ЛАЧИНОВ Е. Е.

II.

МОЯ ИСПОВЕДЬ

(1826-1828 гг.)

Часть II

(См. примечание 6)

Записки русского солдата ⁶

[...] Многое испытал я в жизни; иные от самой колыбели обречены бедам, но я — и счастье знал. Первые годы жизни, потом время ученья, столь часто горестное и, наконец, начало службы протекли для меня прелестнейшим образом: рекою лилось на меня блаженство со всех сторон; изображение полного удовольствия душевного не сходило с лица и неизменяемой веселости нрава моего удивлялись многие. Но колесо судьбы продолжало свой оборот; я стоял на вершине: надлежало спускаться; туман задергивал смеющиеся картины будущности; я узнал неудачи, неприятности следовали одна за другой и заставили меня заметить, что в душе нашей скрывается сила, способная поддерживать нас в нужде. Чем более рассматривал я жизнь человеческую, тем легче мне было переносить огорчения: ничто не изумляет меня; я окреп в испытаниях, но направление мыслей, так долго обращаемое на предметы серьезные, было причиною, что веселость нрава моего исчезла; нет и тени бывшего; впрочем, она и без того с летами должна была уменьшиться... [47]

Кр. Владикавказ, 9 генваря 1827 года.

[...] Что скажу я о моем странствовании? Равнины оканчивается, места, чрез которые идут с большим конвоем, остались за мною; завтра караван наш вступит в горы под прикрытием небольшого количества пехоты; верстах в 50 вся опасность минется, а на четвертый день приеду в Тифлис, если не встречу никаких препятствий. Покойное путешествие мое кончилось: крестовая гора покрыта глубоким снегом и весьма затруднительно перебираться через нее в повозках; нечего делать: вьючные лошади наняты, и я верхом пускаюсь по крутизнам грозного Кавказа, удивляться величественным красотам его, вспоминая первый переезд мой через оный в 816 году, столь различный от теперешнего: тогда исполненный жизни я летел к мечтам обольстительным и все представлялось мне в обворожительном виде; и теперь не мог я не любоваться, смотря издали на прелестную игру восходящего солнца по снежным вершинам...

Г. Тифлис. 15 генваря

Записки сии составляю я для немногих, очень для немногих и ь искренности их ручаюсь всем, наиболее для меня священным в мире. Очень желал я, чтоб исповедь сия вполне изображала всего меня; однако вижу, что намерение мое неудачно исполнилось и что многое оставлено на догадку читателя; а таковые дополнения могут быть или слишком выгодны, или невыгодны для меня; мне же хотелось бы казаться ни лучше, ни хуже, но точно таковым, каков я в самом деле...

25 февраля. С. Алиабат

[...] И так, я прибыл к месту нового назначения моего и новый род службы, новые занятия начались для меня; но прежде, нежели стану говорить о настоящем положении своем, считаю нужным присовокупить здесь некоторые замечания...

Случилось, что в самую бедственную эпоху жизни моей я очутился в кругу людей вовсе, или почти, мне незнакомых; казалось бы, мне нечего было ожидать от них кроме бесплодного сожаления... но, повторяю, что будучи поставлен обстоятельствами в сношение с людьми совершенно мне посторонними, я с неизъяснимым чувством признательности скажу, что иные спешили воспользоваться случаем и столько одолжили меня, что даже от близких мне людей я не мог бы требовать более; другие оказали такое внимание, [48] такую приветливость, что воспоминание об них может только смертию изгладиться в сердце моем; и все принимают участие в моем положении; словом я но встретил еще ни одного взгляда, который бы произвел неприятное во мне впечатление.

Марта 11-го

В пути моем не имел я средств сделать достаточных наблюдений и неуместно было бы здесь помещать их. Взоры мои, утомленные однообразием степей Херсонских и Екатеринославских, спешили вперед и только изредка находили отдохновение; душа моя, встревоженная горестию родных, летела назад и, видя невозможность соединиться с ними, только в самой себе обретала утешение. Мне казалось, что я весь мир оставил за собою и что не встречу ничего, даже похожего на прежнее; вдруг Ставрополь предстал мне точкою соединения России, заключающей все для меня милое, с страною изгнания моего и встреча сия была тем утешительнее, что я вовсе не ожидал ее. Всегда высоко ценю я оказываемое мне расположение и тягостно было бы покидать сей последний приют отрады, если б я нуждался еще в привычке владеть собою, но трудно теперь поколебать спокойствие мое; однако, я не замечал в себе ожесточения и благодарю бога, чувство это, до сего времени мне неизвестно.

Чем ближе, подходил я к горам, тем окрестности становились приятнее, чем более приближался я к Грузии, тем сильнее укреплялась мысль, что мне не возвратиться на родину: но вместе с тем и упорность терпения моего увеличивалась. За рекою Малкою, составляющею границу горцев, великое изобилие воды и лесу представляет разительную противоположность с местами, чрез которые я проехал. Там большие пространства остаются не заселенными единственно от недостатка воды и селения жмутся но течению протоков, здесь на каждом шагу быстрые ручьи прозрачностию своею приманивают жажду, но суровые питомцы гор бегут от взоров русских: редко утомленные кони их пьют сию чистую влагу, в местах им изменивших; еще реже сетующие аулы их приметны не в дальнем расстоянии от дороги, по которой проходит ненавистный и. страшный для них сосед. Здесь огромные деревья, сраженные бременем лет, обрушившись, тлеют в развалинах своих, и никто не обращает на них внимания; там же дорожат и самым мелким кустарником. Так судьба показывается несправедливою и в других отношениях: иных наделяет с таким избытком, что даже затрудняет их в выборе наслаждений; других же, напротив, лишает и самого необходимого; но рассуждения об этом слишком бы далеко завели меня: видно так быть должно. [49]

За Владикавказом пленялся я иногда величественными, иногда ужасно дикими видами, и мрачность окружающих предметов разливала какое-то приятное ощущение в душе моей. Не берусь выразить разнообразие прелестей горной природы. Здесь сквозь утесы гранита прокрались деревья и висят над бездною, различные положения их представляют нечто похожее на театральные декорации, тут густой лес прячется в облаках; инде мягкий слой красноватой земли рассыпается по покатости; там зелень покрывает весь скат. горы, или, пробиваясь между каменьями, составляет прекрасный оттенок в общей картине. Чудесное слияние света и теней довершает очарование. Вершины же знаменитейших великанов Кавказа задавлены вечными снегами и гибли те, кого несчастие подводило под обрушавшиеся лавины их. Случалось, что обвалы сии останавливали течение быстрого Терека и несколько дней проходило прежде, нежели шумные волны его успевали прорывать себе путь и с прежним ревом начинали нестись с камня на камень, заглушая иногда разговоры едущих. В сии эпохи осетины из окружных деревень на лыжах, ведут путешественника, с величайшим трудом вытаскивая ногу за ногою, не раз переходя через реку по сему снежному мосту, возвышающемуся на несколько сажень от поверхности оной и употребляя часа по четыре для прохода одной версты. Бывало также, что утесы, оторвавшись от скал, отгоняли течение Терека в противную сторону ущелья и таким образом затоплен достопримечательный проезд, называемый Троицкими воротами, которых свод только виден теперь из воды; дорога же переведена на другой берег, между взгромоздившимися над нею обломками.

С крестовой горы оказал я драгой отчизне последнее прости. Далее осетинские селения оканчиваются и обиталища грузин гнездятся на таких высотах, что заставляют изумляться, куда необходимость может занести человека: недостаток земли возносит их выше облаков; жены их, удаленные от воды, изгибаясь под тяжестью огромных кувшинов, с великою ловкостию карабкаются на ужасные стремнины, цепляясь руками за все, что может поддержать их на опасной тропинке, по которой ползут оне; в Азии женщина не властительница и не подруга мужчины, а раба его.

Подъезжая к Тифлису заметна деятельность, показывающая близость большого города: везде приятно видеть картину жизни; здесь она еще приятнее; сверх того, различность одежды, чуждые для европейца обыкновения увеличивают сию занимательность. Пешие, конные, опорожненные вьюки, беспрестанно встречались со мною; терпеливые ослы гнулись под ношами своими, но испуганные топотом лошади моей и, более, палкою погонщика, бросились с дороги; лихой всадник на борзом коне несся мимо и с азиатскою [50] надменностию смотрел на худого, изнуренного Росинанта моего и на меня, невольного рыцаря печального образа, странствующего на огромном вьючном седле, с длинною хворостиною в руках, без которой верховая моя не соглашалась сделать и десяти шагов. «Иди, несчастная; я не ударю тебя; жалею и о том, что стал невинною причиною побоев, полученных бедными ишаками (ослами), но я не понуждал жестокого хозяина их торопиться: я не спешу прежде доехать в столицу Грузии: ничто не влечет меня туда». Однако, я дотащился наконец: народ кипел на базаре и улицах; повсюду видно многолюдство и промышленность; по берегу Куры летали резвые скакуны; солнце догорало в струях ея. Вид прелестный! Буду ли я любоваться тобою, с душою, обновленною возрождением надежд на будущее благополучие?

Более девяти лет не был я в Тифлисе и нашел множество перемен: улица больших зданий, хорошей архитектуры, выстроена там, где прежде стоял только дом главнокомандующего, большой, но не красивый, и по площади были разбросаны несколько землянок. Казармы, гошпиталь и другие строения украшают город, представляющий в самом безобразии своем нечто любопытное для взора, непривычного к бесвкусию азиатов новейших времен. На базаре можно найти предметы утонченной роскоши Запада и великолепия восточного, и там же, в лавках, работают хлебники, харчевники, слесари, кузнецы, портные, сапожники и всякие мастеровые; словом, везде царствует смешение следов образованности с признаками невежества, и смешение это придает какую-то оригинальность, которую, по моему мнению, нельзя назвать совершенно неуместною. Я не мог рассмотреть Тифлис в подробности и, удовольствовавшись одним беглым взглядом на него, пустился далее.

Хотя в продолжение всего путешествия моего я встретил зиму только на возвышенности переезда через Кавказ, но прежде видел я позднюю осень и редко признаки весны; здесь же все начинало уже соответствовать сему времени года: и растворение воздуха, и полевые цветки, если не в полной мере высказывали присутствие, то по крайней мере предвещали скорое наступление оного.

Пора потолковать о здешней сторонке. [51]

15 марта. Алиабат.

... Селение Алиабат, в котором кочую я теперь, довольно велико и расположено на большой площади, окруженной большим лесом. Жилища стоят в шелковичных садах, выездами из деревни разбитых на кварталы; повсюду находятся во множестве ветвистые чинары, персики, грецкие орехи, гранаты, винные ягоды и другие плодовитые деревья: дикий виноград вьется вкруг огромных деревьев, переплетает ветви их, опускается к земле, вновь поднимается и, сплетением сим обрисовывая различные фигуры, цепляется за самые вершины: толщина его основания имеет иногда до пол-аршина в поперечнике. Лес уже одевается: прелестно-розовый цвет персиков, сливаясь с лилейною белизною и яркою зеленью, представляет восхитительный ландшафт; шелковица и другие деревья начинают только пускать отпрыски и обещают продолжительное наслаждение любителям природы, словом места сии во всех отношениях превосходные: нельзя не жалеть, что прелестная страна сия досталась в удел людям, не умеющим пользоваться богатствами, вкруг них рассыпанными.

Верстах в 20 на с.-в. возвышается гряда черных гор, приют свирепых сынов Дагестана; за ними возносится величавый Кавказ, упираясь в небеса снежною главою своею: напрасно ищу я взорами облаков, несущихся от родины; напрасно желал бы дышать тем воздухом, которым дышали милые: гордый Кавказ лишает меня и сего слабого утешения; он закрывает от меня и небо отчизны, останавливает и ветер с родины.

Стада прелестных птиц, пустились уже в обычное странствие свое; высок полет их: глаз едва замечает их в синеве поднебесной, но пугают их великаны, сгромоздившиеся перед ними; криком изъявляют оне нерешимость свою и, покружившись в воздухе, несутся вдоль гор отыскивать удобнейшей переправы чрез оные. Журавли летят в Россию, говорят солдаты, как будто завидуя их участи. Может быть, думаю я, их увидят те, которые всегда желают знать обо мне, и охотно бы послал к ним весточку; но зная, что сии крылатые [52] посланники не исполнят поручений моих, откладываю намерение сие, с желанием заступить место одного из них и со всеми мечтательными надеждами и ожиданиями: лучше по-прежнему довольствоваться существенностию и. сидя у моря, ждать погоды, или с твердостию погибнуть в бурс, если, не суждено мне дождаться вёдра.

Здесь уже нет землянок, как в Грузии; избы строются из бревен, без окон, с двумя дверьми; пол земляной и посредине раскладывается огонь, которой в холодное время никогда не переводится; дым выходит чрез отверстие, сделанное в потолке, а от сырых дров при ветре расходится по всей сакле и в соединении с беспрерывным пламенем не весьма полезен для глаз, несмотря на то, что в кострах пылают финиковые, абрикосовые и другие деревья, на которые с почтением смотрят в России. Крыша высокая соломенная и место над потолком (чердак) служит зимнею квартирою шелковичных червей и для складки припасов. Окрестные деревни устроены и расположены таким же образом. Строения лезгин, говорят, несравненно удобнее и красивее, но мне не удалось побывать у них в гостях.

Жизнь моя течет очень однообразно: к счастию, я давно уже не знаю скуки; думал, однако, что без занятий придется познакомиться с нею; но этого не случилось, хотя я целые дни, вопреки обыкновенной привычке моей, почти ничего не делаю. Вся работа моя состоит в том, чтоб часа полтора или два учиться новой науке, которая не кажется мне слишком тяжелою; мало-помалу получаю я навык и скоро надеюсь приобрести надлежащую ловкость; новое платье мое тоже не давит меня. Я бы мог найти упражнение, если б имел в своем распоряжении столик и окно для свету, но этого-то мне и недостает, а заводиться не к чему; поговаривают уже о походе и, кажется, через неделю мы выступим. Если б скорее к делу; хотелось бы испытать, не обратится ли ко мне новое счастие, с наступлением новой для меня жизни и судя по началу, нельзя в том отчаиваться. До сих пор все идет так удачно, что в моем положении не могу желать ничего лучшего: я совершенно доволен всем. Боже! продли милость твою надо мною и не оставь меня святою благодатию твоею.

1 июня. Лагерь при селении Амамлах

Апреля 1-го выступили мы из Алиабата и, переправясь на другой день через р. Алазань, провели три дня светлого праздника на берегу оной. Конечно, мне случалось и веселее проводить эти дни, но не всегда же коту масленица: мало ли чего не бывало со мною в жизни? Впрочем, не один раз праздник этот был для меня и скучнее [53] нынешнего. Потом пустились к Тифлису: здесь уже и небольшие лесочки редко видны с дороги, но места хороши, хотя не соединяют всех выгод, встречаемых в лезгинских владениях. Теперь они служат большею частию для сенокосов и пастбищ, но при усовершенствовании сельского домоводства, без сомнения, открыться могут многие источники доходов, доселе неизвестные, что может быть, докажут впоследствии немецкая колония, на сем пути поселенная Странная ситуация боковых гор останавливала иногда мое внимание, возвышенное местоположение представляло удобства для избежания жаров, гибельных здоровью в равнинах. Справа синеются вдали Кахетинские горы, а слева, за незначительною грядою, простираются обширные степи Упа-дарь и за нею Кара-из, разделяемые р. Юрою; последняя ограничивается течением Куры и заключает только три селения. От Алиабата до Тифлиса около 130 верст, и мы прибыли туда 12-го числа, а 14-го, после смотра генерала Дибича, пошли к персидской границе.

Надобно заметить, что Грузия пересекается в различных направлениях высокими хребтами гор, которые, затрудняя до чрезвычайности внутреннее сообщение, производят и то различие климатов. непостоянства которых столь справедливо опасаются. Есть места, где почти не знают ненастной осени, где зимние месяцы дышат началом весны, которая в феврале открывается и скоро является со всеми прелестями своими; но наступает лето и жители со стадами, избегая жаров убийственных, удаляются на возвышенности, где климат подходит к климату средней России, а местами равняется и. с северною полосою оной. Сия многообразная постепенность, соединенная на близком расстоянии, производит различие в произведениях природы [...]. Правда, с выгодами жарких стран Грузия соединяет и невыгоды, им свойственные: она заключает многие болезни, от которых избавлены мы, обитатели севера; но мне кажется, что и здесь не трудно было бы предохранить себя от оных, имея те удобства для жизни, которыми пользуются европейцы. Конечно, действие воздуха и свойство вод имеют большое влияние на здоровье человека, особенно рожденного под другим небом, но предоставляя рассуждать о том людям более сведущим, я брошу только беглый взгляд на походную жизнь войск, здесь расположенных. Отряд идет в долине — зной тяготит его; входит в глубокое ущелье и раскаленные солнечными лучами камни пекут его: начинает подниматься на гору: несколько верст, длина оной и круты подъемы; трудно взбираться на нее и без малейшей ноши: тяжело дышет конь, взвозя легкого всадника, а солдат более двух пуд несет на себе и несколько раз случиться иному [54] взойти и опять спуститься, помогая обозу и другим тяжестям; вдруг солнце скрывается; пронзительный ветер дует с вершины; холодный дождь с градом не оставляет на нем сухой нитки и ночь застигает его в сем положении. Не выгоден ночлег в сильной дождь, под открытым небом, но не всегда бывают палатки, которые, по крайней мере, не всякую каплю допускают к нему и хотя несколько защищают от ветра. Всегда ли здоровье может устоять против столь быстрых перемен? Здесь же на одном переходе в горах часто встречаешь и прелестную весну, и палящее лето, и суровую осень. Это не Россия, где на утомительном марше, в дурную погоду, солдат поддерживается мыслию, что теплая изба ожидает его и он, обсушившись, согревшись, находит в крепком сне восстановление потерянных сил; а тут, необходимое усиление караулов лишает многих из; них сего спасительного лекарства; да и те, которые остаются свободными от службы, не много выигрывают: мокрота и ночной холод не допускают их вполне пользоваться сею выгодою. Попечительное правительство принимает все меры для доставления войскам возможных выгод: мясная порция, улучшая пищу, подкрепляет здоровье солдата; определена также винная порция, и крепкое сложение русское побеждает неудобства, а желания сразиться с врагом церкви и престола поддерживает силы его: каждый боится лазарета более пуль и ядер неприятельских; слабый борется с немощию своею, часто преодолевает оную, и больных не так много, как бы надобно было ожидать, соображая все обстоятельства.

Главному отряду назначено сборным местом укрепление Джелал-оглу, при переходе через реку Табеду ⁷, называемую русскими Каменною речкою, верстах в 6-ти от старой крепости Лори и в .105 от Тифлиса. Наш же полк получил повеление следовать с транспортом в авангарде, состоящий под начальством генерал-адъютанта Бенкендорфа-2, который содержит в блокаде кр. Эривань. Дорога, от Тифлиса в сию Крепость ведущая, отклоняется от течения Куры, оставляет в леве Казахскую и Барчалинскую дистанции, знойные поля Елисаветпольские и, проходя Бамбакскую дистанцию, заметно возвышается, переходит высокие хребты Агзебеюг, Безобдал и, поднявшись в Шурагельской дистанции на менее значительную гору Памбу, входит в Персидские владения.

Сие пространство принадлежит также к летним пребываниям; в апреле только распускаются леса, и чем выше расположены они,, тем позднее одеваются, — странно видеть нижнюю половину Безобдала украшенную зеленью и цветом, тогда как к вершине стоящие деревья покрываются листьями не прежде мая: непостоянство погоды может скоро повредить здоровье, если не соблюдать осторожности, всего нужнее соображать одежду свою с температурою воздуха [55] Здесь, до позднего лета, теплота атмосферы заключается более в лучах солнечных: среди жаркого дня, вдруг чувствуешь большую свежесть, когда солнце прячется за облако и часто делается довольно холодно если сгустившиеся тучи совсем закрывают оное и холод сей становится очень ощутителен тотчас по захождении солнца ночью же надобно тепло одеваться, чтоб не озябнут.

За Памбою лежит Баш-абаранская долина: возвышенности, юную ограничивающие, и убеленная всегдашним снегом вершина горы Алагеза ⁸ вызывают жителей знойной Эриванской равнины проводить тут лето, а тучные паствы доставляют стадам их обильное продовольствие, которого бы они не имели в таком избытке на местах постоянных жилищ своих. Здесь уже заметны следы древней Армении: признаки деревень, развалины храмов, монастыри доселе, щадимые временем, и между ими монастырь св. Георгия Победоносца, церковь св. Иоанна Предтечи, где хранятся мощи его, построенная в одно время с Эчмиадзином Григорием святителем Великой Армении, куда два раза в год стекаются толпы ар и даже магометан на поклонение (Мне сказывали, что и магометане во множестве собираются туда, но я не мог узнать причины, по которой они празднуют день сего христианского святого ⁹); все это невольно обращает мыс ли во времена протекшие. Должен ли человек роптать на не постоянство благ земных, если рассудить, каким переменам бывали подвержены судьбы огромных царств и величие народов, могущество которых изумляло вселенную.

В Судагентской долине, между промежутками ближних гор, открывается Арарат; далее, от Джангили, дорога идет по каменьям у подошвы горы Карни-ярех, потом спускается с возвышенности (Отсюда жар становится приметно сильнее, и в летнее время бывает несносен: раскаляющиеся камни еще более усиливают оный и нет ни малейшей тени, чтоб укрыться от него. — Хотя по сию сторону Тифлиса опять начинаются леса, пройдя сел. Шулаверы, но оные вновь исчезают за Безобдалом, только изредка попадаются взору, венчая вершины гор. Карни-ярех покрыт лесом, но оный далеко от дороги) по грунту бесплодному, поросшему колючками и мелким полыней, и входит в обширную равнину, на которой расположен Зчмиадзинской монастырь и близь оного еще три монастыря. Обработанные нивы, сады, окружающие монастыри и деревни, разбросанные вдали и по обеим сторонам р. Аракса являют приятное зрелище, Земля кажется неудобною; дожди летом редки, но трудолюбие побеждает неудобства: ручейки разведены по канавам и, орошая сады и поля, доставляют им плодородие. Надобно сказать, что во многих местах Персии ¹⁰ воды недостаточно, а всегдашние засухи делают ее [56] для всех драгоценною, а потому жители дорожат ею и научились пользоваться, устроивая водопроводы с таким искусством, о котором у нас не многие имеют понятие.

Эчмиадзин окружен четверостороннею стеною, сложенною из камней и глины, с башнями по углам и на боках; самая большая высота оной менее трех, самая меньшая — более двух сажень; толщина в основании имеет более двух аршин; в верху же оставлен ход для защищающихся и гребень, его прикрывающий, не толше аршина; в нем находятся бойницы для ружейной обороны; длина коротких боков слишком 90 саж., а длинных около 125-ти. Южный фас имеет входящий угол, близь которого находятся главные ворота, прикрытые траверзом. Другие монастыри укреплены еще слабее; подобным образом ограждены и наши древние обители. Известно, что таковые крепости не могут доставить большой защиты при нынешних способах войны, но достаточны для отражения набегов разбойничьих шаек, от которых здешние монахи не совершенно безопасны. Соседи их куртинцы, кочующие за Араксом, в окрестностях Арарата, переходят часто на сию сторону и во время нередких возмущений своих против Персии, вероятно, не оставили бы, в покое казнохранилище братии, еслиб не были взяты надлежащие простив того меры. Я не имел возможности осмотреть всего и самый Эчмиадзин видел мельком, а потому вместо подробного описания скажу только несколько слов о сем последнем. К сожалению., я не мог также собрать о нем никаких исторических сведений: знаю., что монастырь сей основан Григорием святителем Армении и царем Трдатом в 307-м году по Р. X. ¹¹ и, следовательно, существует 1520 лет, имеет несметные богатства, обращаемые частию на украшение ризницы и зданий, а частию на содержание монахов и плату персидскому правительству. Сардар (главнокомандующий) Эриванскои области, зная, что излишнее богатство может отвлечь мысли отшельников от предмета, которому они посвятили себя, печется о спасении душ их и изыскивает случаи отнимать у них повод к соблазну; но, несмотря на старания его, надобно думать, что у них хранится огромный капитал и множество драгоценностей. Здесь жили патриархи, главы армянской церкви, но последний из них ¹² перед началом нынешней войны ушел в Грузию и, поселясь там в одном из уединенных монастырей, ожидает окончания борьбы России с Персиею. Внутренность монастыря разделена строениями на несколько дворов, из которых некоторые определены для служб и разных хозяйственных принадлежностей; на главном же находится церковь о трех главах, с двумя колокольнями; от чего Эчмиадзин и называется по-татарски Учь-Килиса, или три церкви Древность сего храма вселяет почтение, а чудесный способ построения [57] изумляет взоры. Рассматривая памятники архитектуры древних, перестаешь, некоторым образом, удивляться, что всепожирающее время притупляет на них острие косы своей; но вместе с тем возрастает удивление к средствам, которые они употребляли на содержание их, так сказать, вечных зданий. Видишь, что ужасной величины камни возвышены один на другой, плотно прилажены один к другому и часто не находишь ни железа, ни извести; словом ничего такого, чтобы могло подкреплять и связывать их. Как же держатся они? Не берусь объяснять то, чего сам хорошо не знаю. Это искусство! Современники наши превзошли древних в некоторых науках и художествах, но... лучше поберегу для себя мое сравнение и обращусь к Эчмиадзинскому монастырю. Как жаль, что я не могу сообщить вам ясного о нем понятия и тем более жалею, что в нем есть много достопримечательного; но обстоятельства сильнее желаний наших: впрочем, может быть, я еще буду иметь случай удовольствовать любопытство наше. Внутренность церкви имеет некоторое сходство с древними храмами первопрестольной столицы русской: в ней 6 престолов; патриаршее место украшено черепахой и перламутром; живопись старинная; образа большие рисованы на холсте. Здесь хранятся: копие, коим воин иудейский поразил Иисуса Христа, распятого на кресте; кусок дерева от ковчега Ноева и покоятся мощи многих святых. В строениях сего же двора находится трапезная: узкая длинная комната, в коей стол и скамьи сделаны из больших каменных плит, гладко обточенных (этот стол, конечно, не требует частых починок). Покои патриарха, будучи в настоящем своем виде, могли давать понятие о вкусе персиян в убранстве жилищ: одна комната расписана яркими красками и против окон, на небольшом дворике, цветник. Строения монастырские почти везде в два этажа.

Верстах в 40, на другом берегу Аракса, возвышается Арарат, по-армянски Масис, а по-татарски Агри-даг именуемый. Сей стороны он кажется отдельным от других отраслей гор; на общей высоте, идущей к хребту Абал, или Алла-даг (Божия гора), воздвигаются две особые возвышенности, в некотором одна от другой расстоянии, имеющие сходство с сахарной головой; одна из них гораздо больше другой и называется большим, а меньшая — малым Араратом. Большой Арарат ближе к монастырю и от оконечности главной высоты простирается к нему обширная, отлогая покатость, в виде площади; вершина оного убелена всегдашним снегом. Думаю, что высота Арарата не сравнится с высотою главных гор Кавказа.

От монастыря к Эривани дорога лежит по той же равнине, почва земли без обрабатывания производит только мелкой полынь. От Эчмиадзина до крепости 16 1/2 верст и 132 1/2 до Джелал-оглу, откуда [58] прямо в Эривань есть дороги гораздо ближайшие, по оные пролегают чрез высокие горы и каменистые ущелья, а потому могут только служить для проезда верховых и прохода вьюков.

Под Эривань подступили мы 1 мая. Громогласное ура приветствовало нас, когда мы, пройдя церемониальным маршем мимо генер.-адъют. Бенкендорфа, равнялись с войсками его, выстроенными во фронт. Русские, как братья, обрадовались русским в стране неприязненной (авангард уже около месяца находился за границей и мы первые пришли к нему). Ура отгрянуло и в наших рядах, и сим военным кликом мы, гости Грузни, казалось, давали обет старым, обстреленным се защитникам, подражать примеру их испытанной храбрости. Между тем, с двух курганов, командующих укреплениями, и с форштата, занятого также нашими, летели гранаты в крепость, которая с своей стороны посылала к ним ядра и бомбы; но полет их был слишком высок и они разрывались далеко за батареями нашими или лопались в воздухе, тогда как наши выстрелы заставляли осажденных поднимать большой шум. На другой день в 12 часов полку нашему, баталиону Грузинского гренадерского и 5 орудиям приказано было подойти к большому кургану, лежащему на ю.-в. стороне крепости и называемому изменничьим бугром; мы проходили под выстрелами оной, но там все молчало. День был чрезвычайно жаркой; персидское солнце было уже очень чувствительно для нас, новичков; жажда измучила бы, еслиб в сии минуты каждый не забыл о себе: все ожидали, что, наконец, наступило время первой встречи с неприятелем и горели нетерпением испытать с ним силы свои. Парламентер поехал к воротам, и Бенкендорф ожидал его возвращения на кургане, куда он прибыл вместе с нами. К вечеру тучи стали собираться на небе; отдаленный гром, порывы ветра и изредка блеск молнии предвещали грозу. Крупный дождь прорывался из сгущающихся облаков; начинало смеркаться: белое знамя парламентера показалось на дороге; он подскакал к кургану, соскочил с лошади и подал бумагу Бенкендорфу. Орудия вперед, скомандовал сей, узнавши ответ, и артиллерия, под прикрытием гренадер, двинулась к форштату: им должно было проходить на близкой картечный выстрел от стены, по открытому месту, на которое наведено много пушек, и они рысью пробежали сие опасное пространство. Через несколько минут со всех батарей открылась пальба, из крепости отвечали на юную, но без малейшего вреда для наших. Темнота скоро прекратила канонаду и отряд возвратился в лагерь.

Авангард не возьмет Эривани: легкие орудия не могут разрушить стен, а без достаточного количества снарядов нельзя принудить [59] осажденных к сдаче; у Бенкендорфа же нет ни тяжелой артиллерии, ни запасного парка.

4-го числа до рассвета полк наш отправился обратно и 8-го остановился лагерем близь с. Гергер в 7-ми верстах от Джелал-оглу, где собирается уже главный отряд и все транспорты с продовольствием, которые один за другим будут отправляться к Эчмиадзину, куда мы опять выступили 15-го числа и оставя за собою трудный переход через гору Безобдал ожидаем теперь повеления для дальнейшего следования. Судя по всему скоро наступит время, которого ожидаю.

Что скажу о себе? Я терпеливо переношу невыгоды моего положения и надежда еще не оставляет меня. Думаю, что всего сильнее в человеке — надежда; чувства, понятия, способности, склонности часто изменяют ему; надежда едва ли когда оставляет его совершенно. Спокойствие души моей ничем не нарушается, а известие о людях, мне драгоценных, возвратило спокойствие и сердцу. Я желал и вместе боялся получить от них письма; но, слава богу, все кончилось не так дурно, как бы могло быть; а время и вера в провидение довершат остальное. Боже! подкрепи и сохрани их.

20 июня. Г. Эривань

3 нюня мы выступили из Амамлов; на другой день транспорт переправился через гору Памбу, при спуске с которой обогнал нас главный отряд, состоящий под личным предводительством главнокомандующего, генерала Паскевича. Простояв потом несколько дней в Судагенте, пустились далее и 15-го числа подошли к Эривани. Нашему полку приказано сменить храбрых ширванцев и в продолжение ночи все посты, стрелки и секреты разведены по местам.

Крепость расположена между горами, почти со всех сторон господствующими над нею; от равнины же находятся два кургана, тоже ею командующие: из них ближайший к крепости называется Ираклиевым, другой Изменничьим и Змеиным. Кажется, в окрестности нельзя было для построения крепости выбрать место невыгоднее того, на котором стоит Эривань. Фигура ее изображает род квадрата, неправильно начерченного; западный бок висит над утесом Занги и составлен из ломаных линий, образуемых изгибами реки, которая со скалистыми берегами своими представляет естественный непроходимый ров, а за нею стелются сады (Между ими, первое мосто занимает сад сардара, одна половина оного наполнена различными плодовыми деревьями, а другая разбита на правильные широкие аллеи, обсаженные тополями; куртины же заняты виноградом. В саду находится беседка, большая комната украшена картинами и портретами, сделанными в стенах и куполе: картины дурной работы, то бордюр раскрашен прелестно, синею и пунцовею красками с золотом, бассейн и фонтан сделаны из мрамора. Беседка и украшения много повреждены я не видел ее сам и по слухам рассказываю об ней). Из траншеи, там устроенной, цепь 40-го егерского полка мешает жителям сходить к [60] реке, к коей они спускаются под защитою прикрытого пути, исходящего из рва от юго-западной башни; в воде же они нуждаются с тех лор, как испорчены каналы, проведенные в крепость. Северный фас прилегает на ружейный выстрел к форштату; восточный — к садам, занимаемым Крымским пех. полком; но с южной стороны осажденные имеют несколько более свободы и выходят та стену погребать умерших своих и выгоняют скот на паству, не слишком опасаясь стрелков наших; картечными же выстрелами их только изредка пугают. Без сомнения, при настоящей осаде их совершенно сожмут и тогда-то посмотрим, долго ли выдержат они? Сии последние три бока, составлены из дугообразных линий; среднине северного и южного прикрыты люнетами, а восточного выдается несколько вперед, образуя род прямоугольной башни, коей фронт несравненно длиннее фланков. Длина каждого фаса крепости менее 250 саж., ров и гласис окружают оную; о ширине и глубине рва ничего не знаю; по говорят, что некоторые части оного напускаются водою: стена построена из глинистой земли с камнем и потому не легко будет разрушить ее от выстрелов; высота оной более 5 1/2 саж. За сею стеною видна другая, выше первой и обе имеют на каждой стороне по несколько башен, большею частию круглых.

Не могу ручаться за верность моего описания и особенно за точность измерений потому, что я издали осматривал крепость и по глазомеру сужу обо всем, впрочем, надеюсь, что большой разницы не будет. Внутри укреплений видны две мечети, и много других строений: дом сардара, гарем его, а также и частных люден дома составляют западный фас, который не имеет другой стены.

Форштат, или, лучше, город Эривань, лежит по скату гор. примыкая западною стороною к Занге. Улицы, или, правильнее, переулки, узкие, кривые; местами есть тротуары, но огромные камни лежат на средние и незаметно следов устройства; высокие стены останавливают взоры и напрасно любопытные искали бы в окнах прелестных глазок — почти все дома выстроены на дворах, внутренность коих лучше улиц, от того, что каждый, по возможности, заботится о себе, а никто не печется обо всех. Разумеется архитектура персиян далеко отстала от нашей, но лучшие строения и украшения оных имеют в своем роде свое хорошее. Небольшая дверь с улицы ведет через нижний этаж, в котором размещены конюшни и [61] т. п. на четвероугольный дворик, обнесенный строением, тут находится бассейн, или устроен фонтан и разведены цветники. Чем богаче и пышнее хозяин, тем более таковых отделений. Взойдя на несколько ступенек, вы в коридоре и по обеим сторонам комнаты, из которых немногие имеют между собою прямое сообщение и почти каждая свой особенный выход в сени. Парадные покои хорошо выштукарены, попадаются раскрашенные бордюры и лепная работа на карнизах, а резьба на дереве украшает внешнюю сторону окон... В трех стенах комнаты делаются двери, камин, впадины, для помещения разных вещей, а сторона от дворика оставляется для света и воздуха. Иногда одна подъемная рама (разделенная на небольшие четвероугольники, в которых вставляются стекла разных цветов) занимает всю стену; иногда делают род итальянских окон; иногда же вся сторона сия оставляется совсем открытою и холстинные навесы на блоках растягиваются к бассейну и, не заслоняя ветра, защищают от солнца. Рядом с сею приемною видите другую, как будто, недоделанную; стены вымазаны неровно серой глиной с соломою и ни малейшего украшения, даже свет входит в отверстие, сделанное в потолке: все дурно и бедно, тут же дверь в кухню и другие рабочие комнаты — и это, конечно не то приятное разнообразие, которым умеют нравится искусные строители. Женщинам отводятся самые отдаленные покои и на оные кажется не обращают большого внимания при отделке домов; надобно думать, что они сами убирают разными материями и собственным рукодельем жилища свои, которые без того нисколько не похожи на будуары граций. Крыша насыпается землею, и на ровную поверхность ее, изнеженный хозяин выходит в приятную погоду любоваться зрелищем окрестностей, из которых многие сим только образом и знакомы ему: персияне не охотники до прогулок; сидячая, бездейственная жизнь всего дороже для расслабленного азиатца и только необходимость может победить лень его, усиливаемую неизбежным влиянием климата знойного. Пол вообще везде земляной и ковры заменяют паркет: большой ковер растилается посредине, а около стен кладутся узкие, длинные войлоки из верблюжьей шерсти; о достоинстве персидских ковров говорить нечего — оно всем известно. Без сомнения не все дома расположением походят на сие описание, но и различие их не слишком велико. Встречаются также строения не обнесенные стенами, но, по-видимому, оные принадлежат людям недостаточным, которые, не имея средств содержать гарем, менее терзаются ревностию и не столько нуждаются в мерах осторожности, ею изобретаемых. Природа извлекает из собственных чувств человека наказание тому кто, думая увеличить свои наслаждения, преступает ее законы. Огромный каравансарай (гостиный двор) со [62] множеством лавок показывает обширность торговли эриванской, но не шум торгующих раздается теперь в опустевших сводах его. B магометанском монастыре заслуживают внимание пространная мечеть и высокий минарет, на который взобравшись по узкой, крутой Лестнице можно видеть все укрепления и даже внутренность оных. Мечеть составляет один бок монастырского четвероугольника, коего три прочие стороны занимаются жильями; посреди двора большой водоем обсажен прекрасными ветвистыми деревьями. Впоследствии я надеюсь распространить мое описание и подробнее все рассмотреть; теперь же прибавлю только, что есть много домов по здешнему хороших и амфитеатральное их положение довольно красиво.

Между строениями разведены сады, которые, разнообразя общий взгляд на город, очищают несколько воздух, заражаемый, при тесноте зданий, неопрятностию обывателей: смородина, крыжовник, вишни, сливы, яблоки, шелковица, виноград, персики, абрикосы и другие плодовитые деревья наполняют оные; различные цветы служат им украшением и силою запаха побеждают сгущение атмосферы: мы застали уже последние остатки и ничем не наслаждались, ничем не пользовались. Мне случилось найти одну розу-сиротку, но и сия красавица садов, сия прелестная любовница соловья (если верить словам Хафиса и других персидских стихотворцев) не имела ни блеска, ни запаха, которым отличаются розы Востока. Может быть, она увядала, тоскуя о любезном своем, изгнанном беспрестанною стрельбою, быть может причиною ее томления, было забитие водопроводов, идущих в крепость, из которых проведенные ручейки спешили прежде орошать растения, им порученные, и тем спасали их от жажды, во время продолжительных засух. Та, или другая причина преждевременной смерти розы, но вся война погубила ее. Но одне ли розы страдают от войны? И величественный дуб, сраженный, летит в отверстую бездну и сила его не спасает. Не только нежность и красота, но и крепость с могуществом платят неизбежную дань Беллоне жестокой. Во время борьбы народной лишь тот может надеяться выиграть, кто сам не боится потерь.

18 июля. Лагерь при ур. Джангили

Первый батальон нашего полка, занимая г. Эривань, размещался в магометанском монастыре, каравансарае и нескольких домах; второй же — большею частию, в балаганах, не за недостатком квартир, но по военным соображениям. Расположение наше [63] было выгодно во всех отношениях: строения прикрывали взаимное сообщение наше, защищали секреты и стрелков, которые наблюдали движения неприятеля и, заметивши слишком отважных, выстрелами напоминали им об опасности и тем стесняли выход их в поле: некоторые даже кровию заплатили за свою смелость, тогда как пули осажденных свистали чрез ограды над головами нашими, без малейшего вреда. Надобно, однако, отдать справедливость ловкости персиян в ружейной стрельбе: они часто удивляли нас меткостию своею и хотя пробили только одну шапку на солдате и одного ранили из всего отряда, но многие случаи показывали, что тем не кончилось бы, если бы мы не были так хорошо закрыты. Случались нередко перестрелки и с секретами их в тех местах, где оные могли выходить за укрепления, но и перестрелки сии оканчивались без урона. Ночью заметна была большая осторожность со стороны осажденных: несколько раз с. факелами обходил дозор по стенам; сверх того, бросались в ров и на гласис зажженные пламенники и отблеск разливался далеко по форштату.

Команды наши ходили в окрестности косить траву и пшеницу, которую мололи ручными жерновами; за неимением же лесу вынуждены были на дрова выламывать дерево из строений и от того в продолжение двухмесячной блокады почти все ближайшие дома к занимаемым постоем потерпели разорение, а также пострадали и многие деревья в садах; но когда война не влечет за собою разрушений? Видя, что стеснение, в котором содержатся осажденные, причиняет между ими значительную смертность, (они по десяти и более умерших выносили ежедневно на кладбище), нельзя было не думать, что крепость немедленно сдастся, как скоро действия осадных орудий убедят Сардара, что решительно предположено взять Эривань, что прежнею неприступностию своею она единственно обязана благоприятным для нее обстоятельствам, но что ныне настал час ее и ему не удастся более торжествовать отступление русских от твердынь ее. Бог судил иначе.

Видали ли вы, как умирающий борется с смертию? Смотрите на отчаяние семейства его: оно потеряло последнюю надежду. Вдруг искра жизни затлелась в больном и оживились радостию сердца друзей его; но обманчивы их ожидания: это была последняя вспышка догорающей лампады, после которой наступает совершенная темнота; страждущий не существует более — и луч мелькнувшей отрады усилил только горесть сетующих. Человек всегда охотнее верит мечтам, для него лестным, нежели истине неприятной. Так и наше отступление от Эриваии поманило жителей ее мгновенным веселием и тем чувствительнее будет для них невозможность противустоять оружию русских. Но что заставило нас, [64] снять блокаду? Мы не нуждались в продовольствии; неприятель не сделал ни одной вылазки и видимая слабость гарнизона вселила такую отважность в наших, что самый робкий из рекрут был твердо уверен, что сражение есть уже победа для нас и каждый с нетерпением ожидал осадной артиллерии, необходимой для покорения крепости и неприбытие которой останавливало дальнейшие предприятия наши.

Квартиры наши были удобны, и только мухи и злая мошка ужасно беспокоили пас, но еще не было заметно вредного на здоровье влияния жара: так продолжалось четыре дня; между тем главнокомандующий с своим отрядом пошел к г. Нахичевани. Вдруг солнце персидское, воздух, вода, вооружились против нас — и открылись болезни. В день более 10 чел. из роты поступало в лазарет; желчная горячка начинала свирепствовать и 21-го числа получено повеление: ночью оставить форштат и все занимаемые места, а на другой день весь отряд отошел к Эчмиадзину. Отступление произведено беспрепятственно, а только издали заметно было, как осажденные кучами стремились на высоты, чтоб видеть радостное для них событие. Они, кажется, не верили глазам своим и подозревая военную хитрость со стороны нашей, боялись слишком дорого заплатить за минутную свободу свою. 23-го отошли мы верст 5 далее и, перейдя через р. Абарань, расположились лагерем на правом берегу оной. Место сие было выгоднее того, на котором останавливались мы близь стен монастырских. Наконец, 30 июня пустились к горам по той же дороге, по которой шли из Грузии и 1 июля не доходя верст 10 до Судагента стали при ур. Джангили, на левом берегу упомянутой же речки Абарани.

10 августа

Хотите ли знать о тысяче одной перемене в воздухе, которым подвергался я нынешнее лето? Театром наших наблюдений будет пространство от Джелал-оглу до Эривани, заключающее 149 верст. Вспомните, что из похода к авангарду полк наш возвратился 8 мая в Гергеры и тут погода установилась теплая; даже на Безобдале стояло хорошее время и весенние дожди оживляли растения; когда [65] же пришлось нам вторично подниматься на сию гору с транспортом, то прекрасное утро превратилось в дождливый день. Сильнее и сильнее лился дождь; крупный град простучал головы и, завернувши носы, карабкались мы на возвышенность; но на беду, не от нас зависело ускорение марша: глинистый грунт первых подъемов растворился и в целый день только часть обоза взобралась версты три, остальная же не прошла и того. Резкий ветер пронизывал насквозь мокрых и очень жались от холода несчастные, который был постелей — мох лесной, а свод небесный — кровлей. На третий день только все повозки перебрались через гору, а на четвертый прибыли в с. Амамлы, до которых от Бергер считается менее 30 верст. Тут опять было хорошо, точно так же, как и у вас бывает в исходе мая, только ночи здесь свежее несколько. Поднимаясь на Памбу и, будучи окружены высокими горами, мы в продолжение дня, чувствовали несколько раз перемену в температуре, смотря потому, ярко ли сияло солнце, или пряталось за облака; а об вечерах и говорить нечего: нельзя было забыть, что мы не на равнине. В Баш-абаранской долине опять хорошо, и потом прибыли в Судагент. Это был уже июнь месяц, но жара не начиналась еще; а по вечерам и теплее одежда была не лишнею. Первый несносно жаркий день встретил нас, когда, обойдя гору Карниярех, взошли на каменистую дорогу, о которой я говорил, и открылась вдали Эчмиадзинская равнина. Переход был невелик, но я жестоко изнурился, голова и внутренний жар сильно мучили меня, а к ночи ужасная боль, разлившаяся по всему телу, показала, что желчная горячка и меня посетить намерена. Всю ночь страдал я; но к счастию, тут же сделался перелом и на другой день я чувствовал только небольшую слабость. Знойный день, на дневке под Эчмиадзином, не имел дурного влияния на мое здоровье, а выгодная квартира в Эривани подавала надежду на скорое поправление; но слабость моя опять увеличилась, когда мы вышли в лагерь близь монастыря. Жестокая жажда томила меня и должно было противиться ей, чтоб утолением не привлечь болезни. В это время мне часто представлялось, и я понял мучительное положение крестоносцев, которые среди палящего лета, терзались жаждою и, находя только следы иссякших ручейков, не имели капли воды для освежения запекшихся уст своих. Хотя настоящее положение мое не совершенно пиитическое, но здесь, поневоле иногда ударишься в поэзию: пожалуйста, не браните меня за эти выходки.

Сильные ветры, иногда периодические, иногда изменяющиеся, почти ежедневно нам сопутствуют; они обыкновенно начинаются после полудня и, дуя с различным усилием, бывают более или менее продолжительны; но нигде не были они так несносны, как на [66] спуске к монастырю, и вообще в Эриванской равнине, где по качеству грунта, поднимается ужасная пыль — свету божия не видно; но ветры сии не прохлаждают атмосферы, даже ночи, вопреки свойству жарких стран, были длины, Зной, продолжаясь почти полсуток, разливал трепещущую мглу в воздухе и тускло виделись отдаленные предметы; самый Арарат, при безоблачном небе скрывался как бы в тумане. Какая-то тяжесть давила человека; никто не-наслаждался полным здоровьем и во всем отряде едва ли найдется десять таких, которые бы могли похвалиться, что от прибытий к. Эривани до сего времени не чувствовали никакой болезни. Не легко представить, как тяжел для нас здешний климат и с какими трудностями и невыгодами сопряжены здешние походы и в особенности теперешняя война.

Какое удовольствие ощущал я по прибытии сюда. Все меня окружающее имело надлежащий цвет свой: и блестящая лазурь неба, и ясность окрестностей, и чистота воздуха и прохлада — все обещало мне совершенное выздоровление; так и случилось — я скоро оправился. Весь июль мы не чувствовали больших жаров, но с началом августа оные приметно усилились; впрочем, дожди вовсе время освежают атмосферу; сильные ветры редки; вечера хороши; ночи иногда теплые, но не душные, чаще свежие, а несколько ночей было довольно холодных и даже замечены утренние морозы. Число больных значительно уменьшилось; однако, надобно думать, что вода здешняя тяжела для употребления и вообще место сие кажется прекрасным только в сравнении с Эриванским; но далека отстает от мест истинно здоровых: видно, таких и не много в здешнем крае. Трудно поверить, как всякая малость в этом климате действует на здоровье и какую осторожность соблюдать должно для сохранения оного. Безделица, которая бы нисколько не расстроила в России, причиняет здесь вред: заболеть очень легко, но выздоровление идет чрезвычайно медленно.

На запад от лагеря нашего, возвышается гора Алла-гез («Алла-гез» на турецком языке значит «Божий глаз») у вершины коего, в нескольких лощинах и до сего времени держится снег; от подошвы его простирается довольно пространная равнина до р. Абарани, имеющий высокие, каменисто-обрывистые берега. На левой стороне речки, лежит дорога наша к Эчмиадзииу (до которою отсюда слишком 35 верст) и поднимается гора Карии-ярех, на скате которой растет мелкий лес. С севера гора Сачлы, из которой вытекает небольшая речка сего же имени, тут же впадающая в Абарань; берега оной при впадении также высоки и круты, как: [67] сей последний и соединение сих двух речек делает фронт наш неприступным. В близком расстоянии от лагеря видны развалины старого селения Сачлы, мимо коего идет прямая, вьючная дорога на Эривань (не более 35 верст), неудобная для прохода артиллерии и тяжестей. Вдали на с.-з. виден вход на Судагентскую долину, образуемый сближением гор, в этом месте разделяемых только протоком речки.

Вот коротенький взгляд (самому мне наскучивший) на воздух, воду и землю, которыми я дышал, пользовался и проходил. Я не хотел надоедать вам метеорологическими наблюдениями и топографическими описаниями, а желал сказать, где я был и что было со мною. Кажется, скоро начнутся решительные военные действия. Что тогда будет — не знаю; но я желал бы, чтоб закат солнца догонял восхождение и восхождение мигом следовало за закатом, до тех шор, пока не возвратится ко мне прежнее счастие. Тогда, дорожа каждою минутою, скажу я: стой солнце. Если же мне определено не видать людей для меня драгоценных и которым я тоже дорог, то чем скорее досигну я вечной квартиры, тем лучше

Больше счастливый боится,
Чем несчастный — умереть.

В августе прошлого года дело мое уже приняло дурной оборот и после того, какое множество случаев имел я хорошо узнать себя во многих отношениях; не удалось, однако, настоящим образом испытать, сохраню ли присутствие духа, когда со всех сторон засвистят мимо меня пули, начнут валиться раненые и когда придется лицом к лицу столкнуться с смертию. До сих пор я не имел причины быть недоволен собою, но это, может быть, от того, что не видал еще настоящей опасности. Если б я совершенно был лишен надежды, то нетрудно было бы не дорожить жизнию и, может быть, я бы радовался даже, если б нашел свое; но теперь желал бы очень уцелеть, если не для себя, то для других. Впрочем, для всякого человека не смерть ужасна, но мучения, ей предшествующие, а я тем более боюсь их, что физические силы мои едва ли позволят терпеливо переносить операции медиков и я охотнее соглашусь подвернуться под ядро, так, чтоб не успеть и ахнуть, нежели заводить короткое знакомство с их ножами. Не в гнев Ивану Яковлевичу Руссо, которой утверждает, что душевные болезни труднее переносятся, я скажу, что в отношении к исцелению немощей я надеюсь, с своею душою скорее сладить, нежели с телом. Не от того ли, что это лечение зависит более от меня, нежели от других, и что при юном нужна не помощь, а иногда только содействие посторонних? [68]

14 августа

Спустившись с Безобдала, дорога уже небезопасна: шайки разбойников убегая встречи с войсками, наскакивают на провожающих в малом количестве и несколько маркитантов пострадали за то, что решились ездить одни. На Баш-абаране бродят толпы куртинцев, но и эти не осмеливались там нападать на транспорты, следующие с прикрытием, а один раз даже, разграбили и перебили грузин, возвращающихся из Эчмиадзина, и с тех пор ни кто не пускается на авось, а ожидают отправления военных команд.

От теперешнего лагеря нашего до равнины Эчмиадзииской нет ни малейшего ручейка и хотя дорога идет близь р. Абарани, но каменистые берега оной так высоки и обрывисты, что с большим затруднением, и то не везде, можно спуститься вниз, а в камнях скрываются иногда засады, с которыми случались незначительные перестрелки. Дома, говорят, стены помогают, а потому и наши противники, находясь ближе к домам своим, оказывают более смелости и осмелились даже на этом переходе сделать нападение на роту, следующую с провиантом, но проба была неудачна.

Для защиты монастыря и больных, в оном находящихся, оставлены там 5 легких орудий и баталион пехоты, которой через несколько дней сменяют, дабы не изнурять люден, долго держа их в таком месте, где жар несравненно сильнее здешнего, а пользуясь такими переходами баталионов, перевозят в Эчмиадзин сено, для продовольствия лошадей при будущей осаде, а оттуда доставляют выздоравливающих. Транспорты сии составляются повозок из 150 растягиваясь по неудобной дороге, разделяют силы защищающих. 31 июля баталион выступил из монастыря и переночевал верстах в 15, на другой день с рассветом пустился далее. При подъеме на первое возвышение замечены в тылу, на другой стороне реки, по дороге от Сардарь-Абада, густые колонны пехоты, а в то же время казаки дали знать, что с правой стороны, от Эривани показывается значительное количество конницы. Приготовясь к надлежащему отпору, баталион продолжал следование. В скором времени куртинцы усеяли окрестные высоты и, обозрев положение, с криком понеслись на ариергард и цепь стрелков, рассыпанную по всему протяжению [69] правого фаса, по встреченные сильным ружейным огнем., удержали стремление свое и отдалились к возвышенностям. Беспрестанно возобновляли они нападения свои и беспрестанно были отражаемы. Быстро и решительно пользовались местностию стрелки наши: смело и хладнокровно поджидали они наездников на самый верный выстрел и долго ниспровергали намерение их явиться впереди и замедлить ход наших; отдалившиеся горы представили наконец куртинцам возможность, обскакавши вне выстрелов, стать на пути наших; но и сие движение не увенчалось ожидаемым успехом: авангард отбрасывал их далее и далее, по мере приближения своего, а равно и покушения кидавшихся на левый фас обоза были также неудачны.

Между тем, пехота неприятельская настигала нашим, а подоспевшие уже 4 орудия, устрашаемые удачным действием артиллерии нашей. не приближаясь л а картечный выстрел, действовали ядрами, из которых многие падали среди обоза; не соблюдал в оном порядок, баталион продолжал итти под пушенными выстрелами и ведя беспрерывную перестрелку с кавалерией, до того места, где гора Карни-ярех мысом примыкает к дороге. Тут куртинцы прекратили атаки, продолжавшиеся от 5-ти часов утра до 11-ти и потянулись к пехоте своей, которая, зажегши степь, свернула к селению, на берегу Абарани лежащему.

Полагая самым меньшим числом персиян было до 4-х тысяч: наших же действовало оружием менее 550 чел. У нас ранено два рядовых и один получил легкую контузию от ядра; со стороны же неприятельской урон можно полагать до 50 чел.

Офицеры и солдаты действовали прекрасно. Севастопольского полка священник Тимофей Мокрицкий, находившийся в сем деле, резъезжал в цепи стрелков и увещаниями, а более примером своим поддерживал мужество воинов; но, рассматривая обстоятельства сего дела, нельзя не заметить, что баталион сохранением своим, более всего, обязан мужеству и похвальным распоряжением командующего оным майора Дрешериа,

После того мы узнали, что в окрестности Эчмиадзина прибыл наследиях персидского престола Аббас-Мирза с многочисленною, армиею и с тех лор, ежедневно видим зарево и пламя от сжигаемой травы; дым стелется по горам и даже ощутителен в нашем лагере. Колонны персиян бродят под Алагезом и 10-го сего месяца толпы кавалерии явились верстах в 3-х от нас, на противоположном берегу реки. Казаки понеслись к ним и хотя в непродолжительной схватке убили у них несколько человек и в том числе одного куртинца, владетеля трех деревень, но они все еще держались. Когда же показалась пехота наша, то храбрость наездников остыла и они. [70] начали отступать. Проводя их несколько верст, возвратились обратно, потому что каменистая дорога воспрепятствовала дальнейшему ходу артиллерии, без которой нельзя было сделать нападения на огромный лагерь их, расположенный близь с. Ушагаиа, на правой стороне р. Абарани, имеющей в сем месте берега отлогие, представляющие удобную переправу на нашу эчмиадзинскую дорогу; воспользовавшись сим случаем, генер. Красовский подошел с пехотою ближе и осматривал неприятельский лагерь.

Вчера с восходом солнца замечено, что неприятель окружил и намеревался сделать нападение со всех сторон на лагерь; но готовность наша разрушила замысловатые его предположения, а несколько пушечных выстрелов, рассеяли лихих всадников азиатских. В это же время персияне думали остановить две роты е орудием, провожавшие Тифлисского военного губернатора, генерал-адъютанта Сипягина, едущего в наш отряд; но и там их не хуже приняли и принудили праворнее убираться в горы. После обеда генерал Красовский с двумя баталионами и частию артиллерии разогнал толпы, оставшиеся в виду лагеря. Впрочем, этот день стоил нам нескольких казаков. Сегодня они тоже гуляют по возвышенностям, по смелость их и проворство коней уже известны: за ними не утопишься... Дня через четыре должна притти осадная артиллерия и скоро они должны будут на что-нибудь решиться. Посмотрим, что тогда предпримут.

Август. Мон. Эчмиадзин

В последние дни пребывания в Джангили почти ежедневно видели на противном берегу реки толпы неприятелей: отважнейшие из них в малом числе подъезжали довольно близко к передовым постам нашим, заманивая казаков на засады, скрываемые в лощинах. Вообще заметно было сильно желание их вступить в сражение, но не доставало мужества решительно напасть, и подвиги сих удальцов окончились тем, что они наконец и тут зажгли траву; однако задымить нас не удалось им — ветер был противной; ночью же огонь, перебегая по сухой траве, представлял прекрасное освещение, напоминавшее... Опять за воспоминания! Отделаюсь ли я когда-нибудь от этих воспоминаний? Может быть, легче было бы жить на свете, если б вместе с несчастней приходило и совершенное забвение минувшего. Как жаль, что история Астельфа не повторяется в существенном мире!

16-го числа, 1-й баталион нашего полка (Второй баталион с последних чисел июля находился в монастыре для караула и выдерживал атаку персиян, пробовавших взять Эчмиадзин), один бат. Крымского [71] 40-й егерский полк, сот 5-ть казаков, 4 орудия батарейной роты, 6 легкой и 2 казачьей артиллерии, так, что весь отряд составлял тысячи три, — вышли из лагеря к Эчмиадзину и остановились ночевать, не доходя до с. Аштарак. На другой день с рассветом пошли далее и, поровнявшись с упомянутым селением, увидели значительное количество куртинцев; но цель наша была доставить помощь и продовольствие в монастырь, а обозы, связывая движение, не позволяли гоняться за неприятелем, и он оставлен в покое. Взойдя на высоты, откуда открываются отлогие берега Абарани, O которых я говорил прежде, можно было обозреть положение персиян: высокий курган, стоящий за рекою близь сел. Ушагана и командующий дорогою на довольное расстояние, был покрыт палатками их; на оном и по берегу устроены каменные завалы; а несколько далее к садам Кизиль-тамура виднелся главный лагерь. Противники были уже на нашей стороне и, пользуясь волнистым местоположением, прикрывались высотами, по которым рассыпались. Прежде всего показались кавалерия на правом фланге нашем, фалконеты на верблюдах взвезены на возвышенность и после небольшой ружейной перестрелки открыли огонь по транспорту нашему и колоннам, оный прикрывающим. Действие казачьих орудий не могло сбить их с выгодной позиции. Стрелкам 40-го егерского полка приказано исполнить сие. Ура, крикнули они, бегом пустились на довольно значительную крутизну — и снялась батарея, и рассыпалось прикрытие, и наши овладели местам.

Далеко впереди перебиралась конница через дорогу с правого на левый бок наш и, кажется, почитала себя безопасною; но батарейные достали их: быстрота заменила медленность; каждый в резвости коня искал опасения; однако некоторые вернулись, желая подобрать тела друзей и товарищей, перенесенных уже на крыльях смерти в жилище гурий. До сих пор все похоже было на шутку, но движения войск неприятельских показывали, что скоро наступят минуты, серьезные для обеих сторон. Спешенные всадники: занимали боковые высоты; конница располагалась за скатами оных и по лощинам, к реке идущим; часть артиллерии свезена к переправе, а на возвышенностях, чрез которые лежал путь лам, стояли три линии пехоты. Несоразмерность сил была так велика, что нам, совершенно окруженным оставалось последнее отчаянное средство пробивать себе дорогу. Обоз наш протягивался версты на 1 1/2, а разделяя силы наши, чрезвычайно ослаблял оные; сильный пушечный огонь начался, когда мы пошли мимо кургана: ядры, гранаты (и даже несколько бомб) полетели на нас. Часть выстрелов [72] была направлена на стрелков, другая на колонны, а Возвышенность батарей спасала оную от нашей артиллерии. Церемониальный марш этот был довольно тяжел, но обозревая окрестности и соображая оные с положением неприятеля, надобно было ожидать, что впереди будет еще невыгоднее. Об маневрах нельзя было и думать; огромные камни, ужасные спуски не позволяли свернуть с дороги, которая сама по себе и в свободное время с трудом проходима. Всякой видел это: видел также, какое оружие нужно употребить, чтоб сбить многочисленной строй пехоты, пас ожидающей, — и на походе прикреплял оное к ружью своему. Не помог персиянам отлично поддерживаемый ими батал. огонь; пуля дура, штык молодец — и дорога наша. Собрались расстроенные ряды противников, надвинули уже на ариергард наш и заднюю часть стрелков правой цепи, а всадники-кинулись на стрелков левой стороны; артиллерия же располагалась так, что несколько орудий, действовали по протяжению стрелковых цепей, а несколько по обозу и колоннам, рикошеты продольных выстрелов сих, повторяемых с чрезвычайною скоростию, падали даже впереди всего отряда, а картечь и град пуль осыпали охраняющих хвост оного. Сначала довольно долго были видны войска неприятельские, ожидавшие лас: на вершинах, в стороне от дороги; далее конные толпы стали обгонять нас и, спешиваясь, производили ружейную пальбу; сарвазы же (арвазами называются солдаты регулярной пехоты) и конница продолжали нападения свои. Запальчивы были натиски их; батальный огонь не удерживал стремления; даже рассыпаемые картечными выстрелами, они вновь устраивались и егеря более 10 раз принуждены были опрокидывать их холодным оружием. Жестокая борьба сия длилась уже часов восемь; солдаты наши, изнуренные зноем и еще более жаждою, приметно ослабевали; не было ни капли воды, чтоб оживить несколько силы. Растягивающийся обоз, ломающиеся и подбиваемые повозки до чрезвычайности замедляли шествие. В ариергарде начинал сказываться недостаток в патронах и 40-й полк сменен баталионом Крымского и двумя ротами 39-го егерского, подходя к речке в равнину, стрелкам приказано соединиться с колоннами, но утомленные не могли оторваться от воды. Тут надобно было ожидать, что неприятель, которого усилия верстах на 12 были безуспешны, попробует ударить в последний раз с новым остервенением — так и случилось. Из садов монастыря Рипсимы показалась конница; люди свежие бросались на едва движущихся — и началась сеча. Здесь, на трех верстах мы потеряли гораздо более, нежели в продолжение всего дела, где горсть русских в течение 10-ти часов удерживала более [73] 10 т[ысяч] регулярной пехоты и тысяч 16 куртинцев при 25 орудиях.

Думаю, что ужасное сражение это кончилось бы с меньшим несравненно уроном, если б в последнем напоре не прекратились действия нашей артиллерии, у которой не осталось ни одного картечного выстрела, и из монастыря ранее выслали небольшое подкрепление, которое опоздало несколько.

Надобно сказать, что 17 августа есть день славы 40-го полка. Нельзя довольно похвалить мужество начальников и храбрость нижних чинов. Персияне в сем деле потеряли убитыми и ранеными более 3 т[ысяч] и несколько знатных чиновников (Известия о потере персиян собраны армянами, которых архиерей здешний Нарцес посылал в разные места, и подтверждены впоследствии русскими выбежавшими из Эривани), с нашей же стороны ранено более 300 ряд[овых].

Генерал Красовский получил сильную контузию в руку с повреждением кости. До сих пор я душою уважал его, как благодетеля своего; здесь удивлялся ему, как воину. Сраженные! Мир праху вашему ¹³

1 -го сентября.

Персияне приучили меня не уважать их. Видя, что нерешительность не позволяет им пользоваться самими первыми правилами, военной науки, теми правилами, которые даже не требуют учения, а указываются простым смыслом, я не мог получить выгодного мнения ни о духе их, ни о военных познаниях и сие неуважение к нравственным качествам довело до того, что известное искусство их в обращении с оружием не казалось мне страшным. Знаю, что не нужно иметь военного гения Наполеона, чтоб метко стрелять из ружья и что пуля самого величайшего невежды столь же смертоносна, как пуля образованнейшего человека, а железо в руках варвара еще ужаснее; несмотря на сие, ни намерения их, ни покушения не вселяли в меня робости. Правда, я никогда не замечал в себе той несчастной боязливости, которая, преждевременно увеличивая безделицы, заставляет трепетать при одном помышлении о возможности погибнуть; но не знал, до какой степени удержится мое хладнокровие, и тем более желал видеть себя в минуты настоящей опасности. Рассмотрим, какие чувства наполняли душу мою в сражении 17 августа. [74]

Не имея верных сведений ни о числе неприятеля, ни о положении его, я не ожидал, чтобы могло произойти что-нибудь важное между нами, но, осмотревши приготовления его и боевой порядок, увидел, что нам нелегко будет отделаться и даже питать надежду на избавление можно было потому только, что персияне предстояли мам, а не европейские войска, которые без сомнения не пропустили бы возможности живьем забрать всех. Нас встретили пулями: близко летели оне, но не слишком часто и еще нечего было пугаться; страшный гром артиллерии с кургана показал, что игра сия невыгодно кончится для многих и вместе с тем пробудил во мне не боязнь, но желание уцелеть. Опасаясь тяжелых ран более смерти, я думал прежде, что гул ядра не должен быть так неприятен, как жалобный напев пули, потому именно, что первое чаще вырывает жизнь без мучений; однако оказалось противное: о пулях и забыл я, когда зашептали бомбы, захлопали гранаты и зашумели ядры. Впрочем, смело скажу, что я был очень покоен; сердце нисколько не билось сильнее; я не кланялся сим посланникам разрушения, зная, что поклоны не умилостивят их и голова шевелилась немного только от тех, которые слишком близко пролетали. Будучи уверен, что нельзя избегнуть предназначения и увернуться от гибели, я поручил себя воле небес и не томился ожиданием суженого. И небеса сохранили меня.

Сильно действовала артиллерия неприятельская, но битва сия и по всем отношениям может быть причислена к битвам жестоким; особенно взявши во внимание несоразмерность сражающихся сил и положение наше. В один этот день мне удалось видеть все ужасы браней: огнестрельные орудия всякого рода, даже неупотребляемые в Европе, были обращены на нас, но истребление, ими производимое, не могло сравняться с тем, когда на изнуренных воинов наших бросились свежие толпы наездников; когда в ручной вступили бой и засверкали в глазах наших кинжалы их и засвистали над головами сабли. Много ужасного было в схватке сей; обстоятельства заставляли меня несколько раз вблизи смотреть на суровые лица свирепых куртинцев, покрытых пылью, потом и кровью; но в это время какая-то уверенность, что буду сохранен, не оставляла меня ни на минуту. Еще до вступления в дело, я чувствовал большую слабость; в продолжение сражения, зной и жажда довели усталость мою до истощения и задолго до начатия сечи я опасался уже, чтоб не пришлось итти в обоз; но десница всевышнего подкрепила силы мои. Он отдалил от меня страх и невредимо извел из величайших опасностей; ему единому слава и благодарение во веки. [75]

19 октября. Кр. Эривань

Положение нашего отряда во время пребывания в Джангили было очень затруднительно: множество больных, конвоирование провианта, содержание гарнизона в Эчмиадзине и другие командировки доводили до того, что налицо оставалось не более 3 т[ысяч] человек. Конечно, при выгодной позиции и значительной артиллерии мы могли удерживать персиян от решительных покушений на лагерь, который беспрерывно увеличивался прибывающими транспортом и разными принадлежностями осады, но сами ничего важного предпринять не могли, да и намерения начальства, надобно полагать, не к тому клонились.

Отступление от Эривани могло иметь одну цель, чтоб, зноем не изнуряя без пользы людей, дождаться всего необходимого для взятия крепостей в местах, более удобных, и потому, чем спокойнее: могли исполниться ожидания сии, тем было для нас выгоднее. Весь июль прошел в совершенной тишине: неприятель, видя невозможность удержаться по сю сторону Аракса, сосредоточил все силы свои за сею рекою, куда выгнал жителей здешних селений, оставя в крепостях, на твердость коих возлагал большую надежду, гарнизоны, которые не осмеливались от них отдаляться, и наши обозы, парки, артиллерия беспрепятственно стягивались в сборное место. В скором времени долженствовали прибыть осадные орудия и все материалы под прикрытием трех пионерных рот и Кабардинского пехотного полка, имеющего более 2 т[ысяч] человек. Вновь прибывающее подкрепление сие ощутительно усиливало наш отряд, который, собравши все части свои, мог тогда выставить до 7 т[ысяч] под ружье. Этого было достаточно для покорения крепостей, нам назначенных и вообще для действия против войск, могущих собраться в Эриванской области, без особенной помощи персидского правительства. Итак, дела наши могли хорошо кончиться, вдруг разнеслись слухи о прибытии Аббас-Мирзы к Эчмиадзину. Обстоятельство это ставило нас в самое критическое положение и могло произвести гибельные последствия для всей войны. Великое преимущество, которое имел над нами неприятель числом своим и свободою в действиях, давали ему возможность по частям уничтожать, разобщенные необходимостию силы наши и даже овладеть осадною артиллериею, со всеми приготовлениями, и легко вырваться в; пределы Грузии. Движения противников не могли скрыться от-главнокомандующего; состояние же нашего отряда была ему известно и потому вести о неприятельской армии казались сначала невероятными; когда же оные подтвердились, то ожидали., что по следам ее нагрянут и наши, но дни проходили, а наших не было... [76] Между тем персияне пробовали блокировать Эчмиадзин и после неудачных переговоров решились приступить к осаде. Если б можно было надеяться, что несмотря на слабость стен и малочисленность гарнизона, неприятелю не удастся скоро овладеть монастырём; то, конечно, лучше было бы несколько дней подождать прибытия осадной артиллерии с ее прикрытием; но, вероятно, сильные причины, как-то: недостаток продовольствия или видимая опасность потерять столь важный пункт принудили генерала Красовского поспешить туда с помощию, и мы 16 августа выступили. О сражении 17-го числа я говорил уже: теперь остается бросить взгляд на события, за оным последовавшие.

22 октября

Говорить ли о состоянии нашего отряда после 17-го числа? В Эчмиадзине растроенные баталионы нуждались в отдохновении; в Джангили едва ли набиралась и тысяча человек для защиты больных и множества припасов всякого рода, там заготовленных: позиция, персиян прерывала между нами сообщение. От Безобдала тянулась осадная артиллерия с принадлежностями своими: обоз ее состоял почти из 2 т[ысяч] арб (Арба повозка на двух колесах, в которую запрягают быков, или буйволов, буйвол несравненно сильнее быка и если б не был ленив и чрезмерно упрям, то мог бы возить величайшие тяжести); отряды неприятельские стояли на пути их. Персияне имели средства наделать нам много бед, имели кажется хорошо обдуманные намерения, но не имели достаточна решительности для приведения оных в исполнение и медленностию и полудействиями своими лишились значительных побед: все транспорты собрались в лагерь 23-го вечером, Кабардинский полк Прибыл в монастырь, заставши на прежней позиции Аббас-Мирзы только сильный ариергард из кавалерии, который немедленно отодвинулся от реки, а ночью и совсем ушел. Давши несколько часов отдохнуть прибывшим людям и оставя в монастыре усиленный гарнизон, генерал-лейтенант Красовский пустился обратно в Джангили; таким образом, восстановилось взаимное сношение паше и соединение раздробленных частей вывело нас из прежней опасности. Армяне говорили, что дух в воине персидском совершенно упал после сражения 17-го ч[исла], и известия сии оправдывались тем, что, оставя выгодную во всех отношениях позицию свою, неприятель отошел к Эривани и расположился не в дальнем от оной расстоянии, против Джангильского лагеря, на противной стороне горы Карни-ярех, но время, в которое можно было вредить нам, уже [77] миновалось, и мы спокойно ожидали прибытия главного отряда, без помощи которого нельзя было и думать о взятии крепостей в присутствии столь сильного обсервационного корпуса противника. В первых числах сентября замечено движение оного к Араксу и услыхали, что к нам идет подкрепление: это и заставило Аббас-Мирзу проворнее убираться, а чтоб не встретиться с нашими, он, бросивши большую часть артиллерии своей в Эривани, кинулся через горы, по дороге каменистой, неудобной и успел переправиться за реку, прежде прибытия главнокомандующего, который скоро пошел и сам за Аракс, а 14-го числа выступила часть осадной артиллерии с остальными войсками к Сардар-абаду, куда и прибыли на другой день (Егерская бригада в которой я состою, осталась в Эчмиадзине, но я был прикомандирован к баталиону Крымского полка и потому имел случай быть при осаде и взятии Сардар-абада.). Крепость сия находится не в дальнем расстоянии от соединения прежней границы нашей с Турциею и Персиею, построена за пять лет пред сим сардарем эриванским ¹⁴, от чего и получила свое наименование. От оной до Эчмиадзина 25 верст, лежит в той же равнине: дорога переходит через р. Абараиь и множество ручейков, а на половине пути прилегают к р. Кара-су, берега коей, будучи покрыты камышом и хорошею травою, представляют место, довольно удобное для ночлега проходящих войск; здесь сначала стоял лагерь Аббас-Мирзы, когда он пришел к нам.

Надобно сказать, что вообще почва земли в Эриванской равнине носит отпечатки великого наводнения, а приближаясь к Сардар-абаду еще сильнее возрождаются мысли об истории всемирного потопа: обнаженная земля усыпана камнем и походит на ложе иссякшего потопа; высокие холмы, кажется, образовались наносом воды; повсюду встречаются следы и действие сей стихии: перевороченные камни, обгорелого цвета, уродливостию своею и положением показывают, что они не всегда находились там, где ныне. Во всех окрестностях Сардар-абада мало жизни и русские довольно удачно назвали крепость сию голою крепостью. Аракс течет от нес верстах в 20; сюда тянется отлогость Арарата и поверхность оной отсюда виднее, нежели из монастыря и Эривани.

Главнокомандующий был уже там; редут и кессель-батарея против западного фаса окончены до прибытия нашего; дождь захвативший нас при конце перехода и продолжавшийся во всю ночь, воспрепятствовал перевезению на место орудий и продолжению работ. Генерал Красовский осмотрел только место для брешь-батареи, против южного фаса, а с 16-го на 17-е приступили к заложению оной, и когда взошли в сад, в котором предположено устроить [78] оную, то секрет неприятельский, там залегавший, отступая, сделал несколько выстрелов, но выстрелы сии не привлекли за собою огня с крепости: там царствовало молчание, прерываемое только частыми сигналами часовых и лаем собак. Молчание сие продолжалось до тех пор, пока стук кирок и лопат не дал знать, что мы слишком близко подвинулись и работы начались: тут ядры, гранаты и картечь полетели к нам, пули осыпали рабочих и беспрерывная пальба продолжалась более часа. В продолжение ночи оная возобновилась несколько раз, но слабее первой и была менее опасна потому, что люди успели уже прикрыться несколько. К рассвету поспели кессель-батарея и батарея для осадных орудий, а траншея выведена из саду и осажденных, без сомнения, изумила быстрота работ русских и смелость, с какою оные производились на столь близком расстоянии. Осада продолжалась деятельно: бомбы приводили жителей в отчаяние; тяжелая артиллерия громила стену; легкая заставляла молчать орудия неприятельские и сбивала защищающих, крепость; гарнизон приметно ослабевал духом и, теряя надежду воспрепятствовать действиям нашим, менее оказывал бесполезного упорства; смешанный шум был слышен в крепости, во время канонады. Все показывало скорую сдачу, и 19-го вечером сбежавшие через пролом армяне объявили, что Гассан-хан с гарнизоном ушел, а обыватели готовы отворить ворота. В ту же минуту крепость занята, а конница пустилась за бегущими персиянами: много погибла их, много взято в плен, но Гассан-хан, с большею частию, успел ускользнуть от преследования.

Крепость сия менее Эриванской; строения, в ней заключающиеся, бедны, дурны и весьма мало домов, которые только по необходимости можно назвать порядочными; дворец Гассан-хана более других, но не отделан и видно, что он готовил его единственно для кратковременных приездов своих.

Фигура Сардар-абада изображает параллелограмм, имеющий, несколько башен на каждом фасе; стены высоки и толсты, а твердо-глинистый грунт земли увеличивает их прочность. В стене, на которую велась атака, находится дом Гассан-хана и за нею нет другой стены, но с прочих трех сторон, саженях в 15 от наружной, есть другая, старая стена, гораздо ниже и тоньше первой, служившая защитою прежде бывшему селению и оставленная не против артиллерии, но для сильнейшего истребления ружейным огнем неприятеля, приступом овладевшего главными укреплениями. Ров местами довольно глубок и широк, местами же мелок, узок: редко где имеет отлогсти и мало обделан после того, как вынималась из него земля, употребленная на построения. По свойству песчанно-хрящеватого грунта западного и части южного фасов, довольно работы [79] будет чтоб он не осыпался. В каждом фасе есть вороты, но проезды оставлены только в восточном и западном, с северного же можно устроить, а с южной стороны въезд идет под домом Гассан-хана и может служить только для верховых, потому, что под окнами тотчас бассейн, который будет препятствовать, а из него жители довольствуются водою: сии вороты: со внешней стороны прикрыты траверзом.

Здесь найдено 13-ть орудий, множество артиллерийских снарядов и большой запас продовольствия. Окрестности, частию, болотисты и около крепости нет селения, но в близком от оной расстоянии видно несколько деревень.

Оставя гарнизон, войска двинулись 21-го числа обратно к монастырю, куда прибыли на другой день; переночевавши, пошли далее и, проводя ночь у переправы через р. Зангу, 24-го подступили к Эривани.

25 октября

Главнокомандующий с генералитетом и свитою поехал осматривать местоположение: с башен провожали его пушечными выстрелами. Немедленно поставлены мортиры на Изменничьем бугре и открылось бомбардирование, а ночью наш отряд занял форштат и расположился в садах оного, нигде не встречая ни души. Во время отсутствия нашего персияне сделали некоторые приготовления к защите: тополевые аллеи в сардарском саду истреблены, вырублены также большие деревья по опушке города, разрушены строения, ближайшие к крепости, за которыми прежде скрывались стрелки и секреты наши; но истребления сии не приносили осажденным существенной пользы. В другую ночь поставлена верхняя демонтир-батарея против восточного фаса и к ней переведены четыре мортиры, которым не так выгодно было действовать с Изменничьего бугра, по причине отдаленности оного от укреплений. В третью ночь устроены: главная брешь-батарея, батарея левого фланга и начаты коммуникационные траншеи.

Близко подобрались для заложения сих батарей; рано взошла [80] луна, но темные облака скрывали свет ее и долго разливалось окрест слабое мерцание: неприятель не препятствовал работам на брешь-батарее и, заметив только работы левого фланга, неоднократно пускал туда сильный ружейный огонь, который всякий раз охлаждался удачным действием верхней батареи нашей. Стук артиллерии, перевозимой по каменному мосту через речку Кирх-булах, обратил перед рассветом и на нас внимание осажденных, но уже поздно: все было готово для легких орудий и оне начали ломать амбразуры и подбивать пушки, в ожидании, пока поспеют места для осадных, которые поставлены в следующую ночь. К этому времени, окончились все первоначальные работы, сделана средняя батарея и отовсюду открылась канонада. Шесть двухпудовых, 10 кегорновых мортир и более 30 орудий гремели с разных сторон и, видимо, рушились стены и с ними надежда защищающихся. Ужас овладел сердцами жителей; жалобные вопли женщин, крик детей были, слышны в тиши ночной, когда случалось подходить близко. Несчастные ежеминутно ожидали смерти мучительной и взорами следовали за грозно-величественным полетом бомбы: один миг и она на высоте, медленно перекачивается потом, и опять усиливает скорость, опускаясь к земле; искры, из нее излетающие, освещают путь ее во мраке и дают иногда возможность спастись; но какое ожидание! Часто одна бомба спешила догнать другую; иногда казалось, что две, летящие с противных сторон, могут столкнуться, но различное направление разводило их по всем местам крепости и разносило повсюду гибель и разрушение. Горесть, уныние, страх волновали души затворников; между тем сапа подвинулась ближе.

С своей стороны, осажденные щедро сыпали к нам пули во все время осады; разбиваемые амбразуры деятельно исправлялись, но, лишь только дым нескольких выстрелов показывал, откуда действовали орудия их, и они вновь принуждаемы были замолкнуть. Положение персиян час от часу становилось хуже и хуже.

С 30 на 1 октября положено венчать гласис. Смерклось; рабочие с турами, фашинами и инструментами пришли ко рву; сильная пальба показала, что нас заметили; в одно мгновение огонь разлился по всем фасам и осветил окрестности. Персияне думали, что русские идут на приступ и отчаянною защитою намеревались спасти себя от всех ужасов оного, отдалить минуту, в которую разъяренные тщетным упорством их противники насильственно вторгнутся в твердыни, ими обороняемые, и не будет никому пощады. На стенах зажглись пламенники; треск ружей, взрывы пушек смешивались с шумом и воплями обывателей; но как изобразить то время, когда загорался воздух и застонала земля от действия нашей артиллерии? Взревели орудия и тысячи ружейных залпов заглушались перекатами [81] громов их. Это были адские минуты и слишком час продолжались они. Мало-помалу крепость начала умолкать, выстрелы были реже и реже, слышнее и слышнее становился шум осажденных. Скоро все стихло, и частые оклики часовых раздались в воздухе. Смолкли и наши батареи, и восстановился обычный порядок стрельбы: опять можно было разбирать, как быстрое ядро, или граната, едва успевши вырваться из жерла, уже врывались в стену и как далеко оставляли они за собою медленную бомбу, прежде их пущенную. Вдали послышался выстрел, другой, третий; в разных местах казачьей цепи загорелась перестрелка. Гассан-хан, с своими, пробовал и отсюда уйти, но, встречая везде преграды, принужден был возвратиться (После всей сумятицы, вместо летучей саппы, приказано итти к гласису медленною саппою и работы возобновились. В эту ночь пущено в крепость более 400 бомб и тысячи полторы пушечных снарядов, о ружейных выстрелах и говорить нечего. С позволения главнокомандующего вся наша братья-горемыки ¹⁵, были прикомандированы к начальнику траншей для беспрерывного нахождения при осадных работах, и потому мне удалось видеть весь ход осады и узнать некоторые подробности). Взошло солнце, работы продолжались. В 8 часов показались на стенах сарвазы и обыватели махали платками, бросались через пролом в ров и, прибежавши к нам, объявили, что жители и один баталион сарвазов сдаются, но остальные два баталиона намерены еще держаться. Наши кинулись в брешь, перелезли через стену, взошли на другую и расставили на оной часовых; несколько рот подведены к воротам на гласисе и разбросали камни, которыми оные были изнутри завалены. Генерал Красовский подходит к воротам первой стены, приказывает отварить оные; дивизионный обер-аудитор, говоря по-татарски, уговаривает защищающихся, чтоб они, ничего не опасаясь, исполнили повеление; видит щель в воротах, смотрит туда; вдруг раздается выстрел под сводами — мозг несчастного Белова обрызгал его окружающих. Генерал спрашивает у стоящих на стене персиян, кто стрелял и узнает, что Гассан-хан, сделавши это, пошел к мечети; нет сомнения, что он, слыша, что генерал здесь и требует сдачи, для него готовил удар сей, чтоб удовольствовать хотя сим злобу свою; но характер русского начальника оказался и в этом случае. Когда отворили ворота, он отыскивает Гассан-хана, входит в комнату, где сидел он со многими ханами и чиновниками, с ног до головы вооруженными, подает ему руку и через переводчика уверяет его, что ему нечего опасаться и проч. требует, чтоб он и окружающие его отдали оружие. Сам принимает от него саблю, пистолеты и отправляет к главнокомандующему. Говорят, что он всегда слишком мало бережет себя — и это справедливо, но за то чего не сделают с ним подчиненные его? Во время сражения в [82] нем видна такая непоколебимая уверенность в провидение, что нельзя не удивляться хладнокровию и спокойствию, с которыми он смотрит на опасности. Не осмеливаясь более сопротивляться, они сдаются и — все пошло своим порядком.

Текст воспроизведен по изданию: Декабристы об Армении и Закавказье. (Сборник документов и материалов), Часть первая. Ереван. АН АрмССР. 1985