64. Рапорт 42-го егерского полка подполковника Назимок в управление штаба отдельного Кавказского корпуса. 19-го февраля 1828 года, № 12. Город Ардебиль.

Его высокопревосходительство корпусный командир, генерал-от-инфантерии генерал-адъютант и кавалер Паскевич, при отъезде моем из Тавриза к полку, находившемуся пред сим расположенным Мишкинской провинции в местечке Лори, изволил словесно приказать доставить в корпусный штаб докладную записку для представления к нему о бывшем прошлого 1826 года июля 21-го дня жестоком, кровопролитном сражении в Карабагской провинции между селениями Дыг и Горонзурами в ущелье при речке Акар-чай, при переходе в брод чрез нее, и в дефиле против Шах-заде, наследника персидского государства, обратившегося и напавшего со всеми соединенными своими силами пехоты сарбазов, конницы и изменниками карабагцами на три роты 42-го егерского полка, следовавших под командою моею от границ реки Аракса и баталионной [119] штаб-квартиры селения Герюсы в крепость Шушу. Составленную докладную записку о том и прочем касающемся этого предмета у сего прилагая, имею честь покорнейше просить корпусный штаб не оставить представлением оной его высокопревосходительству.

Дело генерального штаба 1826 года, № 8.

Сражение в ущелье при реке Акар-чай 21-го июля 1826 года.

Был расположен с 3-мя ротами 2-го баталиона 42-го егерского полка в Карабагской провинции: с двумя ротами в селении Герюсах, в расстоянии 80-ти верст от крепости Шуши, считая по прямой через горы вьючной и трудной дороге, а с третьей ротой — в деревне Нарушанике Тюрского магала, в 40-ка верстах от Герюсы к персидской границы. С наступлением жаркого времени, когда татары по древнему обычаю своему поднялись из низменных мест в горы Сасиянского магала за селение Парнаут для кочевья со всеми своими семействами и хозяйством, то для охранения их находились из первых 2-х рот команда в числе 80-ти человек рядовых с определенным числом унтер-офицеров, барабанщиком и одним прапорщиком под начальством поручика Кочукова в Парнауте, а недалеко от него есаул Чаусов с 50-ю казаками.

Еще осенью прошлого 1825 года носились слухи о неприязненных намерениях предпринятых персиянами и что они предполагают сделать в Карабаге к прочих провинциях на российские войска внезапное нападение. С наступлением весны 1826 года подтвердилось то же самое, а в начале июля месяца народ об этом громко и везде говорил по селениям. Итак, татары в конце концов сею молвою были приведены в страх и ужас, а из кочевьев своих не только из-за Парнаута, но и из прочих мест где они имели таковое удалились во внутрь Карабага и зимовники свои. Парнаутские же армяне и соседних деревень Сасиянского магала оставались пока в своих домах.

Между 9 и 10 июля персидские сарбазы и конница, числом до [120] 5-ти тысяч, подвинулись со стороны Нахичевани к нашим границам и расположились возле нее в трех местах. Тогда уже и армяне, оставя уборку созревших на полях хлебов и произведения всего земледелия своего, принуждены были сойти в Г'ерюсы и ближние их селения, а некоторые скрылись в леса и горы.

О таковых происшествиях пограничный наиб поручик Сафар-али-бек и поручик Кочуков мне донесли, присовокупив к тому, что приезжавший к первому ночью из персидского лагеря родственник или приятель его персиянин в присутствии последнего между секретными разговорами удостоверял, что слухи о покушениях персиян против российского правительства справедливы и что непременно скоро сбудутся, для чего собираются в городах их еще войска, и Сафар-али-бек уведомил меня с нарочным армянином с тем, чтобы кроме того армянин рассказал мне и на словах.

Сведение сие с подробным изложением всего вышеописанного обстоятельства я тотчас по летучей карте сообщил коменданту маиору Чиляеву и рапортовал полковнику Реутту, при чем первый 14-го числа сам приезжал в Герюсы для расследования, успокоения и заверения жителей, что пущенные персиянами слухи есть несправедливо выдуманные пустыми и праздными людьми, делающими разглашения единственно для выманивания себе через то какого-либо подаяния или подарков; при чем были и изменники, притворявшиеся наружно в верности к России: Ростом-бек, Хаджи-Агалар-бек, Угурну-бек и прочие, ложно утверждавшие об этом же и которые, желая показать усердие свое, дали коменданту на его просьбу обещание выстроить около солдатских казарм офицерские квартиры.

Комендант на рапорт мой предписал, чтобы также не всякому слуху верить и чтобы я перестал внушать народу преждевременные опасения, служащие собственно им во вред и был бы покоен, потому что российское правительство более об них печется нежели они сами о себе и наверно предприняло бы свои меры и заблаговременно распорядилось к охранению их, если бы персияне точно вздумали нарушить мир, но к тому они не имеют причин, при [121] том и посланник наш у них находится; пехота же и конница персидские хотя и имеет по близости границ наших караулы, но по обыкновению, так как и у нас водится, смотря по обстоятельствам, умножается и уменьшается, при чем рекомендовал иметь только во всем должную воинскую осторожность, каковая мною была сохраняема.

16-го июля рота бывшая в деревне Нарушанике Тюрского магала, занимавшая пост по общему нашему с комендантом маиором Чиляевым согласию, переведена в урочище Камбиль к Тативскому монастырю и ближе к баталионной штаб-квартире.

По выступлении же ее оттуда персидские сарбазы и конница под командою Гассан-хана вступили в тот магал 17-го и пришли к покосу, где помянутые роты производили свое сенокошение; остановясь на оных персияне сожгли сено, конюшни и выстроенные солдатами землянки для жилья обозных и караульной команды.

Командир роты штабс-капитан Шакальский был об этом извещен, взявши роту выступил было с целью выгнать их, но прошел от своего пункта версты 4 и, узнав о немалом числе неприятеля, воротился назад и прислал донесение, полученное мною 18-го числа; также и пограничный наиб Сафар-али-бек, разузнав через нарочно посланного им от себя о числе той шайки, уведомил, что шайка не столь велика и по большей части состоит из наших татар и кроме означенных шалостей нигде никому ничего не нанесли.

Сообразив, применяясь к инструкции военно-окружного начальника, каким образом постовым командиром поступать против заграничных хищников, делающих на нашу сторону набеги, я собирался отразить шайку, но беспрестанное волнение в народе приостановило это до утра.

18-го июля взял команду егерей из Сасиянского магала в Герюсы, а казаков расположил для содержания пикетов в 6-ти верстах от этого селения. Это сделано в виду того, что в Сасиянском магале никого из жителей не было и во избежание раздробления людей по малым частям в разных местах состоявшим, [122] главным же образом потому, что 15-го числа капитан Мадатов, заведывавший по смене маиора Ковалевского кордонами по границе, переходя в ночное время с Парнаута для занятия по приказанию моему возвышенного места вблизи того селения удобного для защиты на случай нападения хищников, был встречен нашими куртинцами, открывших перестрелку, впрочем не причинившей ему никакого вреда.

Того же числа в 6 часов пополудни получил предписание от полковника Реутта, чтобы я со всеми воинскими чинами и двумя орудиями выступил из Герюсы, следовал бы в крепость Шушу по случаю того, что Шах-заде, наследник персидский Аббас-Мирза, прибыл с своими войсками к худоферинскому мосту на реке Араксе, Сообщив об этом штабс-капитану Шакальскому, бывшему от Герюсы в 25-ти верстах вблизи Тативского монастыря, приказал ему прибыть с ротою ко мне, не подавая однако ж армянам никакого виду об отступлении, дабы не возбудить еще более в них возмущения, и не поселить даже тем самым ненависть, и чтобы не встретилось бы чего неожиданного с их стороны,

Вечером перед зарей прибыл из полковой штаб-квартиры Чинахчи присланный от полковника Реутта баталионный адъютант прапорщик Рагозин 2-й для осмотра казенной хозяйственной части; каких либо достоверных сведений о персиянах он не доставил, объявив, что в Шуше и в окрестных деревнях все тихо, смирно и в проезд его с двумя провожатыми в дороге никакой опасности с ним не приключилось и что персияне стоят в своих границах.

Пред тем еще карабагский комендант маиор Чиляев при отношении своем препроводил ко мне копию с письма к нему от карадахского хана, в коем уведомлял его, что переговоры о границах по-прежнему дружественному расположению с обеих сторон кончены, и что находившийся у них наш посланник генерал-маиор князь Меньшиков скоро оттуда выедет; войска же персидские в своих границах к худоферинскому мосту хотя и собрались, но без всякого злого намерения; а единственно для обучения по примеру [123] европейскому и для смотра, а потому, чтобы я не сомневался бы, равно оставались спокойны и жители Карабага, о чем просил оповестить всех их.

Комендант маиор Чиляев по сему извещению предложил мне тем отношением, чтобы герюсский пост, как важный пункт для всего Карабага, впредь до особого разрешения высшего начальства отнюдь не оставлять; а для умножения разъездов по границе, содержания караулов по оной, для обеспечения народа, охранения его от безопасности — собрать обывательскую конницу из армян, для чего приказал командировать прапорщика Шахназарова с сыном пограничного наиба.

Согласно такого распоряжения хозяина провинции и заверения баталионного адъютанта прапорщика Рагозина выступлением своим я приостановился; но так как упомянутая выше шайка находилась на солдатском покосе и грозила страхом своим и разорением армянскому народу, то для вытеснения его из оного и наших границ 19-го июля я послал капитана Мадатова к штабс-капитану Шакальскому с тем, чтобы он воротился с командуемой им шестою егерскою ротою, даже и при том условии, если был бы на марше и опрокинул неприятеля оружием; туда же отправился из Герюсы и я сам с 55-ю егерями, 10-ю казаками и пограничным наибом поручиком Сафар-али-беком.

Приехав в полночь на 20-го июля в Тативский армянский монастырь, преосвященный оного архиепископ Мартирос, российскому правительству преданный и вернейший архипастырь, мне сообщил, что означенное скопище, узнавши о следовании против него роты, ушло и что в тот самый вечер слышны были им со стороны Аракса пушечные выстрелы, раздававшиеся эхом по горам; из чего заключил об явном обмане письма карадахского хана к коменданту маиору Чиляеву. Следовательно, мне нечего было уже основываться ни на какие заверения и повеления, потому предписал капитану Мадатову и штабс-капитану Шакальскому оставить поиск и преследование хищников, возвратиться назад и как можно скорее поспешить прибытием своим [124] с ротою в Герюсы на соединение с прочими ротами. В Тативском же монастыре перед выездом своим в обратный путь к месту получил от полковника Реутта два предписания, из коих в одном писал, что если по прежнему повелению его, полученному мною 18-го июля перед вечером, из Герюсы еще я не выступал, то оставался бы в них; а по какому случаю исходило это распоряжение он объяснил содержанием копии с письма заграничного карадахского хана с такими же сведениями, какие сообщил мне и комендант маиор Чиляев; во втором же предписании полковник Реутт приказывал мне выступить, уведомляя, что Аббас-Мирза, наследник персидский, уже переправился с большими силами через Аракс в наши границы; а комендант маиор Чиляев вместе с означенными бумагами известил о вторжении неприятеля и предложил также об отступлении и чтобы при исполнении сего армянам я объявил бы только, дабы они свои семейства спасали в горах и защищались сами от персиян по-прежнему.

20-го июля в десятом часу пополуночи я прибыл из монастыря в Герюсы, а пред захождением солнечным в сумерках туда же прибыла 6-я егерская рота. Став в боевой порядок и распорядившись назначением авангарда, арьергарда, равно застрельщиков во фланкеры, а казаков в боковые патрули, я выступил из места пребывания своего. Поручил маиору Ковалевскому с орудиями следовать вперед и, вытянувши их на герюсскую высокую гору с помощью егерей, остановиться ожидать до тех пор, пока выйдут на оную все люди, вьюки с патронами и пушечными снарядами, с сухарями, с слабыми, офицерский и солдатский обоз и наконец арьергард. Когда же все то собралось в один пункт и я, осмотрев их, нашел в совершенной исправности, тогда двинулся вперед к Шуше.

Большою повозочною дорогою на Ах-оглан идти было невозможно по случаю того, что персияне переправились уже у худоферинского моста на нашу сторону, и потому еще, что передовые войска их находились на реке Ах-су, мне же следовало проходить мимо их весьма в близком расстоянии; а потому, питая надежду спасти себя, [125] поворотил с ротами от этой дороги влево через горы на вьючную, и хотя я предполагал если не в ночь, то по крайней мере на рассвете переправиться чрез реку Акар-чай, имеющую свое течение в 25-ти верстах от Герюсы, и через ущелье, как самые труднейшие и опаснейшие места, однако по чрезвычайной и необыкновенной темноте ночи и прохождения через вспаханную землю, канавы, рытвины и самые густейшие хлеба, ускорить марша своего не мог; к тому же лошади под артиллериею запалились, часто останавливались. Под обозом военных припасов состояли обывательские молодые лошади, невыученные и худые, сбивали с себя вьюки и ложились, подводчики разбежались и солдаты не могли смотреть за лошадьми как их настоящие хозяева.

По некоторым рассуждениям зарыть орудия в Герюсах преждевременно, не видевши неприятеля и не знавши мог ли он успеть перехватить мне до речки дорогу или нет, я не смел сделать это, и если бы был вовлечен без оных в плен, тогда, без сомнения, отнесли бы к трусости и мне поставили бы в вину что пострадал за неимение орудий при себе; а намерения мои состояли в том, что буде Аббас-Мирза, минуя Чинахчи, обратится прямо на меня первого и застанет на речке переправившегося, то разве оставлю орудия только тогда, когда невозможно будет дальнейшее их следование, при чем я предполагал орудия предварительно заклепать; сам же с пехотою начну действовать штыками и пробиваться ущельями, горами и скалами до Шуши; одно только требовалось мною от солдат — послушание, единодушие, перенесение трудов, терпение и храбрость.

Лишь только я тронулся с места казарм, герюсские армяне тотчас дали на Аракс знать наследнику персидскому Аббас-Мирзе; а сей последний в ночь же отправил несколько баталионов с конницею.

По дороге моего марша бунтовщиком Хаджи-Агалар-беком везде были расставлены из татар в большом числе сигнальные пикеты, которые стреляли по мне из ружей и подавали тем знак к собранию прочих, из ближних и дальних мест для нападения и преследования меня. [126]

В продолжавшейся всю ночь перестрелке убит егерь 1, ранено 5,

С рассветом 21-го июля бунтовщики прекратили свою пальбу и потянулись за селение Дыг, где раввина с левой стороны была почти вся покрыта громадными толпами карабагцев, а с правой — таковыми же персиянами. Дошедши к сей деревне и пользуясь наступившей на несколько минут тишиною, я остановился, поверил людей и, тронувшись из середины переправною колонною, следовал в центр их, имея вьюки в середине колонны, орудие одно впереди, другое сзади, и при них по одному взводу.

Едва только успел отойти от селения Дыг четверть версты или н того менее, как бунтовщики, соединясь с персиянами и с пешими бывшими в засадах впереди в скрытных местах по одной стороне дороги, вступили в сражение.

Все курганы, возвышенные места занимались многочисленным неприятелем и я на всяком шагу останавливался, сбивая с оных и отражаясь.

Конница и наездники четыре раза с великою стремительностью бросались на самую нашу колонну, но русские штыки вместе с удачными картечными выстрелами из пушек весьма счастливо встречали и опрокидывали их; тут же нас вскоре атаковал сын наследника Аббас-Мирзы Мамед-Мирза с сарбазами, привезенными верхом на лошадях по два на одной, которые, поражаемые батальным огнем, штыками, а из пушек картечью, обратились в бегство и рассеялись по дыгскому и горонзурскому полям.

Наконец, когда уже я приближался к пункту, от коего должно было спуститься мне в ущелье, к речке Акар-чай, на меня напал сам наследник Аббас-Мирза с превосходными своими силами, с распущенными знаменами, пушками и фальконетами.

Ужаснейший натиск сарбазов и конницы, под предводительством самого наследника, при сильной пальбе из пушек и ружей приостановил меня сходить в ущелье; так как если бы я только на это решился, вся бы колонна наша по тесноте и весьма дурному месту была бы опрокинута в глубокой обрыв. [127]

Состоявшие при мне две пушки, не разобрав и не отделив колес и тела от лафетов, провезти по камням было невозможно Потому, занявши на высоте удобную позицию, имея в тылу себя означенное ущелье, служившее неприятелю преградою зайти за оную и действовать по егерям, при таком сильном нападении под картечью и ядрами на сем одном месте я дрался пять часов.

На последок вся карабагская конница числительностью, по словам лично мне сказанным наследником Аббас-Мирзою, в пятнадцать тысяч, а с нею персидская конница поворотили от меня влево к саду, находящемуся при речке Акар-чай и принадлежащему бунтовщику Хаджи-Агалар-беку, с целью переправиться через речку и соединиться с пешим кочевым народом, занимавшим крутые горы, каменники и все выгодные места, устроившем засаду и ожидавшем напасть на меня. Снизу, по ущелью вверх по течению речки Акар-чай, стекались к переправе моей в большом числе также сарбазы с тем, чтобы не перепустить меня через оную; а некоторые через урочище Кирс следовали к упомянутой коннице и кочевому народу для усиления; но дабы успеть мне захватить переправу прежде чем все то соединится в одно место, я командировал капитана Мадатова с частью людей, чтобы перейдя речку занял тут же над нею возвышенное место и егерей отнюдь на сторону никуда не распускал, а стрелял бы в неприятеля до тех пор, пока я спущусь с горы; через несколько минут отправил штабс-капитана Шакальского, которым мое приказание приведено в должное исполнение, а капитан Мадатов пропал тогда неизвестно куда.

День был жаркий и тихий. Урон у меня в офицерах и особенно в нижних чинах сделался значительный, воды не было и от жажды почти у всех губы запеклись кровью.

Снаряды пушечные выпущены; орудия после заряжали патронами; лошади состоявшие под оными до половины перебиты; и у многих колес отбиты спицы, а у ящиков оглобли.

Таким образом, видя себя совершенно в критическом положении и не желая сдаться неприятелю, да и не имея даже того и в [128] помышлении, бросил пушки, отступил с кровопролитного сражения, засаживая егерей по двухверстному спуску в каменники, отпаливался перекрестным огнем от гнавшихся за мною персиян.

Спустившись со всеми в ущелье к речке Акар-чай послал маиора Ковалевского вперед на ту сторону для лучшего распоряжения и наблюдения когда солдаты начнут переходить; маиор не доехал и под ним убита лошадь, сам же был взят в плен. Тут встречен был я ожидавшими нас снизу речки свежими сарбазами; наши солдаты хотя выбились из сил, но продолжали сражение, только при всем старании удержать их они бросались к воде для утоления жажды, напившись же, они делались более изнеможенными. Мост был занят неприятелем; я начал переходить в брод речку под пушечными и ружейными со всех сторон выстрелами; вода была глубокая, в ней каменник склизкий голыш, солдаты торопились, падали, и река по быстроте своей уносила их, отчего подверглись многие плену вместе с усталыми. На переправившихся же обмокших солдат персияне, окружив их со всех сторон, обратили силы свои, равно бунтовщики карабагские, пешие кочевые татары, многие из которых не имели даже огнестрельного оружия, напали с пиками, топорами, серпамн, ножами, дрючками, бросая из-за гор каменником; мы три раза против них шли со штыками, очищали путь себе в дефиле, но после долгого сражении солдаты, уменьшившиеся числом, истощившие совершенно силы, смешались с многочисленным неприятелем и бунтовщиками так, что солдаты со штыками гонялись за неприятелем, а этот последний за нашими; долго продолжалась рукопашная и ружейная кровопролитная битва, и казалось, что даже и сама природа против нас тогда вооружалась; подо мною лошадь на горе три раза ранена, а здесь убита, меня самого схватили, с сим вместе и сражение кончилось в ста шагах от речки.

По взятии в плен на мне оборвали всю одежду, связали назад руки, босого, без рубахи и раненого сабельными ударами вели по колючкам и каменникам, и когда не мог идти за набившеюся в ноги колючкою и сильного течения крови и боли [129] тогда тянули за ноги и на веревке; связанного же представили в свой лагерь сначала к одному хану, заставившему стать перед ним на колени, при чем к этому понуждали стоявшие около него персияне, толкая под бока палками, плюя в глаза и вынувшими кинжалами стращая отнять жизнь, но по неисполнении мною требований хана, он велел дать мне несколько палочных ударов во ногам, отправил к наследнику Аббас-Мирзе, который по моем прибытии к нему спросил, как я смел драться против его больших сил и мог ли когда-либо устоять с небольшим отрядом; я ответил, что исполнял долг свой и драться весьма смел и не надеялся быть в плену, если бы не препятствовали жар, жажда, ущелье, речка и самые внутренние бунтовщики наши.

Аббас-Мирза после того не продолжал никаких разговоров; по просьбе моей велел отдать мне сорванный мундир мой и сапоги и посадить под строгий караул в том месте, где были сложены большие кучи отрезанных голов.

На другой день 22-го июля лагерь его снимался; я подошел к нему и просил собрать в одно место офицеров, буде какие есть где в живых, и чтобы тела убитых наших егерей армяне убрали и похоронили; он, выслушавши, сказал, что прикажет это выполнить и указывая на головы говорил: “вот если бы ты не сражался, то бы не было столько убитых, сколько теперь есть с обеих сторон, а лучше бы всего послужило к пользе твоей, не выступавши из Герюсы, без всякого кровопролития сдаться. Я отвечал: “тот не воин, который бы так был малодушен и решился без военного действия на сдачу".

После того отправил нас в Герюсы; по приезде туда меня потребовал к себе беглый вахмистр, служивший у персиян в чине маиора, по имени Самсон; он спрашивал не имею ли каких вещей из сукон, холста, сапожного товара, пороха, свинцу, денег и прочего; а так как всего этого у меня не было, то в просьбе отказал.

23-го июля из Герюсы нас повели к селению Дыг, к месту расположения лагеря Аббас-Мирзы; здесь он позвал к себе меня и [130] всех офицеров и через беглого вахмистра велел нам объявить, в присутствии своем, что Грузия и все наши провинции, яко бы за чинимые правительством притеснения, просили его много раз письменными просьбами вступиться за них и присягнули на коране, соединившись с персидским войском, вытеснить со всех мест российские войска, и что по завладению всем здешним краем до кавказских гор и русскими войсками Аббас-Мирза отправиться в Москву и Петербург для завоевания, желая тем прославить себя; Аббас-Мирза добавил: “почему же мне не быть там, когда Банопарт был". Он приглашал вступить в службу, обещая жаловать наградами, выставляя примером беглого вахмистра Самсона, что он из ничего возведен на большую степень, отличен знаками и имеет весьма хорошее состояние, назначая меня в гвардию тем же чином каковым ныне состою; я сказал ему: “верной присяги моей ни за что не нарушу, чтобы изменить природному моему государю! а наград я от царя моего имею много". И ни один офицер не изъявил своего желания.

24-го июля меня с офицерами и нижних чинов оставшихся в живых и раненых отправил в Ардебиль к шаху, где последний стоял лагерем с войском, а сам Аббас-Мирза двинулся к Шуше.

В Ардебиле было собрано всех пленных до 700 человек: 42-го егерского и Тифлисского пехотного подков, Каспийского морского баталиона, казаков разных полков и из Сальян астраханских рыбопромышленников; из числа пленных отправлено: Каспийского баталиона при поручике Свистуне, принявшем магометанской закон в Испагань 400, а в Тегеран 300.

Против шахского лагеря на кургане были выстроены шесть пирамид из годов убитых в сражениях трех рот 42-го егерского полка бывших под командою моею, также голов убитых из роты Тифлисского пехотного полка.

Ныне, по приказанию генерал-лейтенанта графа Сухтелена, пирамиды срыты, кости погребены по христианскому обряду и над прахом [131] их воздвигнут крест по совершении панихиды в присутствии его сиятельства, прочих генералов, штаб и обер-офицеров и нижних чанов. Панихиду своим товарищам отпевали солдаты 42-го егерского полка тем, с которыми они вместе служили в одном полку и, со славою отличившись на военном поприще, были убиты в Карабаге 1826 года июля 21-го дня.

Сражение во всех вышеупомянутых местах; в следование мое от границ Аракса и баталионной штаб-квартиры селения Герюсы, между селениями Дыг, Горонзурами, в ущелье, при речке Акар-чай, при переходе в брод чрез нее, и в горах по переправе, после ночной перепалки продолжалось весь день и было кровопролитное, жестокое, упорное, при беспрерывном с обеих сторон огне, с семи часов утра до пяти часов пополудни, на 25-ти верстном расстоянии. С нашей стороны в трех ротах большая часть воинских чинов побита; поля были покрыты также и неприятельскими трупами.

Карабагские татары, куртинцы, магаузцы, карачилинцы, песианцы, капанцы и самые внутренние жители все под предводительством Хаджи-Агалар-бека, его племянников Асет-бека и Наджаф-Кули дрались совместно с персиянами против рот и нанесли много вреда, отрезывая даже и живым пленным головы.

Маиор Ковалевский, капитан Золотницкий, штабс-капитан Шакальский, поручик Кочуков и прапорщик Шахназаров отлично исполняли возлагаемые на них от меня поручения и они все находились при своих частях во все время сражения; единодушное мужество, примерная храбрость их и всех воинских чинов оставшихся в живых заставили даже самый плен наш не считать постыдным русскому оружию; он дорогою ценою обошелся персиянам и бунтовщикам, наводя ужас на многие колонны и толпы неприятельские, бросавшиеся на большом расстоянии на эту горсть русских, приверженных Богу и своему государю. И если бы не те несчастные обстоятельства, о которых я выше сего говорил, мы не были бы в руках неприятельских.

Имевшиеся у меня грамоты, патенты на чины, рескрипты на ордена за собственноручным подписанием покойного государя императора, [132] также все имущество мое, маиора Ковалевского и всех офицеров оставшихся в живых пропали, чрез что остаемся в крайнем положении, не токмо чтобы обмундировать себя прилично званию своему, но нуждаемся и в содержании.

Всепокорнейше прошу ваше высокопревосходительство по великодушному милосердию своему не оставить во всем вознаграждением нашей потери, равно и отпуском жалованья за время пятнадцатимесячного пребывания в плену.

Там же.