ЧЕЛОВЕК НА РАЗЛОМЕ КУЛЬТУР.

Особенности психологии русского офицера-горца в период Большой Кавказской войны

В настоящее время Большая Кавказская война (традиционно датируемая 1817-1864 годами) уже не рассматривается просто как вооруженное противостояние, а тем более - как вооруженное противостояние "всех" горцев против "всей" Российской империи. Даже собственно понятие "Кавказская война" оказывается весьма условным: она даже не имеет устоявшихся хронологических рамок, поскольку нет в природе ни официального объявления войны (кем? кому?), ни двустороннего мирного договора... Видимо, справедливее говорить о встрече и конфликте культур в районе цивилизационного разлома (пользуясь весьма популярной терминологией С. Хантингтона). ¹ В связи с этим новый подход к этой проблеме, отражающий современное состояние гуманитарных наук, основан на рассмотрении границ не как "барьеров", а как "контактных зон", порождающих важный двигатель общественного развития - "культурный билингвизм". Если в речевой практике билингвизм - это свободное владение двумя языками, то в культуре это понятие выражает трагическую двойственность мировосприятия человека, оказавшегося сразу в двух несхожих культурах.

Долгое время историки и культурологи делали упор на разъединение народов и территорий жесткими барьерами, больше напоминающими сплошную линию фронта двух минувших мировых войн, нежели собственно границу. Понятие "граница", тем не менее, может рассматриваться не только как "border", но и как "frontier". Общение автора статьи даже с искушенными отечественными кавказоведами показывает, что эти понятия пока четко не разграничены. Между тем разница между ними существенная. Граница-border - это линия, которая отделяет одну страну от другой. Граница-frontier - это линия, точнее даже - полоса, которая соединяет страны.

При таком подходе исследовательский акцент делается не на соперничество, а на взаимодействие в рамках "контактной зоны". Как пишет современный исследователь: "Феномен казачества - яркая иллюстрация синтеза культур в границах контактной зоны... Казачество сублимировало характерные черты и особенности как славянских, так и кавказских этносов, обусловившие его особый психотип и специфический социум". ² О таком "собирании черт и особенностей" соседей написано относительно много, но их значение для исторического процесса слишком долго казалось неизмеримо меньшим, нежели значение боевых действий и вообще конфликтов.

При исследовании феномена "контактной зоны" следует учитывать, что реальный контакт культур всегда оказывает достаточно сильное воздействие на сознание его участников. В результате формируется нестандартная система оценок и [96] суждений, которая определяет поступки (юридически говоря, либо действие, либо бездействие) личности и тем самым оказывает прямое влияние на ход истории.

Весьма интересно рассмотреть жизнь конкретного человека, через которого реально проходил культурный шов двух цивилизаций. В частности, большой интерес представляет такой малоизвестный источник, как воспоминания Муса-паши Кундухова, горского аристократа, российского, а позже османского генерала.

Эти редчайшие мемуары практически не введены в научный оборот по ряду обстоятельств. Во-первых, сказывалась труднодоступность источника: русский текст мемуаров публиковался в 1936-1937 годах в малотиражном эмигрантском издании (и потому не включен в последнее по времени справочное издание по периодике русского зарубежья) - журнал "Кавказ". Во-вторых, сам автор, окончивший жизнь в Турции в 1889 году, воспринимался как враг России, более того - как враг-изменник (могилу Кундухова в Эрзуруме во время Первой мировой войны разрушили русские солдаты; песня нижегородских драгун "изменник паша Кундухов " просуществовала до последних дней императорской армии). В такой капитальной работе, как "Кавказские войны и имамат Шамиля" М. Н. Покровского, воспоминания Кундухова вообще не упоминаются в числе источников, известных энциклопедически знающему Кавказ автору, а само имя во всей работе упомянуто только один раз, вскользь, в сноске. ³

Несколько слов об авторе мемуаров. По происхождению он - осетин-тагаурец, из рода алдаров (владетелей), родился в 1818 году (значит, ровесник Александра II), выпускник Павловского кадетского корпуса. Кундухов начал службу в 1837 году, в качестве переводчика сопровождая в поездке на Кавказ императора Николая Павловича. В русской армии служили его дядя и младший брат. Старший же ушел к Шамилю, хотя там к нему относились с подозрением - не русский ли шпион? - вплоть до его гибели в бою с русскими в 1844 году. ⁴

Муса Кундухов участвовал в Венгерской кампании 1849 года. В 1860 году он достиг должности начальника всех войск в Чечне (а это одна пехотная бригада, пять линейных батальонов пехоты, драгунский и четыре казачьих полка). Пытался влиять на политику имперской администрации в отношении горцев, но разочаровался в русских властях и в период большого исхода горцев с Кавказа в Турцию (в 1865 году) переселился туда вместе с семьей. В должности уже турецкого генерала командовал во время войны 1877-1878 годов на анатолийском фронте дивизией, а потом был начальником штаба всей анатолийской армии; сдавал ключи Эрзурума своему противнику Лорис-Меликову. Умер, как уже сказано, в 1889 году. Сын Кундухова был министром иностранных дел Турции.

В журнал "Кавказ" мемуары попали случайно: их предоставил внук Кундухова, Шефкет Кундух.

* * *

Главной особенностью психологии офицера-горца периода Большой Кавказской войны является то пограничное состояние, при котором в душе человека долг и чувство находятся в постоянном противоречии. Для эпохи, начинающейся примерно с 1830-х годов, противоречие это связано с проявлением национального самосознания в русской культуре. Сама николаевская эпоха воспринималась тогда многими мыслящими людьми как новый этап в русской истории, когда после наполеоновских войн период подражания Европе, длившийся со времен Петра и Екатерины, казался преодоленным. Воздействие российской культурной среды способствовало пробуждению чувства национального самосознания и у горца, получающего военное образование в столице России. Естественно, это было чувство не великоросса, а именно кавказца. "Просвещенный горец" - писала о таких кавказцах российская пресса николаевской эпохи. ⁵ Историки давно подметили эту особенность идентификации личности на Кавказе: не по религии, не по народности, а по тому культурно-цивилизационному опыту, который жители Кавказских гор приобрели в результате долгого культурного общения. ⁶

Долг службы повелевал офицеру-горцу служить, но проявившееся национальное самосознание требовало "быть со своим народом", то есть не только понимать его нужды и стремления, но разделять судьбу. "Я как солдат принадлежал царю, но как человек ни в коем случае не мог не принадлежать народу" - так сформулировал это состояние сам Муса Кундухов. ⁷

Отсюда и происходят трудности в конкретном следовании девизу "За веру, царя и отечество". Ведь вера - мусульманство, отечество - Кавказ... Царь - единственный объединяющий символ. Но именно в царе разочарование Кундухова началось [97] еще в первый год его службы на Кавказе во время визита императора Николая I. Кундухов оказался на близком расстоянии от царя и был поражен тем сочетанием властности и равнодушия, которое проявил император Николай Павлович при встрече с делегатами народов Кавказа во Владикавказе. Причем, судя по воспоминаниям, властность и требовательность всероссийского самодержца были Кундухову понятны. Но вот равнодушие... Оно было воспринято даже не как неприязнь, а как ненависть к горцам. Именно так понял Кундухов обычную для той эпохи бюрократическую волокиту в Петербурге после того, как туда были переданы собранные, обобщенные и изложенные на бумаге просьбы горских депутатов. Из того, что эти просьбы оказались "брошены без всякого исполнения и ответа", был сделан такой вывод: "Николай как деспот совершенно домогался истребить дух свободы горских народов и приготовить их к безусловному рабскому повиновению" и за этим-то и приехал на Кавказ. Здесь необходимо особо отметить то, что приведенная фраза не отражает реальное положение вещей, а дает понять особенности мировосприятия мемуариста. Существует достаточно документов, доказывающих, что реальность выглядела по- иному и была сложнее. Со времен капитального труда Н. Шильдера известны переписка и беседы Николая Павловича с генералом А. А. Вельяминовым, в которых император стремился внушить подчиненным, что хочет "не побед, а спокойствия, ... что для личной его славы и для интересов России надо стараться приголубить горцев и привязать их к русской державе". Фактическими действиями Николая уже во время пребывания на Кавказе были немедленная смена наместника (Г. В. Розена), наказание наиболее очевидных злоупотреблений (в частности, разжалование князя Дадиана и отправка его под суд). ⁸ Любопытно, что отношение Николая к горцам и его планы относительно поездки на Кавказ формировались в Петербурге под влиянием еще одного офицера-горца. Это был будущий флигель-адъютант, полковник и командир гвардейского Кавказского горского полуэскадрона Султан Хан-Гирей, черкесский аристократ из племени бжедухов-хамышеевцев. Его записки о Черкесии, поданные в 1836 году императору Николаю (через А. X. Бенкендорфа) и в 1837 году военному министру Чернышеву, содержат немало "экспертных оценок" ситуации на Северном Кавказе. Служебная переписка показывает, что Николай испытал определенное воздействие идей Хан-Гирея. Он даже назвал своего полковника "La Саrатsine de la Circassie" - черкесским Карамзиным; ⁹ при этом надо знать, каким авторитетом был Карамзин для Николая I. Нельзя не упомянуть, что знающим и потому серьезным критиком Хан-Гирея был генерал А. А. Вельяминов, командующий войсками Кавказской линии, человек из круга Ермолова. Во время своего приезда в Петербург весной 1836 года он получил на отзыв записки Хан-Гирея и скептически отнесся к его мнению "о мерах и средствах для приведения черкесского народа в гражданственное состояние кроткими мерами с возможным избежанием кровопролития". ¹⁰

И все-таки император ехал на Кавказ в надежде "положить прочное основание к успокоению кавказских горских племен и к устройству будущего их благосостояния наравне с прочими народами, под благотворным скипетром Его Величества благоденствующими". ¹¹ Как близко это к духу записки Хан-Гирея и как далеко от представлений Мусы Кундухова! Тем не менее все недоброжелательные действия в отношении подвластных русскому царю горцев трактовались офицером-горцем именно как выполнение замыслов самого Николая. Кундухов был свидетелем того, как генерал А. П. Пулло "под предлогом обезоружить чеченцев потребовал с каждых десяти дворов по одному ценному ружью и, получивши их, продавал в свою пользу, покупая на их место (для отчетности в Арсенал) дешевое и негодное оружие". То, что новый наместник, Головин, не прислушался к жалобам чеченцев и к той информации, из которой было ясно, что притеснения Пулло приведут к восстанию весной 1840 года, отнюдь не добавляло авторитета русской власти. Восстание произошло, - чеченцы примкнули к Шамилю, считая его своим заступником. Интересно, что двое чеченцев, оставшихся преданными России (корнеты, служившие в императорском конвое), "пока жили в Грозной, не общались с генералом Пулло и называли его "врагом народа"".

Необходимо отметить, что Кавказ 1830-х - начала 1840-х годов был не столько прибежищем героев, сколько либо "теплой Сибирью", либо местом поиска денег, славы и чинов. Туда отправлялись те чиновники, которые не могли рассчитывать на повышение по службе в центральной России. Это было связано с возможностью не сдавать (как это было необходимо в России) экзамен на получение чина VIII класса (майор или коллежский асессор), дающего потомственное дворянство. Отсюда и гоголевский майор Ковалев - "особого рода" коллежский асессор - "кавказский". Понятно, что чиновничий состав на Кавказе в массе своей менее всего пекся о "приголубливании горцев", а офицеры-горцы, видевшие и понимавшие это, чувствовали неприязнь со стороны представителей империи, ощущали себя чужими. [98]

Быть может, поэтому доверие к конкретному, осязаемому начальнику, чьи дела он наблюдает сам, ставится офицером-горцем выше всей системы чинопочитания. Для офицера-горца гораздо более значительную (чем для русского офицера) роль в воинских взаимоотношениях играет система личной преданности. Начальник (конечно, справедливый начальник, или, точнее, начальник, соответствующий представлению подчиненных о справедливости) является боготворимым и потому более авторитетным, нежели более высокое, но абстрактное начальство. В 1849 году в Венгрии горцы конно-горского дивизиона соглашались служить только под началом Мусы Кундухова. В противном случае они были готовы покинуть службу. "Мы шли с Кавказа с Мусою и с ним хотим служить, - писали делегаты князю Бебутову, когда узнали о намерениях начальства поставить им нового командира, - другого начальника быть не может... и если наше желание не будет исполнено... то потом уже никто не обманет наших соотечественников и... никакая власть и сила не может принудить оставаться служить под командой другого. Если нам придется умереть - умрем до последнего, зато соотечественники будут знать, каково им было служить! Что хотите, то и делайте". ¹² Заинтересованное в сохранении на русской службе горских частей, имперское начальство было вынуждено принять, выполнить и оставить без последствий подобное ультимативное требование. Из числа русских генералов преданностью, любовью и уважением горцев пользовался, например, генерал П. П. Нестеров. Было замечено, что именно при его отрядах боеспособность горской милиции была даже выше, чем у солдат и казаков.

Одной из форм проявления противоречия между чувством служебного долга и горским самосознанием становится необходимость разрешать конфликт закона и обычая - причем зачастую в пользу обычая. Характерен, хотя в нынешних представлениях достаточно экзотичен, эпизод, в котором Муса Кундухов рассказывает о выполнении им обряда кровной мести. В 1845 году, днем, на глазах офицеров и просто жителей Владикавказа, он застрелил чеченского старшину Бехо, убившего за 15 лет до этого троих его сородичей. Любопытны комментарии Кундухова к встрече с Бехо: ощущение безопасности и покровительства имперских законов со стороны чеченского старшины тагаурец с российским высшим военным образованием трактует как "наглость". Нелишне отметить, что убийство сошло Кундухову с рук (он отделался непродолжительным арестом): генерал Нестеров доложил в Тифлис Воронцову, что "это дело для спокойствия края необходимо предоставить народному обычаю". ¹³

Русский офицер-горец среди немирных соплеменников - еще один сюжет, имеющий прямое отношение к теме. Такой случай не единичен, однако обычно переход со службы царю на службу имаму (и наоборот) был связан с личной выгодой горца. Характерны примеры генерала Даниял-бека Элисуйского или знаменитого Хаджи- Мурата (не успевшего, правда, получить офицерский чин). Тем не менее, история сохранила особый сюжет, позволяющий проследить поведение русского офицера-горца в окружении "немирных" соплеменников. Это судьба одного из сыновей имама Шамиля - Джемалутдина.

Джемалутдин был отдан в аманаты ¹⁴ генералу П. X. Граббе в 8-летнем возрасте, во время осады аула Ахульго в 1839 году. Он прожил в России 15 лет, получил военное образование в 1-м Кадетском корпусе, стал поручиком Уланского Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Павловича полка и уже обговаривал женитьбу на внучке президента Академии наук Елизавете Олениной (сам царь обещал быть на свадьбе посаженым отцом). Но в 1854 году, в результате набега на Грузию, Джемалутдина вернули Шамилю по его требованию - в обмен на плененных княгинь Чавчавадзе и Орбелиани. "В будущем, которое его ожидало, - записал один из российских знакомых Джемалутдина, - он не обманывал себя никакими крылатыми фантазиями, но, сознавая свой долг и имея достаточно силы к выполнению его, доверчиво шел ему навстречу..." ¹⁵ Второй раз круто переменилась судьба молодого человека: отец женил сына на дочери чеченского наиба Талгика и поселил в ауле Карата. Шамиль надеялся использовать знания сына в борьбе против России, но вышло по-другому. Россия получила мощного агента культурного влияния буквально по правую руку Шамиля. "Он был умнейший и образованнейший человек", - передает свои впечатления Гаджи-Али, один из летописцев шамилевской эпопеи. ¹⁶ Другой летописец сообщает, что Джемалутдин и еще один возвращенный подобным образом пленник (племянник Шамиля Гамзат) "стали уговаривать и подстрекать имама на заключение мира с русским царем". ¹⁷ Судя по материалам пребывания в России самого Шамиля, рассказы Джемалутдина о России, ее огромных размерах и ресурсах, о реальной политике русского правительства вызвали недоверие и неприязнь имама и его окружения, однако, вместе с тем, оказали на него определенное влияние. Косвенно об этом свидетельствует обращение Шамиля через лазутчиков к [99] русскому командованию с просьбой прислать русского доктора для заболевшего "неизвестной" болезнью (предположительно чахоткой) сына. Доктора тайно привезли, хотя он не смог спасти Джемалутдина (есть предположение, что Джемалутдина и Гамзата отравили медленнодействующим ядом противники примирения с Россией). ¹⁸ Тем не менее, от смерти отставного поручика Джемалутдина до капитуляции Шамиля на Гунибе прошло чуть более года.

* * *

"Культурный билингвизм" офицера-горца делал его одновременно своим и чужим для обеих сторон, участвовавших в Большой Кавказской войне. Это относится и к внешнему положению, и к внутреннему самоощущению личности. Такое положение зачастую вызывало нестандартные, эмоционально окрашенные поступки, приносило трагические переживания и - трагическую судьбу. С другой стороны, это положение и делало личность офицера-горца тем связующим звеном в контакте непохожих культур, которое превращало "границу-стену", border, во frontier, границу - контактную зону, а "разлом цивилизаций" - в срастающийся шов.

Комментарии

1. Самуэл Хантингтон - профессор Гарвардского университета, директор Института стратегических исследований Дж. Олина, политолог.

2. Гатагова Л. С. Контактные зоны в истории Восточной Европы. М., 1998, с. 126.

3. Покровский М. Н. Кавказские войны и имамат Шамиля. М., 2000, с. 447. Работа воспроизведена по рукописи 1940 года, и в ней анализируются исследования и источники 1936-1937 годов.

4. Кундуховых на русской службе также подозревали в связях с Шамилем.

5. См., например, Мифология черкесских народов // "Кавказ", 1846, № 35.

6. Блиев М. М., Дегоев В. В. Кавказская война. М., 1994, с. 10-11.

7. Кавказ, 1936, № 1/25, с. 13.

8. Шильдер Н. К. Император Николай Первый. Его жизнь и царствование. Книга 2. М., 1998.

9. Хан Гирей. Избранные произведения. Нальчик, 1974, с. 16.

10. Вельяминов, в частности, писал, что предлагаемые Хан-Гиреем "средства могут только облегчить покорение горцев оружием, без которого меры эти не могут быть приведены в исполнение". (Гарданов В. К., Мамбетов Г. X. Хан-Гирей и его записки о Черкесии. // Кавказский этнографический сборник, VII. М., 1980, с. 11-15.)

11. Цит. по: Гордин Я. А. Земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века. СПб., 2000, с.150-151.

12. Кавказ, 1936, № 4, с. 22.

13. Кавказ, 1936. № 3, с. 16.

14. Род заложничества. Аманат выдавался в залог крепости определенной договоренности. Он находился (или, по крайней мере, должен был по обычаю находиться) скорее в статусе гостя, чем пленника.

15. Цит. по: Доного Хаджи Мурад. Дети имама Шамиля. Махачкала, 1997, с. 32.

16. Гаджи-Али. Сказание очевидца о Шамиле. Махачкала, 1990, с. 75.

17. Мухаммед Тахир-аль-Карахи. Блеск дагестанских сабель в некоторых шамилевских битвах. Ч. 2. Махачкала, 1990, с. 67.

18. Трагическое совпадение с судьбой Хан-Гирея: по некоторым источникам, его также отравили соплеменники, противившиеся примирению с Россией (Гарданов В. К., Мамбетов Г. X. Ук. соч., с. 31-32).

Текст воспроизведен по изданию: Человек на разломе культур. Особенности психологии русского офицера-горца в период Большой Кавказской войны // Звезда, № 8. 2001