Перевод с фирмана шаха персидского на имя его высочества, наследника престола.

Не знаем как описать превратности света! Боже мой, какие происшествия представляются по прибытии в Тегеран российского [137] полномочного министра Грибоедова; мы его приняли за посредника дружбы обеих великих держав; должные почести и ласки были ему оказаны и в присутствии нашем был принят благосклонно, осыпан разными милостями; после того был удостоен позволением возвратиться; но по делу Мирзы-Якуба он остался на некоторое время, и вот случилось с ним столь неожиданное и постыдное происшествие, которое по сие время невидано и неслыханно было в Персии; как могли мы полагать, что тегеранские жители осмелятся сие сделать. Мирза-Якуб по прибытии к посланнику был послан к Ичь-Агасы-Баши (обер-церемонимейстеру) с переводчиком Мирзою Нариманом объявить, что его с собою берут. Некоторые из чиновников, кои вместе с Мирзою-Якубом занимались своею должностью, доложили нам, что Мирза-Якуб, как заведующий внутренним и внешним казначейством, состоит должен казне по крайней мере сорок или пятьдесят тысяч туманов, а по сей причине, чтобы задержать его пока от счетов не очистится, а после уже можно будет поручить его посланнику. Но мы, дабы уважить сторону г. посланника, приказала, чтобы его не трогали и вместе с переводчиком отправили к посланнику, дабы с ведения оного разобрали его счеты. Наконец было решено, чтобы разобрали его дело в суде и на другой день Мирза-Якуб, вместе с людьми посланника пришедши в суд, начал ругать веру и закон мусульманский в присутствии духовных особ и городских жителей. Его ругательные слова много оскорбили городскую чернь и почетных людей, и начали все роптать, что как можно, чтобы в столице мусульманской ругали закон и веру, но, видя, что мы оказали милости и благосклонности наши посланнику, замолчали.

В это время полномочный министр начал требовать двух мушских куртинок, кои издавна попались в плен, называя их караклискими пленными; хозяин их хотя и представил, что оне вовсе таковыми не были, но мы единственно, во уважение желания посланника, приказали, чтобы их отвели к нему для личного разобрания. Полномочный министр хотя узнал, что оне не русские [138] подданные, но за всем тем удержал их в своем доме и хотя ему объявлено было, что сии женщины несколько лет как мусульманки и одна брюхата, но не было им сие принято; вопль тех женщин, кои не соглашались оставаться в доме посланника, взволновал городских жителей, кои, боясь нашего строгого наказания, не осмелились ни на что решиться.

В тот день на базаре люди посланника обругали одного сеида, а ночью насильно втащили одну женщину с улицы в дом. Утром на другой день все городские жители, отказавшись от жизни, бросились к дому посланника с тем, чтобы выручить тех женщин, но люди посланника и караульные начали противиться и застрелили четыре или пять человек из городских жителей и несколько переранили. Народ, увидя убитых и раненых, не взирая ни на что, ни даже на слова духовных особ, бросился стремительно на дом посланнический; даже дети с палками и камнями осыпали дом посланника. Сарбазы, бывшие в карауле, начали в это время перестрелку и было убито со стороны народа некоторое число, а со стороны посланника было убито несколько человек из слуг, сарбазов и наших фарашей, в том числе убит Мирза-Сулейман, племянник Ичь-Агасы-Баши, который, будучи послан с поручениями к министру, к посрамлению нашего государства был тоже поражен ударом небесным и убит.

Как только донесли о сем бунте, сыновья Зилли-Султана и начальник караула с дворцовым караулом тотчас отправились погасить оный. Народ был до такой степени ожесточен, что ничего нельзя было сделать, и даже поносил самого Зилли-Султана. Караульные сарбазы и люди Зилли-Султана с большим трудом могли только спасти первого секретаря министра с шестью человеками.

Мы удивляемся, как этакое происшествие может случиться, когда мы все старание к сохранению дружбы употребляли; этакого происшествия никогда в нашем государстве не случалось. Наше государство, когда получало известие, что таким-то образом народ в таком-то государстве взбунтовался и что такого-то министра [139] сменили или в государственных делах случились перемены, то мы удивлялись и говорили, что как возможно, чтобы государственные дела шли порядком при таких расстройствах. В то время, как Хаджи-Халил-хан, наш посланник, был убит в Индии таким же образом, мы никак не верили, что это народом сделано, но когда увидели благорасположение и справедливость английского правительства, то узнали, что это случилось нечаянно, а не с намерением.

Мы не можем описать той печали и того неудовольствия, кои мы получили от сего происшествия, да и к чему их описывать! Мы лучше вас знаем цену дружбы обоих государств и более вас печалимся, ибо сие происшествие более способствует к посрамлению государства, хотя никакой благоразумный не припишет сие благоразумному и даже безумный безумному, но мы почли нужным описать сие происшествие вам. Господину Амбургеру объясните сие подробно; мы обе державы не различаем: все равно случилось ли сие в С.-Петербурге или в Тегеране; пусть полагают, что это случилось в С.-Петербурге и чтобы они тогда сделали нам? пускай объяснят, дабы мы, согласно с правилами и обычаями обеих держав, должное наказание и распоряжение сделали. Конечно, мы всевозможное сделаем, дабы утвердить дружбу и союз обеих держав и отдалим сие посрамление от нашего правительства. Убитые с должными почестями похоронены; мы утешаем и будем утешать первого секретаря; виновников же в скорости мы накажем. Для окончания сего дела мы будем от вас ожидать известия, согласного с мнением г. Амбургера, который участвовал в сем и сам лучше может рассказать как было; через два дня отправил к графу Паскевичу-Эриванскому вместе с Незер-Али-ханом и ответ на императорское письмо с описанием сего происшествия. Для уничтожения и заглажения сего посрамления мы от вас ожидаем совета.

Там же.