КРАСОВСКИЙ А. И.

ДНЕВНИК

1826-1828 гг.

1826 -1828 г.г.

(Из рукописей Военно-Ученого Комитета Главного Штаба).

1-го ноября 1826 года.

По высочайшему повелению, объявленному начальником главного штаба Его Императорского Величества, отправился я из Киева в Тифлис для принятия 20-й пехотной дивизии, выступившей из Крыма для усиления войск в Грузии, по случаю вероломного вторжения персиян и нарушения сим существовавшего мира.

8-го ноября.

Простившись с семейством моим в Орле, проездом чрез Бахмут, я воспользовался свиданием с генералом Котляревским, истинным моим другом. Отличнейший герой сей, изувеченный на войне против персиян, всю службу свою провел в Грузии, редким мужеством и добродетелью он до такой степени приобрел к себе уважение, что одно имя его доставляло победы над неприятелем.

Свидание сие было для меня весьма полезно при вступлении на службу в край, мне вовсе неизвестный.

28-го ноября. Тифлис.

Прибывши в сей город, я не застал генералов Ермолова и Паскевича и ожидал восемь дней приезда последнего. [2]

Здесь нашел я генерала Ермолова, пришедшего с отрядом из Баку и присоединенными к нему пятью полками 20-й пехотной дивизии.

Осмотревши полки вверенной мне дивизии, я нашел их большею частью весьма в хорошем состоянии; артиллерию же вообще в превосходном, не взирая на дальний и трудный поход из Крыма сделанный, за что всемилостивейший государь удостоил благоволением и награждением на каждого человека по два рубля, а начальник артиллерийской бригады, полковник Гилленшмит, переведен в гвардию. Генерал Ермолов, взявши из Чар и Закатал аманатов и обещание старшин давать продовольствие отряду наших войск, остающемуся зимовать в их владениях, и сделавши нужное распоряжение, отправился в Тифлис. Полки 20-й дивизии: Козловский и Нашебургский выступили в Шекинскую провинцию, а Севастопольский, 39-й и 40-й егерские и уланский Серпуховский — остались в чарских владениях и расположились в селениях Алиабате и Мусуле, где простояли до апреля месяца. В течение этого времени я имел величайшее затруднение в продовольствии, не от того, чтобы чарские общества не хотели оного давать, но от претерпленного ими разорения во время пребывания у них дагестанцев и наших войск. И если бы владелец соседственной области султан Елисуйский, человек истинно приверженный к государю и России, не оказал мне весьма деятельного пособия доставлением значительной части провианта и фуража из его владений, то войска и жители чарские претерпели бы величайшую крайность.

Владения чарские имеют до 10-ти тысяч домов в самом изобильнейшем краю и управляются пятью обществами: Чарским, Белоканским, Катехским, Тальским и Дженехским, старшины коих избираются ежегодно из сих же самых селений, в которых живут все владельцы, а в прочих [3] селениях их подданные, под названием Ингело (ингелойцы), т.е. вновь обращенные, ибо жители сии в прежнее время были христиане, принадлежали Грузии, приобретены нынешними, чарскими лезгинами завоеванием и обращены в магометанство. Но при всем том и теперь еще весьма многие из них тайным образом исповедуют христианскую веру. Общество чарское некоторым образом властвует над другими, по причине, что в оном живут богатейшие владельцы. Беднейшее и более закоснелое в грабительствах есть общество Белоканское. Для содержания всех сих обществ в страхе и совершенном повиновении достаточно небольшого укрепления с одним батальоном и несколькими орудиями в верхних Закаталах. Я испытал неоднократно, до какой степени они боятся, чтобы сего не сделали: при малейшей неосторожности и невыполнении моего приказания со стороны обществ, я наряжал батальон с двумя орудиями и объявлял, что иду в Талы строить редут; и всякий раз старшины обществ поспешно являлись ко мне с просьбою и предлагали все услуги, лишь бы отменил сие намерение. Я не знаю, почему сие давно не исполнено и оставлено без всякого внимания, ибо пост сей не только держал бы в повиновении чарцев и совершенно обеспечивал от набегов на Кахетию, но служил бы, так сказать, ключом во владения горских лезгин, которые торговлю свою ведут не иначе, как через Чары. Владения чарские приведены в подданство нашему правительству во время князя Цицианова и платят ежегодно 12 тысяч рублей серебром. Дань, ничего не значащая соразмерно с богатствами и изобилием сей области. Главный доход оной состоит в шелководстве, скотоводстве и хлебопашестве; природа наградила край сей избытками во всех отношениях. Устройство всех хозяйственных частей в превосходной степени и жители терпят более всего от алчной привычки владельцев к грабительству и беспрестанных ссор и [4] беспорядков между обществами, для уничтожения чего нужны, как я и выше сказал, стража в самом их сердце и один чиновник, который бы наблюдал справедливость и останавливал беспорядки.

28-го марта 1827 года.

Я получил с нарочным повеление от генерала Паскевича, который извещая, что по высочайшей воле назначен командиром отдельного Кавказского корпуса, требовал меня как наипоспешнее в Тифлис для получения приказаний по делам службы. Простившись со старшинами чаров их обществ, уверивших меня в истинной приверженности их, я изъявил им мою благодарность за усердие и 30-го числа того же месяца прибыл в Тифлис.

Время, мною проведенное в чарских владениях, я должен вспоминать всегда с сердечным удовольствием, видевши ежедневно истинную ревность, с какой в полках занимались приведением в устройство всех частей, к чему требовалось много времени, а еще более трудов. При беспрерывных занятиях службою, люди были здоровы и веселы; больных имели полки самое малое количество, а умерших и того менее. Полудикие лезгинцы, смотревшие на нас прежде как на чудовищ, сдружились с нашими солдатами и полюбили их за мирное и кроткое обращение.

Я имел полный успех убедить чарских старшин, что Закаталы их не есть место непобедимое, и что поверхность, одержанная ими над нашими войсками во время князя Цицианова, произошла единственно от безрассудства генерала Гулякова, который и заплатил за это своею головою.

1-го апреля.

По воле начальника главного штаба Его Императорского Величества и нового корпусного командира, назначен я к управлению штабом отдельного Кавказского корпуса. При [5] самом начале я видел, какая трудная обязанность возлагалась на меня. Перемена корпусного командира, начальника штаба и дежурного штаб-офицера в одно время, когда нужны были самые деятельные и напряженные действия к скорейшему началу кампании.

Авангард под начальством генерала Бенкендорфа уже выступил в Эриванскую провинцию, войска приведены в движение к назначенным пунктам, транспорты же для провианта вовсе еще не существовали; купленные в разных провинциях быки оставались еще у прежних хозяев на продовольствии; несколько тысяч арб, купленных у жителей, свезены в Тифлис и были не только неисправны, но еще и не осмотрены, а к довершению всех затруднений в устройстве транспортов, через весь апрель месяц продолжалась самая ненастная и холодная погода, препятствовавшая расти подножному корму.

Военная дорога, назначенная через горы Акзебиюк и Безобдал, вовсе не была приготовлена. Болотистые топи на первой и самые трудные подъемы и спуски на последней никогда не были обработаны, от чего провиант, назначенный в главный магазин при укреплении Джелал-оглу, у подошвы горы Безобдала, жители грузинских уездов свозили с самыми бедственными для них затруднениями. При всех усилиях и пособии войск, транспорты сии через гору Акзебиюк, расстоянием от Шулавер до Акзебиюкского поста около 30-ти верст, едва могли проходить в 10 и даже 12 дней, теряя множество скота от изнурения и неимения корма. Не менее сего были затруднения ж в приготовлении сухарей в Джелал-оглу и Гергерах, где, по неимению у жителей, разоренных персиянами, скота, солдаты на себе должны были носить дрова с высоких гор, отчего в полках, прибывших на сей пункт, весьма увеличилось число больных, а для госпиталя еще и строения приготовлено не было. [6]

17-го июня.

По прибытии к крепости Эривани, которую блокировал генерал Бенкендорф с авангардом, я получил повеление принять под начальство мое первую и третью бригады 20-й пехотной дивизии и два казачьи полка. Севастопольский полк следовал еще с транспортами из Джелал-оглу. Мне предписано было сменить отряд генерала Бенкендорфа и после выступления главного отряда к Нахичевани, по причине наступивших жаров, снять блокаду и расположиться лагерем около Судагента до прибытия осадной артиллерии, оставив достаточный гарнизон в Эчмиадзине, для защищения сего важного пункта и учрежденного в оном госпиталя, в котором в то время находилось более 700 человек больных.

Ночью я снял блокаду и отошел к Эчмиадзину, где простоял до 1-го июля, дабы снабдить укрепленный монастырь сей дровами, сеном для порционного скота, а также провиантом, который к сему только времени прибыл к Эчмиадзину с батальоном Севастопольского полка.

1-го июля.

Оставив в Эчмиадзине батальон Севастопольского полка, пять орудий легкой № 2-го роты и 50 ратников 1-й армянской дружины, я перешел на урочище Джингили, в 35 верстах от Эчмиадзина, при реке Абаран, и расположился там лагерем. При движении моем, следовал за мною с двумя тысячами кавалерии сартип Магмед-хан, который покушался нападать на арьергард мой, но, будучи отражен, остановился у подошвы горы Алагеза, в десяти верстах от моего лагеря. При отряде моем были четыре сотни Сергеева и Андреева полков, в которых состояло на лицо доброконных казаков не более 300 человек. [7]

2-го июля.

Осмотревши места, занимаемые неприятельскою кавалериею, я распорядился, чтобы пред рассветом атаковать оную, но в сию же ночь получил донесение из Эчмиадзина, что сардар Эриванский, с 4-мя тысячами кавалерии и пехоты и с шестью орудиями, подступил к Эчмиадзину и требовал сдачи от коменданта подполковника Лингенфельда, предлагая выпустить его с гарнизоном.

3-го июля.

Я желал один раз навсегда отучить сардара делать подобные вояжи, почему, отменивши экспедицию к Магмед-хану, с батальонами Крымского и 10-го егерского полков, усиленными до 1200 человек, с четырьмя орудиями и 300 казаками, выступил налегке после захождения солнца и форсировано следовал к лагерю сардара, чтобы нечаянно пред рассветом атаковать и разбить его. Но сардар, будучи, вероятно, о сем уведомлен жителями, за два часа до света, когда я был от его лагеря только в пяти верстах, поспешно отступил в Эривань.

4-го июля.

В сей день остался я при Эчмиадзине, дабы дать отряду отдохнуть, а ввечеру намерен был на обратном пути, отправивши орудия в лагерь, с одною пехотою и казаками перейти у Аштарака через Абаран и напасть на Магмед-хана, но он в сей день отступил к Сардар-абаду.

Того же числа более 3-х тысяч кавалерии и пехоты от Сардар-абада, по соединении с Магмед-ханом, приближались к Эчмиадзину, но коль скоро заметили мое против их движение, то отступили к Сардар-абаду, и я возвратился в лагерь.

В отряде мне вверенном, полки 20-й пехотной дивизии, по большому некомплекту людей и по умножившемуся весьма [8] значительному числу больных, едва имели под ружьем от 800 до 900 человек. Из них один батальон постоянно находился в Эчмиадзине, а два батальона — в беспрерывной отлучке для конвоирования транспортов и обеспечения коммуникации с Грузией, так что в лагере моем никогда не оставалось более пяти и редко шесть батальонов, которые я необходимо должен был разделить на два отряда и расположить один при уроч. Джингили, а другой — на правой стороне р. Абарани, около Алагеза, как для прикрытия другой дороги, там идущей в Грузию, так и для удержания в руках наших пастбищных и сенокосных мест, там находившихся; без чего подвергал большому изнурению лошадей опасною и отдаленною фуражировкою. До первого августа неприятель оставался в крепостях Эривани и Сардар-абаде в совершенном бездействии, и кроме незначительных партий, нигде оного заметно не было.

1-го августа.

Второй батальон Крымского пехотного полка, под командою майора Дрешерна, следуя из Эчмиадзина к лагерю при Джингили с транспортом больных, атакован был близ Ушагана персидскими войсками, до 4-х тысяч кавалерии и пехоты с 4-мя орудиями, под командою сардара Эриванского, и с непоколебимою твердостью и мужеством отразил с значительною потерею для неприятеля все делаемые на него сильные покушения. По получении о сем известия, я в ту же минуту пошел на подкрепление с двумя батальонами и 4-мя орудиями и встретил майора Дрешерна в десяти верстах от лагеря; неприятель же, заметивши мое движение, поспешно отступил к Эривани и Сардар-абаду.

6-го августа.

Прибыл ко мне посланный в Эривань, весьма приверженный к нам родственник архиепископа Нерсеса, [9] аштаракский армянин Бедрос Маркаров с известием, что Аббас-мирза, с 25-ю тысячами кавалерии и пехоты и 2-мя орудиями, прибыл 4-го августа в Эриванскую провинцию и остановился на ночлег в 15-ти верстах от Эчмиадзина; каковое известие объявил ему приверженный к нам Эриванский армянский старшина Исаак Меликов, бывший сам в лагере Аббас-мирзы для свидания с царевичем Александром, женатым на его дочери. Вслед за сим, известие таковое подтвердили многие из приверженных людей, посланных в разные места для разведывания о неприятеле. Я немедленно соединил весь мой отряд, состоявший тогда из 5 1/2 батальонов, которые расположены были в двух отделениях по обеим сторонам реки Абарани, но не имел возможности выступить против неприятеля по причине, что у меня оставалось только на пять дней продовольствия.

7-го августа.

Получено известие, что Аббас-мирза перешел к реке Кара-су, между Эчмиадзином и Сардар-абадом.

8-го августа.

Корпусный командир предписал из отряда моего одним батальоном занять сел. Гумры, и хотя я доносил, что сего исполнить не могу, но генерал-адъютант Синягин откомандировал туда первый батальон Севастопольского полка, посланный мною в Джелал-оглу для конвоирования провианта, что и ослабило отряд еще одним батальоном.

9-го августа.

Получил известие, что войска неприятельские от Кара-су перешли к сел. Акарак и расположились лагерем у подошвы Алагеза, в пяти верстах от Аштарака, и заняли сие селение. [10]

10-го августа.

В 10 часов утра, до 2-х тысяч неприятельской кавалерии приближались по правой стороне р. Абарани к лагерю. Против нее я перешел с двумя батальонами пехоты, двумя орудиями и казачьими полками. Неприятель, будучи атакован казаками, подкрепленными пехотою, обратился в бегство и был преследован с большою потерею. С нашей стороны ранен в ногу саблею весьма храбрый, Андреева полка, хорунжий Крюков. Дошедши до пересекаемых ущельями мест, между Алагезом и сел. Саргивил, и не находя никакой возможности перевезти орудия но тропинкам между скалами, проходимыми только для вьюков, я оставил орудия под прикрытием двух рот, а с остальными казаками следовал за неприятелем, желая дойти сколько возможно ближе к лагерю и осмотреть занимаемую неприятелем позицию. Пройдя еще шесть верст, прибыл на высоты около сел. Кирх-карпи, откуда открылся лагерь неприятельский, расположенный при сел. Акарак (кроме которого, все селения до Аштарака заняты были войсками). Того же числа, возвратившись в лагерь, я получил с нарочным уведомление, что осадная артиллерия в сей день выступает из Джелал-оглу, и что генерал-адъютант Сипягин чрез два дня располагал прибыть ко мне для совещания по делам службы, при чем просил меня обеспечить с моей стороны, как прибытие его, так и следование осадной артиллерии, почему тогда же я отправил к Памбе батальон и два орудия.

Того же числа я получил с нарочным из Кара-бабы от генерала графа Сухтелева уведомление следующего содержания, от 2-го августа:

1) Гуссейн-Кули-хан сардар Эриванский, забрав из крепостей Эривани и Маку семейство свое и остальное имущество, отложился от персидского правительства и пошел [11] в укрепление Кароглу, куда обратил он несколько сот семейств карапанахцев.

2) Аббас-мирза, получив о том сведение, тотчас отрядил для занятия крепости Эривани 3 тысячи сарбазов, под предводительством Аллаяр-хана, и 2 тысячи конницы, под начальством Наги-хана, обещав сему последнему недвижимое имение Гассан-хана.

3) Гассан-хан, говорят, содержится в Чарче у Аббас-мирзы под строгим караулом, и багаж его роздан другим чиновникам.

Таковое сведение, во всех отношениях противное истине, служило ясным доказательством, что в корпусной квартире вовсе не знают, что Аббас-мирза с главными своими силами находится против меня в Эриванской провинции, почему я должен был убедиться, что ни в каком случае не могу ожидать подкрепления.

13-го августа.

Ночью неприятельская кавалерия, пробравшись скрытными ущельями в разных пунктах около моего лагеря, с рассветом сильными толпами сделала нападение на передовые казачьи посты, которые с отличною храбростью удержались до прибытия пехоты, после чего неприятель во всех пунктах был опрокинут с большою потерею и отступил за пять верст от лагеря. В то же самое время я заметил, что сильные массы в нескольких тысячах потянулись от Алагеза к Судагенту. Ожидая в сей день генерал-адъютанта Сипягина, я не усомнился, что они следовали против него, почему немедленно, с двумя батальонами и четырьмя орудиями, выступил к Судагенту, но, отойдя две версты, встретил генерала Сипягина, который отразил неприятеля, спешившего пресечь ему дорогу. До 4-х тысяч неприятельской кавалерии остановились между Алагезом и лагерем моим, против [12] которых выступил я с двумя батальонами, двумя орудиями, казаками, отделением конгревовых ракет и до 50-ти человек борчалинской татарской конницы.

Неприятель, будучи в превосходных силах, прогнан был с потерею в горы, причем весьма удачно были пущены около 20-ти конгревовых ракет, которые разгоняли толпы неприятельские. Батальон 40-го егерского полка, подкрепленный Крымским, теснил их до самой ночи.

Сего числа поутру слышна была канонада в Эчмиадзине, и я немедленно послал адъютанта моего Врангеля с партиею казаков к подошве горы Карни-Ярх, перед моим лагерем в 10-ти верстах, отколь совершенно видны окрестности Эчмиадзина. По возвращении его, узнал я, что около Эчмиадзина заметно движение неприятельских войск, а также что большой лагерь расположен на высотах при Ушагане, в полуверсте от эчмиадзинской дороги. Перед рассветом получил и донесение из Эчмиадзина через армян, с большою опасностью ко мне пробравшихся, что неприятель в числе 4-х тысяч человек устроил батареи и приготовляется оные усилить и приблизить к монастырю. На словах приказано мне сказать, что монастырю угрожает большая опасность. Несколько посланных от меня в Эчмиадзин и из Эчмиадзина ко мне армян и татар было уже захвачено неприятелем; двум из них выкололи глаза и двум отрезали носы, несколько же человек пропало без вести. По сему я никак не мог быть уверен, что получу известие в случае крайней опасности, угрожающей Эчмиадзину.

В сей же день поутру я послал сильную партию для открытия осадной артиллерии, которую партия, проехавши даже за Памбу, не встретила, а ночью я получил известие, через [13] посланных мною татар, что в сей день передовой транспорт осадной артиллерии ожидается только в сел. Амамлы.

15-го августа.

Поутру слышна была опять канонада. Посланными чиновниками замечен неприятельский лагерь на том же месте в Ушагане и такое же движение около самого Эчмиадзина. Осадная артиллерия, по уведомлению генерала Сипягина, долженствовавшая прибыть в лагерь, только еще стягивалась от Кишлака к Амамлам. Известия из Эчмиадзина не получил, но бежавшие от неприятеля четыре сарбаза объявили, что сардар Эриванский дал слово Аббас-мирзе через два дня представить ключи Эчмиадзина, а сей последний обещал сардару подарить для Эривани всю нашу осадную артиллерию. Таковые слухи, распущенные в войсках персидских, имели действие и ободряли их.

16-го августа.

Я все еще оставался при прежнем намерении идти атаковать неприятеля, немедленно по прибытии осадной артиллерии, с которою ожидал батальон Севастопольского полка и два батальона Кабардинского, но поутру в 8-м часов открылась канонада в Эчмиадзине, несравненно сильнее прежнего, и беспрерывно продолжалась за полдень. Заметно также было, что и войска около Эчмиадзина значительно усилились.

Потеря сего важного пункта, необходимого для осады Эривани и Сардар-абада, кроме унижения оружия нашего, могла послужить большим ободрением для персиян и иметь самое вредное влияние на наши провинции, особливо магометанские. Прибытия осадной артиллерии я хотя и ожидал 17-го или 18-го числа, но в таких важных обстоятельствах один час мог сделать невозвратный переворот.

Сверх того, я получил в сие же самое время известие [14] из Эривани от приверженного нам главного старшины армянского Исаака Меликова, что главное намерение Аббас-мирзы заключается в том, чтобы, покоривши Эчмиадзин, разорить его до основания, что обещал сардар Эриванский непременно исполнить в течение трех дней. Потом, остановивши меня в горах при Джингили, на дороге, идущей из Эриванской провинции, чрез горы Памбу и Безобдал, со всеми силами вторгнуться в Грузию чрез Гумры, дорогою, самою удобнейшею для движения войск и артиллерии, и защищаемою одним только батальоном Севастопольского полка, посланным туда генералом Сипягиным, как я выше сказал, из Джелал-оглу; после чего пройти чрез Тифлис, Елизаветполь и Карабахскую провинцию и возвратиться в Адербейджан чрез Асландузский брод, уничтоживши во всех местах запасы нашего продовольствия, что он весьма легко мог исполнить, не встретивши нигде более одного батальона для защиты, в течение 10-15 дней, и тогда все войска наши, находившиеся в главных силах при Кара-бабе, в Джингили и вообще в Эриванской и Нахичеванской провинциях, должны были бы необходимо, претерпевши бедствие без продовольствия, возвратиться в Грузию и там искать оного для своего спасения. Не в состоянии был я ничем отвратить сего важного и делающего большую честь персидскому полководцу предприятия, для исполнения которого он остановился только на реке Абарани, отрезавши мое сообщение с Эчмиадзином, чтобы снабдить на несколько дней армию провиантом из Эривани и Сардар-абада, покорить и разорить сей слабо укрепленный монастырь, уничтожить там наши запасы, приготовленные для осады Эривани и Сардар-абада, для чего потребно было, как выше сказано, не более трех или четырех дней.

В лагере у меня находилось пять батальонов и рота пионер. По неоднократным опытам, я в полной мере мог полагаться на доверие ко мне, усердие и неустрашимость, [15] одушевлявшие офицеров и солдат, почему решился с четырьмя батальонами, полуротою пионер и 80-ю челов., оставшимися при штабе Севастопольского полка, 4-мя батарейными, 6-ю легкими и 2-мя конными орудиями, и 2-мя казачьими полками, в числе всех чинов до 3-х тысяч человек, выступить в сей день, с наступлением вечера, к Эчмиадзину. Необходимость требовала взять с собою на 10 дней провианта для отряда и хотя небольшую часть для Эчмиадзина, в котором, кроме 230-ти четвертей пшеницы, оставалось муки и сухарей самое малое количество. Провиант был уложен на артельные повозки, на полковые и артиллерийские дроги, удобнейшие для движения провиантских фур.

Для прикрытия лагеря и лазаретов оставлен один батальон и полурота пионер, под командою генерал-майора Берхмана.

Приказ мой войскам, в 16-й день августа за № 48-м отданный:

Ребята!

Я уверен в вашей храбрости и усердии, уверен в готовности бить неприятеля, что уже я видел на опыте. В каких бы силах он с нами не встретился, мы не будем считать его, а постараемся нанести решительное поражение. Мы имеем перед неприятелем то превосходство, что одушевлены единым чувством служить верно отечеству и свято исполнять волю всемилостивейшего государя. Я предваряю вас, что строгий порядок и устройство поведут вас всегда к победам, а потому требую от каждого исполнения оных со всею точностью. Ежели, неприятель решительным на него действием будет опрокинут, то в сем случае быстро его преследовать и отнюдь не расстраиваться и не увлекаться запальчивостью. Стрелкам также не рассыпаться на большую дистанцию и в опасных случаях быстро собираться в кучки. За исполнением чего в точности прошу иметь строгое и [16] точное наблюдение г.г. частным начальникам и офицерам. Я надеюсь, что желание мое со всею точностью исполнится, и что порядок, тишина, устройство и точное повиновение составлять будут главнейшую обязанность каждого.

Речь, говоренная благочинным 20-й пехотной дивизии Тимофеем Мокрицким.

Победоносные христолюбивые воины!

Теперь стоите вы на краю самоважнейших подвигов! Скоро увидите вы неприятелей, общих врагов наших, врагов церкви нашей, нарушителей тишины и спокойствия нашего. Увидите и должны будете сразиться с ними со свойственным вам мужеством, храбростью и тою неустрашимостью, которая есть отличительный характер каждого русского воина, и которою вы приобрели уже бессмертную славу победоносному оружию нашему.

О! да не усомнится же никто из вас об успехах, каковыми, во всяком случае, венчаются воинские подвиги ваши, и коими награждает вас Бог за верность и усердие, за горячую любовь вашу к отечеству, за преданность и усердное повиновение святой матери нашей, церкви христианской.

Да и когда же священная надежда наша на всесильную помощь Божию оставалась для нас тщетной? Не вы ли были свидетелями поражения галлов и с ними двудесяти язык всемогущею десницею Божией, нас заступающею!

Не устрашитесь и теперь многочисленности врагов. Они только прославят мужество ваше и вящее доставят вам лавры почестей и похвал.

Всемогущий Бог силен малым числом избранных чад своих истребить многочисленные полчища врагов и супостатов, не ведущих имени Его.

Он поборал по возлюбленному Израилю своему так, что один воин гнал тысячи язычников против [17] бодрствовавших святой славе Его, споборет убо и по нас, любезные войны! будьте только вы мужественны и но всем начальству своему послушны. Сими достохвальными качествами всегда отличались и отличаетесь от неверных; но за таковые только подвиги удостаивает нас Бог и высочайших милостей своих.

Вооружите крепкие мышцы ваши победоносным российским мечом, дух — храбростью, а сердце — верою и надеждою на Бога, помощника нашего, тогда поклонение и лжепророка Магомета с посрамлением своим признают, что мы на поле брани укрепляемся силою свыше, и что на всяком месте и во всех делах наших споспешествует нам Бог!

Войска разделены были нижеследующим порядком:

Батальоны полков Крымского пехотного и 39-го егерского разделялись каждый на два полу-батальона; полк 40-й егерский имел в каждом батальоне по три роты, а остальные роты, севастопольские стрелки, пионеры и ратники грузинской и армянской дружин составляли сводный батальон

В авангарде:

Казачий Андреева полк.

Два полу-батальона 39-го егерского полка. } Под командою полковника Раенко.

Два батарейных и два легких орудия.

В центре:

Два полу-батальона Крымского полка.

Сводный батальон, два батарейных и два легких орудия.

Две сотни казаков Андреева полка. } Под командою генерал-майора Тухолки.

Весь обоз. [18]

В арьергарде.

Два полу-батальона 40-го егерского полка.

4 легких орудия. } Под командою генерал-майора Трузсона.

Три сотни казаков Сергеева полка.

Для построения отряда в боевой порядок назначено было занимать: первую линию — двумя батальонами 39-го егерского полка и одним полу-батальоном Крымского пехотного полка, с двумя батарейными и двумя легкими орудиями; вторую линию — одним батальоном Крымского пехотного и двумя полу-батальонами 40-го егерских полков, с двумя батарейными и двумя легкими орудиями; в резерве, для прикрытия обоза, — сводный батальон с 4 орудиями; казаки располагались по флангам между обеими линиями. У подошвы горы Карни-ярх собрался отряд около полуночи; в два часа пополуночи следовал далее по дороге. Авангард встречен был неприятельскими разъездами.

Не имея возможности через дефиле и ущелья следовать таковым боевым порядком, я приблизился к высотам перед сел. Ушаганом походною колонною.

17-го августа.

В 7 часов утра я прибыл на высоты в двух верстах от Ушагана. С сего места открылись все силы неприятельские, под предводительством Аббас-мирзы, занимавшие обе стороны р. Абарани и состоявшие из 30-ти тысяч кавалерии и пехоты и 24-х орудий, что подтвердилось и впоследствии.

Не имея возможности по ущельям и дефилеям устроить назначенный мною боевой порядок, я переменил оный следующим образом: по обе стороны дороги следовали два полу-батальона 39-го егерского полка; между оными два [19] батарейных и два легких орудия; за оными два полу-батальона Крымского полка с двумя батарейными и двумя легкими орудиями; обоз под прикрытием с правой стороны сводного батальона, с левой — казаков и в арьергарде два полу-батальона 40-го егерского полка с четырьмя легкими орудиями.

Главные батареи неприятельские устроены были на укрепленном бугре близ самого берега. Под выстрелами их находится эчмиадзинская дорога, с которой своротить и обойти сие место (по причине непроходимых скал) совершенно невозможно. Пехота неприятельская расположена была на выгодной позиции в три линии, примыкая левым флангом к Абарани, а правым — пересекала дорогу; кавалерия же, рассыпанными массами, занимала все около лежащие высоты. Я видел всю трудность пройти по этой дороге. Отступление от сего места делало потерю Эчмиадзина невозвратною, а малейшая медленность могла ободрить персиян и ослабить доверенность ко мне моих подчиненных.

Солдаты, перед выступлением из лагеря, одушевлены были речью, сказанною при молебствии священником Тимофеем Мокрицким, и приказом моим, прочитанным во всех ротах, выше сего написанным.

Я приказал, и колонны мгновенно двинулись на неприятеля. Быстрым движением передовых войск и удачным движением артиллерии неприятель был опрокинут и поспешно отступил от дороги с большою потерею под батареи, устроенные за Абараном на высотах, совершенно неприступных, где его атаковать никак было невозможно, ибо единственный переход чрез Абаран находился на картечный выстрел под сильными батареями, и неприятель занимал главными силами неприступные высоты. Позицию сию атаковать не иначе можно было, как приблизившись к ней по правую сторону Абарани от Эчмиадзина.

Когда войска наши поравнялись с ушаганскими [20] возвышениями, то неприятельские батареи открыли по нам сильный огонь. Артиллерия наша отвечала с большим успехом и вредом для неприятеля и прикрывала движение войск. Пройди сие место, начались самые трудные спуски, останавливавшие движение артиллерии и обозов, так что во многих местах должны были с пособием накатов спускать пушки.

Аббас-мирза, заметивши столь трудное следование мое, устроил отступившую пехоту и всеми силами быстро атаковал меня со всех сторон. Действием 22-х орудий (за исключением двух большого калибра, оставленных на ушаганской высоте), при самом удобном местоположении, наносил нам большой вред, особливо повозкам, из коих некоторые, будучи подбиты, требовали времени для очищения дороги, что поставило меня в самое затруднительное положение. Атаковать неприятеля всеми силами моими, опрокинуть и прогнать за ушаганские высоты я мог с успехом, но в таком случае должен был бросить на жертву весь обоз и всю артиллерию. Оставалось мне одно: пройти к Эчмиадзину и атаковать ушаганскую позицию от Эчмиадзина при содействии отряда, следовавшего с осадною артиллериею.

Неприятель более устремлял главные силы свои на 40-й егерский полк и старался стеснить оный, занимая сильными массами со всех сторон ближайшие возвышения. Сей полк покрыл себя славою не только удержанием важнейших пунктов, но в крайних случаях неоднократно штыками опрокидывал превосходные силы неприятеля.

При одном трудном спуске подбита была ось неприятельскими выстрелами у батарейного нашего орудия. Неприятель сие заметил и с запальчивым криком бросился толпами, чтобы овладеть оным. Полковник Гилленшмит подвез уже запасный лафет, чтобы переложить сие орудие, но увидевши, что неприятель в больших силах стремится на [21] нас, производя по сему орудию сильный картечный и ружейный огонь, просил меня убедительно оставить его с орудием на жертву и не подвергаться столь очевидной опасности. Я, сказавши, что сам с ним останусь, побуждал, чтобы как можно скорее перекладывали орудие, а между тем повел на штыки полу-батальон 40-го егерского полка и мгновенно опрокинул неприятеля; но в то же самое время заметил, что неприятельские толпы, по другую сторону дороги, занимали уже возвышение в 50-ти шагах от орудия и теснили стрелков наших.

Тогда я остановил полу-батальон 40-го полка, приказал майору Щеголеву не уступать ни шагу, а сам, взявши резерв того же полка, стремительно опрокинул часть неприятельской пехоты и кавалерии, едва успевшую занять сии возвышения, и в сем месте получил от гранаты неприятельской сильную контузию в правую руку с повреждением кости, а вслед за тем убита подо мною другая уже лошадь. Бывший со стрелками поручик Пожидаев дал мне свою лошадь, и я с большим трудом, чувствуя жесточайшую боль в руке, едва с пособием людей мог сесть на нее. Я старался скрыть положение руки моей, должен был показывать совершенное спокойствие и ободрять личным присутствием везде, где угрожала нам большая опасность. Последние два отражения изумили неприятеля и остановили его. Я подъехал к орудию, которое в то же время переложено на запасной лафет и тронулось с места, а вслед затем отошли стрелки и 40-й егерский полк под прикрытием батарей наших, устроенных на картечный выстрел от сего опасного спуска.

Вслед за сим, когда неприятель сильно теснил первый батальон 40-го егерского полка, майор Щеголев получил пулею рану в голову и сильную контузию в ногу. Батальонный адъютант поручик Симановский прибежал ко мне сказать о сем. Опасаясь, чтобы отсутствие сего отличного [22] штаб-офицера не поколебало твердости батальона, я сам тотчас приехал к батальону, нашел его выдерживающим самый жестокий огонь, и когда спросил 3-й легкой роты фейерверкера Ковригина, бывшего при сем батальоне с одним орудием, почему он не стреляет картечью в толпы неприятельские, бывшие не далее 100 шагов, то он отвечал мне, что у него осталось только два заряда, которые сохраняет для крайнего случая. Я готов был в то же время обнять сего отличного человека, приказал немедленно подвезти ящик, после чего картечными выстрелами толпы неприятельские опрокинуты были за высоты, и батальон отступил от сего места тогда, как получил приказание.

В одном опасном случае, командир 3-й легкой роты, артиллерии капитан Соболев, прикрывал с двумя орудиями трудный спуск, явил знаки мужества и неустрашимости, достойные удивления. Картечи и пули неприятельские осыпали его со всех сторон. Я подъехал к его батарее с тем, чтобы ободрить, опасаясь весьма вредных последствий от преждевременного отступления, но капитан Соболев, с полным присутствием духа и удовольствием на лице, сказал мне: «будьте уверены, что и 20 персидских орудий не собьют меня». После чего, нанеся жестокий вред картечными выстрелами, он отступил с орудиями, по данному приказанию.

Инженер генерал-майор Трузсон, командуя вверенным ему отделением, во всех случаях действовал с отличною храбростью и мужеством. Когда я сам лично водил на штыки 40-й егерский полк, то он, находясь вместе со мною, оказывал неустрашимость и присутствие духа; причем убита под ним лошадь и должен с признательностью сказать, что ему много обязан в успехе сражения. Таким образом, отражая на каждом шагу стремление неприятеля, в десять раз многочисленнее нас, мы были беспрерывно в самом жестоком огне от 7-ми [23] часов утра до 4-х пополудни, под зноем солнца нас палившего, и не имея от самого лагеря ни одной капли воды.

Спустившись на равнину, я остановился близ канавы в двух верстах от Эчмиадзина. Стрелки и казаки, заходившиеся по обеим сторонам, получили приказание присоединиться к колоннам; но первые большею частью столь были изнурены и томимы жаждою, что большая часть их, презирая опасность и будучи теснимы сильными толпами неприятельской кавалерии, спешили, истощая свои последние силы, не к колоннам, а к воде и соделывались жертвою отчаянных неприятельских наездников. Ожесточение их в сем случае простиралось до такой степени, что многие, не взирая на сильный картечный и ружейный огонь, приближались к самым колоннам и были жертвою запальчивости своей. Казаки же, по малочисленности их, не могли противопоставить отражение многочисленной неприятельской кавалерии. В сем случае я имел неосторожность отдалиться несколько от колонн для ободрения стрелков и вместе с ними был окружен.

Многие подле меня сделались жертвою от сабельных ударов, участь сия ожидала и меня, но бывший при мне храбрый обер-аудитор Белов успел об опасном моем положении дать знать ближайшему к сему месту командующему донским Сергеева полком войсковому старшине Шурупову, который с отчаянною храбростью, вместе с Беловым и не более 50 человек казаков бросились на неприятельские толпы, пиками и сабельными ударами очистили дорогу, многих из самых отчаянных куртинских наездников положили на месте, а остальных обратили в бегство, чем спасли меня и многих из наших офицеров и солдат, не бывших в состоянии защищаться, по неимению патронов и по совершенному изнурению своих сил.

На сем месте, в устроенном боевом порядке, неприятель с новою запальчивостью стремился атаковать меня со [24] всех сторон, а часть кавалерии заняла дорогу к Эчмиадзину; но после упорного сражения во всех пунктах был отражен и потянулся к Ушагану, а я после сего отступил к Эчмиадзину.

Большое содействие мог бы мне оказать комендант эчмиадзинской артиллерии подполковник Линденфельд, если бы из гарнизона выслал к канаве две роты свежих войск с одним орудием. Я никак не мог сего ему приказать, будучи совершенно окруженным, а он не исполнил сего, опасаясь, что при разбитии меня гарнизон эчмиадзинский будет ослаблен. Почему две роты, по моему уже приказанию, высланы были тогда, когда неприятель очистил сообщение мое с монастырем, к чему содействовали удачно пущенные выстрелы с башен монастырских.

Таким образом, кончилась кровопролитная битва 17-го августа. Можно сказать, что подобной еще никогда не бывало с персиянами. Они, будучи поражены 5-го июля при Джеван-булахе, и видя в недрах своего отечества оружие наше, силу которого испытали уже под Елизаветполем, и близкое покорение Эривани, столь много прославленной событиями столь дорого ими ценимой, выходили из границ отчаяния. Колонны сарбазов, беспрестанно быв опрокидываемы картечью и штыками, возвращались с новым бешенством в бой. Запальчивая стремительность конницы изумляла нас, что едва ли когда можно было ожидать от народа персидского, и одним только русским свойственно было преодолеть такую стремительную и несоразмерную битву. В сем сражении я наиболее обязан искусству, неустрашимости и твердости командующего артиллериею гвардии полковника Гилленшмита, Соболева и вообще всех артиллерийских офицеров и нижних чинов. 40-й егерский полк показал храбрость и твердость, достойные уважения. Командир сего полка подполковник Шумский, будучи ранен в руку пулею навылет, не оставлял своего места до конца сражения. Вообще [25] все начальники частей и офицеры сохранили во всех случаях строгий порядок, а нижние чины более нежели оправдали ожидание мое.

Я должен упомянуть также об отличном поступке 1-й батарейной роты фейерверкера Осипова. Когда ядро неприятельское перебило ему левую руку выше локтя и сделало жестокую контузию в бок, он упал и был поднят товарищами, чтобы положить на повозку; но он, придя в память, решительно от сего отказался, взял в правую руку, висевшую на коже только, левую, сказал: «я лучше желаю умереть подле орудия», и таким образом, вместе с оным дошел до монастыря, где сделана ему операция и он остался по сие время жив под особым моим попечением.

Находившиеся при мне 20-й пехотной дивизии старший адъютант капитан Жилинский, адъютант мой штабс-ротмистр Врангель, а также покойный обер-аудитор 20-й дивизии Белов оказали в сей день отличное усердие, примерную храбрость и неустрашимость. Все посылаемые мною через них приказания, не только доставляемы были с быстротою в самые опасные места, но неоднократно они содействовали личным присутствием к удержанию стрелками весьма важных мест.

Достойно замечаний также, что больные нижние чипы, заходившиеся в эчмиадзинском госпитале, сами добровольно уступали койки для раненых и ложились на голую землю до устройства их постелей.

Потеря с нашей стороны заключается в убитых, раненых и без вести пропавших всех чинов 1131 человек. Но весьма ощутительна потеря убитых в сражении достойных и отличных офицеров: командира Крымского пехотного полка подполковника Головина и подпоручика Апостолова, Севастопольского пехотного полка майора Белозора и 40-го егерского полка поручика Чугаевича, подпоручика Силина [26] и прапорщика Боярницова. Неприятельская потеря простирается до 3-х тысяч человек, что подтвердилось и впоследствии самыми верными доказательствами. В числе значительных персидских чиновников, раненых в сем деле, состоял командовавший всею регулярною пехотою сартип Магмед-хан, получивший тяжелые раны пулями.

Прибывши к Эчмиадзину, я в тот же вечер в разное время отправил шесть человек армян с повелением в лагерь мой при Джингили, чтобы, по прибытии осадной артиллерии, генерал-майор Лаптев с Кабардинским полком и четырьмя батарейными орудиями следовал к Эчмиадзину и, не доходя до Ушагана, остановился в трех верстах на высотах, открытых из Эчмиадзина и сделал по два холостых выстрела из каждого орудия. Сие служило сигналом к моему выступлению, дабы поставить неприятеля между двух огней, драться до последней крайности и принудить к отступлению.

Выбор при Ушагане для персидской армии позиции, которая пресекла сообщение с Эчмиадзином, закрывала всю Эриванскую провинцию и с удобностью давала способ действовать на наше сообщение с Грузиею через Гумры, делает особенную честь персидскому полководцу. И если бы армия сия имела дела не с русскими, то конечно успехи увенчали бы ее славою. Вообще движение Аббас-мирзы с главными силами в Эриванскую провинцию принесло бы счастливый оборот делам его, если бы он успел разбить меня.

Аббас-мирза, после сражения, при всех усилиях не мог собрать и привести в прежний порядок войска. Под предлогом отвоза в крепости и по деревням раненых и погребения убитых, он не досчитывался половины армии. Из числа посланных мною в лагерь, два человека были пойманы. Аббас-мирза, узнав содержание моей записки и опасаясь быть вновь атакованным, 19-го августа ночью оставил [27] Ушаган и, уклонясь за реку Зангу, расположился лагерем на левом берегу сей реки, в 20-ти верстах выше Эривани, а по прямому направлению от лагеря при Джингили в 15-ти верстах; избрав позицию не только весьма крепкую, но почти неприступную от природы, он укрепил еще лагерь свой ретраншементом.

В таком положении были дела наши в Эриванской провинции. Армия Аббас-мирзы, хотя и потерпевшая поражение, но не разбитая, кроме гарнизонов в крепостях, когда приведена была в порядок, простиралась до 25-ти тыс. человек и могла нанести жестокое мне поражение, если бы я с осадною артиллериею и транспортами, с снарядами и провиантом, состоящими почти из 2-х тыс. арб и повозок, осмелился тронуться для осады Эривани. Оставаться в Джингили с необъятным количеством лошадей и волов, не имея вовсе в окрестностях на расстоянии десяти верст подножного корма, я никак не мог. Отступлением к Судагенту, где еще был подножный корм, открыл бы я неприятелю слабость мою. Поправить такое положение, принудив Аббас-мирзу удалиться из Эриванской провинции и открыв действие к осаде и взятию крепостей Сардар-абада и Эривани, дать сим самый счастливый оборот кампании, можно было только тогда, если бы отряд мой увеличен был, по крайней мере, вдвое. Не было ни малейшего сомнения, что Аббас-мирза, усиливаясь защитить Эривань, знал совершенно, что от покорения сей крепости зависела участь войны. Все это не могло быть мне неизвестным и по собственному моему понятию и по сведениям, полученым мною о положении здешнего края.

Для приведения в действие моего намерения, которое я открыл одному полковнику Гилленшмиту, к полной мере заслужившему мою доверенность, я решился послать из Эчмиадзина, 18-го августа, к корпусному командиру, вместе с донесением моим об ушаганском сражении, другое [28] шифрованное донесение, в котором показал положение мое с самой невыгодной стороны и даже написал, что без сильного с его стороны подкрепления, я не надеюсь возвратиться в прежний лагерь без потери всей артиллерии, что действительно могло бы случиться, если бы Аббас-мирза не отступил и упорно защищал позицию его при Ушагане.

Осадная артиллерия прибыла в Джингили и того же числа ночью генерал-майор Лаптев выступил с Кабардинским полком и четырьмя орудиями к Ушагану. Поутру рано, 20-го августа, на назначенном месте сделал выстрелы для сигнала, по которым я выступил из Эчмиадзина. Оба отряда встретились около Ушагана, не найдя там неприятеля.

После выступления Кабардинского полка, до 3-х тысяч кавалерии неприятельской приближались к лагерю и осадной артиллерии, но были весьма удачно отражены генерал-майором Берхманом.

Усиливши эчмиадзинский гарнизон 40-м егерским полком, я с Кабардинским полком и остальными войсками 22-го августа возвратился в лагерь при Джингили, Аббас-мирза, продолжая укреплять свой лагерь, послал 2 тысячи человек отборной конницы в памбакскую долину, чтобы препятствовать следованию ко мне транспортов с провиантом, которые в сие время должны были переходить Безобдал. У меня оставалось провианта только по 2-е сентября. Потеря одного транспорта могла поставить меня в самое бедственное положение. Я послал немедленно батальон Крымского полка с двумя орудиями, который, следуя форсировано, 25-го августа прибыл в Джелал-оглу и застал транспорта еще на месте, по причине, что батальон Севастопольского полка, высланный для конвоирования, отправлен был в Гумры. Получивши о сем донесение с нарочным татарином и удостоверившись, [29] что неприятельская конница заняла памбакскую долину, я послал 30-го августа батальон Севастопольского полка с двумя орудиями и всеми конными повозками и лошадьми, дабы, взявши на оные сухари, привезти как наипоспешнее в лагерь, где в полках оставалось только на три дня продовольствия.

Приближение к Амамлам с одной стороны транспорта с провиантом, прикрываемого батальоном Крымского полка, а с другой батальона и двух орудий, следующего из лагеря при Джингили, принудило неприятеля оставить памбакскую долину, и 3-го сентября я получил сухари, привезенные на посланных мною повозках в то самое время, когда у большей части людей не было уже ни одного сухаря. Чувствуемая мною боль правой руки до такой степени изнурила силы мои, что я почти не мог держаться на ногах.

2-го сентября пришли доложить мне, что солдаты, не имея уже ни одного сухаря для продовольствия, начали роптать и говорить, что придется умирать голодною смертью. Я с большим трудом встал с постели, вышел перед лагерем Кабардинского полка и объявил собравшимся около меня солдатам, что, служивши более их и будучи неоднократно по нескольку дней без продовольствия, узнал из опыта, что можно быть сытым не евши, и когда увидел, что они изумились сами, то приказал ротному командиру собрать песенников и петь, пока не получат приказания перестать. В то же время отданы были приказания дежурному по лагерю, чтобы непременно пели во всех ротах, что и продолжалось целую ночь до утра, а поутру я получил известие, что взятые с транспорта сухари везут ко мне на лошадях, посланных с батальоном из лагеря. Тогда солдаты почти везде заговорили, что верно я знал о приближении сего подвоза, когда заставил их петь.

После отступления войск персидских за реку Зангу, я узнал, что с авангардом в Аштараке оставлен [30] Селим-хан айрумский, племянник и зять Измаил-хана, взятого генералом Бенкендорфом в плен. Я слышал неоднократно от архиепископа Нерсеса, что чиновник сей готов оказать нам свою приверженность; почему послал к нему тайным образом письмо, в котором объяснил, что он, как житель Эриванской провинции, должен будет в скором времени сделаться или подданным нашего императора, или оставить свое отечество, для чего советовал ему, как человеку уважаемому, вступить со мною в сношение, не теряя времени, и стараться быть для нас полезным, не обнаруживая сего перед начальником персидских войск. Письмо это столько подействовало, что он в ту же ночь, с одним приверженным ему чиновником, явился ко мне в лагерь с обещанием исполнить в точности всякое желание мое, и с тех пор я уже не имел ни малейшего затруднения и опасности в пересылке бумаг и получал от него все сведения, касавшиеся до войск персидских. 2-го сентября он сам ночью доставил мне шифрованную записку корпусного командира, извещавшего меня, что отряд войск наших, под личным его начальством, выступает из Кара-бабы 27-го августа и прибудет к Эчмиадзину около 5-го сентября.

4-го сентября.

Я выступил из Джингили с Кабардинским пехотным полком и 40-ка орудиями к Эчмиадзину; остальные войска и осадную артиллерию разделил на три отделения и приказал быть готовыми к немедленному выступлению по получении повеления.

Следуя к Эчмиадзину, я заметил, что Аббас-мирза, со всеми своими силами тянулся от Эривани к Сардар-абаду, обходя Эчмиадзин в шести верстах дорогою, идущею около Аракса. По прибытии же в Эчмиадзин, узнал, что корпусный командир с отрядом следует от р. Гарничая по эриванской дороге; почему, с двумя ротами, одним орудием и [31] 50-ю казаками, я отправился из Эчмиадзина, получил повеление с частью моего отряда, половиною осадной артиллерии, следовать к Сардар-абаду. Не смотря на болезнь, меня обременившую, и сильную боль руки, я не оставлял ни на минуту моей обязанности. Прибывши к Сардар-абаду, возложено было на меня командование осаждающим отрядом. Накануне открытия траншей, в полночь, во время сильного дождя, я сам лично с обер-аудитором 20-й дивизии Беловым и двумя казаками Шамшева полка, осматривал весь сад близ самых крепостных стен, определил пункты для траншей и батарей. На другую ночь, до самого рассвета, все работы производились под моим личным распоряжением.

На другой день я впал в самый жестокий пароксизм, продолжавшийся беспрерывно 30 часов и встал с постели уже после занятия крепости.

После покорения Сардар-абада, войска выступили к Эривани, при осаде которой отряд мой также назывался осаждающим. Под особым моим распоряжением производились осадные работы.

Мне было поручено со всеми войсками отряда моего, остающимися от работ, всякую ночь занимать удобный пункт против северной стороны крепости, дабы препятствовать гарнизону уйти из крепости. Ночью с 30-го сентября на 1-е октября, казачьи полки Андреева и Сергеева, под начальством командовавшего Крымским пехотным полком подполковника Красовского 2-го, и два дивизиона Ивлича занимали высоты со стороны северного форштадта, начиная от реки Занги. Я сам с 39-м егерским полком, батальоном Крымского, батальоном Севастопольского и Кабардинским полком, за исключением людей, находившихся на траншейных работах, стоял между северо-восточным углом крепости и северным форштадтом, занимая двумя ротами 39-го полка все пространство до реки Занга. [32]

В 10 часов ночи несколько конных и пеших неприятельских партий, выйдя из крепости, приблизились к северному форштадту, и когда открыли наших егерей, то поспешно возвратились назад, кроме конной партии в числе около 60-ти человек, которая проскакала между цепью, но будучи встречена казаками и уланами, стремительно бежала назад в крепость с значительною потерею, и, как после открылось, с сею партиею был сам Гассан-хан и значительные чиновники.

В то же самое время по нашим траншеям и по всему фасаду со стороны северного форштадта открылся сильный огонь, по прекращении которого, два раза неприятельские партии покушались выходить из крепости, но были обращены назад с большею потерею, егерями, казаками и уланами.

1-го октября, рано утром, неприятель выставил белое знамя и начал кричать с крепостных стен, что гарнизон сдается. В то же мгновение с гвардейским полком, 39-м егерским, батальоном Крымского, двумя ротами Севастопольского полков, 4-мя конными донскими и 2-мя легкими пешими орудиями, двумя дивизионами улан и двумя казачьими полками, неспешно приблизился к северным воротам. Дивизион улан и 100 казаков поставил к самой реке Занге, а двумя ротами егерей занял выход из крепости к реке Занге с западной стороны, и сим совершенно было прекращено всякое покушение выйти из крепости.

Коль скоро же мы успели очистить наружные ворота в ров, я нашел внутренние ворота в крепость еще запертыми, и когда подошел к оным с генералом Лаптевым, несколькими офицерами и гвардейскими солдатами, приказал находившемуся при мне обер-аудитору 20-й дивизии 9-го класса Белову, знавшему татарский язык, кричать, сквозь бывшую в воротах скважину, чтобы отперли ворота. В то самое время сам Гассан-хан, находившийся у ворот, выстрелил [33] в скважину из ружья и пулею разбил голову Белову, потеря которого тем более ощутительна, что он в молодых летах соединял в себе отличные достоинства, необыкновенную храбрость и редкое усердие и подавал собою надежду быть полезным в будущей службе. Несчастная мать его лишилась в продолжение сей кампании двух сыновей; меньший брат, служившей в Пашебургском пехотном полку унтер-офицером, умер от болезни.

Видевши медленность в отпирании ворот, и по невозможности подвести к оным орудия, по причине, что наружные ворота еще не были совсем очищены, я послал полковника Шипова с гвардейскою ротою и двумя ротами 39-го полка обойти по рву и войти в крепость через брешь или в южные ворота. Вслед затем были отперты и северные ворота, в которые вошли со мною в крепость три роты гвардейских и батальон 39-го егерского полка, а в то же самое время прибыл ко мне и управляющей штабом генерал-лейтенант граф Сухтелен, с которым вместе найден мною Гассан-хан с главными чиновниками в мечети. Оружие его, снятое мною лично, отдал я графу Сухтелену для отправления корпусному командиру. Учредивши при мечети караул, я приказал генерал-майору Лаптеву занять крепостные стены, генерал-майора Берхмана с двумя ротами 39-го полка послал, чтобы обойти все крепостные улицы и прекращать всякий беспорядок, какой бы мог случиться, а сам с двумя ротами того же полка, взявши комиссара, при магазинах находившегося, и армянского начальника мелика Исаака, поставил у всех хлебных и пороховых магазинов караулы; батальон Крымского полка и две роты Севастопольского оставались в резерве.

После покорения сей крепости, корпусный командир, выступая с войсками к Нахичевани, поручил мне управление Эриванской провинцией и командование войсками, в оной [34] остающимися. Не входя в подробное описание всех моих распоряжений по управлению сего края, прилагаю при сем некоторые только официальные бумаги.

13-е декабря 1827 года.

Для осмотра границы турецкой от Арарата до Гумры, я выехал из Эривани и прибыл в Сардар-абад, где нашел как гарнизон, так равно госпиталь, работы по исправлению крепости и вообще все части в совершенном порядке и отличном устройстве.

15-го декабря 1827 года.

Переправившись на правый берег Аракса, остановился на ночлег в селении Кара-кала, где есть небольшое укрепление, которое, по крепкому своему местоположению может с выгодою служить убежищем для частей войск, расположенных при соляных горах, если бы потребовала надобность в военное время отступить оттуда. Здесь видны развалины обширной крепости турецкого построения, которое заслуживает внимания. Каменные стены одеты большими плитами, весьма гладко и красиво обделанными, но почти все стены и башни обрушились. Нынешний же замок сделан просто и не столь прочно.

Тут явились ко мне два начальника куртинских, из которых Ахмед-ага вновь вышел из Турции с 250-ю семействами и пользуется уважением соотчичей.

Власть его над ними едва ли уступает власти Гуссейн-аги, главного их начальника, которым вообще старшины не довольны за то, что он до сего времени колеблется, переходить ли к нам, или остаться в Турции. Прибывшие старшины удостоверяют, что все вообще куртинцы готовы перейти к нам, но я им позволил остаться там, где теперь находятся, и сделать заготовление на зиму, дабы не расстроить их [35] перемещением в столь позднее время года и не лишить приготовленных ими запасов.

Видя же чувства, оживляющие куртинцев и зная всегдашнюю неизменную верность их к владетелям отчизны их, Эриванской области, я уверен, что они по первому приглашению явятся в назначенные места и могут быть весьма полезны в войне, будучи хорошо управляемы. Сверх сего я совершенно удостоверен, что все христиане и большая часть магометан, жителей соседственных турецких провинций, при вступлении нашем в оные, присоединятся к нам.

16-го декабря 1827 года.

Осматривал соляные горы, где горный чиновник занимается уже съемкою, и прибыл в селение Аджи-Байрам, найдя в сих местах несравненно лучший порядок и устройство, против прежнего, что отношу к стараниям и усердию, которыми исполнен Джефар-хан, заведывающий сим участком. Сюда приехали два куртинские старшины, Меген-ага и Неюсно-ага, которых вытребовал я для свидания, как ближайших соседей наших в турецких владениях. Им подчинены собственно только 200 семейств, но они имеют большое влияние еще на тысячу семейств и, не менее двух первых, заметно в них усердие и готовность служить нам.

17-го декабря 1827 года.

Ехал вверх по Арпачаю, где дорога идет по каменистым горам и очень неудобна даже для вьюков. Местоположение новой Талыни очень выгодно, окрестности прекрасные, плодородные, со временем там может быть удобная полковая квартира, а потому и взяты меры для исправления разрушенных домов и приведения всего в надлежащее устройство.

18-го декабря 1827 года.

В селении Хуруме встретил возвращаемых из плена [36] Измаил-хана и куртинского старшину Келеш-агу, которые оказывают чувства живейшей признательности к русским и желают скорее найти случай доказать свою преданность. В Гумры встретил двух сарбазов, возвращающихся из Петербурга, которые с восторгом говорят о представлении своем государю, императрицам, о наследнике и о великом князе Михаиле Павловиче. Сомнения нет, что только связи родства привязывают их к Персии, сердца же их, вместе с сердцами многих соотечественников их, принадлежат России.

В селении Байдурли, лежащем на Арпачае, недалеко от Гумры и где сходятся главные дороги из Грузии в Карс, учрежден пост.

30-го декабря 1827 года.

Отправился в обратный путь и через Сардар-абад прибыл 22-го декабря в Эривань. По прибытии в Эривань, новая радость исполнила сердца наши: я получил повеление, что государь император желает знать все подробности сражения с персиянами, кто и чем отличился особенно, и вместе с тем требуется сведение о семействах убитых и раненых воинов.

Сношения мои с карсским и баязетским пашами продолжаются беспрерывно. Я первый известил их о сражении с египетским флотом и дал почувствовать, какое положение ожидает их при разрыве с нами, ибо народ обеих сих провинций, как им самим известно, большею частью привержен к нам и со времени покорения Эриванской провинции не скрывает желания поступить под покровительство всемилостивейшего государя императора. С тех пор оба паши сии ищут моего расположения и можно надеяться, что они, чувствуя слабость свою, не окажут большого сопротивления в покорении сих провинций. Одна боязнь эрзерумского [37] сераскира, кажется, удерживает их от явного обнаружения, что они готовы предпочесть покровительство нашего императора пред правительством Порты.

Ежели последует разрыв с сими провинциями, то почти наверное можно полагать, что жители сих двух провинций встретят нас с восторгом, чему вероятно последуют Ахалцых и Арзерум. В последней сей провинции действие чумы совершенно прекратилось.

Текст воспроизведен по изданию: Дневник генерала Красовского 1826-1828 гг. // Кавказский сборник, Том 22. 1901