ЛОБАНОВ-РОСТОВСКИЙ М. Б.

ЗАПИСКИ

НАЧАЛО МЮРИДИЗМА НА КАВКАЗЕ

(За сообщение этой статьи мы обязаны признательностью брату покойного автора, кн. Якову Борисовичу Лобанову—Ростовскому. Автор долго служил на Кавказе, между прочим адъютантом князя Воронцова, и, будучи коротко знаком с некоторыми местными наречиями того края, имел возможность ближе изучать его историю. П. Б.).

Отрывок из записок кн. Михаила Борисовича Лобанова-Ростовского.

I.

Мулла-Магомет, известный во всем Дагестане своею ученостью и благочестивой жизнью, был при Аслан-хане главным кадием Кюринского ханства и до 1823 года жил спокойно в Ярасе, занятый исключительно изучением священных книг и исполнением обязанностей, которые лежали на нем по званию кадия. В дни служебные он толковал народу слово Божие, и многие, привлеченные славою его благочестия, приходили издалека слушать его проповедь. Десятинный сбор с произведений земли, по закону следующий церковнослужителям, и добровольные приношения набожных мусульман в непродолжительном времени доставили Мулле-Магомету состояние, которое дало ему средства жить безбедно и рассыпать щедрые милостыни нуждающимся. Муллы признавали его первым алимом (ученым) в Дагестане, и многие приходили в Ярас, чтобы заимствоваться его учености. В мечеть они следовали за ним и вместе с народом слушали его поучения, дома занимались чтением корана или упражнялись в арабском языке.

В числе ревностных учеников Муллы-Магомета находился долгое время некто бухарец Хоз-Магомет. Семь лет жил он в его доме и наконец простился с ним, чтобы воротиться, как [1154] уверял, на родину. По истечении года он опять явился в Ярас и поселился по прежнему в доме учителя; но вскоре Мулла-Магомет, любивший его как сына, заметил непонятную для него перемену в его образе жизни. Хоз-Магомет чуждался всякого общества, не ходил в мечеть, не присутствовал вместе с прочими учениками при толкованиях текста корана, но все время жил затворником в своей тесной келье, предаваясь посту и молитве. Раз, ночью, Мулла-Магомет вошел к нему; не смотря на поздний час, свеча горела перед ним, и он, казалось, был совершенно углублен в чтение корана. Удивленный таким усиленным занятием, бывший учитель стал допрашивать своего ученика, что побудило его к такой перемене, какую тайну скрывает эта отшельническая жизнь? Не лежит ли на душе его преступление, которое он думает загладить постом и молитвою? — «Есть точно тайна великая, отвечал ему Хоз-Магомет; чтобы дать тебе средство проникнуть ее, я воротился сюда; это знак благодарности моей за семилетние попечения, которые ты имел обо мне». На вопросы Муллы-Магомета, Хоз-Магомет отвечал, что с тех пор как он покинул его, новый свет озарил его разум и раскрыл настоящий смысл божественных письмен. Напрасно думают в Дагестане, говорил он, что поняли закон; все вы и ты тоже, поседевший над кораном, видите только мертвую букву, но глубокое божественное значение ускользнуло от вас.» Напрасно Мулла-Магомет просил ученика передать ему свои новые знания; тот отказывался, говоря, что ему неприлично учить такого славнаго алима, бывшего учителя своего, но что если он желает, они подут к главному еффенди Гаджи-Измаилу, посвятившему его в тайны нового учения. Мулла-Магомет согласился и, [1155] собравши своих учеников, поехал с ними к эффенди Гаджи-Измаилу, жившему в Ширване, в селении Кюрдомир. Приехавши, они застали Гаджи-Измаила в саду: он срывал молодые ветви с тутового дерева. Такое действие, запрещенное строгим законом мусульман, изумило всех мулл. Гаджи-Измаил, заметив их недоумение, прежде всякого приветствия обратился к Мулле-Магомету и стал объяснять ему, что в коране запрещена рубка ветвей, чтобы остановить бесполезное истребление леса, но что он срубает ежегодно ветви тутовника, не повреждая деревьев, и что воспитание шелковичных червей, которых он кормит этими ветвями, составляет единственное средство пропитания его семейства. Это мудрое толкование исполнило изумлением всех слушателей и приготовило умы их к принятию новых начал, которым учил Гаджи-Измаил. Несколько дней Мулла-Магомет пробыл у него; они говорили об упадке веры, о средствах поднять ее, о настоящем смысле некоторых мест корана, и Гаджи-Измаил, передавши ему всю сущность своего учения, благословил его мюршидом, т. е. проповедником и заповедал ему ревностно стремиться к преобразованию веры.

Возвратившись в Ярас, Мулла-Магомет еще более углубился в изучение божественных книг и целые дни проводил безвыходно в своей келье. Молва разнесла далеко его святость, и с каждым днем умножалась в Ярасе толпа богомольцев. Тогда он чаще стал проповедывать, громя разврат века, упадок веры и раздавая бедным щедрые милостыни. Таким образом он подготовлял слушателей к принятию еще сокровенных начал, словом и делом внушая к себе безграничную доверенность и уважение. Однажды, когда было большее против обыкновенного стечение [1156] народа, Мулла Магомет, упрекавший в начале своей проповеди мусульман в равнодушии к делам веры, обратился к духовному сословию, показал, как оно тоже, забыв исправление своих прямых обязанностей, заботится только о мирских выгодах, и наконец, выставляя себя в пример, каялся пред народом, что он долго не понимал настоящаго смысла закона. «Возьмите себе имение мое, говорил он, оно собрано от ваших приношений; я был недостоин их, потому что, пребывая сам во тьме греха, превратно толковал вам заповеди корана». Народ, растроганный смирением проповедника, умолял его не отказываться от небольшого имения, которое употреблял он на благотворительность и впредь не отвергать усердных даров богомольцев, но Мулла упорно настаивал на своих словах: «Ваши богатства, ваши дары, ваши браки и дети, все проклято Небом, все заражено беззаконием, потому что вы живете в грехе, не ведаете и не исполняете повелений пророка. Тот, кто исповедает истинного Бога, говорит коран, не может быть ничьим рабом; он должен следовать святым заповедям и не гнуть выи перед властями земными; его первый долг распространять в мире убеждением и мечем свет истинной веры, покидать семью и родину, когда опасность угрожает исламу и вооружаться против неверных. Что делаете вы? Пришли pycские, и вы смиренно, без боя покорились их власти; вольный мусульманин добровольно пошел в рабы к неверному, который оскверняет его храмы, гнетет его свободу и замышляет, может быть, истребление ислама; вы же, забыв вдохновенные слова пророка, преследуете суетные выгоды, не заботясь о судьбе правоверия. Народ! с приходом русских легло проклятие на твое чело; напрасны ваши намазы, ваши [1157] странствования в Мекку, они отвергнуты Небом: присутствие неверных заградило им путь к престолу аллаха; молитесь и кайтесь! Клянитесь на святую войну, на казават, готовьтесь к ней постом и покаянием. Наступит час, я благословлю вас на битву».

С этого дня надо считать начало мюридизма и распространение его в народе. Слушатели Муллы-Магомета, сильно пораженные его словами, воротившись в свои домы, передавали их своим односельцам. Легковерность горцев, нелюбовь к русским, разжигаемая неосторожными действиями местных начальников, всеобщее уважение, которым пользовался проповедник, торжественность его речей, основанных на коране, все способствовало к принятию и развитию его учения. Правда, ученые муллы могли сказать в опровержение, что один султан имеет право объявлять казават, и что война против неверных запрещена кораном, когда мусульмане, будучи слабее их, подвергают тем себя и веру свою опасности быть истребленными. Но для народа вопрос, имеет ли Дагестан, лишенный всяких сношений с Стамбулом, право или нет сам от себя начать казават против русских, был ученым, холодным спором, в котором он не мог принимать участие. Что ему до права, когда он имеет силу, и кто не знает самонадеянности горцев? Многочисленные ученики Муллы-Магомета разсыпались по горам и дали, так сказать, тело волнению умов, образовали твердую религиозно-политическую секту, имевшую свою тайную цель, внешние обряды и правила. Сам же Мулла-Магомет, со времени последней проповеди, удалился в свою келью под мечетью и там целые дни проводил в молитве, выходя оттуда только для совершения богослужения. Эта святость и таинственность еще более увеличивали его [1158] славу и придавали вес его словам. С тех пор число приверженцев его с каждым днем возрастало. Признавая его мюршидом, проповедником, они стали себя называть мюридами, то есть учениками, последователями. Эта секта, скрывавшая в начале свое политическое значение под личиною набожности, вскоре усилившись, обнаружила настоящую свою цель. Мюриды, бродя по селениям, гласно призывали жителей к оружию, в иступлении фанатизма ударяли деревянными шашками, нарочно для того сделанными, во все, что ни лежало на их пути и обратившись лицом к северовостоку, стране России, возглашали: «Мусульмане, казават!»

Ермолов, прибывши в марте этого года в Кубу, по окончании дел в северном Дагестане, узнал о Кюринских беспокойствах и приказал Аслан-хану прекратить их немедленно. Тот, возвращаясь в Кураг, велел, чтобы Мулла Магомет с своими учениками вышел к нему на встречу Не далеко от Курага, подъезжая к селению Касим - Кент , Аслан-хан увидел ожидавшего его на дороге мюршида с учениками и многими муллами. Хан подскакал к нему и грозно спросил, как смеет он говорить возмутительные проповеди и волновать народ? — “Вреда я никому не делаю, отвечал тот, я только молюсь Богу". — Кто же научил твоих мюридов, скитаясь по деревням, возглашать казават, обратившись лицом к России и ударяя шашками во все, что под их рукой? — «Мои мюриды так действуют в святом восторге: их нельзя винить за то, что внушается им свыше. Нам всем и тебе первому, хан, следовало бы брать с них пример, не дорожить так много мирскими почестями и более заняться служением Богу». — Меня нечего учить, вскрикнул хан, я знаю свои [1159] обязанности и в точности исполню шариат (три части составляют коран: шариат, тарикат и хахикат. Первый содержит гражданские постановленя, второй указание нравственнаго пути, а третий религиозные видения пророка), как повелено в коране. — «Не правда, ты раб неверных, тебе не зачтется в Небе соблюдение шариата». Едва мюршид успел выговорить эти слова, как звонкая пощечина наказала его дерзость. Оскорбленный властелин заставил в порыве гнева всех присутствующих мулл плясать с полчаса под нагайками своих нукеров и ускакал с угрозами, наложив на каждаго по буйволу штрафа. Скоро однако Аслан-хан почувствовал, что зашел слишком далеко: позорное наказание такого человека, как Мулла-Магомет, могло иметь для самого хана пагубные последствия; он решился примириться с ним и, позвавши его к себе, просил забыть оскорбление, нанесенное в минуту гнева. Неизвестно, в чем состояла их долгая беседа; видели только, что мюршид, при прощании с хаиом, был обласкан и одарен им, и что прочие муллы были избавлены от штрафа. Уверяют, что Мулла-Магомет обещал хану удерживать своих мюридов и не допускать их действовать явно, и в замен получил от него тайное дозволение по прежнему продолжать свои проповеди и распространять свое учение. Невероятным кажется соумышленичество сильного владельца, осыпанного милостями русского правительства, с главою опасной секты, столько же направленной против ханов, сколько и против русских. Аслан-хан не мог не знать, что всякая власть в государстве, которая не опирается на главной, непременно стоит к ней в враждебном отношении. Но, может быть, боязнь ожесточить народ, призрак независимости, блеснувший вдали перед его [1160] глазами, ослепили его до того, что он решился в тайне изменять русским и поддерживать мюридизм. Как бы то ни было, немедленно после описанного происшествия Аслан-хан донес Ермолову, что все успокоено.

Возвратившись в Ярас, Мулла-Магомет нашел там многих из своих последователей, с нетерпением ожидавших его приезда. В числе их были Гимринский житель Мулла-Магомет (известный Кази Мулла) Шиль Шабин из Аварии, Мулла Гаджи-ЮсуФ из Шахмальских владений, Мулла-Джамил из Казикумыка, имена более или менее прославленные в последствии в истории мюридизма. В трогательной проповеди он простился с учениками, говорил, что рука Божия наказала его за гордость и чрез Аслан-хана наложила на него позорное клеймо; что он, обесславленный, не может теперь быть их предводителем и будет только в своей келье молиться за успехи святого дела; потом, обратившись к Кази-Мулле, возложил на него руки и благословил быть газием, вождем казавата. «Кюринское ханство в рабстве у русских, сказал он ему, вы же народ вольный, живете в местах крепких, с вас должно начаться восстание. Иди на родину, собери народ и вооружи его на священную войну. Павших в битве ожидает рай, отступников проклятие вечное».

Замечательно в горцах их глубокое чувство чести: тот, кто получил обиду и не смыл ее кровью, обезславен на век и почитается неспособным к исправлению общественной должности. В верхней Табасарани я видел мюрида, который в 1831 году был главным кадием и предводителем мятежников во все время смут. По водворении спокойствия он пришел однажды к Ибрагим-Беку в гости, был принят прекрасно, потому что надо было задобрить [1161] человека, имеющего такой вес в народе. Один нукер Ибрагим-Бека, с досадой видевший, что господин его ласкает бунтовщика, сделавшего им столько вреда, дождался его у ворот и когда тот вышел, напал на него и стал бить нагайкой. Ибрагим-Бек, выбежавши на шум, освободил кадия и чтобы показать, что не участник в этом поступке, наказал нукера, одарил кадия и отпустил его домой. Мюрид, воротившись к себе, сложил с себя звание кадия и теперь живет покойно в своей деревни, молится Богу и ни во что не вмешивается.

Назначивши газия, Мулла Магомет не принимал более никакого участия в распространении мюридизма, перестал говорить проповеди и жил все время в уединении. Однако же в 1825 году, по донесениям местнаго начальства, Ермолов предписал Аслан-хану схватить его и отправить в Тифлис. Поручение это возложено было на Гарун-Бека, теперешнего правителя Кюринского ханства. Он арестовал мюршида и без сопротивления привел его в Кураг. Отсюда Мулла-Магомет бежал в верхнюю Табасарань и там скрывался долгое время.

Между тем войны Персидская и Турецкая отвлекли внимание русских от Дагестана и дали созреть новому учению. Кази-Мулла, отважный и пылкий, не терял времени и всеми мерами привлекал к себе горцев. Гимринцы скоро склонились на его сторону; из Койсубу мюридизм перешел в Шахмальские владения и быстро разлился в народ! Старый Шахмал-Мехти, узнавши, что явился строгий преобразователь веры и нравов, сам пригласил Кази Муллу в свои владения. До 1830 года гази не предпринимал никаких явных действий; этот шестилетний период употребил он для укрепления и распространения своего учения. Не всегда впрочем Кази Мулла действовал на народ убеждением и проповедью; в [1162] случае сопротивления он употреблял насилие, так напр., узнавши, что в Караине и Эрпели не принимают его мюридов, он напал на эти деревни, заставил их поклясться на казават и отобрал 30 заложников; другой раз напал он на Аракал, где жил бывший учитель его Сагид-Эффенди, сильный противник новых толкований шариата, сжег его дом, заставил жителей поклясться на казават и взял от них тоже заложников. Но в 1830 году Кази-Мулла считал уже многочисленных и ревностных приверженцев в Койсубу, Гумбете, Андии, Аухе, Шамхальских владениях и некоторых частях Аварии. Кюринское ханство, Казикумык, пока удержанные Аслан-ханом, верхняя Табасарань и большая часть Дагестана, не действуя сами явно, могли тоже выслать ему смелых мюридов. Онг решился начать войну и, собравши грозное ополчение, приступил к Хунзаху, но был разбит на голову и бежал из Аварии. Первая не удача неослабила предприимчивости Кази-Муллы. В Чукмескентский лес, назначенный им местом сборища, собрались вскоре новые толпы; посланные против него отряды, как бы нарочно для того, чтобы дать ему время поправиться после урона, делали военные прогулки и возвращались назад, не тронувши его логовища. Барон Розен подступил к Гимрам, привел к покорности тамошних жителей и, довольствуясь этим ратным успехом, отпустил спокойно назад. Бекович пошел к Чукмескенту, простоял целые сутки у оврага, отделявшего его от леса, пустил несколько ядр в деревья и тоже воротился опочить на лаврах. Между тем суеверным Лезгинам Кази-Мулла толковал эти движения, как явные доказательства Божьяго покровительства святому делу, «Чтобы одержать победу, вам надо только молиться: сам аллах покарает неприятеля, смотрите, они бегут перед не [1163] видимой рукой». Дух горцев поднялся, и они снова радостно приходили под знамена газия. Война возгоралась: Аглеби, Парнул, Тарки были вскоре взяты и разграблены Кази-Муллою. Но происшествия этой войны принадлежат истории и не вогут войти в тесную раму моего разсказа. Там, где лилась кровь русская, там, где прославились наши братья, не осторожная рука не должна небрежно шевелить их прах: дела их ждут летописца, который с благоговением оценит их мужество и передаст их подвиги, не перелетевшие Кавказских гор. Я избрал себе скромнейшую долю: я хотел очертить начало мюридизма и отыскать в событиях того времени, в политике русских, причины, его породившия. Обращаюсь к своей цели и сперва скажу несколько слов о Мулле-Магомете.

Во время Турецкой войны, Аслан-хан, полагая, что внимание русских надолго отвлечено от Дагестана, вызвал мюршида из Табасарани, где тот скрывался, и поселил его опять в Ярасе. В 1830 году Паскевич потребовал от Аслан-хана выдачи Муллы-Магомета; уведомленный об этом, он вторично бежал из Яраса, долго скитался в верхней Табасарани, перешел оттуда в Аварию, там умер и похоронен в 1834 году.

Если разсмотреть внимательнее обстоятельства, выдвинувшие Муллу-Магомета на поприще политических смут и возведшие его в мюршиды, в проповедники и основатели новой секты, то нельзя не признать, что он действовал не от себя, но был слепым орудием в чужих руках. Доживши покойно до преклонных лет, уважаемый народом, занимая важное место главнаго кадия в Кюринском ханстве, он был всегда известен русскому правительству, как человек смирный и благонамеренный. Мы видели, каким образом произведена была перемена в его религиозных [1164] верованиях: хитрый ученик, бухарец говорят, может быть и персиянин, умел своим поведением возбудить любопытство старика, восторженными речами поколебал его убеждения и увлек с собою к знаменитому по его словам учителю, который должен был раскрыть все тайны веры, неведомые в Дагестане. Гаджи Измаил убедил Муллу-Магомета; тот, воротившись в Ярас, стал проповедывать учение, неслыханное дотоле в горах, и сделался главою секты, которая признает его своим основателем. Но кто был этот Гаджи-Измаил? Отчего он не принял на себя звание мюршида и не пришел сам проповедывать свое учение в Дагестане вместо того, чтобы передать его Мулле-Магомету? Тут все темно и неопределительно; для предположений открывается обширное поле, но соображение современных происшествий может привести к некоторым довольно вероятным заключениям. Никто не знает, туземец он или пришлец, откуда прибыл и куда девался; знают только, что около 1823 — 24 года он жил в Ширване, в селении Кюрдомир, потом исчез. Вы не встретите его имени ни в одном из последующих годов; это как бы тайная сила, давшая толчек и потом прекратившаяся, когда тело приведено в движение. Одна эта неизвестность уже есть явное доказательство, что Гаджи-Измаил был иноземец, пришлец. Долго после того, как срублено дерево, вы можете по корням отыскать место, где оно росло; человек в отечество пускает тоже корни и долго после того, как он покинул его, вы можете по ним дойти до его колыбели. Не таков заезжий: в чужой земле он всегда лице таинственнное; нынче уехал, а завтра ветер смел его след. Но если Гаджи-Измаил не туземец, остается вопрос: откуда явился он и какое участие он мог принимать в судьбе Дагестана, для него чуждого? Из [1165] Персии, из Турции приходят ежегодно в Дагестан и в наши мусульманские провинции сеиды, мнимые потомки Магомета-гаджи, богомольцы, совершавшие путешествие в Мекку, и скитаются по деревням, собирая всюду щедрые подаяния. Народ питает к ним глубокое уважение и с жадностью слушает их наставления. Случается часто, что эти тунеядцы по несколько лет пребывают в наших границах, кормясь на счет набожных мусульман, которые за тяжкий грех почитают оставить в нужде гаджи или сеида. Для русского владычества за Кавказом это одно из величайших зол, на которое к несчастию доселе не обращено надлежащего внимания. Учение, переданное Гаджи-Измаилом Мулле Магомету, давно было известно в Персии; еще при последней перемене династии, мюридизм был одною из главных пружин этого переворота. Хотя впоследствии значение этой секты очень упало, однако она никогда не переставала существовать. В то время, когда Гаджи-Измаил явился в Ширване, т. е. в конце 1823 года, сношения нашего двора с Персидским становились с каждым днем непрязненнее, и явный разрыв предвиделся с обеих сторон. Главная надежда персиян, в случае нападения на наши владения, заключалась в народном восстании против нас, и потому Абас-Мирза заблаговременно разослал всюду возмутительные прокламации, и агенты его около [1166] того же времени появились в горах. Соображая все сказанное, я полагаю, что можно довольно правдоподобно сделать о Гаджи-Измаиле следующее заключение. Это был один из агентов Персидского двора; ему поручено было кинуть семена yчения, враждебного всякой власти и которое справедливо полагали для нас самым опасным и сильным препятствием. Гаджи-Измаил, не решившись лично проповедывать мюридизм в Дагестане, поступил расчетливо и умно. Какова бы ни была сила убеждения, слова его не могли иметь веса слов Муллы-Магомета, давно известнаго и славнаго в народе. Привлекши старого Муллу на свою сторону и передавши все тайны и весь смысл своего учения, он обезпечил успех своего предприятия: слова его, не нашедшие бы себе отзыва в ущельях Дагестана, проходя чрез уста Муллы-Магомета, загремели как в звонкой трубе и подняли все население гор. Если бы могло оставаться во мне сомнение на счет Гаджи-Измаила, то один выбор места его жительства убедил бы меня, что он мюрид из Персии и агент Абас-Мирзы: он ни разу не ездил в Дагестан, а поселился в Ширване, который по вере, по обычаям, по народу доселе есть не что иное, как провинция Персии. В Дагестан он не пустился, опасаясь, может быть, его суровых жителей и наследственной вражды суннитов с шиитами...

Текст воспроизведен по изданию: Начало мюридизма на Кавказе // Русский архив, № 11. 1865