслись прямо на этот холм, и несмотря на предостережения артиллерийского офицера, прапорщика Баумгартена, кричавшего нам, чтобы мы не показывались верхом на батарее, мы все-таки остановились между обоими орудиями, на которые и без того уже был направлен частый [206] огонь горцев. Артиллеристы прикрывались по возможности толстыми пнями, торчавшими на самой вершине холма. С появлением же на этом холме двух всадников посыпался целый град пуль, и одной из первых я был ранен в правую руку выше локтя навылет. В первую минуту я едва почувствовал как бы легкий обжог и не обратил внимания на свою рану, тем более, что на мне была бурка. Но по настоянию прапорщика Баумгартена, мы съехали с холма и тогда только кто-то посоветовал мне сойти с лошади и сделать немедленно перевязку раны. Перевязка эта была сделана бывшим при отряде врачом, в палатке майора Власова, разбитой под выстрелами неприятельскими. Пришлось разрезать рукав сюртука и подвесить руку платком. Когда все это было кончено, я сел опять верхом и отъехал к главной колонне, уже расположившейся на привале верстах в двух от места боя, за лесом. Увидев меня, генерал Граббе слега пожурил, а потом напоил чаем, и я заснул крепким сном.

Между тем перестрелка в передовом отряде все усиливалась. Застигнутый совершенно врасплох и принужденный покинуть свое убежище почти без сопротивления, Ташав-Хаджи с небольшим числом находившихся с ним мюридов укрылся в лесу завалами; но с первым выстрелом на Ахмет-Тала начали сбегаться горцы из окрестностей и постепенно число их в лесу усиливалось. Они дрались с таким ожесточением, что в одиночку или малыми кучками выбегали из лесу и отчаянно бросались в шашки на наших егерей. Со своей стороны и егеря дрались молодцами врукопашную. Чтоб избегнуть большой потери при атаке леса, генерал Граббе направил конницу вправо, угрожая пути отступления неприятельского скопища, и вместе с тем подкрепил передовой отряд. Обходное движение конницы произвело желанное действие. Около 5 часов пополудни главные силы двинулись вперед и без затруднения прошли через густой лес по тропинке, заваленной во многих местах срубленными громадными деревьями. Шедшие впереди саперы расчищали путь. Рана моя не мешала мне ехать верхом в свите генерала и восхищаться великолепным лесом, через который мы следовали. Уже смеркалось, когда мы выехали на открытую поляну и спустились в долину реки Яман-су, где отряд расположился для ночлега. Находившийся поблизости аул Балан-су найден покинутым жителями и предан огню. На высотах, окружавших лагерь, выставлены были передовые наблюдательные посты. В живописной этой местности, освещенной пожаром аула, обычная церемония вечерней зари, при звуках егерского хора музыки, производила чудное впечатление.

Так прошел первый день экспедиции. Для меня лично этот первый шаг на боевом поприще не обошелся даром; но я почти радовался своей ране, которая не препятствовала мне оставаться в отряде и продолжать участвовать в военных действиях. Ночь с 10 на 11 мая прошла спокойно; я провел ее под деревом, закутавшись в бурку. Все утро следующего дня отряд оставался на месте ночлега. Генерал Граббе был [207] так внимателен ко мне, что осведомился о моем здоровье и прислал мне супу со своего стола.

Около 2-х часов пополудни отряд двинулся вверх по долине Яман-су. Дорога пролегала то по скату гор через леса, местами между возделанными полями, то круто спускалась в саму долину. Хотя артиллерия и повозки проходили беспрепятственно, однако ж движение замедлялось крутыми спусками и подъемами; колонна растягивалась; приходилось часто останавливать голову ее, чтобы дать подтянуться хвосту. В иных частях пути колонна с обозом двигалась по каменистому руслу реки, между двумя высокими, почти отвесными, как стены, берегами, с которых местами спадали в виде водопадов светлые струи воды. Движение головной колонны прикрывали боковые цепи, пробиравшиеся справа и слева по гребням нагорных берегов. Все аулы, лежавшие по сторонам дороги (Накеюрт, Цезын-Ирзау, Добаюрт), найдены были покинутыми жителями и преданы огню. Горцы не препятствовали нашему движению; только левая боковая колонна, уже при выходе на поляну, в виду деревни Рагонкаж, встретила небольшую группу горцев, засевших в балке, по-видимому, для прикрытия бежавших в лес семейств. Егеря Кабардинского полка, не теряя времени на перестрелку, выбили неприятеля штыками, и весь отряд расположился на ночлег близ аула Рагонкаж, который, так же как и другие, был сожжен.

В этот вечер мне поручено было расспросом проводников из туземцев собрать сведения об окрестной стране и дорогах. Топограф Алексеев, опытный в своем деле, снимал глазомерно карту пройденной местности, иногда под неприятельскими выстрелами. Утром 12-го явилось в отряд несколько горцев, выдававших себя за депутацию от ичкеринцев и уверявших, что они прогнали от себя Ташав-Хаджи, виновника постигшего их бедствия. Генерал Граббе готов был поверить этим сказкам; однако ж, зная, что в 10 верстах от нашего ночлега, в долине Аксая, находилось главное пристанище Ташав-Хаджи, укрепленный аул Саясань, решился выдвинуть туда небольшой отряд из двух батальонов Кабардинского полка, двух рот Куринского, двух горных орудий и милиции, под начальством полковника Лабынцева. Главные же силы оставались на месте ночлега.

12 мая Лабынцев выступил с рассветом, беспрепятственно прошел узкою дорогою через лес и только при выходе из него, на спуске к самому аулу, был встречен ружейным огнем. Однако ж горцы не держались в самом селении, а засели в укреплении, построенном к югу от него, за глубокою балкою. Подступы к этому укреплению были преграждены завалами, засеками, несколькими рядами рвов. Полковник Лабынцев, не теряя времени, повел свои войска на приступ несколькими колоннами и выбил горцев из всех завалов. Угрожаемые обходными колоннами, они покинули укрепления и спасались бегством, многие были переколоты штыками. Укрепление было разорено, а селение предано огню. [208]

Однако ж с окружавших высот горцы продолжали перестрелку, а под вечер, когда Лабынцев начал отводить войска с позиции для возвращения к главным силам, неприятель смело бросился на его арьергард и настойчиво преследовал до самого выхода колонны из леса на поляну, где расположен был отряд.

В Кавказской войне отступление войск всегда было самым трудным и опасным делом, даже после решительного успеха. Поэтому надобно было ожидать, что и всему нашему отряду не избегнуть напора горцев на обратном пути из гор. Чтобы по возможности облегчить отступление, генерал Граббе вознамерился начать обратное движение в ночное время, незаметно для неприятеля. В этих видах отряд оставался на месте весь день 13 мая. Только небольшая колонна была выслана для разорения лежавшего вблизи селения Белитли. Получены были от туземцев сведения, что Ташав-Хаджи, после понесенных поражений, ушел в Беной, в самую глубь Ичкерии.

Пользуясь целым днем стоянки, я просил нашего старшего врача Земского сделать мне настоящую перевязку раны, первую после сделанной мне наскоро, на самом поле сражения. В это время рана начинала меня беспокоить более чем в первые два дня; по временам я чувствовал лихорадочное состояние. Доктор Земский нашел, что пуля должна была слегка коснуться кости; приходилось извлекать осколки ее и обрывки одежды.

С наступлением ночи началось отступательное движение отряда. Части войск и обозы снимались постепенно с позиций своих в совершенной тишине и вытягивались по тому же пути, по которому за два дня перед тем двигались мы вперед. С обоих флангов движение прикрывалось боковыми колоннами; каждая состояла из двух батальонов при двух горных орудиях: левая (т.е. западная) от Куринского полка, под начальством полковника Пулло; правая — от Кабардинского полка, под начальством полковника Лабынцева. В арьергарде следовал батальон Куринского полка, с двумя орудиями казачьей артиллерии. Я находился при этом арьергарде.

Горцы заметили наше движение только утром, когда солнце было уже довольно высоко и когда колонны тянулись в порядке как по руслу Яман-су, так и по обеим его горным сторонам. Тогда устремились они отчаянно на арьергард и на боковые прикрытия, стараясь прорвать цепи и проникнуть в середину главной колонны, медленно двигавшейся с обозом по руслу реки. В продолжении нескольких часов кипел ожесточенный бой. Арьергарду приходилось много раз останавливаться, чтоб отражать натиски неприятеля, который бросался в шашки даже на орудия, под картечным огнем. В особенности тяжела была продолжительная остановка при подъеме на правый нагорный берег у сожженного селения Балан-су, откуда отряд повернул вправо, по кратчайшему пути к Внезапной. Левая боковая колонна полковника Пулло также выдержала горячее нападение горцев: было мгновение, когда [209] они чуть не захватили горных орудий Баумгартена, но были отброшены картечным выстрелом в упор. Настойчивое преследование неприятеля прекратилось тогда только, когда весь отряд окончательно вытянулся на правый берег Яман-су и вышел из лесистой полосы. В этот день мы понесли значительную потерю. В числе раненых офицеров был товарищ мой Шульц, получивший рану в ногу. Штабс-капитан Бибиков наткнулся на штык солдата во время столпления обоза в теснине.

Когда бой уже прекратился, во время привала на открытой поляне, в той местности, которая считалась уже «мирною», генерал Граббе со всем своим штабом и свитою расположился под тенистым деревом для отдыха. Вдруг в ближайшей группе деревьев раздались выстрелы; несколько пуль просвистали над нашими головами, и была убита одна из наших лошадей. Генерал не тронулся с места; но сейчас же милиционеры наши бросились в сторону выстрелов и захватили пятерых ауховцев с оружием в руках. Фанатики эти дорого поплатились за свое безрассудство; на другой день рано утром, на месте ночлега отряда, на берегу реки Ярык-су, близ селения Ярык-Аух, они подверглись жесткому истязанию прогнанием сквозь строй. Солдаты выместили на этих несчастных свою злобу; из пятерых остался жив только один.

В тот же день, 15 мая, отряд возвратился в крепость Внезапную. Шестидневное движение его в Ичкерию стоило нам 30 убитых и 144 раненых, в том числе 14 офицеров. Во все время погода была чудесная, иногда слишком жаркая; пройденная нами местность чрезвычайно красивая; но время года вовсе не благоприятное для наших действий в лесистой местности. Для меня, новичка в деле военном, этот кратковременный пролог к предстоящей серьезной кампании был чрезвычайно интересен и назидателен. С первых же дней похода мне уже бросились в глаза многие слабые стороны нашего образа действий против горцев в тактическом отношении. Более всего поразили меня те невыгодные условия, в которых нашим кавказским войскам приходилось вести борьбу. Тут не выказывалось то превосходство, которого следовало бы ожидать от европейского регулярного войска над неустроенными толпами вооруженного населения; напротив того, превосходство было на стороне неприятеля, не только вследствие удобной для обороны местности, но и по инстинктивному умению горцев пользоваться ею, а в особенности по меткости их ружейного огня. Мысль эта еще более во мне утвердилась и развилась по мере дальнейшего участия моего в военных действиях. Впоследствии я решился даже изложить ее письменно и представить начальству мои замечания о разных недостатках тогдашнего нашего военного устройства и образа действий на Кавказе.

Кратковременный набег наш на Ичкерию казался мне предприятием недоконченным. Хотя Ташав-Хаджи и был выгнан из двух его передовых притонов, но через это он был только оттеснен в более [210] обеспеченное гнездо, откуда мог так же, как и прежде, угрожать нашей линии и затеречному мирному населению. Сожжение нескольких селений ауховских и ичкерийских только озлобило еще более ближайших горцев, а самый конец нашего набега все-таки имел такой вид, как будто они выгнали непрошенных гостей. Говорю это отнюдь не в осуждение распоряжений генерала Граббе; он и не мог поступить иначе, как возвратиться в определенный срок к сборному пункту отряда, чтобы не пропустить времени для предназначенного ему движения в Нагорный Дагестан против главного нашего врага — Шамиля.

В крепости Внезапной пробыли мы пять дней, в течение которых закончились приготовления к новому походу. В это время рана причиняла мне довольно сильные боли и лихорадочные пароксизмы. Однако ж я все-таки не хотел оставаться в крепости и решился во что бы ни стало участвовать в предстоявшем походе. Менее были счастливы другие раненые товарищи мои Шульц, Бибиков, Мезенцев (который во время движения в Ичкерию командовал конной милицией). Они присоединились к отряду только впоследствии.

Наступательное движение к Ахульго

21 мая, в воскресенье, в дождливый день, отряд выступил из лагеря под крепостью Внезапной и, пройдя беспрепятственно по узкой дороге через лесистый хребет Гебеккала, вступил в Салатавию. Первый ночлег был между деревнями Инчхе и Костала. Обозы были направлены кружною дорогой к Миатлинской переправе (на Сулаке), откуда должны были следовать на присоединение к Чеченскому отряду два батальона Апшеронского пехотного полка. 22-го числа наш отряд простоял на месте в ожидании этой колонны, которая прибыла к вечеру и вступила в лагерь с песнями и музыкой. С присоединением ее, наш отряд состоял уже из 8 батальонов, с ротою саперов и 17 орудиями, численный состав возрос до 7800 человек.

Во время стоянки нашей под Инчхе, по ночам, горцы тревожили отряд выстрелами с окружавших лесистых высот. 23 мая отряд с огромным обозом двинулся по отлогому, но длинному подъему на Хубарские высоты и, пройдя верст 5, расположился за селением Хубар. Здесь местность приняла другой характер: лесистые горы сменились голыми, каменистыми плоскими возвышенностями, прорезанными глубокими балками. Неприятель не показывался; жители Хубара, ободренные прокламацией генерала Граббе, возвращались в свои дома. В разных местах селения расставлены были караулы для охранения жителей и имуществ их. В этот день погода прояснилась, и вместе с тем повеселели все лица в отряде. Но мы находились на местности, значительно возвышенной и со всех сторон открытой, а потому температура заметно понизилась, поднялся ветер, и когда разбили палатки, мы с [211] удовольствием вошли в них, чтобы согреться стаканом чая. Вечером пригласил меня к ужину полковник Лабынцев, с Перовским и Минквицем. Тут познакомились мы с декабристом Назимовым, который был еще в солдатском звании.

В отряд прибыла депутация от главного салатавского селения Чиркей, находившегося влево от нашего пути, на левом берегу Сулака. Во главе ее был известный старшина Джемал, человек уже пожилой, с окрашенною по местному обычаю в рыжий цвет и подстриженною бородой, в лезгинском одеянии. Чиркеевцы, чтобы избегнуть посещения их нашим отрядом, уверяли в своей преданности русскому правительству и отрекались от всяких сношений с Шамилем. Уверения эти были только обычным лукавством; чиркеевцы постоянно действовали двулично.

24 мая отряд двинулся далее на Гертме, все поднимаясь по длинному склону Дюзтау, ведущему на гору Соукбулак, отделяющую Салатавию от Гумбета. Мы следовали в таком густом тумане, что ничего не видно было в десяти шагах. Я ехал впереди авангарда с проводниками; позади меня казаки весело распевали свои молодецкие песни; в подражание им и милиционеры затянули какие-то заунывные напевы. Когда ближайшая местность начала несколько очищаться от густого тумана, вдруг увидели мы перед собой неприятельский пикет. Вглядываясь пристальнее, заметили вправо от нашего пути целые кучки горцев, отходивших в глубокую лесистую балку Теренгульскую, за которою на открытой возвышенной плоскости видны были толпы пеших и конных, со множеством значков. Таким образом, оправдались ходившие уже слухи о том, что в Бартунае, одном из главных селений салатавских, собиралось многочисленное скопище. Я поспешил доложить об этом лично генералу Граббе, и немедленно же были сделаны распоряжения к атаке неприятеля. Выдвинута была артиллерия, которая открыла огонь по кучкам горцев, стоявших на возвышении за балкою. Нам было ясно видно, какой переполох произвели в них первые удачно направленные выстрелы орудий. Пехота наша также начала обстреливать крутые и лесистые скаты балки, в которой засели горцы. Перестрелка продолжалась недолго; колонны смело двинулись в штыки по спускам в балку. Горцы не выдержали и спешно стали отходить. Егеря преследовали их по крутым тропинкам, и через какой-нибудь получас мы уже увидели солдатские белые шапки на противоположном краю балки. Остальные войска также начали перебираться на ту сторону Теренгусса; на прежнем пути оставлен был только обоз с необходимым прикрытием. Спуск в балку и подъем оказались так круты, что мы должны были сойти с лошадей и с трудом взбирались пешком.

Не дожидаясь сбора всех войск, генерал Граббе двинул вперед, вслед за отступавшим неприятелем, передовые три батальона с двумя горными орудиями и казаками. Но горцы уходили так поспешно, что не было возможности настигнуть их. Они не успели даже увезти тела [212] убитых и рассеялись по окрестным балкам, не думая уже об обороне Бартуная. Селение это найдено пустым и занято передовым отрядом. Остальные войска постепенно подходили и располагались вокруг аула. В это время пошел страшный ливень; генерал Граббе пожелал поместиться в селении; для штаба и свиты также занято было несколько домов.

Потеря наша в этом деле состояла всего из 4 убитых и 39 раненых; неприятель же должен был понести значительный урон, преимущественно от нашей картечи. В продолжении боя прибыл от Миатлинской переправы еще один батальон Апшеронского полка, так что пехота наша усилилась уже до 9 батальонов, а численность всего отряда достигла 8 тысяч человек в строю. С означенным батальоном прибыл генерал-майор Пантелеев, начальствовавший войсками в Северном Дагестане, и флигель-адъютант полковник Катенин, присланный на Кавказ по Высочайшему повелению для инспектирования войск. Он принадлежал к числу гвардейских знатоков фронтового дела (Впоследствии был командиром Преображенского полка, а позже дежурным генералом Главного штаба Его Величества и, наконец, оренбургским генерал-губернатором.); но вместе с тем был человек образованный и даже подвизался в молодости на литературном поприще. Катенин остался на некоторое время в отряде, конечно, не для инспектирования войск, а в надежде украсить свою шею каким-либо новым крестиком.

В Бартунае получил я первое понятие о лезгинских селениях, вовсе не похожих на те жалкие аулы, которые до сих пор удалось мне видеть у кумыков, ауховцев и ичкеринцев. Лезгины строят прочные, каменные дома, часто в несколько этажей, с плоскими крышами, иногда с башнями. Постройки теснятся плотно к друг другу, едва оставляя проходы в виде узких, извилистых коридоров. В некоторых местах эти переулки проходят под навесами. Почти все лезгинские аулы лепятся по скатам гор амфитеатром, весьма живописно, и окружены роскошными фруктовыми садами. Но Бартунай, расположенный на открытой плоской возвышенности, составлял в этом отношении исключение.

Окончив размещение войск на биваке, совершенно промоченный до костей, я рад был найти убежище в отведенной мне сакле и обогреться перед камином; но вьюки наши пришли не ранее вечера, и только тогда я мог насладиться переменою одежды и стаканом чая. Дождь продолжал лить всю ночь и в следующий день.

25 мая войска выступили только в 10 часов утра; с трудом можно было разглядеть дорогу. Еще прежде, чем мы выехали из селения, уже горели многие дома, а затем и все оно было объято пламенем. Колонна подвигалась медленно, в угрюмой тишине, по отлогому, но непрерывному, длинному подъему, по голой, каменистой почве. По другой [213] же стороне Теренгульской балки, по такому же подъему, двигался наш обоз, под прикрытием трех Апшеронских батальонов и пяти легких орудий, под начальством генерал-майора Пантелеева. Обе колонны должны были соединиться только на самом деле в Соукбулаке. Мы дрожали от холода и сырости. Для ночлега отряд расположился на краю почти отвесного оврага. На другой день, 26-го числа, продолжалось то же движение; по мере того, как мы поднимались все выше, холод усиливался и местность становилась более каменистою. В некоторых местах саперы должны были расчищать дорогу. В этот день отряд дошел до самого Соукбулака, с которого крутой спуск Кирки ведет в землю Гумбет. Здесь мы нашли снег и совершенное отсутствие как воды, так и топлива. Приходилось посылать команды довольно далеко на дно балок, где попадались родники и кое-какие кусты. Саперы немедленно приступили к разработке спуска; приходилось рвать скалы порохом.

27 мая погода прояснилась; снег начал таять. С высот, где расположен был лагерь, открылся обширный вид на гумбетовские горы, отделявшиеся от Соукбулака глубокою долиною, которая простиралась в обе стороны: вправо, под названием Мичикале, вдоль Андийского хребта (отделяющего Нагорную Чечню от Дагестана); влево — к гумбетовским селениям Артлух и Данух. По этому направлению и предстояло нам двигаться к селению Аргуни. Дорога сначала пролегала вдоль подошвы крутого гребня Анчимеер, вершина которого была занята неприятелем. Спуск с Соукбулака был уже настолько разработан, что после полудня войска начали переходить на нижнюю площадку. Мне было поручено размещать их по мере того, как они спускались. Небольшая колонна послана к Артлуху, который найден покинутым жителями и предан разрушению. С площадки нового лагеря сделан был из орудия пробный выстрел на вершину горы, занятой неприятелем; ясно было видно, как ядро попало в кучку горцев и разогнало их. В лагерь наш доносились с тех высот заунывные звуки вечерней молитвы мюридов, сливавшиеся с веселыми песнями наших солдат. Между тем обоз наш подошел к Соукбулаку, расположился на местах, только что оставленных войсками, и в свою очередь спустился с высоты на следующий день, 28-го числа. Обе ночи, с 27-го на 28-е, и с 28-го на 29-е, не обошлись без тревог. Перестрелка с передовых секретов стоила жизни одному офицеру.

По трудности предстоявшего нам пути к Аргуни и Чиркату, положено было все тяжести оставить на том самом месте, где расположен был отряд, и для обеспечения их возвести временное укрепление, которое служило бы складочным и этапным пунктом в тылу действующего отряда. 28-го числа приступлено было к постройке этого укрепления, названного Удачным. В нем оставлен 3-й батальон Апшеронского полка с пятью легкими орудиями, под начальством майора Тарасевича. [214]

29-го числа, после полудня, отряд двинулся вперед. Следовавшие в авангарде саперы разрабатывали местами дорогу. Горцы, занимавшие вершину гребня, пробовали спускать камни; однако же не причинили никакого вреда проходившим у подошвы гор войскам; пули неприятельские также не долетали; наши же полевые единороги, при весьма большом угле возвышения, удачно обстреливали гребень и заставили неприятеля скрыться на противоположный склон. Таким образом, отряд прошел в этот день беспрепятственно самое трудное место и остановился в 6 верстах на возвышенном перевале Шугумеер, где предстояло снова разрабатывать крутой спуск. Несмотря на короткий переход, хвост колонны подтянулся только к ночи. Отделенная влево легкая колонна разрушила селение Данух.

Разработка спуска с горы Шугумеер продолжалась до полудня ЗО-го числа, и только тогда отряд двинулся вперед. Дорога была не менее трудная, чем накануне, и во многих местах сильно размыта шедшими несколько дней дождями. Хотя от места ночлега оставалось пройти до Аргуни всего 6 верст, однако же голова колонны только к 4 часам пополудни подошла к этому большому укрепленному селению, в котором сам Шамиль с 16 тысячами лезгин вознамерился остановить наступление Чеченского отряда. Часть этого скопища заняла самое селение, а другая (преимущественно андийцы) расположилась на [215] высотах по дороге, ведущей к Мехельте — главному гумбетовскому селению, и далее к Андии.

Генерал Граббе, подойдя на пушечный выстрел к селению, остановился на краю крутого спуска, чтобы высмотреть в зрительную трубу местоположение, о котором не было у нас точных сведений. Оказалось, что с нашей стороны селение было совсем недоступно: оно было растянуто по верху скалистого, почти отвесного обрыва: одна дорога, высеченная в утесах, вела в ворота, в виде крутой апарели. Наружная линия саклей составляла сплошную каменную стену, с бойницами в несколько ярусов, над передними саклями возвышались другие амфитеатром, с плоскими крышами и башнями. К востоку селение заканчивалось также обрывом; здесь находилась самая возвышенная часть селения. К западу же означенный скалистый обрыв тянется узким гребнем, по которому доступ к селению, видимо, был прегражден завалами, башнею и перекопом. Южной стороны селения не могли мы видеть.

Несмотря на поздний час дня, генерал Граббе решился немедленно атаковать неприятеля в крепкой его позиции. С фронта (т.е. с северной стороны) на той самой высоте, с которой мы осматривали позицию, выставлена была батарея из 8 орудий (4 полевых легких и 4 горных), под прикрытием одного Куринского батальона; другой [216] батальон того же полка, с 2 горными орудиями, оставлен позади, на самой дороге, для прикрытия вагенбурга; один батальон (1-й Апшеронский) выдвинут по той же дороге для демонстрации с фронта; для самой же атаки направлены две колонны; влево — 2 батальона Куринского полка, под командою полковника Пулло; вправо — 2 батальона Кабардинского, под командою полковника Лабынцева. Обе эти колонны должны были открыть удобнейшие доступы к селению. Кроме того, один батальон (4-й Апшеронский) имел назначением поддерживать связь между центром и правою колонною, которой предстояло исполнить довольно кружное обходное движение. Наконец, казаки получили приказание прикрывать тыл атакующих колонн со стороны неприятельских скопищ, занимавших высоты на дороге к Мехельте.

В 5 часов пополудни батарея открыла огонь, а пехотные колонны начали движение; но выстрелы легких и горных орудий не могли наносить значительного вреда укрывавшемуся в каменных домах и башнях неприятелю. Горцы же обсыпали пулями приблизившиеся к селению оба батальона Апшеронского полка. Однако ж один из них (4-й), взяв вправо, успел очень быстро взобраться на самый гребень, по которому предполагалось атаковать селение правою колонною, и смело штурмовал башню, преграждавшую этот путь. Несмотря на то, что амшеронцам приходилось пробираться рядами по узкому гребню, между скалами и камнями, под сильными выстрелами, они с криком «ура» ворвались в башню и перекололи штыками почти всех защищавшихся в ней горцев. Но далее наступление было приостановлено глубоким рвом. Оба Апшеронских батальона понесли довольно большую потерю. Между тем, колонны полковников Пулло и Лабынцева все еще тянулись по горам в обход селения, с трудом втаскивая орудия на скалы. Когда они с двух противоположных сторон приблизились к селению, наступила уже темнота, и начинать штурм с их малыми силами было бы безрассудно. Они остановились, прикрывшись по возможности от неприятельских выстрелов, в ожидании дальнейших приказаний от командующего войсками.

Таким образом, сделанная в этот день попытка атаки обратилась в рекогносцировку, на основании которой можно было вернее сообразить план действий на следующий день. Донесение полковников Пулло и Лабынцева указали, что восточная оконечность селения была самою сильною стороною обороны; наиболее доступною оказалась юго-западная часть, к которой подступил полковник Лабынцев, и тот гребень, на котором уже утвердился 4-й Апшеронский батальон. Сообразно таким данным составлена была на 31 мая следующая диспозиция: батальонам Куринского полка в течение ночи перейти с левого фланга на правый; одному из них поддержать 4-й Апшеронский батальон, чтобы продолжать атаку по узкому гребню, ведущему к западной оконечности селения; этой атакой командовать полковнику Пулло; остальным двум батальонам Куринского полка, вместе с одним из [217] Кабардинских батальонов (2-м), под начальством полковника Лабынцева вести атаку с юго-западной стороны селения; другому же Кабардинскому батальону (1-му) прикрывать тыл обеих атакующих колонн против скопищ, занимавших высоты, а коннице — наблюдать пути, ведущие от Аргуни к Чиркату и угрожать пути отступления неприятеля.

Ночь с 30-го на 31-е число провели мы не совсем спокойно; все время слышалась перестрелка то с одной, то с другой стороны, даже в тылу нашем, т.е. в вагенбурге. С рассветом бой возобновился. Получив приказание находиться при колонне полковника Пулло, я едва успел доехать и подняться на гребень, занятый апшеронцами, как уже, по данному сигналу, колонны двинулись на штурм. Колонне полковника Пулло предстояло прежде всего перелезать поодиночке через глубокий перекоп гребня и потом по тому же узкому гребню атаковать кладбище, обнесенное каменными стенами и обстреливаемое из соседних саклей. Тут в первый раз попал я в самую свалку; каждый шаг вперед стоил нам много жертв; узкий путь еще стеснялся множеством раненых и убитых, как наших, так и неприятельских. Однако ж наши все-таки ворвались с обычным криком «ура» в ограду кладбища и начали влезать на плоские крыши домов, из которых горцы продолжали отстреливаться. Справа от нас такой же бой кипел в колонне Лабынцева: и тут горцы оборонялись отчаянно; некоторые фанатики, выскакивая из завалов или домов, бросались в шашки на встречу штурмовавших колонн. И здесь наши войска преодолели все препятствия, хотя с большой потерей, и ворвались в селение. Но тут-то и начался самый горячий, кровопролитный бой. Горцы, засев в домах, возвышавшихся амфитеатром одни над другими, осыпали атакующих пулями со всех сторон, сверху и снизу. Солдаты, взбираясь на крыши, пытались пробивать сверху отверстия, чтобы бросать вовнутрь горючие вещества; но отчаянные мюриды, переходя внутренними ходами из одних саклей в другие, продолжали упорно держаться целый день. Были случаи, что в крайности фанатики бросались из окон с кинжалом в руке на обступившие их кучки солдат. В некоторых домах найдены были обгорелые трупы; улицы были завалены телами; текли буквально ручьи крови; многие сакли горели, и дым стлался по всему селению. Так продолжался бой целый день; горцы были постепенно оттеснены в восточную оконечность аула. Здесь, на самой возвышенной его части, приготовлена была и самая упорная оборона. Чтобы выжить фанатиков из этой крепкой цитадели, втащили с большим трудом два горных орудия в самое селение и поставили на крыши домов, откуда могли они обстреливать последнее убежище горцев.

Среди кровавого побоища, рядом с подвигами храбрости, самоотвержения, поражали и самые отвратительные сцены в занятой части населения: некоторые из солдат обирали валявшиеся трупы убитых, [218] вытаскивали из горевших саклей всякую всячину, даже вещи ни к чему не пригодные. Мне случилось встретить одного негодяя, тащившего с большим трудом по едва проходимым буеракам огромную деревянную лохань, и когда я остановил его, сделав ему замечание, что он уходит из боя, чтоб унести такую бесполезную вещь, он тут же, одумавшись, швырнул свою лохань и разбил ее вдребезги о камни. Тут я понял, как трудно бывает офицерам в подобном бою удержать свою часть в порядке и прекратить мародерство, раз что завелась в войске эта язва.

С того момента боя, когда атакующие войска ворвались в селение и рассыпались мелкими группами, чтобы постепенно выбивать неприятеля из каждого дома, офицерам Генерального штаба уже нечего было там делать. Около полудня я возвратился в главную квартиру отряда для личного доклада командующему войсками о подробностях дела, которых мне пришлось быть свидетелем в этот день. Сильное утомление после бессонной ночи и толкотни, в которую я попал, при сырой погоде, все это отозвалось на моей ране. Но я позабыл о ней, когда узнал, что из моих товарищей тяжело ранены барон Вревский и Минквиц. Их принесли на носилках и уложили в палатке. Вревский, у которого была прострелена рука, потребовал себе азиатского знахаря; Минквиц не мог скрывать своих страданий. Также ранен и генерал-майор Пантелеев.

Наступившая ночь не принесла нам отдохновения. Горцы, дождавшись темноты, бежали из селения по разным направлениям; но не всем удалось пробраться благополучно между войсками, сторожившими пути отступления неприятеля. Иные наткнулись на штыки пехоты; другие изрублены казаками; некоторые же убивались при падении с крутых скал. К рассвету 1 июня селение оказалось совсем покинутым горцами; а толпы, видневшиеся прежде на высотах вправо от селения, исчезли. Потеря у неприятеля была весьма значительная: по собранным впоследствии сведениям до 2 тысяч человек убитых и раненых; пленных захвачено очень немного. С нашей стороны насчитано было 146 убитых (в том числе 30 офицеров) и до 500 раненых (в том числе 30 офицеров). В то же утро отправлен транспорт с ранеными в укрепление Удачное, под прикрытием двух батальонов.

Поражение, нанесенное горцами в Аргуни, открыло нам дорогу к Чиркату и к Ахульго, куда, по слухам, бежал Шамиль с оставшимися при нем надежнейшими мюридами. Но мы простояли три дня под Аргунью в ожидании возвращения отправленных в Удачном батальонов и транспорта. 2 июня генерал Граббе со свитой ездил в селение, представлявшее груду развалин и кучи трупов. В оба дня я ездил по поручению начальства, на горы: в первый день — для расстановки прикрытия табуна; в другой — для расстановки войск, выдвинутых вперед по дороге к Чиркату. Войска занимались расчисткою дороги сквозь селение и погребением тел, уже распространявших смрад. Погода опять испортилась; поднявшийся сильный ветер срывал палатки. [219]

К вечеру 3-го числа возвратились ходившие в Удачное батальоны, с ними транспорт привез новые запасы продовольственные и боевые. На другой день, 4 июня, отряд выступил при сильном ветре и дожде; на вершинах гор выпал снег. Не доходя 6 верст до Чирката, отряд расположился на ночлег на краю горного уступа. С площадки, на которой разбит лагерь, открылась обширная панорама во все стороны: впереди виден был весь спуск к Чиркату, самый аул, окруженный роскошными садами; далее за Андийским Койсу — селения Ашильта, Ахульго, долина Аварского Койсу и возвышенная плоскость Аварии. Сзади поднимался, как будто в самом близком от нас расстоянии, Андийских хребет с оконечною его горою Соукбулак, на уступе которой ясно был виден наш вагенбург в укреплении Удачном. С площадки лагеря попробовали пустить ядро в Чиркат, где еще были видны люди, переходившие по мосту через Койсу. В Ахульго также можно было в зрительную трубу разглядеть людей, копошившихся как муравьи.

4 июня погода поправилась. Саперы усердно разрабатывали спуск с площадки нашего лагеря на нижний уступ гор. Передовой отряд из двух батальонов Кабардинского полка с двумя горными орудиями, под начальством полковника Лабынцева, спустившись не без затруднений на этот уступ, двинулся к Чиркату и, после нескольких выстрелов в садах, занял селение. Оно было уже покинуто жителями, и мост на Койсу сожжен; предстояло восстановить переправу через Андийское Койсу, чтобы открыть новый путь сообщения для подвоза к отряду запасов из Темир-Хан-Шуры через Зыраны и Цатаных. По переходе на правую сторону Андийского Койсу, отряд не мог уже базироваться на укрепление Удачное и крепость Внезапную. Из Темир-Хан-Шуры ожидался транспорт, под прикрытием 2-го батальона Апшеронского полка при двух горных орудиях, под командою полковника Попова, командира означенного полка, вместе с милициями шамхала Тарковского и Ахмет-хана Мехтулинского.

Необходимо было торопиться восстановлением переправы, так как отряду угрожал уже недостаток в продовольствии. Полковник Пулло поехал с капитаном Вольфом выбрать место для постройки нового моста. Не получая известий о движении означенного транспорта, генерал Граббе начинал уже беспокоиться, посылал нарочных из туземцев разными путями к полковнику Попову, к шамхалу и к Ахмет-хану, с приказаниями спуститься в долину Койсу и скорее войти в связь с отрядом; но ни один из посланных не доехал по назначению. С другой стороны, сделана была попытка открыть сообщение по вьючной дороге, ведущей от Чирката в Чиркей; в этих видах послан был в Чиркей состоявший при генерале Граббе и заведовавший лазутчиками поручик Толстой (из числа декабристов). Отправленный сначала с малым конвоем, он вернулся, не доехав даже до укрепления Удачного, и вторично отправлен был уже с целым батальоном; но переговоры его с [220] чиркеевцами не привели ни к какому результату: они с обычным своим лукавством, прикидываясь вполне покорными, уклонились под разными предлогами от содействия русскому отряду. Положение наше становилось затруднительным; солдаты, израсходовав почти все сухари, питались незрелыми плодами и чем попало; лошадей кормили виноградными листьями; у маркитантов все запасы истощились и цены поднялись до невозможного размера. Зато какая была общая радость в отряде, когда вечером 6-го числа вдали возвышенной плоскости Арактау увидели мы поднявшуюся ракету. Не оставалось сомнения, что там уже находился ожидаемый транспорт.

7 июня весь отряд спустился с горы по весьма крутой дороге и перешел к самому Чиркату. На этом небольшом переходе мы испытали резкую перемену и в характере местности, и в климатических условиях: после постоянных ветров, холода, сырости, мы вдруг попали в зной; голые, каменистые утесы сменились роскошными садами, покрывавшими скаты гор, тщательно обделанными в виде террас и орошенными посредством водопроводов. Нельзя было налюбоваться огромными ореховыми и другими фруктовыми деревьями: персиковыми, абрикосовыми, шелковичными, грушами, сливами. Но со вступлением войск в эти чудные сады началось немилосердное истребление их; вековые деревья рубились на топливо и разные поделки. Самое селение, обширное и богатое, имело тот же вид, как и все другие лезгинские аулы: каменные дома с плоскими крышами, с навесами на столбиках, иные с башнями, теснились амфитеатром по скату горы, оставляя для прохода лишь узкие, извилистые коридоры. Главная квартира отряда расположилась в самом селении. Генерал Граббе занял прекрасную саклю с балконом, с которого открывался обширный вид на долину Койсу. В других ближайших домах разместились все чины штаба и свиты. Я поселился вместе с флигель-адъютантом Катениным, Вольфом и Перовским. Вечером у дома командующего войсками играла музыка. С противоположного же берега Койсу с гор слышна была вечерняя молитва лезгин.

8 июня решено было отправить небольшой отряд (из двух батальонов Куринских с двумя горными орудиями и всею конницей), под начальством полковника Катенина, к Ихали (верстах в 10 от Чирката вверх по Койсу) с тем, чтобы завладеть Согритлохским мостом, занять правый берег реки и тем облегчить как постройку моста у Чирката, так и доставку запасов из транспорта полковника Попова. Движение Катенина к Ихали сопряжено было с большими затруднениями: орудия приходилось снимать с лафетов и перетаскивать на руках. По правому берегу реки несколько горцев провожали отряд выстрелами. Несмотря на все эти затруднения, около 3 часов пополудни Катенин достиг Согритлохского моста, быстро исправил его и на ночь расположился впереди его на правом берегу, в наскоро набросанных завалах.

Между тем началась и постройка моста у Чирката. Дело было не [221] совсем легкое: пролет между обоими скалистыми берегами реки имел до 15 сажень, а страшная быстрота течения не допускала никаких промежуточных устоев. Оставалось одно средство: принять за образец постройку мостов самими горцами, которые с обоих берегов реки укладывают кучи камней; передние же концы верхних рядов, выступающих с обоих берегов, связывают рядом брусьев, так что в общем виде образуется нечто вроде арки. Саперы наши не без труда справились с такою работою. Материалом служили балки из разрушенных домов селения и виноградные лозы, заменившие канаты и веревки для связки бревен.

По случаю болезни Вольфа, я исполнял в этот день обязанности обер-квартирмейстера и сопровождал полковника Пулло в его поездке к строившемуся мосту, а также в рекогносцировке вдоль левого берега Койсу. Горцы с противоположного берега провожали нас выстрелами и ругательствами. Солдаты наши нашли пещеру, в которой была припрятана часть имущества чиркатских жителей.

9-го числа, с рассветом, полковник Катенин начал подниматься от Согритлохского моста на нагорный берег Койсу. Лишь только отошел он от реки, горцы, скрывавшиеся в окрестных ущельях, показались в тылу и на флангах колонны, провожая ее выстрелами. Однако ж, после нескольких пушечных выстрелов, Катенин дошел до Ашильты и занял это селение. Тогда и Ахмет-хан со своею милицией аварскою и мехтулинскою спустился с Бетлетской горы к Ашильте, а на другой день, 10-го числа, доставлено было к Чиркатскому мосту на вьюках некоторое количество сухарей. Постройка моста не была еще окончена; а потому пришлось мешки с сухарями перетаскивать через реку по канатам.

В тот же день генерал Граббе лично предпринял рекогносцировку вдоль левого берега Койсу, к стороне Ахульго, под прикрытием двух батальонов, четырех орудий и ракетной команды. Неприятель, так же как и накануне, провожал нас выстрелами с правого берега реки. Несколько пуль просвистело около самого генерала, который лично указывал места для наших орудий. Снаряды артиллерийские попадали в самое Ахульго, но не могли причинять никакого вреда неприятелю в его крытых траншеях и пещерах. Обе скалы, укрепленные Шамилем, под наименованием Ахульго, представлялись с левого берега Койсу в виде голой, каменистой поверхности, изрытой во всех направлениях. Одна из этих скал, западная, называлась Старым Ахульго, другая — Новым. Разделяло их ущелье, или, лучше сказать, трещина, сквозь которую прорывалась речка Ашильтинская при впадении своем в Койсу. Обрывистые стены этой трещины сходились в иных местах так близко, что перекинут был мостик для удобнейшего сообщения между обеими скалами.

Рекогносцировка 10-го числа дала нам первое понятие о знаменитом притоне Шамиля. В тот же день, как узнали мы позже, горцы [222] сделали из Ахульго вылазку против милиции Ахмет-хана и вытеснили было его из ашильтинских садов; но выдвинутые Катениным три роты пехоты оттеснили неприятеля и снова заняли сады. Между тем другая часть его отряда разрабатывала дорогу от Ашильты к строившемуся мосту. 11-го числа к вечеру постройка моста была окончена, и немедленно же переправлено на наш берег несколько вьюков с сухарями.

В тот же день прибыл в отряд полковник Норденстам. Со вступлением его в должность отрядного обер-квартирмейстера завелся у нас по Генеральному штабу некоторый порядок в занятиях. Обязанности были распределены между капитаном Вольфом и мною; он должен был вести журнал экспедиции и переписку по делам общим, а также писать реляции; на мою же долю достались переписка по военным действиям отряда, составление диспозиций, расстановка войск, передовых постов и т.д.

В тот же день вечером составлена была мною диспозиция к переправе отряда на правую сторону Койсу, и с утра 12 июня начался переход войск по зыбкому мостику. Орудия перетаскивали через него на канатах. День был чрезвычайно жаркий. С трудом взбирались войска по узкой и крутой тропе на нагорный берег и располагались впереди Ашильты. Лагерь Главной квартиры разбит был на террасах ашильтинских садов, уже значительно поредевших; самое же селение было совсем разорено. Два батальона Кабардинского полка первоначально оставлены была на левом берегу Койсу для охранения вагенбурга, а батальон Апшеронского полка с двумя орудиями охранял мост на правом берегу, прикрывшись наскоро устроенными завалами.

Ахульго

Подступив 12 июня к Ахульго, мы в первое время имели весьма неясные сведения о местности, на которой предстояло нам действовать. Она до такой степени исковеркана, что нужно немало времени, чтобы ознакомиться в подробности со всеми ее причудливыми складками, ущельями, трещинами, балками, обрывами. Рекогносцировка 10-го числа с левого берега Койсу дала нам лишь общее понятие о замкнутом очертании как Старого, так и Нового Ахульго, ограниченных со всех сторон обрывами, недоступными для атаки открытою силою. Когда же мы подошли к Шамилеву притону со стороны Ашильты, то открылось, что обе скалы примыкают к горам только узкими перешейками или гребнями, по которым доступ был прегражден глубокими перекопами и устроенными за ними укреплениями в виде крытых каменных построек. Кроме того, перед Новым Ахульго возвышалась остроконечная скала, вершина которой была также занята [224] укреплением в виде башни, прикрытой отчасти естественными каменными глыбами. Скала эта носила название Сурхаевой башни. Выстрелы с этой башни, господствовавшей над окружающей местностью, весьма затрудняли нас, как в первое время относительно рекогносцировки местности, так и впоследствии при расположении войск и сообщениях между ними.

В первый же день по прибытии отряда к Ашильте пущено было несколько конгревовых ракет ⁶ на Сурхаеву башню, конечно, без всякого результата (Далее в автографе зачеркнуто: генерал Граббе, прежде обстоятельного изучения местности, со свойственным ему нетерпением, вздумал предпринять на другой же день атаку Старого Ахульго по ведущему к нему узкому гребню, который с первого взгляда показался не слишком трудным (Прим. публ.).). В тот же вечер, по приказанию генерала Граббе, была составлена мною диспозиция для расположения войск с указанием пунктов для батарей и с подробным наставлением относительно образа действий. Пехоте предписывалось постепенно выдвигать вперед передовые посты и секреты, прикрываясь местностью и ложементами ⁵; артиллерии — постоянно беспокоить неприятеля выстрелами, днем и ночью; саперам, с помощью наряжаемых от пехотных частей команд рабочих, — расчищать пути сообщения вдоль линии расположения войск и по возможности разрабатывать подступы к неприятельским укреплениям. Непосредственное начальство войсками, выдвинутыми против Ахульго, было возложено на генерал-майора Галафеева.

Рано утром 13-го числа принес я свой проект генералу Граббе, который вполне одобрил его, и после полудня началось передвижение войск на предназначенные им новые места. Но вдруг совершенно неожиданно вздумалось генералу Граббе попробовать в тот же день счастья — прямо атаковать Старое Ахульго открытою силою. Батальону Апшеронского полка, только что занявшему место на левом фланге, на уступе гор, приказано было двинуться на приступ по узкому гребню, ведущему к означенной половине Шамилева укрепленного притона. С этим приказанием послан был наш неустрашимый Шульц. По его указанию апшеронцы немедленно же устремились вперед под сильным перекрестным огнем неприятеля. Они должны были перебегать поодиночке по узкому гребню, а пред самым укреплением неприятельским были остановлены глубоким перекопом. Несколько смельчаков, соскочив на дно рва, пытались эскаладировать укрепление, подсаживая друг друга; но все попытки их, конечно, остались без успеха, с напрасною жертвою людьми. Не было даже возможности выносить раненых; они оставались на дне рва до начала темноты, и, когда вытаскивали их оттуда, еще было ранено несколько человек. Шульц также был ранен в ногу; но остался в отряде и после вторичной раны. [225]

Убедившись в невозможности атаки открытою силою, генерал Граббе вынужден был, обратиться к более медленному образу действий — к обложению неприятельской укрепленной позиции и к некоторым подготовительным мерам для облегчения штурма, как то траншеям и усилению огня артиллерии. Такой образ действий, конечно, требовал значительного усиления подвоза запасов, боевых и продовольственных. При тогдашнем ограниченном составе отряда невозможно было полное обложение Ахульго с обоих берегов Койсу. Поэтому 14-го числа остававшиеся на левой стороне реки батальоны Кабардинского полка и тяжести были переведены на правую сторону и расположились в резерве за левым флангом линии обложения; на переправе у Чирката оставлены только две роты Апшеронских, которые расположились на правом берегу реки, прикрывшись завалами и сняв с моста верхнюю настилку. Целое утро 14-го числа работал я с полковником Пулло и Норденстамом над составлением диспозиции для нового распределения войск.

Между тем, подошел наконец первый транспорт с запасами, под прикрытием одного батальона Апшеронского полка, под начальством полковника Попова. Также прибыли в лагерь шамхал Тарковский и Ахмет-хан Мехтулинский. Эти два туземных владетеля Северного Дагестана были совершенно различны и по наружности, и по характеру: шамхал — человек тучный, с тупым выражением лица, соответствовавшим его тяжелому и вялому нраву; другой — стройный, красивый, молодцеватый и вместе с тем решительный, твердый, суровый до жестокости. Оба они остались при своих милициях, расположившихся на высотах Бетлетских для охранения тыла отряда.

Горцы из своих логовищ зорко следили за всеми движениями в нашем лагере и провожали пулями всякого, кто только неосторожно попадал под их выстрелы. По ночам бывали частые тревоги и перестрелки. Чрезвычайно эффектна была картина 14-го вечером, когда завязался бой на передовых постах при свете зарницы. Шамиль не замедлил воспользоваться снятием наших войск с позиции на левой стороне Койсу и, построив мост, сейчас же открыл свободное сообщение со всеми племенами Верхнего Дагестана. Даже Чиркат был снова занят неприятельскими шайками, которые каждую ночь заводили перестрелку с охранявшими мост ротами Апшеронского полка.

15 июня началось возведение из туров, земли и камня батарей для наших орудий на тех высотах, с которых было возможно обстреливать разные части неприятельской позиции. Главная батарея была устроена против Сурхаевой башни. После обеда я отправился с полковником Пулло на рекогносцировку вдоль всей линии обложения, весьма растянутой и пересеченной. Сообщение между частями войск было чрезвычайно затруднено разделявшими их балками или ущельями с обрывистыми спусками. Поэтому на большей части нашего пути приходилось нам карабкаться пешком по крутым горам; а чтобы лучше [226] высмотреть неприятельскую позицию с ближайших точек, мы надели толстые солдатские шинели и папахи, так как горцы обыкновенно направляли свои выстрелы предпочтительно на офицеров. (Тогда не было еше офицерских серых пальто.)

Рекогносцировка наша побудила к некоторым переменам в расположении войск и батарей. Утром 16 числа я занимался составлением новой диспозиции, а вечером сопровождал генерала Граббе в объезде позиции. В этот день получены были тревожные сведения о сборе новых враждебных скопищ в горах Андии, Гумбета, Богуляла и других, под предводительством посланных туда Шамилем надежнейших военачальников его: Ахверды Магомета и Галбоца. Для наблюдения за этими скопищами предписано было Ахмет-хану Мехтулинскому со своей милицией перейти на высоты к западу от Ашильты и стать на дороге, ведущей к Ихали. Батальонам Кабардинского полка, только что прибывшим с левой стороны, в Темир-Хан-Шуру посылались настоятельные предписания о скорейшем подвозе к отряду провианта и снарядов, в которых артиллерия уже нуждалась. Генерал Граббе был весьма озабочен снабжением отряда на продолжительное время; вместе с тем он признавал необходимым усилить отряд свежими войсками, о чем было написано корпусному командиру. К счастью, в то время уже закончена была с успехом экспедиция в Южном Дагестане, и генерал Граббе нашел возможным отправить оттуда на подкрепление Чеченскому отряду три батальона Графского полка (т.е. генерал-фельдмаршала Паскевича Эриванского) с четырьмя орудиями и часть заготовленных для Дагестанского отряда запасов.

Но подкрепления эти могли прибыть нескоро. В ожидании их принимались кое-какие частные меры: из Темир-Хан-Шуры вытребованы орудия (в том числе малые мортирки, так как действие легких орудий во многих случаях оказывалось бессильным); ротам, охранявшим мост у Чирката, приказано уничтожить его и присоединиться к блокирующим войскам. Для ускорения сообщения с Темир-Хан-Шу-рою признано нужным, кроме существовавшего кружного пути через Зыраны, открыть кратчайший, хотя бы только вьючный, через Унцукуль и Гимры (По дороге через Зыраны и Цатаных было 4 или 5 переходов, а через Унцукуль и Гимры — не более двух; курьеры не могли проехать и в один день.).

Оба эти больших лезгинских селения находятся в ущелье Аварского Койсу, в расстоянии 10 или 12 верст одно от другого: Унцукуль — на левом берегу, а Гимры — на правом, ниже по течению. Первое, несмотря на свою близость к Ахульго и на все усилия Шамиля привлечь его на свою сторону, постоянно уклонялось от участия в восстании против русских; Гимры же, напротив того, были гнездом мюридизма и враждовали с Унцукулем. В последнее время гимринцы [227] только по наружности заявили себя покорными; но значительное число их (так же как и чиркеевцев) находилось в числе защитников Ахульго.

18 июня мне было поручено осмотреть означенную дорогу и переговорить со старшинами обоих названных селений. Из отрядного штаба дан мне переводчик — кумык Абдула, имевший чин прапорщика милиции; а проводников и конвой предоставлялось мне получить из милиции шамхала Тарковского, находившейся на моем пути. Выехав из лагеря рано утром, в прекрасный жаркий день, мы с Абдулой поднялись прямо по круче на гору, к месту расположения милиции. Впереди его лагеря, на самом краю обрыва, стояла палатка самого шамхала, который по целым дням любовался обширным видом с помощью зрительной трубы. Шамхал принял меня учтиво и приказал назначить конвой; но когда я сел верхом, чтобы ехать далее, явились только два пеших оборванца, которые должны были меня проводить до Унцукуля, откуда предстояло мне взять других проводников.

До Унцукуля доехали мы очень скоро; дорога отлого спускалась с высот в самую долину Аварского Койсу; пешие проводники не отставали от иноходи лошадей. Унцукуль — огромное селение, дворов с тысячу, построенное по образцу всех других дагестанских аулов и также окруженное великолепными садами. Башни кругом селения и внешний ряд саклей с бойницами давали унцукульцам возможность упорно защищаться против всех нападений Шамиля и его шаек. Так, еще за несколько месяцев до описываемого времени (в феврале 1839 г.) унцукульцы, предводимые своим замечательным старшиною Аллило, отбили два нападения Шамиля, тогда как другие окрестные селения передались ему или подверглись совершенному разрушению. Въехав в селение около полудня, я с трудом пробрался вслед за моими проводниками по узким, извилистым улицам к жилищу знаменитого Аллило. Теснившиеся в улицах жители с некоторым удивлением смотрели на проезжавшего русского офицера. Двухэтажная сакля старшины находилась на краю обрыва; с террасы дома открывался вид на сады, за которыми виднелся Койсу, пробивавший себе путь с пеною и ревом между отвесными, высокими боками ущелья. Хозяин вышел навстречу мне и дружелюбно пригласил меня быть его гостем. Это был уже человек старый, довольно полный, с белыми длинными усами, придававшими его лицу выражение воинственное. Он был в домашней, довольно грязной одежде, с босыми ногами, но с мохнатою шапкою на голове, несмотря на знойный день; одна рука была у него на подвязи. Внутреннее расположение дома и убранство были те же, как во всех других жилищах достаточных людей того края. Мы уселись на ковре, поджав под себя ноги, в одном из углов просторной кунакской половины (женское помещение было в верхнем этаже). С помощью переводчика Абдулы завязалась у нас живая беседа. В виде приветствия я сказал, что мне приятно увидеть геройского предводителя унцукульцев, на что Аллило, отбросив всякую скромность, пустился сам [228] в восхваление своих подвигов и в исчисление оказанных им русскому правительству заслуг, а в заключение прямо высказал свои притязания на награду. Когда я сказал, что генерал Граббе вполне ценит его заслуги и приготовил для него богатую шубу, то я заметил на лице моего собеседника неудовольствие и затем, после довольно длинного диалога его с переводчиком, я узнал от последнего, что Аллило ожидал более важной награды — чина прапорщика! Я невольно улыбнулся такому скромному притязанию человека, выказавшего себя энергичным противоборцем Шамиля. Признаюсь, весь этот разговор несколько разочаровал меня насчет Аллило. Конечно, я обнадежил его в исполнении его желания и затем объявил о цели моего приезда в Унцукуль. Аллило дал немедленно приказание о доставлении мне проводников, а пока собирали их, предложил мне угощение. Грязная старуха внесла и поставила перед нами несколько деревянных лотков с фруктами, бараниной и другими блюдами лезгинской кухни. Еще не кончили мы нашу трапезу, как пришли сказать, что все люди на работе и что можно найти только одного проводника, который и покажет мне дорогу в Гимры. Делать было нечего: мы распростились с хозяином и отравились в путь.

Сначала дорога идет версты две прекрасными садами унцукульскими, потом спускается к самому руслу реки и становится все уже, все каменистее, по мере того, как самое ущелье стесняется отвесными утесами. Бурный поток несется с пеною и ревом по каменьям, образуя непрерывный ряд порогов. Случалось, что вода плескала на самую тропинку, по которой мы ехали. В иных местах нависшие над рекою естественные стены так сближаются кверху, что солнечный луч никогда не проникает на дно ущелья, а снизу едва видна только узкая полоска синего неба. Мы доехали до такого места, где тропинка совсем прекращалась, и, по заявлению проводника, уже нельзя было далее ехать верхом. Как же тут поступить? Куда девать лошадей? Приходилось оставить их на руки переводчика Абдулы, а мне продолжать путь пешком с одним лезгином, с которым объясниться можно было разве только мимикой. Абдуле дано было мною наставление, чтобы он дал лошадям отдохнуть и затем вернулся с ними в лагерь, в том предположении, что мне придется из Гимров возвратиться в лагерь по другой, кратчайшей тропе, также пешком.

Расставшись со своею верховой лошадью и с переводчиком, я пошел вдвоем с унцукульцем, пробираясь через каменные глыбы, завалившие все дно ущелья вплоть до самого потока. Карабкаясь с камня на камень на протяжении какой-нибудь сотни сажень, я вдруг очутился, к крайнему своему удивлению, на небольшой площадке, замкнутой отвесным утесом, и среди толпы сидевших на камнях вооруженных горцев. Они в свою очередь также устремили удивленные взгляды на появившегося перед ними русского офицера. Проводник мой сейчас же примкнул к толпе своих земляков и защелкал на своем [229] непонятном для меня языке, а я остановился в недоумении, стараясь объяснить себе странное, безвыходное мое положение: уже не завел ли меня проводник со злым умыслом в эту западню, из которой не было выхода? Должен признаться, что была минута неприятная. Скрывая свое смущение, я постоял несколько времени, оглядываясь на окружавшие скалы, прошел еще несколько шагов по площадке и, наконец, пользуясь немногими известными мне татарскими словами, обратился к ближайшим ко мне горцам с вопросом: «Иол иок?» (т.е. дороги нет?), на что они ответили, прищелкнув языком, что значит у них: «Нет». Тогда я молча повернул назад и начал снова перебираться через камни по пройденному уже мною пути. Подозрения мои рассеялись, когда я увидел, что горцы нисколько не препятствовали мне уходить, а некоторые из них пошли предо мной. Скоро вышел я опять на то место, где оставил Абдулу с лошадью. К радости моей, он еще не ушел оттуда, и я мог наконец через него разъяснить вопрос. Оказалось, что сообщение между Унцукулем и Гимрами было умышленно прервано во время бывших между этими селениями враждебных действий; что в прежнее время дорога переходила с одного берега на другой по мосту, носившему название Чертова моста (Шайтан-кепри), а после разрушения этого моста унцукульцами генерал Фези в 1837 году проложил новую дорогу по левому берегу реки; в зиму 1839 года унцукульцы опять прервали сообщение, разрушив ту часть его, где дорога устроена была на деревянных подпорках в голой скале. Кучка горцев, на которую я наткнулся так неожиданно, была выслана именно для разработки новой тропы. Таким образом дело оказалось очень простым; оставалось только подивиться тому, что ни в лагере шамхальском, ни в Унцукуле никто не подумал предупредить меня о том, что дороги не существовало и что к восстановлению ее только принимались меры самими жителями.

Итак, возложенное на меня поручение не могло быть исполнено; мне предстояло возвратиться в лагерь с таким неудачным результатом. Приехав в Унцукуль, я снова посетил Аллило и упрекнул ему, зачем не предварил он меня о невозможности провода в Гимры; старик отвечал пустыми отговорками. Я пробыл у Аллило часа два для отдыха; он снова угощал меня фруктами, и в это время пришла мне мысль воспользоваться случаем, чтобы доставить в лагерь, для нашей штабной артели, кое-какие съестные припасы, в которых мы терпели крайний недостаток. По моей просьбе, Аллило распорядился собрать все, что можно было, в ауле: яйца, масло, кур, фрукты и т.д.; все это навьючить на двух ишаков (ослов) и отправить вслед за мною в лагерь. Операция эта продолжалась долее, чем я предполагал; немало стоило труда определить плату за собранные припасы от разных хозяев, но при этих расчетах опять выказалась наивность унцукульского героя: он заявил право свое на удержание в свою пользу данного мною лишнего абаза (двугривенника) в вознаграждение за его посредничество. [230]

Солнце уже садилось, когда я доехал до лагеря шамхальской милиции. Переводчик мой просил позволения остаться здесь переночевать, ссылаясь на утомление его лошади вместе с тем, чтобы дождаться вьюков с припасами из Унцукуля. Моя лошадь также подвигалась уже неохотно; но мне хотелось вернуться в отряд в тот же день и отдать отчет о результате моих безуспешных странствований. До лагеря оставалось верст шесть; но дорога шла через несколько глубоких балок, отчасти лесом. В ночную темноту я сбился с дороги, должен был сойти с лошади и вести ее в поводу, спускаясь наобум по горным крутизнам. Иногда держался я течения горных речек, которые, однако же, во многих местах низвергались с утесов водопадами. Долго я пытался выбраться из этих трущоб, рискуя на каждом шагу оборваться с кручи вместе с лошадью, которая часто упиралась ногами и не хотела подвигаться вперед. И сам я устал до изнеможения; судя по времени, мне следовало уже давно быть в лагере. Приходила мне мысль остановиться на месте и выждать рассвета. Но вдруг оклик: «Кто идет?» Случайно набрел я на секрет (Секретами называются небольшие посты, располагаемые в скрытых местах для ночной охраны.), и у меня отлегло от сердца. Собрав последние силы, я взял одного солдата в проводники и доехал до лагеря в таком состоянии, что, войдя в свою палатку, безотлагательно повалился на постель, не раздеваясь, и заснул крепким сном, похожим на бесчувствие.

Комментарии

1. Милютин Дмитрий Алексеевич (1816—1912) — генерал, профессор, историк, один из представителей либеральной бюрократии эпохи Великих реформ. После окончания Благородного пансиона при Московском университете в 1833 поступил на военную службу. После окончания императорской Военной академии служил офицером Генрального штаба, в 1839— 1840 участвовал в боевых действиях на Кавказе. В 1843—1845 Милютин — обер-квартирмейстер войск Кавказской линии и Черномории, в 1845 -1856 — профессор Военной академии. Летом 1853 был причислен к Военному министерству, а в 1854 произведен в генерал-майоры. В 1855. будучи членом комиссии «для улучшений по военной части», Милютин выдвинул проект ликвидации рекрутской повинности. С приходом на должность военного министра Н. О. Сухозанета Милютин был вынужден покинуть Военное министерство. С 1856 по 30 августа 1860 Милютин являлся начальником главного штаба Кавказской армии, а затем переведен в Петербург на должность товарища военного министра. С конца 1861 по 1881 Милютин — военный министр. Под его руководством были проведены преобразования, которые превратили русскую армию в армию европейского типа, важнейшей из этих реформ была замена рекрутской повинности на всеобщую воинскую повинность. После отставки Милютин жил в своем имении Симеиз в Крыму, приводил в порядок свой архив и писал мемуары. В 1898 в связи с открытием памятника Александру II в Москве Милютин был произведен в генерал-фельдмаршалы. Воспоминания Милютина охватывают огромный промежуток времени с 1816 по 1873. Первый том воспоминаний, куда вошли и сюжеты, относящиеся к пребыванию Милютина на Кавказе в 1839—1840, был опубликован в Томске в 1919, но затем издание было прервано по обстоятельствам времени. В 1997 начато новое издание мемуаров Милютина. Данный фрагмент печатается по этому изданию.

2. бурш —в переводе с немецкого парень, малый.

3. добродетели Катана — имеется в виду Катон Старший (234—149 гг. до н.э.) — римский политический деятель и писатель, боровшийся против роскоши и злоупотреблений. Злоупотребления Пулло были одной из причин восстания чеченцев в 1840.

4. Гумбет — область на южном склоне Кавказского хребта по левому берегу реки Андийское Койсу.

5. ложементы — полевые окопы для укрытия войск от огня противника.

Текст воспроизведен по изданию: Осада Кавказа. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века. СПб. Издательство журнала "Звезда". 2000

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

<<-Вернуться назад