ЛАЧИНОВ Е. Е.

Так покорен Карс, от твердынь коего с стыдом удалились несметные полчища грозного Надир-шаха. Азиятцы новейших времен почитали крепость эту неприступною, — турки, зная все способы свои и полагаясь на дерзкую храбрость, многочисленность, отборных войск, призванных на защиту ее, не понимали, как могло случиться столь неожиданное происшествие; мы сами не можем без удивления вспомнить всех подробностей, коим подобных, кажется, не представляет военная история. Бывали штурмы, но самый удачный всегда сопровождался значительною потерею; здесь же убито 34 человека, а раненые, почти все, давно вступили в свои места. Кавказский корпус, привыкший к блистательным подвигам оружия своего, не помнит подобного. В военной науке говорится о взятии крепости сюрпризом, а здесь и действительного сюрприза не было, а прямо неожиданный штурм и не опьянение ли турок от опиума помогло штурмующим не встретить почти никакого сопротивления? Не в минуты ли сильнейшего расслабления мы застали, их?

Рассматривая местность, вооружение, число и дух гарнизона, зная также, что 15 тысяч вспомогательных войск спешили на подкрепление и находились только в 30-ти верстах, наконец, соображая все обстоятельства покорения столь важной крепости, должно, причесть его к счастливейшим событиям и не уменьшая доблести [151] других войск, можно решительно сказать, что только с здешними, забывшими о мирной жизни войсками, приготовленными к победам, удаются подобные предприятия, — надобно видеть соревнование, единодушие, одушевляющие все полки, чтобы согласиться с этим мнением, — но кому, кроме бога, приписать должно чудесное спасение храбрых в этот губительный день? Окруженные тысячами смертей, не многие из них кровью своею запечатлели славу имени русского. Невидимая десница твоя, предвечный, провела их невредимо среди гибели, тебе единому хвала и благодарение!

25 сентября

По занятии Карса корпусный командир оставался в окрестностях его, пока укрепления были приведены в надлежащее положение и сделаны все приготовления, необходимые для того, чтобы гарнизон наш мог держаться, если бы турецкие силы, недалеко находящиеся, вздумали снова овладеть крепостью. Сначала предполагалось оставить в ней. только три батальона пехоты, но близость 30-тысяч[ного] корпуса неприятельского, могущего ежедневно увеличиваться новыми подкреплениями из Эрзерума, принудила усилить и наш отряд. Составя его из 3-х полков 20-й пехотной дивизии с легкою ротою артиллерии и двух казачьих полков с 4-мя конными орудиями, под главным начальством генерал-майора Берхмана, а управление областью поручив полковнику князю Бековичу-Черкасскому, граф Эриванский выступил с прочими 17 июля к кр. Ахалисалакам, куда и прибыл 23-го числа.

На другое утро крепость уже была покорена. В ней найдено 14 орудий, значительное количество разного оружия, артиллерийских запасов и взято 21 знамя. Гарнизон, состоявший из одной тысячи вооруженных, не хотел сдаваться, но не имея возможности устоять против искусного действия батарей наших, устроенных ночью, вздумал спастись бегством и потерял до 600 человек убитыми и ранеными, — в плен взято до 300. С нашей стороны убит 1, ранены 1 офицер инженерный и 12 рядовых.

В 30-ти верстах от Ахалкалак находится кр. Хертвис, лежащая в неприступных скалах, образуемых берегами реки Куры; покорение сей крепостцы было необходимо для усмирения вновь покоренной страны. 26-го числа часть войск наших отправлена туда и устрашенные истреблением ахалкалакского гарнизона, защитники Хертвиса сдались. Здесь найдено 13 пушек, 1 мортира, до одной тысячи четвертей хлеба и значительные артиллерийские запасы. Гарнизон, исключая 15 турецких солдат, состоял из природных жителей, кои распущены по домам. [152]

4 августа действующий корпус, к коему присоединились резервы, пришедшие из Грузии, остановился на переправе через Куру, в 6-ти верстах от Ахалдиха.

Вообще путь от Карса, чрез Ахалкалаки, к Ахалциху представляет величайшие затруднения для следования войск, особенно с тяжестями. Между первыми двумя крепостями верст 100 расстояния и дорога пересекает верхний хребет чалдырских гор, местами сохраняющих снеговые полосы во все лето; далее же пролегает чрез высокие горные хребты, покрытые лесами и идущие вдоль реки Куры, чрез кои существовали только тропинки. Гренадерская бригада, отправленная за три дня до выступления корпуса, употребив все усилия для разработки дороги, довела ее до такого только состояния, что повозки и артиллерия могли быть спускаемы и подымаемы людьми на веревках (Оставшись в Карсе, я не был свидетелем всех этих происшествий и говорю о них единственно для общей связи в записках моих о турецкой войне, а потому описания эти весьма кратки и сведения почерпал я из официальных известий).

5-го числа получены достоверные известия, что Мустафа-паша с 7 тыс. и Киоса-Мамет-паша с 20 тыс. при 15 полевых орудиях, прибыли на подкрепление Ахалциха; невзирая на то, корпусный командир решился, не ожидая отряда генерал-майора Попова, следующего из Карталинии, немедленно подступить к крепости. Обозрев ее, войска наши пошли во вновь назначенный лагерь, в 6 часов вечера неприятельские толпы понеслись слева и справа, показывая намерение напасть на следовавший вагенбург; но все их покушения на обоих флангах были отбиты и кавалерия наша имела "случаи в этом деле увеличить к себе уважение самых запальчивых из прославляемых турецких всадников. После того начались приготовительные работы для осады, но присутствие сильного вспомогательного корпуса неприятельского, беспрестанно умножавшегося и к коему чрез несколько дней ожидалось еще 10 тысяч человек не позволяло предпринять решительных действий против крепости. Дабы отвратить столь важное затруднение, надобно было разбить Мамет-пашу. Ночью на 9 число 8 батальонов пехоты, кавалерия и 25 орудии пустились по местам едва проходимым, дабы обойти крепость, за которою расположены были турки лагерем. Неприятель на рассвете открыл движение это и, успевши присоединить гарнизон к полевым войскам, в числе 30 тысяч, атаковал наших, навязалось жестокое дело, продолжавшееся 12 часов и, наконец всевышний увенчал полным успехом оружие русских: четыре лагеря неприятельских, вся полевая артиллерия его, состоящая из 10 орудии, все инженерные, артиллерийские парки и подвижной транспорт [153] хлеба взяты нашими. Бегущих преследовали 30 верст по эрзерумской дороге и потеря их в этом деле полагается до 2500 человек убитыми и ранеными, с нашей стороны убит генерал-майор Крольков, 7 обер-офицеров, 73 нижних чинов, ранено штаб-офицеров 2, обер-офицеров 22, нижних чинов 377, подбито одно орудие и взорван зарядный ящик неприятельскою гранатою. Киоса-Мамед-паша с 5 тысяч, пехоты вошел в крепость, остальные войска рассеялись в лесах, по ардаганской дороге.

После этого поражения началась действительная осада и 14-го числа северный бастион был уже разрушен, а высокий, толстый палисад, составляющий наружную ограду, местами разломан. Такой успех, в соединении со многими другими причинами, заставил корпусного командира взять приступом город, и 15-го числа, в 4 часа по полудни он начался.

С неизъяснимою отчаянностью защищались осажденные; ахалцихцы известны по своей храбрости и ни в чем не уступят самым дерзким народам кавказских гор — даже вооруженные женщины участвовали в бою. В 7 часов наши были в форштате, но победа эта, дорого стоивши, оставалась еще нерешенною; в каждом доме на смерть заседали упорные и многие из наших пали их жертвами. К счастью, строения были деревянные и в это время граната зажгла один дом, воспользовавшись случаем, приказано зажигать город, пожар распространился и мало-помалому принудил защитников к отступлению! К свету весь форштат очищен, остаток гарнизона, запершись в цитадели, прислал просить о начатии переговоров и, после некоторого упорства, сдался на капитуляцию.

В Ахалцихе взято 67 пушек, в том числе 5 русских, из коих два единорога, отбитые турками во время осады оного в 1810 году, 52 знамя и 5 бунчуков от двух пашей. С нашей стороны в сей день убито 2 штаб-офицера, 8 обер-офицеров и 118 нижних чинов, ранены 1 штаб-офицер, 31 обер-офицер и 439 нижних чинов. Со стороны неприятеля погибло до 5 тысяч человек.

17-го числа генерал-лейтенант князь Вадбольский овладел кр. Ацхур.

Нынешняя кампания для кавказского корпуса еще блистательнее персидской; взятие Карса, сражение под стенами Ахалциха и штурм его должны, по всей справедливости, занять место между славнейшими подвигами оружия русского. Вообще турки дерутся так отчаянно, что трудно стоять против них, сравнивать с персиянами, значило бы обижать их. Теперь представьте, каковы должны быть делибаши, лазы, аджары и другие отборные войска, почитаемые отважнейшими из самых храбрых. Идя в бой, они не думают о возвращении; большая часть из них приготовляется на [154] верную гибель-надевают белые рубашки, часто белое платье и, принявши опиум, забывают о жизни, помнят только, что пред ними неприятель, злятся на каждого, как на личного врага своего и как бешеные несутся в ряды противников. Ненависть к христианам увеличивает остервенение мусульманина, фанатизм поддерживает распаленные чувства его; если он убит неверным — говорит алкоран, то гурии отверзают объятия свои страдальцу за веру; если неверный истреблен им, то отпущение грехов ожидает его в небесах. Смертельные муки сливаются с зверскою радостью в искаженных чертах усопшего, умирая, он мечтает о наградах, ему обещанных. Что, казалось бы, может устоять против столь многими, сильными причинами возбужденной запальчивости? Какое сердце не дрогнет при виде воплощенного демона, а не человека? Только, высокое мужество, непоколебимая твердость могут победить неестественную дерзость, подстрекаемую самыми пылкими страстями. И русские побеждают эту дерзость, и пред геройскою решительностью их уничтожается сила ее. Слава вам, истинно храбрые!

30 сентября

Между тем, как происходили столь блистательные подвиги., когда оружие счастливых товарищей наших гремело в горах буйных ахалцихцев и эхо дебрей их, разнося перекаты громов губительных, рассеивало ужас между османами — что делали мы, стражи Карса? По выступлении действующего корпуса, слыша о близости неприятеля, о намерениях его отнять у нас вверенное нам. сокровище и соображая, что с 25 тысяч[ным] корпусом, подкрепляемым всеми магометанами, живущими в городе и крепости весьма легко решиться напасть на отряд наш, состоящий с небольшим из 2500 человек пехоты и до 700 казаков, мы, несколько дней питали надежду доказать туркам, что не многочисленность составляет силу войска и что, хотя нас горсточка, но не с деревянными пушками и ружьями и не с заячьими сердцами. Разумеется, запершись в стенах, мы могли насмехаться над соединенными усилиями всех азиатских турок, но нам хотелось переведаться с ними в поле, и с нетерпением ожидали мы приближения их. Вдруг слышим что Мамет-паша с корпусом своим полетел на помощь Ахалциху и лишил нас славы разбить себя; вы видели уже, что его, бедняжку, там расколотили так, что едва успел он вскочить в крепость оттуда в цитадель, из коей, после сдачи на капитуляцию, и его в числе прочих защитников ее, пустили восвояси. Теперь он в ранге странствующего рыцаря, шатается из одного места в другое, собирая [155] новые войска, но едва ли делает это с большим жаром: пуганая ворона всего боится.

Таким образом, в соседстве нашем остались только небольшие партии, которых главнейшие предприятия могли состоять в том, чтобы угонять скот у жителей, или в тому подобных подвигах,

7 августа дали знать в лагерь, что человек до тысячи таковых удальцов, показавшись верстах в 10-ти от Карса, отрядил от себя часть которая, еще приблизившись, отбила большое стадо, угнавши и пастухов. 200 казаков с 4-мя конными орудиями понеслись остановить их, а батальон егерей беглым шагом пустился в подкрепление. Конница наша верстах в 15-ти догнала неприятеля и видя, что неутомимо следующая за ними пехота была не далеко, решилась завязать дело, несмотря на несоразмерность числа. Первая ошибка не кончила дела, но потом действие артиллерии произвело замешательство, а вторичный удар кавалерии, ободренной приближением бегущего батальона, довершил расстройство. В разные стороны рассыпались хищники; рассеянные партии их старались скрыться в глубоких лощинах, угоняя по несколько штук скота, но нелегко было сделать это — армянская дружина и казаки, на беду их, слишком зорки были и, добираясь от одних к другим, принуждали всех, оставляя добычу, думать о собственном спасении. Напрасно хотели они остановиться и ударить на нас, огонь орудий и пики всегда разрушали смелые покушения их; вся добыча, похищенная ими, отбита, плененные пастухи освобождены. Преследование кончились верстах в 30-ти от Карса, потому что лошади от сильного жара и скорой езды почти у всех пристали. Начальник этой толпы Хамид-бек взят в плен; три брата его двух-бунчужными пашами, и потому, имея знатные связи, он в большом уважении в здешнем крас. Несчастно оконченная им экспедиция произвела сильное влияние на скопища разбойников, так что после они разбрелись и до сего времен не смеют уже, появляться вблизи тех мест, где стоят русские, и спокойствие окрестностей ничем не нарушается. Нас уверили, говорил Хамид-бек, что здесь оставлены люди больные и слабые, а лошади хромые и искалеченные: но ваша пехота не далеко бежала за конницею, а пушки нисколько не отставали от нее; пожалуйста, покажите мне этих людей и эти пушки, которые догоняют бегущую кавалерию нашу, — и ему не запрещалось любоваться ими.

20 октября

Разнесся повсюду слух о взятии Ахалкалак, занятии Хертвиса, разбитии турок под стенами Ахалциха, о близком падении сего [156] последнего — и жители Карского пашалыка увидели, что счастье в сей войне не изменяет искусству и мужеству, они увидели, что русские становились твердою ногою в покоренных местах и убедились в прочности их завоеваний. Армяне давно желали бы свергнуть с себя иго тиранов своих — гонителей христианства, но, привыкши трепетать при одном имени мусульманства, не смели явно восстать против стражей, над ними поставленных, и десятки деревень, согнанных вместе для удаления от русских, удерживались от предприятий своих десятками куртинцев.

Я говорил уже, что ни в одном селении мы не находили ни одного семейства все угоняемы были далее и далее от пути следования нашего; но когда рассеянным остаткам собранных сил турецких осталось единственным спасением — бегство в незанятые нашими владения и они начали очищать потерянные для них области, тогда странствующие поселяне вознамерились, по приглашению начальства нашего, возвратиться в оставленные жилища свои, но все еще не решались приступить к тому без помощи русских.

Несколько деревень карских, находившихся в ущельи близ: кр. Ардаган, просили князя Бековича-Черкасского содействовать, их переселению, и в ночь на 16 августа выступил он с двумя батальонами егерей, 4-мя орудиями и 200-ми казаков для освобождения их.

Радовались идущие в поход, завидовали им оставляемые в лагере. Всю ночь и день шли мы с небольшими отдыхами, и солдаты не чувствовали усталости; весело было замечать желание их столкнуться с неприятелем и смело можно было ручаться, что это желание грозило гибелью противникам.

Пройдя место, на котором поселяне хотели присоединиться к нам, мы остановились ночевать; посланные возвратились с ответом, что мушский паша, собравши тысяч до 4-х из бегущих от Ахалциха, намерен гнать жителей к Эрзеруму и что отряд его расположен близ кочевья их, а потому им никак нельзя пуститься на соединение с нами.

17-го числа утром пошли мы далее.

Взгляните на сходство положения нашего в эти самые дни минувшего года, тогда 16 августа выступили мы из Джангили для освобожденияЭчмиадзина, теперь шли для освобождения угнетенных чад его. Тогда 17-е число ознаменовалось битвою жестокою смертью многих и спасением монастыря, чем ознаменовалось оно нынешний год? Посмотрим.

Сегодня 17 августа первым словом каждого при встрече с другим, 17 августа не сходило с языка, везде говорили о 17 августа и воспоминания о достопамятном дне заставляли всякого рассказывать [157] происшествия, тогда замеченные. «Что-то бог даст нынче» — был общий припев к песне о 17 августе, средина и заключение всех разговоров. Однако подобной битвы нельзя ожидать, хотя все показывает, что и нынешнее 17 августа не пройдет без драки. Конечно, нас очень немного — всего 800 человек под ружьем, турки могут выставить в 10 раз более, ибо, кроме конницы, стоящей пред нами, Мустафа-паша собирает в Ардагане всех опомнившихся после поражения ахалцихского, и одна дорога туда на фланге нашем, а другая-осталась в тылу, мы крепость эту миновали уже и верно там знают о нашем движении. Все это так, но им негде взять регулярной пехоты и столько же полевой артиллерии, сколько было у персиян; а мы не обременены обозами, день не жаркий и местоположение позволяет проделывать все, что угодно. И так, гг, лихие наездники, милости просим пожаловать, милости просим — и никто не заботился о том, сколько гостей может быть.

Пройдя верст 10 от ночлега, сделали привал; князь Бекович хотел дождаться решительного уведомления от жителей, чтобы сообразить по тому свои действия. Солдаты расположились варить кашу, князь, отъехавши с версту вперед на дальние возвышения, осматривал окрестности. Вдали несется во весь дух верховой это посланный от армян. Запыхавшись, соскакивает он с утомленной лошади, бросается к Бековичу и едва может говорить от страха и усталости. С нетерпением ожидаем мы окончания это решительная минута.

Отряд вперед. Не успел адъютант объявить приказание, как одни бросились одеваться, другие опрокидывали котлы с обедом, потом одевшиеся кинулись укладывать их — ив несколько минут батальоны под ружьем, артиллерия и ящики запряжены; все бежит рысью по дороге — версты как не было. Не сразу заставили идти тише усердных — они забыли, что прежде времени могут устать. Полным шагом ехали впереди конные, пехота давила их и в полтора часа ушли более 8 верст; пусть кто-нибудь пройдет скорее, сделавши перед тем около 50 верст в 36 часов!

Но в чем дело — спросите вы? В безделице. Г. паша торопится угонять в Эрзерум жителей, за которыми мы пришли; воины его понуждают армян собираться и запрягать арбы, те медлят, женщины, пользуясь обыкновением закрывать лица от мужчин, потихоньку плачут — и, конечно, первый раз в жизни хвалят такое обыкновение. Разумеется, я говорю о хорошеньких — дурным оно часто нравится. Однако это мимоходом, а главное состоит в том, что если мы опоздаем несколько, то с нами сыграют славную штуку, вырвавши из-под носа столько семейств, в положении коих мы [158] принимаем участие. Да разве вы не можете догнать их — скажите вы, тяжелые обозы разве могут идти так скоро, чтобы вы не настигли их? Совершенная правда — мы легко бы сделали это если бы не впутались посторонние обстоятельства. Признаться ли? Отрядец наш залетел немного далеко и подходил уже к последней грани возможного, на которой было написано Sta viator; nec plus ultra.

За нею начинались перед нами трудные ущелья для прохода, занятые турками, за нами — крепость и отряды неприятеля, по сторонам — летучие партии его. Не правда ли, что мы опоздаем, если не поспешим? Вы уже начинаете бояться за несчастных — в самом деле, состояние их ужасно. Надежда увлекла их, близка звезда избавления — и опять должно страдать. Это возвращение к бедствию всего ужаснее, — но успокойтесь — когда русские опаздывают, если не сбиваются с настоящей дороги, надобно прибавить — и это собственно ко мне относится, потому что, если б я не сбивался с дороги, то давно пересказал бы вам все, что следовало, и не опоздал бы спать, а теперь придется всю ночь сидеть, пока кончу это письмо.

Мущский паша, догадываясь, что мы не намерены позволить ему шутить над нами и опасаясь быть запертым в теснинах, счел за лучшее отодвинуться назад по дороге к Ардагану, а поселяне, приготовленные им к походу, воспользовавшись сим, пустились к нам.

Князь Бекович видел необходимость одним разом обеспечить обратное свое следование; турки, вероятно, стали бы тревожить нас, а малочисленность отряда не представляла никакой возможности защищать величайший обоз, растягивающийся на несколько верст, особенно в местах тесных. Надобно было, пропустивши жителей, завлечь неприятеля в дело и отбить у него охоту идти за нами. Для исполнения этого пехота с артиллериею оставлена за возвышением, скрывающим их от турок, а коннице приказано выйти вперед и прикрывать обывателей.

Потянулись мимо нас освобождаемые; на арбах, нагроможденных имуществом и домашней утварью, между досками, бревнами, пряслицами, помещались и семейства; дети, женщины, кошки, собаки и частью маленькие телята, буйволята и проч., словом все, что не хотело, или не могло идти. Здесь мать идет пешком, окруженная крошками своими; за спиной ее, уцепившись ручонками за платье, висит ребенок, которого она поддерживает рукою; гут, на коровах, лошадях, ослах, ухватившись друг за друга, сдут по две и по три малютки. Ежеминутно боялся я, что какой-нибудь из них, сорвавшись, расшибется до смерти; но, бедняжки, слишком [159] привыкли к такого рода путешествиям. Напрасно хотел бы я изъяснить мысли, родившиеся во мне при столь новой для меня картине; чтобы иметь понятие о бедственном положении человечества, надобно вникнуть в жизнь обывателей, особенно армян пограничных Турции с Персией деревень. Кроме притеснений от властителей своих, они беспрерывно подвержены нападениям хищников, никогда не пользуются истинным спокойствием, не могут быть уверены в постоянной безопасности — и ко всему этому так привыкли, что всего разительнее доказывают справедливость пословицы: привычка есть вторая природа в человеке. Напрасно также хотел бы я изобразить трогательные знаки их радости и признательности к избавителям, не говоря о мужчинах, которые подходили к нашим, кланялись, крестились и всячески выказывали благодарность свою, и женщины в эти минуты, забывая завертываться в покрывалы свои, словами и знаками старались о том же — приличии, установленные людьми, теряют власть свою, когда говорит сердце. Некоторые, подняв руки к небесам, молились. Дети, понимавшие несколько, что вокруг их происходит, выражались каждый по своему. Признаюсь, я был тронут и, конечно, все разделяли мои чувства. Природа не изменяется в общих законах своих — сделавши доброе дело, мы всегда находим вознаграждение в собственной душе своей, и одолженный нами, скоро становится нам близок.

Вдруг раздался выстрел, другой — загорелась перестрелка. Общее умиление уступило место новым ощущениям. Страх, смятение между жителями, радостная готовность между нашими. Мужчины спешат прогонять далее от неприятеля скот свой, другие торопятся с арбами, те не знают, что делать, весьма немногие берутся за оружие. Армяне не могут славиться воинственным духом, но представьте положение женщин. Одна, подхвативши ребенка, бежит, сама не помня куда, иные остолбенели от ужаса, там, упавши на колени, к богу взывают о помощи, здесь, в отчаянии, ломает руки жалкая, другая смотрит на малюток, к ней прижимающихся, и слезы ручьями текут из глаз ее: она не решается, которого спасать, многие теснятся вокруг наших; выстрелы приближаются.

Конное армянское ополчение ³³, состоящее из 70 человек, находилось впереди всего отряда и пропустивши за себя жителей, начало отступать, по мере их удаления; так было приказано; но турки, не видя всех сил наших, решились оставить свою позицию и сами напасть, и озлобясь, в глазах их совершающимся присоединением к нам обывателей, с ужасным ожесточением бросились на передовые разъезды наши, которые не могли удержать столь сильного натиска. Казаки остановили несколько стремление разъяренных, но теснимые множеством, принуждены были осаживать, и хвост [160] обоза не успел еще подойти к тому месту, где стояли батальоны, как вдруг, с разных сторон хлынули наездники и рассыпались по задним повозкам; бегом бросились к ним егеря, стрелять не было возможности, неприятель перемешался с поселянами, дым, крик, стук, рыдание, суматоха увеличились. Толпы свирепых делибашей, хищных куртинцев, кинулись на грабеж, прикрываемые товарищами своими, сражающимися с казаками. Нет, злодеи, нет — непродолжительно будет торжество ваше, близка пехота, близка ваша гибель!

«Не бойтесь, не бойтесь», — кричали бегущие навстречу неприятелю солдаты перепуганным поселянам, и ускоряли бег свой. Заметно было, что не одно желание отличиться, но какое-то родное душе каждого чувство сострадания к беспомощным вело всех; сверх того, каждый принимал уже участие в судьбе несчастных! Они поручили себя защите нашей, мы видели полную доверенность их к характеру русскому; признательность их тронула нас, возбудила чувство народного честолюбия, чувство высокое, благородное; наконец, опасность женщин — создания слабого, беззащитного, но всегда и везде имеющего сильное влияние на подвиги храбрости, на дух рыцарства, — вот причины, по которым всякий видел в нападающих личных врагов своих и стремился защищать не чуждых людей, а как бы кровных своих — и горе вам, изверги; ближайшие испытали уже острие штыков, и в смертельных содроганиях взрывают пыль от земли; и ты, грабитель, не успеешь сдернуть последний покров со стыдливости — смерть носится над тобою, — обрызганная кровью твоею, добыча твоя, с ужасом отскакивает от падающего трупа твоего и, как лань боязливая, несется прочь. Далее, робко смотрит вокруг юная красавица, видит повсюду неистовство мучителей, ей негде скрыться, — с трепетом ожидает она определения небес, и небеса сохранили ее. Радостно вскрикивает она: «русский, русский», и бросается к избавителю своему исчез страх, миновала опасность, она под защитою брата. Вот освобождено и последнее семейство, разбросаны по дороге тела дерзких и бегут спасающиеся соумышленники их.

Ободренные первоначальным отступлением кавалерии нашей турки пришли в запальчивость и дались в обман — набежали на пехоту, которую полагали гораздо далее назади.

Изумленные внезапным появлением ее и быстрым ударом напрасно хотели они сопротивляться — тщетны были усилия их штыки все опрокидывали, а удачное действие орудий довершило расстройство. Бегство сделалось общим и скоро не стало ни одного неприятеля на всем обозе. Малочисленность казаков не позволила далеко продолжать преследование и особенной надобности в [161] том но предвиделось. По всему можно было заключать, что заданной острастки на этот раз довольно и что намерение князя Бековича исполнилось — возвращение наше обеспечено, ибо посланные для наблюдения движений неприятеля видели, что они, не останавливаясь, продолжали путь по дороге к Эрзеруму и наконец скрылись в ущельях.

Неудачен был день этот для турок, значительна потеря их; из числа оставшихся на поле один только израненный куртинец найден живым и, по словам его, отряд заключал тысячу отборнейших всадников, между коими не было ни одного из тех горемык, которые волею, а часто и неволею, оставляя пашни свои, являются на поприще славы. Эти рыцари с карапапахцами и другим сбродом, в числе 3 т[ыс.], стояли в резерве и благополучно отделались; одних старшин куртинских убито 16, той же участи подвергся сын мушского паши вместе с прекрасною гнедою лошадью своею, которая у них ценилась в 500 руб. серебром и едва ли в знаменитости уступала знаменитому хозяину своему. Вообще все доказывает, что действительно кавалерия эта была отборная; между отбитыми лошадьми не было ни одной, которая бы стоила менее 500 руб. ас[сигнациями] по нашим цепям, что весьма редко здесь случается, — уборы соответствовали лошадям.

Немаловажен и наш урон казаков убито 16, ранено 12, без вести пропало 12, в армянской дружине убито 4, ранено 11 человек, из поселян ранены 2-е мужчин и 1 женщина, убитых и в плен взятых не было между ими.

Отдавши последний долг погибшим товарищам, пустились мы в обратный путь. Поселяне наши были уже далеко — страх подгонял их; несмотря на тяжесть возов, на лень буйволов, на медленность быков, на множество разного рода скота и на все препятствия к скорой ходьбе, они шли весьма скоро, конечно, все, кто мог владеть палкою, действовал ею и не жался руки, погонял от всего сердца кого пи попало.

Дойдя до речки, где прежде располагали обедать, отряд остановился — людям надлежало дать отдых, хотя они единогласно говорил, что не устали; при том же следовало дождаться прибытия из другого ущелья нескольких деревень, которые ожидали только, чем кончится первое предприятие наше и, видя успех его, выслали с просьбою о принятии их под покровительство России. Здесь явились старшины татарских уже селений, принадлежащих Карской области, с покорностью и тем же прошением. Все эти селения были готовы и, получа позволение, пускались в путь, — с разных сторон тянулись обозы, которые, подходя к нам, сливались в один и до самого вечера составляли почти непрерывную нить. Повторяю, что [162] я не в силах пересказать вам мысли и чувства мои при столь новом для меня зрелище.

Солнце село; одному батальону велено идти вперед и прикрывать средину, казаки были в авангарде; другой же батальон должен был, дождавшись прохода последних арб, защищать тыл. Князь Бекович садился на лошадь, вдруг скачут еще несколько человек — это старшины татарских же деревень, с теми же предложениями. Поселяне их не могут присоединиться к нам ранее двух «асов, им велят догнать нас на ночлеге, но они не решаются тронуться с места, если русские не дождутся их здесь. «Нас разграбят, истребят», — говорят они, — когда вы уйдете». Нечего делать — надобно было приказать ариергарду исполнить их желание.

Как приятно видеть такую доверенность, такое уважение к великодушию характера русского. Самые дикие, свирепые племена Кавказа узнали, что русские страшны только в час битвы и что неприятеля, оставляющего оружие, не считают уже неприятелем, узнали это, и с полною достоверностью к неизменяемости великодушия смело поручают себя ему.

Согласен, что многие употребляют во зло благодетельные правила кротости нашего правительства; но что значит частный, мелочный вред, в сравнении с общею, великою пользою, от них проистекающею? И какой вред может причинить России ничтожный обманщик, воспользовавшийся, в каком-бы ни было случаев, на всех разливаемою милостью? Червь ли подточит основание скалы, насмехающейся над яростью моря? Теперь скажите, от чего закоренелые враги наши так скоро забывают вражду свою и там, где на каждом шагу встречали бы мы неприятелей, вместо народной войны, встречаем, большей частью, готовых к покорности? Вот плоды кротости и справедливости; не ясно ли доказывается этим что победы их несравненно быстрее и прочнее побед оружия.

Когда мы подъезжали к ночлегу, то почти все спутники наши расположили уже бивуаки свои — тысячи огней, разведенных на большом пространстве, издали представляли картину яркого городского освещения. Слава богу, один переход беспрепятственно-совершен; на месте мы имели более средств ладить с неприятелем, во время же следования не было никакой возможности защитить всех, и сели б не завлекли турок в сражение и не пощипали их, то. без сомнения, не были бы оставлены в покое, и бедные армяне много бы пострадали. Представьте наше положение — когда бы поставить по человеку на арбу, то верно бы большая половина осталась без прикрытия; ядры, пущенные из переднего и заднего орудия, не долетели бы один до другого — так длинен был обоз наш, хотя все меры принимались стеснить его и, где только позволяла. [163] местность, составлялось несколько рядов. Роты паши едва заметны были, между множеством народа и, судя по числу людей, нас было почти достаточно для завоевания всей Азиатской Турции; но видя уже на опыте, что жители не в состоянии сами оборонять себя, нельзя было не опасаться за них.

Ночью присоединились к нам и последние деревни, с рассветом все двинулось далее; шум, крик, скрип не мазанных колес, смесь людских голосов с голосами разнородного скота, плотные ударь: чалок по бокам равнодушных буйволов составляли, если не весьма принятую, то, по крайней мере, весьма редкую, по множеству инструментов, музыку; пестрота одежд, кипящее волнение, увеличиваемое неизбежным беспорядком, происходящим от неудобств здешней повозочной упряжи, забавные положения погонщиков. находящихся в беспрерывных хлопотах, руками и ногами помогая горлу уговаривать упрямых животных, везти его колесницу, куда следует, вообще глаза паши были счастливее ушей...

Я всегда охотно занимаюсь изучением разнообразия физиономий и эта давнишняя страсть моя имела обильную для себя пищу. Различные чувства выражались на лицах, но мужчины были мало занимательны — главнейшие мысли их, клонясь к одиноким предметам, представляли и ощущения почти одинокие. Все внимание их было обращено на совершение пути и потому черты их, большей частью, высказывали или досаду на то, что передние быки бросались совсем в сторону, тогда как он хотел очень немного повернуть их, или желание удачнее переехать грязный ровик, или объехать большие каменья, и если желание его исполнялось, то он был доволен, если же с арбою случалась какая неприятность, то он прежде всего летел местью ко лбу виноватого, уменьшить свое горе, а потом спешил исправлять беду. Все это нисколько не заманчиво; взглянем лучше на прекрасный пол. Делать нечего, надобно сознаться в моем предубеждении, — люблю находить достойные похвалы в женщинах, начиная от прелестного локона на очаровательной головке до прелестного ноготка на крошечном мезинце ноги, — в этот разбор всегда входят и внутренние достоинства: ум, душа, сердце и все, совершенно все, не исключая пылинки, которая случайно забьется в восхитительную ямочку розовой щеки. Жаль, однако, что, соблюдая всегда строгую правду в моих повествованиях, я не могу сказать, чтобы дорожное платье наших путешественниц было прелестно — едва ли женщина может одеваться безобразнее здешних армянок — они, кажется, стараются уродовать себя нарочно. Никак не хочу верить, чтобы природа столь жестоко обидела их стан — всему виною обыкновение. Я бы охотно шепнул хорошеньким из них, что, с некоторою переменою, они [164] могут много выиграть и уверен, что они не отказались бы следовать моим советам; да, они послушались бы меня, или не были бы женщинами; а я весьма хорошо заметил, что они также женщины, как и все дщери Евы, на всем белом свете. Старухи так же сварливы, дурные так же смиренно-мудренны, отцветающие так же прихотливы, хорошенькие так же тщеславны, молоденькие так же-стыдливы, — однако мне всегда забавно слушать, когда женщин упрекают в том, что они с удовольствием замечают, если на них. частенько посматривают — да кто этого не любит? И герой, и ученый, и художник, и писатель, и безграмотный писарь — все грешные дети Адама; иному лучше бы прятаться, а он, напротив, напоказ лезет, уже так и быть — большому кораблю большое и плаванье, а ты, душегубка, знала бы свою лужу. Только мне несравненно более нравится домашнее тщеславие женщины, нежели всемирная надутость мужчины. Она ищет любви, он — удивления. Она предовольна, если ее хвалят в кругу знакомых, для него и в истории мало места. Она в исканиях своих следует назначению природы, он — влечется определением людей. От мысли об исполнении ее тайных желаний на лице ее рождается улыбка, которая, увеличивая красоту, еще более пленяет зрителей; при воспоминании об удачах его гордых замыслов, черты его выражают самодовольствие, оскорбляющее наблюдателя. Строгие судьи свойств женских, прежде разберите беспристрастно собственные свои свойства — и тогда превозноситесь над женщинами, если достанет духа!

Но обратимся к нашим странницам. Страх их мало-помалу рассеивался; видя, что неприятель не повторяет нападений своих, и беспрепятственно пройдя те места, где можно было опасаться новых покушений, они приметно успокаивались и хотя случалось еще замечать робкие взоры некоторых, обращенные вдаль; однако робость эта уже редко оказывалась — и чем далее, тем яснее выражались надежда и уверенность. Умолкла боязнь, заговорили другие чувства.

Ты никогда не видала русских, твердило любопытство; русские на тебя смотрят пристальнее, нежели на подруг твоих, шептало тщеславие; но тебе неприлично смотреть на посторонних мужчин, бормотала застенчивость; однако ты должна это делать, чтоб избавители, читая в твоих взглядах признательность, не сочли тебя неблагодарною, пело лукавство. Это совершенная правда, думала красавица, и покрывало — нечаянно — распускалось при появлении избавителей. Не забывай улыбаться, ты так мило улыбаешься, кричало кокетство, — и совет этот исполнялся прежде, нежели оно успевало договорить, что это необходимо для того, чтоб сильнее выразить благодарность. Что сделалось с бесстыдницами, ворчали [165] старухи. Они совсем готовы раскрыться — уже пусть бы чадры раскидывали, а то сдергивают платок со рта не на нос, как долг велит, а на шею. Экой грех, экой грех — и с угрозами протягивали сухие руки свои, стараясь поправить беспорядок, их терзающий; по медленность дряхлости может ли состязаться с проворством юности? Пока тощие пальцы бабушек, матушек и свекровей придвигались на вершок, румяные личики успевали отклоняться на четверть; потом направо, налево — и суровые наблюдательницы благочиния уставали, не достигая своих намерений, и плутовки смеялись над их неповоротливостью, и на значительные взгляды проезжающих отвечали умильной усмешкой, — и уже не по урокам кокетства, а по невольному движению открывались прелестные уста их и блистали перлы зубов. Всегда так бывает — первый шаг к непозволенному труден для души невинной, переступи его — и за ним следует другой, десятый, сотый и конца нет. Дай себе волю на волос, скоро и верстами не смеряешь. Явное возмущение бунтовщиц, наконец, разгорелось до того, что я, право, не знаю, чем они после разделяются с сердитыми наставницами своими и пройдет ли им это даром.

Молодежь наша вертелась между рядами повозок, то обгоняя, то опять пропуская вперед тех, на кого хотелось взглянуть. Признаюсь, и мне напоминало это столичные гулянья. Беда мне с воспоминаниями — почти на все предметы смотрю я не в настоящем их виде, а в сравнении с подобными в прошедшем. Бывалое во веем мне мерещится. Здесь, например, смотрел на арбы и думал о каретах, видел чадру и досадовал на вуаль, замеченный воз со всем не мчался на двух парах буйволов в дышле и быков на уносе, а я спешил догонять четверню резвых коней; суровая татарка, строго исполняя веление закона, готова была мне плюнуть з лицо, а я ожидал от нее приветливого взгляда, потому что лошадка под ней: напомнила мне ту, на которой я, розно 10 лет назад, видел, как ездили, как я был молод — тогда... а теперь.? Смешно, когда думаешь в крестьянском переселении видеть городские забавы, в крестьянках — находить сходство с украшением столиц.

Однако, чтоб не показаться совсем сумасбродом, я вам сообщу одно философическое замечание, мною сделанное, может быть, оно всем известно, да мне дела до этого нет, мне никто не открывал его, я сам дошел. Замечание это не относится к мужчинам, поступки и качества их так глубоко рассудительны, так важны, так непроницаемы, что и помыслить страшно — судить о них, того и смотри, что голова закружится. Все-таки о женщинах толк будет; я, ей-богу, душевно их уважаю, пошли им господи здоровье, радость, счастье, жизнь безмятежную — я премного им обязан; они многому [166] меня научили, а потому то я всегда любил и даже теперь люблю ими в особенности заниматься; довольно имел средств наблюдать их в различных состояниях и положениях, коротко узнал их милые достоинства и милые слабости.

Рассматривая соотечественниц своих в бедных хижинах, больших избах, скромных домиках, просторных хоромах, в красивых палатах, в пыльных чертогах — везде находил, что отличительные черты пола сильнее в них врезаны, нежели в мужчинах; юная поселянка имеет нечто общее, в нравственном смысле, с придворной красавицей; огромное расстояние, без малейшего сравнения, разделяет их относительно утонченности и образования, но — обе женщины; с первого взгляда вы видите, что сердцами обеих управляет одно желание нравиться. Едва ли докажете, что и мужчин можно подвести под одно, всем общее правило. Нет, разнообразие, постепенно идущее, представит в них много разрядов. Я видел женщин почти всех европейских и весьма многих азиатских стран; видел также женщин, принадлежащих к народам, рассеянным по лицу земли — и находил между ими большое различие в чертах лиц, в обыкновениях, правилах, привычках, уборах, градусах нежности, пылкости, и большое сходство в чертах пола — они везде одинаковы, везде женщины. Не знаю, на чьей стороне перевес — на стороне ли мужчин всеобъемлющих, или женщин, постоянно стремящихся к одной цели; слышал только, что собака, которая за двумя зайцами гонится, ни одного не ловит.

Я хотел сказать, что хотя экипажи на нашем гульянье были весьма не пышны, не щеголеваты, не красивы, хотя наряды прекрасных весьма по отличались вкусом, по все это не мешало им кокетничать, хотя не с такой ловкостью, заманчивостью, тонкостью, как мастерят женщины большого европейского света; однако томные глазки, лукавая улыбка, плутовские уловки, обольстительные телодвижения — все показывало, что их тоже научила кой-чему природа. Да, умеренное кокетство есть врожденное женщинам свойство, и без пего они были бы менее обворожительны. Милостивые государыни, скромные, добродетельные красавицы, прошу не обижаться, я говорю — умеренное кокетство, а не то, какое иногда случается замечать в некоторых из прелестниц... тому я нашел бы название — и собственно русское, чего для вас же, право, не желаю сделать. Я бы мог доказать даже, что самки животных кокетничают (я точно замечал это), следовательно, так велит природа; но пора привести вас в Карс-чай, вам надоело мое путешествие, вы устали читать, — правду сказать, досталось и мне...

Итак, 18-го числа, вместо ружейной перестрелки, производилась глазная, — которая из них бывает опаснее — это зависит от [167] обстоятельств. Перед захождением солнца остановились мы на переправе через речку Карс-чай, верстах в 11-ти от города. Здесь не предвиделось уже ни малейшей опасности и потому предположено было оставить тут жителей, с тем, чтобы они на другой день пустились по своим местам. Созвали старшин, они согласились, поблагодарили за все, для них сделанное, и разошлись...

Арбы потянулись, и у нас песенники вперед. Весело шли солдаты как будто первую версту; вот, в сумерках, засверкали огни в лагере — и мы опять дома.

Таким образом освобождены 23 деревни, которые потом водворились в своих жилищах, убрали жатву, отдали податной хлеб в казну, продают ей излишний, и мы в круглый год не поедим того, что в один месяц стащили.

Насилу конец ...впрочем, воля ваша:
Угоден — так меня читайте,
Не нравлюсь — так в огонь бросайте, —
Трубы похвальной не ищу.

21 октября

Между тем генерал-майор Берхман получил повеление, оставя гарнизон для охранения Карса, идти к Ардагану и взять его, рассеявши войска турецкие, собравшиеся в окрестностях. Последнее было уже исполнено князем Бековичем — оставалось овладеть крепостью. Новый случай к отличию, новый праздник для пас.

Не удивляйтесь радости военных в подобных обстоятельствах, радости, которую вы считаете, может быть, неестественною, притворною. Нет, множество встречается доказательств ее искренности. Какая девушка не знает, что выходя замуж, она почти неминуемо подвергнется страданиям, а нередко и смерти, производя на свет младенца? Несмотря на то, много ли охотниц оставаться в безбрачном состоянии? Я буду счастливее других, думает красавица, и желание — быть матерью, заставляет се бросаться з объятия мужа. Еще более. Женщина, неоднократно испытавшая все муки этого положения, видит, что каждый ребенок, ею рождаемый, приближает ее к гробу, — видит то и, исцелившись от безнадежной болезни, снова берется за прежнее. Полагаю, что в тяжкие минуты всякая дает себе обещание вперед отказаться от причин столь злых мучений, столь явной опасности; прошла беда — где исполнение обетов? Не всегда же я буду одинаково несчастлива, думает нежная супруга, и решается еще на один опыт. Почему же в, душе [168] мужчины не может гнездиться равносильная забывчивость о предстоящих страданиях, презрение опасностей, готовность на смерть? Разве мало пружин, подстрекающих его пускаться на неизбежную гибель, а не только с радостью идти в сражение, где не всех убивают, не всех ранят; многие насчитывают десятки битв — и не одной язвы. Власть надежды также велика над мужчинами, как над женщинами, — а необходимость, а честолюбие, а жажда славы — разве не творят чудеса? Но не в том дело.

21 августа выступили мы с тремя батальонами егерей и 400 казаков, при 8-ми легких орудиях. Первый переход был весьма знаком: мы два раза прошли его — за жителями и обратно.

По-прежнему каменистый Карадаг, не нравясь лошадям, которые должны были выбирать место, где ступить, привел к довольно затруднительному спуску своему на Карс-чай; по-прежнему полезли мы оттуда все выше и выше, к озеру Айгер-гель (озеро жеребца). Предание гласит, что в нем живет водяной конь, который прячется при появлении человека; но некоторым удавалось издали видеть его, пасущегося на берегу, и озеро от него получило свое наименование. Вода свежая, очень хорошая, и так прозрачна, что на большое расстояние видны миллионы рыб, стадами гуляющие в светлых струях. Никто, говорят, не мог достать дна на середине, и судя по значительно увеличивающейся глубине от берегов и по расположению окружающих покатостей, я готов тому верить, хотя никогда не полагал, что на таких высотах может существовать столь обширное и во всех отношениях столь редкое озеро. Слыша о нем, я думал, что это есть небольшое собрание дождевой воды, прибавляемой несколько тающим снегом; по увидивши, изумился. Мне кажется, что высокие горы, как в ванне охватывающие это озеро, наполняют его из родников своих, не позволяя никуда изливаться; каменистый же грунт удерживает его от прохода в землю. Впрочем, азиатские горы нередко представляют подобные, по-нашему, чудеса. Окрестности хороши, но жаль, что для полного их украшения нет ни деревни, ни садов, ни рощицы. Если бы место это принадлежало европейскому вельможе, роскошному любителю природы, то, без сомнения, оживилось бы искусством, и озеро на волнах своих колыхало бы плавучий домик, и беспрерывное присутствие человека уменьшило бы дикость обитателя этих вод, или заставило бы его навсегда скрыться.

Верстах в 8 от Айгер-гель мы ночевали. Отсюда прежняя дорога наша отделилась влево, а мы пошли прямо к Ардагану, все поднимаясь выше.

... Верстах в 14-ти от крепости передовые разъезды наши замелили палатки, обозы и видимо-невидимо народа, между которым [169] произошла страшная тревога, когда показались сторожевые казаки, пробираясь по вершинам высот. Если неприятель намерен тут встретить нас — весьма готовы; идя в порядке, недолго устроиться для приема всегда жданных.

Вот и от них выехала толпа, не решаясь, однако, приблизиться; мы шли вперед. Число их беспрестанно увеличивалось, казаки уже. недалеко от них были. Вот понеслись они к нам, передовые стрелки начали заряжать ружья — и совершенно напрасно. Это старшины и поселяне — они объявили, что их также гнали к Эрзеруму, но после дела 17-го числа бывшие при них турки, полагая, что отряд, наш скрывается где-нибудь поблизости, и боясь нападения, бросили их и все разбежались, а они, в числе 33-х деревень, узнавши о вторичном движении нашем, решились выйти из ущельев и возвращаются на места жительств своих в Карскую область. Счастливый: путь. Где же палатки, которые видели наши разъезды? Это женщины, сидящие на арбах, с своими остроконечными головными уборами и распущенными чадрами, сыграли роль турецких шатров,. Бедные женщины — каких ролей не играют они на свете!

Подходя к Ардагану, проходили теснинами, которые при обороне представили бы большие затруднения, если б не могли быть-обойдены. Наконец, открылась крепость на утесе левого берега-реки Куры.

Ардаганский бек, узнавши о приближении нашем, бежал, в горы; за ним последовали все магометане, армяне же встретили; нас с покорностью и ключами.

Случилось, что в день коронации государя императора еще одна крепость турецкая пала к стопам его — и это новое покорение, необходимое для соединения завоеваний наших, не стоило ни капли крови его воинам. Чем лучше могли мы подарить его в этот день, его превосходящего все надежды и даже желания подданных.

От Карса до Ардагана верст 75. Места эти частью каменисты и хотя много уступают пространству между Карсом и Гумрами — однако могут назваться хорошими, изобилуют весьма тучными, пастбищами и обыкновенно служат летним кочевьем куртинцам и другим. К недостаткам же этого пути надобно причислить следующее; на всем протяжении только в четырех местах есть вода — в двух речках, озере и маленьком болотистом ручейке. По сторонам., виднелись следы довольно большого населения; на дороге же только две деревни и нет ни одного дерева, ни кустарников, но близ оной начинается большой лес вообще его много не в дальнем расстоянии от Ардагана, окрестности коего всем богаты; обильная: равнина, орошаемая Курою, вмещает в себе и хлебородные поля, и большие сенокосы, и приятные воды. Благосклонно взглянула [170] природа на места эти и с излишнею против других щедростью наградила их.

Крепость ардаганская гораздо хуже и меньше карской; местность благоприятствует правильной осаде и осажденные не выдержали бы трех дней, но теперь туркам лучше не пробовать вырвать ее у нас, тем более, что, кроме каменных стен с башнями, весь форштат, не очень большой, обнесен деревянным срубом. Я в первый раз вижу такое укрепление и нахожу оное, по-здешнему, хорошим. Ящики, составляющие фигуру бастионов, срублены из огромных бревен и плотно набиты землею и каменьями — высота их более трех аршинов, а толстота немного менее. Бастионы соединяются между собой такого же построения ящиками, с бойницами для ружейной обороны, только куртины эти имеют не более 2 1/2 аршин высоты, при такой же толстоте. С внешней стороны есть парапет для стреляния через бруствер. Думаю, что эти срубы более представили бы сопротивления действию осадных орудий, нежели каменные стены крепости, не толстые и не прочно сложенные.

Строений хороших пет; дом бека довольно велик, но в нем конюшня лучше всех комнат; базар небольшой и вообще наружная бедность дает право заключить, что Ардаган не слишком процветал.

Здесь найдено 31 орудие, порядочный запас артиллерийских принадлежностей и незначительное количество провианта. В пороховых и хлебных хранилищах заметны были признаки, что в последние дни из них тащил кто хотел и как хотел — видно пробегающее войско турецкое не забыло снабдить себя здесь всем необходимым для дальнейшей боевой жизни.

Корпусный командир, зная, что в окрестностях Ардагана собирались разбежавшиеся из Ахалциха, полагал, что отряд наш может найти там большие силы неприятеля и потому прислал в подкрепление генерал-майора Муравьева, но он пришел уже после занятия крепости и остался на нашем месте, а мы 2-го числа отправились обратно и на третий день прибыли в Карс.

Неприятеля нет более в наших областях, по слышно, что неважные партии их расположены в пограничных деревнях и новый сераскир эрзерумский (главнокомандующий здешнего края) старается собрать войска и попробовать отнять обратно наши завоевания, чтобы, исправивши тем дела свои, выказать военные достоинства; но смело ручаться можно, что успех не увенчает его намерений и он также будет сменен за неудачу, как предшественник его за потери и как другие паши за то, что были разбиты. Одна участь ожидает турецких начальников — и весьма не мудрено, что между имя нет отличных полководцев; напротив, удивительнее было [171] бы, если б, с их образованием и устройством во всех частях, выискивались великие люди. Довольно с них и того, если каждый, накурившись трубки и напившись кофе, будет успевать, разглаживая усы, переласкать всех жен своих.

25 ноября

Турки дрожали уже за Эрзерум, но корпусный командир, оставя в покоренных крепостях гарнизоны и в Карсе наш отряд (состоящий из 39-го, 40-го и 42-го егерских полков, 2-й легкой роты 20-й артиллерийской бригады и донского казачьего Измайлова полка), с прочими войсками пошел в исходе сентября в Грузию; вероятно, потому, что увеличивающиеся холода предвещали наступление зимы, лишающей возможности продолжать в нынешнем году завоевания.

Описанными действиями не ограничились победы Кавказского корпуса. Генерал Эммануэль усмиряет горцов на линии, генерал-майор Гессе взял 15 июля кр. Поти, находящуюся на берегу Черного моря, близ впадения в него р. Риона, а князь Чавчавадзе, начальствующий в Армянской области, овладел 27 августа кр. Баязедом; потом, очистивши весь пашалык этот от неприятеля, занял кр. Топрах-кала, отстоящую с небольшим на 100 верст от Эрзерума и в экспедициях своих для освобождения армян неоднократно встречался с турками, которые, несмотря на значительное превосходство свое в силах, не могли остановить его предприятий и, конечно, дивились смелости покушений горсточки русских.

В конце октября получено было известие, что почти все войска неприятельские стягиваются к Топрах-кале, дабы отнять ее у наших, и действовать против кн. Чавчавадзе, сидящего, так сказать, у них на носу. Движением нашего отряда к Эрзеруму следовало отвлечь их оттуда, и не допустить, усилившись против эриванского отряда, сделаться для него опасными.

30-го числа вечером выступил генерал-майор Берхман с тремя батальонами егерей, частью казаков и 10 орудиями, в направлении к Араксу. Неудобство дороги воспрепятствовало пройти в одну ночь верст до 60, дабы сделать нечаянное нападение на ближайший отряд неприятельский и на другое утро движение наше открыто и сильно встревожило турок. Большая часть собравшихся к Баязетскому пашалыку обратилась навстречу к нам, чтобы прикрывать Эрзерум; жители пограничных магометанских селений засуетились [172] перебираться далее во внутренность, армян стали угонять туда же, суматоха распространялась в Пассине (Пассин — называется санджак (округ) Эрзерумского пашалыка, примыкающий к Карской области, — их два — верхний и нижний Пассин).

С величайшими усилиями дойдя и спустись к Араксу, генерал Берхман расположился на берегу ее, отправя князя Бековича для рекогносцирования противоположной стороны. Верст 8 поднимались мы на крутую гору, местами столь каменистую и столь трудную, что дальнейшее следование отряда было бы неуместно, тем более, что главная цель достигнута — неприятель отвлечен от князя Чавчавадзе. С рассветом 1 ноября потянулись мы обратно. Скоро замечены рассыпавшиеся по горам партии неприятельской конницы, которые, собираясь вместе, более и более приближались к нам. Все нужные высоты были уже заняты и им оставалось только нападать на ариергард и то единственно для шутки, потому что все выгоды местоположения были на нашей стороне; однако они решились попробовать и завязали сильную перестрелку. С обыкновенной запальчивостью бросались наездники на стрелков наших, самые удалые подскакивали к ним ближе, нежели на пистолетный выстрел, и часа два погарцевавши, они напрасно измучили лихих жеребцов своих и отправились восвояси; а мы, выбравшись на гору, ожидали, что увидимся в другой раз, но ошиблись и беспрепятственно возвратились в лагерь, откуда зима выгнала всех на квартиры — и 15-го числа отряд вступил в крепость.

Так распростились мы с нашими противниками — снега и морозы разделяют нас и до весны нет ни малейшей надежды на свидание.

Письмо из Карса ³⁴

2 декабря

Не пугайся, любезный друг, грустного начала письма моего, не думай, что я изнываю от тоски — это минутный набег задумчивости [173] она пройдет так же, как и все проходит на свете. Ты знаешь меня — я все тот же, время разлуки нашей не изменило меня. Итак, можешь радоваться далее, видя, что вместо черной печали, душа моя наполнена знакомым тебе чувством.

Последнее письмо твое не выходит у меня из головы: что делается с тобой? Друг, мое положение завиднее твоего; ты, окруженный блаженством, скучаешь, я, пасынок счастья, весело несу бремя мое. Если б ты по моему был бобылем, то я посоветовал бы тебе приехать к нам — перемена места и образа жизни, разнообразие новых предметов, участие дружбы, излечили бы болезнь души твоей; но семейные обязанности удерживают тебя, зачем я не могу лететь к тебе на помощь? Однако полно плакать — это не мое дело.

Давно уже намереваюсь я сообщить тебе что-нибудь о Карсе, но недосуг и разные обстоятельства препятствовали; главнейшая же причина состояла в том, что хотел прежде сам узнать вернее то, о чем говорить буду — еще и теперь следовало бы молчать, если б не настоятельное требование принуждало меня поделиться с тобой милыми сведениями, которые успел я собрать.

Взглянувши на карту, увидишь, что Карский пашалык лежит между 40° и 41°,10' северной широты, 60° и 61°,25' восточной долготы от первого меридиана, и граничит: к северу — с Ахалцихским пашалыком, к востоку — с Грузией и Армянской областью, к югу — с Баязедским, к западу — с Эрзерумским пашалыками.

Разделяется на 4 санджака (округа): Гечеванский, Кагызманский, Шурагельский (заключающий развалины древней Ани, лежащей на Арпачае) и Зарушадский; сверх того, есть пятый округ, называемый Тахтинскими деревнями. Слово тахт — значит престол, деревни сии принадлежали некогда казне и от того получили наименование свое.

Пашалык занимает около 9500 кв. верст и содержит до 200 селений армянских и татарских.

Местное положение области представляет в естественном отношении всевозможные выгоды. Хлебородная земля, изобилующая озерами, реками, ручьями, источниками, составляет, главнейшее богатство жителей; большие сосновые леса не дают им чувствовать недостатка в дереве, тучные пастбища позволяют заводить обширные скотоводства, близ Аракса соляные горы, фруктовые сады, виноградники, снабжают их произведениями своими, озера и реки доставляют множество форели и других рыб, — что можно образовать со временем новую отрасль промышленности. Словом, Карская область в первых потребностях не только не нуждается в помощи [174] соседей, но всех, напротив, наделяет избытками своими — все окрестные места к ней прибегают. Это запасный магазин края, который может избавить правительство наше от величайших издержек, употребляемых на содержание войск Кавказского корпуса и вообще доставить множество выгод.

Климат прекрасный, здоровый во всех отношениях — это не Персия; смело скажу, что Карская область не уступит лучшим губерниям России. Природа щедро наградила ее дарами своими, люди ничего не усовершенствовали. Смотря на жителей, думаешь, что они мимоходом остановились здесь и только заботились о транзитных дорогах, которые очень хорошо устроены. Кроме вековых мостов на речках и мостиков на ручайках, канавках, мне часто случалось видеть через болота длинные плотины, из огромных каменных плит составленные, — но и оные, кажется, принадлежат если не к древности, то к глубокой старине,

Друг, здесь более прежнего я имел причин благодарить бога, что родился русским. Я русский — и сердце мое трепещет от радости, я русский — и с гордостью замечаю уважение народов к величию русскому. О, да цветет оно, дорогое отечество, и да льются благие дары промысла на виновников славы его и благоденствия!

Если бы подвиги храбрости и всех воинских достоинств здешнего корпуса давно не гремели в горах, ущельях Кавказа, не разносились в равнинах Армении, то двух последних кампаний было бы слишком достаточно, чтобы увековечить деяния их. Нужны целые-книги, чтоб описать долю частных подвигов, беспримерных в летописях войн. Повиновение, решительность, высшее военное устройство изумляют самых злейших неприятелей, и справедливая, общая хвала есть — достойное воздаяние достойным.

Так сделано начало водворения обывателей Карской области на местах жительств и надобно, прибавить, что экспедиция эта хорошо обдуманная, искусно совершенная и удачно окончившаяся, сделалась главнейшею причиною нынешнего, можно сказать, цветущего положения области, где следы войны почти совершенно изгладились. Без этого же движения мы едва ли собрали бы жителей в деревнях и, оставшись при одном городе, не получили бы тех выгод, которые теперь извлечены даже для будущей кампании.

Между тем, занятая нами страна очищена от неприятеля и все увидел«, что счастье в этой войне не изменяет искусству и мужеству; все убедились, что русские стали твердой ногою в покоренных областях и уверились в прочности их завоеваний. Быстро распространялся слух о благосостоянии перешедших к нам, отовсюду стекались семейства и ежедневно увеличивалось население деревень, до того, что осталось весьма немного пустых, жителей [175] коих турки успели прежде угнать к Эрзеруму. Деятельно принялись поселяне за уборку полей своих — им позволено также снять посевы отсутствующих, и они сделали столь огромные запасы, что для продовольствия войск куплено у них более 20 т[ысяч] четвертей хлеба. Самар пшеницы платился на месте по 2 р. 40 к. серебром, а ячменя по 1 р. 60 к. Мало-помалу поднялась цена, по мере больших требований войсками и приезда покупщиков за хлебом из Грузии и других наших владений; теперь пшеница доходит до 7 руб. сер., ячмень до 3-х, но казенная покупка кончилась и успех ее много уменьшил издержек, возвысились также все мелочи; прежде же деньги были так дороги здесь, что продукты почти не имели цены, и сначала на рубль серебра покупалось до 20 и более кур и в таком же содержании все прочее. Не правда ли, что общий знакомый наш, назвавший Подолью благословенным краем за то, что дешево купил утку, не отказал бы и Карской области в этом наименовании?

Генерал-майор Берхман, командующий здешним отрядом, до половины ноября стоял в лагере, к стороне Эрзерума, не в дальнем расстоянии от хребта Соганлугских гор, отделяющих нас от владений, дабы препятствовать вторжениям неприятеля в пределы наши для разорения обывателей, на что собравшиеся в Пассине турки неоднократно покушались, — но близость и движения наших не позволяли им успевать в намерениях, а несколько неудач и совсем отбили охоту пробовать. Теперь выпавший снег и славные морозы разлучают нас, и в последней стычке на Араксс, 1 ноября, мы, кажется, простились с ними до приятного свидания весною, под стенами Эрзерума если заключение мира не лишит пас этого удовольствия.

Когда и кем основаны город и крепость Карс — я не знаю. Не имея решительно ни одной книженочки, нигде не могу справиться о том. Пожалуйста, войди в мое горе и поройся в Саллюстие, Малькольме, Киннеире, или посоветуйся с какой-нибудь всеведой и сообщи мне твои открытия. Мне помнится только, что Тацит говорит о встрече Германика с Пизоном в Цирре (нынешнем Карсе). Тиверии царствовал тогда в Риме, Германик управлял Мал[ой] Азией во второе консульство свое и короновал на престол Армении Артаксиаса. Вскоре потом явно возгорелась ссора с Пизоном, и это случилось в Цирре, или Карсе; следовательно, он существовал уже в 18 году по Р. X. — доведи меня до начала его. Если б я был теперь в Эчмиадзине, то монахи показали бы мне дорогу — я имел случай увериться, что армянские летописи весьма много любопытного и нового могут открыть любителям истории, но где взять, чего нет? [176]

Нынешняя цитадель расположена на утесе правого берега Карс-чай, огибающего ее с северной и западной стороны, которые совершенно неприступны. Верхний ярус составляет квадрат два нижние, лежащие по скату горы, над городом, образуют род параллелограма и все усеяны орудиями; но предваряю тебя, что описания мои не будут ни подробны, ни строго точны. Неправильности повторения лишают возможности рассказать верно — для этого нужно много времени и описание выйдет длиннее укреплений даже в чертеже большого размера с трудом соблюсти все изгибы крепостных стен, которые вьются столь разнообразно, что должны привести в отчаяние того, кто захочет все означить на своем плане.

Продолжение наружных стен цитадели примыкает к крепостным с восточной и южной сторон и образуют крепость, имеющую вообще 4 главных угла, соединяющихся волнистыми линиями. Длина боков от 260 до 350 саж. Северный и северо-западный фасы, висящие над утесом, обнесены одной стеной, юго-западный, южный и восточный — двумя, из коих, разумеется, внутренние выше наружных.

Цитадель, также и крепость, сложены из дикого камня, но в. отделке первой заметно более чистоты, тщательности и способ построения ее заставляет думать, что крепость приделана к ней гораздо позднее; 151 орудие обстреливают окрестности, представляющие по каменистому грунту, невыгодному местоположению и другим неудобствам при осадных работах столько затруднений для взятия крепости без штурма, что хотелось бы мне посмотреть, как 50-т[ысячная] турецкая армия, со всеми принадлежностями своими, выживет нас отсюда, хотя здешний отряд, с нестроевыми едва ли выставит более 4 т[ысяч] человек.

Крепость населена магометанами и разделяется на 17 магалов (кварталов); в каждом есть по мечети и во всех: 1 армянская церковь, 850 домов, 1 казенный каравансарай, 126 лавок и 2 бани.

К восточному и южному фасам прилегают два татарских форштата, а против западного лежит армянский, отделяющийся от всего рекою, на коей в близком один от другого расстоянии есть 3 моста — средний весь из камня на 3-х арках, боковые же на каменных столбах, соединенных толстыми деревянными брусьями замощенными камнем. Мосты сии выстроены весьма хорошо и прочно, но не следовало бы задавливать переклады столь тяжелым помостом, сверх коего сделаны еще перилы из огромных же камней, хорошо пригнанных и обточенных.

В двух магометанских предместиях считается 1174, а в армянском 600 домов. Все предместия разделены на 11 магалов, в каждом по 1 мечети и одна церковь, а во всех 4 каравансарая, с комнатами [177] для приезжих и 430 лавок. В армянском форштате: 2 бани, 2 кожевни, 6 мыльных и 1 кирпичный завод, — фабрик никаких нет но в домах делаются войлоки, простые ковры и т. п. Для крашения изделий есть 6 красилен для красного цвета и 15 для синего; к городу принадлежат 7 водяных мельниц. Карс ведет торг с Грузией, Персией, и Турцией. Из Грузии получает: кофе, сукно, шелк русский холст, ситец, ром, вино, балык, нефть, ковры, войлоки кожи, жернова и из Казахской дистанции лошадей. Из Эривани, сахар, шелковые, шерстяные, бумажные материи, хлопчатую бумагу сарочинское пшено, простой курительный табак, сухие и свежие плоды, мыльный песок и краски. Из Ахалциха: воск, мед, холст, фрукты, строевой лес. Из Эрзерума: сукно, парчи, оружие, порох, табак, шелковые и шерстяные материи.

Из Персии и Грузии доставленные товары препровождаются в Эрзерум и другие места; пошлин брал паша по 4 коп. с рубля, сверх того разных накладок на товары с армян взималось до 1 т[ысячи] руб. серебром, что составляло всего таможенного дохода около 2500 руб. серебром.

Из Карской же области вывозится хлеб, соль и частью дерево.

Город расположен амфитеатром и был бы красив, если бы дома белились и раскрашивались; улицы узкие, кривые, особенно в крепости, где две встретившиеся повозки никак не могут разъехаться и проезжающие должны делать, как умеют. Мостовая и тротуары, для прохода одного человека, сделаны из больших твердого свойства камней, в которых нет недостатка. Дома каменные и множество двухэтажных, с деревянными балконами. Архитектура самая жалкая — видишь большой дом из хорошего материала, думаешь в средине найти отличное помещение — и ошибаешься, двух комнат нет всегда выгодных для житья. Летние покои, без которых весьма можно обойтись по здешнему климату и разные каморки, не у места расположенные, все портят. Нижний этаж отводится под кухни, конюшни, всего удобнее обделанные, и дамские будуары, врытые в скат горы, в коих под потолком только оставлено окошечко, вершков в 6 длины, — свет не ослепляет там взоров и царствует нежный друг сладострастия — вечный сумрак. Все сие окошечко прекрасные — видят лоскуток неба, которое могло бы, конечно, скоро приглядеться, если б не разнообразилось пробегающими облаками или волнами туч осенних. Правда, не один этот вид им представляется — иногда в их окошечко смотрится часть луны, и юные жены, в уединенных мечтаниях своих, любуются серебряными ее рогами, и мечтания их невольно усиливаются.

Почти во всех комнатах деревянные потолки и во многих полы, нижняя часть стен обшита досками — везде много дерева в [178] разных отделках и много сходства во вкусе с избами богатых мужиков русских везде лари, поставы и резьба, — только мастеровые наши немного более наблюдают правильности, туг же мне не случалось еще видеть ничего прямого — все криво и косо. Однако здешние квартиры наши вообще несравненно выгоднее, нежели в Персии были, хотя дома там пышнее, красивее и щеголеватее.

В числе жителей, кроме армян, турок и татар, есть цыгане — их менее ста душ обоего пола, и все они живут в городе на южном форштате.

Армяне — народ промышленный, оборотливый [...] в искренней преданности к правительству нашему нельзя сомневаться. Выгоды, замеченные ими в новой перемене, слишком велики: вместо угнетения — кротость, вместо грабежей — покровительство, вместо пренебрежения — справедливость. Кто не захочет сделать столь удачный обмен. И армяне от души желают принадлежать России, и здесь, как в Эривани, малютка, едва начинающий лепетать, видя наших, кричит по-русски: — «здравствуй». Еще в него нельзя вселить притворства, надобно, чтобы он беспрерывно слышал похвалы русским и с молоком матери всасывал любовь к ним. И должно отдать полную справедливость обращению войск наших с обывателями. Не стану уверять тебя, что в здешних полках все ангелы, но скажу, что у дьяволов рога и зубы подпилены — начальство слишком хорошо берет свои меры, — ничто дурное не скрывается, ничем, не потакают, и мошенники так убедились в том, что только самые отважные решаются на опыты, и, при всегдашней неудаче, теряют охоту к повторению. Это вошло в общее правило, в привычку и как будто иначе быть не могло. В России солдат позволяет себе более дерзости над мужиком и от того чаще бывают ссоры, здесь и не слыхать о них. Такое примерное поведение вселило неограниченную доверенность в жителей — они очень хорошо поняли, что есть и между нашими дурные, но уверились, что за таковыми строго наблюдают и потому не опасаются их.

Однажды поселяне приходят в лагерь, являются к генералу Берхману и говорят: мы должны везти в Карс хлеб, проданный в казну; жены наши одни остаются в деревне, их некому защищать от обид. Сделайте милость, дайте им несколько солдат, пока мы возвратимся. Не правда ли, что доверенность не может выше простираться, особенно в Азии, где очень придерживаются правила, что жену да любимую лошадь никому поручить не должно?

Это поисшествие напомнило князю Бековичу следующее: в 1823 году был он в Дагестане с отрядом для усмирения возмутившихся. Исполнивши поручение, войска расположились на зимних квартирах в деревнях. Скоро солдаты сдружились с обывателями [179] до того что помогали им во всех домашних работах и жили как родные. Забавно было видеть усача нашего, в огромном хозяйском тулупе с ребенком на руках, забавляющего малютку в то время как мать занималась рукоделием или хозяйством. Пришла пора выходить отряду — все мужчины и женщины провожали их более 5 верст везли хлеб, мед, молоко и с истинным сожалением дагестанцы расставались с русскими. Но, повторяю, что я никогда не кончу, если вздумаю пересказывать тебе тысячи тысяч анекдотов здешних, во всех родах.

Магометане оказывают во всем совершенную покорность, но замечая суровость характера их и сильный фанатизм к вере, возбуждающей ненависть к христианам, нельзя полагать, чтобы истинная к нам привязанность столь скоро могла изгнать из сердец врожденную злобу. Они видят преимущество законов наших, удивляются благоразумию и кротости правления, желали бы остаться с нами, но приверженность к религии должна замедлять развитие их расположения к нам.

Князь Бекович имеет особенный дар и средства привлекать их к себе с малолетства научась не только турецкому, но и арабскому языку, он знает их в тонкости, знает также нравы, обычаи, дух народов азиатских, и приобрел необычайное искусство владеть ими. Все чиновники турецкие, можно сказать, обожают его. Люблю я присутствовать при беседах его с ними — не понимая языка, поневоле обращаю все внимание на лица, слова разговоров не развлекают моих наблюдений и по физиономиям я почти всегда отгадываю, о чем идет речь. Вижу, когда он объясняет им мудрость государственных постановлений наших, имеющих постоянною целью благоденствие подданных, — убеждение сильнее и сильнее выражается в суровых чертах кадия, светлый взгляд муфтия давно уже выражает высокое уважение, им ощущаемое. Знаю, когда он описывает обширность России, славу ее, могущество, величие, знаменитые дела государей, славные подвиги полководцев, министров изумление открывает мне чувства их, и я следую за ними по догадке и как будто в первый раз слышу повествование о том как действует на меня сила влияния, в них производимого. Он рассуждает о религиях, на текстах корана основывает доказательства свои, открывая им неправильность их толкований и они удивляются его сведениям и часто сознание сверкает в непритворных глазах муфтия и увеличивается скрытность на щеках кадия.

Не имея надобности в переводчике, князь Бекович не только вполне изъясняет им свои мысли, но вводя их в откровенные разговоры, может извлекать то, чего самый лучший переводчик передать не в состоянии. Постигнувши все неприметные для других оттенки [180] нравов здешних народов, он изыскал средства вести их к цели своей и этими способами, кроме обыкновенного устройства в области, открыл разные доходы казны, которые по доставшимся сведениям не были известны и пропадали, — успел склонить даже татар перейти к нам, и таким образом населивши область получил возможность заготовить большие запасы продовольствия для начала будущей кампании, — наконец, убедил магометанское духовенство в часто гибельном для турок заблуждении фатализма и умел заставить священников — действовать примером и наставлениями на простой народ, и оказавшаяся во многих местах чума прекращена, не распространившись, ибо жители, получая чрез имамов докторские предписания, скоро увидели пользу и перестали противиться страшному, во всяком случае, для невежества нововведению, и потом сами начали прибегать к медикам с просьбами о лекарствах и советах.

Я имею еще множество вещей сказать тебе, но отлагая дальнейшие подробности до другого послания, сообщу теперь, как мы убиваем время, чтобы ты обо всем знал понемногу.

Всякого рода жизнь имеет свои неудобства и свои приятности удовольствия — наши зависят всегда от посторонних обстоятельств, от расположения душевного; сердце, растерзанное, мучится шумным весельем к которому стремится неопытность, первое — жаждет тишины глубокой, чтоб на свободе врачевать раны свои, последней — нужна пламенная рассеяность, чтоб заглушить бурный глас кипящего желания-жить. Насладившийся ищет отдыха, пресыщенный-возбуждения, умеренный управляет желаниями своими и всем довольствуется, слабый увлекается страстями и ни в чем не находит отрады. Тысячи оттенков в характерах, тысячи точек зрения на предметы. Где же общая черта наслаждений? Проведи ее и люди будут истинно несчастливы, иной лучше согласится страдать, нежели искать облегчения в том, что другой почитает блаженством — состав душ их различен. Сова не дерзает взглянуть на свет, орел прямо устремляет взоры на солнце. Постепенный ход обзора других соединяет эти крайности — это не совы и не орлы, различно их зрение, различен и полет.

Брат и друг, ты чувствуешь свое благополучие, любовь жены утехи отца приводят тебя в восторг, от чего же тяжесть давит грудь столь твердую прежде? Если б я не знал тебя, то мог бы почитать слишком слабым для того, чтобы переносить верховное счастье, недостойным им наслаждаться; но нет; ты не принадлежишь к числу тех полулюдей, которых убивает и горе, убивает и радость. Воспрянь же от изнеможения, поселенного в тебе первыми минутами райского существования; раздери мрачный покров, надернутый [181] враждебным духом на все тебя окружающее, и мужественно исторгни змею сокрушения, тебя грызущую. Первое известие о тебе должно убедить меня, что я не ошибся в выборе друга.

Ты требуешь советов — не советы других должны спасать тебя а собственно твоя твердость и деятельность. Спрашиваешь о моем нравственном положении — и вот несколько слов о том.

Тебе известна любимая прежде мечта моя, она и теперь не изменяет моему сердцу, которое жаждает, после всех бурь, бросить якорь в пристани любви и дружбы. Дружбою некоторых я имею право гордиться...

Любовь... но я в любви нашел одну мечту,
Безумца тяжкий сон, тоску без разделенья,
И невозвратное надежд уничтожение.
Какое счастье мне в будущем известно?

Вот, любезнейший друг, причина, нарушающая иногда мое затверделое равнодушие. Обдумавши слова мои, не скажешь ли — будущность его неутешительна?

Свершилось! целью упованья
Не зрит он в мире ничего;
И вы, последние мечтанья,
И вы, сокрылись от него.

Но все пустяки, уверяю тебя, что я совершенно излечился от хандры, которая в старину и забавляла, и пугала тебя, достиг высшей степени спокойствия и терпения. Правда, с месяц назад угрюмый Карс наш три дня смотрел на меня гробом, а Эривань, с сада ми своими, все это время представлялась в самом улыбающемся виде; однако, клянусь колпаком великого Канта, что вооружась всею тяжестью его философии, я поссорюсь с этим гостем, если он опять вздумает посетить меня, — не позволяй и ты тоске владеть тобою, возьми с меня пример решительности. Право, нам стыдно поддаваться слабости, мы ли не старались напитать себя духом бодрым, мы ли не усердно бивали поклоны при молитве «дух же смиренномудрия, терпения и любви, даруй мне, рабу твоему?»... Однако, далее.

Пока продолжалась боевая жизнь наша, то и занятия, и увеселения с нею согласовались, и нельзя сказать, чтобы жизнь эта вовсе лишена была приятностей она представляет иногда такие минуты, которым позавидовали бы самые прихотливые искатели забав. Конечно, минуты эти не часто повторяются и тем более умеют их ценить те, которые, беспрерывно подвергаясь лишениям, [182] научились всем пользоваться. Привычка жить от дня до дня уменьшает скуку, товарищество разгоняет ее, а кто в самом себе находит развлечение, тому везде не худо.

Теперь весь отряд в крепости, приятели и знакомые, собираясь-вместе, проводят праздные часы, кто как может. Я ничего не умею сказать тебе о главнейших занятиях их, потому что, имея достаточно собственных, решительно нигде никогда не бываю. Боюсь терять, время, свободное от службы, ибо столько собралось дела, что, несмотря на продолжительность здешней зимы, едва ли успею все кончить.

Бывают иногда званные обеды и сборы более обыкновенных — гремят полковые музыки, льется шампанское в тостах и оживляется, удовольствие в сердцах присутствующих. Ты знаешь, что я неохотно посещал подобные пиры, и теперь не лежит к ним сердце. С удовольствием, однако, смотрю я на угощения, делаемые начальником области здешним старшинам и чиновникам. Эти праздники, видимо, сближают и русских с магометанами и магометан с армянами; закоренелая ненависть мусульман к христианам, мало-помалу, смягчается и нет никакого сомнения, что при подобных поступках она скоро исчезнет.

Наконец, в Карсе есть один дом семейный, 39-го егерского полка подполковник Пулло с женою своею расставались только вовремя военных действий. Трудный, ускоренный подход из Крыма в Грузию совершили они вместе. Полки двинулись для усмирения джарских лезгин она остановилась в пограничном городке; расположились на квартирах в с. Али-абате, за Алазанью, где русские дотоле бывали только мимоходом, — муж боится вызвать ее, не доверяет безопасности дорог, ожидает верного случая — она, не дожидаясь, утешает его своим прибытием; пошли в Персию — она осталась в Тифлисе; по взятии Эривани, 39-му полку пришлось там зимовать — она приезжает; войска стали на границе Турции — она вслед за нами, тронулись вперед — она ожидает в Гумрах. (Через речку Арпачай неприятельская земля; в Гумрах только один батальон пехоты и от внезапного нападения на скорую руку сделанное каменное укрепление). Берут Карс и подполковник Пулло. назначается комендантом. «Ты можешь приехать, — пишет он к ней, — но лучше сделаешь, если подождешь несколько — здесь открывается чума». Она получает письмо его, садится в коляску — и в Карс.

Не разбирая опасностей, которым подвергалась она, не рассчитывая трудов, которые переносила и к которым, по воспитанию своему, не могла привыкнуть, не рассматривая убийственной скуки, которую должна терпеть — взгляни только на расстояние, которое [183] сделала, на походную жизнь, третий год продолжающуюся, и скажи-думаешь ли ты, что если б женщины служили и подобно мужчинам бросались из угла в угол по белому свету, согласились ли бы мужья таскаться за ними, лишаясь всех удобств. Н. К., позвольте узнать и ваше об этом мнение?

Не знаю что бы делали мужья, будучи поставлены в положение жен но тысячи примеров видел величия характера женского и уважаю их. Мы велики на словах, они на деле, и давно уже убежден я что они несравненно лучше нас.

Встречая в первый раз любопытный предмет, мы с жадностью его рассматриваем; чем необыкновеннее предмет этот, тем сильнейшее делает на нас впечатление и никогда не изглаживается из памяти; рассматривая впоследствии подобные же предметы, мы всегда вспоминаем тот, который первоначально поразил наше внимание.

В нравственном отношении влияние первого примера еще сильнее и Александра Павловна Пулло может почитаться основательницею будущего преобразования эриванских и карских жительниц. Они никогда ее не забудут — надобно видеть, с каким вниманием смотрят на нее азиатки. Однажды, имевши случаи участвовать в ее прогулке по городу, я был свидетелем множества весьма занимательных явлений. Работавшие близ домов турчанки оставляли занятия свои и в живописных положениях с изумлением смотрели на нее, говорившие оставались с полуоткрытыми ртами, большие глаза их становились еще более, пряслицы переставали вертеться, руки замирали на том размахе, при котором застало их это необычайное для них зрелище. Иные бросались с криком в комнаты и вызывали подруг своих, встречающиеся, забывая о присутствии мужчины, раскидывали покрывала свои, те прикасались к ней, другие говорили ей приветствия. Скромность молодой женщины робеет, видя себя предметом чьего бы то ни было нескромного удивления, и живой румянец изменял чувствам Александры Павловны.

Нынче говорят, что в чертах лиц мужских, вообще, яснее отпечатываются ощущения душевные — мне кажется, что это тогда только бывает, когда действуют сильные страсти, при слабых же потрясениях сердца я гораздо лучше читаю в женских, нежели мужских физиономиях. Ты как думаешь?

Комендант наш живет очень хорошо, комендантша приветлива мила и всякий вечер у них собираются, играют на нескольких столах в вист, бостон и другие игры, которых названия я не припомню теперь — они у вас в столице, говорят, в большой моде. Я все тот же невежда, любезный друг, даже в дурачки забыл играть —[184] вот что значит давно с бабушкой не видаться. Мнение мое на счет удовольствия, доставляемого карточною игрою, не переменилось, и я все полагаю, что если уже наскучило думать, говорить то и в таком случае гораздо забавнее пускать мельницу пальцами нежели играть в карты. Впрочем, я не утверждаю этого, а говорю, только о себе — о вкусах нельзя спорить...

Присутствие умной, любезной женщины всегда распространяет вокруг себя тон приличия, вежливости и всего хорошего — казарменные остроты прилипают к гортани, ловкая хозяйка умеет все так уладить, так одушевить, что любо смотреть. Скромная непринужденность царствует в обществе образованной женщины — и я охотно бы отрывался иногда от занятий, чтобы в доме коменданта вспомнить давно минувшее; но думая о своем удовольствии, не надобно забывать, что с тем вместе налагаешь и на себя обязанность доставлять другим удовольствие. Итак, мне нечего там делать любезничать не люблю, быть истинно любезным не надеюсь, наскучить собою — не хочется. Боюсь, чтобы терпение ласковой хозяйки не прервалось и чтоб она не стала

Зевать, и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя...

А потому лучше забиться в свою каморку, курить трубку и ожидать, пока судьба снова приведет туда, где буду уверен, что не принесу с собою скуки.

Скажешь ли теперь, что я ленив? Каково-то будет тебе читать? Мне хорошо — я кончил.

Р. S. Напомни обо мне жене твоей и поцелуй малютку ³⁵.

Комментарии

Текст воспроизведен по изданию: Декабристы об Армении и Закавказье. (Сборник документов и материалов), Часть первая. Ереван. АН АрмССР. 1985