Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

КОРНИЛОВИЧ А. О.

ПИСЬМА

Тифлис, 4 декабря 1832 г.

Я хотел было продолжать письмо с тою же подробностью, с какою начал, и сообщить тебе некоторые замечания, собранные на пути, особенно описать дорогу от кавказской линии к Тифлису, но поневоле должен переменить намерение, потому что не имею времени. Еду часа через три в Кахетию, в урочище Царские Колодцы, куда определен рядовым в пехотный гр[афа] Паскевича-Эриванского полк. Нет даже досуга уведомить об этом матушку. Впрочем, я очень доволен приемом здешнего начальства. Все с должным уважением к несчастию видели во мне злополучного, мне по возможности хотели пособить снисходительным приемом, советом, даже самим делом изъявляли мне участие.

Друг мои! До сих пор мне ничего не нужно, но заранее прошу тебя запасаться помаленьку для меня сочинениями о Грузии и вообще о Кавказе. Они мне много пригодятся. Пришли мне пока самый полный и новый каталог русских книг. Я тебя вскоре закидаю комиссиями. Хотел прислать тебе персидский ковер для украшения спальни твоей будущей супруги, но, право, некогда взять из лавки. Прощай до письма из Царских Колодцев. Поклонись матушке и сестрам.

Весь твой Александр.

Если найдешь способ подарить что-нибудь фельдъегерю, то потрудись явить ему мою признательность. [359]

ПИСЬМА С КАВКАЗА. 1832-1834

81. М. О. Корниловичу *

Урочище Царские Колодцы, в 120 в[ерстах] от Тифлиса,
20 декабря 1832 г.

Наконец, друг мой, странствование мое кончено! Вслед за последним письмом к тебе из Тифлиса от 4-го я отправился в Царские Колодцы, штаб-квартиру графа Паскевича-Эриванского полка, где, кажется, должен буду поселиться надолго. Царские Колодцы — солдатская слобода, тянущаяся верст на шесть, с несколькими каменными зданиями, кои воздвигнуты солдатами и принадлежат к полку. Кахетия, в коей селение сие находится, страна цветущая климатом, славящаяся виноградом, являет взору путешественника или безлюдные степи, или жителей, не умеющих пользоваться дарами щедрой к ним природы. Просвещение еще не развило в них деятельности, промышленность их не вышла еще из младенчества. До сих пор виденное мною в грузинцах говорит весьма мало в их пользу. Сакли их, до половины изрытые в земле, покрытые соломой или тростником, напоминают о жилищах людей, едва покинувших первоначальную дикость: передняя часть составляет жилую избу; несколько войлочных полостей в углу, днем диван, ночью постель; по стенам ружье и кинжал, ни в каком случае не покидаемые жителями, вот вся утварь сей комнаты, вместе спальни и гостиной; далее за перегородкой теснятся лошади, коровы, свиньи, наконец, дальняя часть землянки — амбар, в коем среди набросанных кучами на земле проса, ячменя, Сорочинского пшена видишь бурдюк, мешок из воловьей [360] или свиной кожи, с чихирем, любимым и главным напитком грузинца. Обитатели сих вертепов красавцы телом, но это одно в них достоинство: ограниченные умом, весь день проводят в беспечной лени и к тому же неприязненны к русским. Впрочем, это суждение, следствие беглых наблюдений на пути, может быть еще поверхностным и потому не совсем основательным. Здесь, вступив в новый для меня мир, не успев еще ознакомиться с своим званием, я еще не успел осмотреться и не имел времени помыслить о наблюдениях окружающего меня. Вчерась меня обмундировали, сегодня впервые я начал учиться поворотам, приучаться к ремеслу солдата. Несу службу охотно и не почитаю тягостию обязанности рядового, особенно после того, что перенес: одно лишь беспокоит меня — необходимость жить в настоящее время года в сырой казарме, среди шума и говора 200 человек, моих товарищей по службе. Все мои вещи, книги отволгли; сам я, оправившись в дороге от геморроя, снова начинаю чувствовать болезненные припадки и, что также больно, едва ли не принужден буду отказаться от своих литературных занятий.

Исполнил ли ты мои поручения? Был ли у Ивановского? Отдал ли Гречу переводы нравственной философии и Тита Ливия для напечатания в «С[ыне] отечества», говорил ли с Смирдиным об издании в свет первой? В рассуждении возвращения книжек Чернышевым удержись до времени. Я еще не успел исправить «Глинского», а посему и не посылаю его к тебе. Впрочем, думаю, что не позже как через неделю получишь письмо от Полевого с приглашением быть его сотрудником. Я спешу, ибо сию только минуту узнаю, что отправляется нарочный в Сигнах, ближайший к нам город, из коего отправится к тебе сие письмо. Вскоре подробнее уведомлю тебя о своем житье-бытье. Между тем, чтобы доставить тебе удовольствие одолжить меня, повторяю к тебе просьбу, помысли о книгах о Кавказе; постарайся сверх описаний сего края доставить мне грузинскую грамматику, лучшие сочинения об истории армян и грузинцев, словарь Виктора Лателье (у Белизара на Невском проспекте в Петербурге) и при этом несколько фунтов вакштафу, на который у нас совершенный недостаток. Целую тебя сердечно; будь здоров, весел, и пиши ко мне.

Твой всею душою Александр. [361]

Пришли мне также «Андрея Безыменного»: ты, вероятно, читал его, как показался он тебе? Я слышал, что о нем писали в журналах, по хвалили, бранили, не знаю; мы живем в такой глуши, что по слуху знаем только о появлении журналов. 1

Адресуй ко мне: в Грузию через Сигнах в штаб-квартиру графа Паскевича-Эриванского полка, Царские Колодцы.

В сию минуту узнаю, что книги, о которых я просил тебя, можно получить в Тифлисе, а потому не беспокойся до времени, подумай об одном лишь табаке; помни, что с 10 фунтов в 4 руб. уступают на фунт 1 руб. 50 коп.

82. Н. А. Полевому 2

Урочище Царские Колодцы, в 120 верстах от Тифлиса,
20 декабря 1832 г.

Милостивый государь Николай Алексеевич!

Проезжая через Москву, я хотел Вас видеть, чтоб лично поблагодарить Вас за утешение, доставленное мне, может быть, без Вашего ведома, в один из самых тяжких часов моей жизни: из многочисленных моих друзей Вы, вскоре после моего злополучия, одни дерзнули упомянуть об опальном и в благосклонном отзыве о «Старине» более имели в виду судьбу автора, чем достоинство сочинения. 3 Я прочел Ваши строки в Красноярске, на пути в Нерчинск, и, тронутый до слез, решил при первой возможности сказать Вам свою признательность. Ныне, милостью государевой поставленный снова на чреду граждан, в удовлетворение потребности сердца пишу к Вам душевное спасибо за память. Впрочем, Вы, может быть, не будете этим довольны; к Вашей братье, журналистам, не приходи с пустыми руками, и я, как давний литератор, долженствовал бы явиться к Вам с чем-нибудь более полновесным. Но, не более недели житель здешних мест, едва имев время осмотреться, ознакомиться с новым для себя званием рядового, занятый ученьями, караулами, нахожусь в невозможности служить Вам по желанию. Вместо себя представляю Вам брата Михайлу, подполковника в Корпусе топографов. Имея от начальства поручение описать Новгородскую губернию, он собрал [362] богатые запасы материалов о древнем быте Новагорода, немало известий статистических, немало преданий, объясняющих эпоху существования и потом время падения новогородцев. Пробыв у него не более трех часов на пути в Тифлис, я едва имел досуг взглянуть на кипы собранных у него бумаг, но обратитесь к нему прямо, адресуя в Новгород, и найдете в нем полезного для себя сотрудника. 4 Между тем по праву давнего знакомца и писателя прошу Вас без чинов, присылайте мне на будущий год «Телеграф», прилагаю пять рублей ассигнациями за пересылку. Вместе с ним потрудитесь уведомить, остались ли у Вас экземпляры Вашего журнала с 1828-го по 1833-й. Я большой почитатель Вашего издания и в глуши, в которой живу, надеюсь от чтения Ваших листков получить много удовольствия, но не забудьте при сем означить их цены. Адрес мой: А. О. К., рядовому графа Паскевича-Эриванского полка, в Грузию через Сигнах, в урочище Царские Колодцы. Между тем за недостатком времени принужденный кончить, поручая себя Вашей памяти, с душевным почтением и преданностью остаюсь

Ваш всею душою Александр Корнилович.

83. Р. И. Корнилович * 5

28 декабря 1832 г., Царские Колодцы в Грузии.

Имел намерение написать тебе из Тифлиса, но на другой день по прибытии должен был следовать дальше в Царские Колодцы, где находится штаб нашего полка. Тебе уже, я думаю, известно, что я выбыл из разряда преступников и пребываю теперь в качестве нижнего чина в полку графа Паскевича-Эриванского. 8 ноября, в день крещения вел. кн. Михаила, государь оказал мне эту милость. Мое настоящее положение гораздо лучше, чем было до сих пор. С помощью божией не теряю надежды, что, может быть, буду скоро снова иметь счастье поцеловать твои дорогие ручки и предстать перед тобой в прежнем своем положении.

На прошлой неделе получил письмо Юзефы от 26 октября. Воображаю себе, как тяжко будет для тебя расставание и отъезд их в Бессарабию. Впрочем, желая им от искреннего сердца всего [363] хорошего, думаю, что это должно будет принести благополучие как им, так и сиротам Степана Ивановича. Та земля — земля богатая, но требует упорного труда: сейчас она приносит мало дохода, ибо требует бдительного надзора; совсем другое дело, когда они сами будут на месте.

Я, дорогая мама, после 7-летнего заключения снова нахожусь на свободе. Живу на отдельной квартире. Дикость этих мест несказанная, однако, несмотря на отсутствие многих удобств, я только здесь, в этой дыре, познал цену деньгам. Думаю, что, не утруждая тебя, все же буду в состоянии просуществовать как-нибудь до наступления лучшего времени.

В настоящую минуту, слава богу, мне есть что расходовать. В проезд мой через Новгород брат Михаил хотел подарить мне 1000 рублей: я их не принял, поблагодарив его от искреннего сердца, потому что могу и без них обойтись.

Я еще здесь не имел времени обзавестись хозяйством, но со временем, надеюсь, все это устроится. Мне интересно знать, дорогая мама, каковы твои предположения на будущее: думаешь ли ты взять какую-нибудь деревню в аренду (поссессию). Напиши мне об этом. Не отвечаю сейчас на письмо Юзи, ибо не имею времени. Почта отходит завтра. Позднее уведомлю обо всем и подробнее. Поручаю себя твоей милостивой памяти и целую всех. Прося твоего благословения, остаюсь с искренней любовью преданным сыном.

Александр.

84. А. X. Бенкендорфу 6

Ваше сиятельство милостивый государь!

По прибытии на место своего назначения, едва осмотревшись в новом своем звании, чувствую необходимость при первом случае принести Вам снова благодарность за благоволение, явленное мне в течение с лишком четырех лет, кои я провел под непосредственным Вашим ведением. Вы были снисходительны к заблуждавшемуся, умели согласить строгость закона с внушениями собственного сердца, соделать сносным для меня долговременное, тяжкое заключение. Да воздаст Вам господь за все Ваши ко мне милости! [364]

Вашему сиятельству угодно было почтить меня приглашением писать к Вам из Грузии. В другое время, в ином положении я с жадностию бы оным воспользовался, но ныне с робостью приступаю к исполнению столь лестного поручения. Вы сановник царский, близкий к государю вельможа, и самые досуги посвящаете пользе царя и отечества, занимать Вас пустыми росказнями значило бы во зло употреблять Ваше снисхождение; дельного же не могу сообщить Вам ничего: живу в казарме, несу службу рядового и среди учений, караулов не имел еще возможности распространить своих наблюдений на окружающее меня. Когда приду в состояние говорить о вещах основательно, ознакомившись с языком туземцев, уведав из личного с ними обращения их свойства, обычаи, приму, может быть, смелость представить Вам картину их умственного и нравственного быта, сказать несколько слов об улучшениях, к каким сей край доступен. Теперь же, чтоб не явить себя в очах Ваших легкомысленным, удержусь до времени от незрелых суждений о предметах, едва мне известных.

Перед отправлением моим из С. П-бурга Вы изволили объявить мне, что деньги, вырученные от продажи «Андрея Безыменного», будут обращены к моей сестре. Таково было мое первоначальное-намерение. Между тем обстоятельства сестры моей поправились, а собственное мое положение изменилось. За скорым отъездом из столицы я не мог видеться с лицами, от коих долженствовал получить пособие, прибыл сюда с тощим кошельком и, живя здесь собственным хозяйством, вынужденным нахожусь покорнейше просить Вас, благоволите приказать, буде повесть моя действительно принесла несколько сот рублей, обратить их ко мне. 7 Совестно мне беспокоить Вас сею просьбой, но Вы доселе были ко мне столько снисходительны, что сами внушили мне сию смелость.

В заключение, поручая себя и впредь Вашему милостивому расположению, с глубоким высокопочитанием и душевной признательностию честь имею пребыть

Вашего сиятельства всепокорным слугою.
Александр Корнилович.

30 декабря 1830, Царские Колодцы.

Штаб-квартира гр[афа] Паск[евича]-Эрив[анского] полка. [365]

85. Ж. О. Корнилович *

Царские Колодцы, 10 января 1833 г.

Любезная Юзя!

Получил твое письмо две недели тому назад. Прости, что отвечаю лишком поздно. Обязанности по службе, обычные затруднения в новом положении и, наконец, дальнее расстояние почты послужила причиной моей неаккуратности.

Очень благодарен тебе за известия о Каролине н Юлии. Я охотно написал бы им, но верь «не, моя дорогая, что не имею сейчас времени, в другой раз, когда буду свободнее, охотно посвящу им пол-листа бумаги н тебе пришлю письмо. Кланяйся им от меня. Мне приятно было читать подробности, касающиеся тебя самой. Очень верю, что ты хорошая хозяйка. Между прочим, ты сообщаешь, что постарела. Все мы изменились, и я не тот, каким ты меня знала. Думаю даже, что ты меня пожалуй, не узнала бы, если бы пришлось нам увидеться. Если господь бог даст мне здоровия, то надеюсь, что в конце настоящего года буду иметь счастье нас всех обнять, и тогда ты убедишься в верности моих слов.

Царские колодцы — это деревня, находящаяся, 120 верстах от Тифлиса в Грузии. Местность, в которой я нахожусь, мало приветлива, но все же еастоящие условия жизни несравненно лучше прежних. Я сейчас проживаю в крестьянской избе, а не в казармах. Это случилось по милости начальства, которое так распорядилось ввиду слабости моего здоровья. Казармы наши оказались настолько сырыми, что все мои вещи попортились, и сам я страдал.

Провидение ко мне очень милостиво: начальство обращается со мной не как с простым нижним чином и старается по возможности смягчить мое положение, так что я доже не в состоянии никак отблагодарить его.

Одно лишь нехорошо — это страшная дороговизна жизни. Так, я плачу за квартиру по дукату в месяц, за уголок, в котором я едва могу уместиться. Продовольственные припасы особенно дороги. Однако все-таки надеюсь, что с божьей немощью мне удастся не утруждая мамы, прожить, не делая долгов и без особенных лишений. [366] Первое время, конечно, придется туго, так как необходимо заводить все хозяйство, но со временем, думаю, обойдется и это.

Как вы все поживаете? Как здоровье мамы? Августина, Янковских и, наконец, твое? Виделся с братом столь короткое время, и имелось столько тем для разговора, что не имел времени узнать о положении наших дел. Мне кажется, что они находятся не в особенно хорошем состоянии.

Читал в газетах, что Янковский бросает военную службу. Он вероятно, ищет теперь службу по гражданскому ведомству. Ты дай мне знать добился ли он своего или же остался полицмейстером в Могилеве? Меня огорчает то, что вы будете теперь так далеко от мамы, однако нужно покориться обстоятельствам. Сообщи мне имеет ли мама намерение остаться в той деревне, где находится сейчас или будет искать другую. Пиши ко мне чаще. Охотно хотел бы продлить беседу с тобой, но не имею времени, так как должен отправить с настоящей почтой еще три письма. Целую ручки мамы, всех вас крепко целую и обнимаю.

Александр.

86. Р. И. Корнилович * 8

Царские Колодцы, 31 января 1833 г.

Дорогая мама! Два письма писал тебе, одно из Грузии, другое перед тем из Воронежа, и до сих пор не имею на них никакого ответа. Это причиняет мне сильное беспокойство. Здорова ли ты, все ли у вас благополучно?

Уже кончается второй месяц, как я нахожусь здесь на службе и, благодаря провидению, здоров и живу довольно сносно. Мое начальство, зная мое прежнее положение и сочувствуя моему несчастью, относится ко мне со всевозможным снисхождением и делает мне многие поблажки. Несу службу, но она очень легка.

Поговаривают здесь, что с наступающей весной пойдем в поход. Жду этого с нетерпением. Если господь поможет, то, может быть мне удастся доказать монарху, что я умею быть благодарным за его’ милость и, может быть, буду иметь счастье еще раз расцеловать [367] дорогие твои ручки, испросить прощенье за причиненные тебе тяжкие страдания.

Тем временем готовлюсь к походу: купил коня, сейчас ищу седло другие предметы снаряжения, необходимые в условиях войны в горах. Понемногу заранее всем запасаюсь и надеюсь, что все удастся достать. Содержание лошадей стоит здесь неизмеримо дорого — по два злотых (30 копеек) в день. И не только лошадей, но и самого себя.

На счастье мое, встретил здесь своего товарища по несчастью Голицына (кн. В. М.), с которым вместе живу. Таким способом, в компании с ним время веселее провожу, и дешевле стоит жизнь. В настоящее время живу в тесноте, в крестьянской избе, где двум с трудом можно повернуться. Но это ненадолго, скоро перейдем в другое помещение, где нам будет просторнее.

Пиши мне, дорогая мама. Большим были для меня утешением твои письма. Теперь мы менее стеснены: письма наши не будут проходить через руки начальства. Кланяйся братьям, сестрам. Целую Августина, Янковских и, поручая себя твоим молитвам, прошу материнского благословения.

Искренне преданный сын Александр.

87. Ж. О. Корнилович* 9

Царские Колодцы, 8 февраля 1833 г.

Любезная Юзя!

Только что получил твое письмо и, не мешкая, отвечаю на него. Известно ли тебе, что я переведен в Грузию и помещен нижним чином в полк графа Паскевича-Эриванского? Нахожусь в 100 верстах от Тифлиса. Начальство относится ко мне снисходительно. Несу службу, но служба не тяжелая. Ждем с наступлением весны выступления в поход. Тем временем купил коня, седло, словом, приготовился к походу.

Жизнь здесь гораздо дороже, чем в Петербурге. На счастье мое, нашел здесь старого приятеля, товарища по несчастью, князя Голицына, с которым вместе живу. Вместе проводим дни и живем особенных переживаний. [368]

Благодарю тебя за присланную облатку. Вознося за вас молитвы мне вообразилось, что вместе, с вами разделяю святое причастие и вспомнились счастливые детские годы.

Благодарю провидение, что оно сохраняет вас в добром здоровье. Утешаюсь также известиями о Франце. Там, в канцелярии губернатора, он принужден будет вести себя достойнее. Когда переезжаете в Буджак?

Михаил писал мне от 7 января, что болел, бедный, лихорадкой, теперь ему лучше. Он безвыездно пребывает в Новгороде. Имею известие, что в Тифлисе есть от него на мое имя посылка, но до сих пор не видел ее. Жду ежедневно, что ее пришлют.

Дорогой мамочке сердечно целую ручки и прошу ее благословения. Поцелуй за меня Августина, Устину с мужем и малюткой, также и твоих детей. Охотно писал бы больше, но не имею времени. Вскоре думаю собраться написать более подробное письмо.

Александр.

88. Ж. О. Корнилович 10

28 февраля 1833 г., Царские Колодцы.

Любезная сестра!

После долгого молчания ты, наконец, вспомнила обо мне и посвятила мне несколько строк в письме матери. Я уже давно слышал о неурожае, случившемся в ваших краях, и вполне сочувствую вашему горю, заранее предвидя, сколько должен был он принести вам убытков, хлопот и огорчения. Утешаюсь лишь тем, что Августин, ты и твои детки вполне здоровы. От искреннего сердца желаю тебе, чтобы хоть настоящий год вознаградил вас за ваши труды и позволил улучшить ваше положение, вернуть то, что вами затрачено на этот Суюндук, и приняться, наконец, за приведение имения в благоустроенный вид.

Послушай, Юзя! Я не подавал тебе повода сердиться на меня и Августину тоже. Что с вами сделалось? Почему ты после переезда в Бессарабию не пожелала порадовать меня ни единым словом. Я долго ломал себе голову над этим вопросом, недоумевая, почему ты раньше [369] так часто писала мне, а теперь стала так скупиться на письма. Знаю что ты занята хозяйством и была в больших хлопотах, но все же мне кажется, могла бы найти время, чтобы черкнуть хоть несколько строк твоему брату, который любит тебя всей душой. Я не хочу верить, что ты в самом деле могла бы иметь что-нибудь против меня. Может быть, ты сердишься на то, что Михаил передал мне ваш вексель? Но я его об этом не просил. Даже хотел одно время вернуть ему этот вексель, но потому только не сделал этого, что знал о вашем скверном материальном положении и был уверен в том, что вам не удастся уплатить ему свои долги в срок. Мне казалось, что вам приятнее будет иметь дело со мной, нежели с ним. Неужели согласие, любовь и мир, кои господствовали в наших отношениях, должны будут померкнуть теперь только потому, что ты числитесь моими должниками? Неужели вы думаете, что несколько тысяч рублей для меня дороже вашего дружеского ко мне расположения? Юзя, Юзя, ты не знаешь своего Александра! Я бы никогда не вспомнил об этом векселе, если бы вы сами не принудили меня к этому. Знайте, что я вас никогда не потревожу. Будете в состоянии выплатить мне хорошо, нет — так что же делать? Это не первая потеря, которую я несу в своей жизни. Перестань же дуться на меня! Оставайся такой же, какой была. Опиши мне ваше житье-бытье, что удалось завести в хозяйстве, какой имеете доход; и вообще сообщай все, что будет так или иначе касаться вас. Я буду радоваться вашим удачам и болеть душой о ваших потерях. Целую вас сердечно обоих и кланяюсь доброму Коханевичу. Поцелуй твоих деток.

Александр.

89. Р. И. Корнилович* :11

Царские Колодцы, 1833 г., марта 5-го.

Дорогая матушка!

Вот уже четвертое письмо пишу тебе по прибытии в Грузию и ни на одно из них не имею еще ответа. Здорова ли ты, жива ли ты? Брат и сестры, как бы сговорившись, не отзываются на мои письма. Молчание это меня очень тревожит. В настоящем моем положении ваши [370] письма — самое большое для меня утешение. Будь добра, дорогая мама, попроси Юзю, чтобы она меня не забывала.

Я, слава богу, здоров. Вероятно, в будущем месяце мы отправимся в поход. В последнее время дни провожу веселее, чем прежде. Нашел здесь добрых товарищей, Приветливых и снисходительных начальников, и в общем не могу жаловаться на свою судьбу. Просил отпуск в Тифлис, чтобы быть у исповеди перед Пасхой. Жду разрешения. Из Тифлиса напишу подробнее. Пользуюсь случаем, чтобы поцеловать твои ручки, дорогая мама, а также дорогих братьев и сестер и поручаю себя твоим материнским молитвам.

Твой искренне преданный сын Александр.

90. М. О. Корниловичу *

Царские Колодцы, 14 апреля 1833 г.

Дорогой Михайла! С последнего письма моего к тебе я все ожидал посылки, о которой Волгин известил меня; полагал, что в ней найду от тебя письмецо, на которое буду отвечать обстоятельно. Но Вальховский, 12 которого я просил о доставлении ее ко мне, вероятно, опасаясь, чтоб не подумали, будто благоприятствует старому товарищу, не отвечает мне, не исполняет моей просьбы; она лежит в корпусном штабе в Тифлисе, а я нахожусь в совершенном неведении о тебе. Пять месяцев миновалось моему здесь пребыванию, и я, кроме записки, полученной при письме Волгина из Тифлиса, ничего от тебя не имею. Что с тобою делается: жив ли ты, здоров ли? Только по статьям твоим в «Северной пчеле» 13 лишь знаю, что ты еще существуешь.

У нас готовятся к походу на турецкую границу; выступаем, говорят, в мае. Был ли ты в Петербурге, виделся ли с Ивановским, исполнил ли мои к нему поручения? Я сам писал к нему: друг мой, я ужасно боюсь, что поход застанет меня без денег: теперь уже живу почти в долг. Писал матушке об этом. Требовал я также старых долгов от товарищей; по обычаю, все играют со мною будто в молчанку: ни от кого и словечка. [371]

Не обращаюсь к тебе, ибо, друг мой, знаю, что ты ни в чем мне не откажешь и снимешь с себя последнюю рубашку, чтоб мне помочь, но именно эта самая готовность твоя меня удерживает. Я не простил бы себе, что лишил бы тебя потребного.

Ну уж сторонка, в которую судьба меня забросила. Подлинно Южная Сибирь! и климат, и жители, одно к одному. Думаю даже, что жизнь в Сибири гораздо предпочтительнее. Впрочем, лично жаловаться не могу: обращаются со мною как нельзя лучше, я здоров и не отчаиваюсь, что лет через несколько придется мне еще тебя обнять. Одно приводит меня в отчаяние — трудность переписки: мне кажется, большая часть моих писем до тебя не доходит: почтмейстер наш в Сигнахе, который, между прочим, хвалился мне твоим знакомством, просто, думаю уничтожает письма, а деньги берет себе: по крайней мере все его в этом обвиняют. Решусь, наконец, писать к тебе страховое; авось это дойдет к тебе и доставит мне ответ.

Целую тебя сердечно.

Твой всею душою Александр.

Потрудись, друг мой, попросить от себя Вальховского о доставлении мне твоей посылки. Зовут его Владимиром. Я живу от Тифлиса в ста верстах и доселе не могу в него попасть.

Бенкендорф прислал мне «Безыменного»: выпустили посвящение, тебе сделанное. Я просил его доставить вырученные за него деньги вместо сестры ко мне.

В эту минуту получаю 200 рублей, вырученные за продажу «Безыменного». Пишу тебе об этом, чтоб тебя успокоить на свой счет.

91. Ж. О. Корнилович *

4 мая 1833 г., Царские Колодцы.

Благодарю, дорогая Жозефина, за твое письмо от 20 марта. 14 Извини, что так долго медлил ответом. Я уже месяц собираюсь написать к тебе, день за день откладываю до почтового дня, а наступит [372] он, как неожиданные обстоятельства поневоле принудят отказаться от удовольствия побеседовать c тобою. Тревожит меня очень твоя 'болезнь: ты хвораешь постоянно несколько лет сряду и никак не можешь поправиться. Бога ради сохрани себя для своих малюток, для всех нас. Застанет ли тебя письмо мое в Могилеве? Не перекочевали ль вы уже в Бессарабию? Для большей верности я адресую сие письмо на имя Янковских, авось они его тебе доставят. Радует меня, что твои маленькие хорошо учатся, думаю, что скоро наступит время подумать и о Людвиге.

Спасибо и тебе, любезнейший Августин Иванович, за твою память. Дайте мне знать, в каком положении ваши дела? Получил ли ты место или отставку с пенсионом?

Я вообще желал бы, Жозефина, чтоб ты описала мне подробно ваше нынешнее состояние. Прошу этого из одного к вам участия. Знаешь, думаю, что Михайла прислал мне ваш вексель на 2500 р. серебром. Я его не получал, оттого ли, что меня не отыскали, или что он затерялся на почте. Разумеется, что, получив оный, я его не взыщу, а разве удержу только для того, чтобы он не тревожил вас требованием процентов, если вы не в силах платить оных.

Каковы ваши заведения на Буджаке? Сколько он приносит вам ныне доходу, и думаете ли вскоре возвратить ваш капитал?

Послушай, милая! Говорят, матушка понесла эти годы большие потери по хозяйству. Я чай, это ее много огорчает. Пожалуй, потрудись уведомить меня об этом поподробнее.

Прощайте, друзья мои! Я кой-как перебиваюсь: жить мне трудно; я просил маменьку о пособии, и боюсь, что это ей доставит хлопот новых: здесь же дороговизна такая, что мне необходимо в год с лишком 1000 рублей. Поверите ли, что в семь месяцев я издержал до 800 рублей, и всего, кроме стола, купил лошадь да еще кое-что для похода, которого мы ожидали. Года через три мне обещают офицерский чин: жалованье здесь серебром, а потому с чином жить можно. Но теперь, как пи кряхти, а жить надобно из своего: я и так уже сделал с лишком рублей двести долгу. Целую всех вас сердечно.

Александр. [373]

92. Р. И. Корнилович* 15

Царские Колодцы, 18 мая 1833 г.

Большим неожиданным счастьем для меня явились письма сестер и брата Михаила. Это первое известие, какое я имею от своих с момента своего прибытия сюда. Я очень огорчен полученным сообщением о болезни Жозефины. Воображаю, сколько бессонных ночей, провела ты у ее изголовья, сколько пролито было слез, сколько вознесено горячих молитв.,. Очень беспокоят меня также понесенные тобой крупные расходы.

Часто в своих письмах ты мне напоминала о том, что судьба наша находится всецело в руках провидения, то карающего, то оказывающего свою милость, и что все мы без ропота обязаны нести свой крест до конца. Ты для нас, мамочка, дороже всего на свете. На что нам имение, на что нам богатство, когда тебя не станет! Ничто в настоящем моем положении так меня не утешает, не придает мне столько бодрости и энергии, как надежда вновь увидеть тебя и еще раз иметь счастье поцеловать твои дорогие ручки и доказать тебе; что все-таки я еще достоин той любви и ласки, коими ты всегда так щедро меня наделяла. Но эта надежда может оказаться тщетной, если ты не, будешь в достаточной мере оберегать свое здоровье, слишком много предаваясь отчаянию или же утруждая себя чрезмерной работой. Главное — заботься о себе. Все можно вернуть, но утраченного здоровья не восстановить. Я не сомневаюсь, что, веря в бога и любя нас, ты не захочешь причинять нам бесконечного горя, укоротив свои дни.

Михаил мне пишет, что выслал мне какой-то вексель Августина на 2500 рублей серебром. Что это за вексель и с каким намерением, он мне выслан, я не знаю, ибо еще не получил его.

Как я предполагаю, брат думает подарить мне его; я же не могу, согласиться на такой крупный подарок и принужден буду поэтому вернуть его обратно. Сделаю я это умышленно несколько позднее, чем, дам возможность Августину оттянуть таким образом срок уплаты по векселю и хотя бы сколько-нибудь поправить свои дела для расчетов с Михаилом. [374]

Радуюсь твоему намерению переехать в Свердлуковку. В этом положении, в каком ты находишься теперь, приятно иметь вблизи себя родных. Я, слава богу, здоров. Писал в Петербург 16, чтобы меня перевели в Тифлис, но думаю, что это не устроится раньше двух месяцев.

Я писал тебе, что мы готовились в поход, но указ о выступлении, кажется, отменен. Пока прошу тебя, дорогая мама, адресуй свои письма по-прежнему в Царские Колодцы. Целую тебя сердечно. Поручая себя твоим молитвам, остаюсь искренне преданным сыном.

Александр.

Хотел писать Августину и Жозефе, но отложил намерение, утомившись от сегодняшней корреспонденции. Кланяюсь и сердечно целую сестер, брата, Августина и Янковского.

93. М. О. Корниловичу * 17

18 мая 1833 г., Царские Колодцы.

Друг мои Михайла! Спасибо тебе за письмо от 12 пр[ошлого] м[есяца] первое, которое получил от тебя в Грузии, кроме записочки, пересланной мне Волгиным. Белья, векселя твоего и письма, которое при оном, вероятно, находилось, я еще не видал: мне дали знать, что оно в Тифлисе; я писал, просил, но мне не отвечают; сам я поехать не могу, потому что отпусков нет; держат нас здесь, точно в карантине; не только нашей братье, но даже офицерам не легко отлучиться в Тифлис.

Спасибо тебе за исполнение моих поручений в Петербурге. Жаль мне, что ты не нашел Ивановского; нельзя ли узнать — где он в Москве? Не зная, что его нет в С.-Петербурге, я было писал к нему, адресовав к Смирдину; видно, по-пустому. Он дал мне знать стороною, когда я еще сидел в... 18, что у него собрано для меня несколько тысяч рублей за продажу альманаха; хорошо, если бы эти деньги взять. Его деревня около Новоржева, село Лобаново, в Псковской губернии. Теперь мне некогда; следующей почтой напишу к тебе, вложив письмо к нему. Ты потрудись доставить ему оное по почте. [375]

Друг мой! Я для того только просил тебя переслать долг в Москву к К. Ф. Муравьевой, что полагал возможным твое личное свидание с Ивановским: иначе нечего тебе об этом и думать. Я взял это дело на себя и устрою оное совершенно. Благодарю тебя за предложение твое просить Нейдгарта 19 о переводе моем в Россию. Любезный, это вещь невозможная. Мне надобно провести здесь по крайней мере два года. Скучно, грустно, но делать нечего. Я просил А. X. Бенкендорфа об исходатайствовании мне перевода в Кавказский саперный баталион, стоящий в Тифлисе. Месяца через два получу ответ; может быть, думаю, что не откажут. Там и дешевле жить, и приятнее: можно будет заняться литературой, давать уроки и кой-как пробиваться.

Нам сказан был поход, но, кажется, отменен.

Жаль мне, что ты покидаешь Новгород, в губернском городе все как-то веселее.

Я, любезный, совершенно праздную, от утра до вечера на боку, читаю старые журналы, за недостатком новых. К счастью, нашел здесь товарища в несчастий, Голицына, пострадавшего вместе со мною по одному делу, хорошего, умного человека, с которым вместе тянем горе. Без него я совершенно бы зачерствел.

Я получил письма от сестер: Жозефина сильно хворала, бедненькая, пролежала два месяца и едва оправляется. Собираются на Буджак. Матушка переезжает к Радзиевским, взяла у них в поссессию часть Свердлуковки и в апреле вступает в новое хозяйство. Радзиевская потеряла тещу; пишет, что матушка чрезвычайно огорчена потерями, которые понесла в последние годы.

Друг мой! Книг мне покамест не нужно; несколько фунтов табаку, в числе коих один или два нюхательного фабрики Головкина, и несколько фунтов чаю будут мне не лишние. Постарайся доставить, мне с фельдъегерем, которых теперь много ездит в Тифлис: так деньги за пересылку останутся в кармане.

Прощай, мой милый! писал бы более, но, право, голова болит. Я вчерась только заметил, что совершенно облысел; с волосами испаряется и ум.

Твой душою Александр. [376]

94. Р. И. Корпилович * 20

18 июня 1833 г., Царские Колодцы.

Дорогая матушка!

Получил твое письмо от 31 мая, а с ним вместе 500 рублей и белье. Очень благодарю тебя за память. Рубашки очень красивы, а носки вероятно, твоей собственной работы. Шаль только, что шерстяные; в настоящую жару не могу их носить. Буду употреблять их зимой! Судя по письмам Радзиевского (Антона), ты становишься арендатором Свердлуковки, а поэтому последнее письмо адресовал тебе в Умань. Боюсь, что ты его не получила.

Радзиевский, уведомивший меня, что ты изволила по доброте своей положить на мое имя в опеку 3000 рублей серебром, просил меня, чтобы я одолжил ему их по 5%. В другое время, при лучших обстоятельствах, я, вероятно, не отказал бы ему, но теперь я вынужден был так поступить. Затем просил бы тебя, обративши эти деньги в ассигнации, или переслать их мне, или же положить в банк с условием, чтобы выслан был мне сюда билет. Здесь, в Грузии, можно поместить капитал очень выгодно: некоторые богатые купцы дают по 15 и более процентов. Даже если не удалось бы сделать последнего, все же с банковским билетом во время похода или при каком-либо другом непредвиденном случае всегда можно легко обернуться.

Писал я уже тебе, что при здешней дороговизне я не могу расходовать в течение года менее 100 дукатов, ибо за квартиру и человеку, которого я нанимаю, чтобы мне прислуживал и готовил пищу, я трачу в месяц 3 дуката, остальные же выходят на одежду и на содержание. И поэтому, не рассчитывая, что ты столько можешь мне прислать, я и предполагаю часть расхода покрывать теми деньгами, которые ты положила для меня в опеку.

Утешает меня лишь надежда, что это будет продолжаться недолго. Года через два или три положение мое улучшится, и тогда с помощью божией я смогу вернуть то, что теперь затратил на себя.

Дорогая мама, не могу достаточно отблагодарить Михаила за его более чем братское ко мне отношение. Я уже сообщал тебе, как порадовал меня вексель на Августина. Я еще не получил его из-за [377] неисправности почты, но тем не менее, однако, я написал брату, что не могу согласиться на такую крупную с его стороны жертву и принять подарок Кроме того, узнавши о моем тяжелом материальном положении, он прислал мне еще 100 рублей ассигнациями, а что самое главное это, что взамен награды, которая ему полагалась за многолетнюю службу, он просил свое начальство похлопотать о моем переводе из Грузии в Новгородскую губернию и разрешить служить с ним вместе. Такие долги трудно уплатить, и я не умею высказать тебе того чувства признательности, которым полно мое сердце за его доброе ко мне отношение.

Целую тебя сердечно, дорогая мама.

Михайла переводят в Тихвин. Однако он просил меня всегда ему адресовать в Новгород.

Я слышал, что у вас, в южной России, в этом году большая засуха. Правда ли это?

Поручая себя твоей любви, остаюсь твоим искренним и преданным сыном.

Александр.

Меня очень обрадовало, дорогая мама, то, что, как я заметил из твоего письма, ты стала как будто немного спокойнее. Не беспокойся, мама, обо мне. Мне здесь хорошо постольку, конечно, поскольку это возможно в моем положении. Положимся на господа бога. Он, конечно, услышит мои молитвы и ниспошлет мне возможность в скором времени вновь расцеловать твои ручки, облить их слезами благодарности за все то, что ты сделала для меня, и услышать из твоих уст, что ты прощаешь мнете страдания, которые я причинил тебе. До будущей весны, еще по крайней мере восемь месяцев, полк наш остается на теперешних квартирах, а поэтому можешь адресовать мне свои письма в Сигнах. Если же будет какая-нибудь экспедиция против лезгинцев или в горах против черкесов, поспешу тебя об этом уведомить, потому что, как мне обещал командующий корпусом барон Розен, я непременно попаду в нее, чтобы иметь случай отличиться. Как бы там ни было, а письма твои, адресованные в полковую штаб-квартиру, все-таки не минуют моих рук. [378]

Прошу о присылке часов, если это не затруднит тебя. Это вещь крайне нужная, а купить новые меня при настоящих обстоятельствах очень трудно.

Искренне целую тебя и молю бога, чтобы он сохранил тебя в добром здоровье для нашего утешения.

95. М. О. Корниловичу * 21

10 июля 1833 г., Царские Колодцы.

Друг мой Михайла! Благодарю тебя за твое письмо от 16 мая и за приложенные сто рублей. Вообрази, я получил их назад тому неделю. Суди же, как справедливы мои жалобы на неисправность почты.

Я глубоко Тронут изъявлениями твоей дружбы, твоего участия. Отвергая все для себя, ты вместо должной себе награды за годичную, трудную работу просишь облегчения моей участи! В нынешний век примеры такого самоотвержения редки, даже между братьями. Но, любезный, признаюсь тебе, что благодарный за твои усилия, не разделяю твоих надежд. Для нашей братии прошло время милостей. Обманутый столько раз, разочарованный, я уже им не верю, и право, друг мой, не имею к ним желания. Дай мне свободу жить спокойно, где хочу, как хочу, мои желания исполнятся. Я почел бы себя счастливым, если бы мне позволили удалиться в свою Подолию к матушке и там в тиши проводить время; а чины, отличия, бог с ними! Гоняйся за ними другие; я узнал их тщету, и если теперь нахожусь в числе тех, кои домогаются оных, то для того только, чтоб скорее сбросить с себя ярмо.

Ты напрасно, любезный, подвергаешь себя лишениям для того, чтоб мне помогать. Я оросил слезами ассигнацию, которую ты мне прислал. Но вперед, если только любишь меня, не делай этого. Положение мое здесь преглупое. Я враг прихотей и очень умею соображаться с обстоятельствами, но поневоле, против охоты и желания, принужден к лишним расходам. Как знаешь уже, живу здесь с Голицыным, который пострадал со мною по одному делу. Все знают в полку, что мы были прежде, и, чувствуя наше превосходство в [379] образовании, стараются наперерыв вести и поддерживать наше знакомство. Двери наши не запираются почти: с утра до вечера к нам один, другой; нельзя ничем заняться, никогда не бываешь один. Как ни стараешься отделываться от них, но не выгнать же от себя людей, от которых зависит несколько твоя участь. Голицыну это не в счет, но мне весьма и весьма тяжело. Впрочем, думаю, это переменится. Голицын едет в Тифлис: я, оставшись один, постараюсь реже быть дома для гостей, которые, не зная, куда девать свое время, только и знают, что обивать пороги. Кроме того, любезный, я недавно получил известие, что дела мои не совсем худы. Слушай! Радзиевский, который купил верстах в 40 от Умани деревню в 300 душ, писал ко мне, что матушка оставила для меня в приказе Каменецком 3000 рублей серебром, до сих пор не тронутых. Я просил маменьку, чтоб она отправила их в ломбард и мне прислала билет или променяла эту сумму на ассигнации, самые деньги: я найду способ поместить ее здесь выгодным образом.

Посылка твоя: белье и вексель, вероятно, друг мой, затерялись на почте; если бы она находилась в Тифлисе, Вальховский бы мне ее доставил уже давно. Во всяком случае, милый мой, при всей моей любви к тебе, я подарка твоего принять не могу. Ведь это составляет все твое имущество. Нужда, в которой я теперь нахожусь, есть временная, во-первых, потому, что получу пособие из дому, во-вторых, что через год, много через два, я выйду же из глупого положения, в котором [нахожусь] теперь, и, свободный в поступках, найду с помощью божией способы поддерживать себя.

Еще раз спасибо тебе за твои старания; жаль мне только, что они не увенчаются успехом. И, верь мне, мнение мое не есть следствие отказа, а опытности; я видел существенность и не ласкаю себя мечтами.

Говорить тебе о скуке, господствующей на Царских Колодцах, нечего. Ты можешь вообразить, какое веселие господствует здесь в далеком углу Грузии, среди людей, которые тебя не понимают. Впрочем, благодаря им, они меня не беспокоят. Я если и служу, то служу лишь для вида. К тому же меня обуяла ужасная лень. Знаешь, я собирался было писать к тебе о Грузии, но духу нет приняться [380] за перо; черствеют и ум и душа. Может быть, по отъезде Голицына и соберусь с силами. Прощай, мой любезный! Дай бог тебе всякого здоровья.

Твой душою Александр.

96. Ж. О. Корнилович *

Всей душой любимая Юзя! Дорогой Августин! Очень обрадовало меня твое письмо от 30 мая. Я получил его на прошлой неделе и, чтобы избегнуть нареканий и обиды, спешу с ответом. 22

Итак, милые мои, вы теперь жители Бессарабии, хозяева в полном смысле. Благослови господь ваши начинания! Тяжело вам будет на первых порах: сколько хлопот, сколько издержек, но утешьтесь тем, что эти неудобства неразлучны со всяким начинанием. Посади сперва дерево, рости его, лелей и тогда получишь плоды. Боюсь одного только, чтоб климат бессарабский, пагубный для многих, не похитил тебя у нас, милая Жозефина. Боже сохрани нас от этакого несчастья! Холод, право, пробегает по жилам, когда лишь об этом подумаешь. Теперь там месяцы жаров самые убийственные, особенно для приезжих. Остерегайся, пожалуй, холодных вечеров и фруктов: теперь их пора, особенно дынь и арбузов. Очень верю, друг мой, что грустно тебе было покидать матушку в ее преклонных летах, но эта жертва необходимая, долг, которым ты была обязана детям своим и тем, кои вверены твоей опеке. Свой глаз лучше досмотрит: в хороших руках клочок земли, на котором вы теперь находитесь, сделается драгоценностью. Издержки ваши не пропали. Вы, без сомнения, постараетесь по возможности улучшить в ней хозяйство. Дал бы вам только господь здоровья, и все пойдет своим чередом.

Я с большим чувством прочел, милая, выражение твоих надежд свидеться вместе когда-нибудь на Суюндуке. Грустно мне разочаровывать тебя, но, милый друг, эти надежды едва ли сбудутся. Я столько раз обманывался, что не верю более мечтам. Я полагал, что время испытания моего кончится с выходом из заточения; провел трудные пять лет, никогда не позволил себе ни малейшего ропота, ни малейшего знака нетерпения, и, может быть, согласился бы еще [381] терпеть, чтоб только, получив, наконец, свободу, узреть себя посреди вас но богу угодно было иначе. Не могу жаловаться на свою настоящую судьбу: со мною обходятся хорошо, даже стараются, сколько от них зависит, являть мне участие, но что в этом пользы? Если бы знать по крайней мере, когда этому будет конец? Впрочем, утешимся надеждой на бога: он милостив, слышит молитвы прибегающих к нему, и если не исполняет, то, вероятно, потому, что ты не просил дельного.

Радуюсь, друг мой, успехам твоих малюток в Одессе и Людвига в Умани. Долго ли ты думаешь продержать Каролину и Юлию в институте? Когда будешь в Одессе, поцелуй их за меня и заставь их у себя написать ко мне по-русски и по-французски. Радзиевский, видно, разбогател: он просил меня ссудить его 3 т. рублей серебром, которые матушка поместила для меня в приказ, но я вынужденным себя нашел отказать ему. Он покупает имения, а я сушу себе голову, каким образом прожить и прокормить себя без долгу.

О местопребывании генерала Малиновского не могу тебе сказать ничего верного: здесь его нет. Вероятно, он на Кавказской линии под начальством генерала Вельяминова или в Черногории. Нашим полком командует подполковник Овечкин. Впрочем, друг мой, если думаете писать к кому-нибудь из них — это ни к чему не послужит, ни тот, ни другой не могут мне ничем упользовать.

Спасибо тебе, любезнейший Августин Иванович, строитель и владелец Суюндука, за твою память и еще более за обещание и впредь сообщать мне подробности о вашем житье-бытье. Что положили вы на Суюндук? Что приносит он вам теперь? Велики ли у вас заведения хозяйственные? Много ли штук скота, велика ли запашка, имеете ли своих овец, продолжаете ли отдавать в наймы часть земли под луга? Нельзя ли мне прислать маленький план Суюндука. Что, поднялся ли посеянный вами лес? Дай Бог вам сколько можно более успеха в ваших начинаниях.

Ваш телом и душою Александр.

Царские Колодцы,
20 июля 1833 г. [382]

97. М. О. Корниловичу *

Друг мой Михаила!

Наконец, я получил на прошедшей неделе твое письмо с векселем в 2500 руб. серебром. В исполнение твоего желания я удержу его у себя, но, повторяю, с тем, мой милый, чтоб со временем тебе возвратить. Я не могу, друг мой, согласиться на то, чтоб ты лишал себя половины своего имущества. На моем месте ты также не принял бы столь великого пожертвования. Напрасно говоришь, что это мое: мы имеем равную часть из достояния отца и матери; твое в твоем распоряжении, мое находится у матушки и не пропало там, я ее получу но скоро, но все-таки получу. Радзиевский писал ко мне, что матушка оставила в Каменецком приказе 3 т. рублей серебром, которых не трогает, взирая на сии деньги как на мою собственность. Справедливо ли это или нет, не знаю, ибо матушка сама мне об этом не пишет, но думаю, что он не мог бы сказать мне этого без всякого основания.

Мои дела немного поправились: я получил от матушки 500 рублей еще старого долга рублей 200 да еще твоих 100, так что, за уплатой долгу, могу прожить месяца четыре припеваючи, а там, что бог даст. Прошу тебя душевно не лишай себя для меня. Я до сих пор еще ни за что не принимался в отношении литературном; затевал было много, не сделал ничего, да на моем месте едва ли кто другой сделал более. Преглупое положение: не с кем посоветоваться, не с кем справиться. Я писал к Смирдину, 23 просил у него для перевода иностранных книг, на которые послал ему 25 рублей: надобно же приискивать средства сводить концы с концами.

Не сердись на меня, любезный друг, что я короток в письмах: право, друг мой, я рад был бы душевно беседовать с тобою более, но мы в 30 верстах от города, оказии на почту бывают не всегда, а если случаются, то скажут нам об этом за час, за два до отправления. И в сию минуту меня спешат. Поневоле должен проститься с тобою. На следующей почте пошлю письмо более подробное.

Твой всею душою Александр.

1 августа 1833 г.,
Царские Колодцы. [383]

98. Р. И. Корнилович * 24

Царские Колодцы, 21 сентября 1833 г.

Дорогая матушка!

Известие о неурожае в наших краях и вести, полученные мной от сестры Марии, о трудностях, в которых ты находишься, очень меня огорчают. Боюсь, чтобы ты в заботах о нашем добре не утратила своего здоровья, которое нам дороже всего. Матушка! Сестра просила меня, чтобы я присоединил свои просьбы к ее просьбам с тем, чтобы ты изволила приехать к ней в деревню и там, спокойно проживая дни, занималась бы хозяйством. Не смею советовать, ибо не знаю всех обстоятельств, ограничусь лишь пожеланием, чтобы дни твои проходили как можно спокойнее и счастливее.

Матушка, не знаю правда ли то, что ты положила на мое имя в опеку несколько тысяч рублей, которые до сих пор остаются нетронутыми. Если это правда, то прошу, закупаю тебя, моя дорогая, если это может способствовать улучшению твоего положения, употреби их на свои надобности, так как это не мои, а твои деньги. Твой покой для меня дороже всех богатств этого мира; буду вполне счастлив, если увижу, что ты вышла из тех трудных обстоятельств, в каких сейчас находишься.

Я сейчас, слава богу, здоров; три недели болел лихорадкой, но теперь это миновало. Говорят о походе, но сейчас это невероятно.

Целую тебя от всей души и поручаю себя твоим молитвам. Твой искренне преданный сын

Александр.

99. Р. И. Корнилович * 25

3 октября 1833 г., Царские Колодцы.

Дорогая матушка!

И радостным, и печальным явилось для меня твое письмо от 19 августа, полученное мной только сегодня. Возблагодарим господа за то, что он тебя сохранил в добром здоровье, и за печаль, ниспосланную нам. Да будет ему честь и хвала. [384]

От Мишеля имею часто известия. Сегодня пишу ему. Выговариваю ему долгое его к тебе молчание. У него очень доброе сердце; я не могу в достойной мере выразить ему своей благодарности за ту братскую любовь, которую он ко мне проявляет; сколько старался он о том, чтобы как-нибудь скрасить мою жизнь, когда я сидел в крепости, сколько старается и теперь перед своим начальством об облегчении моей участи, каждый месяц пишет мне и иногда присылает — то 50, то 100 рублей, хотя сам ограничен в средствах. Несчастье заключается в том, что он сильно предубежден против Августина. Мне кажется, что виноват в том блаженной памяти покойный пан Стефан 26. Я всеми способами старался пресечь эти недоразумения и письменно и устно, когда я был у него в Новгороде, но зерно, брошенное в молодое сердце, нелегко вырвешь; мне не было никакой возможности доказать ему, что все его предубеждения — одна фантазия и что он несправедлив в отношении нашего зятя. Не думаю, однако, что его молчание происходило от охлаждения к тебе: верь мне, матушка, что он тебя искренне любит и что он тебе преданный сын. Если он так долго не писал, то оттого только, что не подумал, что это может тебя так огорчить.

Больно было мне узнать, сколько усилия и трудов пришлось перенести тебе в эти несчастливые годы и что они оказались напрасными и не улучшили твоего положения. Матушка, ты у нас одна и дороже нам всего, что мы имеем. Пока ты имела возле себя детей, которым счастьем являлось услаждать твою жизнь, эти хлопоты не могли казаться тебе в тягость. Но сейчас в твоем преклонном возрасте, когда обстоятельства вынудили сестер оставить тебя одну, проводить жизнь так, как ты это делала до сих пор, не знать ни днем, ни ночью покоя, неустанно работать в поте лица — это большая тяжесть для тебя, но еще больше для нас. Разве мы можем это переносить? Одно меня поддерживает в настоящем положении — это надежда, что еще буду иметь в жизни счастье расцеловать твои дорогие ручки, облить их радостными слезами и оказаться еще тебе полезным. Неужели ты хочешь лишить меня этой надежды, доведя меня до отчаяния? Сестра Радзиевская неоднократно просила меня присоединиться к ее просьбам о том, чтобы ты изъявила свое согласие жить [385] с ними в деревне. Я бы никогда не посоветовал тебе это, если бы мог предположить, что этим они хотят оказать тебе какую-то милость. Живем как братья, а считаемся во всем... Я нахожу это неправильным. Почему бы тебе, матушка, не взять у них в аренду несколько хат и в особом домике жить и иметь свое хозяйство. По крайней мере будешь иметь возле себя человека, который будет делить с тобой твои горести, услаждать твое одиночество и ухаживать за тобой в случае (чего не дай бог) какой-нибудь болезни. Или, может быть, колеблешься, боясь не ужиться с зятем? Но какие он будет иметь основания, чтобы делать тебе неприятности? Ведь ты же будешь оплачивать ему свое содержание! Поэтому прошу тебя, дорогая мама, согласись на просьбу любящих тебя детей и принеси нам эту жертву. Мы будем счастливы, когда будем видеть тебя спокойной. Я долго не писал, потому что 3 недели болел лихорадкой, что в здешней местности постоянное явление. Теперь, слава богу, я совершенно здоров. Сердечно целую Янковских и благодарю их за память. Пусть мне простят, что сейчас им не пишу. Сейчас уже далеко за полночь, а завтра рано отходит почта. Целую твои ручки, дорогая мамочка, и, прося о благословении, остаюсь искренним и преданным тебе сыном.

Александр.

100. М. О. Корниловичу * 27

4 октября 1833 г., Царские Колодцы.

Друг мой Михайла!

Научи меня, что с тобою делать? Я и добрым словом, и, прости господи! полусердитый, если только можно на тебя сердиться, просил тебя, перестань дурачиться, лишать себя необходимого для себя, но ты все свое. Спасибо тебе, милый, за твою деятельную дружбу. Может быть, солнышко еще проглянет и для меня, может быть, даст господь, еще свидимся. Боже! Как бы я был счастлив, если б мог показать на дело, что умою быть признательным.

Я получил белье с приложением назад тому три недели, последнее твое письмо от 18 августа с 50 же рублями — третьяго дня. Не [386] отвечал еще на прежнее, потому что был не в силах: меня трясла лихорадка. Я заплатил дань здешнему климату, пролежал целый месяц, конец августа и большую часть сентября. Теперь оправился, но ещё на диете.

С нынешнею же почтой я получил письмо от матушки, вообрази от 12 августа. Бедная в тяжелом положении. У них была в нынешнем году засуха, едва столько родилось, чтоб прокормиться, а о доходах и думать нельзя. Она горько жалуется на твое молчание, говорит, что после письма, полученного ею в прошлом году накануне рождества, не имела от тебя ни слова. Друг мой! удосужься, напиши к ней! Знаешь, какая она добрая, как всех нас любит! Как женщина, она в трудных обстоятельствах: может быть, ошиблась, а оттого расстроила своп дела, но ошибался ум, не сердце, она хотела нашего же добра. Письмо твое много ее обрадует, и этого, конечно, будет для тебя достаточно, чтоб посвятить для нес каких-нибудь четверть часа. Жалка также участь и Жозефины. Она с расстроенным здоровьем уехала в Бессарабию; у них сверх неурожая, падёж от бескормицы, все гибнет, а помочь нечем.

Спасибо тебе за старание облегчить мою участь, за твои дружеские советы. Соглашаюсь с тобой, что мне прежде возвращения дворянства нельзя и думать об отставке, ибо оно необходимое условие у нас для спокойной жизни. Но, друг мой! жалко мне выводить тебя из заблуждения, а твои усилия едва ли не останутся тщетными, твои надежды едва ли сбудутся. Нет! не служить нам вместе! Гораздо вероятнее, что я переведен буду в Тифлис, в здешний саперный баталион. Знаешь уже я просил об этом Бенкендорфа; намедни мне сказали, что он прислал в корпусный штаб запрос, нет ли тому затруднения, и, разумеется, получил благоприятный ответ. Признаюсь, я этому переводу буду очень рад. Кроме того, что там скорее найдёшь случай к повышению на глазах у начальства, что будешь участвовать в экспедициях, кои здесь бывают каждогодно, самая жизнь гораздо веселое. Там я приищу способы употребить свои познания с пользой для себя и для других; здесь же вяну в жалком бездействии. Так, напр., Полевой делает мне предложение участвовать в его журнале; и невольно должен теперь от этого отказаться. 28 Без книг, брошенный [387] среди людей, которые едва по слуху знают, что такое литература, что могу я предпринять? И если бы Царские Колодцы, в коих расположен наш полк, были грузинской деревней, можно бы присмотреться к быту жителей, повыучиться их языку и кое-что составить. Мы же стоим в солдатской слободе. Грузинское ближайшее село от нас верст двадцать. Отлучиться же никуда нельзя без спроса. Для того только, чтоб избавиться от этих поклонов, от необходимости обязываться людям, откажешься от всякого рода журнальных статей. Впрочем, я писал к Смирдину, предлагал ему свои услуги как переводчик; а между тем в ожидании его ответа принялся за дело. Попалась мне немецкая книга «Сербия в новейшее время». 29 Я решился переложить ее на русский язык и ей посвящаю обыкновенно всякое утро. Если предполагаешь быть скоро в Петербурге, я пришлю ее тебе, чтоб передать, нет отправлю прямо.

Прощай, мой друг! Участь моя, правда, незавидна, но и не так горька, как ты воображаешь. После того, где я перебывал, и Царские Колодцы покажутся раем. Спасибо добрым людям за то, что нечасто гоняют меня на службу, оставляют покамест в покое. Нас было встормошили походом, велели быть каждую минуту в готовности; я уже готовился было наполнять письма к тебе описанием высоких своих подвигов в горах у лезгин и глуходаров, но, кажется, это была пустая тревога. Теперь опять все смолкло, и мы, вероятно, не тронемся с места всю зиму. Прощай, мой милый! Пиши мне!

Александр.

Еще раз прошу тебя, напиши к матушке; ей только и радости, что наши письма: я хотел было выписать для тебя место из ее письма, в котором она со слезами спрашивает меня о причине твоей холодности, но оставляю это, уверенный, что ты и без того воспользуешься первым случаем, чтоб ее успокоить. Янковский в Могилеве, все ждет места, хочет определиться в пограничной страже. У нас много фруктов: поспели виноград, грецкие орехи, каштаны, винные ягоды. Как бы тебе их послать? [388]

101. М. О. Корниловичу * 30

26 октября 1833 г.

Друг мой Михаила!

Я получил польское письмо твое из Тихвина (число не означено) на прошедшей неделе. Не отвечал же с минувшей почтой потому, что не было оказии в Сигнах, Ты все еще, любезный, ласкаешь себя надеждой, что твоя просьба обо мне исполнится, но едва ли не напрасно. Нет, друг мой! година нашего испытания не миновалась, надобно еще годы сиротеть в этой Грузии. Я даже начинаю терять веру в то, что буду переведен в Тифлис. Александр Христофорович 31 уже почти три месяца назад запрашивал нашего корпусного командира, нет ли затруднения к моему переводу, и, как меня уведомили, дан ему отсюда ответ благоприятный, но с того времени ни слуху, ни духу, как камень в воду.

Благодарю тебя еще раз за присылки; я все получил исправно; пенял и пеняю тебя за то, что для меня убытчишься, ты же, как водится, не слушаешь моих нареканий и обещаешь не исправиться и впредь!

Я от нечего делать занялся здесь переводом с немецкого сочинения Ранке о Сербии; писал к Смирдину, послал к нему 25 рублей с тем, чтоб он, выбрав какую-нибудь иностранную книгу, прислал мне для перевода и объявил, что будет платить мне за труд; но он не отвечает, вероятно, боится вступить со мною в сношения.

Быт мой, любезный мой, здесь так однообразен, так мало завиден, что не пишу об нем, чтоб не причинить тебе скуки и огорчения. Благодаря бога кой-как живу с горем пополам; за днем проходит день, за неделей неделя, и я этому радуюсь, потому что беспрестанно подвигаюсь ближе к концу испытаний.

Нас было встревожили повелением приготовиться к походу, мы всякую минуту ожидали, что двинемся в горы. Хотя бы посмотреть вблизи на горцев, послушать свиста их пуль, или самому сложить голову, или вырваться из сермяжной брони, в которую попал. Видно, судьбе было угодно решить иначе. Обещают нам экспедицию близкого будущего, до того времени придется, кажется, прозябать на Царских Колодцах.

[389] Лихорадка, покинувшая меня, опять было начала меня трясти. Теперь мне легче, но все-таки держусь диеты. Поверишь ли, что здесь, в стране фруктов, я не съел нынешним годом ни одного персика, ни одной ягоды винограду.

Жалуешься на краткость моих писем. Друг мой! Когда весело, тогда и пишется, но в нашем быту, где радость, веселие знаешь лишь по слуху, и мысли на ум не идут, и рука едва двинется. Впрочем, со мною было и хуже, теперь по крайней мере я сколько-нибудь свободен. В Сигнахе на почте лежит ко мне письмо страховое от матушки; что в нем, узнаю завтра. Прощай, мой милый. Сохрани тебя господь здоровым, и не огорчайся моим положением: перемелется, все хорошо будет.

Твой по гроб Александр.


Комментарии

1. Насколько нам известно, об исторической повести А. О. Корниловича «Андрей Безыменный» был дан только один краткий отзыв в журнале Н. И. Надеждина «Телескоп» (ч. XI, № 17, 1832, раздел «Летописи отечественной литературы», стр. 106-107). Рецензент (сам Н. И. Надеждин) писал об этом произведении Корниловича в следующих выражениях: «Нельзя отказать в занимательности и "Андрею Безыменному". Как художественное создание повесть сия весьма незначительна. В ней сдавлено слишком много происшествий, кои, не имея простора в тесных рамках повести, сталкиваются друг с другом театральными случайностями, романическими внезапностями старинной школы. Но как верный очерк русского быта во времена Петровы, она имеет достоинства». Говоря дальше о слоге произведения, рецензент замечает: «Слог повести изобличает мастера писать, но нередко пестрится галлицизмами».

Имел ли возможность А. О. Корнилович прочесть эти строки — нам неизвестно. Но, судя по всему, «Телескоп» не попадал в руки Корниловича на протяжении всего периода его пребывания в Царских Колодцах. М. О. Корнилович вряд ли имел также возможность читать в эти годы этот московский журнал.

2. Оригинал этого письма находится среди рукописных материалов Института книги, документа и письма Академии наук СССР. Впервые напечатано Р. М. Тонковой в статье «Декабрист А. О. Корнилович и Н. А. Полевой» (Сб. статей, посвящ. акад. А. С. Орлову, 1934, стр. 362-363).

3. Рецензия Н. А. Полевого на «Русскую старину» А. О. Корниловича помещена в «Московском телеграфе» в конце декабря 1825 г. (ч. VI, № 23, стр. 284-294). Как сообщает Р. М. Толкова, цензурное разрешение на печатание VI части «Московского телеграфа» за 1825 г. было подписано 12 ноября 1825 г., а следовательно, и сам отзыв написан до 14 декабря 1825 г. Тем не менее то обстоятельство, что Полевой не снял своей рецензии из этого номера журнала после событий 14 декабря, показывает несомненно гражданское мужество автора.

В этой рецензии Н. А. Полевой отметил, что издатели «Русской старины» «выбрали предметы любопытные во всех отношениях и говорят об них не голосом крикливого патриотизма, но голосом пламенной любви к отечеству и рассудительного благоговения к обычаям предков». Автор рецензии считает, что «Русская старина» есть «одно из приятных явлений словесности русской».

4. У нас нет сведений, обращался ли Полевой к М. О. Корниловичу с предложением принять участие в своем журнале. Просмотр «Московского телеграфа» за 1832-1834 гг. не дал положительных результатов. Из второго письма А. О. Корниловича к Н. А. Полевому с Кавказа от 16 ноября 1833 г. (см. письмо № 102) мы узнаем, что Полевой предлагал участвовать в «Московском телеграфе» самому А. О. Корниловичу и что последний посылал ему некоторые материалы, однако появления их в печати не последовало, ибо в 1834 г. журнал «Московский телеграф» был распоряжением властей закрыт.

5. Перевод с польского.

6. Из архивного дела III отделения (ЦГИА, ф. III отд., 1 эксп., №№ 61-79, л. 285-286 об.).

Помета: «Ему послано 200 руб.».

С некоторыми сокращениями это письмо было опубликовано А. Г. Грумм-Гржимайло в статье «Декабрист А. О. Корнилович на Кавказе» (сб. «Декабристы на каторге и в ссылке», М., 1925, стр. 314-315).

7. Результаты этого письма сказались лишь в апреле 1833 г., когда Корниловичу за «Андрея Безыменного» были высланы 200 рублей.

8. Перевод с польского.

9. Перевод с польского.

10. Перевод с польского.

11. Перевод с польского.

12. Владимир Дмитриевич Вальховский (1798-1841), товарищ по Царскосельскому лицею А. С. Пушкина и декабристов Пущина и Кюхельбекера. Офицер Гвардейского Генерального штаба. Принимая участие в походах в Хиву (1819) и Бухару (1824), состоя при Паскевиче, участвовал в Турецкой (1828-1829) и Польской (1831) кампаниях. В чине генерал-майора был начальником штаба Кавказского корпуса (1832-1837). Член Союза благоденствия с 1818 г., участвовал в совещаниях у Пущина (1823), на которых была избрана Дума Северного тайного общества (Трубецкой, Никита Муравьев и Оболенский). После событий 14 декабря с него был снят допрос начальником Главного штаба Дибичем; по отзыву последнего, Вальховский не привлекался к следствию. Был хорошо знаком с А. О. Корниловичем.

13. В «Северной пчеле» М. О. Корнилович напечатал следующие свои работы:

1) «Историческо-статистическое описание уездного города Валдая (в Новгородской губерни)», 1832, № 288 (эту именно работу и читал А. О. Корнилович);

2) «Статистическое описание города Боровичи», 1834, № 14; 3) «Нашествие литовцев в 1609 г. на Устюжну, уездный город Новгородской губерни», 1836, № 110; 4) «Шведы в Тихвине в XVII столетии», 1837, 55.

14. Первая строка в письме в оригинале на польском языке.

15. Перевод с польского.

16. Имеется в виду письмо А. О. Корниловича к Бенкендорфу. Оно было переслано последним в Тифлис к командующему Кавказским корпусом генералу бар. Г. Розену с сопроводительным письмом. Просьба Корниловича Розеном была отклонена «по весьма недавнему Корниловича служению во вверенном мне корпусе». Переписка между Бенкендорфом и Розеном по этому вопросу напечатана А. Г. Грумм-Гржимайло в статье «Декабрист А. О. Корнилович на Кавказе» (сб. «Декабристы на каторге и в ссылке», М., 1925, стр. 317).

17. Выдержки из этого письма были опубликованы в статье А. Г. Грумм-Гржимайло «Декабрист А. О. Корнилович на Кавказе» (сб. «Декабристы на каторге и в ссылке», М., 1925, стр. 316-317).

18. Автором опущено слово «крепости».

19. Александр Иванович Нейдгарт (1784-1845) — начальник Генерального штаба. Впоследствии был генерал-адъютантом и генерал-от-инфантерии, а с 1842 по 1844 г. командующим отдельным Кавказским корпусом.

20. Перевод с польского.

21. Выдержки из этого письма были опубликованы в статье А. Г. Грумм-Гржимайло «Декабрист А. О. Корнилович на Кавказе» (сб. «Декабристы на: каторге и в ссылке», М., 1925, стр. 318, 319).

22. Эти три строки в оригинале написаны на польском языке.

23. А. Ф. Смирдин — известный книгоиздатель и книгопродавец.

24. Перевод с польского.

25. Перевод с польского.

26. Имеется в виду С. И. Корнилович.

27. Выдержки из этого письма были напечатаны А. Г. Грумм-Гржимайло в статье «Декабрист А. О. Корнилович па Кавказе» (сб. «Декабристы на каторге и в ссылке», М., 1925, стр. 319, 320).

28. См. письмо № 102, адресованное Корниловичем Н. А. Полевому.

29. Известный труд немецкого историка Леопольда Ранке (Ranke) «Die Serbische Revolution». А. О. Корнилович из соображений царской цензуры в своем переводе изменил это название на «Сербия в новейшее время». В своих работах Ранке ставил целью воспроизвести реальный исторический процесс, но сущности последнего он понимал как смену идей, которыми руководствуются государственные деятели. Исследуя господствующие тенденции, он игнорировал настроения массы народа и не понимал происходившей классовой борьбы, почему в своих работах он следил за внешне-политическими событиями, оставляя в стороне экономику и социальные вопросы. Этот труд Ранке появился в печати в русском переводе лишь в 1876 г. под заглавием «История Сербии по сербским источникам».

30. Выдержки из этого письма были напечатаны в статье А. Г. Грумм-Гржимайло «Декабрист А. О. Корнилович на Кавказе» (сб. «Декабристы на каторге и в ссылке», М., 1925, стр. 321).

31. А. X. Бенкендорф.

Текст воспроизведен по изданию: А. О. Корнилович. Сочинения и письма. М.-Л. АН СССР. 1957

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.