КИПИАНИ Д. И.

ЗАПИСКИ ДМИТРИЯ ИВАНОВИЧА КИПИАНИ

с 1820 г.

(См. “Русскую Старину” изд. 1886 г., т. XLIX, март, стр. 517 — 538; т. L, май, стр. 267 — 286; т. LI, июль, стр. 55 — 80; август, стр. 447 — 465.)

20.

Крепостное право в Грузии. — Сенатор барон Ган. — Распоряжение совета главного управления. — Протесты. — Кн. Алд. Гере. Чавчавадзе и кн. Дм. Фом. Орбелиани. — Отмена распоряжения совета. — Доклад о крепостном праве. — Признание его существования. — Приступ к реформе. — Личные объяснения пред новым наместником. — Одобрение его. — Обряд представления мнения дворянства. — Вторичное объяснение. — Мнение 536 дворян против 16. — Ложное мнение об этом мнении.

В начале XVII-го урока я обещал привести рассказ относительно затронутого с 1840-х годов вопроса о крепостном праве в Грузии.

Догматическая сторона этого дела настолько обширна и многосложна, что она может быть достаточно уяснена только подробным историческим ее изложением, и этому надобно будет посвятить целую отдельную статью, а здесь я могу коснуться обрядовой стороны дела, но настолько подробно, чтоб привести оттуда все, что входит в состав моей школы духа.

Первый официальный приступ к вопросу о крепостном праве в Грузии был сделан бароном Ганом в 1840 году. Сидел он в Тифлисе около 4-х лет, на правах ревизующего сенатора, над своею финансовой системой; но простая [616] мысль H. П. Безака рассеяла ее, как беспочвенное картонное сооружение. Барон Ган нашел в так называемом кодексе царя Вахтанга, в отделе армянских законов, одну статью, которая гласит, что “человек сам по себе свободен, но крепок владельцу земли, пока пользуется ей”. Эврика!

“Ясно, стало быть, что здесь крепостного права никогда не существовало и что оно создано первыми русскими чиновниками, которые в здешних сословных отношениях находили то же самое, что видели они во внутренних губерниях России!”

С развитием этого воззрения дело было внесено в 1841 г. в образовавшийся года за два перед тем, взамен общего собрания верховного грузинского правительства, совет главного управления.

За отсутствием генерала Головина, который в Дагестане, именно в Салатавии, брал тогда штурмом Хубарские высоты и сел. Чиркеи, в совете председательствовал сам барон Ган; а бывшие тогда члены совета, и между ними в особенности Журавлев и Легкобытов, люди передовые, но никогда не оглядывавшиеся назад в своих служебных стремлениях, вполне поддержали счастливую мысль барона Гана и журналом совета зачеркнули, и совсем было похоронили крепостное право: установлению, совершавшему тогда крепостные акты, т. е. грузинской экспедиции суда и расправы, дано было по секрету предписание — впредь до нового распоряжения не совершать никаких актов на крестьян.

Не существовало и тогда такого мешка, в котором бы можно было утаить подобное шило и, конечно, секрет обнаружился тотчас же.

Трудно сказать, послужило ли бы это здесь такою же искрою, какая зажгла в то же самое время Гурию предписанным от той же коллегиальной власти введением там картофельных посевов и требованием денежных податей; но здесь оказались два лица, которых, правда, никто не благодарил за это, но которым, тем не менее, правительство обязано мирным исходом дела.

Генерал-лейтенант князь Александр Герсеванович Чавчавадзе, единственный тогда из грузин член совета, имел [617] мужество протестовать против его постановления и разъяснить историческое и догматическое значение книг Вахтангова кодекса, что привело и Гана, и его сторонников к удручающему сознанию, что сделали они промах.

Но промах обыкновенно легче сделать, чем устранить. А пока раздумывали, как тут вывернуться и надлежащие приличия сохранить, другое лицо, тифлисский губернский предводитель дворянства, князь Димитрий Фомич Орбелиани, довел о секретном распоряжении совета, за отсутствием главноуправляющего, прямо до министра внутренних дел, присовокупив, что если распоряжение это не будет немедленно отменено, то невозможно ручаться за спокойствие края.

Да и в самом деле, что было бы, например, если б повелено было нынешним нотариальным учреждениям не совершать никаких актов на недвижимые имения?

Это было бы, положим, вполне странно; но ведь кричали же во Франции: “lа propriete est le vol” (“собственность — кража”). Произошел бы сумбур в общественных отправлениях.

В министерстве, конечно, трезво взглянули на дело, и тотчас последовало распоряжение отменить это Гановское veto.

Генерал Головин, не успев докончить своего подвига в Салатавии, поспешно возвратился в Тифлис и выразил здесь свое неудовольствие, что помимо него сделано было сношение с министерством; но в душе был, конечно, вполне доволен, что ему оставалось повозиться только с гурийским возмущением.

Дело, однако ж, этим не могло кончиться; нельзя было не продолжать, по крайней мере, хоть из-под руки, исследований, которые б привели к рациональному разрешению вопроса, и исследования эти, производившиеся все по секрету, дошли, в 1849 году, до рассмотрения совета в другом уже его составе.

В нем заседали тогда люди опытные в делах, образованные, вполне благонамеренные и не чуждые гуманных увлечений. Таковы были: Фадеев, отец умершего в 1884 году в Одессе военного генерала-писателя, Дюкруаси, Десимон, Семенов, барон Николаи, Коцебу и единственный из грузин [618] князь Георгий Мухранский; но он избегал, вероятно, обвинения в непотизме, и в силу этого чувства держался несколько в стороне от чисто местных интересов.

За то из грузин были: председатель совета князь Василий Осипович Бебутов и правитель дел, аз грешный, на долю которого выпало составить подробный доклад из сведений, собранных уездными начальниками, или извлеченных из архивных дел и из местных законов.

Не признаю я за собою ни малейшей способности утверждать, чтоб у человека, приступающего к какой бы то ни было работе, не было впереди хоть смутно видимой цели этой работы. Не способен я, поэтому, утверждать и то, чтоб докладчик не имел предвзятой идеи, руководящей его работою.

Точно также крайне для меня сомнительно, чтоб какая-нибудь идея могла быть основательно отнесена к категории тех явлений в природе, которые иные из мыслителей причисляют к предметам самозарождающимся.

Поэтому не скажу, чтоб сама собою зародилась и та мысль, которая не оставляла меня в течении всей моей над этим делом работы; явилась она вот из каких соображений:

“Противоестественная рабская зависимость человека от человека существовала везде; но в обществах и государствах, считающихся передовыми, в одних она устранена мирно, в других, как в Германии, напр., и недавно в Соединенных Штатах Америки — смыта реками крови. Кровь же человеческая льется, обыкновенно, там, где более или менее невыносимо оскорбляется чувство справедливости или чувство исторической правды.

“Необходимость отмены крепостного права предчувствуется уже и здесь передовыми людьми и скоро наступит время, когда надобно будет отменить его; но весь вопрос в том, как отменить, легальным или не легальным способом? Легальность вообще чрезвычайно важна именно тем, что она не раздражает, а умиротворяет страсти.

А чтоб легальным путем отменить что-либо существующее, надобно прежде всего констатировать, что оно существует; иначе дело ведь будет похоже на бой с ветреными мельницами.

До сих пор пытались уверить всех, что в Грузии не [619] было крепостного права. Но это неправда. Надобно, стало быть, доказать, если будет возможно, что оно было. Тогда не будет никаких поводов к раздражениям, и собственники получат возможность спокойно обсудить надвигающееся требование времени и достойно к нему приготовиться”.

Вот из этого сцепления мыслей и зародилась та предвзятость, с которой пришлось приступить к объемистой тетради моего доклада.

Сделалось не только возможным доказать существование в Грузии с древних времен крепостного права, — но и оказалось невозможным привести что-либо против этого существования.

Самое право выражалось, правда, не в той форме, как в России, и не тем взаимным ожесточением сословий, как там, но что право купли-продажи и иного законного приобретения крестьян было присуще исторической жизни народа, это до того ясно истекало из всех собранных данных, что люди, стремившиеся вперед, остались моим докладом недовольны, но против окончательных его выводов не нашлось ни одного голоса ни в уездных комиссиях, в которых он, вопреки служебной иерархии, был подвергнут предварительному рассмотрению, ни, затем, в совете главного управления.

Так установилось признание крепостного права существовавшим в Грузии и de jure, и de facto по крайней мере с X столетия нашего летосчисления.

Стало, между тем, приближаться время, когда надобно было смело уже взглянуть в глаза предстоящей реформе, — и надобно сказать здесь прямо, что нигде еще, сколько мне известно, не глядели так смело и честно на это событие, как взглянуло на него в 1862 году грузинское дворянство.

Правда, выказали они тогда один странный, не поддающийся объяснению, каприз, что ни за что не соглашались, и так-таки не согласились, на выделение из среды себя, по примеру внутренних губерний России, комитета для разработки этого дела; но во всем многочисленном грузинском дворянстве не нашлось ни одного лица, которое заикнулось бы хотя единым словом собственно против отмены крепостного права.

Много и горячо говорили только об условиях прекращения этого права.

Чрезвычайное губернское собрание дворянства заседало в [620] Тифлисе в течении 6 дней и 30 апреля 1862 г. выработало следующие основания:

1. Крестьянам даровать свободу; взамен их личных повинностей, просить себе вознаграждения. 2. Все занимаемые крестьянами земли и угодья оставить в их пользовании с условием отбывания обычной земельной повинности. 3. Действию этого обычая определить срок, — по истечении которого перейти к добровольным соглашениям.

Определение это постановлено большинством 135 голосов против 4-х. Эти четыре, не высказавшие никакого мнения, но и не подписавшие определения, — были: губернский предводитель дворянства князь Александр Давидович Орбелиани, исправлявший должность отсутствовавшего наместника генерал-адъютант князь Григорий Дмитриевич Орбелиани, генерал-лейтенант князь Иван Константинович Багратион-Мухранский и свиты генерал-майор князь Давид Александрович Чавчавадзе.

Разработку означенных оснований и составление за тем проекта положения дворянство возложило на меня, с тем, чтоб я доклад свой и проект представил дворянству же в уездных его собраниях и чтоб поступил далее, как будет теми собраниями указано.

На разработку этих оснований и собранных по ним от самих землевладельцев сведений употреблено было времени целый год, потому, главнейшим образом, что в мае мне пришлось отказаться от этого поручения, но в сентябре приняться за него снова по настоятельному требованию дворянства Сигнахского и Телавского уездов.

Между тем, в начале 1863 года, когда разработка подробностей дела была уже почти окончена, прибыл в Тифлис новый наместник.

Дня через три я получил требование представиться; был принят благосклонно и удостоился подробных расспросов как о том, в каком положении в тот момент находилось порученное мне дворянством дело, — так и о том, по каким именно причинам и каким образом прервалась в июне 1862 г. моя служба.

Выслушав и по тому, и по другому делу мои объяснения, наместник высказал с своей стороны одобрение принятым [621] по крестьянской реформе основаниям, — и отпустил продолжать работу, сказав: “очень рад, что познакомился с вами”.

Это было в марте 1863 года. Здесь я должен вставить один, косвенно относящийся к делу, небольшой эпизод.

Директор департамента государственных имуществ Главного Управления Ю. Ф. Витте прислал мне записку следующего содержания:

“Сердечно поздравляю вас, Д. И.! Ко мне случайно попал доклад о вас — д-та общих дел; наместник собственноручно написал на нем: впредь до назначения на соответствующую должность, производить вам содержание члена совета”. Значит, наместник остался доволен моими объяснениями. Ободренный этим известием, я окончил мою работу и в конце апреля начал читать доклад дворянству по уездам.

Сигнахское и Телавское собрания посвятили этому делу по одному заседанию, 27 и 30 апреля, Горийское — четыре заседания, 11, 13, 15 и 17 мая, и Тифлисское с Душетским — три, 18, 20 и 26 того же мая.

Из всех дворян, присутствовавших в этих заседаниях, доклад одобрили, и проект положения подписали 536 человек; не подписали 16. А как в этом ничтожном меньшинстве оказались и те четверо крупных лиц, которые не подписали и определения 30-го апреля, то подписавшее большинство постановило: доклад и проект положения представить начальству от дворянства, но не чрез губернского предводителя, так как он отстранился от большинства, а посредством особой от уездной депутации, совместно с докладчиком-составителем проекта, на что и испросить предварительное разрешение.

Но в разрешении этом было отказано. А между тем важность дела не терпела замедлений, и губернатор требовал ускорить делом. Не смотря на личное объяснение, что я не уполномочен представить дело без депутатов и ни в каком случае не могу передать его губернскому предводителю, — губернатор настаивал, чтоб дело было представлено в установленном порядке.

В это время сообщили о пожаловании мне 1428 р. пенсии и права на мундир члена совета. Я не просил ни того, ни другого; но в этом, после приведенной выше поздравительной [622] записки, было для меня разочарование, тем большее, что не только никто из товарищей моих не получал менее 2,500 р. пенсии, но даже и занимавший после меня должность правителя дел совета получил 2.000 р. пенсии и 2,000 десятин земли...

К 20 главе.

Особое извлечение из доклада, рассмотренного и одобренного большинством 536 лиц против 16, — в собраниях дворянства Тифлисской губернии в апреле и мае 1863 года.

“...Так заканчиваются все наши мнения об освобождении крестьян и об улучшении их быта. Остается затем предмет чрезвычайной для нас важности, требующий самого внимательного рассмотрения. По первому пункту нашего постановления 30-го апреля 1862 г. нам приходится просить денег!!... Прежде всего, позвольте представить вам, мм. гг., высказанные об этом мнения 296 лиц из вас”:

Приводится восемь групп этих мнений. Затем следует заключение докладчика:

“Хотя все эти причины доложил я вам чрезвычайно бегло и с чрезвычайною скромностью, опасаясь, с одной стороны, вашего утомления от продолжительности моего доклада, а с другой — упрека в малейшем преувеличении; но надобно сознаться, что и это беглое исчисление нанесло достаточно густой мрак на наше настоящее, — и в особенности на наше будущее; надобно сознаться, что положение наше оказывается положением действительно затруднительным; в настоящее время, когда мы пользуемся еще всеми обычными нашими средствами, когда капитал наш, заключающийся в доходах с крестьян, состоит еще нетронутым, капитал слишком в 42,5 миллиона рублей (ибо, как мы выше приводили, каждый крестьянский дым даст нам ежегодно, по средней сложности, по 148 р. 38 к. доходов первой категории, т. е. не но земле, а по личной зависимости, капитализируя же этот доход, посредством увеличения в 16²/₃ раз, получаем на дым 2,473 р., а на 17,208 дымов — означенное выражение нашего капитала в 42,5 слишком миллиона).

Каково же будет наше положение, когда мы не будем иметь уже вовсе ни этого капитала, ни %% с него, так как, освобождая крестьян, мы слагаем с них все эти доходы и следовательно улучшению быта их жертвуем нашим наследственным вековым достоянием в 42,5 миллиона? Останемся, без малейшего сомнения, в чрезвычайной крайности.

Что же иное, если не эта крайность, могло заставить нас высказать просьбу об единовременном содействии нам, коим принадлежит имя первейших и состоятельнейших из грузин; сознаемся, гг., скажем открыто, что прискорбно нам, больно для чувств наших, тяжело для векового нашего звания, что, даруя крестьянам нашим свободу, пятнаем это святое дело просьбою о денежном содействии; но положение наше — в точном смысле слова — крайне затруднительно, и чего не выразил бы язык наш никогда иначе, как в действительной крайности, то [623] побуждает нас высказать естественный долг наш — обращаться в нашей нужде непосредственно к нашему государю императору.

По законам его императорского величества (X т. 2 ч. ст. 794 и 1 ч. ст. 594), в замен повинностей, теряемых с освобождением крестьян от зависимости владельца, выдается сему последнему по 100 р. с души мужского пола и по 50 р. с души женского пола, отдельно показанной по ревизии.

Решением правительствующего сената, 7-го августа 1862 г., дворянам селения Теджолы Шорапанского уезда, Кутаисской губернии: Джакелидзе, Мхеидзе, Кавтарадзе и Чумбуридзе, в замен повинностей с освобожденных от их зависимости крестьян, выдано по 100 р. с души, с сохранением за означенными дворянами прав собственности на земли и с тем, чтобы крестьяне в настоящее время платили помещикам за пользование этими землями и угодьями по обычаю края, а с освобождением всех вообще крестьян подчинились бы тем правилам, какие будут установлены в то время относительно платежа за земли крестьянами бывшим их помещикам.

На таком же основании указом правит, сената 21-го июля 1858 г. решено дело о крестьянах и землях помещика Соколова в том же уезде, т. е. за крестьян выдано наследникам Соколова по 100 р. с души муж. пола, и по 50 р. с души женск. пола, с оставлением всех земель во владении означенных наследников; хотя относительно этого размера вознаграждения за повинности и нельзя сказать, что крестьянские повинности в Кутаисской губернии, где они отбываются по обычаю не иначе, как в установленном с давних времен и получившем характер неизменяемости в размере, не могут идти в сравнение с крестьянскими повинностями в Грузии, где они постоянно взимались по усмотрению помещика и по состоянию крестьян и где никакое в этом отношении ограничение помещичьей власти никогда не имело место.

Если по этим примерам и нам будет выдано по 100 р. с муж. души, то с дыма придется не более 400 р.; следовательно, единовременная эта поддержка наша может равняться не более, как двух или трехлетнему обычному нашему доходу с крестьян, т. е. двух или трехлетним процентом с капитала, приносимого нами в жертву улучшению быта крестьян.

Предпосылая себе эти примеры и этот расчет, предадим участь нашу в сердце царя, пребывающее в руке Божьей!”

В заключение приводится мотивированное ходатайство, чтобы вознаграждение, какое будет нам назначено, не было обращено на крестьян. [624]

21.

Моя кандидатура в губернские предводители. — Противодействие князя Гр. Дм. Орбелиани, князя Ив. Конст. Мухранского и с ними 33-х других. — Избирательных шаров 273, неизбирательных — 4. — Мои обещания.

Крузенштерн уклонился от участия в крестьянской реформе, и она приостановилась до приезда барона А. П. Николаи, нового начальника главного управления.

Между тем наступил конец 1863 года, когда дворянство должно было приступить к производству новых выборов.

Предводитель дворянства Гурийского уезда, в котором я числился по наибольшей части моего ценза, вызвал меня во имя настоятельных нужд дворянства, из Зугдид, где я находился по делам Мингрельской опеки, в Тифлис.

Здесь я застал всех дворян в оживленной агитации.

Предводитель объявил мне, что огромное большинство съехавшихся дворян выставляют мою кандидатуру в губернские предводители; но сильно восстают против этого представители двух аристократических домов, которые только и давали до сих пор кандидатов в это звание; а именно — князья Багратионы-Мухранские и Орбелианы.

— Выставлять кандидатуру, помимо всех князей, дворянина простого, не титулованного — не возможно, никогда этого не бывало, — говорили они; надобно помешать этому во что бы то ни стало.

На одном из совещаний, происходивших у генерал-адъютанта князя Гр. Дмитр. Орбелиани, человека настолько мягкого сердцем, насколько он считался безукоризненно честным по душе, было решено пригласить к нему Кипиани и просто-напросто сказать ему, чтоб он не смел баллотироваться. Но другой генерал-адъютант, князь Лев. Ив. Меликов, не менее, конечно, честный, но гораздо более крепкий духом, заметил: а если он не послушается, тогда как?

— Тогда мы употребим все наше влияние, сказали Гр. Дм. Орбелиани и Ив. Мухранский, чтоб помешать его выбору (Оба они были уверены в могуществе своего влияния; первый — потому что года два исправлял должность наместника, а другой сам говорил не раз о своей популярности. – прим. Д. К.). [625]

Все это, с различными вариациями, передали мне в самый день моего приезда в Тифлис и до того стали дергать за струну самолюбия, и без того сильно затронутого гневом за добросовестную работу и уклонением этих самых аристократов от желаний громадного большинства, что я решил и теперь подчиниться воле этого большинства, хотя и никогда не имел до того времени ни малейших видов на звание губернского предводителя дворянства.

Губернское собрание открылось в начале февраля 1864 г. До того я был приглашен однажды к одному из представителей местной власти в Тифлисе и тот уговаривал меня, совершенно частным, впрочем, образом, отказаться от баллотировки; но, мне кажется, я убедил его, что дворянин, свободный от коронной службы, не имеет права уклоняться от службы своему обществу, если оно этого требует, и что поэтому я не вправе отказаться от баллотировки.

В некоторых домах, как мне говорил тогда Мих. Тариел. Лорис-Меликов, в течении нескольких дней только и было речи, что о тревоге, которую испытывают от предстоящих выборов высшие грузинские аристократы, так как, в случае их неудачи, власть увидит, что сила не в них. Наступили выборы.

Беда крылась в том, что на стороне большинства была вся законность.

По закону, баллотировать в губернские предводители требовалось: прежде всего — лице, занимающее это место; но это лице находилось в Париже и не было от него в виду никакого заявления; затем — следовало баллотировать всех бывших губернских предводителей; но никого из них не было в живых, а затем — надобно было баллотировать почетного попечителя гимназии.

Председательствовавший в собрании — тифлисский уездный предводитель дворянства, высказав это требование закона, заявил, что баллотировке подлежит Д. И. Кипиани, как почетный попечитель гимназии.

Тут князь Ив. Конст. Багратион-Мухранский подает ему бумагу и просит прочесть ее собранию.

Князь Заал Баратов читает разрешение высшего [626] начальства “баллотировать, в случае желания, на должность губернского предводителя состоящего при нем генерал-лейтенанта князя Ревозо Андроникова”. Глубокое впечатление.

Среди полнейшего безмолвия встает сигнахский уездный предводитель дворянства, князь Соломон Ив. Андроников, и как родной брат только что названного отсутствующего кандидата, заявляет собранию от его имени, что он баллотироваться не желает.

Впечатление поразительное.

Тогда становится пред первым рядом собрания князь Гр. Дм. и держит, с совсем не привычным ему волнением и раздражением, такую речь — что избрание в предводители не почетного князя, а простого дворянина — оскорбительно для всего общества; а избрание Кипиани в особенности будет оскорбительно потому, что он выгнан из службы!

— Знаем, знаем! — кричат со всех сторон.

Но слово выгнан действительно выгнало у меня вон терпение, и я ответил на это публичное оскорбление следующими словами:

“Мне чрезвычайно прискорбно выступать против князя Григория Дмитриевича, которому всегда принадлежало мое глубокое уважение; но пред собранием я должен разъяснить факт: в прошлом году он, исправляя должность наместника и исполняя приказание князя Барятинского, представил меня к увольнению, и последовало повеление об увольнении согласно желанию. Я не просил этого увольнения; но не просил также ни пенсии, ни мундира: а мне пожаловано и то, и другое; выгоняемым ни того, ни другого не дается”.

— Знаем, знаем! желаем Кипиани без шаров, без шаров!!

Когда шум затих, я начал снова:

“Вы все уверены, я думаю, что быть предводителем вашим у меня и в мыслях никогда не было”.

“Причин уклонения от этого звания много у меня: оно весьма лестно, но и сопряженные с ним обязанности весьма трудны”.

“Я не могу ни сказать, чтоб не понимал этого, ни скрыть [627] от вас моего опасения, что не в состоянии буду выполнить эти обязанности”.

“Но однажды я высказал перед вами, что если общество возлагает службу на кого-либо из членов своих, никто не должен отказываться от этого, в особенности кто свободен от иной, более полезной, службы”.

“А слову, однажды высказанному, я верен, и потому, если дворянство требует моей службы, ни по совести, ни по закону не могу отказываться”.

“Прошу только одного, чтоб и в настоящем случае не было никакого уклонения от законов и чтоб желание ваше выразилось шарами”.

Затем председательствовавший объявил, что в губернские предводители баллотируется нынешний почетный попечитель гимназии Дим. Ив. Кипиани.

Князь Гр. Дм. Орбелиани объявляет, что он не примет участия в этой баллотировке и отходит в сторону. За ним следуют генералы: князь Ев. Конст. Багратион-Мухранский, князь Георг. Роман. Эристов, князь Ив. Шаликов, Мих. Гавр. Казбек, Алдр. Дмитр. Сагинов и с ними еще двадцать девять человек, которые и образуют особо выделившуюся из собрания группу.

Председатель провозглашает, что не принимающие участия в настоящей баллотировке будут считаться отсутствующими, и в это заседание никто из них не будет иметь шара.

Затем началась баллотировка, продолжалась в безусловном порядке и дала в результате: избирательных шаров 273, не избирательных 4.

Таким же порядком совершилось избрание и второго кандидата, получившего несколько шаров более избирательных, чем не избирательных.

По заключении баллотировки мне пришлось еще раз обратиться к моим избирателям. Привожу и здесь точные слова этого обращения, по-грузински:

“Мои чувства известны вам всем. Об этом говорить здесь — нет надобности. Но надобно, чтоб знали о них и другие, и с этою целью прошу позволения сказать несколько слов по-русски:” [628]

“Вы сделали, гг., сегодня трудный, чрезвычайный шаг в вашей общественной жизни: вашими шарами вы сбили, сбросили в область прошедшего тяготевшие над нами предубеждения. Вы удостоили меня высокой чести стоять во главе вашей, во главе дворянства грузинского, древнейшего в мире. Надобно, чтоб и в будущем не водворялось между нами никаких недоразумений. Права и обязанности предводителя дворянства определены: пред правительством он представитель своего сословия и ходатай в его интересах; пред сословием — он исполнитель предначертаний правительства. Подробности для того и другого рода деятельности указываются законами. Относительно законов вы знаете, гг., что в уважении к ним и к установляемому ими порядку я не допускаю себе никакого послабления, — в этом, кажется, и состоит вся моя заслуга пред вами. С своей стороны я знаю, что и вы никогда не потребуете от меня этого послабления; иначе вы не выбрали бы меня”.

“Но, кроме правил писанных, каждый из нас подчиняется и внушениям собственной совести. Вот об этом г, хочу сказать несколько слов”.

“Преданность наша государю императору и высочайшему его престолу безусловна. По совести и по мере сил и средств моих я буду верным служителем этого чувства; говорю прямо, что не понимаю никаких интересов вне этого правила, вне — так сказать — прирожденного нам сознания нашего долга и нашего достоинства: дворянское достоинство заключается в безупречной службе престолу”.

“В этом духе вы можете и ожидать, и требовать от меня полной неусыпности на пути вашего правильного и законного движения вперед. Затем благодарю за честь: она до того велика, что я, как вам известно, никогда и не мечтал о ней и, поверьте, буду уметь ценить ее во всяком случае”.

Так закончились 15 февраля 1864 года выборы на трехлетие 1864 — 1866 г. Но князь Гр. Дм. слег в постель и пролежал полтора месяца. Высочайшее утверждение воспоследовало в начале апреля. Я был удостоен тогда приема у наместника, приема чрезвычайно лестного. [629]

22.

Крестьянская реформа в Грузии. — Вопрос о наградах.

Крестьянская реформа совершилась в бытность уже мою предводителем дворянства.

Торжественное объявление реформы, но совсем не в том виде, как представляло дворянство, происходило 8-го ноября 1864 года.

Утром в этот день я получил знаки Анны первой степени с короною; но получил не как особый деятель по этой реформе, и не как представитель дворянства, показавшего и в этом деле полное сознание своего высокого достоинства, — а собственно как член вентрального крестьянского комитета в Тифлисе.

Перед самым началом торжества подходит ко мне граф Михаил Тариелович, тогда еще только генерал-лейтенант, и передает мне глубокое сожаление NN., что из всего состава комитета мне дали наименьшую награду. А виною этому то, что я подал там особое мнение.

— Я очень признателен за соболезнование. Но что до награды собственно, то я не уклонился бы от подачи моего мнения даже и в том случае, если б знал, — что отберут все награды, которые я имел уже. Правда, для меня выше всего! Это ему хорошо известно.

В один и тот же день объявление реформы совершилось и во всех уездных городах губернии. Ожидали беспорядков; но не было и не могло быть никаких беспорядков.

И до сих пор еще нас не понимают.

Но отсутствие беспорядков не исключает возможности недоумений и вопросов.

— Почему на членов комитета посыпались награды, а из дворян, подготовивших и разработавших дело, никто не удостоен?

— Члены комитета — чиновники; они из-за наград вообще и работают; а мы трудились потому, что само то дело святое и, конечно, никто из нас и не думал тогда ни о какой награде. [630]

Объяснения в этом роде успокаивали всех. Но через год эти объяснения утратили всякий смысл.

Совершилась реформа и в Имеретии (Кутаисской губернии).

А за то, что тамошнее дворянство последовало доблестному примеру грузинского дворянства, — там, вслед за новыми наградами членов комитета, посыпались щедрые награды на всех предводителей и на других лиц, принимавших какое-либо участие в работе, — кому кресты, кому чины, кому перевод в гвардию.

Стали тогда со всех сторон осаждать меня вопросами: как, что, почему?..

Решился я обратиться к чиновным лицам за разъяснениями.

8 ноября 1866 года посыпались награды и тифлисскому дворянству, но через два года по совершении дела.

Д. И. Кипиани.

4-го марта 1884 г.