ЛАЧИНОВ Е. Е.

ЗАПИСКИ

II. ЗАПИСКИ ДЕКАБРИСТА Е. ЛАЧИНОВА ОБ АРМЕНИИ

(Печатаются с некоторыми сокращениями. Примечания к тексту принадлежат Е. Лачинову)

20 июня. Гор. Эривань [1827 г.]

3 июня мы выступили из Амамлов; на другой день транспорт переправили через гору Памбу, при спуске с которой обогнал нас главный отряд, состоящий под личным предводительством главнокомандующего, генерала Паскевича. Простояв потом несколько дней в Судагенте, пустились далее и 15-го числа подошли к Эривани.

Нашему полку приказано сменить храбрых ширванцев, и в продолжение ночи все посты, стрелки и секреты разведены по местам.

Крепость расположена между горами, почти со всех сторон господствующими над нею; от равнины же находятся два кургана, тоже ею командующий; из них ближайший к крепости называется Ираклиевым, другой — Измеиничьим и Змеиным. Кажется, в окрестности нельзя было для построения крепости выбрать место невыгоднее того, на котором стоит Эривань. Фигура ее изображает род квадрата, неправильно начерченного; западный бок висит над утесом Занги и составлен из ломаных линий, образуемых изгибами реки, которая со скалистыми берегами своими представляет естественный непроходимый [313] ров, а за нею стелются сады (Между ими первые места занимает сад сардара: одна половина оного наполнена различными плодовыми деревьями, а другая разбита на правильные широкие аллеи, обсаженные тополями, куртины же заняты виноградом. В саду находится беседка, большая комната украшена картинами и портретами, сделанными в стенах и куполе. Картины дурной работы, но бордюр раскрашен прелестно, синею и пунцовою красками с золотом; бассейн и фонтан сделаны из мрамора. Беседка и украшений оной много повреждены; я не видел ее сам и по слухам рассказываю об ней). Из траншеи, там устроенной, цепь 40-ш егерского полка мешает жителям сходить к реке, к коей они спускаются под защитою прикрытого пути, выходящего из рва от юго-западной башни; в воде же они нуждаются с тех пор, как испорчены каналы, проведенные в крепость. Северный фас прилегает на ружейный выстрел к форштату; выточный — к садам, занимаемым Крымским пех. полком; но с южной стороныосажденные имеют несколько более свободы и выходят за стену погребать умерших и выгоняют окот на паству, не слишком опасаясь стрелков наших; картечными же выстрелами их только изредка пугают. Без сомнения, при настоящей осаде ид совершенно сожмут и тогда-то посмотрим, долго ли выдержат они. Сии последние три бока составлены из дугообразных линий; середины северного и южного прикрыты люнетами, а восточного выдается несколько вперед, образуя род прямоугольной башни, коей фронт несравненно длиннее фланков. Длина каждаго фланка крепости менее 250 саж., ров и гласис окружают оную. О ширине и глубине рва ничего не знаю, но говорят, что некоторые части оного напускаются [314] водою. Стена построена из глинистой земли с камнем и потому не легко будет разрушить и от выстрелов; высота оной более 5 1/2 саж. За сею стеною- видна другая, выше первой, и обе имеют ка каждой стороне по несколько башен, большею частою круглых.

Не могу ручаться за верность моего описания и особенно за точность измерений, потому что я издал л осматривал крепость и по глазомеру сужу обо всем. Впрочем надеюсь, что большой разницы не будет. Внутри укреплений видны две мечети и много других строений: дом сардара, гарем его, а также и частных людей дома, составляют западный фас, который не имеет другой стены.

Форштат, или, лучше, город Эривань лежит по скату гор, примыкая западною стороною к Занге. Улицы или, правильнее, переулки ужи, кривые; местами есть тротуары, но огромные камни лежат на середине и незаметно следов устройства; высокие стены останавливают взоры и напрасно любопытные искали бы в окнах прелестных глазок — почти все дома выстроены на дворах, внутренность коих лучше улиц, оттого, что каждый, по возможности, заботится о себе, а никто не печется обо всех. Разумеется, архитектура персиян далеко отстала от нашей, но лучшие строения и украшения оных имеют в своем роде свое хорошее. Небольшая дверь с улицы ведет через нижний этаж, в котором размещены конюшни и т. п., на четырехугольной дворик, обнесенный строением; тут находится бассейн или устроен фонтан и разведены цветники. Чем богаче и пышнее хозяин, тем более таковых отделений. [315]

Взойдя на несколько ступенек, вы в коридоре и по обеим сторонам комнаты, из которых немногие имеют между собою прямое сообщение и почти каждая свой особенный выход в сени. Парадные покои хорошо выштукатурены, попадаются раскрашенные бордюры и лепная работа на карнизах, а резьба на дереве украшает внешнюю сторону окон. В трех стенах комнаты делаются двери, камин, впадины для помещения разных вещей; сторона от дворика оставляется для света и воздуха. Иногда одна подъемная рама (разделанная на небольшие четвероугольники, в которых вставляются стекла разных цветов) занимает всю стену; иногда делают род итальянских окон; иногда же вся сторона сия оставляется совсем открытою и холстинные навесы на блоках растягиваются к бассейну и, не заслоняя ветра, защищают от солнца. Рядом с сею приемною видите другую, как будто недоделанную: стены вымазаны неровно серой глиной с соломою и ни малейшаго украшения, даже свет входит в отверстие, сделанное в потолке; все дурно и бедно, тут же дверь в кухни и другие рабочие комнаты — и это, конечно, не то приятное разнообразие, которым умеют нравиться искусные строители. Женщинам отводятся самые отдаленные покои, и на оные кажется не обращают большого внимания при отделке домов; надобно думать, что они сами убирают разными материями и собственным рукодельем жилища свои, которые без того нисколько не похожи на будуары Граций. Крыша насыпается землею, и на ровную поверхность ее изнеженный хозяин выходит в приятную погоду любоваться зрелищем окрестностей, из которых многие [316] сим только образом и знакомы ему... Пол вообще везде земляной и ковры заменяют паркет: большой ковер (расстилается посередине, а около стен кладутся узкие, длинные войлоки из верблюжьей шерсти; о достоинстве персидских ковров говорить нечего — оно воем известно. Без сомнения, не все дома расположением походят на это описание, но и различие их не слишком велико. Встречаются также строения, не обнесенные стенами, но, по-видимому, оные принадлежат людям недостаточным, которые, не имея средств содержать гарем, менее терзаются ревностию и не столько нуждаются в мерах осторожности, ею изобретаемых. Природа извлекает из собственных чувств человека наказание тому, кто, думая увеличить свои наслаждения, преступает ее законы. Огромный караван-сарай (гостиный двор), со множеством лавок, показывает обширность торговли эриванской — но не шум торгующих раздается теперь в опустевших оводах его. В магометанском монастыре заслуживают внимание пространная мечеть и высокий минарет, на который взобравшись по узкой, крутой лестнице, можно видеть все укрепление и даже внутренность оных. Мечеть составляет один бок монастырского четвероугольника, коего три прочие стороны занимаются жильями; посреди двора большой водоем обсажен прекрасными ветвистыми деревьями. Впоследствии я надеюсь распространить мое описание и подробнее рассмотреть; теперь же прибавлю только, что есть много домов по-здешнему хороших, и амфитеатральное их положение, довольно красиво.

Между строениями разведены сады, которые, [317] разнообразя общий взгляд на город, очищают несколько воздух, заражаемый при тесноте зданий неоприятностию обывателей. Смородина, крыжовник, вишни, сливы, яблоки, шелковица, виноград, персики, абрикосы и другие плодовитые деревья наполняют оные; различные цветы служат им украшением и силою запаха побеждают сгущение атмосферы: мы застали уже последние остатки и ничем не наслаждались, ничем не пользовались. Мне случилось найти одну розу — сиротку, но и сия красавица садов, сия прелестная любовница соловья (если верить словам Хафиса и других персидских стихотворцах) не имела ни блеска, ни запаха, которым отличается роза Востока. Может быть, она увядала, тоскуя о любезном своем изгнанном беспрестанною стрельбою, быть может причиною томления было забытие водопроводов, идущих в крепость, из которых проведенные ручейки спешили прежде орошать растения, им порученные, и тем спасти их от жажды, во время продолжительных засух. Та или другая причина преждевременной смерти розы, но все война погубила ее. Но одни ли розы страдают от войны? И величественный дуб, сраженный, лежит в отверстую бездну, и сила его¹ не спасает. Не только нежность и красота, но и крепость с могуществом платят неизбежную дань Беллоне жестокой. Во время борьбы народной лишь тот может надеяться выиграть, кто сам не боится потерь.

18 июля. Лагерь при ур. Джангили

Первый батальон нашего полка, занимая г. Эривань, размещался в магометанском монастыре, [318] караван-сарае и нескольких домах; второй же, большею частию в балаганах, не за недостатком квартир, но по военным соображениям. Расположение наше было выгодно во всех отношениях. Строения прикрывали взаимное сообщение наше, защищали секреты и стрелков, которые наблюдали движение неприятеля и, заметивши слишком отважных, выстрелами напоминали им об опасности и тем стесняли выход их в поле; некоторые даже кровию заплатили за свою смелость, тогда как пули осажденных свистали чрез ограды над головами нашими, без малейшего вреда. Надобно, однако, отдать справедливость .ловкости персиян в ружейной стрельбе: они часто удивляли нас меткостью своею и хотя дробили только одну шапку на солдате и одного ранили из всего отряда, но многие случаи показывали, что тем не кончилось бы, если бы мы не были так хорошо закрыты. Случались нередко перестрелки и с секретами их в тех местах, где оные могли выходить за укрепления, но и перестрелки эти оканчивались без урона. Ночью заметна была большая осторожность со стороны осажденных: несколько раз с факелами обходил дозор по стенам; сверх того, бросались в ров и на гласис зажженные пламенники и отблеск разливался далеко по форштату.

Команды наши ходили в окрестности косить праву и пшеницу, которую мололи ручными жерновами; за неимением же лесу вынуждены были на дрова выламывать дерево из строений и оттого в продолжение двухмесячной блокады почти все ближайшие дома к занимаемым постоем потерпели разорение, а также пострадали и многие деревья в [319] садах; но когда война не влечет за собою разрушений? Видя, что стеснение, в котором содержатся осажденные, причиняет между ими значительную смертность (они по десяти и более умерших выносили на кладбище), нельзя было не думать, что крепость немедленно сдастся, как скоро действия осадных орудий убедят сардара, что решительно предположено взять Эривань, что прежнею неприступностию своею она единственно обязана благоприятным для нее обстоятельствам, но что ныне настал час ее и ему не удастся долее торжествовать отступление русских от твердынь ее. Бог судил иначе.

Видали ли вы как умирающий борется со смертию? Смотрите на отчаяние семейства его: оно потеряло последнюю надежду. Вдруг «окра жизни затлелась в больном, и оживились радостию сердца друзей его; но обманчивы их ожидания. Это была последняя вспышка догорающей лампады, после которой наступает совершенная темнота. Страдающий не существует более — и луч мелькнувшей отрады усилил только горесть сетующих. Человек всегда охотнее верит мечтам, для него лестным, нежели истине неприятной. Так и наше отступление от Эривани поманило жителей ее мгновенным веселиям и тем чувствительнее будет для них невозможность противустоять оружию русских. Но что заставило кас снять блокаду? Мы не нуждались в продовольствии; неприятель не сделал ни одной вылазки, и видимая слабость гарнизона вселила такую отважность в наших, что самый робкий из рекрут был твердо уверен, что сражение есть уже победа для нас, и каждый с нетерпением ожидал осадной [320] артиллерии, необходимой для покорения крепости, неприбытие которой останавливало дальнейшие предприятия наши.

Квартиры наши были удобны, и только мухи и злая мошка ужасно беспокоили нас, но еще не было заметно вредного на здоровье влияния жара; так продолжалось четыре дня; между тем главнокомандующий со своим отрядом пошел к г. Нахичевани. Вдруг солнце персидское, воздух, вода вооружились против нас — и открылись болезни. В день более 10 чел. из роты поступало в лазарет; желчная горячка начинала свирепствовать, и 21 -го числа получено повеление ночью оставить форштат и все занимаемые места, и на другой день весь отряд отошел к Эчмиадзину. Отступление произведено беспрепятственно, а только издали заметно было, как осажденные кучами стремились на высоты, чтоб видеть радостное для них событие. Они кажется не верили глазам своим и, подозревая военную хитрость со стороны нашей, боялись слишком дорого заплатить за минутную свободу свою. 23-го отошли мы верст 5 далее и перейдя через р. Абарань, расположились лагерем на правом берегу оной. Место сие было выгоднее того, на котором останавливались мы близ стен монастырских. Наконец, 30 июня пустились к горам по той же дороге, по которой шли из Грузии, и 1 июля, не доходя верст 10 до Судагента, стали при ур. Джангили, на левом берегу упомянутой же речки Абарани.

10 августа

Что за климат такой?
То солнце спрячется, то светит очень ярко;
То слишком холодно, то не по силам жарко. [321]

Хотите ли знать о тысяче одной перемене Е воздухе, которым подвергался я нынешнее лето. Театром наших наблюдений будет пространство от Джелал-оглу до Эривани, заключающее 149 верст. Вспомните, что из похода к авангарду полк наш возвратился 8 мая в Гергеры, и тут погода установилась теплая; даже на Безовдале стояло хорошее время, и весенние дожди оживляли растения; когда же пришлось нам вторично подниматься на сию гору с транспортом, то прекрасное утро превратилось в дождливый день. Сильнее и сильнее лился дождь; крупный град простучал головы, и, завернувши носы, карабкались мы на возвышенность; но на беду не от нас зависело ускорение марша: глинистый грунт первых подъемов растворился, и в целый день только часть обоза взобралась версты три, остальные же не прошли и того. Резкий ветер пронизывал насквозь мокрых ночей жались от холода несчастные, которым был постелью мох лесной, а свод небесный — кровлей. На третий день только все повозки перебрались через гору, а на четвертый прибыли в с. Амамлы, до которых от Гергер считается менее 30 верст. Тут опять было хорошо, точно так же, как и у вас бывает в исходе мая, только ночи здесь свежее несколько. Поднимаясь на Памбу и будучи окружены высокими горами, мы в продолжение дня чувствовали несколько раз перемену в температуре, смотря по тому, ярко ли сияло солнце или пряталось за облака, а об вечерах и говорить нечего: нельзя было забыть, что мы не на равнине. В Баш-Абаранской долине опять хорошо, и потом прибыли в Судагент. Это был уже июнь месяц, но [322]

жары не начинались еще; а по вечерам и теплее одежда было не лишнею. Первый несносно жаркий день встретил нас, когда, обойдя гору Карни-ярех, взошли на каменистую дорогу, о которой я говорил, к открылась вдали Эчмиадзинская равнина. Перехода был не велик, но я жестоко изнурился, голова и внутренний жар сильно мучили меня, а к ночи ужасная боль, разлившаяся по всему телу, показала, что желчная горячка и меня посетить намерена. Всю ночь страдал я, но, к счастию, тут же сделался перелом, и на другой день я чувствовал только небольшую слабость. Знойный день, на дневке под Эчмиадзином, не имел дурного влияния на мое здоровье, а выгодная квартира в Эривани подавала надежду на скорое поправление; но слабость моя опять увеличилась, когда мы вышли в лагерь близ монастыря. Жестокая жажда томила меня и должно было противиться ей, чтоб утолением не привлечь болезни. В это время мне часто представлялось и я понял мучительное положение крестоносцев, которые среди палящего лета терзались жаждою и, находя только следы иссякших ручейков, не имели капли воды для освежения запекшихся уст своих — хотя настоящее положение мое не совершенно пиитическое, но здесь поневоле иногда ударишься в поэзию; пожалуйста, не браните меня за эти выходки.

Сильные ветры, иногда периодически, иногда изменяющиеся, почти ежедневно нам сопутствуют; они обыкновенно начинаются после полудня и, дуя с различным усилием, бывают более или менее продолжительны; но нигде не были они так несносны, [323] как на спуске к монастырю и вообще в Эриванской равнине, где по качеству грунта поднимается ужасная пыль — свету Божия не видно; но ветры сии не прохлаждают атмосферы, даже ночи, вопреки свойству жарких стран, были длинны. Зной продолжался почти полсуток, разливал трепещущую мглу в воздухе и тускло виделись отдаленные предметы; самый Арарат при безоблачном небе скрывался, как бы в тумане. Какая-то тяжесть давила человека; никто не наслаждался полным здоровьем, и во всем отряде едва ли найдется десять таких, которые бы могли похвалиться, что от прибытия к Эривани до сего времени не чувствовали никакой болезни. Не лето представить, как тяжел для нас здешний климат и с какими трудностями и невыгодами сопряжены здешние походы и в особенности теперешняя война.

Какое удовольствие ощущал я по прибытии сюда! Все меня окружающее имело надлежащий цвет свой: и блестящая лазурь неба, и ясность окрестностей, и чистота воздуха, и прохлада — все обещало мне совершенное выздоровление; так и случилось — я скоро оправился. Весь июль мы не чувствовали больших жаров, но с началом августа оные приметно усилились; впрочем, дожди во все время освежают атмосферу; сильные ветры редки; вечера хороши; ночи иногда теплые, но не душные, чаще свежие, а несколько ночей было довольно холодных и даже замечены утренние морозы. Число больных значительно уменьшилось; однако надобно думать, что вода здешняя тяжела для употребления и вообще место сие кажется прекрасным [324] только в сравнении с Эриванским, но далеко отстает от мест истинно здоровых: видно, таких и не много в здешнем крае. Трудно поверить, как всякая малость в этом климате действует на здоровье и какую осторожность соблюдать должно для сохранения оного. Безделица, которая бы нисколько не расстроила в России, причиняет здесь вред: заболеть очень легко, но выздоровление идет чрезвычайно медленно.

На запад от лагеря нашего возвышается гора Алагез (Алагез на турецком языке значит Божий глаз), у вершины коего, в нескольких лощинах, и до сего времени держится снег; от подошвы его простирается довольно пространная равнина до р. Абарани, имеющей высокие, каменисто-обрывистые берега. На лавой стороне речки лежит дорога наша к Эчмиадзину (до которого отсюда слишком 35 верст) и поднимается гора Карни-ярех, на скате которой растет мелкий лес. С севера тора Сачлы, из которой вытекает небольшая речка сего же имени, тут же впадающая в Абарань; берега оной при впадении также высоки и круты, как сей последней, и соединение сих двух речек делает фронт наш неприступным. В близком расстоянии от лагеря видны развалины стараго селения Сачлы, мимо коего идет прямая вьючная дорога на Эривань (не более 35 верст), неудобная для прохода артиллерии и тяжестей. Вдали на СЗ виден вход на Судагентскую долину, образуемый сближением гор в этом месте, разделяемых только протоком речки.

Вот коротенький взгляд (самому мне наскучивший) на воздух, воду и землю, которыми я дышал, [325] пользовался и проходил. Я не хотел надоедать вам метеорологическими наблюдениями я топографическими описаниями, а желал сказать, где я был и что было со мною. Кажется, скоро начнутся решительные военные действия. Что тогда будет — не знаю, но я желал бы, чтоб закат солнца догонял восхождение я восхождение мигом следовало за закатом, до тех шор, пока не возвратится ко мне прежнее счастье. Тогда, дорожа каждою минутою, скажу я: стой солнце! Если же мне определено не видать людей, для меня драгоценных и которым я тоже дорог, то чем скорее достигну я вечной квартиры, тем лучше.

Больше счастливый боится,
Чем несчастный — умереть.

В августе прошлого года дело мое уже приняло дурной оборот, и после того, какое множество случаев имел я хорошо узнать себя, во многих отношениях, не удалось, однако, настоящим образом испытать, сохраню ли присутствие духа, когда со всех сторон засвистят мимо меня пули, начнут валиться раненые я когда придется лицом к лицу столкнуться с смертью. До сих пор я не имел причины быть недоволен собою, но это может быть оттого, что не видал еще настоящей опасности. Если б я совершенно был лишен надежды, то не трудно было бы не дорожить жизнию и может быть я бы радовался даже, если б нашел свое; но теперь желал бы очень уцелеть, если не для себя, то для других. Впрочем, для всякого человека не смерть ужасна, но мучения, ей предшествующие, а я тем более боюсь их, что [326] физические силы мои едва ли позволят терпеливо переносить операции медиков, и я охотнее соглашусь подвернуться под ядро, так, чтоб не успеть и ахнуть, нежели заводить короткое знакомство с их ножами. Не в гнев Ивану Яковлевичу Руссо, который утверждает, что душевные болезни труднее переносятся, я скажу, что в отношении к исцелению немощей я надеюсь со своею душою скорее сладить, нежели с телом. Не оттого ли, что это лечение зависит более от меня, нежели от других и что при оном нужна не помощь, а иногда только содействие посторонних?

14 августа

Орудий заряженных строй
Стоял с готовыми громами;
Стрелки, припав к ним головами.
Дремали — и под их рукой
Фитиль курился роковой.

Жуковский

Опустившись с Безобдала, дорога уже небезопасна: шайки разбойников, убегая встречи с войсками, наскакивают на проезжающих в малом количестве, и несколько Маркитантов пострадали за то, что решались ездить одни. На Баш-Абаране бродят толпы куртинцев, но и эти не осмеливались там нападать на транспорты, следующие с прикрытием, а один раз тоже разграбили и перебили грузин, возвращающихся из Эчмиадзина, и с тех пор никто напускается на авось, а ожидают отправления военных команд.

От теперешнего лагеря нашего до равнины Эчмиадзинской нет ни малейшего ручейка, и хотя [327] дорога идет близ р. Абарани, но каменистые берега оной так высоки и обрывисты, что с большим затруднением, и то не везде, можно спуститься вниз, а ;в камнях скрываются иногда засады, с которыми случались незначительные перестрелки. Дома, говорят, станы помогают, а потому и наши противники, находясь ближе к домам своим, оказывают более смелости и осмелились даже на этом переходе сделать нападение на роту, следующую с провиантом, но проба была неудачна.

Для защиты монастыря и больных, в оном находящихся, оставлены там 5 легких орудий и батальон пехоты, который через несколько дней сменяют, дабы те изнурять людей, долго держа их в таком месте, оде жар несравненно сильнее здешнего, а пользуясь такими переходами батальонов, перевозят в Эчмиадзин сено для продовольствия лошадей при будущей осаде, а оттуда доставляют выздоравливающих. Транспорты сии составляются повозок из 150 и, растягиваясь по неудобной дороге, разделяют силы защищающих. 31 июля батальон выступил из монастыря и переночевал верстах в 15-тн, на другой день с рассветом пустился далее. При подъеме на первое возвышение замечены в тылу, на другой стороне реки, по дороге от Сардарабада, густые колонны пехоты, а в то же время казаки дали знать, что с правой стороны от Эривани показывается значительное количество конницы. Приготовясь к надлежащему отпору, батальон продолжал следование. В скором времени куртинцы усеяли окрестные высоты и, обозрев положение, с криком понеслись на арьергард и цепь [328] стрелков, рассыпанную по всему протяжению правого фаса, но, встреченные сильным ружейным огнем, удержали стремление свое и отдалились к возвышенностям. Беспрестанно возобновляли они нападения свои и беспрестанно были отражаемы. Быстро и решительно пользовались местностию стрелки наши; смело и хладнокровно поджидали они наездников на самый верный выстрел и долго ниспровергали намерение их явиться впереди и замедлить ход наших — отдалившиеся горы представили, наконец, куртинцам возможность, обскакавши вне выстрелов, стать на пути наших; но и сие движение не увенчалось ожидаемым успехом: авангард отбрасывал их далее и далее, по мере приближения своего, а равно и покушения кидавшихся на левый фас обоза были также неудачны. Между тем пехота неприятельская настигала наших, а подоспевшие уже 4 орудия, устрашаемые удачным действием артиллерии нашей, не приближаясь на картечный выстрел, действовали ядрами, из которых многие падали среди обоза; но, соблюдая в оном порядок, батальон продолжал идти под пушечными выстрелами и, ведя беспрерывную перестрелку с кавалерией, до того места, где гора Карни-ярех мысом примыкает к дороге. Тут куртинцы прекратили атаки, продолжавшиеся от 5 часов утра до 11 и потянулись к пехоте своей, которая, зажегши степь, свернула к селению, на берегу Абарани лежащему.

Полагаю самым меньшим числом персиян было до 4 тысяч; наших же действовало оружием менее 550 чел. У нас ранено два рядовых и один получил [329] легкую контузию от ядра; со стороны же неприятельской урон можно полагать до 50 чел.

Офицеры и солдаты действовали прекрасно. Севастопольского полка священник Тимофей Мокрицкий, находившийся в сем деле, разъезжал в цепи стрелков и увещаниями, а более примером своим, поддерживал мужество воинов; но, рассматривая обстоятельства сего дела, нельзя не заметить, что батальон сохранением своим более обязан мужеству и похвальным распоряжениям командующего оным майора Дрешерна.

После того мы узнали, что в окрестности Эчмиадзина прибыл наследник персидского престола Аббас-Мирза с многочисленною армиею, и с тех пор ежедневно видим зарево и пламя от сжигаемой травы: дым стелется по горам и даже ощутителен в нашем лагере. Колонны персиян бродят под Алагезом, и 10-го сего месяца толпы кавалерии явились верстах в 3-х от нас, на противоположном берегу раки. Казаки понеслись к ним и хотя в непродолжительной схватке убили у них несколько человек и в том числе одного куртинца, владетеля трех деревень, но они все еще держались. Когда же показалась пехота наша, то храбрость наездников остыла, и они начали отступать. Проводя их несколько верст, возвратились обратно, потому что каменистая дорога воспрепятствовала дальнейшему ходу артиллерии, без которой нельзя было сделать нападения на огромный лагерь их, расположенный близ с. Ушагана, на правой стороне р. Абарани, имеющей в сем месте берега отлогие, представляющие удобную переправу на нашу эчмиадзинскую дорогу; воспользовавшись сим [330] случаем, генерал Красовский подошел с пехотою ближе и осматривал неприятельский лагерь.

Вчера с восходом солнца замечено, что неприятель окружил и намеревался сделать нападение со всех сторон на лагерь; но готовность наша разрушила замысловатые его предположения, а несколько пушечных выстрелов рассеяли лихих всадников азиатских. В это же время персияне думали остановить две роты с орудием, провожавшие тифлисского военного губернатора, генерал-адъютанта Сипягина, едущего в наш отряд; но и там их не хуже приняли и принудили проворнее убираться в горы. После обеда генерал Красовский с двумя батальонами и частию артиллерии разогнал толпы, оставшиеся в виду лагеря. Впрочем, этот день стоил нам нескольких казаков. Сегодня они тоже гуляют по возвышенностям, но смелость их и проворство коней уже известны — за ними не угонишься. Дня через четыре должна прийти осадная артиллерия, и скоро они должны будут на что-нибудь решиться. Посмотрим, что тогда предпримут.

[...] августа. Мон. Эчмиадзин

В последние дни пребывания в Джангили, почти ежедневно, видели на противном берегу реки толпы неприятелей: отважнейшие из них в малом числе подъезжали довольно близко к передовым постам нашим, заманивая казаков на засады, скрываемые в лощинах. Вообще заметно было сильно желание их вступить в сражение, но не доставало мужества решительно напасть, и подвиги сих удальцов окончились тем, что они, наконец, и тут зажгли траву. Однако задымить нас не удалось им — ветер был [331] противный; ночью же огонь, перебегая по сухой траве, представлял прекрасное освещение, напоминавшее... опять за воспоминания! Отделаюсь ли я когда-нибудь от этих воспоминаний? Может быть, легче было бы жить на свете, если б вместе с несчастием приходило и совершенное забвение минувшего. Как жаль, что история Астельфа не повторяется в существенном мире!

16-го числа 1-й батальон нашего полка (Второй батальон с последних чисел июля находится в монастыре для караула и выдерживал атаку персиян, пробовавших взять Эчмиадзин), один бат. Крымского, 40-й егерский полк, сот 5 казаков, 4 орудия батарейной роты, 6 легкой и 2 казачьей артиллерии, так, что весь отряд составлял тысячи три, вышли из лагеря к Эчмиадзину и остановились ночевать, не доходя до с. Аштарак. На другой день с рассветом пошли далее и, поровнившись с упомянутым селением, увидели значительное количество куртинцев, но цель наша была доставить помощь и продовольствие в монастырь, а обозы, связывая движение, не позволяли гоняться за неприятелем, и он оставлен в покое. Взойдя на высоты, откуда открываются отлогие берега Абарани, о которых я говорил прежде, можно было обозреть положение персиян: высокий курган, стоящий за рекою близ с. Ушагана и командующий дорогою на довольное расстояние, был покрыт палатками их; на оном и по берегу устроены каменные завалы; а несколько далее к садам Кизиль-тамура виднелся главный лагерь. Противники были уже на нашей стороне и, пользуясь волнистым местоположением, прикрывались высотами, по [332] которым рассыпались. Прежде всего показалась кавалерия на правом фланге нашем, фальконеты на верблюдах взвезены на возвышенность и, после небольшой ружейной перестрелки, открыли огонь по транспорту нашему и колоннам, оный прикрывающим. Действие казачьих орудий не могло обить их с выгодной позиции. Стрелкам 40-го егерского полка приказано исполнить сие. Ура, крикнули они, бегом пустились на довольно значительную крутизну — и снялась батарея, и рассыпалось прикрытие, и наши овладели местом.

Далеко впереди перебиралась конница через дорогу с правого на левый бок наш и кажется почитала себя безопасною; но батарейные достали их: быстрота заменила медленность; каждый в резвости коня искал опасение; однако некоторые вернулись, желая подобрать тела друзей и товарищей, перенесенных уже на крылях смерти в жилище Гурий. До сих пор все похоже было на шутку, но движения войск неприятельских показывали, что скоро наступят минуты серьезные для обеих сторон. Спешенные всадники занимали боковые высоты; конница располагалась за скатами оных и по лощинам, к реке идущим; часть артиллерии свезена к переправе, а на возвышенностях, чрез которые лежал путь нам, стояли три линии пехоты. Несоразмерность сил была так велика, что нам, совершенно окруженным, оставалось последнее отчаянное средство — пробивать себе дорогу. Обоз наш протягивался версты на 1 1/2, а разделяя силы наши, чрезвычайно ослаблял оные; сильный пушечный огонь начался, когда мы пошли мимо кургана: ядры, гранаты (и даже несколько бомб) [333] полетели на нас. Часть выстрелов была направлена на стрелков, другая на колонны, а возвышенность батареи спасала оную от нашей артиллерии. Церемониальный марш этот был довольно тяжел, но, обозревая окрестности и соображая оные с положением неприятеля, надобно было ожидать, что впереди будет еще невыгоднее. Об маневрах нельзя было думать; огромные камни, ужасные спуски не позволяли свернуть с дороги, которая сама по себе и в свободное время с трудом проходима. Всякий видел это, видел также какое оружие нужно употребить, чтоб сбить многочисленный строй пехоты, нас ожидающей,— и на походе прикреплял оное к ружью своему. Не помог персиянам отлично поддерживаемый ими батальн. огонь; пуля дура, штык молодец — и дорога наша. Собрались расстроенные ряды противников, надвинули уже на арьергард наш и заднюю часть стрелков правой цепи, а всадники кинулись на стрелков левой стороны; артиллерия же располагалась так, что несколько орудий действовали по протяжению стрелковых цепей, а несколько по обозу и колоннам, рикошеты продольных выстрелов сих, повторяемых с чрезвычайною скоростию, падали даже впереди всего отряда, а картечь и град нуль осыпали охраняющих хвост оного. Сначала довольно долго пыли видны войска неприятельские, ожидавшие нас на вершинках, в стороне от дороги; далее, конные толпы стали обгонять нас и, спешиваясь, производили ружейную пальбу; сарвазы же (Сарвазами называются солдаты регулярной пехоту) и конница продолжали нападения свои. Запальчивы были натиски [334] их, батальный огонь не удерживал стремления; даже рассыпаемые картечными выстрелами, они вновь устраивались, и егеря более 10 раз принуждены были опрокидывать их холодным оружием. Жестокая борьба сия длилась уже часов восемь; солдаты наши, изнуренные зноем и еще более жаждою, приметно ослабевали; не было ни капли воды, чтоб оживить несколько силы. Растягивающий[ся] обоз, ломающиеся и подбиваемые повозки до чрезвычайности замедляли шествие. В арьергарде начинал оказываться недостаток в патронах, и 40-й полк сменен батальоном Крымского и двумя ротами 39-го егерского; подходя к речке в равнину, стрелкам приказано соединиться с колоннами, но утомленные не могли оторваться от воды. Тут надобно было ожидать, что неприятель, которого усилия верстах на 12 были безуспешны, попробует ударить в последний раз с новым остервенением — так и случилось. Из садов монастыря Рипсимы показалась конница; люди свежие бросились на едва движущихся — и началась сеча. Здесь, на трех верстах, мы потеряли гораздо более, нежели в продолжение веет дела, где горсть русских в течение 10 часов удерживала более 10 тысяч регулярной пехоты и тысяч 16 куртинцев при 25 орудиях.

Думаю, что ужасное сражение это (Кончилось бы с меньшим несравненно уроном, если б в последнем напоре не прекратились действия нашей артиллерии, у которой не осталось ни одного картечного выстрела, и из монастыря ранее выслали небольшое подкрепление, которое опоздало несколько.

Надобно сказать, что 17 августа есть день славы [335] 40-го полка. Нельзя довольно похвалить мужество начальников и храбрость нижних чинов. Персияне в сем деле потеряли убитыми и ранеными более 3 тыс. (Известия о потере персиян собраны армянами, которых Архиерей здешний Нерсес посылал в разные места, и подтверждены впоследствии русскими, выбежавшими из Эривани) и несколько знатных чиновников, с нашей же стороны ранен более 300 рядовых].

Генерал Красовский получил сильную контузию в руку с повреждением кости. До сих пар я душою уважал его, как благодетеля своего; здесь удивлялся ему, как воину. Сраженные! Мир праху вашему.

1 сентября

Тому, кто пил на свете горе,
Кончина — не велико зло.

...Я никогда не заметал в себе той несчастной боязливости, которая, преждевременно увеличивая безделицы, заставляет трепетать при одном помышлении

о возможности погибнуть, но не знал до какой степени удержится мое хладнокровие и тем более желал видеть себя в минуты настоящей опасности. Рассмотрим, какие чувства наполняли душу мою в сражении 17 августа.

Не имея верных сведений ни о числе неприятеля, ни о положении его, я не ожидал, чтобы могло произойти что-нибудь важное между нами, но, осмотревши приготовления его и боевой порядок, увидел, что нам нелегко будет отделяться и даже питать надежду на избавление; можно было потому только, что персияне предстояли нам, а не европейские войска, которые, без сомнения, не пропускали [336] бы возможности живьем забрать всех. Нас встретили пулями: близко летели они, но не слишком часто и еще нечего было пугаться; страшный гром артиллерии с кургана показал, что игра сия невыгодно кончится для многих и вместе с тем пробудил во мне не боязнь, но желание уцелеть. Опасаясь тяжелых ран более смерти, я думал прежде, что гул ядра не должен быть так неприятен, как жалобный напев пули, потому именно, что первое чаще вырывает жизнь без мучений; однако оказалось противное: о пулях и забыл я, когда заметали бомбы, захлопали гранаты и зашумели ядры. Впрочем, смело скажу, что я был очень покоен, сердце нисколько не билось сильнее; я не кланялся сим посланникам разрушения, зная, что поклоны не умилостивят их, и голова шевелилась немного только от тех, которые слишком близко пролетали. Будучи уверен, что нельзя избегнуть предназначения и увернуться от гибели, я поручил себя воле небес и не томился ожиданием суженого. И небеса сохранили меня.

Сильно действовала артиллерия неприятельская, но битва сия и по всем отношениям может быть причислена к битвам жестоким; особенно взявши во внимание несоразмерность сражающихся сил и положение паше. В один этот день мне удалось видеть все ужасы браней: огнестрельные орудия всякого рода, даже неупотребляемые в Европе, были обращены на нас, но истребление, ими производимое, не могло сравняться с тем, когда на изнуренных воинов наших бросились свежие толпы наездников, когда в ручной вступили бой и засверкали в глазах наших кинжалы их и засвистали над головами сабли. [337] Много ужасного было в схватке сей; обстоятельства заставляли меня несколько раз вблизи смотреть на суровые лица свирепых куртинцев, покрытых пылью, потом и кровью; но в это время какая-то уверенность, что буду сохранен, не оставляла меня ни на минуту. Еще до вступления в дело я чувствовал большую слабость; в продолжение сражения зной и жажда довели усталость мою до истощения и задолго до начатия сечи я опасался уже, чтоб не пришлось идти в обоз; но десница всевышнего подкрепила силы мои. Он отдалил от меня страх и невредимо извел из величайших опасностей. Ему единому слава и благодарение вовеки.

19 октября. Кр. Эривань

Положение нашего отряда во время пребывания в Джангили было очень затруднительно: множество больных, конвоирование провианта, содержание гарнизона в Эчмиадзине и другие командировки доводили до того, что налицо оставалось не более 3 тысяч человек. Конечно, при выгодной позиции и значительной артиллерии мы могли удерживать персиян от решительных покушений на лагерь, который беспрерывно увеличивался прибывающимся транспортом и разными принадлежностями осады, но сами ничего важнаго предпринять не могли, да и намерения начальства надобно полагать не к тому клонились.

Отступление от Эривани могло иметь одну цель, чтоб, зноем не изнуряя без пользы людей, дождаться всего необходимого для взятия крепостей, в местах более удобных, и потому, чем спокойнее могли [338] исполниться ожидания сии, тем было для нас выгоднее. Весь июль прошел в совершенной тишине; неприятель, видя невозможность удержаться по сю сторону Аракса, сосредоточил все силы свои за сею рекою, куда выгнал жителей здешних селений, оставя в крепостях, на твердость коих возлагал большую надежду, гарнизоны, которые не осмеливались от них отдаляться, и наши обозы, парки, артиллерия беспрепятственно стягивалась в сборное место. В скором времени долженствовали прибыть осадные орудия и все материалы под прикрытием трех пионерных рот и Кабардинского пехотного полка, имеющего более 2 тысяч человек. Вновь прибывающие подкрепления сии ощутительно усиливали наш отряд, который, собравши все части свои, мог тогда выставить до 4 тысяч под ружье. Этого было достаточно для покорения крепостей, нам назначенных, и вообще для действия против войск, могущих собраться в Эриванской области, без особенной помощи персидского правительства. Итак, дела наши могли хорошо кончиться; вдруг разнеслись слухи о прибытии Аббас-Мирзы к Эчмиадзину. Обстоятельство это ставило нас в самое критическое положение и могло произвести гибельные последствия для всей войны. Великое преимущество, которое имел над нами неприятель числом своим и свободою в действиях, давало ему возможность по частям уничтожать разобщенные необходимостию силы наши и даже овладеть осадною артиллериею со всеми приготовлениями и легко вырваться в пределы Грузии. Движения противников не могли скрыться от главнокомандующего; состояние же нашего отряда было [339] ему известно и потому вести о непрительской армии казались сначала невероятными; когда же оные подтвердились, то ожидали, что по следам ее нагрянут и наши, но дни проходили, а наших не было. Между тем персияне пробовали блокировать Эчмиадзин и после неудачных переговоров решались приступить к осаде. Если б можно было надеяться, что, несмотря на слабость стен и малочисленность гарнизона, неприятелю не удасться скоро овладеть монастырем, то, конечно, лучше было бы несколько дней подождать прибытия осадной артиллерии с ее прикрытием; но, вероятно, сильные причины, как-то: недостаток продовольствия или видимая опасность потерять столь важный пункт принудили генерала Красовского поспешить туда с помощью, и мы 16 августа выступили. О сражении 17-го числа я говорил уже; теперь остается бросить взгляд на события, за оным последовавшие.

22 октября

Говорить ли о состоянии нашего отряда после 17-го числа? В Эчмиадзине расстроенные батальоны нуждались в отдохновении, в Джангили едва ли набиралась тысяча человек для защиты больных, множества припасов всякого рода, там заготовленных: позиция персиян прерывала между нами сообщение: от Безобдала тянулась осадная артиллерия с принадлежностями своими; обоз ее состоял почти из 2 тысяч арб (Арба — повозка на двух колесах в которую запрягают быков или буйволов; буйвол несравненно сильнее быка и если б не был ленив и чрезмерно упрям, то мог бы возить величайшие тяжести), отряды [340] неприятельские стояли на пути их. Персияне имели средства наделать нам много бед, имели, кажется, хорошо обдуманные намерения, но не имели достаточно решительности для приведения оных в исполнение и медленностию и полудействиями своими лишились значительных побед: все транспорты собрались в лагерь 23-го вечером, Кабардинский полк прибыл в монастырь, заставши на прежней позиции Аббас-Мирзы только сильный арьергард из кавалерии, который немедленно отодвинулся от реки, а ночью и совсем ушел. Давши несколько часов отдохнуть прибывшим людям и о стаи я в монастыре усиленный гарнизон, генерал-лейтенант Красовский пустился обратно в Джангили. Таким образом, восстановилось взаимное сношение паше, и соединение раздробленных частей вывело нас из прежней опасности. Армяне говорили, что дух в войске персидском совершенно упал после сражения Ош. и известия сии оправдывались тем, что, оставя выгодную во всех отношениях позицию свою, неприятель отошел к Эривани, расположился не в дальнем от оной расстоянии, против Джангильского лагеря, на противной стороне горы Карни-ярыха; но время, в которое можно было вредить нам, уже миновалось, и мы спокойно ожидали прибытия главного отряда, без помощи которого нельзя было и думать о взятии крепостей в присутствии столь сильного обсервационного корпуса противников. В первых числах сентября замечено движение оного к Араксу и услыхали, что к нам идет подкрепление. Это и заставило Аббас-Мирзу проворнее убираться, а чтоб не встретиться с нашими, он, бросивши большую часть артиллерии своей в [341]

Эривани, кинулся через горы, по дороге каменистой, неудобной, и успел переправиться за раку прежде прибытия главнокомандующего, который скоро пошел и сам за Аракс, а 14-го числа выступила часть осадной артиллерии с остальными войсками к Сардарабаду, куда и прибыли на другой день (Егерская бригада, в которой состою я, осталась в Эчмиадзине, но я был прикомандирован к батальону Крымского полка и потому имел случай быть при осаде и взятии Сардарабада). Крепость сия находится не в дальнем расстоянии от соединения прежней границы нашей с Турциею и Персиею, построена за пять лет пред сим сардаром эриванским, от чего и получила свое наименование. От оной до Эчмиадзина 25 верст лежит в той же равнине; дорога переходит через р. Абарань и множество ручейков, а на половине пути прилегает к р. Кара-су, берега коей, будучи покрыты камышом и хорошею травою, представляют место довольно удобное для ночлега проходящих войск; здесь сначала стоял лагерь Аббас-Мирзы, когда он пришел к нам.

Надобно сказать, что вообще почва земли в Эриванской равнине носит оттенки великого наводнения, а приближаясь к Сардарабаду, еще сильнее возрождаются мысли об истории всемирного потопа: облаженная земля усыпана камнем и походит на ложе иссякшего потопа; высокие холмы кажется образовались наносом воды, повсюду встречаются следы и действие сей стихии; переворочанные камни, обгорелого цвета, уродливостию своею и положением показывают, что они не всегда находились там, где [342] ныне. Во всех окрестностях Сардарабада мало жизни, и русские довольно удачно назвали крепость сию голою крепостью. Аракс течет от нее верстах в 20; сюда тянется отлогость Арарата « поверхность оной отсюда виднее, нежели из монастыря и Эривани.

Главнокомандующий был уже там; редут и кессель-батарея против западного фаса окончены до прибытия нашего; дождь, захвативший нас при конце перехода и продолжавшийся во всю ночь, воспрепятствовал перевезенню на место орудий и продолжению работ. Генерал Красовский осмотрел только место для брешь-батареи против южного фаса, а с 16-го на 17 приступили к заложению оной и когда взошли в сад, в котором предположено устроить оную, то секрет неприятельной, там залегавший, отступая, сделал несколько выстрелов, но выстрелы сии не привлекли за собою огня с крепости: там царствовало молчание, прерываемое только частыми сигналами часовых и лаем собак. Молчание сие продолжалось до тех пор, пока стук кирок и лопат не дал знать, что мы слишком близко подвинулись и работы начались; тут ядры, гранаты и картечь полетели к нам, пули осыпали рабочих, и беспрерывная пальба продолжалась более часа. В продолжение ночи оная возобновилась несколько раз, но слабее первой, и было менее опасно потому, что люди успели уже прикрыться несколько. К рассвету поспели кессель-батарея и батарея для осадных орудий, а траншея выведена из сада, и осажденных, без сомнения, изумила быстрота работ русских и смелость с какою оные производились на столь близком [343] расстоянии. Осада продолжалась деятельно: бомбы приводили жителей в отчаяние; тяжелая артиллерия громила стену; легкая заставляла молчать орудия неприятельские и сбивала защищающих крепость; гарнизон приметно ослабевал духом и, теряя надежду воспрепятствовать действиям нашим, менее оказывал бесполезного упорства; смешанный шум был слышен в крепости во время канонады. Все показывало скорую сдачу, и 19-го вечером сбежавшие через пролом армяне объявили, что Гасан-хан с гарнизоном ушел, а обыватели готовы отворить ворота. В ту же минуту крепость занята, а конница пустилась за бегущими персиянами: много погибло их, много взято в плен, но Гасан-хан с большею частию успел ускользнуть от преследования.

Крепость сия менее Эриванской; строения, в ней заключающиеся, бедны, дурны и весьма мало домов, которые только по необходимости можно назвать порядочными; дворец Гасан-хана более других, но не отделан и видно, что он готовил его единственно для кратковременных переездов своих.

Фигура Сардарабада изображает параллелограмм, имеющий несколько башен на каждом фасе; стены высоки и толсты, а твердо-глинистый грунт земли увеличивает их прочность. В стене, на которую велась атака, находится дом Гасан-хана, и за нею нет другой стены, но с прочих трех сторон, саженах в 15 от наружной, есть другая, старая стена, гораздо ниже и тоньше первой, служившая защитою прежде бывшему селению и оставленная не против артиллерии, но для сильнейшего истребления ружейным огнем неприятеля, приступом [344] овладевшего главными укреплениями. Ров местами довольно глубок и широк, местами же мелок, узок, редко где имеет отлогости и мало обделан после того, как вынималась из него земля, употребленная на построения. По свойству песчано-хрящеваго грунта западного и части южного фасов довольно работы будет, чтоб он не осыпался. В каждом фасе есть ворота, но проезды через ров оставлены только в восточном и западном, с север наго же можно устроить, а с южной стороны въезд идет под домом Гасан-хана и может служить только для верховых, потому что под окнами тотчас бассейн, который будет препятствовать, а из него жители довольствуются водою; сии ворота с внешней стороны прикрыты траверзом.

Здесь найдено 13 орудий, множество артиллерийских снарядов и большой запас продовольствия. Окрестности, частью, болотисты, и около крепости нет селения, но в близком от оной расстоянии видно несколько деревень.

Оставя гарнизон, войска двинулись 21-го числа обратно к монастырю, куда прибыли на другой день; переночевавши, пошли далее, проведя ночь у переправы через р. Зангу, 24-го подступили к Эривани.

25 октября

Блеск стали, молнии сверканье, громов рокот
В ответ им скал, садов и гор протяжный грохот.

Воейков

Главнокомандующий с генералитетом и свитою поехал осматривать местоположение; с башен провожали его пушечными выстрелами. Немедленно поставлены мортиры на Изменничьем бугре и [345] открылось бомбардирование, а ночью наш отряд занял форштат и расположился в садах оного, нигде не встречая ни души. Во время отсутствия нашего персияне сделали некоторые приготовления к защите: тополевые аллеи в сардарском саду истреблены, вырублены также большие деревья, по опушке города разрушены строения, ближайшие к крепости, за которыми прежде скрывались стрелки и секреты наши; но истребления сии не приносили осажденным существенной пользы. В другую ночь поставлена верхняя демонтир-батарея, против восточного фаса, и к ней переведены четыре мортиры, которым не так выгодно было действовать с Изменничьего бугра, по причине отдаленности оного от укреплений. В третью ночь устроены: главная брешь-батарея, батарея левого фланга и начаты коммуникационные траншеи.

Близко подобрались для заложения сих батарей; рано взошла луна, но темные облака скрывали свет ее и долго разливалось о крест только слабое мерцание; неприятель не препятствовал работам на брешь-батарее и, заметив только работы левого фланга, неоднократно пускал туда сильный ружейный огонь, которой всякий раз охлаждался удачным действием верхней батареи нашей. Стук артиллерии, перевозимой по каменному мосту через речку Кирх-булах, обратил перед рассветом и на нас внимание осажденных, но уже поздно: все было готово для легких орудий, и они начали ломать амбразуры и подбивать пушки, в ожидании, пока поспеют места для осадных, которые поставлены в следующую ночь. К этому времени окончились все первоначальные работы, сделана средняя батарея, и отовсюду открылась канонада. Шесть 2-пудовых, 10 [346] кечорновых мортир и более 30 орудий гремели с разных сторон — и видимо рушились стены и с ними надежда защищающихся. Ужас овладел сердцами жителей; жалобные вопли женщин, крик детей были слышны в тиши ночной, когда случалось подходить близко. Несчастные ежеминутно ожидали смерти мучительной и взорами следовали за грозно величественным полетом бомбы: один миг и она на высоте, медленно перекачивается, потом и опять усиливает скорость, опускаясь к земле; искры, из нее излетающие, освещают путь ее во мраке и дают иногда возможность спастись; но какое ожидание, часто одна бомба опешила догнать другую; иногда казалось, что две, летающие с противных сторон, могут столкнуться, но различное направление разводило их по всем местам крепости и разносило повсюду гибель и разрушение. Горесть, уныние, страх волновали души затворников; между тем сапа подвинулась ближе. Со своей стороны осажденные щедро сыпали к нам пули во все время осады; разбиваемые амбразуры деятельно исправлялись, но лишь только дым нескольких выстрелов показывал, откуда действовали орудия их, и они вновь принуждаемы были замолкнуть. Положение персиян час от часу становилось хуже и хуже.

С 30-го на 1 октября положено венчать гласис, Смерклось; рабочие с турами, фашинами и инструментами пришли ко рву; сильная пальба показала, что нас заметили; в одно мгновение огонь разлился по всем фасам и осветил окрестности. Персияне думали, что русские идут на приступ и отчаянною защитою намеревались спасти себя от всех ужасов оного, отдалить минуту, в которую разъяренные тщетным [347] упорством их противники насильственно вторгнутся в твердыни, ими обороняемые, и не будет никому пощады. На стенах зажглись пламенники; треск ружей, взрывы пушек смешивались с шумом и воплями обывателей; но как изобразить то время, когда загорелся воздух и застонала земля от действия нашей артиллерии. Взревели орудия и тысячи ружейных залпов заглушались перекатами громов их. Это были адские минуты, и слишком час продолжались они. Мало-помалу крепость начала умолкать, выстрелы были реже и реже, слышнее и слышнее становился шум осажденных. Скоро все стихло, и частые оклики часовых раздались в воздухе. Смолкли и наши батареи и восстановился обычный порядок стрельбы: опять можно было разбирать, как быстрое ядро или граната, едва успевши вырваться из жерла, уже врывались в стену и как далеко оставляли они за собою медленную бомбу, прежде их пущенную. Вдали послышался выстрел, другой, третий; в разных местах казачьей цепи загорелась перестрелка. Гасан-хан со своими пробовал и отсюда уйти, но, встречая везде преграды, принужден был возвратиться (После всей сумятицы вместо летучей сапы приказано идти к гласису медленною сапою, и работы возобновились. В эту ночь пущено в крепость более 400 бомб и тысячи полторы пушечных снарядов; [об] оружейных выстрелах и говорить нечего. С позволения главнокомандующего, вся наша братья-горемыки был» прикомандированы к начальнику траншей для беспрерывного нахождения при осадных работах, и потому мне удалось видеть весь ход осады и узнать некоторые подробности). Взошло солнце; работы продолжались. В 8 часов показались [348] на стенах сарвазы и обыватели, махали платками, бросались через пролом в ров и, прибежавши к нам, объявили, что жители и один батальон сарвазов сдаются, но остальные два батальона намерены еще держаться. Наши кинулись в брешь, перелезли через стену, взошли на другую и расставили но оный часовых; несколько рот подведены к воротам на гласисе и разбросали камни, которыми оные были изнутри завалены. Генерал Красовский подходит к воротам 1-й стены, приказывает отворить оные; дивизионный обер-аудитор, говоря по-татарски, уговаривает защищающихся, чтоб они, ничего не опасаясь, исполнили повеления; видит щель в воротах, смотрит туда, вдруг раздается выстрел под оводами — мозг несчастного Белова обрызгал его окружающих. Генерал спрашивает у стоящих на стене персиян, кто стрелял и узнает, что Гасан-хан, сделавши это, пошел к мечети. Нет сомнения, что он слышал, что генерал здесь и требует сдачи; для него готовил удар сей, чтоб удовольствовать хотя сим злобу свою, но характер русского начальника оказался и в этом случае. Когда отварили ворота, он отыскивает Гасан-хана, входит в комнату, где сидел он со многими ханами и чиновниками, с ног до головы вооруженными, подает ему руку и через переводчика уверяет его, что ему нечего опасаться и проч., требует, чтоб он и окружающие его отдали оружия, сам принимает от него саблю, пистолеты и отправляет к главнокомандующему. Говорят, что он всегда слишком мало бережет себя,— и это справедливо,— но зато чего не сделают с ним подчиненные его. Во время сражения в нем видна такая непоколебимая [349] уверенность в провидение, что нельзя не удивляться хладнокровию и спокойствию, с которыми он смотрит на опасности. Не осмеливаясь более сопротивляться,, они сдаются, и вое пошло своим порядком.

Так пала грозная Эривань! Персияне привыкли почитать ее неприступною и молва шла в народе, что годы нужны для ее покорения; пришли русские пополнить решительную волю царя своего и на седьмой день — где гордые персы?

П. Д. Белов, человек твердых правил, с прекрасным сердцем, душою возвышен ною, умом основательным, имел родного по матери брата, юношу многообещавшаго; он назывался Тищенко. Старая мать их при весьма малом состоянии видела в первом опору и усладу жизни своей; последний по молодости казался ей дороже других детей. Возгорелась война с Персиею, и затрепетали нежные сердца женщин и облились кровию сердца матерей. 20-й дивизии оказан поход. Белов, как я говорил, был обераудитором сей дивизии, Тищенко служил юнкером в одном из полков оной, и оба, оставя Крым, прибыли в Грузию.

На зимовых квартирах находился при дивизионном начальнике Севастопольского пехотного полка майор Белозор; он был одарен беглым умом, хорошими способностями, веселым нравом, но пылкость чувств выводила его из пределов и в радости и и печали. Скорость сия была причиною неосторожностей, часто накликавших на него много неприятностей. Будучи с Б. сближены службою, они сокращали свободное время взаимною беседою и пением, к которому присоединяли и Т. Голоса их в тишине вечерней [350] раздавались по садам Адиабата,— и суждено было, чтоб сие трио попало в малое число тех, коим предназначено здесь погибнуть (я не говорю о солдатах). Каждому из них судьба определила особенный род смерти: климат, железо и свинец унесли их с земли сей.

С наступлением весны войска двинулись к границам Персии, миновали Тифлис, эшелонами шли далее. Т. прибыл в Шулаверы, заболел горячкою и в несколько дней его не стало, тогда как он

Едва с младенчеством расстался
Едва для жизни он расцвел.

Жуковский

Огорченный внезапною смертию сею, брат его, видимо, потерял прежнюю веселость. Казалось, что, кроме потери, угнетало его какое-то особенное, горестное чувство. Можно думать, что сильное предчувствие колебало его, но твердость духа боролась с печальными мыслями и он не открывал их никому.

Белозор занемог в Гергерах, был в отчаянном положении и явился в Джангили только за несколько дней до 17 августа. Ему поручен батальон 40-го егерского полка, который составлял арьергард наш в сей ужасной битве. Подчиненные его, как офицеры, так и солдаты, не могут нахвалиться отличными его действиями в тот день. Попевая, разъезжал он перед рядами, осыпаемый градом картечь и пуль; мужеством своим заставил егерей делать чудеса храбрости, с редким хладнокровием неоднократно водил их в штыки и всегда опрокидывал врагов, несмотря на яростное стремление их. Спускаясь в [351] равнину, он отдал лошадь свою раненому, а сам остался пешком. Изнуренный зноем и усталостию, он едва мог идти, нахлынули волны куртинцев, отрезали его от колонн. Окружаемый неприятелями, он не имеет сил присоединиться к своим, видит гибель; последними словами оказывает трогательную решительность свою, веля двум солдатам, при нем находившимся, оставить его и спасаться. Садится на камень и ожидает. Засверкали над ним булатные сабли наездников, и голова окатилась с плеч. Несчастный Белозор! Ты не был баловень счастия в здешнем мире, может быть лучший жребий ожидает тебя там, где нет ни болезней, нет ни печали, нет сокрушений, но жизнь бесконечна.

Пылкая храбрость Белова выказывалась во всех случаях: он мог по должности своей избегать опасностей и везде из первых подвергался им. 17-е число доказало, что душа его была исполнена огнем истиннаго мужества. С невольным уважением смотрим на человека, который без страха встречает смерть, гибель, опасности всякого рода. Чтоб излишне не мучить себя, каждому следовало бы увериться, что без воли божией и влас с главы его не спадет; но уверенность в предопределение еще необходимее воину: руководимый ею, он всегда исполнит по мере сил и способностей обязанность, на него возлагаемую; неуместная осторожность не осрамит его и чистота совести избавит его от смущения, мучительная для тех, которые знают за собою дурное дело.

Смелость Белова не была ему гибельна, пока суженая не отыскала его. Опасности при взятии [352] Сардарабада миновались; там он находился при генерале Красовском, когда он осматривал под стенами крепости место для брешь-батареи; потом всю следующую самую страшную ночь был опять при нем, во время работ и вышел оттуда невредим. Наконец, Эривань сдавалась; наши были уже на стенах; выстрелы прекратились; прежде его смотрели в отверстие ворот, и там ничего не заметно; смотрит он и — последний звук неприязненного оружия вырвал последний вздох из груди его. Говорят, что он сунулся не в свое место и упрекают его в том; без сомнения, начальник, лучше знавший его достоинства, видевший его храбрость, всегда желал иметь его при себе, вместе со своими адъютантами; по есть люди, которые судят о случавшемся только по удаче или неудаче предприятия: если оно счастливо кончилось, то они готовы превозносить до небес; если же несчастливо, то они еще охотнее обвиняют; по что б ни говорили люди сии, прекрасное всегда останется прекрасным — Белов, душа благородная! Не стану разбирать — мог ли ты прожить долее определенного тебе срока? Не стану обвинять тебя за то, что невидимая сила привела тебя к назначению твоему. Ты рано кончил век, но успел заслужить любовь и уважение при жизни и сожаления искренние сопутствуют тебя в могилу. Завидна была жизнь твоя, как жизнь человека с правилами; завидна и смерть твоя; ты не томился и не переходил медленно из жизни в смерть, но жил до последней минуты жизни своей.

Не годы жизнь, а наслажденья
Пусть быстрым, но лишь светлым током [353]
Промчатся дни, чрез жизни луг,
И смерть зайдет к нам ненароком,
Как добрый, но нежданный друг.

Жуковский

Горестные матери! А вас кто утешит?

1 ноября

Для общаго обзора войны следует упомянуть о действиях главного корпуса нашого; мне неизвестны подробности оных и потому удовольствуюсь одним беглым взглядом. Я говорил, что в июне месяце главнокомандующий, оставя наш отряд блокировать Эриванскую крепость, пошел в г. Нахичевань, занял оный и подступил под крепость Абасабад, находящуюся в нескольких верстах от сего города, на берегу р. Аракса и выстроенную Аббас-Мирзою с помощию европейцев, по правилам фортификации, а не древним способам укреплений, обыкновенно употребляемым персиянами. Узнавши, что персидская армия стоит не в дальнем расстоянии от Аракса, генерал Паскевич, не снимая осады, перешел 5-го числа через сию реку, с частию кавалерии и 8 батальонами пехоты, напал на авангард неприятельский, состоящий из 16 тысяч конницы, разбил оный и обратил в бегство, а 7-го сдалась и крепость, в которой найдено 18 орудий, много запасов всякого рода и артиллерийских снарядов. После того жары принудили наших отойти в горы, чтоб дождаться времени, более удобнаго для решительнаго начатия военных действий, и, между тем, производились только незначительные экспедиции [354] для обеспечения жителей, отдающихся под покровительство России.

После сражения 17 августа главнокомандующий прибыл к нам на подкрепление, и известно уже, что происходило до взятия Эривани. Потом 20-я дивизия (За исключением 2-й бригады, которая во все время состояла в другом отряде) с ее артиллерию оставлена в Сардарабаде, Эчмиадзине и Эривани, главнокомандующий со сводным гвардейским полком и полками Кавказского корпуса выступил 7 октября к Тавризу; но прежде нежели он подошел туда, генерал-лейтенант князь Эристов, остававшийся за Араксом, приблизился к сему городу и, встреченный депутациею жителей, без выстрела занял оный 13-го числа, а 19-го последовало торжественное вступление войск наших. Вслед за тем начались переговоры о мире и разные празднества. Англичане, находящиеся з Персии, живут в Тавризе, стараются ладить с нашими, и многие офицеры проводят время довольно весело. ...Дом англичан построен в европейском вкусе и жена начальника миссии угощает русских-победителей в Тавризе!

...Тавриз, столица Адербиджана, большой торговый город. Никогда еще русские не входили в оный победителями. Здесь резиденция Аббас-Мирзы и все заведения его, относящиеся к устройству вводимого им образования регулярного войска; в числе оных находится литейный завод, на котором персидские мастеровые выливают теперь пушки с русскою надписью в память взятия Тавриза. Покорность жителей спасла их от разорения: торговля не [355] прерывалась и пребывание наших полков не только не расстроит оной, но, напротив, доставит значительные выгоды.

9 ноября

В дополнение к прежде сказанному мною об Эривани присовокупляю еще несколько замечаний.

В крепость два въезда — северный и южный. Водопровод, идущий от форштата из р. Кирх-булах, входит в ров близ северных ворот и, деля часть воды в крепость, наполняет водоемы, устроенные во рву, один ниже другого, так, что вода через трубы, протекая из верхнего в нижний, наводняет половину северного фаса, весь восточный и часть южного, до того места, где каменистое дно не позволило углубляться долее. Стенки, отделяющие бассейны, вооружены часто набитыми в брусья и заостренными деревянными кольями. Бассейны сии примыкают к контр-эскарту и занимают большую половину широты раза; глубина их (Здесь и ниже данные измерений не указаны—М. Н.)... вода, а них втекающая, хороша, но от слабого течения портится, цветет, и во многих водоемах растет камыш, а некоторых совершенно им покрыты. Ширина рва ... глубина ... высота 1-й стены ... 2-й ... сажен, расстояние между ними ... толщина ... въезд в 1-ю стену идет под оводом, ще находятся караульни; поворот оного и узкость затрудняют проезд повозок; на обоих концах оного толстые деревянные затворы, обитые железом, а также при въезде во 2-ю стену [356] по сторонам которого сделаны комнаты; при спуске в ров есть тоже ворота.

Улицы в крепости узки, дурны; в некоторых домах есть хорошие комнаты, но по азиатскому обыкновению с улицы ничего не видно, кроме гадких стен; большая же часть строений дурны. Дом сардара заслуживает внимание: пройдя несколько сажен от северных ворот к югу, поворачиваешь на запад, и улица, несколько шире других, ведет прямо в ворота дворца, чрез которые под сводом вступает на небольшой дворик, занимаемый службами; посреди оного водоем, а на правой стороне крытый ход, оканчивающийся в прямом направлении стеною, близ которой налево дверь, закрытая отдельною каменною стенкою; обойдя сей траверз, вы на довольно большом дворе и направо несколько ступенек взводят через узкие сени в переднюю, потом в большую комнату, разрисованную цветами, картинами и портретами, между которыми главнейшее место занимают портреты императрицы Екатерины II и Павла I, изображенного в детском возрасте. Малые зеркала вмазаны в разных местах стен; окно составлено из четвероугольничкав, верхняя же часть оного круглая, со стеклами разных цветов; комната сия блестит позолотою и в азиатском вкусе очень хорошо убрана: здесь жил сардар в теплое время. Переднюю сторону двора занимает летняя приемная зала, еще с большим великолепием украшенная, в которой находятся во весь рост портреты: на одной стене — шаха, сидящего на троне, и Аббас-Мирзы, а на другой — сардара, брата его Гасан-хана и двух куртинцев; в углублении между [357] последними 4 портретами маленькой водомет из мрамора и окно на Зангу, из которого виден сад сардарский с беседкою, о которой я говорил прежде. Зеркала составляют часть стен, и зеркальное стекло различных фигур, расположенное в различных преломлениях, занимает место карниза. Разрисовка стен отличается яркостию красок и позолоты и нравится взору, особенно издали и при общем взгляде. Сторона от двора закрывается только холстинным навесом, который во время зноя растягивается к бассейну с тремя фонтанчиками. В третьей стене двора, противолежащей сей зале, помещались служители, а в четвертой небольшая дверь на другой дворик, где находится очень хорошая комната с балконом на Зангу, служившая зимним пребыванием сардару; прочие же покои очень просты; посреди двора водоем. Отсюда ход в баню с мраморным полом и в гадкие лачужки, выводящие в гарем. Огромный двор с водоемом во всю длину оного окружен строением в три яруса: множество комнат различной величины, простых, но чистых, заключали более 150 жен сардара,— несчастных жертв закона магаметова,— их прислужниц, надзирательниц и стражу — теперь в этом домр помещается весь 39-й егерский полк.

Медленно текут унылые дни юных затворниц! Больно и думать о горестном положении их. К чему служат им пышные уборы, вся роскошь, которою стараются обмануть сердца их. Конечно, образ воспитания, приготавливает их к такой жизни и не допускает в полной мере чувствовать всю тяжесть оной; но быть не может, чтоб темные неразгаданные чувства не волновали душ их и не разливали томной [358] грусти на все существование. Иные смотрели из окон своих на шумную Зангу, со скалистыми берегами; на зеленые сады с резвыми пташками; на прекрасный свет божий, в котором и самые дикие места не лишены некоторой прелести — и слезы неприметно текли на золото, на шали, на богатые украшения. Чего недостает мне, думала красавица, и невольно усиливались рыдания ее — и все было ей ответом. Она не знает чем наслаждаются женщины в других землях, но постигает, что может составить собственное ее благополучие и беспрестанно возобновляющаяся мысль о том, что счастие не для нее существует в мире, ожесточает нрав ее.

Оставим скорее сию ужасную темницу и через темный коридор, в котором устроена конюшня и жилище тюремщиков-получеловеков, выйдем на первый дворик, потом на улицу и взглянем на магометанский монастырь. Ворота с медными цепями ведут под сводом на пространный двор, среди которого водоем и-на трех боках много комнат; между ими есть большие и очень хорошие. Следуя установлениям, мечеть не слишком обширная, обращена на юг и не имеет никаких изображений. Мулла с высокой кафедры поучает правоверных. Стены по штукатурке подделаны под кирпич, а низ облит поливою вроде изразцев, которою также украшен купол, а местами и наружные стены, что придает хороший вид, особенно когда освещает солнце и блестит полива; местами тексты из алкорана, служащие вместе и убранством стен. Вообще вид отделки очень хорош издали. Северная сторона средней части мечети открыта и на противолежащем боку монастыря [359] сделана открытая к ней комната для помещения молельщиков. Мечеть сия без минарета. Близ южных ворот другая мечеть турецкаго построения и потому оставленная персиянами, которые почитают турок за отступников от местного учения Магомета, и служившая для складки хлебных запасов. Построение опой более походит на русскую церковь, нежели на персидскую мечеть, и в ней устраивается храм Покрова пресвятая Богородицы в память дня взятия Эривани. Храм сей может быть трехпрестольный и с неважными поправками сделается величественным — высокий минарет может быть обращен и колокольню.

В крепости есть небольшой базар, состоящий из маленьких дурно построенных лавочек. В цитадели найдено множество военных снарядов разного рода; пороховые погреба наполнены порохом, а огромные магазины хлебом. 35 пушек, 2 гаубицы, 10 мортир достались победителям. Здесь был литейный завод.

Кр. Эривань построена весьма давно, что доказывают стены оной, которые от древности так выгорели, что, несмотря на крепкий грунт земли, очень легко начинают осыпаться.