МУСА-ПАША КУНДУХОВ

МЕМУАРЫ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

(См. «Кавказ» ном. 1/25 и 2/26.)

Назначение главнокомандующим графа Воронцова. — Царинский старшина Бехо. — Последствия Даргинского похода. — Приход Шамиля в Большую Кабарду. — Приезд князя Воронцова во Владикавказ. — Восстание в гор. Кракове. — Переговоры с Шамилем.

В 1845 году последовало назначение наместником и главнокомандующим генерала графа Воронцова, одного из лучших русских генералов, пользовавшегося в России и Европе популярностью.

В этом же году пошел он с двадцати-пяти тысячным отрядом через Андию в Дарго (резиденция Шамиля) с полною уверенностью окончить войну в один поход.

Экспедиция эта до того была несчастна для русского оружия, что вышло наоборот. Шамиль, хотя не сумел вполне воспользоваться оплошностью русских, но все таки остался победителем и много возвысился (Все непокорные горцы в том же году признали сына его Кази Магомета после смерти Шамиля; наследником.), а Воронцов при всех своих отличных дарованиях, потерял много, не только в глазах горцев, но даже в войсках, где бывало говорили: «Воронцова легче бить, чем кого-либо другого».

Так как я не был участником Даргинского похода, то окончу о нем говорить тою истиною, что русский главнокомандующий и наследный принц Александр Гессенский были бы у Шамиля военнопленными, если бы он, действуя решительнее неотступно преследовал разбитого бегущего противника (Вообще о бывших военных действиях я ничего не пишу. История их не забудет. М. К.).

Во время проезда Воронцова в Даргинский поход через Владикавказ я 'был представлен ему Нестеровым, с весьма похвальной стороны. Но главнокомандующий, не знаю по чьей рекомендации, знал о небывалой переписке моей с Шамилем и потому, несмотря ни на отзыв ближайшего моего начальства, ни на личные мои заслуги (В 1836 году в марте месяце я вышел из Павловского кадетского корпуса, а в 1841 году, т.е. по истечении четырех лет я был ротмистром, имея ордена Анны 3-й степени, Владимира 4-й степ. с бантами и Станислава 2-й степени на шее. М. К.), обласкал меня гораздо менее, чем менее меня достойных!

Поняв в чем дело я отправился к себе на квартиру, где застал знакомых гостей, состоявших в главном штабе. В числе их был полковник Альбранд, назначенный походным дежурным штаб-офицером. С ним я делал два похода в Дагестан и в Абхазию. Из любви ко мне он советовал мне подать докладную записку о [15] дозволении мне отправиться в Даргинский поход. Этот поход он и все его товарищи называли последним враждебным походом русских в Дагестан. Убедив Альбранда, что еще много походов придется нам делать с новым главнокомандующим, а за себя предложив ему младшего брата моего корнета Индриса и родного дядю поручика Габиса Дударова, отказался от его предложения.

В тот же день явился к графу Воронцову из Нагорной Чечни царинский старшина Бехо с изъявлением, с целым обществом, покорности правительству.

Главнокомандующий до того был обрадован приобретением царинского общества, что считал это верным шагом к скорому покорению всего Дагестана. В этой уверенности наградив Бехо и его товарищей ценными подарками, поручил Нестерову причислить их общество к Владикавказскому округу, о чем доложил и Государю Императору.

Старшина Бехо был одним из людей, у которых нет ничего священного. Он несколько раз изменял Шамилю и русским, пользуясь выгодными случаями и переходя от одного к другим. А в 1830 году, пригласив к себе троих из лучших тагаурских алдар, изменническим образом убил их всех. С того времени, боясь мщения, до приезда Воронцова не смел никогда показываться в наши края. Теперь, считая себя под покровительством главнокомандующего, подняв высоко голову, отказался не только от разбирательства по существовавшему народному обычаю, но даже не хотел избегать встречи с наследниками убитых алдар, которые, зная всем горцам объявленные статьи закона (Судить уголовным судом убийц, прибывающих к нам с покорностью.), сами избегали встречи с ним.

Видя наглость Бехо и слабость моих дальних родственников, я дал себе обет при встрече с Бехо употребить против него свое оружие. Не стараясь особенно отыскивать к тому случая, раз, в четыре часа пополудни, выходя от начальника округа, как раз у ворот крепости наткнулся на него. Он, со свитою в числе семи человек, шел также к начальнику округа. Тут выстрелом из пистолета своего исполнил данный мною обет и Бехо был убит (в чем раскаиваюсь). Из свиты его сделали также по мне два выстрела; они меня миновали и убили лошадь под одним из при мне находившихся.

Тот же час в крепости ударили тревогу и если бы войска скоро не подоспели, то между сородичами Бехо и тагаурцами неминуемо была бы кровавая схватка. (Слава Богу, что ее не было).

Затем, в скорости я был потребован к начальнику округа, которому объяснил истину, побудившую меня решиться на то, что уже случилось, а также готовность свою выдержать безропотно должное за это наказание.

Благородный Нестеров, хорошо зная фальшивое обо мне мнение главнокомандующего и силу статей закона, даже при мне не мог скрыть своего опасения, говоря: «право, не знаю, как написать теперь главнокомандующему и как убедить его, что в убийстве царинского старшины, кроме кровной мести, ничего не скрывается». При этом он изъявил искреннее свое сожаление и приказал мне отправиться под арест в главную гауптвахту.

Спустя пять суток, собрались тагаурские алдары и объявили Нестерову, что арестом моим за убийство Бехо, который должен народу еще две крови, они сильно оскорблены.

Нестеров, имея это предлогом, приказал тотчас же меня освободить из под ареста, а главнокомандующему донес в том смысле, что это дело для спокойствия края необходимо [16] предоставить народному обычаю. На что последовало согласие главнокомандующего и тем кончилась вражда между тагаурцами и царинцами.

Воронцов из несчастного Даргинского похода или лучше сказать, из ужасного своего поражения извлек огромную пользу. Он, убедясь, что все меры и средства, которые правительство употребляло на Кавказе, служили лишь средством начальству его достигать чинов, орденов и ложной славы, изменил решительно образ войны и управления на Кавказе, где до того всякий новый начальник творил свои законы и систему войны по произволу.

Поэтому горцы, вследствие беспрерывных противоречий начальства, не верили и благим намерениям кн. Воронцова, вследствие этого, после Даргинского похода многие из влиятельных лиц в Кабарде и в Тагауре начали переговариваться с Шамилем и приглашая его к себе, готовили народ ко всеобщему восстанию. Между ними некоторые из моих родственников и хороших знакомых обратились ко мне, чтобы вместе с ними готовить народ к восстанию. Хотя я от всей души желал им полного успеха, но хорошо зная Кабарду, Тагауры и Дигоры, где многие из высшего сословия не отказались от надежды на возможность добиться справедливого отношения от русских и тщетно утешали себя ложными обещаниями начальства, был уверен, что общее восстание не могло состояться, а потому советовал им отложить это до другого, более удобного, случая и совокупно настоятельно просить царского наместника об утверждении за ними личных и поземельных прав.

При таких обстоятельствах не желая оставаться на Кавказе, я имел случай воспользоваться командировкою в город Варшаву, для отвода туда чинов конно-горского полка, состоявшего при действующей армии.

В следующем 1846 году Шамиль с десяти-тысячным ополчением прибыл в Большую Кабарду, где, как я предвидел, одни из князей со своими подвластными пристали к Шамилю, другие остались на стороне русских. Шамиль же, действуя нерешительно, стал недалеко от русской крепости Нальчика, которая будучи в центре Кабарды с очень слабым гарнизоном, легко могла бы быть взята, если бы Шамиль согласился на просьбу кабардинцев и своих наибов (Здесь храбрый наиб Ахвердил Магомет сказал Шамилю: «Если мы будем бояться потери в людях, то нам надо оставить войну и покориться гяуру». М. К.), штурмовать ее и ожидая там десять дней в бездействии общего кабардинского восстания, был окружен со всех сторон русскими войсками, от которых, с помощью кабардинцев, ночью хитро скрыв свое движение, успел близ русского отряда благополучно переправиться через Терек и невредимым возвратиться в Чечню со всем ополчением. Чем сильно сконфузил всех бывших против него начальников русских отрядов.

Из этого движения Шамиль приобрел то, что из числа кабардинцев Магомет Мирза Анзоров, Магомет Кудинетов с несколькими почетными узденями и из Тагаурских алдар Увжуко Дударов ушли в Чечню, где с большою пользою служили Шамилю в звании наибов.

Тем кончилось нашествие Шамиля на Кабарду и стремление некоторых кабардинских и тагаурских почетных людей, желавших доброго, но по разногласию влиятельных людей невозможного дела соединения Дагестана с Закубанью (Почти все влиятельные люди очень желали. Но желание их походило на желание труса, который желает быть храбрым, да боится быть убитым. М. К.). [17]

На другой день после ухода Шамиля из Кабарды, прибыл во Владикавказ князь Воронцов, который к общему удивлению и сверх всякого ожидания горцев и русских ни одного из приставших к Шамилю кабардинцев и тагаурцев не наказал, а многих, не принявших сторону Шамиля наградил, чем совершенно успокоил и убедил горцев в готовности своей искать случая награждать, а не наказывать. Такою системой князь Воронцов управлял краем и командуя войсками положил верную основу к скорому покорению Кавказа. За что в городе Тифлисе поставлен ему достойный памятник.

Хотя и после него бывший главнокомандующим и наместником князь Барятинский поддерживал систему управления Воронцова, но несмотря на счастливые его походы против горцев и взятие Шамиля в плен, он не может быть сравнен с князем Воронцовым.

Во время бытности Шамиля в Кабарде, я, как выше сказано, был в городе Варшаве, где, сдав вверенную мне команду, собирался возвращаться на Кавказ.

В один день, чуть свет, вошел во мне начальник иррегулярной бригады генерал-майор князь Бебутов и, застав меня в постели, сказал: — В гор. Кракове полное восстание и все поляки Царства Польского с ними заодно в заговоре и потому мне приказано сегодня же выступить в Краков со всею моею храброй бригадою. Надеюсь, что и храбрый ротмистр Муса бек сделает мне удовольствие и пожелает принять начальство над конно-горским дивизионом и отправиться с нами. С большим удовольствием я согласился на предложение кн. Бебутова и в тот же день выступил с дивизионом в поход.

Приближаясь к гор. Кракову мы встретили городских депутатов, которые на вопрос Бебутова, что делается в городе, ответили, что мятежники, узнав о приближении русских войск, чуть свет оставили город и отправились к прусской границе.

Кн. Бебутов отправил делегатов этих к генералу Понютину, следовавшему за нами со своею дивизией, а сам подъехав с бригадой к воротам города, ожидал приказания генерала Понютина. В скором времени вернулись и депутаты, с которыми бригада наша вошла в Краков, где жители встретили нас с поддельной радостью.

На другой день мы и донской казачий полк, под командой полковника князя Барятинского (который в 1856 году был на Кавказе царским наместником и главнокомандующим войсками) напрасно преследовали до самой прусской границы мятежников. Они четырьмя часами раньше перешли ее и, сложив там оружие, отправились далее. Тем кончился наш быстрый поход.

Когда я вернулся из Варшавы на Кавказ, кн. Воронцов, а в особенности супруга его, начали ко мне благоволить. Князь, вследствие рекомендации бывшего во время командования краем ген. Головина начальником его штаба генерала Коцебу, в том же году вторично назначенного начальником Главного Кавказского Штаба, а княгиня, по рекомендации товарища моего, ротмистра Султан Адиль-Гирея, бывшего адъютантом главнокомандующего. Таким образом, оставаясь при генерале Нестерове, я пользовался хорошим расположением и доверием главнокомандующего.

В 1848 году главнокомандующий поручил мне склонить Шамиля к переговорам о заключении мира через посредство знакомых мне его наибов: кабардинца Магомета Мирзы и родственника моего Дударова, бывших у Шамиля и у горцев в большом почете.

Переговоры мои сначала шли очень удачно, но к сожалению под конец они не [18] состоялись. Шамиль требовал независимости от русских всех горцев, бывших тогда под его властью, на что князь согласился, исключая из этого числа Малую Чечню.

К несчастью в то самое время, при набеге около гор. Кизляра, небольшой чеченской партией, был взят в плен один отставной русский майор, которого, не знаю за что, Шамиль приказал расстрелять. Поступок этот до того рассердил князя Воронцова, что узнав о нем, князь прекратил с ним всякие переговоры.

Во время переговоров этих я вывез из Чечни сильно трогательное впечатление. Что день, что час во всех аулах злополучные жители ожидали, с оружием в руках нападения врага, действовавшего против них огнем и мечом. Мужчины, удалив страх смерти, успокаивали себя в мечетях молитвой, ободрявшей их к твердому сопротивлению.

Народные песни заменили следующей: — «Нет Бога, кроме единого Бога. О, Боже! мы не имеем никого, к кому мы могли бы обратиться за помощью, никого, кому могли бы поверить. На Тебя только уповаем. Тебя только умоляем: избавь нас от тирана (зулум)».

Песня эта, в саклях и на улицах была постоянно на устах обоего пола. Слыша ее из уст детей, только что начавших говорить, и сознавая в ней истину, сердце изливалось кровью.

Текст воспроизведен по изданию: Мемуары ген. Муса-паши Кундухова (1837-1865) // Кавказ, № 3/27. 1936