_____________

Отъезд Хосров-Мирзы из Тифлиса назначен был на 23-е мая (“Утверждение Русского владычества на Кавказе", Том IV-й, часть 2-я.). В этот день принц сделал прощальный визит графине Паскевич и поднес ей две драгоценные шали, а сыну ее полное собрание персидского поэта Саади в богатом переплете. Самому Паскевичу еще ранее отправлен был в подарок прекрасный жеребец чистой арабской крови. Погода с утра стояла ненастная, а к вечеру мелкий дождь превратился в совершенный ливень, примета, по повериям персиян, хорошая. Ровно в шесть часов пополудни принц сел в экипаж, и поезд тронулся. Хосров-Мирзу сопровождало более сорока человек свиты, а с русской стороны назначен был состоять при нем генерал-маиор Ренненкампф, в распоряжении которого находилось двенадцать казаков. Переезд через Кавказские горы, по Военно-грузинской дороге, совершился не без приключения. В теснине, между Дарьялом и Ларсом, на поезд едва не напала партия горцев, внезапно спустившаяся с гор Осетии. Казаки, сопровождавшие посольство, завязали перестрелку, и осетины, видя готовность к отпору, скоро отступили. Но страх, обуявший персиян при этом нападении, был так велик, что, по словам Ренненкампфа, они не разбежались только потому, что их собственные вьюки загромоздили ущелье с обеих сторон и бежать было некуда. Сам принц при первых выстрелах вышел из экипажа и пересел на коня. Некоторые удивлялись его отваге, но дело в том, что молодой азиатец, не привыкший к карете, видел в ней скорее западню, нежели убежище. [207]

От Владикавказа поезд сопровождался уже постоянным конвоем, переменявшимся на Линии в каждой казачьей станице. Выезжал навстречу к принцу приветствовать его и старый кабардинский валий Кучук Джанхотов с тремя стами лучших кабардинских наездников, одетых в панцири. Сам командовавший войсками на Кавказской линии, генерал Емануель, ожидал его в Пятигорске, где Хосров-Мирза остановился на несколько дней, чтобы видеть минеральные источники.

В память пребывания его в этом городе, тогда же на вершине Машука, поставлен был обелиск на пьедестале из серого песчаника, на фронтоне столба вырезан был стих одного из персидских поэтов: “Добрая слава, оставляемая после себя, лучше золотых палат", а под ней принц собственноручно начертал следующую арабскую надпись:

Любезный брат! Мир здешний не останется ни для кого;

Привяжись сердцем к Создателю

И не полагайся на блага мирские,

Ибо много, подобных тебе, он сотворил и уничтожил.

Хосров-Мирза. 1244 года.

Замечательно, что этот стих, как бы пророчески изобразил судьбу самого несчастного принца, о чем будет сказано дальше. К сожалению, надпись эта, при нашем общем небрежении к историческим памятникам, исчезла вместе с обелиском, от которого ныне не осталось даже следов.

Из Пятигорска дальнейший путь посольства лежал через Ставрополь, Новочеркаск, Воронеж и Рязань. Встречая везде широкое русское гостеприимство, персияне могли убедиться, как русские люди легко забывают обиды, даже затрагивающие их национальную честь и самолюбие. После шестинедельного путешествия, 14-го июля, вечером посольство достигло наконец Коломны и здесь ночевало. [208]

Отсюда на следующий день назначен был торжественный въезд принца в первопрестольную русскую столицу. Хосров-Мирза ехал в богатой карете, запряженной шестью лошадьми цугом, предшествуемый и сопровождаемый конными отрядами казаков и жандармов На всем пути его следования до Серпуховских ворот и далее по тверскому бульвару стояли войска, отдававшие воинские почести с музыкой и орудийною пальбою, которая прекратилась только тогда, когда высокий гость остановился наконец перед домом графини Разумовской, где было приготовлено для него роскошное помещение. Здесь его ожидали почетный караул, городские власти и именитое купечество, встретившее его с хлебом и солью. Спустя короткое время приехал и московский генерал-губернатор, князь Дмитрий Владимирович Голицын, который, как хозяин города, приветствовал принца с благополучным прибытием.

Едва отдохнув от пути и никого не предупредив о своем намерении, Хосров-Мирза отправился к матери Грибоедова, чтобы выразить ей скорбь, которую причинила Персии смерть ее сына. Растроганный слезами матери, принц начал утешать и, как рассказывают, сам горько плакал. Такой поступок сразу расположил москвичей в пользу юного принца.

Осмотрев в Москве все ее исторические достопримечательности, Хосров-Мирза продолжал дальнейший путь и 4-го августа прибыл в Петербург. Помещение для него было приготовлено в Таврическом дворце. Императорская фамилия жила в то время в Петергофе, и потому прием принца состоялся только 12-го августа, когда Император Николай I-й возвратился в столицу.

В этот день, в 10-ть часов утра, генерал-адъютант граф Сухтелен (известный покоритель Ардебиля) явился в посольский дом, чтобы приветствовать Хосров-Мирзу от лица Государя и затем пригласил его отправиться в Зимний дворец. Процессию открывал дивизион конногвардейцев в своей парадной рыцарской форме, с распущенным штандартом, музыкой и литаврами; далее, [209] в предшествии дворцовых служителей, тянулся длинный ряд придворных экипажей, и уже за ними ехала посольская карета, окруженная царским конвоем; дивизион кавалергардов в латах замыкал торжественное шествие. Все улицы, по которым проезжал принц, были запружены народом, а окна и балконы домов украшены коврами, фестонами и разноцветными флагами.

Император Николай I-й в парадной форме, с цепью Андреевского ордена, принял принца в Георгиевском зале, стоя у ступеней трона; по обе стороны его стояли: вся царская фамилия, государственный канцлер граф Нессельроде, весь государственный совет, сенат, главный штаб, дипломатический корпус, генералитет и все офицеры гвардии. В соседних комнатах разместились офицеры армии и флота, лица имеющие приезд ко двору и именитое купечество.

Хосров-Мирза сам нес шахскую грамоту и, приблизившись к Императору на несколько шагов, сделал глубокий поклон и от лица персидского монарха произнес следующую извинительную речь.

Могущественнейший Государь Император!

“Спокойствие Персии и священный союз, существующий между Вашим Императорским Величеством и великим обладателем Ирана, моим повелителем и дедом, были противны духу зла. Он воздвиг в Тегеране толпу неистовую, совершившую неслыханное злодеяние, жертвою которого сделалась российская миссия. Такое злополучное происшествие покрыло глубоким мраком скорби весь наш дом и всех его подданных. Ужаснулось праведное сердце Фетх-Али-Шаха при мысли, что горсть злодеев может привести к разрыву мира и союза между его величеством и великим монархом России.

Он повелел мне, внуку своему, поспешить в столицу Вашей державы. Он уверен, что голос мой, голос правды, обратит на себя милостивое внимание Вашего Императорского Величества и вновь [210] соделает дружбу между двумя величайшими и могущественными государями мира — незыблемою.

Мне поручено именем могущественного моего повелителя просить о сем Вас, Великий Государь! Предайте вечному забвению происшествие, оскорбившее равно двор российский и двор персидский. Пусть познает вселенная, что при самом ужасном случае, два мудрые монарха откровенно объяснились, и все недоуменья, все подозрения исчезли — всему положен конец вожделенный".

Затем началось чтение шахской грамоты, которую Император сам принял из рук Хосров-Мирзы и передал графу Нессельроде.

Шах выражал живейшее участие по поводу случившегося события, говорил, что персидское правительство перед правительством русским “покрыто пылью стыда, и что лишь струя извинения может омыть лицо его. От обширного ума великого нашего благоприятеля, украшающего вселенную, зависеть будет принять милостиво или отринуть извинение". Грамота оканчивалась даже стихами Саади.

Положив грамоту на приготовленный для нее стол, покрытый богатой парчой, граф Нессельроде ответил принцу от лица Императора следующею речью:

,,Его Императорское Величество повелевает мне уверить ваше высочество в том совершенном удовольствии, с каким он внимал объяснениям вашим и изъявлению праведного сетования от лица вашего государя. Движимый чувствами великодушными, его величество шах не мог, конечно, без ужаса взирать на злодейства, имевшие целью расторгнуть дружественные связи между двумя державами, еще недавно помирившимися.

Посольство ваше долженствует рассеять всякую тень, которая могла бы помрачить взаимные отношения России с Персией после происшествия столь плачевного.

Да будет уверение это передано вами его величеству шаху. Да [211] будет он убежден в непоколебимой воле Его Императорского Величества хранить мир и утверждать узы взаимной дружбы.

Избрание вашего высочества для этих объяснений весьма приятно Государю Императору. В этом вы благоволите удостовериться теми чувствами, которые выражены мною от имени всемилостивейшего моего Государя”.

По окончании речи Император подал руку Хосров-Мирзе и сказал ему:

— Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие".

На следующий день принц имел частную аудиенцию у Государя в Елагинском дворце, на котором просил о сложении с Персии оставшихся еще неуплоченными двух куруров контрибуции. Ему отвечали через министерство, что Россия после тегеранского события и без того показала довольно умеренности, чтобы теперь, когда объяснения по этому обстоятельству едва приведены к благополучному концу, думать о новых снисхождениях.

В это время из Персии были получены письма князя Долгорукова, и Император Николай I-й с удовольствием узнал из них о мерах, принятых в Тегеране для наказания всех участвовавших в истреблении посольства. Желая выразить свою признательность шаху, Государь подарил Персии один курур, а уплату другого отсрочил еще па пять лет.

Таким образом, миссия Хосров-Мирзы увенчалась полным успехом. Два месяца прожил он в Петербурге, окруженный вниманием Государя и высшего общества. “Это был красивый юноша, говорит о нем в своих воспоминаниях А. Д. Блудов, — с такими большими прекрасными глазами, что я помню их и по ныне через сорок лет времени". Не многие из русских могли предвидеть тогда грустную судьбу, которая ждала его на родине.

Прощальная аудиенция дана была принцу 6-го октября и сопровождалась новыми милостями Императора. Подарков посольству [212] роздано было более, чем на 89 тысяч. Самому Хосров-Мирзе пожалован был бриллиантовой орел для ношения на шее на голубой ленте и бриллиантовое перо с изумрудами; эмир-низаму — богатый кинжал и орден Белого Орла; всем остальным членам посольства драгоценные перстни.

Вполне счастливый, со светлыми надеждами на будущее, оставил Хосров-Мирза Петербург и ровно через три месяца 18-го января 1830 года приехал в Тифлис. Отсюда обратный путь его в Персию лежал через Карабах. Мусульманский край, еще недавно переживший смутное время персидского вторжения, встретил и проводил принца горячими овациями. За целый месяц до его приезда стали съезжаться сюда агалары и беки Шекинской и Ширванской провинций; баталион 41-го Егерского полка, с военно-окружным начальником мусульманских провинций генералом Абхазовым, расположился на реке Тертере, а карабахский комендант с татарскою конницею ожидал его на самой границе бывшего Ганджинского ханства. Здесь, среди обширной степи, под склоном высоких гор, близ небольшого дубового леса, расставлены были 60 лачуг, и между ними огромный, белый, шелковый шатер для самого принца.

При этой встрече со своими единоверцами принцу, еще слишком молодому и неопытному, приходилось обдумывать каждый свой шаг, чтобы не подать повод к каким-нибудь превратным толкованиям, никого не оскорбить и в тоже время удержаться вдали от излишнего быть может усердия мусульманских беков, еще так недавно и так легко изменивших России. Надо отдать принцу полную справедливость: он держал себя в высшей степени осторожно и тактично.

В конце февраля 1830 года Хосров-Мирза прибыл в Тегеран и вручил Фетх-Али-шаху ответную грамоту русского Императора. ,,Мне приятно, — писал в ней Государь, — что принц Хосров-Мирза был избран вашим величеством для укрепления союза Персии с Россиею. Похвальные качества его и продолжительное [213] пребывание в России приобрели ему не токмо Мое благоволение, но любовь всеобщую. Я поздравляю вас, державный государь, со внуком, подающим блестящие надежды: он явился здесь достойным сыном любимого наследника вашего. В заключение Я долгом считаю поручить Хосров-Мирзу особенному вниманию и милостям вашего величества".

К дипломатическим заслугам принца вскоре прибавились и боевые отличия, оказанные им в хоросанской экспедиции. В начале 1831 года, когда Аббас-Мирза предпринял поход в восточные провинции Персии, “чтобы стереть, как он писал Государю, нечистый прах мятежа с лица того края", Хосров-Мирза, двигавшийся к нему на соединение, с горстью своих всадников разбил значительную текинскую конницу и вообще оказал такие услуги шахскому правительству, что был назначен самостоятельным начальником гор. Ак-Дербента.

Так жизнь Хосрова складывалась сначала необыкновенно счастливо; но люди востока редко умеют удерживаться в пределах благоразумия и в принце, как говорят, мало-помалу возникли честолюбивые стремления. Самое расположение и внимание, которыми Император Николай I-й отличил молодого принца, с одной стороны поставили его в глазах народа чрезвычайно высоко; с другой они же создали против него целую враждебную лигу, во главе которой стоял Махмед-Мирза, старший брат, боявшийся потерять через него шахский престол. Имел ли действительно Аббас-Мирза намерение сделать Хосров-Мирзу своим наследником — об этом документы говорят различно. Но Аббас-Мирза внезапно скончался в Мешхеде на пути к Герат 10-го октября 1833 года, не сделав никакого распоряжения, и шах, лишившись в нем испытанного помощника и друга, перенес все свое расположение на старшого сына Махмед-Мирзу, который тотчас был вызван в Тегеран и объявлен наследником престола.

Из Тегерана Махмед-Мирза отправился в Тавриз, постоянную резиденцию наследников каджарских венценосцев, куда по [214] приказанию шаха, последовал за ним и Хосров-Мирза. Со стороны шаха это было невольное, но злополучное распоряжение, отразившееся слишком тяжело на дальнейшей судьбе молодого принца. Опасаясь интриг брата, опиравшегося на расположение к нему русского Государя, Махмед-Мирза задумал отделаться от него раз навсегда, но, не решаясь употребить открытую силу в своей резиденции, он пригласил его однажды к себе на обед в один из загородных дворцов Тавриза.

Ничего не подозревавший Хосров-Мирза прибыл один без конвоя и был изменническим образом схвачен, отведен в Ардебиль и заключен в темницу.

Известие об этом событии быстро дошло до Тегерана, и шах, встревоженный самоуправством своего наследника, тотчас отправил гонца с приказанием немедленно освободить заключенного. Махмед-Мирзе оставалось только исполнить категорическое предписание повелителя, как вдруг является новый гонец с громовым известием, что сам Фетх-Али-шах, после кратковременной болезни, скончался в Испагани 8-го октября 1834 года. Махмед-шах вошел на престол Ирана.

Новое царствование жестоко отозвалось на судьбе Хосров-Мирзы и его младшего брата Джехангира. Нашлись люди, представившие новому шаху в самых ужасающих размерах опасность для Персии в том случае, если бы Россия потребовала освобождения Хосрова. И шах, чтобы лишить обоих братьев всякой возможности когда-нибудь играть политическую роль, приказал своим феррашам ослепить несчастных. Произошла бесчеловечная сцена, достойная подземелий Востока, и мир Божий навсегда закрылся для обоих братьев. Освобожденные затем из заключения, оба они поселены были в Тусиргани, близ Хамадана, и здесь безвыездно жили в течение многих лет вместе со своими семействами в особом замке, отданном в их исключительное владение. Хосров-Мирза пережил многими годами самого шаха и умер в 1875 году 63 лет от роду.