ЛАЧИНОВ Е. Е.

Так пала грозная Эривань! Персияне привыкли почитать ее неприступною и молва шла в народе, что годы нужны для ее покорения: пришли русские исполнить решительную волю царя своего и на седьмой день — где гордые персы?

П. Д. Белов, человек твердых правил, с прекрасным сердцем, душою возвышенною, умом основательным, имел, родного по матери, брата, юношу много обещавшего: он назывался Тищенко. Старая мать их, при весьма малом состоянии, видела в первом опору и усладу жизни своей; последний, по молодости, казался ей дороже других детей. Возгорелась война с Персиею и затрепетали нежные сердца женщин и облились кровию сердца матерей. 20-й дивизии сказан поход: Белов, как я говорил, был обер-аудитором сей дивизии; Тищенко служил юнкером в одном из полков оной и оба, оставя Крым, прибыли в Грузию.

На зимовых квартирах находился при дивизионном начальнике Севастопольского пехотного полка майор Белозор: он был одарен беглым умом, хорошими способностями, веселым нравом; но пылкость чувств выводила его из пределов и в радости, и в печали. Скорость сия была причиною неосторожностей, часто накликавших на него много неприятностей. Будучи с Б[еловым] сближены службою, они сокращали свободное время взаимною беседою и пеньем, к которому присоединялся и Т[ищенко]. Голоса их, в тишине вечерней, раздавались по садам Али-абата, — и суждено было, чтоб сие трио попало в малое число тех, коим предназначено здесь погибнуть (я не говорю о солдатах). Каждому из них судьба определила особенный род смерти: климат, железо и свинец унесли их с земли сей.

С наступлением весны, войска двинулись к границам Персии, миновали Тифлис, эшелонами шли далее. Т[ищенко] прибыл в Шулаверы, заболел горячкою и в несколько дней — его не стало, тогда как он:

Едва с младенчеством расстался,
Едва для жизни он расцвел.

(Жуковский)

Огорченный внезапною смертию сею, брат его, видимо, потерял прежнюю веселость. Казалось, что кроме потери, угнетало его какое-то особенное, горестное чувство. Можно думать, что сильное [83] предчувствие колебало его, но твердость духа боролась с печальными мыслями, и он не открывал их никому.

Белозор занемог в Гергерах, был в отчаянном положении и явился в Джангили, только за несколько дней до 17 августа. Ему поручен баталион 40-го егерского полка, который составлял ариергард наш в сей ужасной битве. Подчиненные его, как офицеры, так и солдаты, не могут нахвалиться отличными его действиями в тот день. Попевая, разъезжал он перед рядами, осыпаемый градом картечь и пуль; мужеством своим заставлял егерей делать чудеса храбрости, с редким хладнокровием неоднократно водил их в штыки и всегда опрокидывал врагов, несмотря на яростное стремление их. Спускаясь в равнину, он отдал лошадь свою раненому, а сам остался пешком. Изнуренный зноем и усталостию, он едва мог итти: нахлынули волны куртинцев, отрезали его от колонн. Окружаемый неприятелями он не имеет сил присоединиться к своим, видит гибель; последними словами оказывает трогательную решительность свою, веля двум солдатам, при нем находившимся, оставить его и спасаться. Садится на камень и ожидает. Засверкали над ним булатные сабли наездников и голова скатилась с плеч. Несчастный Белозор! Ты не был баловень счастия в здешнем мире: может быть, лучший жребий ожидает тебя там, где нет ни болезней, нет ни печали, нет сокрушений, но жизнь бесконечна.

Пылкая храбрость Белова выказывалась во всех случаях: он мог, по должности своей, избегать опасностей и везде из первых подвергался им. 17-е число доказало, что душа его была исполнена огнем истинного мужества. С невольным уважением смотришь на человека, который без страха встречает смерть, гибель, опасности всякого рода. Чтоб излишне не мучить себя, каждому следовало бы увериться, что без воли божией и влас с главы его не спадет; но уверенность в предопределение еще необходимее воину: руководимый ею, он всегда исполнит по мере сил и способностей обязанность, на него возлагаемую; неуместная осторожность не осрамит его, и чистота совести избавит его от смущения, мучительного для тех, которые знают за собою дурное дело.

Смелость Белова не была ему гибельна, пока суженая не отыскала его. Опасности при взятии Сардар-абада миновались; там он находился при генерале Красовском, когда он осматривал, под стенами крепости, место для брешь-батареи; потом всю следующую самую страшную ночь был опять при нем во время работ и вышел оттуда невредим. Наконец, Эривань сдавалась; наши были уже на стенах; выстрелы прекратились; прежде его смотрели в отверстие ворот и там ничего не замечено; смотрит он и — последний звук неприязненного оружия вырвал последний вздох из груди его. [84]

Говорят, что он сунулся не в свое место и упрекают его в том; без сомнения, начальник, лучше знавший его достоинства, видевший его храбрость, всегда желал иметь его при себе, вместе с своими адъютантами, но есть люди, которые судят о случившемся только по удаче или неудаче предприятия; если оно счастливо кончилось, то они готовы превозносить до небес; если же несчастливо, то они еще охотнее обвиняют; но чтоб не говорили люди сии — прекрасное всегда остается прекрасным. Белов, душа благородная! Не стану разбирать мог ли ты прожить долее определенного тебе срока? Не стану обвинять тебя за то, что невидимая сила привела тебя к назначению твоему. Ты рано кончил век, но успел заслужить любовь и уважение при жизни, и сожаления искренние сопутствуют тебя з могилу. Завидна была жизнь твоя, как жизнь человека с правилами: завидна и смерть твоя; ты не томился и не переходил медленно из жизни в смерть, но жил до последней минуты жизни своей

Нe годы жизнь — а наслажденья.
Пусть быстрым, но лишь светлым током
Промчатся дни, чрез жизни луг
И смерть зайдет к нам ненароком
Как добрым, но нежданный друг.

(Жуковский)

Горестные матери: А вас кто утешит?

1 ноября

Для общего обзора войны следует упомянуть о действиях главного корпуса нашего; мне неизвестны подробности оных и потому удовольствуюсь одним беглым взглядом, я говорил, что в июне месяце главнокомандующий ¹⁶, оставя наш отряд блокировать Эриванскую крепость, пошел к г. Нахичевани, занял оный и подступил под крепость Абас-абад, находящуюся в нескольких верстах от сего города, на берегу р. Аракса и выстроенную Аббас-Мирзою, с помощию европейцев, по правилам фортификации, а не древним способом укреплений, обыкновенно употребляемым персиянами. Узнавши, что персидская армия стоит не в дальнем расстоянии от Аракса, генерал Паскевич, не снимая осады, перешел 5-го числа через сию реку, с частию кавалерии и 8 баталионами пехоты, напал на авангард неприятельский, состоящий из 16 т[ысяч] конницы, разбил оный и обратил в бегство, а 7-го сдалась и крепость, в которой найдено 18 орудий, много запасов всякого рода и артиллерийских снарядов. После того жары принудили наших отойти в [85] горы, чтоб дождаться времени, более удобного для решительного начатия военных действий, и между тем производились только незначительные экспедиции, для обеспечения жителей, отдающихся под покровительство России.

После сражения нашего 17 августа главнокомандующий прибыл к нам на подкрепление и известно уже, что происходило до взятия Эривани. Потом 20-я дивизия (За исключением 2-й бригады, которая во все время состояла в другом отряде) с ее артиллериею, оставлена в Сардар-абаде, Эчмиадзине и Эривани, а главнокомандующий с сводным гвардейским полком и полками Кавказского корпуса, выступил 7 октября к Таврису; ко прежде, нежели он подошел туда, генерал-лейтенант князь Эрнстов, остававшийся за Араксом, приблизился к сему городу и, встреченный депутациею жителей, без выстрела занял оный 13-го числа, а 19-го последовало торжественное вступление войск наших. Вслед за тем начались переговоры о мире и разные празднества. Англичане; находящиеся в Персии, живут в Таврисе, стараются ладить с нашими и многие офицеры проводят время довольно весело. Приятно найти людей между невеждами, приятно встретить общежитие стран образованных в земле непросвещенной. Дом англичан построен в европейском вкусе и жена начальника миссии угощает русских — победителей в Таврисе! Это неожиданное явление в Персии напоминает каждому пре-лестное-бывалое и, перенося в область мечтаний, радует сердце. Надобно пожить здесь, чтоб научиться дорожить хорошим обществом, которое только женщины одушевлять умеют.

Таврис, столица Азербиджана, большой торговый город. Никогда еще русские не входили в оный победителями. Здесь резиденция Аббас-Мирзы и все заведения его, относящиеся к устройству вводимого им образования регулярного войска; в числе оных находится литейный завод, на котором персидские мастеровые выливают теперь пушку с русскою надписью в память взятия Тавриса. Покорность жителей спасла их от разорения: торговля не прерывалась и пребывание наших полков не только не расстроит оной, но, напротив, доставит значительные выгоды.

9 ноября

В дополнение к прежде сказанному мною об Эривани присовокуплю еще несколько замечаний.

В крепость два въезда: северный и южный. Водопровод, идущий [86] от форштата из р. Кирх-булах, входит в ров близь северных ворот и, уделяя часть воды в крепость, наполняет водоемы, устроенные во рву, один ниже другого, так что вода, через трубы протекая из верхнего в нижний, наводняет половину северного фаса, весь восточный и часть южного, до того места, где каменистое дно не позволило углубляться более. Стенки, отделяющие бассейны, вооружены часто набитыми в брусья и заостренными деревянными кольями. Бассейны сии примыкают к контр-эскарту и занимают большую половину широты рва; глубина их вода, в них втекающая, хороша, но от слабого течения портится, цветет и во многих водоемах растет камыш, а некоторые совершенно им покрыты. Ширина рва ... ; глубина (...); высота 1-й стены (...) ; 2-й сажень (...); расстояние между ими (...); толщина (...) ¹⁷ въезд в 1-ю стену идет под сводом, где находятся караульни; поворот оного и узкость затрудняют проезд повозок; на обоих концах оного толстые, деревянные затворы, обитые железом, а также при въезде во 2-ю стену, по сторонам, которого сделаны комнаты; при спуске в ров есть тоже вороты.

Улицы в крепости узки, дурны; в некоторых домах есть хорошие комнаты, но по азиатскому обыкновению с улицы ничего невидно, кроме гадких стен; большая же часть строений дурны. Дом сардара заслуживает внимания: пройдя несколько сажень от северных ворот к югу, поворачиваешь на запад, и улица, несколько шире других, ведет прямо в ворота дворца, чрез которые под сводом, вступаешь на небольшой дворик, занимаемый службами; посреди оного водоем, а на правой стороне крытый ход, оканчивающийся в прямом направлении стеною, близ которой налево дверь, закрытая отдельною каменною стенкою, обойдя сей траверз, вы на довольно большом дворе и направо несколько ступенек взводят через узкие сени в переднюю, подом в большую комнату, разрисованную цветами, картинами и портретами, между которыми главнейшее место занимают портреты императрицы Екатерины II и Павла I, изображенного в детском возрасте. Малые зеркала вмазаны в разных местах стен; окно составлено из четвероугольннчков, верхняя же часть оного круглая, со стеклами разных цветов; комната сия блестит позолотою и в азиатском вкусе очень хорошо убрана, здесь жил сардар в теплое время. — Переднюю сторону двора занимает летняя приемная зала, еще с большим великолепием украшенная, в которой находятся, во весь рост портреты, на одной стене: шаха, сидящего на троне и Аббас-Мирзы; а на другой сардара, брата его Гассан-хана и двух куртинцев; в углублении между последними 4-я портретами, маленький водомет из мрамора и окно на Зангу, из которой виден сад сардарский с беседкою, о которой [87] я говорил прежде. Зеркала составляют часть стен и зеркальное стекло различных фигур, расположенное в различных преломлениях, занимает место карниза. Разрисовка стен отличается яркостию красок и позолоты и нравится взору, особенно издали и при общем взгляде. Сторона от двора закрывается только холстинным навесом, который во время зноя растягивается к бассейну с тремя фонтанчиками. В третьей стене двора, противулежащей сей зале, помещались служители, а в четвертой небольшая дверь на другой дворик, где находится очень хорошая комната с балконом на Зангу, служившая зимним пребыванием сардару; прочие же покои очень просты; посреди двора водоем. Отсюда ход в баню с мраморным полом и в гадкие лачужки, выводящие в гарем. Огромный двор с водоемом во всю длину оного окружен строением в три яруса: множество комнат, различной величины, простых, но чистых, заключали более 150 жен сардара, несчастных жертв закона магометова, их прислужниц, надзирательниц и стражу; теперь в этом доме помещается весь 39-й егерский полк.

Медленно текут унылые дни юных затворниц! Больно и думать о горестном положении их. К чему служат им пышные уборы, вся роскошь, которою стараются обмануть сердца их? Конечно, образ воспитания приготавливает их к такой жизни и не допускает в полной мере чувствовать всю тяжесть оной; но быть не может, чтоб темные неразгаданные чувства не волновали душ их и не разливали томной грусти на все существование. Иные смотрели из окон своих на шумную Зангу с скалистыми берегами; на зеленые сады, с резвыми пташками; на прекрасный свет божии, в котором и самые дикие места не лишены некоторой прелести — и слезы неприметно текли на золото, на шали, на богатые украшения. Чего не достает мне, думала красавица, и невольно усиливались рыдания ее — и все было ей ответом. Она не знает, чем наслаждаются женщины в других землях, но постигает, что может составить собственное ее благополучие и беспрестанно возобновляющаяся мысль ю том, что счастие не для нее существует в мире, ожесточает нрав ее.

Оставим скорее сию ужасную темницу и через темный коридор, в котором устроена конюшня и жилище тюремщиков-получеловеков въедем на первый дворик, потом на улицу и взглянем на магометанский монастырь. Ворота с медными цепями ведут под сводом на пространный двор, среди которого водоем и на трех боках много комнат; между ими есть большие и очень хорошие. Следуя установлениям, мечеть не слишком обширная, обращена на юг и не имеет никаких изображений: мулла с высокой кафедры поучает [88] правоверных. Стены по штукатурке подделаны под кирпич, а низ облит поливою вроде изразцев, которою также украшен купол, а местами и наружные стены, что придает хороший вид, особенно когда освещает солнце и блестит полива; местами тексты из Алкорана, служащие вместе и убранством стен. Вообще вид отделки очень хорош издали. Северная сторона средней части мечети, открыта и на противулежащем боку монастыря сделана открытая к ней комната для помещения молельщиков, мечеть сия без минарета. Близь южных ворот другая мечеть, турецкого построения v потому оставленная персиянами, которые почитают турок V отступников от истинного учения Магомета, и служившая для складки хлебных запасов. Построение оной более походит на русскую церковь, нежели на персидскую мечеть, и в ней устраивается храм Покрова Пресвятыя Богородицы, в память дня взятия Эривани Арам Реи может быть трехпрестольный и с неважными поправками сделается величественным; высокий минарет может быть обращен в колокольню.

В крепости есть небольшой базар, состоящий из маленьких дурно построенных лавочек. В цитадели найдено множество военных снарядов разного рода; пороховые погреба наполнены порохом а огромные магазины хлебом — 35 пушек, 2 гаубицы, 10 мортир достались победителям. Здесь был литейный завод.

Кр. Эривань построена весьма давно ¹⁸, что доказывают стены оной, которые от древности так выгорели, что, несмотря на крепкий грунт земли, очень легко начинают осыпаться.

11 Ноября

Почти все жители г. Эривани были заперты в крепости и происшедшее от того стеснение много помогло нам. Трогательные картины радости, с которою встречали нас армянские семейства когда мы занимали оную, неописуемы. Не говоря о том, что они предвидели счастливую будущность, освободившись от тягостного ига персиян, блаженствовать под правлением России, достаточно представить бедственное положение их во время осады, чтоб верить искренности восторгов, ими изъявляемых. Косо, напротив, посматривали магометане: недоверчивость, боязнь, досада, сожаление, ясно выражались в свирепых взглядах, бросаемых ими на торжествующих противников. Они не верили глазам своим: так изумило их неожиданно-скорое, невероятное взятие крепости; они ожидали грабежа, опасались неистовств и, видя повсюду порядок, устройство [89] не знали, что думать. Они и вообразить не могли, чтоб неприятельская армия, вместо того, чтоб бросаться, за добычами, старалась о восстановлении тишины и была употреблена на защиту жителей от сограждан — хищников. Прошло несколько дней; взяты все меры для обеспечения собственности каждого и тогда позволено обывателям развозить имущество по домам. Более недели от утренней зари до вечерней, с трудом можно было пробраться по улицам и особенно в воротах; верблюды, лошади, лошаки, ослы рогатый скот, тяжело навьюченные, обгоняли одни других и стеснившись, останавливались и останавливали задних; мужчины, женщины, дети, неся то, что находили по силам, пробирались между вьюками и, конечно, не один из них был бы смят, если о начальство не позаботилось об отвращении несчастий, могущих случиться. Говорят, что в крепость вбирались они более двух недель и совсем тем многие долго помнили беспорядок, при том бывший.

Как муравьи разбрелись жители, чтоб успеть воспользоваться остатком хорошей погоды для окончания дел своих; одни поправляли дома; другие обрабатывали поля, те рылись в садах. Приятно было видеть жизнь и деятельность там, где недавно царствовало опустение; какое-то веселое чувство наполняло душу при сем зрелище. Быстро подвигались работы; в каравансарае ежедневно прибавлялось число оправленных лавок; ближайший к крепости ряд, который был до основания разрушен персиянами, заметно восставал из развалин своих. Не бывши несколько дней в городе, я всегда находил много вновь сделанного и чувство удовольствия, при сем ощущаемое, часто заставляло меня возвращаться туда и бродить между озабоченными хозяевами. Прежде всего, показались на базаре различные плоды и съестные припасы; потом появились мелочные товары; торговля час от часу увеличивается и хотя не достигла еще прежнего состояния своего, по надобно ожидать. что скоро превзойдет оное. Мир еще не заключен, но большие караваны с товарами давно уже идут из персидских владении в Грузию: это доказывает, что даже полудикие неприятели имеют уважение к правоте и полную доверенность к характеру русских, и должно льстить народной гордости. Миролюбивое обращение, кроткие, благоразумные меры начинают укрощать, мало-помалу ненависть магометан и менее заметно неприязни в глазах их, при встрече с нами; что же касается до армян, то решительно можно сказать, что они искренно преданы русским. Знаю, что не должно полагаться на уверения [...] но я и не основываю суждений моих на словах, а представлю такие доказательства, против которых едва ли найдется опровержение справедливое. Малолетние дети самых хитрых людей не умеют притворяться. Положим, что взрослые [90] мальчики, встречаясь, радостно приветствуют нас по научению отцов; но мне случалось видать, что ребенок, едва начавший говорить, и ходить, издали еще улыбался и кричал по-русски: Здравствуй! Прибавлю, что с ними не было больших, которые бы могли научить, их тому. Не ясно ли, что разговоры родственников о счастливом для них событии напитывают и малюток любовию к русским? Научить же их так поступать невозможно, а если возможно, то бесполезно и это была бы уже слишком утонченая тонкость и значило бы слишком перехитрить.

Кроме магометанского монастыря, о котором я говорил в июне месяце, построение которого и украшения имеют большое сходство с монастырем в крепости, пред сим описанным, в городе есть, еще несколько мечетей, не столь огромных и без минаретов. Армянских церквей четыре, более, кажется, нет. Они выстроены довольна хорошо; но внешние и внутренние украшения бедны; живопись не искусная. Издали две из них, архитектурою наружности своей, походят несколько на большие купеческие дома с высокими крышами, какие случается видеть в иных уездных городах России. Алтари в армянских храмах устраиваются почти так же, как в католических. Высокие, каменные ограды окружают здания церкви, и нелегко найти вход, в них ведущий; может быть, это делалось для того, чтоб некоторым образом скрыть их от пренебрежительных взоров мусульман правоверных.

20 ноября.

Откуда начнем мы осматривать окрестности Эривани? Пустимся в северные ворота и обойдем кругом крепости. Город, лежащий по скату не очень высокой цепи гор, украшается садами, составляющими приятное разнообразие, с голою по местам возвышенностию, через которую виднеется вершина Карни-яреха. К востоку высоты с примыкающими к ним садами отдаляются и образуют большой луг, наводняемый ручейками и водопроводами, выходящими из речки Кирх-булах, через которую есть два моста на арках, прочно и хорошо сделанных из камня. Луг сей, увеличиваясь, входит в; пространную долину, простирающуюся на юге до Арарата; разбросанные по оной селения окружены садами и представляют приятный ландшафт. Величественный Алла-даг идет к западу; сия сторона города и крепости примыкает к левому берегу Занги: высокие отвесные скалы составляют оные; над обрывами висят строения и с разных уступов амфитеатрального положения их являются новые, прекрасные картины на противуположную сторону. Вправо останавливает взор ваш дикая мертвая природа; несколько ближе [91] она начинает оживать; постепенно становится цветущею: сады расширяются более и более и, наконец, узкое ущелье вливается в обширную Эчмиадзинскую равнину. Под ногами быстрая Занга клубит волны свои, извиваясь между утесами, с которых низвергаются водопады; далеко слышен шум реки, несущейся по камням; великолепно падение воды, дробимой скалами, особенно, когда луч солнца играет в брызгах, отражается в белой струе и гаснет в пене, кипящей внизу.

Против крепости, сады и виноградники венчают ближние покатости, за которыми возносится снежный Алла-гез, а на горизонте гряда гор, синеясь, тянется к Турции. Сад бывшего сардара расположен на правом берегу реки, против дворца. Аллеи, я уже говорил, вырублены Гассан-ханом; и остался только виноградник, беседка вроде китайской представляет осьмиугольник; в нее 4 входа и внутренность имеет крестообразную фигуру; в углублениях находятся окны, под которыми водоемы. Высота средины занимает всю высоту строения, а над углублениями сделаны комнаты в три яруса, с выдавшимися навесами, для обхода кругом. Верхние покои просты, но беседка была прекрасно отделана в азиатском вкусе. Портреты и фигуры, в числе коих есть изображения европейских дам, довольно дурны, но разрисовка стен и яркость цветов нравятся. Большие картины, которые были вделаны в стену, вынуты; мраморный водомет, находившийся по средине, разломан, украшения перепорчены; купол крыши был обит английскою жестию — и вообще жаль, что война не пощадила сего здания, заслуживавшего внимания и одобрения. Взгляд из беседки на западный фас крепости довольно хорош; из оной дорога, туда ведущая, переходит через Зангу, по каменному мосту с арками, защищаемому башнею с воротами, от которой идет стена к северо-западной башне укреплений; отсюда лучше смотреть на дома, составляющие, так сказать, продолжение скалы и занимающие почти весь бок крепости, потому что к ним присоединяется разнообразный береговый вид и оживляет рисунок.

27 ноября

Не думаете ли, что мы в Эривани живем как в глуши? Прошу извинить: вы ошиблись. Я говорил уже, что город, как феникс, возродился из пепла, или по крайней мере восстал из развалин, если гореть было нечему. Оживление торговли и все, что описывал я, конечно, не составляет публичных увеселений, к которым привыкли в больших городах, — но позвольте — запаситесь терпением и — тотчас все узнаете. [92]

Все исправляется вокруг Эривани и в крепости многое починено, много разломано и все очищено: вид ее очень изменился с тех пор, как вошли русские. Гадкие стенки и развалившиеся лачужки, вовсе не нужные и закрывавшие прежде базар, теперь снесены и сделана площадка, которую украшает арсенал: на пространном дворе сложены в пирамиды ядры, гранаты и бомбы, осадные орудия и мортиры лежат на стележах, а полевая артиллерия на лафетах; и арматежности помещены в сардарской конюшие, и все так прекрасно расположено и в таком отличном порядке, что нельзя налюбоваться: должно отдать полную справедливость вкусу, уменью и стараниям штабс-капитана Дюнанта, командующего наречной ротой 20-й бригады. На сей-то площади персидский искусник, вздумал воскресить в памяти нашей великих: Финарди, Мекгольда, Индейца и других мастеров, забавляющих вас, европейцев.

Врыты столбы аршин в 6 вышины, натянут канат, довольно круто идущий с вершины ж кольям, вбитым в земле, и по этим отводам, взошел наш танцмейстер на сцену: босой он скакал по веревке, делал прыжки и показывал ловкость и легкость, потом привязал к ногам острие сабли, завязал глаза и ходил по канату, наконец, спустился вниз, надел башмаки, взял на плечи большого барана и взошел с ним. Нарядный паяц, стоя на земле, усердно старался подражать его штукам — и был в форме паяц европейский. Инструмент вроде волынки и барабан вроде лукошка свистели, хрипели и драли уши зрителей, привыкших к лучшей гармонии. Это бы еще ничего и до сих пор все было прекрасно. Конец увенчал представленье.

Мне очень хотелось, чтоб он ношу свою и вниз стащил тем же порядком; это не легко было сделать и, следовательно, тем более славы, но видно он не подумал о том; зная же, что тропинка чувствительности в сердце персидское мало пробита, надобно было ожидать, что бедный связанный баран полетит с высоты и расшибется; но не так-то служилось: наш забавник хотел удивить всех, а бросить барана не великая трудность. Он укрепил его в соединении козел, схватил на лету ножик и — кровь заструилась; паяц, между тем делал над мальчиком пример операций, опачкал его кровью и недоставало только, чтоб он не шутя зарезал его. Может быть, это и случилось бы, если б персияне восторжествовали лад русскими и не мудрено, что мучения какого-нибудь пленника несчастного послужили бы забавою храбрым победителям; но русские не умели почувствовать всей прелести этой забавы и разошлись, а от этой штуки бенефис представителя не принес той выгоды, которую предполагали ему доставить. [93]

Только-то и всего, скажете вы; так этим-то кончились ваши, потехи? Будьте справедливы и вспомните, давно ли персияне старались доставить нам забавы, подобные той, которою угостили барана? Впрочем это было начало наших увеселений: через несколько дней будет у нас торжество — собственно русское. Посмотрим. будете ли тогда подшучивать над нами, эриванцами.

7 декабря

Взошло солнце над равниною, в коей возвышается Арарат, и осветило радостный для России день — 6 декабря. Давно ли равнина сия празднует тезоименитство царей русских? Давно ли жители оной разделяют с русскими чувства, для сих последних священные? Еще недавно окрестные горы вторили раскатам громов враждебных; еще недавно персияне питали злобу в душах против имени русского; прошло два месяца и благотворное влияние мудрого., кроткого правительства нашего успело обратить закоренелую ненависть их в возрождающуюся приязнь. Понятно, что армяне, всегда притесняемые врагами христианства, могут восхищаться, видя конец своим страданиям; но каким волшебством поклонники Магомета так скоро забывают вечную вражду свою к иноверцам? Отчего гордость азиатская с такою готовностию преклоняется пред владычеством чуждым? Явное преимущество законов русских побеждает силу привычки и обыкновений, с которыми всегда тяжело расставаться человеку, а тем более, человеку необразованному.

Мы, русские, которым судьба определила видеть торжественное событие — покорение грозной Эривани, мы не перестаем удивляться власти, которую справедливость и милосердие имеют над людьми. Мы замечали прежде угрюмость на суровых лицах персиян; недоброжелательство вырывалось из взглядов их при встрече с победителями; сомнительное подозрение и боязнь видны были во взорах. Быстрое восстановление порядка, миролюбивое обращение, меры правосудия, мало-помалу разглаживают морщины печали на щеках их и благодетельные лучи правления русского, начиная согревать побежденных, отливаются любовию их на все русское. Где же недоверчивость, прежде замечаемая? Куда скрылись следы неприязни? Изредка только встречаются приметы оной в глазах немногих, которые, может быть, слишком много потеряли для частной выгоды своей, или не успели почувствовать всех выгод повой перемены [...].

Где найти слова для изображения величественно-трогательного зрелища, которого мы были свидетелями? Самос искусное перо [94] остановилось бы на пути Своем; самое пылкое воображение не в силах представить и малейшей части того, что происходило пред нами. Не говорю о русских: немудрено, что они боготворят благодетеля, отца своего, но какая сила влечет к нему новых сограждан наших? Нет, — власть которою он покоряет себе сердца всех, есть драгоценный дар неба, дар, щедро рассыпанный на него десницею превечнего. Усердие, с которым жители стремились в храмы и мечети и непритворная радость, с которою они делили пламенный восторг наш, были неизъяснимо трогательны и исторгали слезы умиления.

Празднество незабвенного для нас дня сего открылось освящением церкви Покрова Пресвятыя Богородицы; потом совершалась божественная литургия и молебствие [...]. Севастопольского пехотного полка священник Тимофей Мокрицкий говорил приличное поучение, а при пении многолетия сделан 101 выстрел из крепостных орудий. После сего был блистательный парад, при котором зрители не могли налюбоваться чистотою, единообразием, равнением, стройностию движений, ловкостию, искусством солдат русских. С таким войском, говорили они, вы завоюете весь свет; а добродетельное сердце общего теперь императора нашего осчастливит оный. В 3 часа пополудни все чиновники и почетные граждане приглашены к начальнику 20-й пехотной дивизии г. генерал-лейтенанту Красовскому. При поднятии бокала за здравие виновника торжества сего и общего подданных благополучия снова загремела артиллерия и достойно любимый и уважаемый начальник наш провозгласил радостное ура! Ура, подхватили окружающие его и восклицание сие, всегда одушевляющее воинов русских, переливаясь из уст в уста, отгрянуло в собравшихся на улицах толпах и смешалось с кликами языков чужеземных.

На большой площади, между северным фасом крепости и городом, устроен был фейерверк. В 6 часов вечера генерал Красовский с гостями своими отправился за ворота: музыка трех полков гремела за ними; кучи народа бежали следом; толпы ожидали на гласисе; но самое большое стечение было со стороны форштата. Можно сказать, что все жители оставили дома свои, чтоб насладиться зрелищем, для многих из них совершенно новым.

Крики радости раздались в воздухе, когда начались огни потешные; но с чем сравнить удивление сих воспитанников природы, когда загорелся фитильный щит с вензелем августейшего именинника и запылал храм славы, среди которого в венке лавровом блистал вензель его величества. В то же мгновение по стенам крепости, на которых стояли полки, разлилось сверкание батального огня; гром пушек, громогласное ура, треск, взрывы, дым напоминали нам последнюю [95] ужасную ночь осады; но какое различие в положении нашем? Тогда мы были окружены опасностями и забывали их, радостно неся жизнь в жертву, за славу царя-отца; ныне же радуемся что исполнили волю его; празднуем тезоименитство его в местах, где недавно готовилась жатва смерти и бывшие враги наши участвуют в нашей радости.

Фейерверк был прекрасный, отделка прозрачного щита превосходная. Самые строгие судии столиц наших были бы довольны искусством артиллеристов, трудившихся над составлением оных. Освещение города, амфитеатром расположенного по возвышенности, представляло прекрасную картину.

Так провели мы высоко-торжественный день сей. Один раз в год торжествуем мы оный, но мольбы наши ежеминутно возносятся к подателю всех благ, да покроет он щитом милости своей надежду России.

24 декабря

Эриванская область подчинена управлению генерал-лейтенанта Красовского, который, занимая оную войсками вверенного ему отряда, учредил временное правительство и, приводя в устройства все части оного, предпринял осмотреть границу порученного ему края.

13 декабря выехал он из Эривани в сопровождении артиллерии полковника Гилленшмита, Генерального штаба подполковника Жихарева и еще некоторых чиновников и в тот же день прибыли через Эчмиадзин в Сардар-абад.

Ближайшая дорога в монастырь переходит через Зангу по мосту, близь крепости, но дорога сия была затруднительна даже для вьюков и верховых; ныне же отлично исправлена и повозки весьма удобно идут по ней. Она лежит между садами и, пройдя ближние возвышенности с ручейками, между ими извивающимися, входит в обширную равнину Эчмиадзинскую. Одно селение Паракар, на новом пути сем, но близь оного видно еще несколько деревень. Вообще равнина однообразна и украшается только отдаленными видами гор, но Арарат скрывался во мгле; над Алла-дагом носились темные облака, и Алла-гез был задернут туманом, а ближе лежащие горы едва синелись сквозь мрак. Я говорил прежде о сем пространстве, а теперь прибавлю несколько слов о Сардар-абаде. В окрестностях оного нет ни малейшего ручейка, и жители довольствуются водою из большой канавы, проведенной от Аракса; она., говорят, здорова, но редко бывает светла; в крепости есть 80 глубоких [96] колодцев, имеющих воду солоноватую и потому нехорошую для употребления. Стены чище эриванских и лучше потому, что новее; брешь уже починена; ров, местами осыпающийся, по свойству песчано-хрящеватого грунта, исправляется плакировкою и конечно, будет держаться, если не пойдут сильные дожди, которых в здешнем климате и ожидать нельзя. От монастыря до Сардар-абада нет ни одного селения на дороге, но близь оной есть несколько деревень.

14-го дневка — на другой день пустились далее. Подполковник Жихарев отправился в Карс, а гвардии полковник Хомутов и подполковник Красовский, командир Крымского пехотного полка, расположенного по турецкой границе, присоединились к его превосходительству. Направление взято к Араксу и до переправы дорога лежала в той же равнине, пересекаясь водопроводами. Подъезжая к реке, почва становится каменистее; брод довольно широк и самая большая глубина не более аршина; берега очень высоки и совершенно обрывисты; дикие места сии имеют, однако, свои прелести; угрюмые скалы стесняют порывы быстро несущихся волн, и напрасны усилия их вырваться из оков угнетающих; мрачные утесы, над ними взгроможденные, презирают их в самом пылу ярости, как человек насмехается над бессильною злобою ребенка сердитого. И в расселинах утесов сих гнездятся семейства куртинцсв кочующих.

Переправясь на правый берег и поднявшись на отвесную гору, по узкой винтообразной тропинке, остановились ночевать в селении Кара-кале, проехавши более 25 верст. На сем переходе в стороне видны деревни, но на дороге есть только укрепленная мельница, верстах в 12 от Сардар-абада. На полуострове, образуемом неприступными стремнинами берегов Аракса и оврага в него впадающего, видны развалины обширной крепости, построенной турками более 100 лет назад, и построение башен, уцелевших от разрушения, заслуживает полное внимание. Каменные стены одеты большими толстыми плитами, цветом похожими на сженый кирпич, весьма гладко обточенными и красиво расположенными: за рядом красного следует ряд диковатого камня и шахматный порядок рядов сих правится взору. Время и люди пощадили надгробный памятник какого-то паши; оный сложен из таких же камней, врезывающихся один в другой; нет извести для скрепления плит, но нет и чистоты в отделке: гул отдастся во внутренности небольшого строения сего и восклицания, отражаясь от сводов в тесном пространстве, сливаются вместе и производят только шум неприятный. От двух вместе стоящих, круглых башен, переживших истребление, протягивается на несколько аршин стена, их современница, и к ней пристроен новый замок из необделанных камней, негладко и дурно сложенных: [97] отвратительно видеть рядом с искусством следы неуменья. Селение, вкруг оного лежащее, не занимает третьей части развалин. Внизу под утесом на небольшой отлогости есть также деревня с садами и вид сего места довольно красив; отсюда начинается водопровод, идущий в Сардар-абад, в извилинах своих заключающий верст 40. Дно оврага также занято садами, составляющими приятную разнообразность с бесплодием скал: в них видны пещеры, жилища куртинцев. Место сие приступно только между вершиной оврага и отдаляющимся берегом Аракса и может служить убежищем части войск, расположенных на границе турецкой, если б во время воины нужно было отступить оттуда.

Владетель замка, Джафар-хан, произведен в нынешнюю компанию из беков, но несмотря на то, перешел к нам прежде взятия Эривани и оказывает привязанность и усердие к русским. Он имеет в своем владении несколько селений и теперь поставлен надзирателем за Аракским округом и приставом над куртинцами. В его доме представлялись генералу два старшины их: Россуд-ага, прежде отдавшийся под покровительство России с подвластными ему, и Ахмат-ага, вновь вышедший из Турции с 250 семействами. Сей последний пользуется особенным уважением соотчичей и власть его над ними едва ли уступит власти Гуссеин-аги, главного их начальника, которым старшины недовольны за то, что он до сего времени колеблется, переходить ли ему к нам, или остаться в Турции. Известна всегдашняя, неизменная верность куртинцев здешних к властителям отчизны их — Эриванской области, и они решительно говорят: кому принадлежит Эривань, тому преданы и мы, — а соображая поступки и характер их с словами, можно ожидать от них много хорошего во время военное, когда будут уметь вести их. Прибывшие старшины берутся перевести сюда всех подчиненных своих, но им позволено остаться там, где они находятся, и сделать заготовления на зиму, дабы не расстроить их перемещением в столь позднее время года и не лишить приготовленных ими запасов. Генерал объявил им, что он не сомневается, что где бы они не были, но всегда будут готовы по первому приглашению стать в назначенные места; а зная храбрость куртинцев, он уверен что с ними одними завоюет турецкие области, не употребляя в дело войск русских. Лестная похвала сия расшевелила сердца воинственных вождей народа воинственного и взоры их более слов показывали желание оправдать мнение начальника, который так хорошо умеет ценить достоинства и отдавать справедливость даже бывшим врагам своим. Они убедительно просили позволить им разделаться с турками, если сии осмелятся нарушить мир и, оставя русских в покое, предоставить им завоевание соседственных пашалыков. Сказавши, что [98] войны ожидать нельзя, что турки и без оной, вероятно, согласятся на требования России, генерал уверил их в милости и покровительстве Государя к тем, которые будут служить верно; позволил относиться к нему во всех нуждах, и привязавши их к себе ласковым приемом, отпустил довольными. Нет сомнения, что с первого раза всякий из них чувствует выгоду новой перемены и в непродолжительном времени столь искусное обращение вселит во всех чувства душевной привязанности к России.

Ахмат-ага имеет вид важный, говорит хорошо; быстрота ума и лихость наездника видны в его ответах. Одежда куртинцев более похожа на турецкую и более прилична воину, нежели долгополые кафтаны персиян. Темные глаза персиян показывают их изнеженность; быстрые взгляды куртинцев выражают их бодрость, Нежные лица персиян красивее суровых лиц куртинских, но сии. последние имеют более выразительности и солнце явственнее положило на них печать боевой их жизни. Персияне мягконравнее; куртинцы имеют более жестокости в нравах — и это есть неминуемое следствие храбрости, не обуздываемой просвещением.

16-го обедали в армянском селении Кульпе верстах в 14-и от Кара-калы. Дорога сначала покрыта не крупным камнем, потом спускается с крутой горы и входит в пространное ущелье, в коем большая часть земли коричневого цвета: хлеб на оной родится: очень хорошо. Некоторые из окрестных гор тоже коричневые. Спустившись в сие ущелье, переезжают не глубокую и не широкую речку Аджи-чай, которая вытекает, верстах в 70 отсюда, из горы Синох, составляющей нынешнюю границу нашу с Турцией. Горы, окружающие сел. Кульп, имеют необыкновенную фигуру: остроконечные курганы, обрезанные вершины скал, обрывы, волнистое местоположение, сады составляют разнообразную прекрасную картину. Селение дурно и по наружности бедно, хотя жители должны быть достаточны, потому, что над ними неисчерпаемый источник богатства целого края — это соляные горы и ломка соли производится почти на поверхности оных. Огромные залы, образовавшиеся вынятием соли, и отделенные одна от другой соляными столбами, оставленными для поддержания верхних слоев, служат местом работы. Плиты выламываются почти всегда в 2 пуда, развозятся по Грузии и во все соседственные области. Пошлина в казну берется с каждого вьюка, но сколько именно, я не знаю. Можно смело сказать, что солеломни Велички должны уступить сим в удобности добывания, а может быть, и в богатстве источника. Соль прекрасная, белая и едва ли отстанет от Пермянки.

Горный чиновник прибыл сюда и начал работы по своей части.

Армяне встретили генерала ¹⁹ далеко за селением и бросали перед [99] ногами лошади глыбы соли, означая тем радость и приветствия свои; духовенство, с образами, крестом и хоругвиею, ожидало пред въездом в селение и все пошли в церковь; она мала и очень бедна.

[...] В верхней части крутой горы, видна стенка, сложенная из камня, защищающая вход в обширную пещеру, где во время войны, скрывались тысячи семейств из окружных деревень.

Отъехавши верст 14, ночевали в татарском селении Аджи-байраме. На сем переходе некоторые из окрестных гор становятся краснее; зеленые и желтые полосы сливаются с красными и это не зелень муравы, не желтоватость поблекшей травы, а густой цвет хряща: едва ли где-нибудь можно видеть подобное слияние света и теней. Волнистое местоположение, остроконечные холмы, столь изукрашенные, неизъяснимо прекрасны. Гений-поэт, истоща искусство свое, прелестно опишет очаровательные места сии; гений-живописец восхитит изображением оных; но — подражатели природы! Оставьте перья, бросьте кисти ваши, изумительно искусство ваше, но искусство природы-волшебницы неподражаемо. Где поместите вы все подробности, украшающие ее произведения? Как придадите жизнь своим произведениям? Живописный хребет Кюроглы ограничивает взор, но красоты оного уступают красотам окрестностей и самая превосходная картина открывается с последней высоты в равнину, орошаемую Араксом, в струи которой смотрится высокая, острая скала Кизил-даг (красная гора) с признаками Кизил-калы (красной крепости). Слои утесов сих и, вообще, вся соединяющаяся с ними цепь, бесподобны. Близь подошвы Кизил-дага брод через Аракс, менее 2 фут; далее каменистая тропинка ведет в селение Аджи-байрам, в котором есть небольшое и нехорошее укрепление. Здесь Арпачай вливает воды свои в Аракс, а горы, над ним возвышающиеся, отделяют нас от Турции. В сем селении живут татары [...].

Сюда приехали куртинцы Мегек-ага и Сюлю-ага, владетели деревень Терту и Местаф, требованные генералом для свидания, как ближайшие соседи наши в турецких владениях. Им собственно подвластны только 200 семейств, но они имеют большое влияние еще на тысячу семейств и тоже уверяли в своей преданности и готовности исполнять все повеления; а несколько минут разговора сделали то, что закипело ретивое в бодром старике Мегек-аге, засверкали глаза его и рука упала на оружие: головами османов желал бы он доказать привязанность свою к новому начальнику, которого полюбил уже и с жаром клялся при первом случае убедить турок, что не остыла еще кровь в жилах Мегек-аги, что крепко держится еще булат в руке его и послушен еще верный конь, неутомимый его соратник. [100]

17-го числа. От Аджи-байрама дорога идет вверх по Арпачаю и чрезвычайно неудобна, даже для вьюков. Утесы висят над нею, огромные камни преграждают путь, лошадь не знает, куда поставить ногу: один неверный шаг и близка смерть путешественника, а страдания неизбежны. Верстах в 8 Арпачай круто поворачивает налево; грозные скалы, со всех сторон возносящиеся, пугают непривычного; поднявшись на гору по ступеням, с камня на камень, вы на равнине Сардар-абадской.

И человек бывает доволен дурным после гадкого, так и лошади, кажется, радуются, ступивши наконец на дорогу, хотя каменистую, но не столь ужасную. Огромные плиты, похожие на сженый кирпич, несколько балок и дороги повозочные и верховые, из Кульпа и Сардар-абада в Гумри и Турцию, пересекают ваш путь, или соединяются с ним; хребет Сакал-Тутан замедляет, следование; вправо остается гора Кизил-тапа; Подходя к цепи Кара-бурун, по протяжению которой паслись зимою стада сардарские, дорога становится каменистее и на высоте видна старая церковь, а на дороге развалины армянского селения и места виноградных садов; проехавши чрез оный на вершину горы, открывается Новая Талынъ до которой верст 35 от ночлега.

Крепость сия изображает неправильный осьмиугольник, в коем 7 башен наподобие бастионов, а 8-я с северной стороны, вмещающая въезд, круглая; стены довольно высоки и сделаны из камня: оне не совсем еще окончены и только один фас снаружи успели обмазать глиною; длина фасов сажень по 30; рва и гласиса нет; башни тесны и более одного орудия не поместится в каждой из них.

Внутри замечательны: почти развалившееся строение, вроде цитадели, заключающее в себе разрушающуюся огромную церковь с пристройками; к внутренней стороне примыкает вновь выстроенный магазеин тысяч yа 5 четвертей хлеба. Дом ханской разорен, сакли также; жители еще не возвращались и укрепление занято нашими. В нем есть сады; вода проведена верст на 40 из источников, вытекающих из Алла-геза и наполняет большой крытый резервуар, имеющий более 3-х сажень глубины.

Местоположение новой Талыни довольно выгодно и по важности пункта сего берутся меры для исправления домов и приведения всего в надлежащее устройство.

От. крепости дорога идет по хребту, мимо развалин караван-сарая, заслуживающего внимания прочностью и искусством построения, что можно сказать и обо всех древних зданиях, здесь попадающихся. Веки пролетели мимо их и, наконец, губительная коса времени торжествует над ними. Свидетели времен минувших! Поведайте, где люди, вас созидавшие? Где дети детей их? Уже [101] давно сожрал их червь могильный и самое воспоминание об них изгладилось из памяти потомков. События важные происходили пред вами; вы видели борьбы народов; видели гибель племен, плач, порабощение — и последние минуты жизни вашей видят славу русских; видят невиданное прежде — радость покоренных.

Далее дорога, подходя к новому хребту, начинает подниматься и вообще в продолжение всего, перехода заметно возвышается; все подъемы каменисты; по сторонам горы и местами воздвигаются утесы. От Талыни до армянского селения Мастары, где остановились ночевать, верст 14-тъ. В нем есть древняя огромная церковь, прекрасно построенная, 830 лет назад, во времена существования Великой Армении, но приходящая в упадок, так же как большая часть христианских церквей в землях мусульманских: бедность, храмов; робость, замечаемая в служителях алтарей; что-то мрачное, таинственное в служении их, напоминают бедственную эпоху, гонения христиан.

Часу в 10-м ночи был небольшой удар землетрясения. Я забыл прежде сказать, что по взятии Эривани, 8 октября были там несколько довольно сильных ударов, и землетрясение повторялось дней пять, распространялось даже до Тифлиса, и во многих местах обваливались стены; но несчастий не было и не слышно также о больших разрушениях.

Рассматривая местность последнего переезда, не знаешь, что думать: откуда взялись сии насыпные горы камней? Кто сложил сии груды огромного кирпича или поставил утесы? Не отряд ли титанов, восставших на Зевса, наносил сии нестройные горы? Не они ли скалы на скалы, утес на утес взгромоздили? И каменный дождь громовержца Юпитера поразил непокорных, истребил горделивых, — и над телами гигантов воздвиглись курганы, — и проклято место, скрывшее кости строптивых, — и носит с тех пор печать отверженья.

18-го числа поднимались все выше и выше. От Талыни начинаются богатые пастбища, земля хлебородная и вообще места прекрасные, лучшие в Эриванской области и даже не последние во, всей Грузии: климат здоровый; вода близко и не достает только, лесов.

Горы Палан-Токень составляют границу Эриванской области с Шурагельскою дистанцией; оставленное селение Еогаз-Каши, лежит у подошвы их. Отсюда идет равнина, пересекаемая каменистыми балками, и в лево прямая дорога на Малый Караклис, а на право в сел. Хурум, до которого от Мастаров 25 верст; потом, верст 8 до вышеупомянутого селения Малого Караклиса, которое в прошедшем году разорено персиянами и оттуда верст 7 до сел. Гумри, [102] тоже разрушенного персиянами; прекрасная равнина пересекается ручейками и балками. Камня нет, дорога очень хороша и встречает дороги, идущие в Карс.

В Хуруме нашли возвращаемых из плена: Измаил-хана и куртинского старшину Келеш-агу, отца Россуль-аги, который приезжал в Кара-калу, они не могли нахвалиться великодушием русских, а обвороженные привлекательным обращением генерала, были тронуты до умиления, которое, вероятно, в первый раз в жизни ощущали. Как приятно видеть привязанность других к человеку, которого сам душевно уважаешь, а привязанность сих огрубелых сердец еще приятнее. Но сердце доброе находит в самом себе награду за то, усладительное утешение, которое доставляет несчастливцам его приветливость.

В Гумри приехали два сарваза, взятые военнопленными в Аббас-абаде, которых из Тифлиса возили в Петербург: они с восторгом говорят о представлении своем государю, императрицам; о наследнике, о великих князях; с удивлением рассказывают о всем, что видели. Они едут в Персию, куда призывают их связи родства, но решительно хотят, взявши семейства свои, бежать в Эривань. Слушая их, чувства живейшей радости наполняют душу, а искренняя любовь к русским тех из персиян, которые имели случай узнать наших, веселят сердце русское. И в сей пустынной стране, в сем гробе радостей, мы, удаленные от родины, от всего милого, драгоценного, наслаждаемся такими минутами, которым бы позавидовали и самые избалованные любимцы счастия.

Во все продолжение путешествия туман препятствовал видеть отдаленные предметы: поднявшись к Талыни иней на траве и садовых деревьях напоминал Россию, от Мастаров под ногами лошадей скрипел снег, которого выпало еще более на дневке в Гумрах.

20-го отправились обратно: мгла очистилась несколько и за Арпачаем открылись: турецкая крепостца Тикнис-кала и укрепленная деревня Баш-шурагель, лежащая против нашего селения Бейн-дурли, где сходятся главные дороги из Грузии в Карский пашалык и где теперь учрежден пост; а на нашей стороне виднелся замок Капелу, в котором жили армяне-католики и который прошлого года оставлен. Ехали прямо на Малый Караклис и когда миновали сие селение, пошел большой снег, поднялась сильная метель: резкий ветер забивал глаза, заносил дорогу и сбивал лошадей в сторону; трудно было держаться на седле при порывах бури и лошадь легко могла оборваться, перебираясь через вершины, по каменьям, но все благополучно кончилось, а к концу переезда снег перестал и опасение потерять дорогу миновалось. Горы: Курд-агили, Малый и Большой Бугуту, красовались в правой стороне; к вечеру под высокой [103] горою зачернелось сел. Мастары и обрадовало измокших. Адъютант генерала Красовского, барон Врангель, посланный в корпусную квартиру, возвратился с бумагами и привез рескрипт государя и орден Владимира 2-й степени, пожалованный генералу.

На другой день продолжали следование: холодный ветер поднимал заметь, но небо было чисто и солнце, сияя во всем блеске, освещало и Арарат, и Алла-гез, и все окрестности. В селении Старой Талыни, через которую теперь проезжали, есть древняя, огромная церковь и другая, не столь обширная: они разрушаются; близ каравансарая, вышеупомянутого, вышла справо прежняя дорога наша. Под новой Талынью оставили мы зиму, представившуюся нам со всеми русскими принадлежностями своими; но метели, замети, холода сноснее у вас, в России, потому что сани позволяют закутаться и из теплой шубы подтруднивать над бесполезным усилием вьюги; со всем тем, степные места не весьма удобны для зимних странствований; здесь же, верхом на лошади, очень невыгодны ваши северные гости. Спустившись с длинной каменистой горы, вступили в Сардар-абадскую равнину, где и признаки снегу редко бывают видны и где теплый прекрасный день, встретил нас; мало-помалому, все вылезли из башлыков (Башлык делается из толстого сукна; его надевают сверх шапки и длинными концами оного, обвязывают лицо и шею вместе с буркою; башлык составляет защиту горских народов от суровостей непогоды, во время дороги.) своих и, пройдя у подошвы Кара-бурун, прибыли в Сардар-абад, до которого от крепости верст 28. Сначала дорога довольно камениста, но без затруднений может быть исправлена: далее же очень хороша.

22-го числа полковник Хомутов, провожая генерала, просил позволения выпить бокал вина за его здоровье и поздравить его с получением нового знака монаршей милости [...] Непритворные излияния душевной привязанности подчиненных тронули доброго начальника нашего. И действительно, подобные минуты драгоценны для сердец чувствительных. Не стану повторять того, что говорили между собою казаки и солдаты, при сем находившиеся, вспоминая разные обстоятельства и битву 17 августа: русские воины умеют почитать достоинства начальников своих.

Скоро неслись повозки по гладкой дороге; на месте, где стояла ставка Аббас-Мирзы, идущего на истребление отряда нашего, генерал простился с провожавшими его из Сардар-абада; здесь изъявил он уважение к блистательным качествам бывшего противника своего — и слова его выказывали душу.

Эчмиадзин остался за нами; начинало смеркаться; потухла заря вечерняя; яркие звезды зажглись на чистом небе; золотое облачко [104] загорелось над горою; более и более увеличивалось оно; тускло осветился Арарат; кони промчались через сел. Паракар; лун показала часть светлого лица своего из-за горы, и серебряное сияние разлилось, в местах ею освещаемых. Вот и весь шар покатился по небу и длинные тени легли от холмов, от садовых оград и деревьев. Засверкали струи шумной Занги и белая пена кипела по камням; заблистал огонек в окнах строений надбрежных и бричка, спустившись с горы, застучала через мост, обнимающий реку, загремела под сводом ворот, по улице, остановилась и — конец путешествию.

По прибытии в Эривань, новая радость наградила сердце начальника нашего: государь-император желает знать о всех подробностях сражения нашего с персиянами 17 августа, с объяснением, кто и чем отличился особенно; а вместе с тем повелевает доставить сведения о семействах чиновников, убитых и раненных в продолжение всей кампании.

7 генваря 1828 г. Кр. Эривань

____________________________________________

Русские святки

Задолго до наступления святок начались уже разговоры об них; чем ближе...подходило 25 декабря, тем более сборов. Русскому воину не нужно много приготовлений: он всегда и на все готов; но надобно же сделать удовлетворение привычке, вкоренившейся с малолетства — готовиться к праздникам. Вот он приготовился: как зеркало засветилось ружье его; заблистала аммуниция, как будто лаком наведена; пуговки вычищены и молодец, хоть на царский смотр.

Вставайте, кричали поднявшиеся тем, которые еще не совсем проснулись: уже отзвонили к заутрене, пора в церковь.

Кончилась служба — начались поздравления. Куда нас бог занес, говорил рекрут? Думали ль мы, братцы, в Персии праздновать святки? Что-то дома...? А почему бы и не думать, перервал старый усач, стирая иней с нафабренных усов своих; солдат и того не знает, где завтра будет. Нынешний год, здесь потеребили мы кизил-башей; а на будущий, кого бог приведет, может быть, тот разговеется и в Царь-граде. Послужи-ка, брат, так походишь по белу [105] свету. Недаром говорят, что солдат похож на того старика, о котором рассказывают в сказках, что не успеешь мигнуть, а он — бог весть где. Да, у него был ковер-самолет, — проходя мимо, сказал ротный цирюльник, — А у нас сапоги семимильные, — подхватил один весельчак, отдаляясь от круга.

Кому во фронт, ступай одеваться, кричали унтер-офицеры; вот все и готовы; собрались, и к обедне: огромная церковь не вмещала молельщиков. После молебна пошли на парад: опять потеха для здешних; они не налюбовались еще искусством своих избавителей, а приезжие ханы и лихие куртцнцы, не видавшие наших учений, разинули рты и не могли насмотреться.

Добрая крышка водки, да сытный обед и в самое горькое время оживляют солдата; а теперь — и бог велел веселиться.

Мечталось ли когда-нибудь вам, прелестные обитательницы гарема, что стены темницы вашей, немые свидетели слез, стенания: вашего, ваших томных воркований, будут оглашаться громким шумом веселия русских воинов? Страстные слова жалобного пения вашего прерывались рыданиями; шутливые песни беззаботных оканчиваются хохотом. Вы, думая о наслаждениях, медленно увядали; преемники ваши, будучи всегда готовы на смерть, пользуются: минутами забав.

Но что возбуждает мое воспоминание? Как сквозь легкий, утренний сон слышишь, не слушая, часть разговоров; а проснувшись, помнишь только что-то не ясное, так и мне теперь, что-то приятное представляется.

Это картина минувших дней благополучия; узнаю тебя, время блаженное. Как быстрая ласточка, рея по воздуху, не оставляет за собою следов своих полета, так скользит в памяти мысль о давно протекших радостях; но скорбь глубоко врезывается в сердце и кладет на нем неизгладимые следы.

Помнишь ли, друг мой, то время беспечности, когда мы, юные гости в сем мире, не знали забот и вкушали удовольствия, не гоняясь за счастием; когда от утех переходили к утехам и жизнь размеряли лишь играми. Ребенок плачет, но слезы его никогда не бывают убийственны, человек улыбается, но как часто улыбка сия грызет его душу.

Для нас каждый день был праздник; слыша, однако, что старшие ждут каких-то особенных праздников и мы с нетерпеньем их ждали — да и недаром. Как весело нам было в светлое воскресенье. Потом, — лето так мило, что, резвясь, мы и не заметили, как оно пролетело. Лист пожелтел и посыпался с деревьев: тут-то забавно бегать в саду — лист, так и хрустит под ногами; но небо стало сердиться; вечно все хмурится и дождь в сад не пускает; а там, [106] сделалось холодно: на двор страшно нос показать; того и смотри, нос отморозишь. Менее нравились нам длинные зимние ночи; как не выдумывай; во что бы играть, а все-таки что-то скучнее. «Ах! Милая нянюшка; скоро ли праздники?» И старушка, по сту раз в день, должна была отвечать на наши вопросы. «Какие же праздники будут теперь?» Рождество Христово, мой батюшка. «Так Христос в этот день родился?» Видишь ли, миленькой; когда бог захотел, чтоб твой папинька, маминька и все люди были здоровы и чтоб им на свете жить хорошо было, то послал с небеси своего однородного сына и он, в этот день, принявши вид человека, явился на землю; рассказал что должно нам делать, чтоб заслужить прощенье грехов, а злые, за то на него рассердились и убили его: так, он смертию заплатил за наше спасенье! Слова доброй старушки нас трогали и всегда подобными уроками умела она вселять в нас благоговение к милосердному богу, любовь к драгоценном родителям и повиновение к старшим.

Наступили святки. Ждем, не дождемся мы вечера. Поданы свечи и затеваются игры. Чинно уселись все на креслах, а мне достается прятать кольцо: как боюсь я, что скоро найдется оно. И тихо поет хор красных девушек: уже я золото хороню и пристально смотрит отгадывающий, не написано ли на лице, у кого хранится сокровище. Прямо идет он в ту сторону, где оно спрятано, и — замерло мое сердце; но он ошибся, и с криком вспрыгиваю я от земли и при общем смехе он снова должен выходить на средину.

Набралось фантов довольно; пора их разыгрывать. На накрытый, поднос, кладут все, что собрали: там и булавочки, ленточки, пряжки, браслетки, цепочки, печатки; иной все проиграл, что имел при себе — и сестриц обобрал, которые больше запасов имеют и укромнее играли.

Чей фант вынется, что тому делать?

Началась продажа плодов и разных товаров. Кому с кем можно те целуются в губы; а кому нельзя, целуйте и ручки. Однако все замечают, что те, которые в губы целуются, не так жадно покупают один у другого; посмотрите, напротив, как прилип этот молодчик к пухленькой ручке. Ну, право, он насквозь ее процелует. Ах, боже мой; какой же недобрый. Уж и щечки красавицы покрылись румянцем. Слава богу, она не хочет продавать ему больше — и хорошо сделала; а то другим ничего не осталось бы.

Вам быть оракулом.

Его накрывают большим платком и — как ладно он иным предвещает, хотя подходят тихонько, не говорят ни словечка и кладут ему на плечо только руку. Неужели и так узнавать есть возможность? [107]

Тебе, милая, песенку спеть; а вам сударь сказать стишки. Форто-пиано открыто; прелестные пальчики бегут по клавишам, остановились и с звуком гармонии сливается нежный голосок; она поет:

Мой друг, хранитель: — ангел мой;
О ты, с котор... нет сравненья!
Люблю тебя, дышу тобой;
Но где, для страсти выраженья?

Слышал ли ты, как плутовка, скрала конец второго слова во втором стихе, говорят подле меня мужчины: и я не мог понять, что они там заметили.

Я ничего не знаю, сказал молодой офицер, которого шпоры, мундир, сабля и ловкость, всегда восхищала меня и которому досталось читать стихи; память у меня так дурна что и двух стихов я никогда не мог выучить.

Хотя два стиха; без того не получите вашего фанта, отвечали ему. Он подумал и прочел

Хотите ль в рай, друзья?
Боготворите Веру.

Это и видно, шептали девушки, что он ничего не знает кроме... Взгляни, как опустились глазки у некоторых, толковали мужчины; а я — опять смотрел на все стороны и ничего не понимал. Теперь, так я догадываюсь несколько, о чем было дело.

Потом, Папу хороним — и боже сохрани засмеяться. Вот проповедник вышел на сцену — и к нему, под платок, все идут каяться. В то время я не любил этой роли; да, правда, нам, маленьким, и не давали ее; но лет 15 спустя, то есть лет десять назад, я готов был век исповедывать: как строг я был к грешницам и как долго, давал иным наставленья, но я устарел теперь и эта суровость прошла: да и не о том я рассказывал.

Вот уже все перебрали: и зеркалом были, задавали загадки, ходили цветками; иному век приходилось болваном стоять; последний супирчик отдан хозяйке и она пожелала собранию полного счастия и непрерываемых удовольствий.

Начнемте другое.

Приносят вазу с водой, накрывают салфеткой и бросают туда, кто перстенек, кто сережку, колечко — и сенные девушки поют подблюдные песни

За рекой живут мужики все богатые;
                                          Слава; [108]
Они гребут золото лопатами;
                                         Слава;
Кому поем, тому добро;
                                        Слава;
Кому вынется, скоро сбудется;

Скоро быть свадьбе, милая, говорят старушки — и жениха бог даст завидного. Я не думаю о замужестве, отвечает закрасневшаяся красавица — и биение сердца уведомляет ее, что она неправду сказала.

Долго продолжаются игры; не помню теперь ни одной песни — и все исковеркал; но живо припоминаю многие обстоятельства, хотя более 25-лет прошло, после того вечера о котором пишу.

Пора ужинать, — приглашала ласковая хозяйка дома; это не последний вечер; наши забавы от нас не уйдут.

И в другие дни бегали в кошку и мышку: как любят иные быть мышками, для того, чтоб их кошки ловили: играли в веревочку; наряжались в разные платья, маски. Ах, какие есть рожи смешные. Через зеркало смотрели в будущность и в полночь две свечи, стоящие по сторонам, обращались в два ряда, из двенадцати факелов каждый — и за ними являлось необманчивое предсказание; и много утех находили; не видали, как промчалась неделя, и надобно встречать Новый год.

Опять за вазу с водой — и давай в нее лить воск растопленный, чтоб узнавать судьбу каждого. Все звезды и кресты, кричали военному; вам быть генералом. Мне гроб вышел, говорила задумчивая блондинка, сомневаясь еще, что зажгла взаимную склонность к себе в предмете теперешней страсти своей. Начало любви всегда недоверчиво, за то, после она не видит преград и слепо вверяется мечтам обольстительным; но горькие слезы, часто смывают надежду.

Это было со мной, когда я не знал еще, от чего задумываются люди; но посещали меня минуты восхитительные и в те часы, когда испытал я, что

Есть очередь в свете; есть время всему!
Улыбка с слезами, в соседстве живут.

Мало-помалу, выходят из моды старинные русские обыкновения; в столице я редко встречал святошные игры — балы их заменяли. Случалось только видать, как купеческие дочки и горничные девушки бросают за ворота с ноги башмачок, чтоб видеть, куда он: носком упадет — в ту сторону и замуж итти; случалось также, что сей предсказатель влетал ко мне в сани и откровенно сознаюсь [109] в своем лихоимстве, если гадальщица была недурна, — что свет фонарей мне показывал, то без поцелуя никак не отдавал я находки своей. Они же выскакивали спрашивать имя первого встречного — точно таким именем будет муж называться. Правда, я знаю, что и барышни иногда высылают за тем же служанок своих; — и также ставят мостки под кровать, чтоб видеть во сне — молодец ли переведет через него? — И много, еще кой чего не знаю; но все это, я знаю по секрету и никому того не открою.

Зимой, а особенно во время Рождественных праздников, в Москве балов так много бывало, что записные танцоры не успевают везде обноситься. И моим лошадям досталось, когда ничто не заставляло меня, от начала до конца, пробыть в одном месте; но нередко случалось мне степенным бывать и явившись прежде полночи, до света дежурить и только, в след за знакомым стуком кареты отправляться домой, тогда, как набожные христиане возвращались от утрень.

Какое борение чувств я испытывал! Досада и что-то похожее на ревность сменялись восторгом. Как прелестно она улыбается своему кавалеру, ворчал я про себя, — и улыбка ее морщила брови мои. Все вижу и так: для чего же на меня взглядывать, как будто, хвалясь своим торжеством? Я радуюсь вашим успехам; но угрюмые взоры выказывали, как сильно я радуюсь.

«Вы, что-то не веселы; здоровы ли вы?» — шептал ангельский голос и суровые взгляды против воли смягчались. — «Я болен и сейчас уезжаю».— А о котильоне забыли? — «Извините; не в силах». — Прекрасно; вы видно хотите чтоб и я не танцевала. — «Почему же для вас кавалеры найдутся». Конечно; но — прошу вас, останьтесь — и твердое решение уехать — как дым разнеслось. — Котильон, котильоном; — но прежде, не угодно ли вам следующий танец мне подарить?» — Охотно; — Голова закружилась, болезнь миновалась, и я утопал в восхищении.

Божественный котильон! Какой неоцененный гений изобрел тебя? Какая бесподобная музыка, говорил я, — когда лишь одна усталая скрипка, аккомпанируемая басом или другим инструментом, едва напоминала о такте. Тускло горели свечи от жару; часто зевали праздные зрители и не могли дождаться конца, бесконечного котильона; старые маминьки дремали на креслах и по временам открывали глаза, от удара в смычки пробужденных музыкантов. — Не пора ли перестать, несколько раз спрашивали меня, когда я был в первой паре; а признаюсь, никогда не домогаясь первенства, я в этих случаях всеми силами старался отбить его у других.

Добрые люди! Научите: откуда берутся слова, чтоб разговор с скромной девушкой, не прерывался часа три; чтоб говорить, не [110] выступая из строгих правил приличия и только слегка проговариваться; говорить, забывая о всем окружающем и остерегаясь ежеминутно напоминаний, что нам танцовать почти всякой раз доводить себя до того?

Где вы, дни радостей? Придешь ли ты назад,
О время прежнее? О время -незабвенно!
Или веселие на веки отцвело;
И счастие мое с протекшим утекло?

Последние мечты юности разрушились — и я уехал из Москвы. С тех пор чудный переворот сделался во мне и обстоятельства, год от году увеличивали мое равнодушие. Я любил еще присутствовать на балах; но, холодный зритель, все удовольствие свое заключал я в наблюдениях. Нигде нельзя так хорошо узнать женщин, как в танцах; здесь, более всего, навык я разбирать выражения лиц и движений. Бедная, так развертится, что самая скромная часто, жалеет потом о вырвавшемся слове; самая скрытная часто забывает о своей осторожности и есть ли возможность всегда удержаться?

Тут рассудок восстал против старого друга котильона и напрасно; пристрастие к нему, за прежние утехи им доставляемые, старалось найти ему оправданье. И как согласить с строгою нравственностию то, что молодая девушка остается, — при людях, глаз на глаз с мужчиной; когда все заняты, каждый своим, и не обращают внимания на посторонних; по крайней мере, так думают те, которые того желают — и долго не прерывается свидание сие. Что можно успеть тут выговорить? И где можно найти случай более удобный? Выдумка ставить стулья, наблюдая при том, чтоб другие были, как можно, подальше, еще более доставляет выгод. Это значит слишком покойно обделывать свои дела.

Маминьки, если вы видете, что дочки не влюблены в котильон, а любят его только за резвость, то он не опасен; но если наперед знаете, с кем оне танцевать его будут; если замечаете, что разговор идет не об освещении и паркете и голос напеваемой песни им нравится; если они отвечают с улыбкой значительной; а еще более, если иногда облако задумчивости задергивает веселость их физиономий и закрадывается томность в их взоры, то берегитесь. враг близко. Принимайте решительные меры, если намерения ваши несогласны с желанием юности.

Так празднуют святки в России. У нас в Эривани многого не было; но тоже громкие песни были слышны повсюду и кипело веселие шумное и наряжались, и ломали смешные комедии; в первый же день на Арсенальской площади горел прозрачный щит и кучи [111] народа, собравшись вокруг, вспоминали Россию, и здешние жители опять любовались и долго бродили толпы близь огней.

Чиновники и почетные граждане собирались к генералу Красовскому: там охотники составляли дуеты, квартеты, на гитарах и скрыпках, а в промежутке гремела полковая музыка и певчие пели (три русские дамы оживляли сии вечеринки).

В первый раз от рожденья видит Эривань, в маленьком виде, русские балы. Были и танцы; но фигур котильона Эривань еще не видала.

В Новый год, в разных местах крепости, раздавался стук барабанов, звуки рогов, гром музыки и, оживившись, полилось по граду ликованье.

Боже всещедрый! Благодарю тебя. Ты наполняешь меня столь сладостными чувствами, что и в счастии едва ли, я наслаждался подобными. Ужасно испытание тобою на меня ниспосланное; будущность от меня закрыта; кто знает, что готовят мне непроницаемые судьбы твои? Быть может, за бедствием последуют новые бедствия, суровее прежних, и последние смены заставят меня почитать блаженством то, что теперь считаю за верх злополучия; но если ты, творец милосердый, не оставишь меня, то не ослабею я под бременем горести. Я лишен собственных радостей; нет счастия, мне принадлежащего; но душа моя открылась для счастия других и несравненно сильнее стала участвовать в радости меня окружающих и нигде в другом месте не мог бы я так много иметь утешений: здесь Целый народ, оживленный восхитительным для него событием, ежедневно льет на меня отраду; я говорю об армянах. Угнетенные, изнемогающие под железным игом Персии, они не дерзали и мечтать о благополучии; стесненные в действиях, даже в помышлениях своих, они не смели открыто прибегать и к последнему приюту страдальца — к вере: жестокие властелины им и то воспрещали.

Уныл благовест сетующего храма нашего, говорил старец, слушая тихий звон, призывающий к молитве. Ах! Скоро ли наступит день, столь пламенно желаемый? Но нет; грусть иссушила меня; силы мои истощены; скоро отойду я в жилище прадедов, в страну, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная; нет, не увижу я восхода ожидаемой звезды освобождения. Сын мой, тебе передаю я последнее завещание отцов моих и мое. Если ты будешь блаженнее меня; если прежде гроба увидишь победу русских над врагами нашими и торжество святой христианской веры, над лжеучением Магомета, то да будет веселый голос колоколов, [112] воскресшей церкви нашей знаком вашего спасения — и звук сей: радостно потрясет прах умерших.

Армяне! Мольбы ваши услышаны; совершились желания ваши, восторг объемлет сердца ваши. Вчера я был неизъяснимо тронут и не в состоянии выразить того, что видел и ощущал.

Вчера мы праздновали крещение. От церкви пошли к Иордани; выходим за крепость и на соединении дороги из города неожиданное зрелище мне представилось.

Армянский архиепископ Нарсес ²⁰, множество духовенства, с крестами, образами и хоругвиями, присоединились к нашему ходу: тысячи парода следовали за соединенной процессией. Надобно было видеть восхищение армян. Бывало ли это у вас прежде, спросил, я у некоторых; нет, отвечали они; в Эчмиадзине только позволялось торжественное водосвятие; здесь же и вообще везде мы совершали оное в церквах и домах своих. Рады ли вы? Все подняли взоры и руки к небу, а один бросился к ногам моим. Не забудьте, что на мне не, прежний блестящий мундир, который мог дать мысль, что я важный чиновник; я ношу солдатское, платье — и простому солдату армянин бросился в ноги. Что это значит? Другие же с умилением говорили: теперь только мы настоящие христиане; нам кажется, что мы снова родились.

Миновали мост и подошли к устроенному для служения месту. Великолепный вид: духовенство в блистательном одеянии; красивое убранство русских; пестрые толпы, разбросанные по обеим берегам и покрывающие мост; войско, расположенное на искусственных уступах горы, поддерживающих крепость, составляли прекрасную картину, несмотря на то, что густой снег отнимал большую часть ее прелести.

Знак подан: загремели орудия; троекратное ура разлилось в воздухе, затрещал сильный батальный огонь и громко вторилисъ звуки, отражаясь от скал.

Крест погружен — ив первый раз освятились воды Занги; быстро неслись в Аракс шумные волны ее сообщать ему весть о том и святость свою.

Нужно ли объяснять, какое сильное впечатление сделало на армян общее празднество сие, — празднество веры? Нужно ли доказывать, как много сим укрепился узел, привязывающий их к русским? Нет, это было бы лишнее. Но как не удивляться, как не почитать начальников, которые так искусно умеют пользоваться каждым обстоятельством и ни на минуту не выпускают из виду общее благо.

Армяне! Вы чувствуете счастие ваше; но кто из соотечественников ваших, во все продолжение войны, более заботился в доставлении [113] нам оного? Кто более всех содействовал победителям? Архиепископ Нарсес. Жизнь его посвящена благоденствию вашему; деятельность, достоинства, благонамеренность его ручаются за успех. Молитесь же у престола всевышнего да укрепит он силы добродетельного пастыря вашего и да продлит дни его для пользы вашей.

Старец почтенный! Вижу душевное удовольствие на светлом лице твоем; угадываю чувства, тебя оживляющие — и питаю к тебе истинное уважение: да исполнится все благие помышления твои.

Утро тем кончилось; вечером было прощанье со святками и прощальные забавы превзошли прежде бывшие.

Собрались к генералу: как должно быть приятно редкому сердцу его на каждом шагу замечать необыкновенную любовь и душевное уважение подчиненных. В этот раз для него был приготовлен сюрприз: в летней зале устроен был театр и юнкера довольно удачно разыграли комедию «Новый век», по окончанию оной опять все пошли к его превосходительству. Вдали послышалась тирольская песня; ближе, ближе раздавался голос свирели и явилась кадриль прекрасно одетых тирольцев; начались мазурки и разные танцы: вот и маскерад в Эривани. Долго продолжались увеселения сии и многие говорят, что таким истинным удовольствием давно не наслаждались. Каждый хотел, чтоб время остановилось, по поздний час ночи прекратил их забавы.

Комментарии

20. Архиепископ Нерсес Аштаракеци (1770-1857) — глава армянской епархии в Грузии, впоследствии католикос. Был горячим сторонником русской ориентации и одним из выдающихся представителей армянского освободительного движения конца XVIII — начала XIХ вв. Аштаракеци познакомился с М Пущиным через доктора Мартиненко и известного армянского писателя Арутюна Аламдаряна. Оказал большую материальную помощь Пущину. Между армянским архиепископом и «злоумышленником» в солдатской шинели сложились теплые, дружественные отношения.

Текст воспроизведен по изданию: Декабристы об Армении и Закавказье. (Сборник документов и материалов), Часть первая. Ереван. АН АрмССР. 1985