МАТЕРИАЛЫ К ИСТОРИИ ГРУЗИИ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА

1826 ***

Быв великим секретарем великой ложи Астреи, которая существовала с дозволения правительства, я, как верный подданный, первым долгом моим почитал примечать, не кроется ли какой-либо тайны, не соответственной законам государственным, паче же, имел наблюдение [159] не откроется ли чего-либо такого, что бы могло казаться противным благу моего всемилостивейшего государя и отечества. Руководствуясь во всю жизнь мого сею приверженностью чувств моих к государю и отечеству, я отвергнул предложение, испанского полковника дои Жуана фон Галена вступить в сношение с испанскими ложами, от которых он на сей предмет сюда был прислан.

В 1819 году же штаб-ротмистр князь Баратаев, который теперь предводителем дворянства в Симбирске и с которым, как он управлял ложею в Симбирске, я вступил в знакомство, сделал мне предложение войти в Орден карбонаров, сказав мне, что он назначен великим мастером сего ордена для России. Я, по долгу верноподданного, стараясь все узнать, что касалось до тайных обществ, ему отвечал, что готов вступить. Тут он раскрыл свою шкатулку, в которой у него, кроме актов Вольных каменьщиков и тамплиеров, лежали акты и карбонаров. Вот, сказал он мне, акты, но прежде нежели могу вас принять, вы должны письменно на несколько вопросов отвечать. Сии вопросы, сколько могу ныне вспомнить, были следующие: какое имею мнение о религии, о Спасителе, о разных родах правлений в государстве и которое за лучшее считаю, о средствах, которые могут вести людей к благополучию, и если-бы кто-либо нашелся, который бы воспрепятствовал достижению сей цели, то почел бы ли я за полезное пожертвовать его для общего блага. Я ему на сие предложение сказал, что никогда не решусь не только письменно, но даже и словесно на такие темные, а потому и подозрительные вопросы отвечать, ибо, они меня вовсе от него зависящим сделают, но что напротив доколе останусь великим секретарем, буду стараться и наблюдать, чтобы ни один из братьев не вступил в сей орден, которого правила, по сделанным вопросам, кажутся не соответственными законам общим, и потому правительством терпимы быть не могут.

На сем кончился наш разговор и мы более никогда о сем предмете не разговаривали; переписку же которую мы по делам ложи вели, имею честь у сего приложить, равно как и список членам бывшей ложи в Симбирске (***).

О всем выше сказанном, равно как и о вредности некоторых масонских систем, я уже имел честь донести в 1822 году, прежде нежели ложи в России были закрыты.

***

1826 ***

Я был в Симбирске в масонской ложе, управляющим мастером, и потому имел переписку с секретарем великой ложи Астреи, г. Рейнеке. Другим обществам тайным я не принадлежал и не подозревал о существовании оных. Общество карбонаров мне было совершенно чуждо. В 1816 на 1817 году, не упомню, в Петербурге, я, по поручению г-на Бебера (старшего префекта масонов), познакомился с приезжим итальянцем Кондриати, объявившим, что в Константинополе заводят [160] ложи масонские и что турки с большим рвением в оные поступают, что казалось торжеством христианства и обязанностью каждого христианина поддержать оные. По извещении о сем г-на Бебера, ему желательно было видеть акты работ в Цареграде происходящих. Я испросил оные у сего итальянца, но так как оные были на итальянском языке, то и просил я оные перевести для Бебера по-французски, которые ему и доставил. Акты сии оказались карбонарские первой степени, которые, может быть, у меня видел г. Рейнеке; но предложение ему, взойти в секту карбонаров, я не давал, ибо сам к оной не принадлежал и в сношении ни с кем по оной не был. Тайным обществом теперь обнаруженным, я не токмо не принадлежал, но даже не подозревал. В сношении с членами оного не был, а многих по имени не знал. В Симбирске и в целой губернии, тайного общества не знаю, и смело могу ручаться, что не существует. С тех пор, как подписки были взяты, никаким маленьким ложам не принадлежать, за обещание сие дал и свято оное исполнил. В оправдание и доказательство моей невинности, прошу взять на внимание службу и всю жизнь мою, посвященную государю.

***

1826 ***

На благосклонное дозволение вашего превосходительства, ответствовать письменно и дополнительно против вопроса вашего, основанного на показании господина Рейнеке, будто бы я называл себя великим магистром карбонарии, желал ввести сию секту, приглашал г. Рейнеке к вступлению в оную и задавал ему для сего какие-то вопросы, имею честь донести вашему превосходительству, по самой чистой совести и писав сие пред сердцеведцем, читающим в моем сердце, искренно и справедливо, что показание господина Рейнеке, признаю и почитаю совершенно несправедливым. Во всю жизнь мою я не принадлежал никогда ни к какому тайному обществу кроме масонского в России; с тем же откровением доложу вашему превосходительству, что любил сие общество и наставления первых трех степеней оного и даже чувствовал от них улучшение моей нравственности, прилепился к ним и желал приобресть все возможные сведения до масонства касающиеся; везде выискивал книги, списывал из тех, которых не мог достать в собственность, чтобы составить из сего систематический свод к добру и нравственности для усовершенствования себя и для предостережения сотоварищей, — буде какое-нибудь скрывалось зло, как отзывалась публика, в так называемых высоких степенях, но нашел их только завязскою любопытства пленяющему по новостям, наружным возвышениям, и дающий некоторый вес иностранцам над неопытными; по сему, не найдя пищи для души, едва ли три раза был в ложах выше трех степеней, в чем ссылаюсь на здешних масонов, однако старался получать степени выше и даже домогался оных, чтобы не дать верха над собою выдающим себя великими людьми в масонстве. Цель моя исполнилась; я был доволен первыми тремя степенями, но берег [161] и другие, чтобы тем, которые ко мне имели доверенность, показать всю ненужность оных и довольствоваться исполнением хороших правил изложенных в наставлениях первых степеней.

В сие время г. действительный статский советник Бебер, старец, которого я очень уважал и считавшийся из старших масонов в столице... (***), однажды сказал мне, что он известился, что один приезжий итальянец Кандриоти или Кастриоти, по давности времени не упомню, приехавши из Константинополя сказывал, что в оном открываются много масонских лож, что турки до того к сему пристрастились, что даже зная невозможность быть масоном не христианину, многие принимают святой закон и вступают в сии общества. Старец, воспламененный чувством христианина, со слезами говорил мне, что как утешительно дожить ему до того времени, когда через масонство, господь явил близость свою и озаряет светом божественного христианского учения сердца суровых соседей наших. И просил меня отыскать итальянца и достать, буде у него находятся акты по которым преподается туркам масонство. Тронут будучи его верою и желанием видеть сии акты, я отыскал сего итальянца, который откровенно объявил мне, что турки точно ищут средств быть христианами и масонами, и принес мне, в роде памятной книжки истертую почти тетрадку на итальянском языке; но как ни Бебер, ни я сего языка не знали, то попросил его перевесить на французский язык, что он исполнил и я вручил оную Беберу. Долго разбирая дурной перевод, нашел, во-первых, что вместо имя «frere» названо «bon cousin»; рассматривай далее, он предложил, что это, должно быть, первая степень ученическая угольников, тогда неизвестных еще с дурной стороны, ибо это было в 1816 или 1817 годах, но не противного религии христианской, ни какому правительству не нашел и даже находил близость с масоническою первою степенью и поучение основано на евангелии и страданиях господа нашего Иесуса Христа... (***). После даже и мысль о сем вышла из моей головы и более в жизнь мою ничего не видал относящегося к сей секте, впоследствии столь сделавшейся гнусной. И не только не мог в оную никого приглашать, но даже и подумать, чтобы оная была та самая, о которой докладывал выше, ибо в ней ничего не было похожего на то, что говорили впоследствии.

Касательно же моего знакомства с г. Рейнеке, доложу вашему превосходительству, что он, вступя в секретари великой ложи Астреи, взошел со мною в сношение по своей должности, прежде чем Я его узнал лично. По прибытии в С. Петербург, с ним познакомился, им обласкан и когда он сказал, что он имеет 33 степени французского масонства и древние акты русские, доставшиеся ему после деда его Новикова, то я даже старался с ним сблизиться в намерении подчерпнуть от него больше сведений. Однажды, выхваляя масонство, он мне сказал, что и турки начинают им заниматься и не слыхал ли я о том. Я немедленно откровенно сказал ему о тетрадке Бебера и приглашал ее выпросить у него, чтобы слышать его мнение я не в [162] самом ли деле это карбонарство. Видел ли он ее, мне неизвестно, но больше о сем со мною не говаривал, как в шутку поддразнивая. И теперь возводит на меня, что я же ему делал предложение, когда я, как секретарю всякой ложи, объявил то, что знал и нужным даже почел избрать, не откроется ли, и в самом деле, чего противного против масонства. За сим, я скоро уехал в Симбирск, продолжал с ним переписку, но не доволен был, что он принимает на себя в великой ложе власть более чем должно и вводил перемены. Мое противоречие родило в нем какую-то ко мне холодность и на излишние требования и отвечал представленным им письмом, в котором я вступился за мои права по усердию к масонству, попрекнув, что самовластия в масонстве не принимаю и многое писанное в пылу сердца сего не упоминаю — и это-то письмо он представил к моему обвинению, дав ему, может быть, другой оборот. Сим, кажется, кончилась наша переписка, но замечаю, что неудовольствие на меня осталось за то, что не слепо повиновался его масоническим повелениям.

С 1819 года господина Рейнеке я больше не видал, других его связей и знакомства никаких не знаю и снова повторяю, что предложении моих никаких ему не было и быть от меня не могло, и не понимаю для чего г. Рейнеке старается меня зачернить в таком деле, которое не только не согласно ни с правилами моими, ни с честью, ни со всем ходом моей жизни и службы. Не смею оспаривать, что не имел слабостей и погрешностей, но утвердительно скажу, что мысль преступная никогда не могла иметь места в моем сердце. Прикажите поверить всю жизнь мою, все дела мои и смею сказать, что они чисты перед богом и людьми. Они заметят некоторую строптивость в характере и первый порыв вспыльчивости, никому кроме меня вреда не приносивший. Не осудите меня, ваше превосходительство, по странному письму вам представленному, я и сам о нем забыл, но взгляните на все, мною написанное, для масонства. Там извольте увидеть мои чувства, мою религию, мое, можно сказать, беспрерывное уважение и высокопочитание к августейшему государю и повиновение ко властям, назначенным им к управлению. Минутный порыв вспыльчивости против г. Рейнеке, да не омрачит слишком сорокалетнюю жизнь, проведенную без упрека, и которой окончание столь много награждено лестным избранием на 4-е трехлетие службы по дворянству в первых оного должностях. Чем мог я заслужить сие? Чинами? Я по ранам моим остался на век обер-офицером. Богатство ли? Я беден! Что-же, кроме чести и доброго имени могли мне доставить сии отличия. И теперь, сие у меня похищается и что ввергнет меня и многочисленное семейство мое в бездну горести и унижения. Удостоверяю ваше превосходительство, что кроме масонства, я к тайным обществам не принадлежал и немедленно перестал заниматься им, с первого поведения оставил продолжать оное, и свято сохранял данную мною подписку. Живу более уединенно, ибо и состояние мое иначе не дозволяет, не имел никогда никаких противозаконных переписок и по газетам только узнал о зловредных скопах злоумышленников. С ужасом читал о сем и не верил глазам моим. С прописанными в оных не имел знакомства и многих не видывал никогда.

Вот все, что на вопросы вашего превосходительства имел честь доложить вам, со всем чистосердечием. Молю, да сотрется с меня [163] тяжкое иго обвинения, меня и род мой подавляющее, и да правосудие и милосердие всемилостивейшего государя защитит никогда не очерненного до сего времени никаким подозрением, но положившего большую часть жизни моей служению августейшим предкам и ныне самому его императорскому величеству.

Ваше превосходительство! Осмеливаюсь всепокорнейше просить, за благосклонным представительством вашим, пред его императорским величеством, известить всю беспредельность неизменного верноподданного высокопочитания, да осчастливлюсь августейшим дозволением предстать пред освященные стопы его, принести мое оправдание и от высокого милосердия его императорского величества, ожидать помилования страждущему.

***

1826 ***

1. Где вы получили воспитание и в каких предметах наиболее себя образовали и приуготовили?

К сему присовокупите: а) Если воспитывались в публичном заведении, то в каком именно, и когда из оного были выпущены? А буде у своих родителей, или в частном пансионе, то кто именно были ваши наставники? и

б) Не слушали ли вы особенных, сверх того, лекций, у кого именно, и в каких науках?

2. Когда и где начали, продолжали и оставили военную службу?

3. С кем именно имели вы ближайшие знакомства и связи и в каких отношениях, как во время нахождения вашего в столицах, так и продолжении постоянного пребывания вашего в Симбирской губернии?

4. С которого времени, где и в каких отношениях были вы знакомы с действительным статским советником Вебером, открывшем вам о приезжем сюда итальянце Кондрнати или Кандриоти, и где теперь г. Бебер находится?

5. Кто именно (звание, имя, отчество) сей, как вы говорите, приезжий итальянец Кондриати, объяснивший вам о существовании масонских лож в Константинополе, в чем заключались все ваши с ним сношения, и где он теперь имеет пребывание?

6. По какому именно поводу или убеждению вы, принимая от итальянца Кондриати привезенные им акты, сначала почитали их масонскими, а не карбонарскими?

Здесь поясните: почему и г. Бебер полагал их не теми, какими оные оказывались, имея уже предварительные сношения с Кондриати?

7. Точно ли акты сии по вашей просьбе Кондриати переводил с итальянского языка на французский, не были ли оные тогда же, или впоследствии переведены на русский язык и у кого остались сии [164] последние?

8. Когда по доставлению г. Беберу французского перевода помянутых актов, вы, как говорите, узнали, что они карбонарские первой степени, то Бебер оставил ли у себя перевод сей, либо копии с оного, или вы взяли оный к себе, и какое сделали из тех актов употребление?

9. Совокупно ли с г. Бебером и Кондриати, или одни вы начали распространять карбонарский орден и с которого времени? Каким образом и где вы были наименованы мастером сего ордена для России, как сами о том рассказывали, кто именно вступил в оный собственно по вашему приглашению, и кто привлечен другими членами и кем именно?

10. В чем заключались цель сего ордена и средства, коими оный надеялся достигнуть ее?

11. При приеме в орден карбонаров действительно ли деланы были следующие вопросы: а) Какое имеет (принимаемый) мнение о вере, о спасителе, о разных родах правлений в государствах и которое из оных считает он за лучшее? б) Как думает (принимаемый) о средствах, которые могут вести людей к благополучию, и если бы кто нашелся, который бы воспрепятствовал достижению сей цели, то почел ли бы за полезное пожертвовать им для блага общего?

12. Когда, где и при каком из сочленов, вы предлагали коллежскому асессору Рейнеке вступить в орден карбонаров и требовали от него письменных ответов на вопросы вышеприведенные?

13. Приступая к вопросам сим, вы показывали Рейнеке (в открытой шкатулке) кроме актов вольных каменьщиков и тамплиеров и акты карбонариев?

Здесь вспомните сии последние, были ли тс самые, кои, по словам вашим, получили вы от Кондриати или другие, и какие именно, от кого и когда дошли к вам оные и где теперь находятся?

14. Чем именно отозвался Рейнеке на сделанное вами приглашение войти в карбонарство?

15. Объясните чистосердечно: в каких местах России распространился орден сей, кто из известных вам лиц принадлежит к оному и в чем состоят их действия?

Комитету известно, что орден тамплиеров распространился по губерниям южным, особенно же в Малороссии и существует до сего времени, и что вы, как член сего ордена, должны знать о нем все подробности.

Поясните откровенно все, что вы о сем предмете знаете, наименовав и самые лица, участвовавшие ныне в помянутом ордене.

***

1826 ***

На 1-й. До вступления моего в военную службу, воспитывался я в доме родительницы моей, вдовствующей генерал-поручицы княгини Баратаевой, с братом моим и сестрою. Учителем моим был, для французского и немецкого языков, живущий в доме у нас иностранец датской нации Борис Вессели. Жил он прежде у господина [165] действительного статского советника Ивана Петровича Тургенева, а пред сим, как сказывал, у князя Голицына. Года с четыре я имел счастье быть восприемником ему при миропомазании и умер он на моих руках. Учителем математики был приятель дома нашего, отставной инженер-капитан Алексей Петрович Штром. Особенных лекций нигде не имел случая слушать, а приготовлялся к экзамену для поступления в артиллерийские подпоручики, в батальоне, в котором служил в Казани у фейерверкера Домолозова.

На 2-й. В 1798 году вступил в артиллерийский батальон коего шефом был генерал-лейтенант Амбразанцов, как в службу, в которой служил весь мой род. И потому, во время бытности его императорского величества государя императора Павла Петровича, блаженныя памяти, лично от него и с большою благосклонностью назначен, с сими словами инспектору Амбразанцову — «На год я его вам вручаю»; потом обернувшись к его высочеству наследнику, изволил сказать: «через год он наш». По производстве в офицеры, с командою отправлен был в Омскую крепость. По возвращении из оной в Казань, с тремя ротами выступил в Азов, из оного в Георгиевск на Кавказской линии. Был отчаянно болен и получил увольнение от службы. Не получив исцеления от кавказских вод, искал оного на теплых водах в чужих краях, но по открывшейся войне с французами, и почувствуй облегчение, почел обязанностью вступить снова в службу и поступил в 1806 году в Павлоградский гусарский полк, где вскоре был назначен адъютантом к генерал-майору Чаплицу. Исправлял многие на меня возложенные поручения, удостоился хороших аттестатов. Но только, будучи ранен под колено пулей, не мог, к прискорбию моему, продолжать воинской службы, хотя получил отпуск для излечения рам, но принужден был выйти в отставку. Тяжко страдая и по сие время сею раной— сим прекратился путь мой и надежды по службе — на век оставшись обер-офицером и обойденным всеми моими сверстниками.

На 3-й. Во время служения моего в военной службе я осчастливлен был вниманием и благосклонностью всех начальников моих и любовью товарищей моих—офицеров. В артиллерии от дяди моего генерал-лейтенанта Амбразанцова (который неоднократно говаривал, что не представил меня государю, по его назначению, дабы не подумали, что он хочет выводить своих родных), от батальонного командира Булыгина и, словом, от всех тогда служащих в батальоне, в Азове и на Кавказе также; из них я очень помню Койленского, двух братьев Нератовых... (***), Молоствова, Перена и многих. По второму вступлению в службу, начиная от самого шефа до всех офицеров Павлоградского гусарского полка, пользовался их знакомством и расположением, часто же встречался с ротмистром Кохановым, Ильиченкой, двумя братьями Храповицкими, Родзианкой, Мильковичем, Антхчиной, полковым командиром бароном Розеном, графом Орурк и Штилем. В исполнение же мною удачно, трудного предприятия по приглашению дивизионного генерала Дохтурова, пользовался отличною его благосклонностью, также генерала Запольского. Также милостивым вниманием главнокомандующего барона Бенигсена, будучи представлен ему тогда генерал-майором Барклаем де Толи, по провезению мною сквозь [166] неприятельских войск, перед сражением под Пултуском нужных сведений от генерала Дохтурова, по которым генерал Барклай де Толи соединился с генералом Бенигсеном около Пултуска — и сражение выиграно совершенно. За трудный проезд мой и вызов я остался без вознаграждения. Но за Пултуск, когда будучи при генерале Бенигсене, я, сквозь перекрещивающих рядов неприятеля, пробился для приведения к назначенному посту полка, как помнится, под командою генерала Львова, награжден орденом святого Владимира.

При первом прибытии моего в С. Петербург, я был знаком в домах Кандалинцова и зятя его Попкова, у которого служил брат мой, у графини Апраксиной, матери, ныне командующего кавалерградским полком Кандакова, бывал у Александра Львовича Нарышкина и генерала Болашова. Возвратившись раненным, был знаком в тех же домах, а по женитьбе моей на сестре генерал-лейтенанта Чоглокова (хотя имел с ним процесс по имению), с ним и родными его. В приезд же мой из Симбирска поступил в члены ложи соединенных друзей, познакомился с полковником Сионом, Прево де Люмиан и с членами тогда бывшими на лицо. Также и с графом Пушкиным, Брюсом, с находящимися тогда в великой ложе астреи и секретарем оной Лерхе, с графом Толстым, по другому союзу с Титовым, Корсаковым, Ивановым. Но особенного знакомства, или как сказать, по домам, не имел — едва ли кроме коротких визитов, у кого-нибудь обедал или ужинал и даже пил чай. Но жил уединенно, занимаясь процессом, по которому жена моя лишена слишком на 250 тысяч имения. При открытии в Москве мною ложи, имел честь представить себя главнокомандующему генералу графу Тормасову. По ложе знал отца и сына Розенштрауха. Лодера, Трейтерн и очень немногих, ибо тогда только ложа открывалась. Впрочем, Москва мне почти неизвестна, ибо кроме в ребяческих годах, в ней никогда более двух недель не жил и всегда проездом. После, в бытность мою в С. Петербурге, имел честь познакомиться с Василием Сергеевичем Ланским, Аркадием Алексеевичем Столыпиным, Петром Андреевичем Кикиным, Алексеем Ник. Овсяниным и пользовался особой благосклонностью графа Николая Петровича Румянцева и графа Дмитрия Александровича Гурьева, у которых часто бывал и от первого, в знак его расположения, получил в подарок его бюст бронзовый. Сверх того, находясь из числа основателей Симбирского оненского общества христианского милосердия, под высочайшим ее императорского величества государыни императрицы Елизаветы Алексеевны покровительством, был избран секретарем в оном и йотом почетным попечителем в доме трудолюбия, имел удовольствие познакомиться с секретарем ея величества Лонгиновым и удостоился неоднократно счастья представиться ея императорскому величеству.

Касательно пребывания моего в Симбирске, куда я прибыл в подгородную мою деревню в 1813 году, взыскан был благосклонностью господина губернатора князя Долгорукова и вице-губернатора Н. П. Дубенского и почтенным дворянством, хотя с самого вступления в воинскую службу от губернии был удален лет около четырнадцати. Близких родных в сей губернии не имел и знакомство с прежними знакомыми моих родителей, давно скончавшихся; возобновить был должен и с отличным благорасположением, но больше жил в деревне, устраивая имение мое, оставшееся долгое время без призора во время службы моей. [167]

В 1814 году удостоили меня избранием в депутаты для принесения его императорскому величеству верноподданнейшего поздравления с благополучным возвращением в отечество, спасенное им и за все милости оказанные также всем подданным, огражденным от нашествия иноплеменных; сне лестное поручение я имел счастье исполнить и в конце 1815 года избран был симбирским уездным предводителем. При сих выборах положено было увековечить благодарность нашу перед господом и благословенным помазанником его, воздвижением среди Симбирска соборного храма. Что ныне возложено на меня, удостоившегося, под руководством моим представить составленные планы его императорскому величеств, по коим державною десницею его положен был камень в основание драгоценного сего памятника. Но в день, назначенный для торгов, подрядчиком я был взят и привезен сюда.

По делам спорным по имению жены моей, я был в С. Петербурге в 1816 и 1817 годах. В сие время я присоединен был к ложе соединенных друзей и избран был наместным мастером для русского языка. Прибыв на родину, с позволения правительства открыл ложу масонскую под названием «ключ к добродетели». Эмблему оной представил в кресте, как единственном пути к достижению до оной в совершенстве. Истинно любил три степени масонские. Почитал их, по правилам в них изложенным, препоною даже помышлению о зле, и в совокупном повторении друг другу о избежании от пороков, прилепиться к добродетели, веровать святому закону, беспредельную иметь преданность к государю, уважение к поставленным властям и любовь ко всем человекам, доставляя несчастным и неимущим все посильные вспоможения; сим самым поручил, можно сказать, в надзор себя самого и все деяния мои, моим сотоварищам. Счастлив был любовью ко мне, моим исправлением, примирением некоторых между собою и даже улучшением в домашнем быту с вверенными им людьми и крестьянами. Преподаваемое мною учение, протоколы собраний, производство по оным, находятся во взятых у меня бумагах, и уповаю, что все исполнено христианским поучением и истинною нравственностью. Кроме 3-х степенен никогда вводить не предпринимал и никогда не вводил, что видно по бумагам моим. Связь моя с членами ложи, как и со всем дворянством, была ровная. Я как безродный и почти пришелец на моей родине, должен был искать знакомства и дружества, а не им во мне, ничего отличного не имевшего кроме чести и доброго имени. Состояние мое едва достаточно, чтобы поддержать многочисленное семейство и дать оному воспитание. Чин мой, при котором и остался на век по ранам моим, закрывшим мне военную службу, был моложе почти всех живущих в губернии. По неимению экзамена (***), не мог ожидать производства по гражданской службе. Словом, все пути мне были преграждены к улучшению моей жизни и состояния. Чем же я особенно мог отличиться от сограждан моих. Но, несмотря на сие, был избран в первое место, дворянскому избранию предоставленное, служу 11-й год, исполняю должность мою с честью — забывая, можно сказать, себя и детей моих, для исполнения моих обязанностей — не имея часто времени заняться и малою моею собственностью.

На 4-й. Первое мое знакомство с господином действительным статским советником Бебером, чрез родного моего брата, воспитанного во [168] 2-м корпусе, бывшего потом адъютантом у генерала Калперского и убитого в Молдавии под Рущуком.

Господин Бебер оказывал ему много ласки в бытность его в корпусе. Благодарность моя за сие заставила изъявить мою признательность г. Беберу. Потом, уважение мое к познаниям его масоническим утвердило мое к нему почтение и желание заслужить его расположение. Он, истинно он, сказал мне об итальянце Кандриоте, или Кандриоти. Он известил меня, что дошли до него слухи, что сей иностранец говорит, что турки начинают заниматься масонством и входят по сему в христианскую религию, зная, что без оной масоном быть невозможно. Сие известие его очень обрадовало, и он просил меня отыскать иностранца сего, мною до того времени не замеченного, и спросить справедливо ли сие, по каким актам масонским сие производится и буде у него есть оные — да повторить (***) ему для рассмотрения. Сие возложение я обязан был исполнить, не видя ничего противозаконного (***). Господин же Бебер скончался.

На 5-й. Отыскал я иностранца следующим образом: став внимательнее к рассматриванию особ, входящих в ложу, я заметил незнакомое мне лицо, по другому или третьему разу, по окончании, сходя с лестницы, я подошел к нему, тоже выходящему и спросил, что он, верно, приезжий и не принадлежит к здешним ложам? На сие — отвечал, что — приезжий. Не вы ли привезли хорошую весть, что турки принимают масонство! На сие он мне ответствовал, что точно, что он был в Царьграде и сам свидетель, как оные ищут быть принятыми в масонство. По каким актам? Был мой вопрос и что любя масонство желал бы очень видеть то, чем приводить в истинную веру врагов оной. Он ответствовал, что у него есть некоторые заметки, которые охотно доставит мне. В сие время, сходя на улицу, я назначил ему мою квартиру и очень просил, чтобы исполнил обещание. Через несколько дней он сие исполнил. Представил мне род памятной книжки истертой, тетрадку на итальянском языке. Я его снова просил перевесть на французский язык, если это его не затруднит, ибо он хорошо объяснялся на сем языке, что он безоговорочно обещал, извиняясь, что скоро и очень правильно, только, не может. Недели две спустя, которые я не выходил из дома, часто страдал от ранения ноги, принес ко мне тетрадку, когда я собирался прокатиться после обеда, и я получив ее, в тот же день отвез к Беберу. После сего я опять был нездоров и сего итальянца нигде не видал. Вот все, что я о нем знаю! И не полагал никак, чтобы желание угодить г. Беберу, разговор мой с сим иностранцем и тетрадки в то время, казавшиеся ничтожными и незначущими, могли иметь такое горестное влияние на судьбу мою и поразили бы таким на меня подозрением, которое ужаснуло бы и злодея. Но места пребывания его в столице и тогда не знал и не знаю, ни имени, ни отчества и фамилии (***)...

На 6-й. Мог ли я иначе и считать возложение на меня принять, если находятся у иностранца акты как не масонские. Почитая и уверен и по днесь, что г. Бебер сам тоже думал, ибо он известен был всем во всей строгой исполнительности честного человека и масона. О той же [169] гнусной секте, которую ныне называют карбонарами, не было и не доходило до нас никаких пагубных слухов (***)...

На 7-й. Точно я просил его о переводе на французский язык. На русский ни сам не переводил, нигде не видал в переводе и в последствии не думал даже о них, как о вещи ничего не значущей, со всею моею бывшей страстью собирать масонские акты и разные степени.

На 8-й. Г. Бебер и я не признавали даже сей тетрадки актами и они остались у него.

На 9-й. Ни с кем, нигде и никогда не помышлял ни о приглашении в сей называемый орден; никто не приглашал и меня самого, ничего не знаю в оном ь России и чужих краях.

На 10-й. Совсем мне неизвестно.

На 11-й. Вопросы мне неизвестные — и последний никто бы не осмелился спросить у меня. Слова «пожертвовать кем» не могли бы взойти и в помышления мои. Вся жизнь моя служит сему доказательством.

На 12-й. С господином Рейнеке мы были сначала знакомы по переписке. Он начал ее, сделавшись великим секретарем великой ложи Астреи. Управляя ложей, обязанность моя была поддержать переписку, ибо все отчеты лож идут через него, как секретаря. По приезде моем в С. Петербург для раздела имения, отсужденного жене моей, я познакомился с г. Рейнеке уже лично, первый раз, в ложе Астреи, как помнится, в день тезоименитства блаженной памяти государя императора. Приветливо им был принят. Раза четыре был он у меня; я же у него два раза, из которых застал один раз дома. В бытность его у меня, как великому секретарю, я показал находящиеся при мне акты масонов и степеней, к которым был причислен. Читал некоторые мои поучительные речи и гимн мною сочиненный, изъясняющий чувства мои и правила по масонству, который должен быть теперь при бумагах. Пред сим объявил он мне, что имеет 33 степени французских и доставшиеся ему акты деда его Новикова. Я просил взаимности в показании актов, которые бы могли меня более поставить в масонство, любя особенно первые степени оного, чувствуя от оного исправление в характере. Он обещал, но повторил, что наступление или познание его актов требуют больших испытаний, но что надеется их ввести в ложу и составить при ней отделение высших степеней. Потом, хваля масонство, зашла речь и о турках, начинавших оное принимать и с сим вместе христианскую религию. Я рассказал ему происшедшее с Вебером и советовал достать тетрадку, чтобы суждение его о сем было й мне известно; и с сведениями его так ли пустою она ему покажется, как мне, не умолчав, что Бебер его почитает за charbonnerie. Сие ли он принял за мое приглашение — не знаю, другого я ему никогда не делал, также вопросов и расписок мне брать никакой причины не было. Не знаю, видел ли он тетрадку, но перед концом моего пребывания в С. Петербурге, он, встретясь со мною передразнил меня каким-то телодвижением и сказал ah! ah! bon couSin! Сие было на улице и я уже его больше не видел. Во все время он, кажется, раз застал меня одного, а в прочие дин всегда кто-нибудь у меня бывал из посторонних. У него же, когда я был, находился кто-то, кого он называл своим родственником, но фамилию пс спросил. Все мое знакомство личное с [170] г. Рейнеке сим ограничилось и казалось, он недоволен был мною, за несогласие мое видеть присвояемую им власть и желание ввести систему, по которой действовал его дед, и по которой, как говорил, уничтожится вовсе избирать в ложах добровольно управляющих мастеров, а назначаться будут великой ложей. Это я называл самовластием в масонстве (***)... Спя противная, его мнению и замыслам, неуступчивость, кажется его более вооружила и мы почувствовали, что наши нравы не сходятся; по переписываться продолжали по обязанности до последнего письма, которое, как помню, я писал ему горячо. Ответ же его, как помнится, был самый тонкий и язвительный.

На 13-й. Не делал никаких вопросов, кроме вышеизъясненных разговоров. Показал ему все акты, у меня находившиеся, масонские, других не имел, и никогда не принадлежал ни к какому тайному обществу, кроме масонского. Мои же все отчеты, ему показанные, он сказал, что знает. Других же я не имел.

На 14-й. Никогда не приглашал п никакого отзыва от г. Рейнеке не слыхал.

На 15-й. Со всем чистосердечием честного человека, дворянина и отца семейства докладываю, что ничего не знаю ни о распространении в России карбонаров, ни кто к ним принадлежит, какое их действие и сомневаюсь, чтобы кто в знании о сем меня заподозрил.

На 16-й. Особенно ордена тамплиеров я никакого не знаю, а если сим именем называет господин Рейнеке степени выше трех первых, то они только почитались вышними по масонству. Я докладывал, что отыскивал все, что мог найти по сему предмету, н получать степени, чтобы иметь какое-либо об них понятие. Списывал даже многие, которые не мог достать в собственность, также и из печатных книг. Но видев их ненужность для человека нравственного, довольствовался 3-мя первыми степенями. Хранил однако же и спи. чтобы тс, которые имели ко мне доверенность п желали, как говорили, иметь высшие познания, могли-бы видеть оные и не соблазняться одним завлечением любопытства и отличием наружных украшений. Я, так, по ложам уделял себе от сих степеней, что едва-ли в жизнь мою, ссылаясь на здешних масонов, был более одного раза в 4-й степени, одного в 5-й, в 6-й и 7-й — никогда. Был раз, еще за столом в точлинской ложе, по не дальше. В 8 и 9 степень был г. Бебером в заочности назначен, но не был в них принят, хотя помещен в списках, и даже думаю, что сих степенен полных не была. Во время самого масонства, в то время дозволенного, я сими степенями не занимался и не входил в ложи их. То как же теперь, когда оно, с воли высочайшей, запрещено, и когда я вступил в масоны, дал добровольную н торжественную клятву ничего не предпринимать против волн правительства и, ежели бы что узнал против оного — немедленно донести. Когда с первого повеления дал здесь в С. Петербурге подписку никогда не продолжать масонства и но собираться для оного ни в ложи, ни в другие места, когда я свято исполнил сии обещания — и стал бы еще продолжать против высочайшей и для меня священной волн.

Истинно докладываю, что до сей минуты и не знал о существовании в Малороссии какого общества. В жизнь мою в Малороссии самой никогда не был пи с кем знаком. В Малоросию и даже во весь [171] южный край, кроме двух писем, по женскому обществу, к господину Лонгинову в Таганрог, никогда не писывал и оттуда не подучал писем; сие можно видеть по почте Симбирской и моим отпускам....

***

1826 ***

1826 года марта 20-го дня в присутствии высочайше учрежденного Комитета дана ему (Баратову) очная ставка с коллежским асессором Рейнеке, который доносил: 1. что Баратаев в 1819 году сделал ему, Рейнеке, предложение вступить в Орден карбонаров, называя себя великим мастером оного, назначенным для России, и когда он притворно отвечал, что готов вступить, то Баратаев, раскрыв шкатулку, в которой у него, кроме актов вольных каменьщиков и тамплиеров, лежали акты и карбонаров, сказал: «вот, акты»; 2. потом требовал от него письменных ответов на следующие вопросы: какое имеет он мнение о религии, о спасителе, о разных родах правления в государстве и какое за почитает, о средствах, которые могут вести человека к благополучию, и если бы кто воспрепятствовал достижению сей цели, то почел ли бы (Рейнеке) за полезное пожертвовать им для блага общего? и 3. что он, Рейнеке, не только не согласился дать на вопросы спи письменных, или словесных ответов, но и сказал, что доколе останется великим секретарем (ложи Астреи), будет стараться, чтобы ни один из братьев не вступил в сей нетерпимый правительством орден.

Князь же Баратаев показывал, что об ордене карбонаров ничего не знает, Рейнеке предложения вступить в оный не делал, и ни письменного, ни словесного согласия его на вышеозначенные вопросы никогда не требовал, ограничивая себя всегда одним познанием масонства; что однажды с Рейнеке, хваля масонство, зашла речь о турках, начинавших, по словам итальянца Кандриоти, или Кондриати, принимать оное вместе с христианскою религией, и он, Баратаев, рассказывал ему, Рейнеке, как, узнав о сем от Бебера, взял у Кандриоти тетрадку, переведенную на французский язык с итальянского и доставленную им к Беберу, советуя ему, Рейнеке, достать оную, дабы узнать его суждение, почтет ли и он, Рейнеке, ее столь же пустою, как показалась она ему, Баратаеву; причем сказал ему, Рейнеке, что Бебер ее за устав угольников (***). Сей ли разговор его принял Рейнеке за приглашение, он, Баратаев, не знает; другого же о сем предмете с ним не имел (разговора), и видел ли он тетрадку у Бебера, не знает, а помнит только, что Рейнеке, встретясь с ним на улице, передразнивал его, Баратаева, каким-то телодвижением, и сказал: «ah! ah! bon cousin!». Более же он его не видел.

На оной же ставке утвердили: коллежский асессор Рейнеке — что князь Баратаев в 1819 году точно делал ему предложение вступить в орден карбонаров, требовал на изложенные в донесении его [172] вопросы, которые читал на русском языке, письменных ответов, но он на сие не согласился, в доказательство сего напомнил Баратаеву, что он квартировал тогда в трактире у Дюмуты и он, Рейнеке, был у него поутру. В рассуждении же слов: «ah! ah! bon couSin!», будто бы сказанных им при встрече с Баратаевым, Рейнеке отвечал, что он не помнит.

Штаб-ротмистр князь Баратаев — что он Рейнеке предложения вступить в карбонарский орден не делал, на вопросы ответов не требовал и кроме разговора, объясненного в его ответах насчет начинающегося между турками масонства, не имел.

***

1826 ***

По неимению никаких доказательств против князя Баратаева, ниже в опровержение доноса Рейнеке, ибо при разговорах их свидетелей не было, Комитет не имеет никакой возможности дать делу сему дальнейший ход для приведения в ясность и вследствие того положили: всеподданнейше представить о сем на высочайшее его императорского величества благоволение.

На сей записке собственною его императорского величества рукою написано: Баратаева уволить,

***

1842 ***

Доходы губернии разделяются: 1. на поступающие в казну общим целому государству установлениям, как то: а) с откупных и оброчных статей, б) с пошлин таможенных, в) почтовых сборов и г) разного рода неокладных сборов; 2. на получаемые казною по особым установлениям российского правительства и прежних владельцев различных частей губернии. Доходы первого разделения в общих видах не подлежат никакому обсуждению. Из доходов второго разделения, учрежденный в 1836 году пошлинный сбор или акциз с вин и водок, ввозимых в города, составляет предмет особого соображения, затем все прочие доходы сего разделения в каждом из бывших владений, составляющих ныне Грузино-Имеретинскую губернию, до присоединения к России, поступали на различных основаниях, почему система их излагается отдельно по уездам, составлявшим некогда отдельные владения.

О доходах с уездов: Тифлисского, Телавского, Горийского и Александропольского, дистанций: Казахской и Шамшадильской (составлявших бывшее Грузинское царство).

Доходы второго разделения в сих четырех уездах состоят из податей разного рода денежных и хлебных. [173]

При царях грузинских существовали нижеследующие подати: 1. Галла за пользование казенною землей, которая взыскивалась в натуре ежегодно при описании посевов собственно в Грузии, за исключением селений, плативших кодис-пури, калань или махту, татарских дистанций; подать сия состояла в платеже одной коды или 2-х пудов, 9 фунтов зерна с каждого дневного паханья, равняющегося половине русской десятины, засеянной пшеницею и ячменем, н вносима была в казну по совершенной уборке хлебов; 2. Сабалахо или сбор в натуре в определенном количестве баранов, свиней и рогатого скота за пастьбу, на казенных землях, стад, тоже в Грузии; 3. Сурсат или подать по две коды пшеницы и по одной коде ячменя с каждого дыма всех ведомств крестьян в Грузии, также за исключением дистанций; подать эта назначалась на содержание войск и ежегодно была взыскиваема наряженными от царя доверенными лицами; 4. Кодис-пури или непременная подать, которой, собственно, в Грузии обложены были вверх сурсата только некоторые значительные казенные селения, по соображению, без сомнения, их достатка; 5. Калань, точно такая же подать в одном Душстском уезде; 6. Махта денежная, в постоянном на городское сословие в Тифлисе и Гории и на татарские дистанции окладе, без расчета по селениям и дымам, исключая Борчалы, в которой определена с селений; в прочих же частях Грузии денежной махтой обложены были только те жители, кои других податей не несли, или отделились от татарских обществ; 7. Махта хлебная, которая, в постоянном окладе тоже без расчета по селениям й дымам, обложены были, сверх денежной, татарские дистанции, не платившие за то уже ни галлы, ни сурсата, ни иных мелких податей, ниже означенных; 8. бегара и сачукаро с осетин горского ущелья и с. Ортевы, в определенном размере, каковая подать чрез два года в третий вносима была в тройном количестве; 9. Кулуха или подать с садов, разведенных на казенной земле, которая состояла во взыскании седьмой части урожая вина и поступала только с г. Тифлиса и Телавского уезда; 10. саагдгомо и сашобо, т. е. приношения в праздники рождества и воскресения христова кур, яиц, хлеба; 11. разных наименований приношения или гостинцы в натуре; 12. работы при садах царских в г. Тифлисе и Телавском уезде; 13. работы при посеве и сборе для царя сарачинского пшена в с. Муганло.

Все вышеизложенные подати при открытии в Грузии русского правительства приведены были в известность по распоряжению генерала Кнорринга чрез чиновников, занимавшихся сбором податей при царях; натуральные подати, означенные в пунктах 9, 10, 11, 12 и 13 обращены в деньги по ценам того времени и, составя ничтожную сумму, поступают доныне в казну в том же самом количестве; махта хлебная, кодис-пури и калань оставлены также в том самом количестве, в каком взыскивались при царях без всякого изменения; сурсат и денежная махта равномерно сохранили в основании прежний размер и увеличились только от водворения в Грузии переселенцев из Турции и немногих новых причислений; впрочем относительно сурсата должно сказать, что при самом начале взыскания оного, в 1803 году, по спискам, составленным бывшим советником казенной экспедиции князем Херхеулидзевым, списки сии оказались совершенно неровными и хотя с того еще времени предположено было, для избежания запутанности в счетах, распределить сурсат по камеральному описанию, но [174] предположение это поныне, в течение сорока лет не осуществлялось, от чего происходит отсутствие окладных книг, несогласие счетов палаты со счетами местных начальников, на обязанности коих лежат раскладка и взыскание, значительные недоимки и невозможность развязать оные иным способом, кроме сложения. Сабалахо в определенном количестве деньгами поступает только с тушино-пшавцев и хевсуров, избавленных от других податей; сбор галлы в Горийском уезде отдавался до 1841 года в откуп, а ныне по случаю представления земель в пользование казенных крестьян, производится попечителями государственных имуществ; в прочих же местах галла ничтожна, ибо вообще не взыскивается с участков и селений, платящих махту. кодис-пури и калань.

Все вышеупомянутые подати с четырех уездов и двух дистанций бывшей Грузинской губернии, за исключением городов, представляют следующий вид:

Сие количество хлеба по четырехлетней сложности цен Военного министерства на провиант и фураж равняется ежегодно сумме 58.577 руб. 78 3/4 коп. серебром, так что весь податной доход с четырех уездов, составлявших грузинское царство, должен бы простираться до 107.201 руб. 26 1/4 коп. серебром, но по проверке отчетов о податном хлебе за последние десять лет оказывается, что из оклада податного хлеба 1/5 часть в казну не поступала и составила недоимку безнадежную ко взысканию, так что действительный податной доход простирается до 95.485 руб. 70 1/2 коп. серебром.

Народонаселение означенных четырех уездов и двух дистанций, за исключением участков осетинских, пшавского и тушино-хевсурского, составляет 45.485 дымов всех ведомств крестьян, из числа коих казенных 28.645 дымов, церковных 4.913 дымов и помещичьих — 11.927 дымов.

Главнейшие неудобства существующих податей заключаются в следующем: 1. они упадают большей частью окладами на целые участки, так что оклады селений финансовому управлению неизвестны, из чего рождается большое сомнение в правильности распределения податей и невозможности делать иного учета, кроме по общим окладам, что замечается в особенности в бывших татарских дистанциях; в других же местах, где подати наложены были царями прямо на селения, [175] неправельны они потому, что вновь образовавшиеся соления остаются без обложения; 2. оклады податей вышли из размеров населения 1801 года, соответствовавших по значительным переворотам, которым край в течение 40 лет подвергался; 3. ничтожные мелкие подати без выгоды казне, оставляют лишь повод к злоупотреблениям при сборе их; 4. кулуха не соответствует цели правительства, дабы подать с виноделия упадала не на производителей, а па потребителей; 5. из хлебных податей кодис-пури и калань совершенно неправильны, потому что платящие из селения обложены также и сурсатом; вообще же хлебные подати для народа стеснительны по неопределительности мест сдачи оных, кои изменяются вместе с потребностью войск, по медленности и различным затруднениям в приеме хлеба в провиантские магазины, и, наконец, по убыткам, часто весьма важным от перевозки оного; для правительства же невыгодны хлебные подати в двух отношениях, а именно: по неверности поступления, побуждающей, как десятилетний опыт доказал, предполагать к сложению 1/5 часть оклада и по предприятиям в развитии народной промышленности.

Для изыскания способов к введению в означенных четырех уездах удобнейшей податной системы, следует обратить внимание на почву земли, сельское хозяйство и промышленность жителей. Почва земли способна к произведению пшеницы, ячменя и возделыванию виноградных садов; исключения незначительны и представляют с одной стороны скудность урожаев пшеницы и ячменя в Осетии и нагорных местах Душетского и Сурамского участков, а с другой — возможность возделывания в Борчале в небольшом количестве сарачинского пшена и хлопчатой бумаги; засим уезды эти изобилуют в пастбищах, посему и занятия жителей, состоят в хлебопашестве, скотоводстве и виноделии. В отношении виноделия правительство предопределило уже положительно ограничиться акцизом или налогом на потребителей, который тем более должно считать достаточным, что Телавский уезд, производящий, так сказать, почти все вино, в Грузии потребляемое, по соседству с лезгинами, несет многие тягости, жителям прочих уездов неизвестные; прямой налог на скотоводство по числу скота невозможен; налог на пастбища в том размере, который мог бы соответствовать выгодам ожидаемым в отношении податей от зажиточных селений, скотоводством занимающихся, также несбыточен по многим причинам, из коих важнейшие суть следующие: а) налог возвысил бы до чрезмерной степени известную подать, платимую издревле со стад, на пастбища пригоняемых, и нарушил бы коренные обычаи края, равно и все расчеты людей, в скотоводстве упражняющихся, так что подать показалась бы народу особенно тягостною; б) большое число казенных селений с незапамятных времен пользуется, из платы определенной подати, помещичьими пастбищами, с которыми никогда не захочет расстаться по особенным выгодам, ими предоставляемым; освобождение сих селений от подати за скотоводство было бы необходимым последствием учреждения налога с казенных пастбищ, и в сем заключалась бы неправильность этого налога, ибо селения эти, несмотря на подать за пастбища, помещикам отбываемую, несравненно более имеют способов к платежу казне высших податей против селений, единственно земледелием занимающихся. Обращаясь к [176] последнему прямому налогу, т. е. поземельному, положительно сказать можно, что в уездах бывшей Грузии приведение оного в исполнение с одной стороны невозможно, а с другой — противно выгодам народа и правительства, описание посевов пшеницы и ячменя никак не может идти в уровень с таковым же посевом хлопчатой бумаги и сарачинского пшена. Описание таковое, по малой ценности означенных произведений, по большему пространству и неопределительности земель, не только верно, но даже и приблизительно к истине быть не может; при том, соображая потребные на возделывание пшеницы и ячменя значительные издержки, заключающиеся в труде поселянина и рабочем скоте, коего на один плуг полагается 8 пар, следует опасаться, что поземельный налог с сих произведений упадет на зерно, необходимое для пропитания поселянина, и тем самым цели своей соответствовать не будет; не менее убедительным доказательством неудобства поземельной подати с малоценных произведений земли может служить то обстоятельство, что в крае, издревле к подати таковой привыкшем, именно с бывшей Армянской области, целые магалы и отдельные деревни, не занимающиеся по неудобству земель возделыванием хлопчатой бумаги и сарачинского пшена, даже при сардарском правлении, подвержены были налогу с населения, а не с земли; при нашем же правительстве турецкие переселенцы, водворенные в местах малообильных и возвышенных, хотя и обложены поземельною податью, но выдержать оной не могут. Наконец, к утверждению в мнение о неудобстве поземельных податей в четырех уездах, составлявших Грузинское царство, побуждает меня убеждение, что умножение возделывания малоценных произведений земли никак не может превысить меры физических сил занимающихся оным крестьян, ибо не выгоды употребления какого-либо на сей предмет капитала удобно постигаются сельскими жителями, постоянно обращающимися при умножении достатка к промышленности; и так, предполагая, что пространства малоценного земледелия всегда соответствуют народонаселению, основание удобнейшей податной системы, естественно, указывается в числе жителей.

По всем таковым соображениям, для взаимных выгод народа и правительства, равно и для прочности податной системы, необходимым представляется, оставив земли четырех уездов бывшей Грузинской губернии в полном распоряжении жителей, за исключением из них оброчных и пастбищ, на откуп отдаваемых, принять в сих уездах основанием подымные оклады, один-податной, для крестьян всех ведомств, с возвышением оного для казенных крестьян, поселенных на помещичьих землях, дабы побудить тех из них, коих благосостояние недостаточно обеспечено, к отысканию, для водворения своего, казенных участков, другой-оброчных, для казенных крестьян, с тем при том, дабы по уважению к малой степени образованности народа, к означенным окладам присовокуплен был в постоянном размере земский сбор, — и из всех сих налогов составлен был один общий для каждого селения оклад, за уплатою коего в казначейство в определенный срок с отсрочкою, народ оставался, от всяких притязаний и оповещении о денежных сборах, свободным.

Оклады подымных податей представляется удобным учредить в следующем размере:

1. Подымный оклад с крестья всех ведомств:

а) В уезде Горийском, за исключением осетинских участков, в [177] коих помещичьих крестьян подвергнуть одному земскому сбору в уменьшенном размере, и в Душетском участке Тифлисского уезда... 1 руб. 50 коп. серебром.

б) В уездах: Тифлисском, за исключением горских народов, от податей совершенно освобожденных, и Душетского участка, Телавском, за исключением пшавцев, тушин и хевсуров, которых предполагается оставить при платеже сабалахо, в Александропольском и в бывших дистанциях Шамшадильской и Казахской... 2 руб. серебром.

в) С казенных крестьян, поселенных на помещичьих землях, во всех уездах... 3 руб. серебром.

г) С казенных крестьян и вообще с лиц свободного состояния, занимающихся в селениях торговлею... 3 руб. 50 коп. серебром.

2. Подымный оброчный оклад с казенных крестьян, поселенных на казенных землях; равномерно с вышеозначенными в пяти размерах, именно:

а) 50 коп. серебром.

б) 1 руб. 50 коп. серебром.

в) 2 руб. серебром.

г) 2 руб. 50 коп. серебром.

д) 3 руб. 50 коп. серебром.

Таким образом, из соединения сих окладов, за исключением первого оклада земского сбора с помещичьих крестьян из осетин, коих предполагается освободить от подати, составятся нижеследующие полные оклады:

1. С помещичьих и церковных крестьян в Горийском уезде и Душетском участке Тифлисского уезда... 3 руб. серебром.

2. С помещичьих и церковных крестьян в прочих участках Тифлисского уезда, Александропольском и Телавском уездах... 3 руб. 50 коп. серебром.

3. С казенных крестьян, поселенных на помещичьих землях... 4 руб. 50 коп. серебром.

4. С казенных крестьян, занимающихся в селениях торговлею... 5 руб. серебром.

5. С казенных крестьян, поселенных на казенных землях, пять окладов:

Первый — 1 руб. 50 коп. серебром.

Второй — 5 руб. серебром.

Третий — 6 руб. серебром.

Четвертый — 7 руб. серебром.

Пятый — 7 руб. 50 коп. серебром.

Первый оклад будет относиться до осетин и некоторых селений, смежных с Кутаисским уездом, кои по крайней бедности не могут быть обложены высшим окладом; ко второму окладу припишутся казенные крестьяне Горийского уезда и Душетского участка Тифлисского уезда; к третьему — казенные крестьяне остальной части Тифлисского уезда (за исключением Душетского участка и собственно, так называемой, Борчалы (Телавского уезда) за исключением участка Пшавского и Тушино-Хевсурского, Александропольского уезда и Шамшадильской дистанции; к четвертому — казенные крестьяне Казахского участка, и к пятому — крестьяне казенных селений, в так называемой [178]

Борчале. Причины сего распределения заключаются в средствах жителей к платежу податей; недостаток земель в Горийском уезде и Душетском участке побуждает к снисхождению; напротив, значительное скотоводство с Казахской дистанции и Борчале, и в сей последней и плодородие земель дают полное право к возвышению оклада без опасения отяготить жителей.

Примечание: с введением новых окладов должны будут уничтожиться все податные сборы, под какими бы видами и наименованиями ни существовали, за исключением сабалахо с Тушинского народа, каковое предполагается оставить впредь, до времени, в настоящем положений, в замене подати с пшавов, тушин и хевсуров.

Сверх податных сборов по ведомству Тифлисского уезда поступает в доход казны десятинная и двухпроцентная медь с Алвердского и Шамблугского медных заводов, состоящих, на основании положения высочайше утвержденного 3 февраля 1816 года, в распоряжении вольнопромышленников из греков.

Десятинная медь принадлежит казне по общим узаконениям о горном производстве; двухпроцентная же поступает в вознаграждение за приписных к заводам рабочих. Рабочии сии высылаются из армянских селений бывших татарских дистанций в числе 155 человек и 77 (лошадей в течение 8 месяцев года, и с таким при том расчетом, чтобы каждый из обязанных сею повинностью находился на работе два месяца в году. Труд их состоит в рубке дров, выжиге уголья, перевозке и вознаграждается платою, от рудопромышленников производимою: за каждый вьюк уголья по 10 коп. серебром, за рабочий день в шахтах и при плавке меди по 25 коп. серебром, за рабочий день с лошадью по 20 коп. серебром. Сверх того, в замене этих же работ, помянутым положением постановлено освобождать приписных крестьян лично от 1/6 части лежащих на них податей, но по затруднениям в приведении в известность людей, на заводы высылаемых по роду подати, которою обложены дистанции не отдельно по селениям, а окладом на целую дистанцию, по исправному платежу податей в полном количестве, и, наконец, по неимению ввиду просьбы от жителей, сложения 1/6 части не производится.

В течение последних 11 лет поступило в казну с помянутых заводов меди десятинной 2.179 пудов, 12 фунтов, 67 зол., 85 долей; двухпроцентной — 515 пудов, 19 фунтов, 70 зол. 74 долей, в сложности же приходится в год: первой около 198 пудов, 5 фунтов, и второй—около 46 пуд. 35 фунтов, всего же в год 245 пудов на сумму, по средним торговым ценам около 2.205 руб. От приписных к заводам крестьян беспрерывно поступают жалобы на отягощение их сею повинностью, почему соображая ничтожный доход от меди, получаемый с крайнею тягостью означенной натуральной повинности, принимая сверх того в расчет 1/6 часть податей, подлежащую с них к сложению, а также и освобождение самих рудопромышленников от общих податей, не представляется никакой для казны выгоды продолжать приписку крестьян к Алвердскому и Шамблугскому заводам, даже если бы добывание меди должно было и вовсе прекратиться. Во всяком случае, нет основания подвергать высылке на работы одних армян татарских дистанций, с освобождением от тягости грузин и татар. [179]

2. О доходах с Елисаветпольского уезда прежнего состава

Жители Елисаветпольского уезда обложены денежными податьми тотчас по покорении бывшего Ганджинского ханства, отдельно на общества в селениях и в городе жительствующие, по камеральному описанию в то же время сделанному; через три года после того, именно в 1808 году, произведено было новое камеральное описание и с 1809 года учинено обложение податьми по 3 руб. серебром с души мужеского пола, со следующими по повелению главноуправляющего ген. Тормасова, исключениями: а) на обществе Самухских жителей, вместо исчисленных 792 руб. оставлен прежний оклад 1300 руб. серебром так, что пришлось по 5 руб. серебром с души; б) на обществе айрюмцев, вместо предположенных 2.172 руб. оставлен также прежний оклад — 3200 руб. серебром, по коему пришлось 4 руб. 50 коп. с души. Сверх денежной подати введена существовавшая при Джеват-хане поземельная, но только с урожая пшеницы и ячменя по 4 1/2 чинаха с тагары.

Жители селения Заглик, обязанные вываривать в пользу откупщика квасцы, оставлены от денежных, а впоследствии и от поземельных податей свободными. Жители пяти селений: Бонн, Кущи, Сеит, Чавдар и Телинаяан при Джеват-хане обязаны были податью в 250 руб. серебром и доставкою к нему из состоящего в полном распоряжении их железного промысла 500 руб.; но с 1808 года обложены вместо железа в натуре добавочной податью по 500 руб. серебром в год, кашвую и доныне отбывают. При самом введении податей упущено из виду, что Джеват-хан получал поземельную подать со всех произведений земли, в том числе и с хлопчатой бумаги и сарачинского пшена, засеваемых в довольно большом количестве; затем оставлено взыскание с ячменя так, что сохранилась одна земельная подать под названием мульк, или десятина, с пшеницы, которой поступило в последние 10 лет 6.387 четвертей, почему в сложности приходится на год 7092 2/3 четв. на сумму по четырехлетней сложности провиантских цен 2335 руб. серебром. Сверх помянутых податей существуют в Елисаветпольском уезде нижеследующие статьи дохода, не принадлежащие к первому разделению:

а) сбор с шелководства, отдававшийся прежде на откуп, но с 1831 года, по Положению Комитета г. г. министров, обращенный в подать с занимающихся шелководством; подать сия, установленная соответственно откупной годовой сумме в 1670 руб. серебром и в сем размере доныне сохранившаяся, должна была изменяться через каждые пять лет по описанию садов, зависевшему от бывшей Казенной экспедиции; первое распоряжение о новом описании шелковичных садов сделано в 1839 году и приведено в исполнение в 1840 году; но обложения не последовало получаю открытия Палаты государственных имуществ, в которую дело со всеми сведениями поступило по принадлежности; мера подати ограничивается 1/10 частью получаемого с садов шелка с обращением на деньги и с предоставлением внутренней раскладки самим жителям по селениям;

б) весовая статья или сбор за перевешивание шелка, провозимого через г. Елисаветполь, состоящая на откупе за 1930 руб. серебром.

в) квасцовый завод, состоящий на откупе за 5.030 руб. серебром в год; обязанности вываривать для откупщика квасцы лежит на [180] жителях деревни Заглик, которые получают от него плату по 90 коп. серебром с пуда и сверх того освобождены от податей;

г) железный промысел, состоящий в полном распоряжении пяти селений за сумму 500 руб. серебром сверх платимой ими подати по 250 руб. серебром в год.

Общий вид доходов второго разделения в Елисаветпольском уезде, прежнего состава, есть следующий:

Независимо сего определить третий разряд подати, включая и земский сбор в 5 руб. серебром с людей, занимающихся в селениях исключительно торговым промыслом, кои до сих пор никаких податей не несут.

Сии оклады податей будут вполне соответствовать желанию народа и выгодам правительства, и сему последнему полезны будут не только по умеренному возвышению доходов, но и по отделению жителей от турецкой системы податей, невыгоды которой, по мере возрастания их благосостояния, будут они более и более чувствовать, чем самым упрочится в преданности к правительству.

Если же по каким либо уважениям угодно будет сохранить турецкую систему податей, то благо народное требует, чтобы подать сия ныне же была определена деньгами, по сложности нескольких предшествовавших лет, ибо народ, изъявлявший уже многократно свое о том желание, ожидает с нетерпением от правительства освобождения от субашей и всей тягости ежегодных описаний.

***