ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ ЕРМОЛОВ.

(Род. в 1787 г., сконч. в 1844 году).

Письма к нему разных лиц. ¹

Генерал-майор Петр Николаевич Ермолов, двоюродный брат Алексея Петровича Ермолова и его лучший друг, провел почти всю службу под его начальством.

Поступив в лейб-гвардии Семеновский полк, он участвовал в Отечественной войне и в войнах 13 и 14-годов, был под Бородиным, под Лейпцигом, в Кульмском сражении и под Парижем. В 1817 году он был маршалом посольства, отправленного в Тавриз, и ему же поручено было, в 1823 году, разграничение между Россиею и Персиею. П. Н. Ермолов составил описание персидской армии и другие исследования об этой стране. До производства, в 1824 году, в генерал-майоры, он командовал Грузинским гренадерским полком, а затем бригадою в Москве, где и поселился по выходе в отставку.

Будучи искренно любим своими товарищами, Петр Николаевич постоянно был посещаем ими, в особенности приезжавшими из Грузии, связанными с ним воспоминаниями службы под начальством его знаменитого родственника. [186]

_______________________________________________________________

Письмо Алексея Александровича Вельяминова — П. Н. Ермолову.

25-го октября 1826 г., Шуша.

На сих днях получил я здесь письмо твое, от 9-го сентября, любезнейший Петр Николаевич! Описываемый тобою лай против Алексея Петровича нам давно известен. Распускаемые клеветы неминуемо обнаружатся собственными противоречиями. Говорят, что Алексей Петрович затеял войну и в то же время обвиняют его в тех происшествиях, которые доказывают, что к войне никаких приготовлений у нас не было. Донесениям Алексея Петровича насчет расположения персиян к войне верить не хотели; приготовиться к оной средств не дали, а теперь хотят обвинить его в том, что начальники некоторых отдельных частей войск действовали не хорошо. Но меры к удержанию персиян были приняты немедленно. Для этого надобно было свести войска, повсюду рассыпанные, и занятая работами. Некоторое время для сего необходимо нужно. По мере, как подходили войска, отряд на эриванской границе усилен; другой отряд, к стороне Елисаветполя, составлен и постепенно усилен и, прежде прибытия Паскевича, ему уже предписано двинуться на Елисаветполь.

Сентября 3-го князь Мадатов разбил у Шамхора передовой отряд персиян, причем убит главный начальник оного Амир-Хан-сардарь, дяденька Абас-Мирзы. С Паскевичем отправлены еще войска для усиления отряда князя Мадатова, и 13-го числа разбили мы у Елисаветполя самого Абас-Мирзу, который бежал за Аракс не оглядываясь. Теперь все ханства очищены. Без сомнения, все будет приписано теперь Паскевичу, но та можешь уверен быть, что, если дела восстановлены, то, конечно, не от того, что он сюда прислан, а несмотря на приезд его.

Если донесете его о елисаветпольском сражении будет напечатано, то увидишь, что мы были атакованы с фронта и с обоих флангов, следовательно побили персиян не искусством, а превосходством войск наших над персидскими. Я находился в этом сражении и могу несколько судить о нем. В первый раз видел я тут персиян и могу сказать тебе, что горцы, которые никогда не удивляли нас своею неустрашимостью, перед ними совершенные герои. Не знаю, желает ли государь сменить Алексея Петровича Паскевичем, но знаю, что Паскевич очень этого желает. Он довольно ясно дает понимать, что к сему предназначен. Ищет все здесь опорочивать и разумеется не упускает из виду мнимое разрушение дисциплины. [187] Приехавши в отряд, успел в три дня приобрести ненависть войск; чрезвычайно негодует на всех за привязанность к Алексею Петровичу и так неловок, что упрекает в этом. Суди из этого: может ли он быть здесь полезен? Впрочем, самолюбия в нем предостаточно и он думает видеть в Алексее Петровиче соперника, ищущего лишить его славы. Шамхорское дело заставило Абас-Мирзу освободить Шушу от блокады. Он (Паскевич) находит, что сражение это дано слишком рано. Все это пишу единственно для твоего сведения, нимало не желая вредить Паскевичу.

Всегда преданный А. Вельяминов.

P. S. То, что относится до опровержения клеветы, распускаемой насчет Алексея Петровича, можешь объявлять смело и быть уверен в истине всего, что пишу к тебе. К этому разряду принадлежат также разглашения насчет всеобщего против нас ополчения горцев, которые, как у вас говорят, возбуждены к этому жестокостями Алексея Петровича. Скажу тебе, в чем состоят всеобщее вооружение горцев. На Кавказской линии давно уже не было так покойно. В Дагестане никто не пошевелился. Бывший хан казикумухский Сурхай послан был с большими деньгами для возмущения оного и для набрания войск из лезгин. Он между прочими адресовался к акушинцам, как к сильнейшему в Дагестане народу. Они отвергли предложения его и представили, через Шамхала, полученные от него бумаги. Сын Сурхая Нах-бек собрал было шайку лезгин и пошел на завоевание Казикумуха. Он был встречен Аслан-Ханом и разбит без малейшего содействия войск наших. Александр царевич послан был для возмущения Грузии. Он нашел пристанище у чарцев (джарцев), но не успев ничего сделать, бежал недавно опять в Персию. Чарцы (джарцы) раза два сделали набег в Кахетию и говорят, что 1.000 человек конных было от них в сражении елисаветпольском. Ты знаешь, что во все время командования здесь Алексея Петровича против них было две экспедиции, кои заметны не жестокостью, но чрезвычайною снисходительностью. Горцы, живущие от Кахетии, к стороне Черного моря, с персиянами совсем незнакомы, с жестокостями Алексея Петровича также. Они находятся в совершенном спокойствии. Не должно ли скорее заключить из этого, что горцы ополчились против клеветников и сговорились обнаружить бесстыдную ложь их? [188]

Письмо А. П. Ермолова — П. Н. Ермолову.

30-го мая 1827 г., Георгиевск.

Выехав 3-го мая из Тифлиса, я жил несколько дней в деревне, у Реброва. Теперь же в Георгиевске жду Вельяминовых, которые и не скоры на сборы, и страшит их дорога гнусная.

Думаю однако же, что они меня не задержат, и тогда пущусь я в путь.

Хочу заехать в Таганрог, которого не видал, и совестно миновать, как место кончины благотворившего мне государя. К половине июня надеюсь быть в Орле и предамся жизни покойной. Много вытерпел я оскорблений, чтобы желать службы; буду стараться и успею истребить из памяти, что я служил когда-нибудь. Кончена моя карьера и пламенное усердие мое к пользам отечества скроет жизнь безызвестная. Порадуются неприятели мои, но верно, что есть правосудие Божие!

Податель письма может пересказать тебе о многих мерзостях, которые делаемы были. По образу действий можно думать, что давно предположено было мое истребление. Кажется не затруднился и г. Дибич способствовать оному, искусно прикрывая ловкою наружностью. Не мог он, однако же, не приметить совершенной неспособности г. Паскевича. Всегда знали его человеком не чрезвычайным, но здесь в большом блеске воссияла глупость его и нет уже сомневающегося в ней.

Он имеет еще дерзость выдавать себя за друга царского, и точно видно особенное к нему благоволение!

Письмо А. П. Ермолова — П. Н. Ермолову.

10-го декабря 1827 г., Орел.

Ты уже знаешь, что отставка моя вышла так скоро, как ничья не выходила. По расчету, просьба могла придти только 24-го числа, а 25-го уже отставлен. Какая услужливость графа Дибича! Ему также думаю обязан я и полным жалованьем. Оно далеко менее того пенсиона, который некогда, желая избавиться от вице-губернатора в Грузии Васильева, я ему доставил, но зато, как милость должен я принять предоставление мне мундира.

Вот, любезный брат, щедро награжденная, довольно [189] продолжительная служба, и пример сей, конечно, поощрить многих. Кажется, перешел уже я все неприятности и предстоит мне жизнь покойная, безъизвестная.

Столько непредвидима участь человека!

Теперь надобно искать семейственного счастья. Не подумай, друг любезный, чтобы я имел глупость, в мои лета, помышлять о женитьбе, нет, я разумею приобрести дружбу родных, между которыми провести старость с меньшею скукою.

Вот моя претензия! В семь случае на тебя у меня большие расчеты, и ты, конечно, не отступишься от меня.

Впрочем, в нынешнем веке происшествия теснятся в коротком пространстве времени так, что, имея пятьдесят лет, я ожидаю еще дожить до многого и еще Бог знает, что со мною случится. Не грусти, любезный брат, о случившемся со мною, ибо я сам переношу все молодецки. Посмотрим на других, что последует с возвышающимися?

Теперь примирюсь я со враждующими мне, ибо никому не мешаю, и быть может прекратятся порицания.

Война с персиянами или, по крайней мере, действия, кончились. Уверен, что денег не возьмут с них ни гроша и пустят в публику ложь, что издержки войны заплачены. Англичане одолжат их избавлением их от убытка, для собственного кредита. Как грызут их неудачи персиян и трусость! Как восстанут против ничтожества заведений их все доселе им неблагоприятствовавшие между закоренелых невежд мусульманских!

Вы в Москве слушаете новости о войне с турками.

Я ожидаю, что она немного будет важнее персидской, когда шесть лет не сладили они (турки) с греками. Она славы не доставит и сквозь хвастливую ложь проскользнет истина.

Не верю войне с австрийцами, которую кажется Москва одна объявляет. Я писал разные вздоры к Денису ², у которого прочти письмо мое, но повторять пустяки тяжело и совестно! Прочти со вниманием насчет моего путешествия в Москву и скажи мне свое мнение со всею откровенностью. Имей в виду мое положение и осторожность, для меня необходимую.

Я, как писал тебе, остановлюсь у тебя. Как близкому родному, я тебе тем не поврежу, но расположившись у постороннего, я навлеку на него замечание. Душевно любящий Ермолов. [190]

Выписка из письма Дениса Васильевича Давыдова к Петру Николаевичу Ермолову.

26-го августа 1830 г., Симбирск, губ., Сызранского уезда, село Маза.

Любезнейший друг, Петр Николаевич!

... Думал ли ты, служа в Семеновском полку, чтобы добрый Дибич был когда-нибудь на черте Задунайского и даже выше, ибо он Забалканский! Думал ли я, знав Паскевича к........ на набережных и неучем поручиком, чтобы он был графом Эриванским и в первом Георгии!

Все, брат любезный, дело судьбы; как не сделаться после сего фаталистом.

По милости Божией я живу покойно в дальней деревне: сею, жну и курю вино. Отголоски славы двух героев немеют в моем уединении, ибо приходят слишком издалека и следственно не тревожат моего, некогда бурного, честолюбия; к тому же я как-то отерпелся.

Тяжело было привыкать жить праздно, когда другие дерутся, а так как я две кампании пропустил — или заставили меня пропустить их, то я как-то обжился с бездействием и с философиею.

Как я рад за любезного и достойного нашего Вельяминова, дай Бог ему счастья! Такой человек должен идти в гору. Что скажешь о Мадатове? И за него я рад, хотя не так, как за Вельяминова. В чине, в котором он, он всегда может быть полезен службе, только, чтобы не совали его далее. Но что меня веселит — это молодечество, с коим он вырвался из когтей властителя Грузии и прорубил себе путь к независимости!

Верь истинной и непоколебимой дружбе верного друга Дениса Давыдова.

Письмо Алексея Петровича Ермолова — П. Н. Ермолову.

17-го ноября 1840 г., с. Осоргино, под Москвою.

Не умею сказать, любезный брат Петр Николаевич, сколько я благодарен за твои письма, которыми ты освещаешь меня, ибо иначе был бы я подавлен совершеннейшим невежеством. Представь, что [191] я рад бываю «Московским Ведомостям», которые Роман Иванович ³ получает, конечно, не ранее, как в Нижнекамчатске.

По всему, конечно, скорее ожидать должно, что в Европе сохранится спокойствие. Я понять не умею, что мы так восхищены были par le traite Brounow, который устранил Францию. Разве мы не хуже устранены от дел на Востоке; разве выгоднее допустить главное действие англичан и влияние на Турцию?

Смешно видеть морские ополчения австрийцев, но совсем не смешно будет, если их инженерам поручено будет укрепление Дарданелл. Когда австрийцы не пакостили нам в делах наших с Портою?

Большие надобно иметь преимущества на глупость, чтобы не подметить оной в Нессельроде. А позволительно думать, что мы не прочь были от участия в делах Востока, ибо давно наш Черноморский флот готов и войска ожидали повеления садиться на суда.

Как скоро и какими ничтожными средствами разрушено владычество Али-паши египетского в Сирии. Это едкая сатира на дела великих наших фельдмаршалов против турок, которых войска были и в меньшем числе и гораздо в худшем состоянии египетских. Неужели никому не приходит это в голову?

Счастье, что нет войны европейской — мы бы видели чудеса!

Что ничего не слышно о Кавказе, — награды же во множестве видны по газетам. Впрочем, невозможно же требовать постоянных великих подвигов после большого ряда таковых в прошедших годах!

Если правда, что кровь наша dans la garde nationale, это не утешительно и можно бы достойных сих особ вместе с подданством французским поподчивать и французскою пословицею! Хорошо бы и остального туда же отправить!

Какая гнусная мерзость! Как-то принимает это добрый князь Сергей Михайлович (Голицын?). Прощай. Верный брат Ермолов.

Письмо генерала Клюки-фон-Клугенау — П. Н. Ермолову.

3-го мая 1843 г., Темир-Хан-Шура.

Милостивый государь, Петр Николаевич! Лестное внимание, каким я имел честь пользоваться когда-то со стороны вашего превосходительства, осмеливает меня подателю сего письма, бригадному [192] моему адъютанту, штаб-капитану Ключареву, представить вам, проезжая чрез Москву, старшего моего сына, назначенного, по милости государя императора, к принятию в школу гвардейских подпрапорщиков. Позвольте мне надеяться, что он будет принять вами с такою же благосклонностью, какой некогда вы удостоивали его отца, и что ваше превосходительство не откажете покорнейшей моей просьбе представить его брату вашему Алексею Петровичу. Молодые умы всегда доступны великим впечатлениям и часто испытывают благодетельное их влияние во все продолжение дальнейшей жизни. Мне бы желательно было, чтоб сын мой, имеющий готовить себя к военной службе, с благоговением взглянул на героя, которого славное имя он выучился произносить еще в колыбели. Пусть эта слава, наполняющая страну, в которой он взял жизнь, будет для него путеводительной звездою на поприще, которое ему назначено пройти.

С моей же стороны покорнейшая моя просьба к вашему превосходительству — уверить Алексея Петровича, что память великого вождя, нашего наставника в военном искусстве, всегда останется драгоценною для поседевших почти уже в боях его учеников и что мы с восторгом вспоминаем те времена, когда под его предводительством победа всегда венчала наши усилия.

Примите уверение и проч. Франц фон-Клугенау.

Комментарии

1. Доставлением этих писем редакция обязана просвещенному вниманию камер-фрейлины Их Величеств Екатерине Петровне Ермоловой и ее брату генерал-лейтенанту Григорию Петровичу Ермолову. Редакция считает долгом выразить глубокую благодарность за их просвещенное внимание.

2. Денис Васильевич Давыдов.

3. Бывший тифлисский губернатор, генерал-майор Ховен, близкий человек к А. П.

Текст воспроизведен по изданию: Петр Николаевич Ермолов // Русская старина, № 11. 1897