ПИСЬМА А. О. КОРНИЛОВИЧА

В настоящее собрание писем декабриста А. О. Корниловича вошли как письма, уже опубликованные, так и письма, неизвестные еще в печати. Последние преобладают (указания о публикации см. в примечаниях к письмам).

Главнейшими адресатами этих писем являются ближайшие родственники декабриста: дядя С. И. Корнилович, мать, брат, сестра Жозефина. Из других корреспондентов следует отметить военного писателя А. И. Михайловского-Данилевского, известного археографа П. М. Строева, писателя и журналиста Н. А. Полевого, обер-прокурора Сената декабриста С. Г. Краснокутского, полковника Гвардейского Генерального штаба бар. X. X. Ховена, священника П. Н. Мысловского и начальника III отделения генерал-адъютанта А. X. Бенкендорфа.

Письма к родным (особенно с 1830 по 1834 г.) собраны систематически, из месяца в месяц, из года в год; все другие письма (за исключением писем к А. X. Бенкендорфу, находящихся в архивном деле III отделения) сохранились единично, случайно, и лишь в слабой степени характеризуют обширные литературные и научные связи А. О. Корниловича, установившиеся за период до событий 14 декабря 1825 г. Это и понятно, ибо напуганные арестами и всякого рода репрессиями за связи с декабристами, лица, некогда связанные с Корниловичем дружбой и общими научными и литературными интересами, поторопились, вероятно, уничтожить всякие следы этих былых связей, в особенности корреспонденцию, и только немногие сохранили у себя отдельные письма Корниловича. В последующие же годы, в период пребывания на каторге и заключения в [458] крепости, связь Корниловйча с внешним миром, естественно, оборвалась; она не смогла возобновиться и «в годы его ссылки нижним чином на Кавказ и если поддерживалась, то лишь с лицами, связанными с ним близкими родственными узами.

Все письма Корниловича к родным, помещенные в настоящем сборнике, находятся в семейном архиве Корниловичей, сохранившемся в семье потомков декабриста. Этот архив многие годы тщательно собирался братом декабриста, М. О. Корниловичем, причем все документы и письма, относящиеся к А. О. Корниловичу, были им переплетены в один обширный том, на корешке переплета которого была выгравирована надпись «Correspondencia brata Alexandra».

Первый раздел этого семейного архива включает: письма С. И. Корниловича к декабристу в количестве 23, охватывающие период с 12 марта по 28 мая 1824 г.; далее следует аттестат об окончании А. О. Корниловичем первых двух подготовительных классов Одесского института, выданный ему 3 декабря 1810 г.; затем официальные отношения к Корниловичу из Главного штаба за подписью генерал-лейтенанта бар. К. Ф. Толя в количестве И (начиная от 8 мая 1816 г. по 1 мая 1822 г.); официальное письмо начальника Главного штаба кн. П. М. Волконского к Корниловичу от 15 августа 1822 г. с извещением о состоявшемся производстве последнего по приказу Александра I вне очереди в штабс-капитаны Гвардейского Генерального штаба; 2 отношения к Корниловичу от начальников 1-го и 2-го отделений Канцелярии генерал-квартирмейстера Главного штаба — оба от 1824 г.; копия представления Д. П. Бутурлина к награждению Корниловича орденом Анны 3-й степени (от 31 мая, год не указан, № 25); письмо издателя «Северной пчелы» и «Северного архива» Ф. В. Булгарина от 8 декабря 1823 г.; записка арабиста и историка Востока О. И. Сенковского (без даты); письмо будущего Декабриста кн. С. П. Трубецкого от 31 января 1824г.; письмо будущего декабриста М. И. Муравьева-Апостола от 5 августа 1824 г.; 2 письма известного исследователя Монголии Е. Ф. Тимковского за 1824 г.; письмо сотрудника А. С. Шишкова, впоследствии бессарабского губернатора, литератора В. Ф. Тимковского от 29 октября 1824 г.; письмо известного баснописца и издателя [459] журнала «Благонамеренный» А. Е. Измайлова от 22 декабря 1824 г.; отношение правителя канцелярии министра народного просвещения кн. П. А. Ширинского-Шихматова от 31 декабря 1824 г.; письмо министра народного просвещения А. С. Шишкова от 23 марта 1825 г. с извещением о вынесении Корниловичу благодарности вел. кн. Александрой Федоровной (будущей императрицей) за поднесение ей авторского экземпляра альманаха «Русская старина»; ответное письмо Розалии Ивановне Корнилович от правителя канцелярии императрицы Григория Вилламова от 22 марта 1826 г.; 2 списка с фамилиями колонновожатых двух классов Петербургского училища для колонновожатых (учеников А. О. Корниловича) по состоянию на сентябрь 1824 г.

Второй раздел семейного архива включает: письма А. О. Корниловича к родным и письма к Краснокутскому и Ховену, вошедшие в настоящее издание; два письма декабриста кн. В. М. Голицына к М. О. Корниловичу с описанием смерти А. О. Корниловича и оставшегося после него литературного наследства; краткая биография А. О. Корниловича, составленная и подписанная М. О. Корниловичем; две грамоты о производстве А. О. Корниловича в поручики и штабс-капитаны.

Прочие 5 писем Корниловича, вошедшие в настоящее собрание (Михайловскому-Данилевскому, Строеву, Полевому и Мысловскому), сняты с оригиналов, хранящихся в государственных архивах: оригинал письма к Михайловскому-Данилевскому находится среди рукописных материалов Дашковского собрания в Институте мировой литературы Академии наук СССР; оригиналы письма к Строеву и одного из писем к Полевому (за 1834 г.) в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, оригинал более раннего письма к Полевому, относящегося к 1832 г., в собрании рукописей Института книги, документа и письма Академии наук СССР; копия письма Корниловича к Мысловскому, снятая Н. II. Шереметьевой, — в фонде Якушкиных, поступившем в Центральный государственный архив в Москве. Наконец, одно из писем декабриста к брату Михаилу с авторской критикой повести «Андрей Безыменный», не отосланное III отделением адресату, [460] как и все письма Корниловича к Бенкендорфу, находится в архивном деле бывшего III отделения (ЦГИА).

Таким образом, настоящее издание включает 114 писем декабриста А. О. Корниловича, обнаруженных до настоящего времени в государственных архивах и частных собраниях.¹ По своему содержанию эти письма представляют значительный интерес. Современниками Корнилович справедливо считался одним из образованнейших людей первой четверти XIX в. Несмотря на кратковременность своей научной и литературной деятельности (1822-1825), он выступил в печати и как исследователь-историк, и как публикатор исторических документов, и как автор научно-популярных очерков по истории России, в особенности XVII и XVIII вв., и, наконец, как беллетрист — автор исторических повестей. Исторические исследования он сочетал с работами по географии и статистике. Этой разнообразной тематики касается он и в своих письмах.

Письма декабриста Корниловича расположены нами в хронологическом порядке. Для удобства пользования они разнесены по шести разделам в зависимости от места и времени их написания: 1) до 14 декабря 1825 г., 2) из Петропавловской крепости (1826 г.), 3) с дороги из Читинского острога в Петропавловскую крепость (февраль 1828 г.), 4) из Петропавловской крепости (1828-1832 гг.), 5) с дороги из Петербурга на Кавказ (1832 г.), 6) с Кавказа (1832-1834 гг.).

В первый раздел вошло 7 писем. Из них четыре письма (см. письма №№'1, 3, 5, 6) к С. И. Корниловичу (о нем см. прим. 1 к письму № 1). Эти письма отражают в известной степени исторические события начала 20-х годов прошлого столетия, изменения в административном управлении Бессарабией, рисуют среду, в которой вращался в Петербурге Корнилович. Письмо № 6 важно еще и как свидетельство того, что летом 1825 г. у Корниловича, тогда уже члена Южного общества, в Одессе сложилась благоприятная обстановка для действия по заданиям тайного общества в самом близком окружении наместника Юго-западного края графа М. С. Воронцова. [461]

Письмо к Л. И. Михайловскому-Даниловскому, относящееся к 1821 г. (см. письмо № 2), представляет интерес своими биографическими сведениями. Оно свидетельствует об усиленной работе Корниловича в этот период над самообразованием. Через посредство Михайловского-Данилевского Корнилович знакомился с многими редкими иностранными изданиями — по истории Ганзейского союза, но материалам Венского конгресса, завершившего Отечественную войну 1812 г. и войну за освобождение Европы, наконец, с известной речью члена Союза благоденствия генерала М. Ф. Орлова, которая в то время не была напечатана и распространялась во множестве рукописных списков.

Письмо к П. М. Строеву, написанное Корниловичем два года спустя, т.е. в конце 1823 г. (см. письмо № 7), свидетельствует о его идейно-политическом росте. Корнилович резко отрицательно отнесся к «Истории» Н. М. Карамзина за ее сугубо монархические тенденции. Сочувствие Корниловича вызвала критика Карамзина со стороны прогрессивного польского историка Лелевеля (см. прим. 10 к письму До 7). Это письмо расширяет круг знакомств Корниловича, включая в их число П. М. Строева и К. Ф. Калайдовича — двух крупнейших археографов первой половины XIX в. Ценно для биографии Корниловича и указание на факты, связанные с его избранием в члены Общества истории и древностей российских.

Письмо № 4 к обер-прокурору Сената С. Г. Краснокутскому, (1822 г.), будущему декабристу, на которого впоследствии Северное общество возлагало большие надежды и через которого действовало в нужном для общества направлении, раскрывает тяжелое материальное положение семьи декабриста после смерти отца — О. Я. Корниловича.

Второй раздел представлен 2 письмами Корниловича, адресованными из Петропавловской крепости к матери (см. письма №№ 8 и 9). Нам неизвестно, были ли они посланы легально через администрацию тюрьмы или же с оказией. Вероятнее всего, что посылались они с разрешения следственных органов. В первом письме, написанном еще до вынесения приговора, автор ничего не говорит о своем положении в качестве арестованного и, видимо, полагает, что матери еще ничего неизвестно о его участии в событиях 14 декабря и о его [462] аресте. Во втором письме к матери, написанном уже после вынесения приговора, когда Корнилович готовился быть отправленным по этану на каторгу, настроение автора было подавленным. Видимо, Корнилович долго колебался, прежде чем написать о своем несчастье матери, и только тогда, когда первая партия заключенных была уже отправлена в Нерчинские рудники, он решился сообщить ей это грустное известие. Однако она была уже давно осведомлена обо всей и даже попыталась обратиться с письмом к императрице с мольбой о ее заступничестве. Но единственным результатом этого обращения был холодный ответ правителя канцелярии императрицы, полный лицемерия и приторной вежливости.

Во втором письме из крепости к матери, объясняя свое участие в декабристском восстании, Корнилович утверждал: «Выехал от вас невинным, приехал сюда преступником», т.е. продолжал и здесь проводить ту же линию объяснения своего участия в революционном заговоре, которую вел и раньше на следствии. Тогда он утверждал, что «все, что я узнал о Южном обществе, было следствием трехдневного пребывания моего в Василькове на пути из Могилева на Днестре в Петербург». Между тем из других источников (воспоминания Шенига, Липранди, донос графа Витта в Таганрог Александру I, запись М. О. Корниловича в семейном архиве) мы узнаем, что, помимо посещения на юге Одессы, Кишинева и Каменца-Подольска, якобы исключительно в целях лечения и тяжбы, Корнилович посетил еще Тульчин и Линцы, где виделся с Пестелем; побывал в Кишиневе не только ради семейных дел, но и с намерением узнать о настроении в войсках в надежде, может быть, привлечь кого-либо из среды местного офицерства в ряды тайного общества.

Третий раздел представлен всего одним письмом Корниловича к священнику Мысловскому. Вызов Корниловича из Читинского острога в Петербург для нового допроса был связан с доносом агента III отделения журналиста Булгарина, который объяснял восстания в Петербурге и в Василькове кознями австрийского правительства, обвинял Корниловича в соучастии в этом деле и в том, что тот сообщал австрийскому послу в Петербурге, графу Лебцельтерну, о настроениях в разных прослойках общества. [463]

Декабристы, находившиеся в Читинском остроге, узнав о предстоящем увозе Корниловича, высказывали самые разнообразные предположения по поводу этого таинственного события. Большинство склонялось к мысли, что увоз Корниловича был вызван привлечением его к делу о польском тайном обществе, либо был связан с его работами в секретных государственных архивах. Не зная, что его ждет впереди, Корнилович решился написать письмо настоятелю Казанского собора П. Н. Мысловскому, который, по уверению некоторых декабристов, относился сочувственно к арестованным во время их пребывания в крепости. Впрочем, другие, наоборот, обвиняли его в двуличии и в том, что он был доносителем тайн, сообщенных ему во время исповеди.

Целью своего письма Корнилович ставил уведомление родственников сосланных декабристов об их судьбе, а также своих близких о своем переезде в Петербург, не надеясь, что он сможет сделать это сам.

Это письмо было первым по времени сообщением о жизни декабристов в Читинском остроге. Просьба к Мысловскому о посредничестве между декабристами на каторге и их семьями, оставшимися в Европейской России, видимо, была частично выполнена последним, о чем свидетельствует, например, в своих записках декабрист А. Е. Розен; о том же говорит и факт снятия копии с этого письма Н. Н. Шереметьевой, тещей декабриста И. Д. Якушкина.

Четвертый раздел включает 68 писем. С 14 февраля 1828 г. и по июль 1830 г. Корнилович не имел письменного общения с родными. Все письма его за эти полтора года были адресованы исключительно начальнику III отделения А. X. Бенкендорфу. Большинство из них содержало просьбы Корниловича о присылке ему книг и журналов. В одном из них он просит Бенкендорфа разрешить ему свидание с декабристом Г. С. Батеньковым, находившимся в заключении в том же помещении Алексеевского равелина, где была и камера, отведенная Корниловичу. Просьба его была удовлетворена с условием, чтобы свидания эти происходили всегда в присутствии тюремного смотрителя.

В результате просьбы Корниловича об издании написанной им в крепости исторической повести «Андрей Безыменный» Бенкендорф [464] вызвался прочесть повесть в рукописи, быть ее цензором и добиться у Николая I разрешения на ее напечатание, что он и сделал. ² Книга была издана III отделением в 1832 г. без упоминания на титульном листе имени ее автора.

Неожиданно успешный результат дало ходатайство арестанта Корниловича через посредничество того же Бенкендорфа о принятии дочери С. И. Корниловича Юлии в Одесский институт для девиц в качестве пансионерки императора.

Чем, однако, было вызвано такое исключительное отношение начальника III отделения Бенкендорфа к арестанту Корниловичу?

Этим успехом своих ходатайств Корнилович обязан, видимо, прежде всего своим написанным в крепости многочисленным запискам по самым разнообразным вопросам — экономическим, торговым, военным, административным, литературным и др. Многие из этих записок Корниловича докладывались Николаю I и затем препровождались для сведения соответствующим министрам. В успехе этих записок у Николая I и следует искать ключ столь либерального отношения начальника III отделения к заключенному.

Как и многие другие декабристы, Корнилович, видимо, полагал, что после разгрома декабристского движения следует добиваться желательных реформ в государстве путем систематических убеждений лиц, стоящих у власти, и поэтому в своих записках он пытался воздействовать на царское правительство, подсказать ему мысли и действия при разрешении разных вопросов государственного значения в хозяйстве, финансах, развитии культуры в стране, а также в расширении наших культурных и хозяйственных связей с Востоком.

В июле 1830 г. ему было разрешено переписываться с родными. Сперва Корнилович делает попытки наладить письменную связь с матерью и с сестрой Жозефиной, а затем и с братом Михаилом. По-оеписка с братом возникла по инициативе последнего. Видимо, Александр Осипович из боязни повредить служебной карьере брата не рисковал писать ему первый. [465]

В письмах Корниловича к матери и сестре перед нами возникает образ заботливого и нежного сына и брата, стремящегося быть полезным семье и не утратившего интереса к жизни, несмотря на всю тяжесть тюремного заключения. Письма к брату рисуют широко образованного человека, живо интересующегося различными вопросами, начиная от древних классиков Тацита и Тита Ливия, произведения которых он переводил с большим воодушевлением, и кончая новейшей грамматикой русского языка и высшей математикой, которым он посвящает известные часы в распорядке дня. Корнилович беседует с братом по вопросам истории и экономической географии России. И эти письма обнаруживают начитанность автора, его интерес к решению различных исторических и экономических проблем его недюжинные способности и горячий патриотизм.

Конечно, во всех своих письмах к родным из крепости Корнилович никогда не забывал, что первым их читателем будет Бенкендорф, а потому и здесь, как и в своих записках, он был очень осторожен в высказываниях, многое не договаривал. Любопытно отметить, что в письмах из крепости, в особенности в письмах к матери, Корнилович часто говорит о своей религиозности и вере в провидение, чего нет в письмах с Кавказа. Это заставляет думать о некоторой нарочитости в подобных высказываниях, рассчитанных на внимание начальства.

В письмах, а еще больше в записках, Корнилович всячески старался показаться Бенкендорфу и Николаю I особенно нужным им человеком в качестве исследователя Средней Азии, составителя курса по новейшей русской истории, начиная с XVII в., на котором остановилась «История» Карамзина, или составителя новейшего учебника по географии России. Однако все его намеки в этом отношении оставались незамеченными. Желая во что бы то ни стало вырваться из тюрьмы, он 5 февраля 1829 г., когда вспыхнула русско-турецкая война, написал даже письмо Бенкендорфу с ходатайством об определении его рядовым в действующую армию, однако согласия Николая I на это не последовало. Только 8 ноября 1832 г., одновременно с общим сокращением срока заключения для декабристов, находившихся в каторжных работах, Корнилович был определен [466] рядовым в войска, расположенные в Грузии. 15 ноября он был переведен из Петропавловской крепости в Петербургский ордонансгауз, а 1? ноября был отправлен с фельдъегерем в Тифлис.

Пятый раздел содержит 2 письма — к матери из Воронеже от 23 ноября 1832 г. и к брату из Екатеринограда от 29 ноября того же года; последнее было дописано автором в Тифлисе 4 декабря.

Письмо к матери написано под первыми впечатлениями от вновь приобретенной свободы. Покончено с заключением, с этим мертвящим одиночеством, из которого не всякий переживший его выходил с здравым рассудком. Перед ним открылась перспектива дослужиться до чина прапорщика, после чего уйти в отставку и жить с матерью в деревне, занимаясь сельским хозяйством и литературой.

В таком же настроении пишется им и письмо к брату. Мечты его о свободном научном и литературном труде готовы были воплотиться в нечто реальнее. Он делает нужные распоряжения, вспоминает о напечатанных в альманахе Ивановского своих исторических повестях и распределяет даже свой предполагаемый гонорар за них, учитывая уплату старых долгов. Заказывает брату книги по Кавказу, которые могут понадобиться ему в будущем. Трехчасовое свидание в Новгороде с братом, нравственные качества которого особенно выявились в годы его заключения, встреча со старыми знакомыми в Тифлисе, которые, как ему казалось тогда, были преисполнены желанием ему помочь, наконец, обещание Бенкендорфа при отъезде исхлопотать ему при первой возможности офицерский чин — все это не выходит из его мыслей. Он еще не догадывается, что жизнь, с которой он столкнется на Кавказе, не оправдает этих надежд, и что, может быть, условия тюрьмы были более благоприятными для его литературной и научной деятельности.

Наибольший интерес в этом письме к брату представляет указание па ряд его исторических повестей, напечатанных в альманахе А. А. Ивановским. Указания эти повторяются и в последующих письмах. Здесь имеются в виду исторические повести «Татьяна Болтова» и «Утро вечера мудренее», напечатанные в 1828 г. под псевдонимами в альманахе «Альбом северных муз». Охи повести помещены в настоящем сборнике. [467]

Шестой раздел содержит 34 письма. Все они, за исключением последних трех, писались Корниловичем из солдатской слободы Царские Колодцы, где был расквартирован пехотный графа Паскевича-Эриванского полк, в котором он служил. Здесь он провел почти безвыездно последние два года своей жизни. Главнейшими адресатами его писем являются все те же лица — мать, брат, сестра Жозефина. Он переписывался еще со старшей сестрой Марией Осиповной Радзиевской, но письма его к ней не сохранились. Кроме родных, в числе его корреспондентов следует упомянуть еще Н. А. Полевого, которому им было послано 2 письма, причем оба сохранились, и полковника бар. X. X. Ховена, который в число очень немногих лиц из старых знакомых Корниловича оказывал ему помощь и покровительство. Из писем к брату узнаем, что он писал еще многим лицам: Н. И. Гречу, книгоиздателю Смирдину, А. А. Ивановскому, старому своему сослуживцу по Главному штабу полковнику В. Д. Вальховскому, который находился тогда в Тифлисе, работая в штабе Кавказского корпуса, и другим лицам, но, как правило, не получал от них ответов. Письма Корниловича этим лицам остаются неизвестными и, по-видимому, не сохранились. Известно лишь, что Греч высылал ему «Северную пчелу» и «Сын отечества», Полевой — «Московский телеграф».

Жизнь Корниловича в этой солдатской слободе небогата приключениями. В письмах к брату он красочно рисует природные условия, дает характеристику окружавших его лиц и сообщает подробные сведения о своей жизни, занятиях, планах на будущее. Временами в письмах звучит голос отчаяния, ибо все его попытки заняться литературой, географическими и этнографическими исследованиями, экономическим описанием края кончались полнейшей неудачей. Большим препятствием к литературным занятиям служили казарменные условия жизни и невозможность отлучиться даже в окрестности слободы. Корнилович во всех своих письмах жалуется на полнейшую невозможность познакомиться с бытом местного населения, на отсутствие даже среди местного офицерства сколько-нибудь образованных людей, с которыми можно было бы поделиться своими мыслями, знаниями, сомнениями. [468]

В письме к брату от 4 октября 1833 г. он писал: «Без книг, брошенный среди людей, которые едва по слуху знают, что такое литература, что я могу предпринять?»

Та же грустная нота звучит и в письме его к Н. А. Полевому от 16 ноября 1833 г. «По наружности, т пишет он, — положение мое самое благоприятное для литературных занятий: досугу у меня много, живу я в Грузии, на границе Лезгистана, уголке малоизвестном, где и природа, и люди представляют богатое поприще для наблюдений. Тысячи предметов новых, любопытных, со всех сторон меня окружают, но то беда, что глаз видит, зуб неймет. Поверите ли, что я, находясь здесь почти год, только мельком встречал грузин и не видел еще ни одного лезгина».

Впоследствии условия его жизни здесь несколько изменились к лучшему. Ему было разрешено жить не в казармах, а в отдельной небольшой избе. Он проводил время в обществе назначенного сюда с января 1833 г., также нижним чином, декабриста кн. В. М. Голицына и разжалованного в солдаты бывшего своего ученика по Петербургскому училищу колонновожатых — Хвостова. Одно время он жил с Голицыным в одной избе. Вначале такая совместная жизнь с последним радовала Корниловича. В письме от 18 мая 1833 г. к брату мы находим, например, такие строки: «К счастью, нашел здесь товарища в несчастий, Голицына, пострадавшего вместе со мной по одному делу, хорошего, умного человека, с которым вместе тянем горе. Без него я совершенно бы зачерствел».

Но Голицын любил общество, Корнилович предпочитал уединение и общение с книгами, своими рукописями, со своими мыслями. Во избежание разногласий они вскоре разошлись по разным избам, сохраняя прежнюю приязнь и часто видясь друг с другом.

Из писем Корниловича мы узнаем, что еще одно обстоятельство причиняло ему много страданий и огорчений — страшная дороговизна и отсутствие возможности каким-либо заработком поддерживать свое существование. «Я только здесь, в этой дыре, познал цену деньгам», — пишет он матери в письме от 28 декабря 1832 г. «Жизнь здесь гораздо дороже, чем в Петербурге», — писал он сестре 8 февраля 1833 г. Материальную поддержку неизменно оказывали ему мать и брат. [469]

При такой безвыходности положения Корнилович решился писать Бенкендорфу, рассчитывая на его содействие. У него зародился план перехода в Кавказский саперный батальон, стоявший в Тифлисе. Ему представлялось, что в Тифлисе, большом культурном центре на Кавказе, он сможет найти заработок, если не литературный, то в качестве педагога. Сначала расчеты Корниловича как будто оправдывались. По получении письма Корниловича Бенкендорф направил его на усмотрение командующего Отдельным Кавказским корпусом барона Розена при письме от 20 июня 1833 г. Генерал Розен, однако, отклонил это ходатайство, сославшись на то, что «по недавнему Корниловича служению в вверенном ему корпусе он не считает себя вправе ходатайствовать об оказании сей милости». Между тем Корнилович получил информацию иного порядка, что, и явилось основанием для написания брату от 4 октября 1833 г. следующих строк: «Намедни мне сказали, что он [т. е. Бенкендорф, — А. Г.] прислал в Кавказский штаб запрос, нет ли тому затруднения, я, разумеется, получил благоприятный ответ». Из письма Корниловича от 20 декабря 1833 г. к брату узнаем, что, не дождавшись результатов своего первоначального ходатайства, он его возобновил перед Бенкендорфом в первой декаде декабря 1833 г. Однако и эта повторная попытка успеха также не имела. Главным препятствием к переводу его в Тифлис, как писал Бенкендорфу Розен, явилось опасение, что «пребывание его [т. е. Корниловича, — А. Г.] в главном месте Закавказского края станет обременительно для начальства, равно как и секретной военной полиции..., ибо молодые люди всех служб и даже наций могут из одного любопытства искать с ним знакомства и даже связей». Корнилович не подозревал, что командующему Отдельным Кавказским корпусом вменено было в строжайшую обязанность держать его «под строгим присмотром» и, следовательно, следить за каждым его шагом, доносить о каждом его неосторожном слове, наблюдать за всей его перепиской.

Из писем Корниловича мы узнаем, что брат его Михаил, видя трудное положение Александра Осиповича, намеревался ходатайствовать о переводе его в Новгород в военную топографическую часть под свое руководство. Он подал даже рапорт по начальству, прося [470] об этом переводе, как о награде себе за успешное окончание съемки Новгородской губернии взамен обещанного чина полковника. Однако, кроме неприятностей по службе, из этого, конечно, ничего не вышло.

Осенью 1833 г. в местечко Карагач на Алазанской долине, где стоял Нижегородский драгунский полк, прибыл назначенный сюда поручиком старый знакомый Корниловича Н. А. Райко, личность чрезвычайно интересная и по своей судьбе и по своим интеллектуальным качествам. Он был побочным сыном графа А. Г. Бобринского а следовательно, внуком Екатерины II (как об этом сообщает Н. И. Греч в своих «Записках»), был богат, получил прекрасное образование, с успехом служил в конной гвардии. Но затем, уйдя в отставку, уехал за границу, вступил в греческую освободительную армию, сделался ближайшим соратником графа Каподистрия, был командующим всей артиллерией; после убийства Каподистрия вернулся в Россию и очутился на Кавказе. Зачисление его поручиком в армию было, в своем роде, репрессией по отношению к нему за его самовольное поступление в иностранную армию.

Появление Райко в Карагаче было настоящим праздником для Корниловича. Райко снабжал Корниловича книгами, между прочим, передал ему сочинение известного немецкого историка Леопольда Ранке «Die Serbische Revolution». Оно настолько пришлось Корниловичу по душе, что он решил засесть за перевод этой книги и, учитывая условия царской цензуры, изменил заглавие на «Сербия в новейшее время». Приступив к этой работе, Корнилович тогда же сделал предложение Смирдину издать этот перевод (см. письмо № 100). Однако, перевод им был уже закончен, а ответа от Смирдина так и не поступило. «Смирдин мне не отвечает, вероятно, боится вступить со мной в отношения», — писал Корнилович брату 26 октября 1833 г.

К концу 1833 г. относятся и завязавшиеся сношения между Полевым и Корниловичем. Еще в декабре 1832 г., сразу же по приезде на Кавказ, Корнилович писал Полевому. Он вспоминал тогда о том впечатлении, которое произвело на него впервые прочтенная им в Красноярске рецензия на «Русскую старину», напечатанная еще в конце декабря 1825 г. в «Московском телеграфе», но тогда до него [471] не дошедшая, так как он был уже в крепости; как он плакал над ней, ибо, отправляясь по этапу на каторгу, переживал, может быть, самые трудные минуты в своей жизни. Полевой тогда не ответил Корниловичу, но через год вспомнил о нем. Опасаясь сноситься с Корниловичем непосредственно, он сделал ему предложение участвовать в качестве сотрудника в «Московском телеграфе» через П. А. Бестужева, при содействии которого обычно сносился с декабристами, находившимися на Кавказе. Сохранилось ответное письмо Корниловича Полевому от 16 ноября 1833 г., которое помещено в настоящем собрании за № 102. После подробного объяснения обстановки, в которой он находился и которая лишала его возможности дать в журнал что-либо оригинальное, построенное на собственных наблюдениях, он предложил свою рукопись «Сербия в новейшее время» для напечатания ее в журнале, разбив на главы, что позволило бы напечатать в каждом номере журнала по одной главе. Одновременно со своей рукописью Корнилович послал Полевому в своем переводе с французского «Воспоминания о графе Каподистрия» Н. А. Райко.

В конце этого письма Корнилович бросает упрек Полевому: «Вероятно, страшась сами попасть под опеку, вы не отвечали на письмо опального». Не предполагая, что за ним ведется неустанная слежка, Корнилович считал, что Полевой не решается вступить с ним в непосредственную письменную связь только из одного малодушия, из ложного опасения навлечь на себя большие неприятности. Поэтому он старается его убедить в противном, а также в том, что «либеральный чад вышел из его головы».

Однако даже беглое ознакомление с этим письмом говорит нам о том, что идеалы декабризма продолжали занимать Корниловича, что ни каторга, ни многолетнее одиночное заключение в Петропавловской крепости не сломили его. Недаром его интересуют такие темы, как, например, борьба греческого и сербского народов за свое освобождение от многовекового рабства. Он живет этой литературой. Время, затрачиваемое им на переводы таких сочинений, позволяет ему окунуться в другой мир, в другую обстановку и тем самым хотя бы временно оторваться от действительности. Он сознает, что в той обстановке, в которой ему приходится жить, нет возможности [472] литературно творить, но он цепляется за Тифлис как за последний якорь спасения, все еще надеется на изменение окружающей его бытовой обстановки, дорожит Полевым, боится его потерять неосторожным словом.

Мы не знаем, ответил ли на это письмо Полевой, но, по всей" вероятности, ответа не было, ибо об этом, хотя бы вскользь, Корнилович обязательно упомянул бы в своих последующих письмах к брату. Но что Полевой действительно сочувствовал Корниловичу, видно из того, что он тщательно сохранил оба его письма.

Счастливыми днями для Корниловича был приезд в Царские Колодцы в апреле 1834 г. А. А. Бестужева-Марлинского. Встреча трех декабристов в Царских Колодцах описана Корниловичем в письме к брату от 9 мая 1834 г. Это письмо представляет драгоценное свидетельство о пребывании на Кавказе одного из виднейших представителей декабристского движения, ближайшего соратника Рылеева по литературе. Корнилович был связан с А. А. Бестужевым долгими узами дружбы, совместной работой и в «Полярной звезде», и в Вольном обществе любителей российской словесности.

Корнилович имел счастье не только принять у себя А. А. Бестужева, но и проводить его в Тифлис. Посещение Тифлиса, беседа с Ховеном открыли ему глаза на его положение. Он убедился, наконец, в том, что только участие в боях, только пролитая кровь на полях сражения смогут облегчить его положение и дать повод начальству ходатайствовать перед Николаем I о производстве его в офицеры.

Последней весточкой Корниловича из Царских Колодцев было письмо от 31 июля 1834 г. В нем он извещал о назначении похода в Дагестан и о том, что 1 августа его полк тронется в путь. В этом письме сквозят надежды на лучшее будущее и вместе с тем чувствуется между строк большая тревога о том, что это будущее ему предвещает. Он сообщает, что Ховен «поручил его благосклонности» Ланского, который будет командовать экспедицией, и просил его доставить Корниловичу случай к отличию.

Последним письмом Корниловича было его письмо к брату из Кубы от 22 августа 1834 г., полное интересных сведений. 24 августа [473] он получил предписание состоять ординарцем при главнокомандующем во всем Дагестане генерал-майоре Ланском, а на следующий день 25 августа, заболел тропической лихорадкой, от которой и скончался в ночь с 29 на 30 августа на самом берегу Самура. Подробное описание его смерти имеется в двух письмах декабриста кн. В. М. Голицына к М. О. Корниловичу от 24 января и 30 ноября 1835 г. ³

В этих письмах есть еще ценное указание о том, что Корнилович с конца 1833 г. писал воспоминания о развитии общественного движения в России в 20-х годах прошлого столетия. По этому поводу у Голицына мы находим следующие строки: «По просьбе Н. А. Раико Ваш братец зачал описание эпохи своей политической жизни. Сколько мне известно, он мало касался самых событий, а более обсуждал нарождение в обществе либеральных мыслей, словом, это было более теоретическое описание. Насколько далеко он его довел — не знаю, ибо сам лично не читал его, так как Ваш брат писал в то время, когда я находился в Тифлисе». Когда Корнилович отправлялся в поход в Дагестан, он оставил рукопись этих воспоминании на сохранение жене полковника А. О. Клугена. Дальнейшая их судьба неизвестна.

Письма Корниловича представляют несомненный интерес. Они дают обильный и достоверный материал для характеристики своего времени и движения декабристов. Написанные живо и даже блестяще они имеют неменьший интерес и как литературные произведения и в качестве таковых могут служить достойным дополнением к художественной прозе этого декабриста.

Комментарии

1. Недавно были найдены В. В. Сорокиным письма А. О. Корниловича к. Дмитриеву. К сожалению, поместить их в это собрание эпистолярного наследства Корниловича нам не представилось возможным.

2. Резолюция Николая I на представлении Бенкендорфа гласила: «Согласен, но отнюдь не дав поводу догадываться о сочинителе».

3. Они были напечатаны в статье А. Г. Грумм-Гржимайло «Декабрист А. О. Корнилович на Кавказе» (сб. «Декабристы на каторге и в ссылке»: стр. 332-336).

Текст воспроизведен по изданию: А. О. Корнилович. Сочинения и письма. М.-Л. АН СССР. 1957